Леди Молли из Скотланд-Ярда. 6 - Эмма Орци

Эмма Орци

                ЛЕДИ МОЛЛИ ИЗ СКОТЛАНД-ЯРДА.


                6. ЗАМОК В БРЕТАНИ

1
Да! Мы с моей дорогой леди только что вернулись после отдыха – заслуженного отдыха, должна признаться.
Так вот, мы отправились в Пороэт (27) – милую маленькую деревушку в глубине Бретани, недалеко от побережья; очаровательное местечко, спрятанное в долине, граничащее с горным потоком, дикое, романтичное, живописное – настоящая Бретань.
Мы обнаружили это скромное место совершенно случайно, путешествуя в прошлом году, и задержались там недели на три – можно сказать, закладывая основы этого странного приключения, достигшего кульминации всего месяц назад.
Я не знаю, заинтересует ли вас эта история, потому что участие в ней леди Молли  было сугубо личным и не имело никакого отношения к её профессиональной деятельности. В то же время происшедшее очень ярко иллюстрирует принадлежащую моей дорогой леди необычную способность разгадывать мотивы и намерения своих сестёр по полу.
Нам предоставили комнаты и пенсион (28) в уютном маленьком монастыре на окраине деревни, недалеко от привлекательной старинной церкви и живописной пресвитерии (29). И вскоре мы познакомились с кюре, простодушным, добрым стариком, чьи скорбные мысли о том, что две столь очаровательные английские дамы, как мы с леди Молли – еретички, более чем уравновешивались удовольствием от возможности поболтать с кем-нибудь из, как он выражался, «великого внешнего мира». Он бесхитростно повествовал нам о собственной простой жизни, о деревне, которую любил, и о своих прихожанах.
Одна личность среди последних чуть ли не всецело занимала его мысли и разговоры, и, должна сказать, весьма нас заинтересовала. А именно – мисс Анжела де Женвиль, владевшая великолепным замком Пороэт, одним из семи архитектурных чудес Франции. Она была англичанкой по происхождению – её предки жили на Джерси (30) – и очень богата: её дядя и одновременно крёстный отец завещал ей самую большую сигарную фабрику в Сент-Хелиерсе (31), а также три четверти миллиона стерлингов.
Сказать, что мисс де Женвиль была эксцентрична – очень мягко выразиться; в деревне её считали абсолютно сумасшедшей. Кюре смутно намекнул, что все её странности вызваны трагической историей любви. Во всяком случае, в молодости без видимой причины она продала фабрику на Джерси и принялась жить в своё удовольствие. После двух лет непрерывных путешествий она приехала в Бретань в гости к своей вдовой сестре – маркизе де Теровен, владевшей небольшой собственностью недалеко от Пороэта и жившей в уединении и нищете со своим единственным сыном Амеде.
Мисс Анжелу де Женвиль приятно удивили красота и тишина этой отдалённой маленькой деревни. Прекрасный замок Пороэт в то время был выставлен на продажу; она купила его, оформила документы о натурализации, стала французской подданной и с того момента ни разу не покидала пределов вновь приобретённого имения.
Она так и не вернулась в Англию и, за исключением кюре и собственных сестры и племянника, не общалась ни с кем, кроме небольшого штата слуг.
Но милый старый кюре непрестанно думал о ней, ибо она была в высшей степени милосердна и к нему, и к беднякам. И дня не проходило, чтобы он не рассказал нам что-либо о её доброте или же эксцентричных манерах. Однажды он появился в монастыре в непривычный час; мы только что завершили простой dejeuner , состоявший из кофе и булочек, когда увидели, что старик идёт к нам через сад.
Поспешная походка и раскрасневшееся доброе лицо явно свидетельствовали о волнении и тревоге. Торопливо пробормотав: «Доброе утро, дочери мои!», он тут же перешёл к делу. Его волнение скрывалось за хлынувшим потоком слов: он – гонец, несущий приглашение очаровательной английской леди… удивительное приглашение, о да! возможно!.. мадемуазель де Женвиль… очень эксцентрична… но у неё большие неприятности… очень серьёзные неприятности… и она тоже очень больна… бедная госпожа… наполовину парализована и беспомощна… разум ослабел… да ещё её племянник, маркиз Амеде де Теровен… заблудший молодой человек… попал в плохую компанию в этом логове зла под названием Париж… наделал долгов… вечные долги… его мать так снисходительна!.. слишком снисходительна!.. но единственный сын!.. очаровательные английские дамы понимают, ведь правда? Всё случившееся очень грустно… очень, очень грустно… и стоит ли удивляться, что мадемуазель де Женвиль очень зла. Она заплатила долги месье маркиза один раз, два раза, три раза… но больше она не будет платить… но у неё большие неприятности, и ей нужен друг… подруга, она требует кого-нибудь из своей родной страны… а он сам, увы! всего лишь бедный деревенский кюре и не понимает знатных дам и их невероятные манеры. Было бы истинно христианским милосердием, если бы прелестная английская леди пришла и повидалась с мадемуазель.
– А её собственная сестра, маркиза? – прервала леди Молли разговорчивого старика.
– Ах! разумеется, её сестра, – вздохнул он. – Мадам маркиза – мать месье маркиза, и чудесная английская леди понимает… материнское сердце, конечно…
– Но я абсолютно чужая мисс де Женвиль, – возразила леди Молли.
