Реквием по герою. IV. Очень Сонечка. Из Пинегина

       В этот дом, уютно расположившийся на искусственном холме на западном краю Мещёры, я прибыл 11 июня. Трёхэтажный особняк из красного кирпича, серого гранита и чёрного туфа отличался большим вкусом. Выдержанный в стиле модерн, он как нельзя лучше вписывался в окружавшую его природу. Весь из овальных, волнообразных линий, с закруглениями окон и дверей, случайными соединениями как бы ассиметричных стен и покатой крыши, дом был живой и полный естества. Архитектора я бы назвал гением.  Он не вписал дом в лесное пространство, а создал впечатление первородности особняка, вокруг которого потом зародилась лесная жизнь.

       Внизу насыпного холма блестело маленькое озерцо, к берегу которого прилепились заросли камыша. Правее была купальня, мостки и горка для любителей скатывания в воду.

      Особняк на холме, окружённом полным воздуха и солнца сосновым бором, в прошлом году приобрёл мой бывший одноклассник Павел Боб. Это был самый бойкий и деловой мальчишка в нашем классе. Его папа работал в Ленторге, а там было с чего начать свой бизнес. Первые сделки Паша проводил с кроссовками и джинсами, потом пошли меха и шубы, далее компьютеры и офисная оргтехника.  Десять лет были потрачены на приобретение опыта и капитала. В настоящее время Боб был отельером, он владел парой сотен отелей в России и распоряжался частью пакета акций известной гостиничной империи «Хилтон». Паша был богат и невероятно удачлив. Семьи у него не было, он любил свой бизнес и свою свободу. Мотался по всему свету, занимаясь делами. Но друзей не забывал. Ему пришло в голову собрать нашу прошлую школьную компанию этим летом, отметить десять лет окончания школы. Встреча была назначена в его доме, в Мещерских лесах. Дела следовало отложить, проблемы забыть, прибыть в указанный срок и отлично выглядеть. Отговорки и сомнения не принимались. Паша Боб научился подчинять себе людей, убеждая их в том, что они просто обязаны быть лёгкими на подъём и счастливыми.         

       Охранник помог мне поставить мой «инфинити» в гараж. Там уже стоял ярко-красный трёхдверный «пежо». Значит, первой на встречу прибыла дама.

       Интересно, кто?

       Не поверите, но приехать сюда мне было не просто. Одна из моих странностей - не люблю встречаться со своим прошлым. Прежде всего замечаешь, что надежды на лучшее не сбылись. И часто то же самое ощущают знакомые. В связи с этим достаточное долгое время уходит на то, чтобы перестать притворяться. Оказывается, большинство из нас всё время обманывают друг друга и делают это очень неумело.

       Прожитое не совпадает с пережитым. Многие об этом догадываются, но мало кто сознаётся даже перед собой в таком открытии. Какое разочарование!

       Маленькая горничная, робкая и похожая на мышку, отвела меня в очень славную комнату на втором этаже. Из окна был виден краешек сосняка и осколок озерца. Лес был шоколадно-золотистым, а осколок синим-пресиним, как раскинувшееся над ним небо.  Свежий воздух и эти цвета веселили душу и радовали глаз. Сосны были так прямоствольны и уверены в себе, словно знали какой-то секрет вечной жизни и вечной красоты. Я долго стоял у окна, не в силах оторваться от этого чуда.

       Наконец, в дверь осторожно постучали, и я обернулся.

       - Марго!

       Она стояла на пороге и смотрела на меня своими неповторимыми чёрными с изумрудным контуром глазами. Огромные ресницы делали эти глаза бархатными и как бы скрывающими только им известный секрет. Глаза заглядывали вам в самую душу и что-то в ней подправляли.  Когда в школе Марго поднимала на меня глаза и вдруг улыбалась, я всегда замолкал и краснел, словно пятиклассник. Позже я научился избегать этого ослепляющего взгляда. Когда мы целовались, я всегда сначала целовал ей глаза, чтобы она их закрыла, и только потом касался губ. Думаю, она со временем поняла мою хитрость. Но всё равно делала вид, что невольно мне подчиняется и прячет под затенёнными зеленоватым гримом веками своё великолепное оружие.

       В последний раз мы виделись пять лет назад. Марго выходила замуж, а я явился к ней на свадьбу, чтобы убить жениха.

       - Максим, ты совсем не изменился… Молчи, пожалуйста. Если хочешь, поцелуй меня. Но ничего не говори. Ещё наговоримся, ладно?

       Я никогда не обнимал более чуткой, отзывающейся на каждое движение моих рук, талии. Виски и впадинки за ушами источали прозрачный ландышевый аромат.

