Пернатые мытари

     За окном на балконе сидит наглая чайка.

     Мы всем говорим, что это альбатрос, хотя никакой он не альбатрос, а обыкновенная большая полярная чайка, чайка Бургомистр.

     Чем больше и вкуснее её покормишь, тем она становится наглей. Вернее – он. Мы даже дали им имена. Мартин и Ханна.

     Сначала был только Мартин. Долгое время, несколько лет. Мы с балкона наблюдали, как большая белая птица пикировала на один и тот же подоконник дома напротив, к одной бабуле. Бабуля его чем-то кормила. И он прилетал к ней. Поест и сидит, ждёт, смотрит на неё. А она – на него. Забавное зрелище.

     А потом он сел к нам на балкон. Как-то утром два белых крыла перекрыли в окне белый свет. В комнате на мгновение стало темно. Окно в пол – это выход на балкон с чугунными кованными решётками, два кирпичных столба разрывают модерновую ковку. Или не разрывают, а дополняют её?

     Размах крыльев у него не маленький. Это не голубь и уж точно не воробей. Ну – сколько? Уж точно больше метра.

     Красиво он пикирует, расправив свои опахала. И когда перепрыгивает со столбика на столбик – словно демонстрирует их, говоря: «Нравится? Тогда плати».

     Он – вымогатель, мытарь. Впрочем, это их природа: и Мартина, и Ханны (иногда мы с женой зовём её Ханса), и беспокойных их отпрысков. Но – всё по порядку.

     Его глаза. Огромные, безумные, наглые. У нас на балконе стоят два плетёных икеевских кресла. Так Мартин разгрыз их, обглодал подлокотники, расфигачил своим клювом-молотом лозу. Коммунальщики не сломали, сбрасывая зимой лёд с крыши, а Мартин сломал, точнее – сгрыз. Ухватится за лозинку и давай её мутызить из стороны в сторону, да так, что кресло подпрыгивает. Жена сердилась на него за это, гоняла как могла, называя бандитом. Но разве с ним справишься? Гнев и восхищение вызывают его упорство и сила. Пришлось заложить подлокотники листами фанеры, спасти то, что осталось и любоваться на балконе свалкой. Теперь он грызёт фанеру и трясёт её, бандит, демонстрируя, что если не дадим еды, то… В общем, приходится догадываться об этом «то».

     Когда не обращаешь на мытаря внимания, сидишь себе спокойно на диване, работаешь за ноутбуком или смотришь кино, он начинает прыгать со столбика на столбик, как тигры в цирке. Когда и это не помогает, он спрыгивает вниз на балкон, подходит к стеклу, окно-то в пол, и со всей дури долбит в стекло. Пришлось со временем и пол на балконе перед окном забаррикадировать железными сетками от цветочных горшков. Но разве какие-то сетки ему помеха, если они даже разобрали крышу стадиона «Зенит-Арена»? Спрыгнув вниз и поняв, что я никак на него не реагирую, хватает клювом сетку и тащит её сторону, злобно при этом тряся. Приходится либо покормить его, либо прогнать. Потому что путь к окну свободен. Как-то совсем не хочется испытывать на прочность стекло: кто его знает, на что способна эта наглая птица?!

     Он, Мартин, это давно уже вычислил – по поводу окна. Что я обязательно среагирую после его грозных ударов по стеклу, либо прогоню, либо покормлю. Тут уж как повезёт или, вернее, за что боролся, на то и… Это целая игра. Самое главное – не переборщить ему с угрозами, не то можно меня сильно разозлить и тогда он уж точно ничего не получит. По крайней мере – сегодня, или, если быть точнее, в ближайшее время, несколько минут. Я быстро отхожу, и он это знает. И пользуется, паразит, своим знанием! Понимает, что даже если он где-то переступит черту, то только себе на пользу. В любом случае внимание моё целиком им захвачено и начинается представление, спектакль. Название и сюжет зависят от моего и его настроения.

