Блаженны миротворцы

«Я просто хотел выжить»
«Порода!..» - первое, что пришло в голову Буденному, когда высокий седовласый красавец, приятно улыбаясь, спросил: «Чем могу быть полезен?»
- По делу к вам, Константин Эрастович. – А ведь князю никак не меньше шестидесяти, однако же строен и прям, как молодой тополь. И дело даже не в долгой молодости тела и красоте лица, а в пропорциях: у тех, кто «от сохи», не бывает таких длинных ног, узких запястий, тонкой талии, прямого гордого стебля шеи - всё это признаки породы, как «отбитые» суставы и сухая точеная голова у кровной лошади. Простые люди в массе широки костью, задасты и коренасты, опять же как крестьянские лошаденки – низкорослые, вислобрюхие… Лошадиные ассоциации так или иначе присутствовали в мыслях Семена Буденного постоянно.
- Проходите, товарищи. – Завязался разговор, во время которого Семен подал знак особисту Трушину.
Взмокший от усилий по поддержанию светской беседы особист едва ли не с радостью выпалил:
- Гражданин Ухтомский, вы арестованы!
«Идиот», - мысленно застонал Буденный, на месте князя он опрокинул бы на гостей тяжелый письменный стол и, отстреливаясь, выскочил в окно, которое Трушин и не подумал заблокировать. Но, видимо, князь, при всей моложавости, был уже не так проворен - он побледнел как полотно и придушенно выдавил:
- Это какая-то ошибка… Не понимаю, о чем вы, господа…
- Господ вспомнил! – развеселился Трушин.
- Карте место, генерал, - вмешался председатель Дончека Федор Зявкин. – Вы проиграли, сохраняйте достоинство и не прикидывайтесь невинным ягненком.
- Будучи волком в овечьей шкуре, - подхватил Буденный. – Я ознакомился с вашим послужным списком – вы храбрый офицер, получили четыре штыковых ранения на германской. Как же вы, образованный человек, не видите, что Россия – получивший пробоину корабль, а Советская власть - последний якорь, который не дает унести этот корабль в открытое море?.. Как же вы встали под наше знамя, дали присягу - и передались врагу? Нешто так самостоятельные-то поступают?
Разгорячившись, Буденный сбился с правильной речи, которую вырабатывал, читая классическую литературу.
- Вы умный человек, - грустно усмехнулся Ухтомский. – Если намерены и впредь играть роль малограмотного нерассуждающего рубаки, прячьте глаза – они вас выдают. Оглянитесь вокруг. Можно разбить вражескую армию, но голод, преступность, разруха – не Врангель и не Махно, это - стихия. Как вы думаете, можно ли победить враждебную стихию?
- Это демагогия, Константин Эрастович, уж извините за прямоту. Можно и должно, иначе и корабли по морю бы не плавали, и аэропланы по небу не летали.
- Господа, - неожиданно обратился Ухтомский к Зявкину и Трушину, - я не буду с вами разговаривать. – И кивком указал на Буденного: - А вот с ним – буду.
Чекисты переглянулись, но спорить не стали: ради информации, которой располагал Ухтомский, стоило потерпеть его капризы.
- Итак, не довольно ли бессмысленных жертв? – укоризненно заговорил Буденный, когда они остались наедине. – Снова ; резня, гибель людей, уничтожение ресурсов, материальных ценностей? Скажите, неужели это не обременяет вашу совесть, генерал?
- Обременяет, - печально согласился Ухтомский. – Да, хватит, надоело. Поймите, я не воспринимал этот заговор всерьез. Так, бутафория, беспредметные разговоры экзальтированных молодых людей и истеричных дамочек-кокаинисток. Верьте честному слову не офицера, а человека – передо мной стояли на коленях дамы, заламывали руки, я и согласился возглавить эту… «Армию спасения России». Понимаете, устал от дешевого драматизма.
Семен представил штук пять коленопреклоненных дам, ползущих к нему, заламывая руки, и его передернуло. Он невольно пожалел старого генерала, лишенного возможности при таких ужасных обстоятельствах выпрыгнуть в окно.
- Дешевый драматизм - это утомительно, кто же спорит. Но с какой целью ваша «бутафорская» организация разработала план взятия Ростова? Вы ведь уже заготовили приказ о назначении Назарова командующим Ростовским округом.
