Бывают странные дни

1
Сержант Григорий Сорокин поднялся по ступенькам и рванул на себя что есть силы тугую дверь родного полицейского участка. Та недовольно скрипнула ржавой пружиной и распахнулась. Тут же пришлось «козырнуть» вылетевшему ему на встречу капитану Степанцову, который то ли действительно куда-то спешил и не заметил Сорокина, то ли просто не захотел замечать, и просто пробежал мимо, отвернувшись в другую сторону.
Григорий пожал плечами и прошёл в холл. Там он кивнул дежурному, потом глянув на часы, убедился в том, что ему самому на дежурство заступать ещё рано, решил сходить к своему знакомому Лехе Ивашину, узнать не передумал ли тот по поводу субботней рыбалки.
- Где Ивашин? – поинтересовался Сорокин у дежурного, молодого парня с глуповатым рябым лицом, фамилию которого ему запомнить никак не удавалось, хотя тот работал у них уже третий месяц.
Парень вздрогнул и начал мямлить:
- А, о, он это, он, короче, в этом, к обезьяннику он, короче, пошёл, его там чего-то позвали…
 - Ясно, - кивнул Сорокин и пошёл к обезьяннику.
Преодолев быстрыми шагами полутёмный коридор, слушая как они гулко отдаются в пространстве, он быстро повернул на право, затем пересёк ещё один, остановился и не глядя в сторону решётки стал глазами искать Ивашина.
- Сука, тварь, ментяра поганый! – донесся вдруг до слуха Григория противный писклявый голос.
Он быстро развернулся и увидел, что между прутьями торчит страшная, как смертный грех, противная лысая башка какого-то дедка, похожего на Кощея Бессмертного из детских сказок, только отмотавшего пару ходок: голый по пояс, в растянутых поношенных трениках и домашних тапках, тощий, как селёдка, весь в тюремных наколках, а башка у этого типа была совсем странная, в каких-то рытвинах и буграх.
- У, мент вонючий, - заметив, что на него обратили внимание, пуще прежнего распалился Кощей, чувствуя долгожданный зрительский интерес, расплывшись в ядовитой улыбке, козыряя пеньками необычайно жёлтых полусгнивших зубов, - чего зенки вылупил?
- Ты это мне? - ровным спокойным голосом поинтересовался Сорокин.
- Конечно тебе, падла, а кому ж ещё? – пропищал дед и забулькал противным ехидным смехом, брызгая слюной.
В нос Сорокину ударил запах лютого амбре из лучших сортов боярышника.
Сорокин потрогал дубинку, болтавшуюся на поясе, но потом ещё раз глянул на тщедушное тело деда, по которому рёбра можно было на расстоянии посчитать, плюнул, и сделал широкий шаг вперёд.
- Чего встал, придурок, не в зоопарке, у нас за просмотр платят.
- Сейчас я тебе заплачу, так, что сдачи не надо будет, - всё также тихо проговорил Сорокин и приготовился дать наглому старикашке профилактический щелбан так, для проформы, чтобы понял по чём нынче опиум для народа.
Дед словно к этому был готов и ещё больше просунул голову между прутьями, выставляя свои бугры испещрённые сними прожилками, как бы подначивая: «Ну, давай, от души!».
- Гриша, стой! – вдруг одёрнул его бодрый голос Ивашина.
Тот бежал к Сорокину с улыбкой на лице. За ним шли ещё двое ребят: Тихонов и Горшков.
- А чего? – спросил Сорокин, - я ж ему только щёлкну, а то наглый пассажир?
- Не надо, Гриш, у него, видишь, черепной коробки нет, там всё напоказ торчит, щёлкнешь, а он кони двинет.
- Да ладно?
- Складно, я сам ему хлопнуть хотел, он скотина, видать, специально подставляется, а потом с ним хлопот не оберёшься. Мы с ним, - он кивнул в сторону Тихонова, - это чудо упаковали и привезли.
- А что он сделал?
- Бегал по двору со спущенными штанами, матерился, детей пугал пока его местные бабы не отделали. 
- Ну, что зассал, мусор? – раздался всё тот же противный голосок, дед продолжал улыбаться и совать свою репу между прутьями, как бы призывая к действиям.
- Заткнись! – пробасил здоровый как шкаф Тихонов, от души пнув ботинком решётку. – Ты ещё в машине забодал!
- Сам пасть захлопни мент, тьфу на тебя, - и Кощей действительно плюнул прямо на китель Тихонову.
Пришлось Сорокину и Горшкову его держать, чтобы он не сломал иголку в яйце и не прибил этого сказочного персонажа.
Вдруг раздались быстрые шаги и из прохода вылетел капитан Степанцов, на ходу поправляя большие усы, спеша, видимо, уже в другую сторону.