     Представьте себе раннее утро, благостную тишину, вы в глубоком здоровом сне и вдруг – резкое «бац! бац! бац!» по стеклу. От неожиданности подпрыгиваешь на кровати, душа уходит, спрятавшись где-то в пятках, думаешь – всё, за мной пришли. Смотришь с покорным страхом в окно, а на тебя выглядывают два наглых глаза.

     Мартин стоит уже на столбике и ждёт. Смотрит и ждёт. Окно-то в пол, его хорошо видно, как, впрочем, и ему – меня. Стоит, удивлённо рассматривая, немного презрительно: засоня, мол, всё утро опять проспал, вернее – просрал. Вставай, говорит! Именно – говорит. Не просто молчком смотрит, а – говорит. По-своему, по-бургомистровски, требовательно, настойчиво, неуклонно. Клювом показывает «ням-ням», кадычок, если он у него есть, но там явно что-то есть, потому что это «что-то» ходит по горлу туда-сюда, когда он показывает своё «ням-ням». Подбирает со столбика воображаемый корм, объясняя глупому человеку, что и как надо делать. И пока чего-нибудь ему не дашь – не отстанет, паразит. Будет хулиганить, пока не встанешь и не покормишь. Можно, конечно, прогнать его. Как, к примеру, сегодня: с пяти утра их гоняю, лень идти до холодильника. Но он неотступен. Каждые десять-пятнадцать минут под ухом раздаётся боевой клич. Это не одиночный крик чайки, а целая мелодия, длящаяся не менее пяти секунд. Пять долгих секунд, когда тебе дико хочется спать.

     Сегодня у нас были разборки. Я сначала не мог проснуться, чтобы дойти до холодильника. Пришлось гонять его. Его, Мартина, его Ханну, и его писклявого отпрыска. Ох уж этот писк. Залазит в самое нутро, найдёт твоё сознание во сне, где бы оно ни находилось и выдернет оттуда. Как и крик Мартина.

     У нас теперь перед балконом стоит веник. Им-то я и гонял их с утра. Но – тщетно. К половине девятого я сдался и окончательно встал. Встал злой и невыспанный. Как каждое теперь утро. Потом ничего, отлегает на душе. Особенно как сваришь себе кофе. Но за тобой всё время наблюдают два глаза. А то и четыре. А то и все шесть.

     Мартин на зиму никуда не улетает, круглый год живёт тут, с нами. Мы, конечно, же не знаем, где он живёт, но явно где-то очень недалеко, раз уж так остервенело отстаивает перед другими птицами свою территорию. Правда, какой-то очень короткий срок его всё-таки нет. Вероятно, провожает птенца и Ханну в края более тёплые. А затем возвращается. И это даже не месяц, а неделя, максимум две. Сколько мы его знаем? Четырнадцать лет уже стукнуло. Ханна появилась недавно, пару лет наблюдаем за ней. Может они, Мартин и Ханна, и дольше живут вместе, но мы заметили её всего пару лет назад.

     У Ханны на левом глазу под зрачком чёрное пятнышко. Мы сначала её называли Черноглазкой. Она чуть меньше Мартина, более спокойна, сдержанна, осторожна. Она пуглива до сих пор. Положишь на другой столбик чего-нибудь, кусочки сосисок или сухой кошачий корм, она дождётся, пока ты не уберёшь руку и только тогда прыгает и начинает есть. Мартин не такой. Он наглый. Он может выхватить из руки. А то, как он разгрыз кресло, как-то не хочется подставлять ему руки. Я сначала боялся класть ему еду. Обманным движением, пока он перепрыгивал со столба на столб, высыпал ему пригоршню чего-нибудь. Сейчас я привык и уже не боюсь его клюва. И он терпеливей теперь дожидается. Но если выносишь в контейнере обрезки сырой рыбы, то лучше сразу её бухнуть ему под ноги. Он звереет, сходит с ума, хватает клювом контейнер и тянет на себя, рвёт и мечет. А Ханна – деликатна. Что бы ты ни выносил, она никогда не слетит с катушек. В её движениях читается осторожность и страх. Страх, что прилетит Мартин и всё сожрёт. И от этого она ест нервно, еда разлетается по балкону и вниз на головы людей. Приходится отслеживать Мартина, пока его нет, или сгонять со столба и насыпать Ханне. Пока Мартин делает круг почёта, она успевает всё заглотить.