- Да это не назначение, а клоунская погремушка!.. Он, кстати, самозванец, его настоящая фамилия Лагутин, но мер к его разоблачению я не принял, это было бы небезопасно. Признаюсь честно, я монархист, служить больш… вам согласился, чтобы выиграть время, собирался бежать за границу с семьей. Налет мнимого Назарова на Ростов нарушил бы мои планы, и я подчинил его себе, чтобы  тянуть время. И вообще ничего злостно-преступного я не совершил.
- А как насчет списков коммунистов, подлежащих ликвидации после захвата города, которые вы составили? Как же они называются-то… скри… скрип…
- Проскрипционные… Вы и об этом знаете?
- Ваш адъютант Бахарев – сотрудник Дончека.
- Понятно.
Возникла пауза. Буденный был доволен, что арест обошелся без драматических или  жалких сцен, а вот генерал явно нервничал. «Чего он боится? - думал Семен. – Смелый ведь человек, в штыковые атаки ходил. Неужели стенка страшнее? Хотя, видно, у каждого свой страх».
- Назарова, мнимый он там или нет, пора арестовывать, - проговорил он вслух. – Необходимо, чтобы вы вызвали его в Ростов.
- Что писать? – с видом покорности судьбе осведомился генерал и каллиграфическим почерком, под диктовку Буденного, написал записку «Назарову». Подделать такой выработанный почерк было бы невозможно.
На следующий день на допрос в кабинет Буденного доставили обоих. Ухтомский был  внешне невозмутим, вероятно, смирился со своей участью, тогда как «Назаров», насидевшийся в кубанских плавнях, имел диковатый вид.
- Можете меня расстрелять! – бросил он, ввалившись в кабинет.
- Можем, - подтвердил Семен. – Скорее всего, так и будет, но по приговору суда. А пока  вы нам нужны, чтобы предотвратить новую «казачью Вандею».
Первая Конная, согласно моему приказу, движется к Ростову ускоренным маршем. Но, думаю, нет необходимости дожидаться ее подхода. Предлагаю вам написать обращение к повстанцам, следующего содержания: давайте, мол, обойдемся без кровопролития, а все спорные вопросы решим коллективно, на съезде. Пусть присылают  от тысячи повстанцев по одному делегату, прибывшим на съезд я лично гарантирую безопасность. Надеюсь, Буденному казаки поверят.
- Вас уважают, вы человек слова, - кивнул Ухтомский. – А место съезда?
- Ростов? – предложил Семен.
- В Ростов не поедут, побоятся, - возразил «Назаров».
- Ладно. Если казаки побоятся сунуться в «кровавые лапы» Дончека, пусть будет станица Елизаветинская.
После того как воззвание было составлено и подписано, арестованных увели. На пороге Ухтомский помедлил и тихо произнес:
- Будь я настоящим заговорщиком, такого бестолкового, непрактичного, безумного плана восстания я бы не выработал и готового не принял. Я противник Советской власти, это правда, но, так сказать, пассивный, и фактически виновен только в недоносительстве. Я просто хотел выжить…
- А я, возвращаясь в восемнадцатом с фронта, хотел исполнить мечту всей жизни – обзавестись конюшней, для чего скопил денег в бытность полковым берейтором. Как говорится, насмеши Бога – расскажи Ему о своих планах… В такой момент, как сейчас, «просто хотеть выжить» простительно мамкам с малыми ребятишками и старикам, а нам с вами – стыдно!
У каждого свой страх
- Кажись, влипли мы, - доложил обстановку адъютант Петр Зеленский.
Какое там «кажись»! По одному делегату от тысячи, говорите? А не угодно ли – цыганский табор: навскидку тысяч семь казаков, казачек, ребятишек, ветхих дедов, и всё это гомонит, двигается, бегает?!
- Положение пиковое, - мрачно согласился Буденный.
Особист Трушин упомянул сложные и захватывающие отношения, в которых он состоял с матушкой Зявкина, и посулил самому Зявкину ежа косматого, против шерсти волосатого. А чем, кроме непереводимой игры слов, можно было охарактеризовать тот факт, что посланный  Зявкиным эскадрон Дончека так и не прибыл в назначенный пункт?*
- Ну что, станичники, - заговорил Буденный, поднимаясь в автомобиле. – Хаты, которая вместила  бы всех собравшихся, тут не найдется, поэтому поступим так. Во-он, видите курган? Мы въедем на него на машине, а вы собирайтесь вокруг.
