Витамины для Любимой

(Из Воспоминательного)

-  Витамины! Витамины и ещё раз витамины!!! - Категорично заявила Альбина Казимировна – пышущая здоровьем, словно живая реклама поливитаминов, докторица в женской больнице. Сказала и вихрем припустилась по своим докторицыным делам, пообещав разрешить жене спуститься с третьего этажа в больничный вестибюль. Через  какое-то время, заскрежетав, открылась дверь грузового лифта и показалась Любимая. Халат, шлёпки, никакой косметики, рукой живот придерживает. На сохранении лежит.
- У тебя рубль есть? – Спросила она.
- Зачем?
- Лифтёрше. Пятьдесят копеек сюда и столько же обратно.
Вот вам и бесплатная медицина! Но это столица и удивляться не приходится. Тут всё бесценно.  Полез в карман. Там как раз завалялся «Картавый» - юбилейный рубль с профилем Ленина. Обнялись. Приласкал Любимую. Спросил, какие витамины ей хочется.
- Апельсины! Оранжевенькие! Чтобы сочные! С кожурой есть буду!
Опять обнялись. Я погладил ещё не очень большой живот  – результат совместных усилий и обоюдных наслаждений.
Сел в трамвай и отправился домой. Дома открыл сейф – старинную жестяную банку из-под сладкой продукции Товарищества «Абрикосовъ и Сыновья». Денег –  так и хочется сказать - «Куры не клюют». А они и не клюют, потому что кур не держим, как, впрочем, и денег. На дворе самый расцвет Застоя, о котором так любят с нежной печалью вспоминать некоторые политики и маразматики. Прикинул неотложные траты и решил, что курение пижонских сигарет «Золотое Руно» надо прекращать решительно и бесповоротно и опять переходить на звероватый, но дешёвый  «Ligeros» - подарок кубинских барбудос. Взял «десятку» и отправился в Овощной на Воронцовскую улицу. В магазине ошеломляюще пахло квашеной капустой из  дубовой бочки, утянутой железными обручами. Запах  так и шибает! Силён! Мог бы запросто вырваться на улицу – да тяжёлая дверь сдерживает. На прилавке: буряки, похожие на булыжники,  кочны  капусты, растрёпанные, как женщины очень лёгкого поведения с площади трёх вокзалов, стареющая в ожидании покупателей морковь, а в эмалированном полукорытце  в мутном рассоле угадывался невероятного размера огурец. Понятно: спрашивать про апельсины у продавщицы в накрахмаленном кокошнике всё равно, что интересоваться её мнением о квантовой физике, с которой я и сам знаком лишь понаслышке.  Рынка, как видно, не миновать…
На Центральном Рынке, что на Цветном Бульваре, я буквально замер перед горой апельсинов. Именно то, что надо: оранжевенькие,  с пористой, целюлитной  кожурой. То, что возжелала Любимая. За прилавком продавец в    Кэпке.  Он похож одновременно и на Тариэла, и на  Автандила. Без малого , Витязь в Тигровой Шкуре.
- Из Батуми! Даже в Америка таких нэт!   –  Он картинно и звонко поцеловал кончики пальцев. – Покупаэшь?
- Нет, - ответил, я ошеломлённый ценой. – Просто любуюсь.
- Такда аттайди! Нэ загараживай!
А до зарплаты ещё полмесяца. Где? Где взять деньги на апельсины для Любимой?
И тут на память пришёл поэт Евгений Евтушенко: «Москва-товарная» студентов любит/И выручает – даёт работу». Я уже не студент, а молодой специалист. Типичный гуманитарий с театрально-литературным уклоном. И соответствующей зарплатой. Неужели надо опять подниматься к соседке Нюшке на второй этаж, за денежкой взаймы, отвечать на её тягучие вопросы про всё на свете и сетования: «Мало вы, интилихенты получаете». Сама Нюшка замужем за холодильщиком с Хладокомбината. Дом – полная чаша. В прошлый раз чаем меня угощала.  Два бутерброда с красной икрой предложила. Халат на ней с павлинами, небрежненько так пояском прихваченный. Правда, мужик её попивает и, кажется, погуливает.
