Блики детства
Каток во дворе.
Ленинград. Зима, двор между двух П-образных домов, в одном из которых живу я со своими родителями. Двор это просто ровная гладкая площадка без детских городков, беседок и скамеек для отдыха. Не помню, чтобы были большие деревья. После войны прошло не так много времени и на окраинах города особенно не занимались дворовым уютом.
Ясно помнится, что зимой его заливали водой и получался каток, на котором ребятня куролесила весь день. И отец, в форменной чёрной шапке с кожаным верхом, свитере, обычных брюках заправленных в высокие шерстяные носки, надевал коньки гаги и накручивал круги в позе классического конькобежца. Ему это доставляло огромное удовольствие. Передо мной он, скользящий по льду с разгорячённым лицом и смеющимися довольными глазами. Я тогда только пытался встать на первые свои коньки «снегурки».
1953 год.
Ленинград. Наша комната. На стене, у двери, висит репродуктор – чёрная тарелка. Перед ней стоит моя бабушка и горько рыдает. Горе, большое горе. Рядом я, маленький мальчик, пяти лет, с непониманием смотрю на мою любимую, незаменимую бабушку. Почему она плачет и плачет как-то по-особому – с безысходностью, горю нет помощи. Так и стоим в бликах, бабушка, как само горе горькое и я испуганно не понимающий, что произошло. А из тарелки разносится торжественно – печальное настроение. Всё было не понятно и страшно. Умер И.В. Сталин.
Служба отца.
Ленинград. Отец морской офицер. Для меня служба отца не была никак видна. Утром он уходил из дома, вечером приходил, но не с работы, а со службы. Видно была разница, «работать и служить». И вот, однажды, я маленький мальчик заглянул за непонятную загадочную штору «ушёл на службу». Отец приехал домой в неурочный час с пистолетом на боку. Мама кормила его обедом, он сидел за столом, и с пояса его, тяжело свешивалась большая кожаная кобура. Из-под её клапана, загадочно грозно выглядывала рукоятка настоящего оружия. Я сидел поодаль, на маленьком стульчике и неотрывно заворожено поедал её глазами, пытаясь представить пистолет целиком. Кобура слегка покачивалась в такт, движениям отца, подчёркивая серьёзность и значительность своего содержимого. Это был настоящий пистолет у моего папы. Вот это служба.
Стыд.
В школе получил двойку. Было страшно противно и муторно внутри. Пока был в школе, это чувство не отпускало. «Как я приду домой и покажу такой дневник? Что делать?» Всё это стучало в голове и сосало под ложечкой. По пути домой забрёл в укромное место. Вырвал страницу с двойкой из дневника и бросил её в узкую щель между сараями. Отлегло. Стало как-то тревожно спокойнее. Дома отец, как назло, попросил дневник. Взял его, пролистал и конечно заметил вырванную страницу. На вопрос: «Где она?» отпираться было бессмысленно. Всё внутри меня опустилось, оставив за собой безысходную пустоту. Отец не кричал, не пугал, но потребовал вернуть страницу. Мы пошли с ним к сараям и там, в той самой щели отыскали листок из дневника. Это было ужасно стыдно…
Военно-морской парад.
Ленинград. Осень. Праздничные дни. Парадный военно-морской расчёт кораблей на Неве. Я с родителями рассматриваю их ряд, выстроившийся в кильватерном строю напротив Дворцовой набережной. От них, регулярно, к берегу курсируют катера, на которых офицеры добираются до берега и обратно. Отец, а он тогда был в военно-морской форме, спустился с набережной к причалившему катеру. Поговорил там с офицером и потом энергично помахал мне, призывая подойти к нему. Я подбежал, мы с ним взошли на борт и уже через несколько минут были на настоящем боевом корабле. Сначала спустились на нижнюю палубу, где было необыкновенно чисто, аккуратно и тихо. Только изредка неслышно, быстро проходили матросы, отдавая отцу честь. Затем мы поднялись на верхнюю палубу. И здесь было самое интересное – торпедные аппараты, пушки, морское снаряжение, огромные якорные цепи, лебёдки, неизвестного для меня предназначения. Всё увиденное было завораживающе красиво и загадочно. От всего веяло безмерной мощью и спокойствием. Всё это посещение длилось не долго, но впечатление о нём осталось во мне глубоко - глубоко. Через года, хоть я и не стал военным моряком, этот блик возникает на картине моей жизни.
Гольяновка.