– Ах, но мадемуазель всегда оставалась англичанкой в душе, – ответил кюре. – Она сказала мне сегодня: «Я очень хочу, чтобы мне пожала руку англичанка –  уравновешенная, здравомыслящая англичанка, и помогла мне справиться с трудностями. Приведите ко мне свою английскую подругу, месье кюре, если она согласиться помочь пожилой женщине, которой больше не к кому обратиться».
Конечно, моя дорогая леди после таких слов не могла не уступить. И потом, она очень заинтересовалась мисс де Женвиль, поэтому без дальнейшего обсуждения сказала месье кюре, что готова сопровождать его в замок Пороэт.

2
Конечно, я не присутствовала при беседе, но леди Молли так часто рассказывала мне обо всём, что и как происходило, и с таким обилием живописных и мельчайших деталей, что порой мне казалось, будто всё случилось в моём присутствии.
Не кто иной, как сам месье кюре проводил миледи в покои мисс Анжелы де Женвиль. Старая дама была не одна, когда они вошли; мадам маркиза де Теровен, пожилая, румяная женщина, чьи черты лица, хотя и грубые, немного напоминали сестринские, сидела на стуле с высокой спинкой возле стола, по которому нервно барабанила пальцами. Возле оконного проёма стоял молодой человек, чьё сходство с обеими дамами мгновенно позволило понять леди Молли, что он – сын одной из них и племянник другой, то есть маркиз де Теровен собственной персоной.
Мисс де Женвиль сидела, выпрямившись в огромном кресле; её лицо имело оттенок жёлтого воска, плоть иссохла, кожа обтягивала кости, глаза странно и неестественно блестели; одна рука лихорадочно сжимала подлокотник кресла, а другая, полностью парализованная, безвольно и неподвижно лежала на коленях.
– Ах! Наконец-то англичанка, слава Богу! – раздался пронзительный резкий  голос, как только леди Молли вошла в комнату. – Подойдите ко мне, милочка, я уже давно хотела повидаться с кем-нибудь в вашем роде. Истинная англичанка – лучший продукт земли Господней, кто бы что ни говорил. Pardieu! (33) Как будто я снова могу дышать, – добавила она, когда моя дорогая леди с некоторой неуверенностью подошла поближе для приветствия и взяла дрожавшую руку, протянутую ей мисс Анджелой.
– Присядьте рядом со мной, – приказала эксцентричная старуха. Леди Молли, смущённая и немножко рассерженная тем, что явно оказалась в самом разгаре внутрисемейного совещания, смутно задавалась вопросом, как быстро ей удастся ускользнуть. Но дрожавшая рука парализованной дамы так крепко сжала её собственное тонкое запястье, заставив опуститься на низкий стул рядом и словно стальной хваткой удерживая близ себя, что было бы бесполезно, а то и жестоко сопротивляться.
Удовлетворённая тем, что и новоприобретённая подруга, и месье кюре готовы остаться с ней и выслушать её слова, больная женщина яростно и гневно взглянула на оконный проём:
– Я только что сказала своему дорогому племянничку, что не стоит считать цыплят до того, как они вылупятся. Я ещё не умерла, как месье мой племянник может заметить; я составила завещание и поместила его там, куда его воровские пальцы никогда не смогут добраться.
Молодой человек, до тех пор пристально смотревший в окно, внезапно повернулся на каблуках и встал перед старухой, бросая на неё ненавидящий взгляд.
– Мы можем опротестовать завещание, – холодно вставила мадам маркиза.
– На каком основании? – последовал вопрос.
– Что ты страдала параличом и слабоумием, когда составляла его, – сухо ответила маркиза.
Месье кюре, до этого нервно мявший свою шляпу, возвёл руки и глаза к потолку, дабы подчеркнуть ужас, испытанный при этом бессердечном предположении. Леди Молли больше не хотела уходить; полупарализованная хватка на её запястье ослабла, но миледи по-прежнему сидела неподвижно, всем своим блистательным интеллектом вникая в разворачивавшуюся перед ней драму.
Наступила пауза, тишина нарушалась лишь монотонным тиканьем монументальных, причудливых часов, стоявших в углу комнаты. Мисс де Женвиль не ответила на жестокие насмешки сестры, но в её глазах появилось скрытое, маниакальное, почти опасное выражение.
Затем она обратилась к кюре.
– Будьте добры, передайте мне ручку, чернила и бумагу – здесь, на этом столе, – попросила она. Затем, когда он выполнил просьбу, она снова повернулась к своему племяннику и указала на материалы для письма:
– Садись и пиши, Амеде, – приказала она.
– Что написать? – спросил он.
– Признание, племянничек, – пронзительно рассмеялась старуха. – Признание в маленьких грешках, которые, если я не приду к тебе на помощь, отправят тебя лет на семь в места не столь отдалённые, если я не ошибаюсь. Итак, племянничек? 
– Признание? – злобно огрызнулся Амеде де Теровен. – Вы принимаете меня за дурака?
