Первый гонорар

Ворбьёвка.
Воробьёвы Горы.
Место сказочное, колдовское…
             -----------------------------------------------
    Россия. Москва. Воробьёвы Горы – чудесное чудо посреди Столицы.
    Ну, это сейчас место это, Ворбьёвка, «посреди», почти на середине Города. А в былые времена, в былинные, это был загород, Подмосковье, ближнее, а потом, позднее, окраина Москвы. Дальняя.
    А теперь, и давным-давно уже, вот, -- вот Воробьёвка, а вокруг – Город.

    И хочется про чудо сказочное это, про Воробьёвку нашу, рассказывать и рассказывать всё-всё, что знается, и узнавать, и узнавать о ней всё ещё неизвестное… Хотя бы ограничиваться тем, что связано со съезжанием со склонов этих гор…
    А это – лыжи!
                    
               ПЕРВЫЙ ГОНОРАР.

    Конечно, богоподобный «лётчик» Саня выигрывал эти соревнования. Но ковырнулся в конце выката на опилках и теперь сидел внизу на трибуне, с разутой ногой, прыжковый ботинок снят был, рядом кроссовки стояли. Тренер его держал склянку с хлорэтилом, носик склянки сломан, хлорэтил шипит, на ногу изливается, там здоровенная, сразу образовавшаяся опухоль вокруг голеностопного сустава. Замораживают по свежей травме… Подошёл, спросил: что надо, Сань? – Да не, Лёш, пока ничего… Вдвоём они сидели, Саня с тренером, отдельно от других, в сторонке, тихо разговаривали, будто просто так на трибуны зашли-присели на солнышко, а вовсе ничего сейчас не произошло и не происходит. Личный тренер Сани знаменитый Ниринберг – и он официально никакой не тренер, просто сам с Саней работает, Саня именно с ним и тренируется, а нам ничего про него не известно, и говорят, что сам он никогда на лыжах не прыгал, но он – конструктор летающих систем, авиаконструктор. И вот он –персональный тренер Сани. А Саня – чемпион страны, первый номер в олимпийской сборной.
    Я подумал, что кроссовку Сане не обуть сейчас – из-за огромной опухоли и боли… Кроссовку к ноге можно примотать… Лучше костыли… Сейчас и принесут их из медпункта… Я ещё поймал себя тогда на мгновенной мыслишке-зависти, когда взгляд скользнул по его кроссовкам: очень хорошие кроссовки, мне бы такие. Это было недостижимой редкостью; Саня-то свои, наверное, «по экипировке» получил… Мыслишка погасла… Подумал о Саниной травме: серьёзная же может быть – не растяжение, а и разрывы наружной дельтовидной связки, и отрыв мыщелка может быть, переломы… в стопе… -- в стопе где?..
    А кругом происходил – праздник. Лучезарная Воробьёвка в самом-самом начале осени. Летний день. Солнце, жаркое, наполняло широкую чашу выката приземления Большого трамплина, всю Воробьёвку заливало оно, всю Москву. И самый, самый, самый праздник – я уверен был – был здесь у нас: праздник полётов над праздником…
    Соревнования закончились уже. Гуляющие, изумлённые, медлительно бродили, где попало, поперёк всего или стояли там и сям, любуясь всем, сгущая толпы; а взгляды гуляющих всё больше по верхам направлены. А надо всеми верхами ослепительным блеском возносится Большой трамплин. Это на нём искусственное летнее его покрытие, мокрое ещё от соревновательного полива водой, сверкает сильнее снега… Здесь же внизу, на выкате трамплина, налаживали обстановку для торжественного закрытия мероприятия, флаги всякие, устройства для награждения победителей: трибуну устанавливали, столы, кубки-призы притащили. А народ – и свои, и публика-зрители, все -- всё подходили и стеснялись вокруг предстоящего торжества…
    …Мне подумалось, что наши-то соревнования – самое интересное из происходящего сейчас в Городе. Мне подумалось с сожалением, что в Городе-то и никто не знает про это наше всё, про здешний летательный праздник жизни: нет же ни афиш, ни другого какого-то оповещения. А те, кто здесь сейчас изумлённо зрительствуют, они – случайно-гуляющие. Ну, может, кто-то по знакомству знал о нас заранее. Я совсем уж с сожалением подумал, что и о нашем чудесном виде спорта люди почти не знают и совсем не обращают, поэтому, своего внимание на это странное явление – полёты людей на лыжах…
    Я решил написать про нас.
    Я написал про наши, прошедшие только что соревнования. Короткую заметку-отчёт. Пошёл, побежал, перебежал на ту сторону Москвы-реки, на Лужниковский берег, пересёк всю территорию стадиона, там в дальнем уголке стадионного комплекса (здесь стадион «детского городка» лужниковского спорткомплекса, как раз на месте стадиона «Химик» моего убегающего лыжного детства) – и здесь приютилась редакция маленькой газетки «Московская спортивная неделя»… Комната. Стол, вернее два больших прямоугольных письменных стола длинными сторонами вплотную друг к другу. Два человека друг напротив друга за столами. Редактор, худощавый нервический, симпатичный. Взял листки моего текста и читал недолго… -- «Леночка, перепечатайте и в набор!» – Передал текст через оба стола красивой девушке за пишущей машинкой. (Я же и текст-то – рукописный принёс. Правда, почерк у меня ясный.)
    И я и ушёл и пошёл. Взяли и всё. Хорошо! Мне в голову тогда не пришло, что от такой фразы: «Перепечатайте и в набор!» начинающий, дебютирующий, впервые стартовавший автор должен мгновенно возноситься на седьмое небо с полной потерей чувств. А мне – что? А я, в общем-то и так на седьмом небе обретаюсь. На той стороне реки. И на других трамплинах Союза. Вместе с нашими лыжными «лётчиками» и со всеми нашими чувствами. Мне только хотелось, чтобы люди знали про наши «седьмые небеса», про наш чудной и чудесный спорт.