     Он не всегда её гоняет, отбирая еду. По весне, в брачный период, Мартин сама учтивость. Джентльмен, каких ещё поискать! Положишь им каждому еды на столбики, они тихо-мирно едят. Мартин съест и ждёт, пока Ханна не прикончит свою порцию. Иногда они едят на одном столбу. Но это короткий период. Обычно – каждый за себя.

     Мартин часто приносит подарки. Сегодня за обрезки от рыб он принёс какой-то комок. Я не сразу разобрал, что это кость. Страшно представить, откуда она и чья.
     А как-то раз он прилетел с букетом. Целая икебана торчала из его клюва. И травинки всякие, и веточки разные были, разве что цветов только не хватало. Нужно обязательно взять, иначе он обидится. Жена скинула кость с балкона, но она снова чудным образом оказалась на столбе. Надо забрать. Можно выбросить её в помойное ведро, главное ему этого не говорить. Надо показать, что ты принял его дар. И только тогда он успокоится. Иначе завалит подарками, пока что-нибудь не примешь. Но это не всегда так, а только по особым случаем, когда ему угодили, дали что-то невероятно вкусное.

     Раньше, когда с деньгами было не так туго, покупали ему кальмаров. Нарежешь в контейнер полосок, выйдешь на балкон и китайскими палочками как клювом кормишь его вкуснятиной. Сейчас, конечно, не до кальмаров. Дешманские сосиски – в лучшем случае. В них, естественно, мяса нет, но шкура чья-то присутствует. Жена пробовала, когда ночью захотелось ей есть. А в холодильнике, кроме «птичьих» сосисок, шаром покати. Сосиски эти они с удовольствием заглатывают.

     Они всеядны, готовы есть что угодно. Хлеб, правда, не едят, да и нельзя его им, нет тех ферментов, чтобы его переваривать. Они умны, утки и голуби – нет. Утки и голуби нажрутся хлебом из рук сердобольных старушек, а потом умирают мучительной смертью. Чайки-бургомистры не станут жрать что им вредно. Или не вкусно.

     Мартин обожает шкуры. Куриные, свиные… Другие не пробовали, как-то не довелось. Когда ещё не закрылся в очередной кризис фермерский магазин, покупали в нём для Мартина свиные и куриные шкуры. Стоило копейки, а счастья для него – хоть отбавляй. Шкуры варили, резали на дольки, и порционно им выдавали. Отваром заливал безвкусный кошачий корм, и, когда тот разбухнет, кормил и им. Сухой корм они не особо жалуют, но когда ничего нет – идёт и он. Самый нелюбимый для них, я заметил, это сухой «вискас». Не знаю, из чего его делают, но пока чем-нибудь не приправишь, они не станут есть. Хотя стоит не дёшево. От рыбных консервов остаётся рассол, вот им я и замешиваю корм, хоть как-то скрасить эту странную кошачью еду. Как его кошки едят? Наш кот даже не смотрит в его сторону, видимо – не понимает, что это еда.

     Когда готовим рыбу, то им, Мартину и Ханне, достаются хвосты, плавники, иногда – головы. Они прямо так их и глотают – головы целиком. Рыбья голова может быть размером с их голову, но моментально исчезает в бездонной пропасти. Один мой друг рассказывал, когда ходил на корабле в море, как эти чайки заглатывали рыбу. Рыбины были настолько большие, что не помешались у птиц в глотке. Так они и летали, с хвостом, торчащим из клюва. Как потом с этим справлялись, история умалчивает. Может отрыгивали её где-то, а потом разрывали на части, а может и поэтапно в себе переваривали. Не знаю, не спрашивал.