– Нет, племянничек, я принимаю тебя за мудрого человека – который сообразит, что его дорогая тётя не купит красивые подделки, созданные месье маркизом Амеде де Теровеном и предложенные ей ростовщиком Рубинштейном, если только признание не будет написано и подписано. Пиши, Амеде, приступай к признанию, мой чудесный племянничек, если не хочешь оказаться на скамье подсудимых по обвинению в подделке подписи своей тёти в счёте на сто тысяч франков.
Амеде процедил проклятие сквозь зубы. Очевидно, старуха попала в цель. Он знал, что находится в безнадёжном положении. Судя по всему, ростовщик пригрозил отправить поддельные счета месье прокурору Республики, если их не оплатят в течение двадцати четырёх часов, и никто не мог оплатить их, кроме мисс де Женвиль, которая отказывалась выполнить требование иначе как ценой унизительного признания.
Мать и сын обменялись понимающими взглядами. Леди Молли, перехватив эти взгляды, решила: очевидно, речь шла о том, чтобы временно ублаготворить старую тётю до тех пор, пока подделки благополучно не покинут руки заимодавца, а попозже попытаться смягчить её, когда, возможно, она забудет случившееся или ещё глубже погрузится в беспомощность и слабоумие.
Как будто отвечая на взгляд своей матери, молодой человек коротко произнёс:
– Я должен знать, что вы намерены делать, если получите от меня признание.
– Это будет зависеть от тебя самого, – сухо ответила мадемуазель. – Можешь быть уверен, что у меня нет желания отправлять своего племянника на каторгу. 
Ещё мгновение молодой человек колебался, затем сел, угрюмый и разъярённый, и сказал:
– Я напишу. Диктуйте.
Старуха рассмеялась коротким сухим саркастическим смехом. Затем под её диктовку Амеде написал:
«Я, Амеде, маркиз де Теровен, настоящим признаюсь в том, что подделал имя мадемуазель Анжелы де Женвиль на прилагаемых к сему счетах, получив таким образом сумму в сто тысяч франков от Авраама Рубинштейна из Бреста».
– Теперь, месье кюре, не будете ли вы любезны засвидетельствовать подпись маркиза? – раздражённо произнесла старуха, когда Амеде закончил писать. – И вы тоже, моя дорогая, – добавила она, поворачиваясь к леди Молли.
Моя дорогая леди на мгновение заколебалась. Естественно, она не желала быть замешанной в семейной вражде, но в душе у неё загадочно и внезапно возникло  сочувствие к эксцентричной старухе, которая среди окружавшей её почти королевской роскоши казалась настолько несчастной – рядом с племянником, преступником и мерзавцем, и сестрой, мало чем ему уступавшей.
Повинуясь этому порыву, а также умоляющему взгляду кюре, она поставила свою подпись, засвидетельствовав документ, несмотря на то, что и маркиза, и её сын бросали на неё ненавидящие взгляды, которые могли заставить более слабый дух содрогнуться  от предчувствий.
Но только не леди Молли. Так что эти угрожающие взгляды, наоборот, укрепили её решение. Затем, повинуясь приказам мадемуазель, она сложила документ и вложила его в конверт, который запечатала и надписала адрес: «Господину Прокурору Республики, проживающему в Кане (34)».
Амеде с бессильным гневом взирал на происходившее.
– Это письмо, – заметно спокойнее произнесла старая дама, – будет отправлено с надёжной оказией моему парижскому адвокату мэтру Вандому, составлявшему моё завещание, с приказом предать его гласности в случае определённых обстоятельств, о которых я упомяну позже. Тем временем, мой дорогой племянничек, ты можешь уведомить своего дружка, Авраама Рубинштейна, что я выкуплю твои занятные подделки в тот самый день, когда узнаю от мэтра Вандома, что он благополучно получил моё письмо со всем, что находится внутри.
– Это позор... – Маркиза вскочила на ноги, вне себя от гнева, будучи не в силах сдержаться. – Я помещу тебя под надзор как опасную сумасшедшую. Я...
– Тогда, конечно, я не смогу выкупить счета у Рубинштейна, – спокойно ответила мадемуазель.
Маркиза рухнула на стул – испугавшись, ужаснувшись, осознав безнадёжность положения своего сына. Старая дама спокойно повернулась к моей дорогой леди, и её дрожавшие пальцы опять сжали тонкую руку вновь обретённой подруги-англичанки.
– Я просила вас, моя дорогая, и вас, месье кюре, прийти ко мне сегодня, – сказала она, – потому что хочу, чтобы вы оба помогли мне в исполнении моих предсмертных желаний. Вы оба должны торжественно поклясться мне, что после моей смерти абсолютно точно выполните мои указания. Обещайте! – добавила она со страстной серьёзностью.
Леди Молли и старый кюре должным образом произнесли требуемые клятвы, после чего мадемуазель продолжила более спокойным тоном:
– А теперь я хочу, чтобы вы посмотрели на эти часы, – резко сказала она, казалось, совершенно не к месту. – Это старая семейная реликвия, принадлежавшая бывшим владельцам Пороэта, которую я купила вместе с домом. Прошу заметить, что это один из самых выдающихся механизмов, который когда-либо создавался человеческим мозгом, ибо имеет некую удивительную особенность: стоит часы завести, как они идут триста шестьдесят шесть дней подряд, и при этом абсолютно точно. Когда срок истекает, тяжёлый груз освобождает определённую пружину и грандиозные двери, и они открываются сами по себе, что позволяет снова завести часы. После этого, когда двери снова закрываются, никто не сможет их открыть, пока не пройдут следующие триста шестьдесят шесть дней – разве что разбить устройство вдребезги.
