Палач-стахановец из НКВД

История СССР. Том 1.1917-1941 гг.

ГЛАВА 24. «ПАЛАЧ-СТАХАНОВЕЦ» ИЗ НКВД

Я расскажу вам про лицо той Тьмы,
про деспота и палача, который
был олицетворением страны,
которая, пылая взором,
хотела переделать все умы,
чтобы история стала укором.

В первые годы той советской власти
ни чин высокий, и ни преданность, увы,
не были той гарантией, что счастье
вас не покинет, хоть служивый вы.
Репрессии касались ведь любого,
бывший нарком, что пачками стрелял
мог оказаться подсудимым,
когда и на него хоть кто-то накрапал.
Но были и такие,
кто мразью был особенной годами,
поближе быв к верховной сваре,
и очень ревностно служил.

Я расскажу вам про Магго Петра,
входил который в группу Блохина –
НКВД кровавого десанта –
из шестерых сотрудников охранка
усердной службы ВЧК,
где был он молодым тогда.

Он службу начал в ВЧК,
все говорили – был немногословен,
напоминал учителя, врача,
в очках, с бородкой, вид безпрекословен.
Он соответствовал всегда
тем требованьям к «особистам»,
всегда молчал, был груб и быстр,
и психикой устойчивой владел,
и был всегда он очень смел.

Был сыном обезпеченного латыша
до революции, дело отца
он продолжал, но неумело,
призвался в армию сперва,
в Сибири послужил тогда,
потом революционером слыл,
подавшись в Мировую добровольцем,
он в офицерском звании служил.
Затем большевиками в тыл
был переправлен и тогда-то
своё он прозвище там получил –
все Магом звали зло когда-то.
Магго был принят в ВЧК,
в отряд карательный, особый,
что охранял Дзержинского тогда,
работы было очень много,
ведь личная расстрельная команда
Дзержинскому была нужна,
что выявляла неугодных,
и избавлялась ото всех она сама.
Потом из отряда ВЧК
он перешёл работать надзирателем
во внутреннюю тюрьму ЧК,
начальником её становится внимательным.

Тюрьма располагалась в городе Москве,
там, в полуподвальном этаже,
стояли нары, пол из плитки,
балкон на входе, что уже
на яму выводил к калитке.
Там, в яме на полу, на нарах
и полированном большом столе,
и даже под столом сидели люди,
что ждали участи своей – той пули
в звонкой тюремной тишине.
Но звука не было в тюрьме.

Магго мог не расстреливать уже,
он был начальником в своей тюрьме,
но ему нравилось всё это,
он сам расстреливал в тюрьме.
Во время той работы он нередко
впадал в горячку, беззаветно
стрелял, стрелял, что неприметно
чуть было жизни не лишил
начальника особого отдела,
что к приговорённым приходил.

Магго служакой долго слыл,
и опытом делился многократно,
когда расстреливал, превратно
при этом много говорил:
«Сначала – влево, дальше – вправо,
пока не выведешь на залу,
где приготовлен был песок,
или опилки – и трррах – в висок!
или в затылок, и одновременно – пинок
иль в задницу, иль в спину,
чтоб кровь бы на тебя не лила,
чтобы не брызгал тот висок,
и не забрызгал гимнастёрку,
жена сотрёт все пальцы в тёрку,
когда стирать вам будет впрок!»

Магго сам тоже «улучшал» работу,
когда ему то ставили на вид,
когда она была не безупречна,
где души расставались с телом вмиг.
Так, непосредственному его начальнику
однажды не понравилось, что в миг
познанья смерти заключённые кричали
и имя Сталина пред смертью прославляли.
Магго приказано, чтоб проводить
работу с заключёнными особо,
и чтобы в смертный миг тревогу
не мог испытывать начальник тот,
и «чтобы имя Сталина там не марали»,
а умирали молча, глядя в потолок.

Магго стрелял всех безупречно,
а время мчится скоротечно,
и вот уж год тридцать шестой
подвёл черту с окриком: «Стой!»
для двух соратников вождя,
теперь в немилость вдруг попавших –
Зиновьеву и Каменеву. Несмотря
на то, что заключённый
Зиновьев уж не мог стоять,
Магго решил его прилюдно
и самолично расстрелять,
схватил его за волосы, приподнял,
и лично выстрелил в висок.
Такой вот был судьбы урок.

За 10 лет Магго сам лично
почти что 10 тысяч расстрелял,
за что его ЧК вознаграждал –
Чекист Почётный, знаком награждён,
и Красным Знаменем не обделён –
два ордена, и орден Ленина,
награды были все при нём.

Когда же наступил тридцать седьмой,
Магго работал на убой,
без праздников и выходных,
стрелял он в сутки много их,
тех заключённых, обреченных,
неведомо за что приговорённых.
А после смены – любил выпить
и основательно поесть,
ведь надо было знать и честь,
в работе можно и погрязнуть,
а посему спиртного было там – не перечесть.

Воспоминания такого ж палача
вам приведу, что, как бы сгоряча,
делился мыслями впоследствии,
что было явью по наводке стукача:
«Мы пили водку аж до безсознательности,
работа – не из лёгких, честно говоря,
ни от кого ты не дождешься здесь признательности,
валились с ног, когда вставала та заря.
Одеколоном мылись аж до пояса,
иначе запах пороха, крови –
не выветрить до следующей зари.
Нас сторонились даже псы,
завидев нас, шарахались они,
и, если лаяли, то лишь издалека,
и мы ходили даже без древка»

В сороковом году Магго всё ж был уволен,
он пережил Ежова, Ягоду,
не нужно было в том году
столько стрелять народа тьму.
Оставшись без любимого похмелья,
вдруг сделавшись ненужным никому,
Магго скончался от цирроза печени
в сорок первом страшном том году.

Вот так жила страна в аду.
Представить себе очень сложно,
как пережили эту Тьму,
казалось то – почти что невозможно.
И всё же я вам расскажу,
как жили люди осторожно,
всё ждали новую волну
репрессий жутких и кровавых,
пытаясь удержаться на плаву.

И далее я вот что расскажу…

(продолжение следует)