Чтение как жизнь 4

                ЛУЖИ И НЕБО


                Подкралась,  словно  вор из-за угла, комсомольская юность, обаяла химерами.  «Надо» и «хочу» не совпадало. Надо любить книгу «Как закалялась сталь», а я не хочу и не могу. Надо читать «Флаги на башнях», а мне не читается. Надо изучать речь вождя на третьем съезде, а я ни-че-го в ней не понимаю.  Не знала я, что уже перечёрканы думающими студентами УрГу библиотечные тома Ленина такими пометками на полях: «бред», «паранойя», «то же самое три страницы назад».  Но я возьму их, эти тома в руки лет через пять. А пока – читай, комсорг. 

Но… не остывает в душе тепло  от рассказа Тургенева «Живые мощи». Не иначе, как добрый самарянин надоумил меня взять именно эту историю из «Записок охотника» для домашнего изложения. Живая святая – так я перевела для себя непонятное словосочетание «живые мощи». Лежит в одинокой избушке одинокая девушка. Встать не может – болезнь иссушила её, из красавицы и певуньи превратилась Лукерья  в мумию. Терпелив русский человек!  Не жалуется больная, ничего не просит.

– Что для тебя сделать, как помочь? Может быть, в больницу? – беспокоится молодой барин.

– Не трогайте меня, Петр Петрович, всё у меня хорошо. Вон в кружке водичка родниковая. А есть я не хочу. И не скучаю. Молитвы прочту, птиц слушаю. Гречиха зацветёт – я первая аромат чую. Бывает, залетит птичка али бабочка – мне приятно!
 
Больная, измученная молодая женщина с чистыми, святыми глазами. Её жизнь наполнена. Только чем?  Тайна… Я разгадаю её много-много позже – лет через 30.
 
Справедливости ради скажу, что комсомол всё же кое-что хорошее сделал для меня. Не  союз молодежи, а «Комсомольская правда». Именно из неё узнала я о писателе Андрее Платонове. Нет, его герои не говорят прямо о Боге, о вере, но то, что они ходят по земле  так,  будто она очень хрупкая и относятся к людям так же, понимая, что они хрупкие, производило впечатление очень ХРУПКОЕ  и оттого тщательно сберегаемое. А когда впоследствии я прочту  в Посланиях апостола   выражение  «сокровенный сердца человек», то ум начнет метаться в поисках – что-то родное в этом слове «сокровенный». А это у Платонова  рассказ такой – «Сокровенный человек».

   Иногда посещало меня какое-то светлое, необъяснимое ощущение. Будто облачко невидимо спустилось и вошло в тебя, утешив необычайно.  Возможно, это происходило в большие церковные праздники. Господь ведь дождит на всех – верующих и неверующих. Настанет день, когда я прочитаю у святителя Игнатия о страннике. Нет же, о Страннике…

"Как назову чудного Гостя, пришедшего утешить меня .…Он не произносит никакого слова, — не произносит и вместе глаголет, учит….  обновляя ум и сердце... Внезапно, неожиданно, с несказанною тихостью является в уме, сердце, постепенно разливается во всю душу, во все тело... Невидимою рукою взял Он ум мой, взял сердце, взял душу, взял тело мое. Едва они ощутили эту руку, как ожили! Явилось в них новое ощущение, новое движение, ощущение и движение духовные!"

Конечно, то, что чувствовала я – лишь чуть-чуть  похоже, но эти ощущения – «облачки» запоминались и копились, как залог возможных преображений.

 «Хижина дяди Тома» – эта книга лежала на столе у портнихи, которая шила мне костюм для театральной студии. Название не слишком привлекательное, поэтому я разглядывала картинки. Мама сказала: «Да у нас есть эта книга, я её одной знакомой дала почитать, уже давно, скажу, чтоб вернула». И книга вернулась в наш дом после странствий, она была слегка подмочена дождем, но ничего, её герои тоже страдали. Вот в ней-то разговор о добром самарянине и поразил меня. Кто такой добрый самарянин?!  Некая солнечная тайна ждет меня. Когда откроешься, тайна?  Словно горизонт на миг отодвинулся. Я упорно думала: что там, за окоёмом?

       В советских детских книжках я ревниво подмечала,  что читают герои. Зоя Космодемьянская плакала над «Оводом». Я тоже хотела плакать, то есть испытывать сильные чувства. Мне их не хватало даже при чтении героических повестей, не говоря о  журнале «Пионер». Нашла на полке книгу Войнич и  скучала над первыми главами. Что удивительно,  на второй день чтения узнаю, что как раз сегодня по ТВ будет  фильм «Овод».  Такое совпадение удивило безмерно. Ох, что такое смотреть кино по ТВ в 1962 году! Это значит – мучиться, а не смотреть. «Плохая видимость» – был такой термин. На экране – прыгающие полосы. Звук более или менее нормален, а изображение расплывается, пропадает, фигуры людей искажены.

     Так что в тот вечер фильм вроде посмотрели, но ничего не поняли. Да и рано мне было в 5 классе знакомиться с этой историей отступника Артура. Но все же, уверяю вас,  Овод стал для меня (такой парадокс, антиномия!) прививкой против атеизма. Мне бесполезно было внушать, что вера – удел тёмных людей. Нет, как раз не тёмных, а очень  образованных; я же читала беседы Артура и Монтанелли.  Об этом своем впечатлении я вспомню на  5 курсе Уральского университета, когда нам, студентам факультета журналистики преподаватель  основ научного атеизма заповедал (явно из своего печального опыта): «Не вступайте в дискуссию с церковными иерархами! Среди них есть очень образованные люди». Кстати, этот преподаватель   долго будет работать в УрГУ и пригласит уже  в 2001 году на публичную беседу моего духовного отца игумена Авраама. Вопросы преподаватель задаст школярские, без какой-либо остроты, не отважится на дискуссию.

 
         «Овод» в Советском Союзе печатали много, как  флагман идеологии безбожия. Но если приглядеться – атеизм в «Оводе» глиняный,  – он разбивается, как только приложишь сердце к судьбам героев. Жизненный опыт показывает, что   коммунистическая идеология человека ломает, а не переубеждает. Ломает споро, как  булочку. Думаю, что Лилиан  Войнич (в революционных кругах  России ее прозвище как раз «булочка» по девичьей фамилии Буль) принудила себя записаться в атеисты! Среда зомбировала молодую англичанку.  передают боль и опустошение человека, отказавшегося от Бога.

 Нежная возвышенная душа отступника вмиг  становится грубой и жестокой. То есть идет обратное преображение, обратное тому, что происходит с человеком в христианстве. Темнеет душа. Вот где страшно. Не очень-то симпатичен мне Риварес, хоть он и предстает талантливым журналистом-обличителем, каким  я мечтала стать.  Мы с подругой были влюблены в Артура. И всю книгу напряжённо ждали: когда же, когда  выглянет из жестокого Феликса Ривареса добрый и тонкий Артур?! Тщетно  ждали, хоть плачь. Он не смог простить! Хотел бы, но не мог! Не странно ли? Не странно, ведь простить помогает Бог, от Которого Артур, как и его автор, отказались.