Леди Молли с пристальным вниманием взглянула на старые причудливые часы. Смутно она уже догадывалась, к чему приведут возбуждавшие любопытство объяснения старой дамы.
– Два дня назад, – продолжала мадемуазель, – часы открылись, и месье кюре завёл их, но, прежде чем снова закрыть двери, я уложила внутрь кое-какие документы – вы помните, месье? 
– Да, мадемуазель, я помню, – ответил старик.
– Эти бумаги – моя последняя воля; я завещала всё, что у меня есть, приходу Пороэт, – сухо отрезала мисс де Женвиль, – и теперь массивные часовые двери закрыты. Никто не сможет добраться до моего завещания ещё триста шестьдесят четыре дня. Никто, – добавила она с пронзительным смехом, – даже мой племянник Амеде де Теровен.
Наступило молчание, нарушенное шелестом шёлкового платья мадам маркизы, которая пожала плечами и издала саркастический смешок.
– Дорогая, – продолжила мадемуазель, глядя леди Молли прямо в напряжённое, горевшее возбуждением лицо, – вы должны пообещать мне, что через триста шестьдесят четыре дня, то есть 20 сентября следующего года, вы и месье кюре – или один из вас, если другой по какой-то причине не сможет – будете присутствовать в этой комнате в тот миг, когда откроются дверцы часов. Затем вы заведёте семейную реликвию, заберёте документы, которые найдёте спрятанными за гирями, и передадите их мэтру Вандому для утверждения завещания при первой же возможности. Монсеньор епископ Кана, мэр этой коммуны и супрефект департамента полностью извещены о содержании моего завещания, а также о том, что оно находится практически в ведении кюре Пороэта, который, без сомнения, понимает, какими серьёзными последствиями чревато для него неисполнение моей воли в надлежащее время.
Бедный кюре задохнулся от ужаса.
– Но… но… но… – промямлил он, – мне могут насильственно запретить входить в дом… я могу заболеть… или…
Он содрогнулся от невыразимого страха, затем добавил поспокойнее:
– И тогда меня могут несправедливо обвинить в краже завещания и в обмане бедняков Пороэта в пользу прямых наследников мадемуазель.
– Не бойтесь, мой милый друг, – сухо ответила мадемуазель. – Хотя я и стою одной ногой в могиле, но не настолько глупа, как предполагают мои дражайшие сестра и племянник, и предвидела любую случайность. Если вы заболеете, или иные внешние причины воспрепятствуют вашему присутствию в замке в названный день и час, вас заменит эта очаровательная англичанка. Но если кого-либо из вас силой не допустят в этот дом, если в этой комнате к вам попытаются применить малейшее насилие или оказать давление, если часы окажутся сломаны, повреждены и лишены своего содержимого, тогда всё, что от вас требуется – сообщить факты мэтру Вандому. Он знает, что предпринять.
– И как он поступит? 
– Отправит определённое признание, о котором мы все знаем, месье Прокурору Республики, – ответила старуха, смерив юного маркиза Амеде яростным взглядом. – Но это признание, – беспечно продолжила она, – мэтру Вандому приказано уничтожить, если вы, месье и моя английская подруга окажетесь рядом с неповреждёнными часами в тот самый насыщенный событиями день.
В большой тёмной комнате повисла тишина, нарушенная только саркастическим смешком ослабленной страдалицы, уставшей после душераздирающей сцены, в которой мадемуазель де Женвиль противопоставила свою чуть ли не маниакальную смекалку алчности и хищности бессовестного распутника.
Нельзя отрицать, что и сестра, и племянник оказались в безвыходном положении. Сама леди Молли испытывала некое благоговение от этой своеобразной мести, осуществлённой возмущённой пожилой дамой в отношении загребущих родственников.
Леди Молли слишком заинтересовалась драмой, чтобы отказаться от собственной роли в ней, и (как она впоследствии объяснила мне) просто чувствовала своим долгом оставаться партнёршей и помощницей бедного кюре в выполнении опасной задачи – обезопасить получение бедняками Пороэта состояния, которое в противном случае будет растрачено за игорными столами и на ипподромах.
По этой и по многим другим причинам, слишком сложным для анализа, она решила оправдать доверие, оказанное ей новообретённым другом.
Ни маркиза, ни её сын не удостоили своим вниманием леди Молли, прощавшуюся с мадемуазель де Женвиль, которая заставила её торжественно поклясться, что она во всём поддержит кюре и исполнит желание умирающей и горько оскорблённой женщины.
Месье кюре, сильно расстроившись, удалился. После этого леди Молли несколько раз посещала замок Пороэт, чтобы повидаться с бедняжкой, которая пришлась ей по сердцу. В октябре нам пришлось возвратиться в Англию и приступить к работе, а весной кюре известил нас о том, что мадемуазель де Женвиль скончалась.

3
Леди Молли, надо сказать, трудилась слишком усердно, так что здоровье её пошатнулось. Мы приехали в Пороэт 19 сентября следующего года – менее чем за двадцать четыре часа до того момента, когда старым часам следовало явить на свет последнюю волю и завещание мадемуазель де Женвиль.