    Тренировки на трамплинах продолжались. Особенно хорошо бывало в ненастные дни, когда дождь или ливень, основательно прольёт искусственное покрытие: оно должно быть мокрым, чтобы лыжи скользили. Правда, дождь, когда идёт, – не подарок для лица, для глаз – на скорости-то. Но и без дождей на горе, хорошо политой из шлангов, -- замечательно!
    -- Лёха! Это ты что ли про прыжки написал?! Автор – ты?
    Как-то ребята прознали? Мою заметку заметили… Я ж никому ни гу-гу про неё. -- Не для своих писал, для посторонних…
    -- Писатель! Лёха! Пишешь про нас!
    -- Про наше дело.
    -- Про нашу «козу ностру». Раскрываешь тайны.
    -- Нашей козЫ.
    -- Наш писатель!
    -- Гонорар!
    -- Бешеный гонорар! Лёха! Известный литератор!
    – Ты теперь весь в гонорарах. Ставь с гонорара! Надо! Пошли!
    А что ж, пошли и пошли… С нашей Воробьёвки на ту сторону, на Лужниковскую… Там тогда на территории стадиона, повдоль долгой набережной, равномерно друг от друга стояли три одинаковых («типовых») заведения питейно-закусочного назначения. Одно называлось «Старт», другое «Финиш», как третье? Мы не смотрели на названия… Симпатичные ресторашки. Демократичные. Бутылка сухого ноль-семь рупь-семьдесят. Террасы, столики. Вид на ту сторону, на нашу, Воробьёвскую. Там -- ликующее густое великолепие осеннего леса-сада на всю ширину взгляда. А над ним вытарчивает в небо эстакада Большого...
    -- Лёха, а ты уже маститый или у тебя только первая публикация? Ты учти, первый гонорар нужно обмывать непременно и особо.
    -- Да нет ещё никакого первого гонорара, -- мямлю. – Но обмывать, так обмывать, я-то…
    -- …Не, Лёха, гонорары будут баснословные. Будешь пухнуть от гонораров!
    -- Раз уж взялся про нас писать. А уж сейчас будь любезен. Ты же на нас бешеную карьеру литератора…
    -- …Не-не-не, Лёх, не лезь с рублями, сейчас мы вместе профинансируем мероприятие. Это потом уж, когда уж, тогда уж…
    -- …Вместе!
    …Золотое сиянье в бокалах. Золотой свет предвечернего воздуха над пространством реки и гор. Золотистый отблеск белоснежного искусственного покрытия на эстакадах трамплина.
    Это было совсем новое искусственное покрытие белого цвета – синтетические «щётки». Впервые у нас. Впоследствии летнее покрытие стали делать из зелёных щёток, а тогда были белые. Тогда летнее покрытие только появилось, и мне прыгать на нём очень понравилось. Хорошее ровное скольжение, не зависящее от погоды. Но хорошо «шли» по нему лыжи только одной немецкой марки с чёрной пластмассой на скользящей поверхности, лыжи на тефлоне «тупили». Зато те, что «шли», шли отлично. Все на них и прыгали.
    И мне хорошо прыгалось. И «поймав скольжение» и настрой поймав, и почувствовав, что «поймал», постоянно спешил на трамплин, постоянно, и на трамплине, и «в миру» всей душой жил лыжами и полётами на них, и жаждой сделать хороший прыжок. «Засадить»! Есть такое словцо в трамплинном нашем обиходе. А когда налаживаются прыжки, которые нравятся самому, так и рвёшься «засадить» -- прыгнуть лучше своего лучшего. А и прыгалось много в ту пору. И прыгалось хорошо…
