Немного жаль...

Немного жаль…
(В. Исаков)

 Вот оно  же время пошло…   Пакостно  надоедливая, как  пыль  морось  дождя утомила. Порой,  собравшись с силами, водяной ещё норовил окатить меня с головы до ног, будто  из ведра,  еле- еле  успевал уворачиваться: мгновенно прятался в ближайших подворотнях,  пережидая гнев дождя.  А лужи паскудницы  таились  под вечерним  сумраком  на чёрном асфальте,  отражая свет фонарей, маскировались, выискивая  очередную жертву.  Не замечая их подлую натуру попадался, как в капканы  жадных  рук чёрно фиолетовых. В сердцах  высказывался вслух  в тишину улиц о промокших носках и туфлях! Двигался дальше  и тут  же  через  минут  несколько  грустная история,  проваливался,  чуть ли не  по щиколотку в водяную пучины. Вот тогда  в довесок и высказал  к ранее  сказанному  всё, что думал  о маме луж  – Погоде.  Та зарделась лиловым  закатом  стыда от моих  слов, а я,  улучив момент, тенью  шмыгнул в дверь бара. Спонтанно захотелось посидеть и отдохнуть от перебежек по  открытым  мокрым пространствам.
    Бар был тих и уютен. Странно, но к доброму впечатлению прибавилось  удивление от  большого  скоплении посетителей. Радовало, что при таком наличии «пипла» не было шумных застолий и едкого дыма кальянов! Музыка соответствовала   антуражной обстановке и  даже  немножко добавляла покоя.  Выбрал поверхность с прозрачной столешницей в слеповатом дальнем углу. Будто бы из эфира возникла  девушка – официант и, взяв заказ,  тут же призраком  растворилась в  музыкальном пространстве.  По привычке достал телефон  и на пару  положил его на стол  к портмоне  тесненной  чёрной кожи по правую руку от себя. Водяной, заметив меня через стекло,  в истерике  бил каплями о прозрачную  громаду  преграды.  Ой, как хотелось ему  и тут меня достать,  не получалось, ха-ха-ха! Чем я его так прогневал?!  Надо будет по утру задать вопрос  его матери!  А лужи продолжали охотиться за очередной своей жертвой и ведь находили...
    Сидел за пустым сиротливым столом, телефон спал чёрным экраном: ни звонков, не эсэмэсок не высвечивалось на экране, спал антрацитовый на боевом посту. Смешно!  А раньше  чуть переживал от его тишины, а сейчас уж и привык. В одиночестве есть свои преимущества…Услышал слева  тихий рассудительный мужской голос. Отблески тёмно красного абажура над столом почти растворяли внешность. Виделись  лишь кончики седых усов и волевой подбородок. Немного покоробил  густой  жесткий тембр с хрипотцой голоса, привыкший приказывать. Диалог заинтересовал.
- Понимаешь Валентиныч, там, на севере, на наших местах в горах друзья обнаружили наклонный проход-штольню! Помнишь, где нашли надгробную плиту аж восемнадцатого века на священной  реке матушке Кажим?! Вот там! Высота прохода, не поверишь, в метра четыре с гаком, а уровень залегания в глубину, как питерское  метро в глубокий минус. Вот только лишь  одна разница,  наш – то штрек уходит в глубину резко вниз аж под  сорок  пять градусов.
  Напряг слух.  Конечно, нехорошо подслушивать, мама бы  не простила,  но ситуация заинтриговала. Я же сам порой езжу к друзьям на Северный Урал.
    На рыбалках под горячую ушишку  и со сто грамм положенных по вечерам  доводилось слышать много баек, а тут рядом и на полном серьезе! А чуть дребезжащий голос продолжал.
- По всем документам « Аненербе», что попали к нам в руки, это именно тот ход, который мы искали, именно он ведет в тоннели, соединяющие существующие   материки. Представляешь, что там может быть?! Какие  перспективы открываются… 
Потом медленно, как бы взвешивая каждое слово, меня аж передернуло от металла в голосе, будто в  речах  нашего замполита  заштатной части. Убогому  нечем было заняться, вот и проводил бесконечные  партийные собрания.
- Да, там есть сторожа! Уверяю Валентиныч, они совсем не похожи на тутошних поверхностных: сильные, злые, выносливые. Да уж, не из здешних пятерочек. Страшней не они, на них управу почти нашли, а каменные  трехкилометровые  зеркала по ходу следования: жизнь высасывают  на раз. Вот как их пройти, ума не приложу!