Москва, Лефортовская слобода (Лефортово), Гольяновская улица. Дом, где жила бабушка и мама. Дом деревянный, в нём, кроме бабушки и мамы, жили ещё две семьи. При доме был небольшой садик – палисадник. Как я узнал много – много лет спустя весь этот дом, в своё время, был владением семьи моего деда, а потом в него поселили других людей. Рядом с ним стояли ещё два-три двухэтажных деревянных дома, за которыми располагалась меховая фабрика, а за ней и река Яуза. В этих домах жили фабричные работники, к коим принадлежала и моя бабушка. Дворик между этими домами был мал, и все его обитатели жили одной семьёй. Самое раннее моё детство проходило в этом дворе. Я и родился здесь, за бабушкиным домом располагался роддом. На другой стороне улицы был квартал из домов красного кирпича. В них жили многочисленные знакомые бабушки и мамы с довоенных времён, к которым мы часто ходили в гости. Там я первый раз попробовал кагор из маленькой серебряной рюмочки и запомнил очень ласковое и доброжелательное отношение к себе.
Свисток.
Свисток настоящий в моём детстве было не достижимое мальчишеское мечтание. Милицейский свисток казался совершенством – блестящий, большой, звонкий и громкий. На улицах города они были слышны часто, потому что милиционеры, регулировщики движения пользовались ими постоянно.
Как-то с бабушкой мы были в гостях у родственников. Они жили у трёх вокзалов в старых домах с маленьким двором похожим на колодец. Мне кто-то подарил свисток, похожий на милицейский. Очень хотелось посвистеть. Выпросил у бабушки разрешение погулять. Вышел во двор и стал наслаждаться свистком, его громким, звонким с переливчатой трелью голосом. Мой свист не прекращался. И вдруг во двор входит милиционер в белой форме с сумкой через плечо: «Что случилось? Кто свистел?» - спрашивает строго. А во дворе то кроме меня нет никого. Стою перед ним. Внутри страх неописуемый. Застыл, глядя на милиционера, и описался. Но свисток настоящий.
Долго я помнил этот случай со стыдом за возникшую лужицу возле моих ног.
Шкура медведя.
Дом на Гольяновке. Каким-то неведомым, по крайней мере, для меня, способом в доме появилась настоящая шкура медведя, в которую можно было влезть и превратиться в хозяина русских лесов. Старшие ребята из нашего гольяновского двора время от времени надевали её на себя и прыгали из кустов на прохожих, проходящих мимо. Особенное впечатление это действо производило на новеньких, оказавшихся во дворе. Но всё это, делалось по-доброму. И по этому, никогда дело не доходило до ссоры и брани. Однако, выглядело всегда неожиданно и ярко, запоминалось надолго.
Соседи.
Ленинград. Мы живём в квартире с соседями. Они родом с Украины. Глава семейства морской офицер, я его звал дядя Митя и его жена тётя Лена. С ними в семье жила и мать дяди Мити – Прохоровна. Она была такая пухлая и мягкая и ладони у неё были такие же, а ещё всегда прохладные. Говорила она с мягким украинским говором. А ещё был сын Вовка, мой ровесник, мы с ним хорошо дружили. По воскресеньям в комнате соседей за стенкой всегда слышалась с пластинки песенка фронтового шофёра и слова припева: «Помирать нам рановато, есть ещё у нас дома дела» - остались в моей памяти ярким бликом.
Первый класс.
Ленинград. Прошлый век. Пятидесятые года, середина. Школа, первый класс. Зарождение самостоятельной жизни. В школу и из школы нас не провожали и не встречали. Мы сами ходили и гуляли по дворам и улицам нашего школьного района.
Был у меня в классе приятель, о котором я помню и посейчас. Звали его Коля Кольцов, он отличался своей самостоятельностью. Очень часто, после школы мы вместе шли к нему домой. Не хотелось расставаться. Дома, в это время у него взрослых никого не было. Коля сам открывал квартиру, разогревал обед, кушал, угощал меня. Мы ели с ним бульон не привычного светло – коричневого цвета. По – хозяйски всё убирал за собой. Это было удивительно. Родители ему всё это поручали и разрешали делать самому.
Телевизор.
Телевизор, наверное, одно из самых ранних детских впечатлений. В то время он был в диковинку и далеко не все его имели. Работал он тогда не каждый день и по расписанию – всего три, четыре часа. Но однажды, вдруг, у наших соседей, эта диковинка появилась. Во время её работы население квартиры собиралось в тёмной комнате у маленького экрана с огромной линзой и смотрело, то, что на нём представлялось. Зрелище было необычное и завораживающее. И вот, как-то раз, я, маленький мальчик, захваченный волшебством телемира, околдованный им, вбегаю в комнату к маме с папой. Вижу у них на лицах застывшее удивление, испуг и ошарашенность одновременно. Что произошло?! Их милый мальчик, раскрасневшийся, с горящими, блестящими глазами, влетает в комнату, а на нём вместо нового красивого и нарядного джемпера висят лохмотья. Оказывается он, в порыве впечатлений, полученных от маленького телеэкрана, ножницами, попавшимися под руку, в темноте, искромсал свою одежду. Такова сила телевидения.
Блики детства! Блики детства, словно сполохи зарниц, освещают далёкие радостные краски жизни.
19 августа 2020 г.
Свидетельство о публикации №220082001244