Артист

    …Лужники были (давным-давно) бескрайним заливным… -- нет, не лугом, увы. – Огромный кусок пространства Москвы, отрезанный от неё Окружной железной дорогой, нависшей над этим «куском» высоченной насыпью, обращённый в сторону Воробьёвых Гор на другой стороне Москвы-реки, был -- пустырём, густо оприходованным свалками, огородами, непонятно чем грубо самодельным самодеятельным, устроенным из артефактов цивилизации свалочного свойства. Когда весной река поднималась, это всё заливало.
    Но в углу этой огромности Лужников возле железнодорожного моста, который ближе к Киевскому вокзалу, там притулился тогда стадион «Химик». Бедное спортивное сооружение, но живое. Футбольное поле с беговыми дорожками вокруг него, игровые площадки… Я-то зимой сюда пришёл: из школы послали – быть лыжником. – Школа моя в моих же переулках в центре города. Там лыж нет…
    …Приезжаешь на 15-м троллейбусе на конечную в Лужниках, переодеваешься в каморке под ветхими трибунами и со всеми на стадион. Разминка, раскатка: лыжни накатаны вокруг стадиона.
    А «все» в секции той спортивной -- мастера. Для меня-то – точно.
    И потом – с лыжами в руках бегом по мосту железнодорожному на воробьёвскую сторону. Там на лыжи встали, покатили… Укатили от меня эти «все». Не угнаться. А гонюсь-стараюсь изо всех сил и ещё больше. Забираюсь за «всеми» в подъёмы. -- Использовался-то весь перепад высот наших гор от низа до верха. Спускаюсь… за всеми -- где только, как только, и… -- ой-ё-ёй!.. – Спуски-то страшные.
    …Прокатываемся мимо подножия горнолыжных склонов и трамплинов. И о них -- мечта. Видевшаяся несбыточной. Сказочной. Обожествлённые небо-склоно-обитатели на невообразимых лыжах носились по невообразимым склонам и трассам. Запросто. Ну… -- любуйся, «гонщик». Это другой мир. А ты давай-давай, тянись-тянись за мастерами. За «всеми». – Какие же они ускользающе быстрые! – Давай! Вверх-вверх, как можешь, как можешь. Вниз-вниз – ужас-ужас – как сумеешь… Давай-давай!
                          

                АРТИСТ.

    Навстречу четверо. Это я по нижней дороге от метро через лес. Спешу на тренировку, тороплюсь, лыжи свои на плече прыжковые – носил ремонтировать, отремонтировал, заклеил, через всю Москву теперь – тащу. День, зима, всё снежным светом наполнено – Воробьёвка! Уже под слаломной горой четверо мне навстречу не спеша, из-под трамплина только спустились, одеты не в спортивное, в светское, партикулярное: Славик, Боб, Валян и …Анатолий Папанов!..
    -- Лёха, -- ставь лыжи на базе и пойдём, загудим! -- Это Боб мне кричит на подходе. Вальяжно идут они себе.
    -- Да не… Я на тренировку… всё-таки. – А сам в лёгкой парализованности от охватившего, вмиг настигшего  благоговенья: Папанов!.. Вот он, вот, встретились вплотную. В непринуждённой вовсе, считается, обстановке. Великий Папанов – для меня совершенно великий. И я, вот, запросто побегу, втешусь в компанию, да это же… -- оскорбить обожествляемого мной кумира!.. И застеснялся я. И отказался… Можно было бы тренировку-то пропустить.
    Это было время, когда Папанов не сделался ещё кинозвездой. А звездой театральной был во всю. А меня моя мать с детства с самого раннего водила в театры. Много. И всегда, и каждый раз очаровывался я театральным событием. И – Папанов!.. Ещё в старом помещении Театра Сатиры стал видеть я его. Играл он по большей части не положительных героев – и как великолепно.
    И вот случился период – и долгий довольно – стал Папанов ходить к нам на Воробьёвку. К прыгунам. Приходил, вставал на судейскую вышку Большого трамплина и находился там часами. Идёт тренировка, он стоит и стоит. Как правило, не в закрытых судейских кабинках, там хоть не так продувает, а площадкой ниже, открытой всем морозным ветрам. Стоял там, похаживал, как правило, в одиночестве. Иногда с ребятами словом перекидывался.
    Одет бывал всегда в короткое демисезонное, по моде тогда, пальтецо серо-зелёное, из шинельного, вроде, материала, шапка-москвичка (без ушей она, кто не знает), брюки слегка зауженные, штиблеты. Ничего зимнего. – Как мороз выстаивал?.. А подолгу бывал у трамплинов, и часто, и много, и, наверное, тренировать мог уже нашего брата от такой насмотренности, разбираться наверняка стал в нашем виде. А, может, и подтренировывал кого? Не знаю, не лез, стеснялся.
    А мир театра всегда меня манил. Очаровывал совершенно. Вот только «драматургия Горы» тогда уже захватила меня совсем. Хотелось отдаваться лыжам, спускам, полётам без оглядки. И отдавался. И леталось. И… «мордой вперёд», и на воздух, на ветер улечься, и подальше, дальше, дальше (кто не знает), знаете, улететь как хочется! И бегалось на лыжах: я ж не «чистый» прыгун, я двоеборец, гонку бегать надо. Отпрыгался и беги! Не оглядывайся… Но оглядывался. – Замечательные пьесы. Околдовывающее обаяние театральной звезды. Волшебное марево театра… Но – драматургия Горы!
    А в компанию с Папановым приглашали ребята и ещё, и снова. А я опять стеснялся. А они уходили тогда с трамплина вместе небольшой группой довольно часто. Немножко менялся состав героев: звёзд снега, сопровождавших звезду Мельпомены. А иногда один уходил с трамплина Папанов. Одинокий, чёткий, сосредоточенный шёл по Вороьёвке в среднем темпе.
    Ну и как же, ну вот, я пойду-подойду к знаменитости? Как многие ажиотажно идут-подходят себе. А мне так не нравилось, коробило от такого, казалось безответственным и непочтительным… Напрасно… Позднее, поздно, не скоро великий художник, режиссёр Пётр Фоменко, другом которого мне посчастливилось оказаться, скажет с упрёком мне: «Лёша, скромность паче гордости!»
    Напрасно, наверное, не подходил. А думалось-то: бессовестно нагружать кумира своей персоной… А подходить надо, тем более, не у служебного входа театра, а здесь, у нас, у нас он в гостях, к нам пришёл! Надо подходить – не в праздности: кумир – не кумир, звезда – не звезда, человек, может в помощи нуждается. А чем ты можешь помочь, думается. Только не мешать разве? А вот подойди и спроси просто: «Чем помочь?» -- Может, именно ты и как раз сейчас владеешь каким-то спасательным потенциалом. Вот и выяснится. А и прогонит, -- и пойдёшь: не велика ца-ца. Как раз тебе и скромность…
    …Когда уж это всё было, а видится и видится спектакль: Воробьёвская зимняя сказка, снежные декорации, лыжные «лётчики», великий артист Папанов в возвышенной загадочной роли…

                Алексей Германов.  2017.