   Решил: ноги носят, спина крепка, штангой занимался, навыки погрузочно-разгрузочных работ наличествуют. И потому путь пролёг вверх по Рождественскому бульвару. А там рукой подать до кольца «Аннушки» и она, позванивая, влачит меня на Зацепу. Там – Москва-Товарная- Павелецкая.
Как сказано у Евтушенко? «Мелькают в воздухе арбузы страшные». И действительно: сцепка трёх вагонов с арбузами. Разгружают первый. Пятеро ребят, перекидывая из рук в руки, перегружают арбузы из вагона в кузов грузовика. Рядом длинный, чёрный, как сажа, «Кадиллак». Такие обычно припаркованы возле американского посольства. Но в машине не американец. Подхожу, здороваюсь. Стекло опускается:
- Здравствуй, дарагой!
- Грузчики нужны?
- Канечна! – Улыбка во весь рот. Похоже, все тридцать два зуба золотые. – Вагони поростаиваиют. Сколко вас?
- Один я!
- Адын? Совсем адын???
- Совсем.
- Бригад нужен... Палачу аккордна. Ниобижу.
Длинный, чёрный «Кадиллак». Тридцать два золотых зуба. А может, и тридцать три.
И опять трамвай. Еду на Курскую-Товарную. У ворот мне безо всякого акцента, на чистом великорусском объясняют: «На сегодня… амбец! Завтра приходи с утречка».
Утром у проходной гуртуется народ. Первыми идут шестеро бравых ребят. Видно, что друг дружку знают давно. Перешучиваются, обмениваются только им самим понятными недомолвками. За ними приходит низкорослая тётенька, слепленная из разновеликих выпуклостей: от вздувшихся багровеющих щёк до бутылкообразных икр ног. Следом уводят пятёрку ребят попроще. Потом ещё группочку. Ещё… У ворот остаёмся мы вдвоём; я и  рыжий донельзя парень с вислыми плечами и длинными руками, свисающими чуть ли ни до колен:
- Называй меня Толик.
У раскрытых ворот пакгауза два двухосных пульмана. В первом – сотня синих, небольших электромоторов производства завода «Уралэлектромотор». Второй – пуст, почти пуст. В нём несколько разнокалиберных латунных длинномерных профилей. Начали с электромоторов. Поначалу каждый носил по мотору. Потом я заметил, что Толик норовит притормаживать. Где  я успевал перенести три, он осиливал один. Однако: платить-то будут за вагон, значит поровну. Поискал и нашел в пакгаузе металлический пруток. Стали продевать пруток в кольцо на моторе и носить вдвоём. Вроде бы,  и полегче, и справедливее. Но оказалось, напарник мой любитель перекуривать.
- Закурим?
- Давай…
Ещё пяток моторов перенесли.
- Закурим?
- Ну, ты и курец!
- Перекурим - тачки смажем, перекурим – трап наладим. А потом без перекура перекуривать начнём. – И смеётся заёмному своему острословию, пуская дым из ноздрей, обнажая в улыбке мелкие, нечищеные зубы.
Ещё, ещё и ещё… Фу! Управились!
- Я пошёл за кефиром, - сказал Толик. – Обед – дело святое. А кефир мне доктор прописал. – И ушёл.
Ходил минут сорок. Я той порой достал из сумки припасённый из дома добрый ломоть «Бородинского» и два огурца, предварительно располовиненных и посыпанных солью.  Соль пропитала огуречную плоть. Конечно, не помешала бы котлета или даже две. Впрочем, я и от третьей бы не отказался. Но, как говаривала бабушка: «Бодливой корове бог рог не дал». Запил съеденное  водой из-под крана. А тут и Толик появился:
- Закурим? Ты что куришь такое духовитое?