Прямо с вокзала мы отправились в пресвитерию, стремясь встретиться с кюре и полностью приготовиться к памятному событию. К невероятному сожалению и непритворному огорчению, экономка сообщила нам, что кюре тяжело болен и по распоряжению врача находится в больнице в Бресте.
Это был первый сигнал о том, что всё пройдёт не так гладко, как я ожидала. Распоряжения мисс де Женвиль в отношении сенсационного обнародования её завещания, на мой взгляд, были настолько умело продуманы, что я совершенно не предполагала, будто маркиза де Теровен и её драгоценный сыночек отчаянно бросятся в схватку, прежде чем оставить все мысли о желанной удаче.
Я представила себе маркиза, обложенного со всех сторон: любое насилие по отношению к кюре или леди Молли, когда они появятся в замке, чтобы выполнить порученную им задачу, приведёт к немедленной отправке признания месье прокурору Республики и мгновенному судебному преследованию за подделку. Повреждение самих часов приведёт к аналогичному наказанию.
Но я даже не думала о внезапных болезнях, а тем более – да избавят нас Небеса! – о возможных отравлениях или необъяснимых несчастных случаях с кюре, а тем более с женщиной, которую любила больше всего на свете.
Леди Молли выглядела бледной и хрупкой. Поблагодарив домработницу, мы в молчании проследовали к монастырю, где вновь заказали комнаты.
Каким-то образом гостеприимство, проявленное к нам в прошлом году, на сей раз лишилось сердечности. Более того, наши спальни теперь не сообщались друг с другом, а выходили в каменный коридор.
Сестра, проводившая нас наверх, объяснила с некоторым смущением: поскольку мать-настоятельница не ожидала нас, она передала комнату, находившуюся между нашими спальнями, некой посетительнице, которая в настоящий момент болела и находилась в постели.
Шестое чувство, о котором так много сказано и написано, и которое я не буду пытаться объяснить, достаточно ясно сказало мне, что в монастыре мы больше не находимся среди друзей.
Имел ли место подкуп? Будет ли упомянутая гостья шпионить за нами в пользу Теровенов? Неизвестно. Я не могла противиться множеству мрачных предчувствий, тревоживших меня весь день и прогонявших сон ночью. Уверяю, что в глубине души я желала всем эксцентричным старушкам и их спрятанным завещаниям оказаться на дне морском.
Моя дорогая леди, видимо, тоже была очень взволнована; любая попытка с моей стороны затронуть тему завещания мисс де Женвиль незамедлительно и авторитетно пресекалась ею. В то же время я знала её достаточно хорошо, чтобы догадаться: все эти безымянные опасности, казалось, накапливающиеся вокруг, только укрепили решимость исполнить предсмертные желания старой подруги.
Мы легли спать довольно рано, и впервые – без восхитительных сплетен на сон грядущий, когда под конец дня свободно обсуждали события, планы, предположения и работу. Невидимая постоялица в комнате, разделявшей нас, действовала на нашу близость подобно холодному душу.
Я оставалась с леди Молли, пока она не легла в постель. Она почти не разговаривала со мной, пока раздевалась, но когда я поцеловала её, пожелав спокойной ночи, почти неслышно прошептала прямо мне в ухо:
– Теровены действуют. Они могут подстеречь тебя и предложить взятку, чтобы удержать меня от завтрашнего посещения замка. Притворись, что они убедили тебя. Соглашайся на все их предложения и предоставь себя в их полное распоряжение. Больше говорить не могу. За нами шпионят.
То, что миледи была, как обычно, права, подтвердилось спустя несколько минут. Я выскользнула из её комнаты и как раз входила в свою, когда услышала своё имя, произнесённое полушёпотом, и почувствовала, как сзади кто-то мягко взял меня за руку.
Передо мной возникла пожилая краснолицая женщина в тусклом пеньюаре. Она указала на дверь моей спальни, будто побуждая меня пригласить её к себе в комнату. Вспомнив прощальные предписания моей дорогой леди, я кивнула в знак согласия. Она последовала за мной, осторожно оглядываясь по сторонам.
Затем, когда дверь закрылась, и посетительница удостоверилась, что мы одни, она резко выпалила:
– Мисс Гранард, признайтесь мне! Вы бедны, а? Платная компаньонка своей богатой подруги, да? 
Вспоминая распоряжения леди Молли, я ответила глубоким вздохом.
– Тогда, – нетерпеливо продолжила старуха, – вы бы не отказались от пятидесяти тысяч франков?
Рвение, с которым я отозвалась: «Ещё бы!» – очевидно, ей понравилось, потому что во взгляде появилось удовлетворение.
– Вы знаете историю завещания моей сестры – об этих часах? – порывисто спросила она. – И о роли вашей подруги в этом бесстыдном замысле?
Я снова кивнула. Я знала, что догадки миледи оправдались. Рядом со мной находилась маркиза де Теровен, прокравшаяся в монастырь, чтобы завоевать моё доверие, шпионить за леди Молли и подкупить меня.
Для меня настало время применять мудрую тактику.
– Вы можете помешать своей подруге появиться в замке завтра до часу дня? – спросила маркиза.
– Легко, – спокойно ответила я.
– Как? 