  Тут вновь из пустоты материализовалась  девочка - официант  с бокалом  мною любимого чёрного пива и колбасками « а ля фурше» на деревянном подносе. Похоже, показалось,  что она нарочито медленно наклонялась, устанавливая  бокал  в придачу  к  пышущим жаром колбаскам,  затем сырную тарелку на середину стола, давая мне рассмотреть  подробно её округлые формы и  глубокий вырез небрежно застегнутой  лишь на четвертую пуговичку блузки. Вот же барышня, не чугунного поведения.  Я же стар для рок-н - ролла. А соседи, как тихо разговаривали  так  неслышно,  во время показа прелестей очаровашки,  тихо встали и вышли из бара в темноту вечера.
  И тут до слуха донесся пронзительно злой женский  шёпот. Будто ржавым серпом резал напополам уют барного пространства. Справа от моего столика сидели двое: он и она. У меня шепотная речь двенадцать метров ещё в детстве  врачи определили, да и дед учил воинским наукам, чай из пластунских казаков…  Поэтому её шепот бил по ушам  медными литаврами, заглушая музыку. 
- Зачем ты меня сюда привел?! Могли бы и поговорить  на улице.
Мужской шёпот возразил, что, мол, на улице сыро  и их любимая скамейка плачет под дождем.
В ответ скороговоркой.
- Нет больше нашей любимой скамейки, и она не плачет, а просто  стоит  сырая.
И тут же без перехода.
- Я любила тебя, когда мы только начали общаться. Ты был для меня мужчиной моей мечты. Но после наших ссор я поняла, зачем мне «оно», когда такое же «оно» живет рядом со мной в роли мужа.
 Сглотнув слюну,  выпалила.
- Я тебя больше не люблю! Да! Разлюбила! Ты сейчас чувствуешь всё то, что было у меня на душе.
 Мелькнула странная мысль, даже прикрыл глаза, так поразила. Как можно любить человека и в мгновение разлюбить. Не знаю, по мне, кажется, если любишь человека так и продолжаешь его любить, ведь с ним ты был счастлив. В ответ услышал мужской оправдывающийся шёпот, покоробивший душу. Он вымаливал у женщины с чёрным «раздвоенным  языком измены»  любовь. От неё пахло другим мужчиной, я сразу это почуял.
Красный рассеивающий свет осветил  спину уходящей женщины. И тут, как молнией. До слуха донеслось чуть мелкое всхлипывание парня. Это уже «УПССС!». Видимо допекло! Мужчины не плачут, мужчины огорчаются… Видимо, любил реально!
  Подозвал девушку с четвертым размером. Под непонимающим взглядом маслиновых глаз рассчитался, она удивленно смотрела на стол с нетронутыми закусками и недопитым пиво, встал. Двинулся к мужчине с опущенными плечами. Локти на столешнице, лицо в ладонях. Он уже молчал. Положил ему на плечо руку, тот ответил: «Спасибо, брат"!  и на ухо ему змеей прошипел: « Если любишь, отпусти!». Не поднимая головы с ладоней,  дядя с мощными плечами шестьдесят четвертого размера  тихо прошептал: « Брат, я теперь никому не нужен, совсем!».  Добавил: « Остался один на всем белом свете!».
  Вышел из бара. Дождь прохвост убежал по своим делам. Позвал своего старинного друга. Он тут, как тут, капли мороси охладили лоб от увиденного. Попросил мокрую душу найти ту, которая так поспешно вышла из этих резных деревянных дверей пять минут назад. В этой жизни, кажется, видел всё. Видел мужиков, скрипящих зубами от боли в госпиталях и скрывающие свои слёзы в смехе,  видел мужчин с белым лицом от горя на кладбищах, хоронивших своих  сыновей, но вот плачущих от потерянной любви не доводилось ни разу. Выдавил из себя ещё одну  на влажное  ухо просьбу мокрому, заморозить сердце той женщины навсегда, зачем  ей страдать от любви, когда она убила чужую. Добрый я!
  Лужи всё также брали меня в плен, а я шел домой не замечая промокших ног и брючин, мне было грустно за разбитую походя любовь того громадного парня.
Вспомнилась  песня  молодых ребят « Прятки», не помню название группы.
 «Давай мы с тобой сыграем в счастье.
И я с тобой играть не буду.
Ведь ты кричала в телефон:
"Иди,  влюбись в другую!"
Ну, а как же я влюблюсь?
Если она не ты!
Ведь они не ты!
Весь этот мир не ты!»