- Окружают! - занервничал Зеленский, глядя с холма на волнующееся людское море.
Все трое придерживали парусившие плащи – ветер, несмотря на июнь, был свежий, и это позволило спрятать под плащами ручные гранаты. Буденный, прислушиваясь к глухому ропоту многотысячной толпы, неожиданно вспомнил другой летний день – августовский, далекого теперь 1917 года. В тот день он, председатель дивизионного солдатского комитета, находился в Гомеле по поручению Фрунзе, возглавлявшего Минскую организацию РСДРП(б). Первую бригаду, в которой служил Буденный, командование направило в Гомель на подавление солдатского бунта на распределительном пункте. Фрунзе поручил Буденному не допустить кровопролития. План был такой – связаться с Гомельским солдатским комитетом и созвать общее собрание, на которое пригласить коменданта и командование Первой бригады (не вводя ее, однако, в город).
- Семен Михайлович, пожалуйста, предупредите офицеров, чтобы на собрание они не ходили. Во избежание эксцессов.
- Не любите эксцессов? – с легкой иронией (что, мол, взять с человека, ни дня не служившего в армии!) спросил Семен.
- Терпеть не могу, - спокойно ответил Фрунзе. – А вы, вероятно, просто не видели, как человека заживо рвут на куски. Увидите – поймете. Но лучше не надо.
…Как оказалось, «бунтующие» раненые всего-навсего требовали медкомиссии: многие из них были в повязках, многие – и вовсе на костылях, у кого-то рукав пустой, а те, кто с виду были целыми, едва держались на ногах от голода и непосильного труда (выяснилось, что комендант почем зря гонял выздоравливающих на окопные работы).
- Он еще и вор, разворовал все средства, отпущенные на лечение и кормежку раненых, - сообщили Буденному в солдатском комитете. Семен угрюмо кивнул: чего-чего, а  казнокрадства офицеров он навидался достаточно. Его «родное» начальство тоже запускало лапу в казенные деньги, вследствие чего не только солдаты мяса – кони по полгода овса не видели.
Собрание ожидаемо началось с ругани и крика. Отчаявшиеся, озлобленные люди должны были выпустить пар – Буденный это понимал и терпеливо пережидал рев толпы, готовясь в нужный момент завладеть ее вниманием. И тут приехал комендант.
С первого взгляда стало ясно, что человек он недалекий, хам и грубиян. Из тех офицеров, у которых солдаты из «скотин» не вылазят. Держался высокомерно и нагло, сыпал угрозами. «Самоубийца», - мысленно ахнул Семен, и в ту же секунду толпа утробно взвыла и бросилась на оратора. Вопящего коменданта в двадцать рук схватили за ноги, за шинель, и людское море, всколыхнувшись, сомкнулось над ним.
 …О, как Семен жалел, что оставил в товарном вагоне на железнодорожной станции своего коня! Был бы под ним надежный, обученный боевой конь – расшвырял бы это месиво в полминуты! А так – ну, пальнул несколько раз из трофейного парабеллума, а толку?.. Всё уже было кончено. В воздух взлетело несколько кровавых ошметков – не шинели, как сперва показалось Буденному, а  еще трепещущей  плоти, - толпа, как-то разом сникнув, расступилась, и под ноги Семену выкатилось нечто, утратившее всякое сходство с человеческим телом. Семен, провоевав к этому моменту двенадцать лет, навидавшись заколотых штыками, зарубленных, убитых разрывными пулями «дум-дум», разорванных в клочья снарядами и гранатами, ощутил, как волосы приподнимают форменную фуражку. Оказывается, ни один снаряд не способен поработать так, как скрюченные человеческие пальцы, когда их много. И запах… сладковатый, тошнотворный запах мертвой крови, быстро густеющей на августовской жаре…
В эту минуту Семен Буденный понял, какой смертью он не готов умереть.
- Сукины дети, любить вас конем, - с чувством обратился он к притихшей толпе. – Люди вы или звери бешеные?
Далее Семен предложил присутствующим взаимно познать друг друга в библейском смысле слова и вообще пожелал интересной, многообразной и насыщенной личной жизни. Может, это и было новым словом в риторике, но сработало. Солдаты прятали глаза, переминались с ноги на ногу, воровато вытирали о гимнастерки окровавленные руки – словом, вели себя как дети, которых взрослые застали за каким-то непотребством. Поручение Фрунзе Буденному в итоге выполнить удалось: медкомиссия была создана, волнения на распределительном пункте прекратились, а присланная для их «усмирения» драгунская бригада покинула Гомель, не сделав ни одного выстрела.