– Она, как вам известно, больна. Врач выписал ей снотворное. Его даю я. И могу позаботиться о том, чтобы она утром приняла изрядную дозу вместо других лекарств. Так что она будет спать до позднего вечера. 
Я протрещала эту фразу на своём лучшем французском. Мадам маркиза вздохнула с облегчением.
– Ах! Это хорошо! – сказала она. – Тогда послушайте меня. Сделайте всё, как я скажу, и завтра вы станете богаче на пятьдесят тысяч франков. Приходите утром в замок, облачившись в одежду своей подруги. Мой сын уже будет там; вы вместе дождётесь открытия секретных дверей, и когда мой сын лично заведёт старые часы, то отдаст вам пятьдесят тысяч франков.
– А месье кюре? – удивилась я.
– Он болен, – коротко ответила она.
Но когда она произнесла эти три слова, на её лице играла такая злая насмешка, такой жестокий триумф светился в глазах, что все мои худшие подозрения мгновенно подтвердились.
Неужели из-за своей ненасытной жадности они подкупили какого-то нуждающегося деревенского врача, чтобы временно убрать с дороги кюре? Это ужасное предположение заставило меня мобилизовать всю силу духа, сосредоточиться на том, чтобы действовать отважно и разумно – вместо того, чтобы в ужасе ринуться прочь от этой женщины.
Она дала мне ещё несколько указаний относительно услуг, которые она и её драгоценный сынок ожидали от меня завтра. Похоже, что незадолго до своей смерти мисс де Женвиль строго-настрого приказала двум своим самым доверенным слугам, чтобы они оставались в замке и неусыпно наблюдали – особенно в знаменательный день 20 сентября сего года – дабы немедленно предупредить любые насильственные действия против английской леди или кюре. Именно для того, чтобы развеять любые подозрения, которые могли возникнуть в умах этих мужчин, маркиз пожелал, чтобы завтра я выдала себя за леди Молли и вошла с ним – казалось бы, вполне по-дружески – в комнату, где стояли пресловутые монументальные часы.
И за эту услугу, а также за то, что леди Молли будет умышленно усыплена во время изъятия завещания, мне, Мэри Гранард, полагалось получить от месье маркиза де Теровена сумму в пятьдесят тысяч франков.
Все эти вопросы были решены к очевидному удовлетворению злой женщины. Она взяла обе мои руки, тепло пожала их и назвала меня своим самым дорогим другом, затем заверила в вечной благодарности и, наконец, к моему глубокому облегчению, бесшумно выскользнула из комнаты.

4
Я подозревала – и думаю, не без оснований – что мадам маркиза проведёт бОльшую часть ночи, приклеившись ухом к тонкой перегородке, отделявшей её комнату от комнаты леди Молли; поэтому я не осмелилась пойти и рассказать о том важном разговоре, который только что состоялся, и смутно задавалась вопросом, когда у меня появится возможность обсудить насущные вопросы с моей дорогой леди, не опасаясь шпиона, неотлучно следующего по пятам.
На следующее утро, когда я вошла в её комнату, к моему безграничному изумлению – и прежде чем я успела произнести хоть слово – она громко застонала, словно от сильной боли, и произнесла слабо, но очень отчётливо:
– О, Мэри! Я так рада, что ты пришла. Мне ужасно плохо. Я не спала всю ночь, и  слишком слаба, чтобы пытаться встать.
К счастью, моё восприятие не притупилось из-за волнений в течение нескольких последних часов, и я видела, что она далеко не так больна, как изображает. Когда я подошла к её кровати, она пристально посмотрела на меня, и губы обозначили слова, которые я, по-моему, истолковала верно:
– Делай, как они хотят. Я остаюсь в постели. Объясню позже.
Очевидно, у неё была причина предполагать, что за нами пристально наблюдают; но я не могла понять, чего она ожидает, коль скоро не будет лично присутствовать в тот момент, когда открывшиеся дверцы часов явят миру завещание? Хотела ли она, чтобы я вырвала документ из рук Теровенов, полностью обрушив на себя их гнев и разочарование? Не в характере миледи было отказаться исполнить свой долг, какими бы опасностями это ни угрожало; и, конечно, она не могла нарушить обещание, данное умирающей.
Впрочем, мне оставалось только подчиняться. Предполагая, что за нашими движениями следят, я отмерила дозу лекарства для моей дорогой леди, которую она приняла, а затем, как будто в полном изнеможении, рухнула на подушки.
– Я думаю, что немного посплю, Мэри, – вымолвила она, – но попозже разбуди меня; ты помнишь, что я должна быть в замке к двенадцати часам.
Поскольку одна из коробок леди Молли находилась в моей комнате, у меня не возникло трудностей – я нарядилась в её платья. Экипировавшись таким образом и опустив на лицо плотную вуаль, по-прежнему оставаясь в неведении о планах миледи, обеспокоенная, но повинующаяся, как солдат, слепо и беспрекословно, я появилась в замке незадолго до полудня.
Старый дворецкий открыл дверь в ответ на мой звонок. В холле уже сидела маркиза де Теровен, а её сын взволнованно мерял шагами пол.