- О, ещё один сука, ментяра, тварь! – заверещал восторженный дед. – Хрен усатый, в жопе жезл полосатый! Звёзд-то на тебе, как на хорошем коньяке. Я такой с женой твоей спивал, прежде чем её…
Степанцов аж проехался на кафельном полу, развернулся на каблуках, (от его лица, ей Богу в один момент стало можно прикуривать, раки меньше в кипятке краснеют), мигом в один присест, подскочил к клетке и дал под аккуратной подставленной лысине как по спелому арбузу на рынке своей здоровой ладонью, прежде чем Ивашов и Сорокин успели открыть рот.
Гулкий хлопок заставил присутствующих содрогнуться. Дед плашмя упал наземь без признаков жизни, вытянувшись в струнку и одеревенел.
- Ну всё, крандец! – вырвалось у оторопевшего Ивашова.
У капитана от неожиданности глаза выехали из орбит, он отряхнулся, будто бы от пыли, провёл рукой по лицу и быстро затараторил:
- Мужики, чего это он? Я его чего? Того? Мужики, ну вы ж сами видели, что я не специально, довёл, стервец…
В это время Горшков, который был дежурным притащил ключи и отпер замок. Сорокин и Ивашов заскочили в обезьянник и склонились над дедом. Тот по-прежнему не подавал признаков жизни.
- Кажется не дышит, - прошептал Сорокин.
- Я сам вижу, что не дышит! – крикнул Ивашов, - надо грудь ему послушать!
- Я что ли буду слушать?! – возмутился Сорокин, презрительно посмотрев на явно давно не радовавшего тело душем старикана.
- Хрен с тобой, - отмахнулся Ивашов и припал к груди деда.
-Ребят, что там, - дрожащим голосом, весь трясясь от нетерпения спросил Горшков, - я ж дежурный, мне ж вообще…
- Тихо ты!  - рявкнул Ивашов, всё пытаясь обнаружить признаки сердцебиения.
- Может скорую? – предложил оплёванный Тихонов, от испуга проглотивший обиду.
- В общем, если что, - опять включился Степанцов, - он это сам, вы ничего не…
- Вроде бьётся, кажись, - заключил Ивашов, перебив тираду Степанцова.
- Точно?
- Чёрт знает.
Дай, я послушаю, - отпихнул его Степанцов и тоже склонился над почившим дедком.
Внезапно тот шевельнулся, приоткрыл один глаз и прогнусавил с довольным видом:
- Ну, что, сука, мент поганый, испугался, да? 
- Закрывайте камеру, пока я этого ушлёпка не прибил! – мигом, вскочив на ноги, словно ошпаренный, заревел Степанцов.
Дед растянулся на полу морской звездой с чувством выполненного долга, а Сорокин отправился заступать на дежурство.

2
Дорога стелилась истёртой дырявой скатертью старого асфальта, скованного с обоих сторон коробками обшарпанных кирпичных домов. Небо заволокло густыми маслянистыми тучами, и оно насупилось, предупреждая, что вот-вот готово пролиться дождём.
Бывают странные дни, ничего не скажешь. Вот сейчас Сорокин и его напарник Сашка Куракин, который сейчас вцепился в баранку их старенького «козлика» и сосредоточенно следит за дорогой, стараясь не попасть в очередную яму и не лишиться колеса, потому что их верный конь вот уже много лет дышит на ладан, ехали на очень странный вызов.
Говорят, позвонила старушка – божий одуванчик и с мольбой, дребезжащим полным отчаяния голосом обратилась к дежурному:
- Сынки, приезжайте скорее, человеку плохо!
- Бабуль, а мы тут при чём? – удивился принимавший вызов полицейский, - вызывай скорую.
- Сынок, ему скорую нельзя, он ведь охальник, к тому ж разве скорая его вытащит отсюдова? Жопа-то не прошла, но, дык, думать надо было, а не лезть, куды не просят!
- Он где-то застрял у вас что ли? Тогда спасателей вызывайте, мы тут при чём?
- Говорю ж, охальник он! – раздражённо рявкнула бабулька – Надо, чтоб вы его арестовали. Приезжайте, а то долго у меня он тут висеть будет?
Она громко произнесла адрес и бросила трубку.
Сорокину ехать не хотелось, потому что лишний раз с чужим маразмом маяться не его работа, для этого родственники есть (а то заставит ловить какого-нибудь домового или пьяного сына, застрявшего в туалете вытаскивать), лучше время потратить на что-нибудь полезное.
Но делать нечего, вызов есть вызов. Лучше, чем семейная разборка или пьяный дебош, а казённый бензин и к старушке прокатать можно, главное, чтобы родной уазик не встал.