     Рыба – это их стихия, исконная еда, их любовь и страсть. Мегаполис не только отравил близлежащую к себе природу, он изменил её. Чайки не перестали быть хищниками, вылавливая из воды рыбу. Они переквалифицировались в кровожадных убийц. Я не видел, кого замочил Мартин, но часто замечаю его всего в чужой крови. Может, охотится на голубей, или на кошек, а может и на собак? Городские свалки кишат этими пернатыми. Но придомовые мусорки оккупированы голубями, так, что даже мусор не выкинуть. Приходится вспоминать баскетбольные навыки. Хичкок просто не видел наших голубей, вдохновившись чайками. Одни пока воробьи, кажется, не превратились в убийц. Но, может быть, я чего-то не знаю?

     Помню, как с женой кормили воробьёв «теремковскими» блинами. Они знают сытные места и ревниво пасут их. Чуть зазеваешься, отвлекшись на разговор с блином в руке, как маленький вор норовит урвать от него кусочек. Я и представить себе не мог, что воробьи могут зависать в воздухе как колибри. Как и чайки-бургомистры. Сгонишь Мартина или писклю-птенца со столба, чтобы покормить Ханну, а те недовольно зависают перед тобой, размахивая своими опахалами. Пока не возьмёшь веник – не прогонишь.

     Иногда Ханна нежно курлычет: «Ау». Она может часами стоять на столбе и смотреть, зазывая, пока не прилетит Мартин и не прогонит её. Устанет Ханна стоять, ляжет, подобрав под себя лапки, словно в гнезде. И всё смотрит, наблюдает, ждёт. Не как Мартин, по-своему, терпеливо, по-женски. Верх столбов защищают стальные козырьки, своего рода плоская крыша с трёх-сторонними бортиками по бокам. Она часто поставит одну лапку на бортик, а то и обе и стоит, раскачиваясь. Несколько раз не удержалась и свалилась к нам на балкон. Тут же испуганно запрыгивает на кресло и по фанере взбирается обратно на столб. Но не потому, что боится меня, а как бы нечаянно нарушила границу приличий. Заберётся на столб и виновато-испуганно посматривает, говоря: «Сама не знаю, как это вышло».

     Сначала мы определяли чаек по лапкам – свои, чужие. Как у Слаповского «От краской крысы до зелёной звезды»: «Они разные!» Это две крысы говорят про людей, рассматривая их из подвала. Так и чайки все разные. Мартин на добрую треть больше своей Ханны. Но самое явное – лапки. Они как записная книжка, как жёсткий диск – фиксируют всё, что с ними происходит. По дыркам в перепонках легче всего их опознать, кто перед тобой. По началу их, чаек, было несколько, потом Мартин всех прогнал, закрепив за собой территорию. Бесследно исчез Дрипотан, весь взмыленный, словно пощипанный. Пропала Шугалица, дёрганная, вся на нервах. Куда-то запропастился Шпиг, маленький и облезлый как голубь. Были и другие, имён уж не вспомнить. Мартин об этом постарался.

     Прошлым летом он прилетел с пораненной лапой. Может, на помойке где поранился, а может и в драке.

     Вы видели, как дерутся чайки-бургомистры? И не с подобными себе, а – с воронами?! О, это зрелище, хоть раз в жизни, но стоит его увидеть. Вероятно, Пушкин, вдохновлённый этим, написал сцену битвы лебедя и коршуна.

     В воздухе, сплетясь крылами и когтями, словно в магическом танце, кружится и падает ком из смеси белых и чёрных перьев. Словно в последней небесной битве сошлись силы тьмы и света. У самой земли, над пролетающими машинами, они расцепляются, но только чтобы взлететь и с новой силой вцепиться друг в друга. Другие вороны сидят на крыше и наблюдают, подзадоривая их своими криками. Как зрители в голливудских кровавых боевиках. Мы с женой сначала не понимали, что происходит, почему вороны так загадочно ликуют, смотря куда-то вверх. А потом увидели падающий вниз чёрно-белый комок.

     Мартин и Махно (Махно – заправила среди ворон, крупная, с пушистыми штанами, держит своих собратьев и сестёр в железном кулаке) не раз и не два сходились в этой битве. Хотя Мартин и крупнее Махно, но эта ворона больше всех своих сородичей, она сильнее и быстрее их. И чтобы не возникало у них вопросов и малейшего желания подвинуть Махно в сторону, она, или он, кто их там разберёт, но по поведению это скорее он, чем она, хотя в жизни иной раз встретишь такую «ону», которая стоит десяти «онов», ей или ему, Махно в общем, приходится демонстрировать перед ними свои бесстрашие и силу.