– Ах, вот и миледи, – сказала маркиза с лёгким безразличием. – Вы пришли, миледи, – добавила она, поднимаясь и беря меня под руку, – чтобы исполнить долг, что отнимет у моего сына состояние, по праву принадлежащее ему. Мы не можем воспрепятствовать вам под угрозой страшного позора, который обрушится на моего сына; более того, моя покойная сестра заполнила этот дом охранниками и шпионами. Так что, поверьте мне, вам не нужно бояться. Вы можете спокойно исполнять свой долг. Возможно, вы не будете возражать против того, что мой сын составит вам компанию. Моя драгоценная сестра перед смертью приказала снять дверь в свою комнату и заменить её портьерой, – заключила она насмешливым тоном разочарованного охотника за удачей, – так что, по меньшей мере, вы всегда успеете позвать этих шпионов на помощь.
Не говоря ни слова, мы с маркизом поклонились друг другу, а затем, предшествуемые старым дворецким семьи, поднялись по монументальной лестнице в комнату, которая, как я полагаю, и принадлежала эксцентричной старухе.
Дворецкий отодвинул портьеру в сторону и оставался в коридоре, пока мы не вошли внутрь. Массивные часы выглядели именно так, как часто описывала мне миледи. И тикали с медленным и звучным величием.
Месье маркиз указал мне на кресло. Он явно пребывал в ужасном нервном напряжении. Он не мог сидеть на месте, его пальцы непрерывно сжимались и разжимались причудливыми, лихорадочными движениями, выдававшими исключительное возбуждение.
Я собиралась что-то сказать, когда он внезапно схватил меня за запястье, приложил один палец к губам и указал в направлении портьеры. Видимо, он думал, что кто-то мог следить снаружи, но сами часы были установлены так, что их не видел никто, если отсутствовал в комнате.
Мы оба молчали, пока этот старый механизм непрестанно постукивал, по-прежнему скрывая содержавшуюся в нём тайну.
Я бы пожертвовала двухлетнее жалованье, чтобы понять, чего хотела от меня леди Молли. Честно говоря, я ожидала увидеть её в любой момент. Ибо не могла заставить себя поверить, что она намеревалась уклониться от исполнения своего долга.
Но она приказала мне: «Притворись, что они убедили тебя». Поэтому, когда маркиз жестом пригласил меня пересечь комнату, чтобы подойти и осмотреть часы, я с готовностью повиновалась. К тому времени я чувствовала, что всё моё тело как будто исколото иглами и булавками, досаждавшими мне до такой степени, что я готова была завопить от боли.
Я двигалась по комнате, подобно сомнамбуле, и не отводила взгляда от удивительных часов, которые менее чем через пятнадцать минут должны были раскрыть свою тайну. Наверно, иные, обладающие более острым умом, нежели бедная Мэри Гранард, могли бы погрузиться в долгие философские размышления о бездушном механизме, надёжно удерживавшем за своими дверцами судьбу сломленного бесчестного игрока; но я слышала одно лишь непрерывное тиканье, и глаза мои болели, ибо я не осмеливалась отвести взор.
И сейчас не пойму, как всё произошло, потому что, натурально, меня застали врасплох: внезапно я почувствовала себя совершенно беспомощной и едва способной вздохнуть, потому что вокруг моего рта обмотали шерстяной шарф, а две сильные руки обхватили тело так, что я не могла и пальцем пошевелить.
– Всего лишь мера защиты, моя дорогая мисс Гранард, – прошептал дрожавший голос мне в ухо. – Не сопротивляйтесь, и вам не причинят никакого вреда. Через десять минут у вас в кармане будут пятьдесят тысяч франков, и вы сможете спокойно выйти из замка. Ни ваша английская леди, ни месье кюре не смогут утверждать, что они подвергались насилию, и часы останутся неповреждёнными. Что произойдёт после этого, меня не заботит. Закон не сможет вырвать у меня из рук наследство старой тупицы, как только я уничтожу её проклятое завещание.
Не могу и сказать, что творилось у меня в голове. Я предполагала, что подобное может случиться, но неужели это соответствует планам моей дорогой леди? Или одно лишь укоренившееся родство наших душ слепо заставило меня повиноваться её желаниям?
«Притворись, что они убедили тебя. Соглашайся на все их предложения и предоставь себя в их полное распоряжение», – приказала она, и я – как солдат – безоговорочно повиновалась этой команде.
Я оставалась абсолютно неподвижной, и наблюдала за циферблатом, лишь изредка позволяя себе моргнуть. Минуты сменяли одна другую: одна… три… пять… десять…
Я слышала рядом с собой сдавленное дыхание маркиза.
Мне кажется, или я действительно вижу тёмную линию – не толще волоска – между массивными двойными дверцами корпуса часов? О, как забилось моё сердце!
Тёмная линия неуклонно расширялась. Двери медленно открывались! На мгновение я ощутила нечто вроде сочувствия к негодяю, наблюдавшему вместе со мной. Его волнение, очевидно, было самой изощрённой пыткой.
Теперь мы могли отчётливо видеть блеск белой бумаги – не прижатой тяжёлыми противовесами, а свободно лежавшей прямо за дверцами; и вскоре, когда щель стала достаточной, бумаги выпали на пол к моим ногам.
С придушенным, булькающим восклицанием, которое я даже не буду пытаться описать, маркиз буквально набросился на них, как голодный дикий зверь на свою жертву. Он стоял передо мной на коленях, и я увидела, что на пол выпал квадратный конверт. Маркиз судорожно разорвал его дрожавшей рукой.