Гомонившие у подножия холма казаки чем-то напомнили Буденному гомельских раненых – те же горящие злые глаза, истерические выкрики, даже повязки, костыли и пустые рукава были тут как тут: вместе с повстанцами явились их отвоевавшиеся родственники и односумы. «Думай об этой орде как о… лошади, - приказал себе Семен. – Нужно подчинить себе испуганную незнакомую лошадь. Вот она – вся в мыле, храпит, прижимает уши, показывает налитые кровью белки глаз. Шпоры, хлыст и строгое железо во рту – верный способ окончательно лишить ее разума. Что бы посоветовал великий Филлис*? – Успокоить ее, показать, что ты сильный и уверенный, но твоя сила не угрожает ей, напротив, ты – ее спасение и защита. Заговори с ней твердым спокойным голосом, подойди, протяни руку».
- Братья казаки! – начал Буденный. – Братья казаки, я прибыл сюда по распоряжению товарища Ленина!.. На Дон форсированным маршем идет Первая Конная – все вы понимаете, что это значит. Но Советская власть не враг трудовому казачеству! Владимир Ильич приказал ни одной капли трудовой крови не проливать, поэтому я и приехал сюда, к вам, с самыми мирными намерениями, а мог бы дождаться подхода Конармии и никакими переговорами себя не утруждать!
«Молодец, а теперь – ногу в стремя и в седло!»
- Руководители восстания арестованы и ждут суда. Кто же они? – Белая кость, князь-генерал и горстка недобитых врангелевцев! Вы, честные труженики, подло обмануты людьми, с которыми у вас нет ничего общего!
«Отлично, теперь огладь.»
- Но мы не станем никому мстить, не станем взвешивать на одних весах преступления сознательных врагов Советской власти и ошибки простых людей, обманутых ими.
«Про весы я загнул, ну неважно. Шенкель, повод! Посыл!»
– Призываю вас всех сдать оружие и вернуться к мирному труду!
Многотысячная толпа замерла. Затем послышался странный шелест, перешедший в стон. Семен вытянул шею, прислушиваясь, не понимая, что происходит. И тут стон сменился плачем. Самозабвенно выли девки и бабы, смахивали слезы мужчины, тряся седыми бородами, плакали деды, глядя на старших, заходились отчаянным ревом ребятишки. Плач перешел в рыдания, то тут, то там заглушаемые металлическим стуком и звоном: казаки прямо под ноги бросали винтовки, обрезы, револьверы, пулеметные ленты, цинковые коробки с патронами.
- Мамочка, - прошептал потрясенный Зеленский.
- Бешеный народ ваши земляки, Семен Михайлович, я их боюсь, - поежился Трушин.
- Ничего они не бешеные. Хорошие русские люди, горячие, страстные, верные. И храбрецы, каких поискать.
- Да и вы храбрец, каких поискать. Сказать по правде, я гранату из руки не выпускал, чтобы, значит, чеку успеть выдернуть, подорваться. Да и Петруха очковал, вон - белый весь, как сметана. А у вас ни один мускул не дрогнул.
- Мускул, может, и не дрогнул, зато душа в пятки ушла. У каждого храбреца свой страх – Ухтомский стенки боится, а я боюсь озверелой толпы. Но толпа – она как лошадь, ей страх показывать нельзя, ей нужно показать силу, но – мягкую. Не грозить и не заискивать, а успокоить, приласкать – и направить туда, куда нужно.
- Если у каждого свой страх, то свой вы сегодня победили. И вообще… блаженны миротворцы, ибо они чего-то там…
- Ибо они будут наречены сынами Божиими*, - неожиданно подсказал Зеленский. – Что вы на меня так смотрите? Я в детстве алтарничал, потому как хорошенький был, вот и запомнилось.
Все трое с облегчением рассмеялись.

*В рассказе речь идет о так называемой «Второй повстанческой волне» 1921 года на Дону, или о заговоре Ухтомского-Назарова (Лагутина).
*Как выяснилось впоследствии, эскадрон заблудился в степи.
*Филлис, Джеймс – всемирно известный берейтор, корифей выездки, который был учителем Буденного в Петербургской школе наездников.
*Мф. 5, 9