Город под крыльями чайки

   В сплетении дышащих мокрой штукатуркой домов старого Петербурга, скрутились в узлы вымытые ночным дождём тротуары. Если представить себе нотный стан, а дома на нём – ноты, то мелодия города сложилась бы довольно отрывистая, то замедляющаяся, то ускоряющаяся, и с каждым новым поворотом дающая слушателю ощущение неожиданного.
   В прямоугольниках обветшавшей лепнины, кое-где приоткрыты окна. Из глубины комнат доносятся звуки житейских сцен, сокрытых за кружевной накидкой исторического фасада. Вот кухонные занавески, шипение и пар от дрожащей на сковороде картошки. Слышно, как женщина отчитывает ребенка строгим напускным тоном, укоризненно выговаривая чаду: «Я же тебя просила, чтобы больше никогда… »
   Рядом, из соседнего проёма слышно, как распевается начинающий вокалист, поднимаясь в тональности, пытаясь добраться до самых вершин. На подступах к пику голос предательски дрожит, отступаясь от намеченной точки. Раз за разом мужчина осекается, умолкает, и вновь начинает подъем вверх, отыскивая пути к своему вокальному «Эвересту».
   А вот и старая, давно не крашеная деревянная рама с треснувшим, запылённым стеклом. Изнутри доносятся хриплые, развязные голоса обитателей, увлечённых, по всей видимости, употреблением горячительного. Можно расслышать, как они громко спорят, какая одежда нынче в моде, и где можно достать хорошие ботинки.
   Взъерошенный мужчина в черной футболке, с лицом пунцового цвета (от пульсирующего в венах содержимого), подходит ближе к окну, и отстранённо кивает, оценивая проезжающие мимо автомобили. Во взгляде сквозит усталость, как если бы он повидал всё в своей жизни. Это вяло текущее будничное утро так же представляется совершенно не новым. Мир бежит по «важным делам», и только он, отказавшийся от всех мероприятий (на что нет никакого желания), никуда не спешит. «Почему бы не веселиться с самого утра, собирая осколки затерявшейся радости?»
   Несмотря на все праздные разговоры, от «веселой» квартиры веет безысходностью и тупиком, тщетной попыткой найти радость, которая собрала полные чемоданы и вышла куда-то.
   Над крышами старых домов вскрикнула белая чайка, угловатыми крыльями ставя кавычки на свободном от облаков небе. Её взгляд внимательно изучает город, испещренный узорами ржаво-жестяных крыш, кружащимися жуками-автомобилями, людьми-муравьями, ползающими повсюду.
   Если бы чайка была способна думать и чувствовать, то,  наверное, радовалась бы своей недосягаемости. С высоты птичьего полёта, наши города, как неповоротливая гусеница, вынужденная ползать по земной горизонтали. Люди возводят высокие здания, но чайка, способная разрезать небо вдоль и поперёк, свободная от перемещения по запутанным старым улочкам, всегда оказывается выше.
   И всё же от этой земной плоскости тянется аромат свежего хлеба, к которому чайку неотвратимо влечёт. Она вновь и вновь осматривает улицу на предмет оброненных полезностей, оценивает людей с бумажными пакетами и стаканчиками кофе. Почему никто не поделится с ней хотя бы небольшим кусочком хлеба? Нетерпение чайки все больше нарастает. Не имея возможности более сдерживать себя, она оглашает утренний сквер громким криком, выражая своё глубочайшее недовольство.
   Скромно и почти незаметно под окнами движется дворник в новом, но уже изрядно заляпанном оранжевом жилете, собирая содержание мусорных урн во вместительный пластиковый пакет. По смуглой коже и немного раскосым глазам не трудно прочитать в нём человека из Средней Азии. С раннего утра он молчит, не обращая внимания на архитектурные изыски старого города, и по большей части вспоминает о родной стороне.
   Услышав кричащую чайку, он останавливается, и в очередной раз пытается предугадать, какую же урну разворошит эта бесцеремонная птица. Звуки праздной компании, надрывное пение вокалиста, – всё это вызывает у дворника реакцию отторжения. Он не понимает, как можно жить в таком холодном климате, в таких узких домах, без природного простора и свободы. Он не понимает, почему люди здесь замыкаются в себе и принимают правила, согласно которым Петербург – город одиночек. И как же чопорно они ведут себя: задирают нос, ни к кому не привязываются, держатся на расстоянии, и почти никогда не обнимают друг друга. Всё кажется ненастоящим, холодным. Разве на этих улицах поселилась настоящая радость?
   Напротив старых домов, на незамысловатой лавочке, сижу и я, перенося городскую картину в свой мысленный блокнот, надеясь впоследствии извлечь воспоминания, когда это будет необходимо. Картина движется, но в то же время, - она будто зациклилась на определённом отрезке. Осыпающаяся лепнина, «уставшие» занавески, звуки звенящей посуды, чайки, расхаживающие по водосточным желобам.
   Уже завтра мне предстоит уехать в бескрайнюю тундру, расстелившую пушистый ковёр из ягод и ягеля на многие сотни километров. Ощущение Петербургских улиц обязательно поможет, когда вокруг будет только белозубый Север, когда на горизонте - лишь холодные реки и огоньки редких поселений.
   Иногда я думаю, что место, где мы живём, в некотором смысле определяет нас. Поместите кого-нибудь на ледокол, на подводную лодку, и человек неуклонно приобретёт выносливость и мужество. Забросьте на необитаемый остров, назначьте смотрителем маяка, - и человек отстранившись, превратится в философа, потерявшего вкус к человеческому общению. По всей видимости, некоторые понимают это влияние, и сами едут в такие места, выбирают такие профессии, чтобы перековать себя под другую жизнь. А иногда место выбирает нас, и поневоле пройдя новые вехи, человек меняется до неузнаваемости.
   Крепко закрутив горловину термоса с горячим чаем и чабрецом, я поднимаюсь с лавочки, провожая взглядом поднявшуюся в воздух пару белокрылых чаек. На улице продолжается тёплое летнее утро, смешивая воедино, запах свежего кофе и хлеба, шорох пакетов, треск желудей, осыпающихся с дубов, молчаливо растущих уже добрую сотню лет в небольшом сквере.
   Если место в какой-то степени определяет человека, то в кого же ты превратишься, если будешь перемещаться с места на место? Бесконечные просторы тундры, ковыльная степь, движение большого города и покой отдалённых деревень. Всё это – разноцветные осколки. И каждый раз они формируют совершенно неповторимый узор. И ты, как мозаика, - не можешь быть одним и тем же.