       - У тебя всё те же духи?

       Узким и нежным пальцем она прикоснулась к моим губам.

       - Молчи.   Хочешь, я расскажу тебе о своей жизни?

       Я мотнул головой. Господи, зачем мне её жизнь? Раз я однажды отказался от этого подарка судьбы, значит, теперешнее любопытство и стремление ухватить-таки хотя бы кусочек упущенного подарка будет жестокостью. Она хочет, чтоб я молчал. Ну, конечно. Правильно. Чего хочет женщина, того хочет Бог. И вряд ли Он в этот момент думает обо мне.

       - Ладно. Ещё увидимся.

       Марго ушла так же легко, как и появилась. В воздухе остался прозрачный аромат духов и воспоминание о её голосе. Я раскрыл окно и некоторое время дышал лесным воздухом. Надо было освободиться от нахлынувших чувств. Следы прошлого – самые неприятные следы.

       Ко многому в жизни теперь я отношусь легко. Понимание того, что масса вещей, происходящих с нами, на самом деле не имеют никакого значения, пришло не сразу. Женщины делали меня заложником выдуманных страстей.  Я увлекался юными красотками, ухаживал за замужними бовари, влюблялся в своеобразных, ярких чудачек. Тратил время, деньги, запасы мозгов и сердца. Переживал из-за неудач, пока не осознал, что женщина для мужчины всегда есть средоточие унижения, ревности, горя, боли, она провокатор утрат, а не приобретений. Мы ошибаемся, принимая женское обаяние за приглашение к близости. Главная причина такого заблуждения – глупейшее мнение, что мы одинаковы, подобно листьям на ветках единого дерева. Растём, зеленеем, шелестим в одном ритме и ради понятной обоим цели. Нам доверено продолжать жизнь и рождать новые деревья. Но всё совсем не так. Мы не понимаем друг друга, как иностранцы, говорящие на разных языках и глядящие на одну и ту же жизнь разными глазами. Дружба, верность, любовь или вражда, обман, ненависть для мужчин и женщин совершенно различны.  Говорить мы можем об одном, но мнения и выводы наши чаще всего противоположны. Обстоятельства вынуждают нас мириться друг с другом, но как только они меняются, тут же меняемся мы. Наружу выходят наши странности, которые и есть причины извечной вражды и скрытый магнит взаимной мании.

       Но это до той поры, пока в эту вражду-манию не включится душа. Скоро следом вспыхивает любовь, мёртвой хваткой вцепляющаяся в сердце. А там дальше маячат ад или рай. То есть могила или венец жизни. Поэтому я стараюсь держать душу на жёстком поводке. Улыбаться, когда меня призывают пустить в ход кулаки, и вдруг делать злобное лицо, когда гладят по шерсти. То есть противоречие – моя суть.  Которое, наверное, тоже противоречит ещё какому-нибудь не оформившемуся секрету моего характера.

        Было около часа дня. Дом оккупировала дремотная тишина. Из Питера я выехал на машине прошлой ночью и, проделав дальний путь за рулём, устал. Поэтому я закрылся в своей комнате и лёг спать. Гости, приглашённые Бобом, должны были собираться в особняке в течение дня. Веселье придёт вечером, когда мы увидим друг друга. Вот тогда надо будет быть в форме. А сейчас можно распорядиться собой по личному усмотрению.

       Проснувшись, я долго лежал в постели и думал о Марго. Эта невысокая девушка с мало изящным на первый взгляд, угловатым лицом: крылатые с изломом посередине брови, чувственный нос с преувеличенными крыльями над ноздрями, резкий контур скул и большого рта, с почти соломенными мальчишескими волосами и в чём-то провинциальными манерами - когда-то чуть не стала частью моей души и, как следствие, пограничной полосой моей жизни. Обычно молчаливая, чуть сутуловатая, не обладающая ничем, кроме чёрных с изумрудинкой глаз и очаровательной талии, надолго превратила для меня всю реальность в волшебное зеркало, блистающее с одной стороны и серое с другой. Мы встречались, обожали друг друга, нежничали, болтали целыми часами, потом вдруг ссорились, осыпали один другого незаслуженными оскорблениями, не виделись неделями и клялись больше никогда не встречаться, но потом опять, словно приговорённые к пожизненному заключению в камере для двоих, бросались навстречу, немели в объятиях и обжигались поцелуями. Наши имена были для нас тайными паролями, смысл которых понимали только мы. Магический круг хранил наш мир от вторжения в него чужаков.