     Сдаётся мне, что эти многолетние битвы Мартина и Махно – не просто вражда кланов, а своего рода спектакль. Махно – для своих, Мартин – для Ханны, чтобы ей не вздумалось даже посмотреть на кого другого, а может – и для нас, людей. Показать, как он защищает нас от поганой нечисти, заработать на представлении кусочек послаще, найти новые окна своих поклонников.

     Мартину всё время хочется есть. А когда вылупляется птенец, тогда это «всё время» превращается у него просто в наваждение. Вечный вопрос: «Чё пожрать?», как у нас, у людей: «Где взять деньги?» изводит его, заставляет выворачиваться наизнанку.

     Мартин часто сидит на трубе дома напротив. Смотрит, ждет, выглядывает. Пасёт, одним словом. Их птенец, после утренней моей с ним битвы, куда-то улетел. Птенец как ястреб, весь пёстрый. И – огромный как родители. Глаза полностью чёрные, клюв чёрный, лапы ближе к фиолетовым. Скоро он начнёт менять своё оперение, как и цвет глаз, лап и клюва. Но пока он выглядит как ястреб. И невозможно пищит. Ультразвук, прерывистый, чтобы вдохнуть, и беспрестанно, с утра до ночи. Своего рода сигнализация для родителей, что он рядом, в зоне слышимости.
 
     Сегодня я не кормил птенца. Он вынес мне с утра своим писком мозг. И сейчас мучаюсь, что по моей вине, из-за гнева, досады, что не дал мне спать, я лишил его еды. И, возможно, он умрёт с голода. Приходится успокаивать себя, говорить, что я не вызывался быть для них гуманитарной помощью, что они – птицы и пусть сами хоть немного потрудятся, добудут себе еды. Что я сам в долгах по самые гланды и мне уж точно не до них. Но на душе нехорошо как-то, неспокойно. И это беспокойство пройдёт только тогда, когда Пискля прилетит и я дам ему поесть. Он, конечно же, прилетит, и съест в два раза больше родителей, прогнав их со столбов, и будет невозможно пищать, выпрашивая ещё и ещё, пока не возьмёшь веник и с десятого раза не прогонишь его. Вечером он вернётся снова, заявив о себе ультразвуком. Писк рано или поздно уйдёт, птенец повзрослеет, но до этого «рано или поздно» надо ещё дожить.

     Чайки кормят своих птенцов, отрыгивая для них, что удалось добыть. Немного переварят для них и отрыгивают. А вороны обожают эту «переваренность». И потому они всегда рядом с ними, преследуют птенца, бегают за ним по крыше в надежде урвать свою долю. Мартин и Ханна гоняют ворон, но где там. Ворона не одна, их несколько. Это целая стая. У них жёсткая договорённость, кто что делает. Одна дразнит, другая отвлекает, третья преследует, четвёртая хватает… Наверное, они могут заклевать птенца, поэтому он такой «ястребистый» и большой. Мартин и Ханна гоняют ворон, пока кормят своего птенца. Потом птенец начинает есть сам. Прилетает к нам на балкон и требует своим невозможным писком еды. Я не раз видел, как вороны преследуют его, гоняясь за ним в воздухе. Родители с интересом наблюдают за происходящим, но не переживают больше за него, или делают вид, что не переживают. Жизнь – самая лучшая школа. Улетая от ворон, птенец становится более сильным и ловким. Вскоре он даст им отпор, а пока лишь накачивает свои мышцы. Это необходимо, чтобы выжить в этом мире, иначе нельзя.