Протянул ему длинную кубинскую сигарету без фильтра из сигарного табака. Но, именно из табака, а не из той дряни, которой набит его «Дымок». Он обнюхал сигарету, сунул в рот, чиркнул спичкой, затянулся и… Я видывал, как пойманный речной рак глаза выпучивает. У Толика примерно также вышло… Отдышался и, показывая на соседний пакгауз, возле которого шустро орудовали шестеро бравых ребята, разгружавших из вагона какие-то небольшие ящики, протянул:
- Вооот бы куда попасть…
- Пуд – он везде пуд. Хоть, пуд пуха, хоть, железа.
- Ты, хоть и грамотный, а не понимаешь! Они прикормленные. Разгружают то колпаки от светильников, то вино венгерское, то консерву из Молдавии. Видишь: в  обрешётке банки с соком.
- И что?
- А то, что на каждый вагон даётся процент боя.
- Ну?
- Бестолковые вы, грамотные! Процент боя фиксированный. А разбилось меньше. Разница в карман той тётке-кубышке, что их постоянно нанимает. А ребятам прибавка за молчание.
- И много набегает?
- Смотря, что везли. Импорт – штука дорогая. А приходит иногда пять-шесть вагонов. Работают до упора.
- Откуда ты это знаешь?
- А я у них в бригаде два дня был, пока один у них приболел.
- Чего же ушёл?
- Прихватил себе пару бутылок. Думал, не заметят…
И мы принялись за второй вагон. Прутки латунные вроде бы и не толстые. И всего их штук восемь. Взялись, потянули… мамочка-мама! Твою ж мать! И второй пруток одолели, доволокли в отведённое место в пакгаузе. Тяжело, пальцы не держат. Сели перекурить.
- Знаешь, нутрё у меня больное, - сказал Толик. – Не могу больше. Пойду себе…
- Что с тобой? 
- Я раньше на ликёрке работал разнорабочим. А потом у меня печень обнаружили…
- У всех печень.
- У всех-то, у всех… Доктор в Боткинской сказал: у меня бугорчатая. Мне тяжёлое нельзя. Я. пожалуй, пойду.
- А деньги?
- Забирай себе. Не могу больше…
-  Как же я один справлюсь?
- Справишься. Ты, я смотрю, упёртый.
И он ушёл.
Как я выволок из вагона остальные прутки, и чего мне это стоило, не помню.
Человек, нанимавший нас на работу, отмуслил разноцветные бумажки. Я пошёл садиться на трамвай, прикидывая в уме, сколько штук оранжевеньких  смогу купить для Любимой. У Рогожской Заставы увидел в окно, как на углу тётка в окружении толпы покупателей торгует вожделенными апельсинами. Выскочил из вагона. Ноги не шли, но я почти побежал и  добежал до очереди:
- Люди! Позвольте без очереди. Мне жене в роддом витамины. Срочно. Очередь забухтела возмущённо, какая-то пожамканная жизнью тетка, из задних, вскинулась в крике: «Может, и я рожать соберусь»
Сержант милиции – похоже, мой ровесник, стоящий в оголовке очереди сказал:
- Вставай, парень, передо мной. -  и, повернувшись к очередникам, добавил басовито:
-  Граждане! Соблюдайте порядок1 – И очередь его моментально соблюла.
Дома я, как в яму, провалился. Рядом с кроватью вместо ночника на табуретке всю ночь светили теплым оранжевым светом апельсины.

Наутро, превозмогая боль во всём теле, отправился я в больницу. В кармане лежал заранее припасённый рубль. Отдал его лифтёрше, назвав номер палаты и фамилию Любимой. Совсем скоро лифт заскрежетал, остановившись. Она вышла ко мне, увидела авоську с апельсинами и сказала:
- Ой, ты знаешь, как хочется капустки бочковой, магазинной, кисленькой! Так бы ела, ела и ела прямо из бочки.