    А уважение на трамплине среди летающей публики («стаи» сказать напрашивается) – зависит… ну, не только, конечно, от того, кто как «летит», но… (напрашивается сказать «только») всё же от того, как кто летит. – «Летит» персона, и все свои к ней с душой любезной и с почтительностью, а чуть «не летит», разладилось с прыжками у прыгающей персоны, и уже посдержаннее с ней.
    Только старайся и старайся -- лететь…
    И тут эта моя литературная «потеха», и ребята-прыгуны опять и опять:
    -- Лёха! Гонорар! Получил? Большой?
    Куражились во всю. Смеховая, ироничная, с жалостью ли, без жалости, атмосферочка у нас. Она такая и наверху, на стартах разгонов трамплинов, и внизу на выкате, и везде завсегда… И после лыж.
    -- Да нет пока гонорара, -- бормочу.
    -- Нет? Пошли!
    Идём.
    Сияние прекрасных лиц, Боб, Игорь, Володька, Валян, Мунир, Юрка, Витька, ещё Володька, Славик, конечно, ещё, ещё кто-то… (Саня с нами не ходил), сияние бокалов, багряное, багровое, сияние воздуха и солнца. Свечение осени – горение, пыланье -- на наших горах напротив, на другой стороне реки -- несдерживаемым контрастом несмешиваемых красок: светлое золото, бордовая чернь, густая зелень…
    -- Ну, умеют же устраиваться некоторые! -- Известный автор, весь в гонорарах, Лёха! – Ну Нэп, он и есть НЭП…
    «Нэп» -- одно из моих прозвищ на трамплине. У наших у всех там прозвища, у кого и по несколько… Я как-то приобрёл клетчатое пальто за тридцать два рубля. Дешёвую шляпу. С большим портфелем, набитым спортивными шмотками, я показался кому-то на трамплине (а кому? Юрке Зотову, он впоследствии станет прекрасным директором нашего трамплина) показался похожим на буржуя-нэпмана… Прозвище прижилось.
    -- Не. Лёха про нашу «фабрику» пишет. Про это ж никто не рассказывает… Лёха – молодец.
    -- Про «птицефабрику». – Это я острить-шутить пытаюсь. Штука в том, что среди наших, бывает, называют большие трамплины «фабриками». Рассматривают, скажем, новый страшный трамплин, а там ещё, может, эстакада над местностью возвышается пугающе: «Ну, «фабрика»!» -- С почтением.
    -- Почему – «птицефабрика»?
    -- Фабрика полётов – фабрика птиц. Как ещё? – Пытаюсь объяснить шутку.
    -- Ладно… Ну…          
    -- Ребята! У нас свой литератор! Лёха! Ты же про нас, про наше всё пишешь, как Хэмингуей про корриду, теперь весь мир узнает про прыжки!..

    …И хаживали, и сиживали ещё. И ещё сияние, звон,  свечение… Немножко меняется состав героев, но не настроение смехового литературного «героизма»… А осень крутит калейдоскоп неожиданных перемен ярких своих красок на нашем высоком берегу. Но и заступает осень к зиме, к холоду; трамплины закрыли, слили воду из труб для полива: ночью заморозки пошли; летнее покрытие на приземлениях трамплинов накрывают: готовят трамплины к засыпке снегом. А мы готовимся ехать на сборы «на первый снег» в Сибирь или на Север…
    Пришло извещение: получить гонорар. Получил: три рубля семьдесят пять копеек.

                Алексей Германов.   2017.