     Когда Мартин вернётся на свой пост, переваривая пищу, его начинает преследовать птенец. Он бегает за ним по пятам, пока тот не решит, что «хватит». Хватит переваривать или бегать, а может всё вместе – кто знает, но – хватит! И Мартин отрыгивает. Как бы мы люди ни относились к этому явлению брезгливо, у птиц это в порядке вещей. Ну что поделать, если они так устроены? Мартин отрыгивает и птенец подбирает его отрыжку. Если успевает ухватить от ворон. Их же много, у них всё схвачено! Вороны знают, что мы не будем их кормить и потому пасут чаек.
Несколько лет назад, когда к нам залетали чужаки, Дрипатан там, или Шугалица, или Шпиг, вороны прогоняли их, не давали спокойно есть. А Махно вдруг срывался и куда-то исчезал. И очень быстро возвращался с Мартином. Что он там ему в уши наплёл, не знаю, Мартин на этот счёт молчит, но вряд ли как в мультике: «Эй, птичка, летим со мной! Там столько вкусного!» Мартин прилетал уже на взводе, набыченный и разъярённый. Боевой клич яростно разносился в разные стороны, как перья непрошенных гостей.

     Махно знал, что с чужаков ничего не выдоишь и потому давал своим команду атаковать чаек, пока сам мотался за Мартином. Мартин или Ханна не всегда аккуратно едят, особенно сукой кошачий или собачий корм – что по скидке можно купить в магазине. Он валится на балкон, а потом вороны его доедают, крошки со стола хозяев. Хотя вряд ли они считают Мартина своим хозяином. Скорее – партнёром. Можно отвлечь Мартина и вытащить у него из-под носа еду. Их же много, ворон. А потом они наверняка делят где-то свою добычу. Я не раз замечал, как вороны набирают в клюв, не глотая, сухие шарики. Клюв, наполненный сухим кормом, выглядит как лопнувший стручок гороха.

     Чёрная банда оккупирует наш балкон, подбирая всё съедобное. Сперва ест Махно, выбирая всё самое лучшее. А потом, когда объедками займётся его блатная шобла, он важно переходит по решётке в самый центр и издаёт интересные звуки, похожие на сухой треск. Его чёрные глаза внимательно смотрят в мои и мне становится как-то не по себе.

     О чём он думает в этот момент? Что за странные звуки издаёт? Его глаза как портал в потусторонний мир, откуда веет холодом и вечной тьмой. Я не выдерживаю и прогоняю его со всей его шоблой. И уже с нетерпением жду Мартина, чтобы изгнать из сердца проникшую туда тьму.

     Его может долго не быть, несколько часов, а то и дней. Куда он улетает? Где и с кем пропадает? Ханна так не исчезает. Вероятно, как мужик в доме, Мартин улетает колымить? Или куда налево? Я, разумеется, такими мыслями с Ханной не делюсь, у нас, мужчин, негласная договорённость на этот счёт. Но всё же, мне интересно. Ханна знает, где он и молчит. Или думает, что знает.

     У меня в детстве был пёс, Барсик. Почему я дал ему кошачье имя, честно, не знаю, но это первое, что пришло на ум. Помню, как нёс его на руках щенком. Далеко нёс, километра два. Для деревни и десятилетнего пацана – это большое расстояние, почти бесконечное. Друг сказал, что у него собака родила, пытался пристроить щенков, чтобы мать не утопила. У нас уже до этого были собаки, но как-то всё не везло. То набрасывалась на нас, детей, то потрошила кур. Не одну собаку положил из ружья отец, пока не появился Барсик. Он долго жил с нами, целых шестнадцать лет и умер от старости. Ну вот так всегда, начинаешь за здравие, а кончаешь… В общем, Барсик, когда срывался с цепи, исчезал на несколько дней, а потом приходил назад успокоенный и слегка потрёпанный - нетрудно было догадаться, чем он занимался.

     Мартин, мне кажется, исчезает в туже сторону. А может, я по-человечески заблуждаюсь? И он просто ищет сытные места? Так, для подстраховки, на всякий пожарный?
     Я не ревную, мне просто очень интересно. Про нас Мартин знает почти всё, а мы про него – так, какие-то лишь фрагменты. А ещё глумимся над ними, кичимся своим всезнайством.
     Поговорить бы с ним по душам, задать ему пару-тройку вопросов, так ведь ничего не скажет, зараза, выкатит свой бледно-жёлтый глаз, и многозначительно промолчит. А ты что хочешь, то и думай.