       Ни я, ни Марго не заметили, когда и почему этот круг исчез, словно след от дыхания на оконном стекле. Но он растаял, повторяю, незаметно и в один миг.
Теперь мы чужаки, отравленные знанием, что роднее для меня и для неё никого на свете больше не будет.

       Но я спокоен, так как знаю, что способ убить прошлое есть. Надо стать пошляком, и тогда перегруженное комплексами «я» превратится в пустое «чмо чмошное».

       Я надел новые джинсы, свежую рубашку и в сопровождении всё той же мышки-горничной спустился в подвальный полуэтаж, где была общая кухня.   Оказалось, что проделал я это как нельзя кстати. За длинным и мощным как средневековое пыточное орудие разделочным столом, опираясь на толстую мраморную столешницу локтями и хохоча во всё горло, сидели Павел Боб и ещё один мой бывший одноклассник Илья Вечтомцев, теперь популярный телеведущий. Увидев меня, оба вскочили и, расставив руки наподобие дружеского капкана, пошли в атаку. Павел, с обаятельным лицом грешника, исправно замаливающего грехи в дорогой церкви и приносящего дары церковному клиру в твёрдой валюте, с мягкими карими глазами и изящной бородкой-эспаньолкой вокруг тонкого рта, смотрел на меня с откровенной радостью. Мы крепко обнялись и несколько раз хлопнули друг друга ладонями по спине. При этом мы стреляли короткими фразами, обозначавшими, конечно, не интерес к десяти годам жизни, сложившейся у каждого по-своему, а первые мостки по направлению к личным берегам.

       - Ну, ты как?

       - Плюс тысячу. А сам?

       - Полный порядок.

       - Здоровье?

       - Как у космонавта.

       - Счёт в банке?

       - На шоколадки хватает.

       - Рад встрече!

       - Взаимно. Проходи, садись!

       Я повернулся к Илье. Высокий, с салонной стрижкой, с художественным овальным лицом, на котором бессменно держалось выражение интереса и взаимопонимания, он смотрел на меня как на старого приятеля, который почему-то остался в живых после чудовищной вселенской катастрофы и теперь пришёл предъявлять счета тем, кто оказался счастливчиком и не пострадал. Голубые глаза Вечтомцева с почти белыми и короткими ресничками слёзно поблёскивали и опять что-то врали, как врали всегда в годы нашего школьного бахвальства, соперничества и, в общем-то, взаимной нелюбви. Илья считал меня выскочкой, а я его подлипалой. Прошло десять лет, но, кажется, ничего в наших взаимоотношениях не изменилось, и мы оба вздрогнули, увидев друг друга, словно на нас повеяло из старого погреба холодком и тухлецой.

       Тем не менее, мы тоже обнялись и тиснули друг другу плечи.

       - Слышал о твоих адвокатских успехах, - сказал Илья. - Дело сенатора Маркова и выигранный суд по искам обманутых вкладчиков «Златогорбанка» -  это круто.

       - Бывает.

       - «Мы не верхи на колпаке Фортуны, но также не низы её подошв?»

       Вечтомцев любил цитировать классику, но выглядело это у него как-то неуместно и по-мещански выспренно. Цитируя, он с одной стороны важничал (вот как мы можем, не лаптем щи хлебаем!), а с другой точно извинялся за ошибку в недоученном уроке. В школе я иногда над ним жёстко посмеивался, ловил на краснобайстве, особенно перед девчонками, и сам от этого получал мелкое, неосознанное удовольствие. Возможно, Илья справедливо считал меня выскочкой.
Юность – не только море радости, но и гора комплексов. Теперь я стал куда терпимее и сдержаннее, но иногда попадаюсь на повеявший из погреба вонючий запашок.

       Однако, встреча однокашников, в конце концов, важнее, подумалось мне. Поэтому, лукаво прищурившись и словно выставляя пятёрку Вечтомцеву, я честно закончил Шекспировскую цитату из «Гамлета»:

       - «Ни то, ни это, принц».

       Илья одобрительно кивнул – и вдруг отвернулся, словно потерял ко мне всякий интерес. Он сел к столу и стал перебирать пальцами левой руки невидимые клавиши, постукивая ногтями по мрамору столешницы.   

       Паша подвинул мне высокий табурет и кивнул на него, приглашая присоединиться к их с Вечтомцевым дуэту. Появилась пожилая женщина-кухарка в фартуке, расшитом под «шотландку», и поставила перед нами поднос с миниатюрными чашками из английского фарфора, кофейником, сливками и корзинкой миндального печенья. Паша достал сигареты, Илья вынул сигару, щёлкнули зажигалки, кофейный аромат смешался с сигаретным и сигарным дымом.

       - Значит, она красива как Наяда и умна как Гера? – Боб смотрел на Илью с неподдельным интересом.