Вдруг машину тряхнуло так, что Сорокин ударился головой о крышу.
- Ах, чтоб тебя, дорогу б отремонтировать не мешало! – выругался Сашка, поправил вихор на своей кучерявой голове, утёр нос и ещё крепче вцепился в руль.
Григорий же начал смотреть, как раскачиваются старые тополя на ветру, и как ласточки перелетают с крыши на крышу, рассаживаясь на толстых чёрных проводах.
Наконец, они свернули в небольшой зелёный двор, и Куракин дал по тормозам. Они вышли из машины и остолбенели в замешательстве.
- Ну, зато не зря ехали, - чуть улыбнулся Куракин, достал из кармана пачку, выудил оттуда помятую сигарету и закурил.
Около покосившейся подъездной двери, на которой давно облупилась краска располагалось окно примерно в таком же декадентском состоянии. Из распахнутой настежь форточки этого самого окна торчали длинные мужские ноги и светилась на весь двор здоровая задница упакованные в растянутые треники «Адидас», предательски сползшие и подставлявшие под сквозняк голую поясницу. Вторая половина, судя по всему, находилась в квартире.
- Дай-ка сигаретку, это дело надо перекурить, - попросил у напарника Сорокин.
- Гриш, а как мы его вытаскивать будем?
- Да, хрен знает, главное, чтобы раму не повредить, а то бабка с нас потом с живых не слезет. Пошли.
Они вошли в подъезд, отдававший подвальной сыростью. Напротив подъездной двери на стене почти под самым потолком их встретила выжженная надпись: «Все мусора –козлы».
Сорокин постучал в дверь квартиры.
- Входите, входите, сынки, - раздался необычайно весёлый старушечий голос, - не заперто, битый час дожидайтесь.
Григорий толкнул дверь, и они с напарником оказались в тесной прихожей с выцветшими жёлтенькими обоями, освещённой одной тусклой лампочкой без абажура, уныло свисавшей с потолка, загромождённой зеркалами, отчего-то сразу на двух противоположных стенках, накренившимся древним шкафом, обувницей и парой ковров свёрнутых в рулоны и какими-то пыльными тулупами.
Сорокину в ноги тут же влетел, противно мяукая, и благополучно в них запутался жирный дымчато-серый кот, пытаясь вцепиться в одну из штанин. Сержант деликатно стряхнул его, на что тот недовольно крякнул и, минуя полицейских, выскочил в подъезд.
- Не разувайтесь! – откуда из глубины коридора бодро руководила старушка – у меня всё равно не убрано, Барсика на улицу смотрите не выпустите (эх, поздно, бабуля!), проходите на кухню, вторая дверь направо! Не запнитесь там об тюки-то мои!
Сорокин и Куракин послушно прошли по мрачному коридору во вторую дверь направо и оказались в маленькой кухоньке, такой же заставленной, неприглядной и захламлённой всякой утварью.
У окна стоял небольшой столик, за которым восседала на табуретке сморщенная седенькая старушонка-хозяйка в платочке, с кружкой чая в руках, вытянув свои коротенькие ножки, похожие на жерди, заячьем тулупе, двух-трёх длинных юбках, пёстрым цветом вылезающих одна из-под другой и толстенных шерстяных носках. Она уставилась на полицейских из-под стёкол толстых очков, а те в свою очередь уставились на здорового косматого мужика, бессильно торчащего в форточке с гримасой глубоко отчаянья на пропитой физиономии. Он был настолько длинный, что свисал почти до самого стола. В руках у него была кружка в которой дымился чай.
- Вон за тобой приехали, охальник, щас тянуть будуть. Давай ещё, сынок, подолью, - улыбнувшись беззубым ртом сказала старушка, подливая в кружку из замызганного чайника с цветочками ещё чая неудавшемуся форточнику.
- Спасибо, баб Зин, - пробасил тот, поднося кружку к толстым, как пельмени губам.
- Чуть раму мне не сломал, сынки, - запричитала баба Зина, - вон толстый-то какой, задница-то у него и не прошла. И ни туды-ни сюды, я с огорода-то приехала, смотрю, матерь Божья! Из окна моего задница торчит, здоровая такая!  Отпираю дверь, сразу на кухню, ба! Ах, ты ж, Леший, торчит и воет. Ну, я сразу вам звонить. Пока вас ждала, вот чаю сделала, и ему налила. Погуторили. Внуки-то ко мне, как квартиру отписала и не заходют, не звонять. Хоть с охальником поговорила чуть-чуть. Я б его сама, сынки, будь я помоложе, но вот спина, ревматизьм проклятый! Тьфу! Вы тока яво не ругайте сильно-то, он ведь не со зла, так с бодуна! Вино ещё и не то заставит. Да, Витя?
