Письмо Брату

 
1846 год

Милый мой, любезный брат Володенька!

Лишь нынче собралась я писать тебе. Молю прощения твоего за столь долгое молчание.
Слава Богу, мы с Иваном здоровы, и видит Бог виноваты пред тобой, что до сих пор не явились к вам, чтоб вновь поддержать тебя и видеть крошку Вареньку.

Минуло уже четыре месяца как не стало нашего доброго ангела Маши. Прости мне столь скорый отъезд с проводов Маши и что не стала Восприемницей твоим чудным девочкам, храни Бог Вареньку!

Чтобы быть Восприемницей, надобно душу иметь светлую и легкую - а у меня, друг мой, было о чем печалиться накануне. Грех великий даже равнять горе твое с моими печалями, но вот постараюсь открыться тебе с душой своею женскою. Только Маше я могла бы излить то, что скажу тебе.

Сим февралем минуло пятнадцать лет моему с Иваном женскому и семейному счастию, которое казалось мне безраздельным и беспрерывным. Но разве может в мире этом что-то длиться вечно? Настал час, когда Судьба велит мне властно счастье это разделить - с другою женщиной. И можешь ли ты вообразить - с кем?
С ангелом юным бесподобной красоты, кто была безмолвной тенью при наших развеселых застольях, лишь скользя и кружа вокруг бесшумно, беспрекословно - меняя фужер, подавая салфетку, склоняясь в легком поклоне, и  услаждая наш избалованный глаз и ту тягу к изящному, в которой мы рождены, вскормлены, и которой привыкли дышать как воздухом.

Друг мой, Володенька, ты вероятно помнишь нашу юную дворовую, с глазами необыкновенными - таких воистину громадных и сияющих голубых очей я доселе, да и после, не видала. Любовалась ею как Ангелом Рафаэлевым. Как китайской сервизной статуэткой, будто ожившей и сошедшей к нам из-под стекла, и порхающей среди наших милых стен. Иван принимался не раз писать ее - набросками, рисунками, все более в движениях, изгибах, в поворотах. Она улыбалась - своей ангельской смущенною улыбкой, и оба мы чувствовали себя словно в Италии, в век Возрождения.

Что же дальше? Ближе к прошлой осени, когда все мы ждали нового Чуда Божьего от вас с Машей, стала замечать я в этом ангеле перемену - в ее глазах, фигуре, движеньях, взгляде. Что-то дерзкое и женское стало вдруг чудиться мне в ней. Ах, как она взглядывала на меня порой, и - Бог мой! - как смотрела она на Ивана! Будто был он Её, лишь ее, принадлежал ей, а мое время сыпалось песчаным ручейком вниз, вниз - стремительно и бесповоротно.
    
Иван был со мною как всегда чудесно мил и ласков в ту пору, и даже более обычного мил! В глазах его светился новый свет, его шутки, замечания были более обычного точны и легки, его умственные и изящные занятия восхищали меня. Еще он полюбил ходить в страду с крестьянами в поле - косил, молотил - и был видимо счастлив. Его боевому духу и телу недоставало всегда в нашей помещичьей жизни былых походов и подвигов его геройской молодости. Так отчего же, пусть тешит себя, верила я.

Одному Богу ведомо, милый брат мой Володенька, когда и как случилось то, что перевернуло нашу жизнь, которая никогда уже не будет прежней. Здесь подхожу я к главному: сего февраля 20-го дня, наша ангельская дворовая родила чудесного мальчика, Иванова сына, которого нарекли Львом. Какое подходящее имя для дитя - плоть от плоти моего неустрашимого, храброго Ивана!

Прочтя эти строки, ты почти наверняка воскликнешь: - Что за горе, милая сестрица? Дай сей девице крепкое приданое, да выдайте ее за доброго молодца! А Ивану будет чем тешиться, вдобавок к его прочим усладам. -
Ах, мон ами, было бы оно так, не писала бы я тебе это письмо. Я бы так и поступила, не тревожа тебя своими рассказами. Но столь привычное в наших кругах событие ранило мое сердце стрелою ревности женской, да такой острой, что порой нет сил дышать.
А ведь такого вовсе не было со мною при прежнем муже, тихом, добром Стефане, в мои куда более юные года. Детей Стефана с дворовой я сама устроила, ждала, да крестила с легким сердцем - и их, и детей их - а после устраивала всех к дальнейшей жизни, с превеликим удовольствием.
А ныне, Бог мой, что за боль! Когда одна, я кружу по дому как подраненная птица. Но стрела та вынималась бы легко, когда знаешь, что дело идет лишь об услаждении плоти. Что и говорить, я уже не в тех летах, чтобы дать Ивану вдоволь тех утех альковных, которых он заслуживает по праву. Но беда и боль моя в другом.

Ты верно помнишь, как вошел Иван в мою жизнь, и всю нашу стремительную свадьбу? То был сладкий сон, окутавший меня и не дававший очнуться по сию пору. Ты помнишь, как нарекла я строго всем вам, моим милым братьям, не раскрывать Ивану тайны моего истинного возраста? Но кто упрекнет женщину, любящую страстно, за столь объяснимое и древнее как мир лукавство? Ваши тайные подтрунивания лишь веселили меня, когда стояла я с Иваном под венцом.
Но, милый брат мой, как верно говорила мне матушка - не лукавь с тем, кого любишь! Ведь не с одним возрастом лукавила я. Тем самым давала я Ивану пусть призрачную, но надежду на продолжение рода - зная отменно, что Бог не дал мне сего благословения с самого моего рождения. Ни единого раза, ни единым словом не упрекнул меня Иван в моем бесплодии - да и как бы он мог? Разве ты упрекнул свою Машу хоть взглядом в те долгие годы, что Бог не давал вам детей? 