       До моего появления обсуждалась тема намечавшейся женитьбы Ильи Вечтомцева на необыкновенной девушке Софье Лигоцкой, приехавшей из Парижа, где она, получив стипендию ЛГУ, год училась в магистратуре Сорбонны. Теперь прерванный разговор продолжился. Мне оставалось пить кофе и прислушиваться к возобновлённой беседе.

       - Именно так, - Вечтомцев вынул изо рта сигару и показал её Паше и мне как некое зримое доказательство своего успеха на личном фронте. Мы коротко переглянулись, предвкушая небольшое развлечение. Вечтомцев помолчал, собираясь с мыслями, глубоко затянулся сигарой и, наконец, заговорил важно и снисходительно.
   
       – Поверьте, такое бывает раз в жизни. Если бы не мой чувственный и сексуальный опыт, я проскочил бы мимо этого чуда. Ну, в самом деле? Что там такого невиданного? Девятнадцать лет, студентка-филолог, девственница и романтическая натура, сама наивность и беззащитность.  Одна из тысяч милых простушек. Познакомились на нашем телеканале, во время съёмок ток-шоу о проблемах высшего образования. В студии я её не заметил. Но после записи эфира она сама подошла ко мне и спросила: «Вы Илья Вечтомцев?   Я хотела высказаться о слабой электронной базе нашей библиотеки, но не решилась. Можно дописать моё мнение на камеру?»

       - И ты предложил ей обсудить этот вопрос в более комфортной обстановке, - Паша понимающе кивнул.

       - Только не надо пошлых намёков.  Я один из лучших ведущих телеканала, правила игры мне известны. Никаких двусмысленностей и постельных интриг. Политика канала вообще «non de»* . Всё личное – за пределами профессии.

       Паша подмигнул мне:   
 
       - Совсем как Пушкин в письме к Вяземскому: «Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением».

       Я тоже завёлся:

       - Да-да! «Врёте про Илюшу Вечтомцева, подлецы. Он и мал и мерзок – но не так, как вы – иначе».

       Телеведущий миролюбиво ответил:

       - Идеалисты! Но если бы вы видели Сонечку, сразу поняли, что ваш идеализм – книжная выдумка. И сами себя высмеяли бы. Эта девушка не просто моя мечта, а живое воплощение всего самого прекрасного, что есть на свете. Ласковый взгляд, светлое лицо, воздушная фигурка, балетные руки с выразительными пальчиками. Когда я слышу стук её каблучков и вижу, как мелькают туфельки и узкая щиколотка, не верю своему счастью. Это чудо рядом со мной, подарено мне и не принадлежит никому другому: впору сойти с ума или однажды застрелиться от этого непереносимого восторга.

       - Опасную игру ты затеял, братец-кролик, - Боб вдруг стал серьёзным и посмотрел Илье прямо в глаза. – А вдруг не справишься?

       - Считаешь меня болтуном, что ли? Телевизионной свистелкой?

       Паша повернулся ко мне:

       - Как ему объяснить, что его невеста, скорее всего, явление из другого мира? И полюбил-то он не её, а своё представление о том мире.

       Я улыбнулся.

       - Оставь ты в покое нашего Илью, Паша, - мне не хотелось умных разговоров и душевных копаний в этот день, поэтому я даже слегка ткнул бизнесмена носком ботинка под столом. – Пусть наслаждается своими чувствами и физическим совершенством юности.   Сам во всём разберётся. Не нам с тобой, холостякам, соваться в чужой альков со своими советами.

       - Ты это серьёзно, Пинегин?

       - Вполне, - и я обратился к Вечтомцеву. – Ведь ты её любишь, верно?

       - Очень.

       - И если он сейчас не сможет нам с тобой объяснить, почему любит – значит, его настигло самое настоящее чувство любви, - Боб ответил на мой пассаж скромным «угу» и пожал мне руку. Я продолжил. -  Ну, Вечтомцев, попробуй, объясни.

       Илья покрутил головой, пощёлкал пальцами, опять глубоко затянулся сигарой и вдруг выдал:

       - Потому что это – Сонечка.

       - Понял, Паша?

       -  Очень Сонечка... Ясно даже дураку!

       Дальше мы больше получаса болтали о традиционных пустяках: карьере, нынешних заботах, дураках-начальниках и хитрованах-политиках, о своих удачах и чуть-чуть о проколах судьбы, припоминали что-то смешное из прошлого и поддразнивали друг дружку этими воспоминаниями.