Внутри содержался краткий документ, на котором отчётливо виднелась подпись: «Амеде де Теровен» – признание подделки, сделанное молодым маркизом всего год назад, а также несколько банкнот – возможно, несколько сотен тысяч франков. Молодой человек яростно отбросил их в сторону и снова повернулся к часам. Двери были широко открыты, но внутри не было ничего, кроме огромного и сложного механизма часов.
Мадемуазель де Женвиль – эксцентричная и предусмотрительная до последнего – сыграла поистине выдающуюся шутку со своими родственниками-интриганами. Пока они, не стесняясь в средствах, направляли все свои усилия на попытки завладеть её завещанием в одном месте, она спокойно спрятала его в другом.
Тем временем месье маркиз смог достаточно овладеть собой и, должна признать, держать себя достаточно достойно, чтобы не только освободить меня от оков, но и предложить обещанные пятьдесят тысяч франков.
– Теперь я заведу часы, – тупо пробормотал он, – а вы можете беспрепятственно удалиться. Нет необходимости кому-либо знать, что вы выдавали себя за свою подругу. Она, без сомнения, знала об этом… обмане, поэтому у нас на пути и не встретилось никаких препятствий. На редкость жестокая шутка, согласны? Как, вероятно, эта старая ведьма сейчас хихикает в могиле!
Излишне говорить, что я не притронулась к его деньгам. Он молча проводил меня вниз по лестнице, утихомиренный, без сомнения, духом ненависти, преследовавшим его из страны теней.
Он даже не удивился, когда по прибытии в зал его встретил адвокат покойной тёти, мэтр Вандом, а также только что прибывшая леди Молли. Мадам маркизы де Теровен нигде не было видно.
Моя дорогая леди одобрительно улыбнулась мне, и когда я подошла к ней, она умудрилась отвлечь меня в сторону и поспешно прошептать:
– Ты прекрасно справилась, Мэри. Я пришла за тобой. Но теперь, когда этого юного мерзавца удалось провести, нас больше ничто не задерживает здесь, так как работа завершена.
Маркиз даже не взглянул на неё, когда она, слегка поклонившись, простилась с мэтром Вандомом и, наконец, удалилась из замка вместе со мной.
Как только мы вышли на улицу, я потребовала объяснений.
– У мэтра Вандома – завещание мадемуазель, – ответила она. – Она распорядилась прочитать его сегодня в замке в присутствии трёх попечителей, назначенных для бедняков Пороэта, которые и унаследуют всё её богатство.
– А Теровены? – спросила я.
– Им вернули его признание, – сухо бросила она, – и они будут получать от попечителей ежегодный доход.
– И ты и раньше всё это знала? – не удержалась от укора я.
– Да, так же, как и кюре, но мадемуазель заставила меня торжественно поклясться не раскрывать этот секрет даже тебе – так она боялась махинаций Теровенов. Понимаешь, – продолжала леди Молли, улыбаясь моему пылу, – у мисс де Женвиль имелся старинный ключ, с помощью которого она могла открыть корпус часов в любое время. Очевидно, что даже такой совершенный механизм может выйти из строя, и тогда потребуется осмотр и ремонт. После того, как она объявила на семейном конклаве, что завещание спрятано в часах, я – при следующей встрече – уговорила её отказаться от этой мысли и отправить завещание адвокату, но оставить Теровенов в убеждении, что оно по-прежнему укрыто в этом удивительном тайнике. Сначала она отказывалась слушать меня или обсуждать эту тему, но я рада, что мне всё-таки удалось убедить её. А результат тебе известен.
– А как же бедный месье кюре? – воскликнула я.
Её яркие глаза весело заблестели.
– О! Заключительный маленький трюк. Бедняжка, он так боялся не выдержать и всё испортить! Его болезнь частично вымышлена, и теперь он выздоровел, но доктор в Брестской больнице – его большой друг, и кюре останется там, пока всё не устроится.
– А я осталась единственной, кого держали в неведении, – печально заключила я.
– Да, Мэри, дорогая, – мягко произнесла моя дорогая леди. – Не забудь – я дала обещание. Но даже и не думала, что нам придётся испытать столько волнений, не связанных с нашей собственной профессиональной деятельностью.
Что ж, верно: к нашей профессии случившееся не имело никакого отношения. Но, как и при раскрытии преступления, отточенная интуиция леди Молли доказала нечто большее, чем банальное состязание с недобросовестным негодяем. И, конечно же, 20 сентября прошлого года я пережила самые захватывающие десять минут в своей жизни.


ПРИМЕЧАНИЯ.
27. Пороэт — виконтство, а затем графство в центральной Бретани.
28. Пенсион: здесь – полное обслуживание (еда, стирка и пр.).
29. Пресвитерия – жилище католического священника.
30. Джерси — остров в проливе Ла-Манш, в составе Островной Нормандии (Нормандских островов).
31. Сент-Хелиерс – столица Джерси.
32. Dejeuner – завтрак (фр.).
33. Pardieu! – здесь: чёрт побери! (фр.)
34.  Кан — город и коммуна на северо-западе Франции, префектура (административный центр) департамента Кальвадос.