- Не со зла, мужики! Прости баба Зин, Христа ради!  - закивал небритый здоровяк Витя, таращась на застывших в дверном проёме полицейских осоловелыми отёкшим глазками. – Друг у меня был форточник, показывал, как это всё делается, когда мы пацанами были. А сегодня иду, в кармане три рубля, а трубы горят со вчерашнего дня, хоть на стену лезь. Глядь, форточка открытая, во дворе никого. Дай, думаю, попробую, может чуть деньгами разживлюсь. Ведь раньше как говорили, ежли башка пройдёт, всё пройдёт.
- Вот башка-то у тебя и прошла, - перебила баба Зина, - а корма застряла, - и они оба засмеялись, будто старые знакомые.
Сорокин и Куракин оторопело вытаращив глаза, не в силах что-либо сказать, наблюдали за этой сценой.
-Ой, а вы чаёк-то будете? – поинтересовалась старушка.
- Не, бабуль, - отозвался Сашка, некогда нам, спасибо.
- Ну, давайте, вытаскивайте его тогда. Тока раму мне не сломайте, да стекло не выбейте, а то пенсия-то ведь три копейки, не на что новое будет вставить.
- Мы осторожно, - пообещал Сорокин.
- Не ругайте тока яво, Бога ради. Дурак он пьяный, вот кто, вино оно кого только ведь не губит, - попросила баба Зина, - он так больше не будет. Не будешь охальник?
Охальник замотал косматой чёрной головой, из глаз у него покатились крупные слёзы раскаяния.
- В отделении разберёмся, - ответил Сорокин, - давай, Сань, тащить.
- Тащите, тащите! – благословила старушка, - а я вам малинки пока заверну, сама крутила, вкусное варенье, ум отъешь!

3
Было уже за полночь, когда Сорокин наконец сдал дежурство. Проходя мимо обезьянника он заметил, что благополучно спасённый форточник Витя уже крепко спит на лавке, подложив руку под голову, храпя, как хороший трактор, а вот Кощей Бессмертный сидит и болтает ножками.
- Браток, - обратился он вдруг к Сорокину, - дай водички попить, во рту пересохло. А то ваш дежурный ушёл куда-то и провалился, а пить хочется, мочи нет.
- Тамбовский волк тебе, браток, - огрызнулся Сорокин.
- Ну, принеси, чего трудно что ли? Загнусь ведь!
Григорий плюнул, взял стаканчик и налил ему из кулера воды.
-На, пей! - протянул он стаканчик дедку.
Тот жадно набросился на воду.
-Значит, - решил поехидничать Григорий, - как воды просить, я – браток, а так мент поганый? Мусор?
- Да, это я так, - заявил дед, оторвавшись от стакана, - чтоб вы не зазнавались. А то, когда жрать нечего было, мы митинговали, вы нас гоняли, как собак, и руки никто не подал, хотя в одной упряжи были. Без дубинки вы все люди, а с дубинкой…
- Когда это мы с такими как ты в упряжи одной были? – удивился Сорокин.
- В Афгане все в одной упряжи душманов валили, только одни потом погоны получили, а с других эти погоны сорвали, и живи как хочешь. Я ведь оттуда, - он постучал по голове, - такой сувенир привёз, до этого монтажником работал, а потом, ну, какая мне нормальная работа? И денег от государства с гулькин хрен. А бывало оденешь военную форму, идёшь по улице медалями блестишь, а тебе в след: «сволочь!», прихлебатель!», «стрелять вас таких надо!». Разве что не били, но в рожу-то пару раз плюнули. Так что, упряжь то у нас у всех одна, а как выпустят, все по разные стороны. Кто-то сюда, а я вот помотался несколько лет, раз на нары, два на нары и понеслось.
- На жалость что ли давишь? Не жалко. Многие без рук, без ног, без головы вернулись, а людьми остались.
- А ещё больше спились. Ты всех людей, браток, не равняй, не дай тебе Бог, чтобы тебя так жизнь покалечила, как меня. Вот это, - он снова постучал по голове, - пережить можно, а вот здесь, - он ткнул куда-то в область сердца, рану уже не заштопаешь. Посмотришь тогда, как у тебя все ментами погаными станут и уродами, коли скрючит.  Думаешь мне нравится без штанов по двору бегать. А башку-то как переклинит, так такое делаю, от чего потом стыдно становится, хоть плачь. Так-то, всё свой след оставляет, только иногда не видим мы этого.
Он протянул Сорокину пустой стакан.
- Спасибо.
Сорокин взял стакан и опустил в мусорную корзину. Потом вздохнул и пошёл к выходу. Очень странный день, больше добавить нечего.