И видит Бог, мы были воистину счастливы с Иваном, в нашем чудном изящном мире, полном гармонии, и наших бесед, прогулок, книг, забав, улыбок, шуток и взглядов, ясных только нам, и душевных встреч со всеми вами! Но вот настал мой час очнуться от сего дивного и сказочного сна. Постиг ли Иван всю меру моего женского лукавства, если не сказать коварства? Да ведь, что и как можно скрыть в наших краях, где живешь столь долго и где каждый знает всё про каждого? Даже если постиг, то и тут Иван не дал мне знать ни словом, ни упреком о своем прозрении.

И вот она пришла, моя расплата - но Бог мой, кто бы знал, чей облик сия расплата примет? Меня терзает одна загадка: из какой плоти и крови Бог создал это совершенство, рожденное в простой хате при кузне, у отца-кузнеца?? Откуда взялась эта античная красота, не знавшая никогда ни латыни, ни греческого, ни любимого нами французского? Или это потомки тех же Гедиминовичей и Рюриковичей, от которых мы рождены - но от семени их, рассеянного вне брака, и благословленного Господом к жизни, будущему прорастанию и размножению? Уж не месть ли это нам, утонченным алтарным детям знатных родов, от невенчанных жен Рюриковичей и Гедиминовичей, любящих и любимых, но не знавших законного венца?

Однако вернемся на нашу грешную землю. Иван до такой степени счастлив от рождения сына, что не в силах это скрыть. Это одна из причин нашей задержки с приездом к вам. Как можно явить такое счастие, да незаконно рожденное, в твой горестный и опустевший дом? Но, милый мой Володенька, покинув нас, оставила Маша тебе истинный Свет Божий - дочь Вареньку! И поверь мне, этот свет у тебя уж не отнимут более - не для того Маша покидала этот мир.

Когда же мы доберемся до вас, прошу тебе заранее: не кори Ивана, даже шутливо, равно как не играй с ним французскую пьесу о якобы незнании происходящего у нас в доме. Я всеми силами стараюсь и буду стараться хранить мою извечную "Фросину прохладцу", о которой так любила трунить наша матушка. Один Бог знает, что творится в моей душе, но то мой крест!

Ты спросишь - откуда такая не свойственная мне обреченность? Мон ами, я вижу как белый день всю долгую дорогу, что ждет отныне нас с Иваном! Этот голубоглазый ангел родит Ивану еще немало детей - Бог даст, и дюжину. Никакому доброму парубку Иван ее не уступит. В нем течет истинно голубая кровь. И кровь эта требует своего продолжения, без пустого распыления, столь свойственного нашему кругу, и если выбрал Бог для продолжения Иванова рода нашу дворовую - значит, так тому и быть.
Мне же предстоит быть безмолвной и терпеливой свидетельницей этого Божьего замысла - продолжения Иванова рода, но не со мной, а у меня перед глазами. Я знаю, что буду жить долго и буду до конца нужна Ивану, который только вступает в новую для себя жизнь, полную как радостей, так и немыслимых потерь, столь знакомых тебе и Иосифу. Не подумай, Бога ради, что я желаю этой девочке и Ивану чего-либо подобного - упаси их от того, Господи! Но больше всего на свете я молю Бога о том, чтобы Он продлил дни Ивана и мое с ним счастье - даже разорванное ныне на две половины. Как видишь, Володенька, тут я вновь верна себе, что должно успокоить тебя вполне.

И посуди еще, друг мой, как виртуозно замыслил Господь с этим голубоглазым ангелом, пришедшим в жизнь ровно тогда, когда мы встретились с Иваном! Словно парила она над нами все эти годы, и ныне красота эта развилась вполне, чтобы обратить свои чары женские на того, кого я так дерзко, в свои немалые вдовьи года, взяла у Судьбы, когда дитя это еще лежало в колыбели.
Она знает, что Иван дан ей Богом, и она в своем праве - в полном праве женщины, стремительно взрослеющей и плодоносной. Ангел Рафаэлевый, которым мы так забавлялись и наслаждались, вдруг стал Мадонной, и мне здесь Судьбу не изменить. Как знать, быть может, ее с Иваном дети вберут в себя ту породу и силу, что позволит им законно войти в круг нам подобных? И наш удел - замкнуть сей Божественный круг?

Однако полно, мой милый брат! Заговорила я тебя довольно и надеюсь, что утомила не слишком. Даст Бог, моя исповедь поможет тебе постичь женскую душу подрастающей Вареньки. Время летит - не успеем оглянуться, как расцветет и она полной девичьей красой.

Крепко обнимаю тебя, мой милый брат! Обними и нежно поцелуй за меня Вареньку. Передай мои поцелуи всем нашим братьям и милым племянникам. Зная их доброту, а также беспредельную любовь к Ивану, полагаю, что ты можешь открыть им правду о наших переменах, уж коли жить нам всем с этим еще долго. Верую, что Господь рассудил именно так.

Твоя любящая и верная сестра Е.