       Слушая приятелей, я вновь ощутил тревожащее меня с некоторых пор чувство обманчивости происходящего. Слова людей не соответствовали их мнениям, совершаемые поступки – замыслам, а выплёскиваемые эмоции – искренним переживаниям. Игра в прятки стала сейчас лучшей игрой. Выигрывал не умнейший, образованнейший или честнейший, а умеющий просто держать нос по ветру. Огорчало – а порою раздражало – то, что большинство из нас, неглупых и приличных людей, не желали почему-то быть неглупыми и приличными. В обществе, на словах стремившемся соответствовать лучшему, поощрялось худшее. Известные Десять заповедей переставали быть корпусом истин для человека, поводом для размышления и совершенствования души. Великие слова, итог тысячелетних мук и откровений, становились плоскими и примитивными тряпицами, этакими натянутыми над улицами перетяжками с командами для исполнения их всем стадом враз и без раздумий: купи, продай, успей, захвати, обмани, разбогатей. Это была ложь, разъедающая человека. Но цена лжи зависела от того, кто её произнёс, из какого кабинета она прозвучала и чем потом окупалась. В принципе, можно было не замечать и не переживать по этому поводу. Мимикрировать под счастливого всеядного мещанина или, став снобом, укрыться в башне из слоновой кости или, так сказать, во Внутренней Монголии. Некоторые современные писатели, не дураки и не лгуны, так и советовали.   Наверное, так действительно можно было сохраниться.

       Но меня, Максима Григорьевича Пинегина, это не устраивало. Гордость, самомнение, эгоизм – плевать! Лучше быть эгоистом, чем мясом для скотобойни. «Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил», - толкует Митя Карамазов. Сделал бы эгоистом, а не зеркалом мировой души. Подписываюсь под этим без сомнений: М. Г. Пинегин.

       Павел и Илья вяло кивали, слушая мои речения. Думаю, что каждый из них мог бы высказаться в том же самом духе. Все уже давно всё понимали. Молчали друзья только потому, что чётко сознавали: говорить здесь не о чем. Хотим мы того или нет, но наследуем в своей стране то, чего внутренне стыдимся, как фамильного криминального клейма или дурного генетического заболевания. Мы не выросли из тех ботинок, которые купили нам родители.

       Бизнесмен пожал плечами и зачем-то спросил:

       - И ничего другого нам не светит?

       - Кто-то из нас слиняет за границу, кто-то тихо зачахнет в созданной себе профессиональной резервации, а кто-то – самый честный – пустит пулю в лоб. Врать до бесконечности нельзя. За ложь придётся платить и очень дорого.

       - Ложь? Может быть, заблуждение?

       - Считать целью жизни количество навешанных на пиджак орденов и латунных цацек – убогая ложь. Нас долго убеждали в обратном, и убедили. Мы научились мериться цацками, а не высокими делами.

       - Но ведь можно молчать?

       - Верно. Можно. Поэтому я и молчу. Пусть кричит телевизионный ящик. Вот спроси нашего Илью: он расскажет, как это делается.

       Говорить этого не стоило. Потому что заслуги Вечтомцева при упоминании телевидения опять выглядели сомнительными. Но при чём здесь он? Я давно заметил, с какой охотой мы наделяем чертами или свойствами, неприятными лично нам, посторонних людей. Болтуна называем предателем, насмешника считаем пустомелей, молчуна преподносим как скрытного интригана.   Создать о человеке превратное впечатление очень легко. В обществе это считается искусной игрой. Я видел такое не раз и сам был участником обмана.

       На самом деле это постыдная людская мелочность. Принижая других, мы сами становимся мелкими натурами. Неправда, что уважать друг друга трудно. Это как раз естественно. Просто слушать надо себя, свою совесть, а не тех, кому лично до тебя нет никакого дела.

       Но Илья и сам, надо признать, знал цену подобным искусным играм.

       - Пинегин, - сказал он вдруг, - тебе ещё не надоело быть святее папы Римского? Я, ты, Паша – нормальные парни, новоявленные, если можно так выразиться, «господа без родословной», успешно сложившие свои карьеры. Каждый из нас немного грешник. Как без этого? Но нам повезло, что в нашем обществе грех исключен как нравственная категория. Его не существует в нашей пластиковой культуре и неживой природе. Фауна и флора без белков, жиров и аминокислот. Люди-4D. Вот и вся недолга!  Можно быть дураком, обманщиком, мерзавцем, негодяем, но всё это как бы не грех, а вынужденная жертва обстоятельствам.  По существу, мы свободны от настоящего, как пираты разбойничьего брига свободны от законов, правящих на суше.

       - Не имея настоящего, мы не имеем будущего.

       - Зато отлично понимаем друг друга в этой безвоздушной среде. И у каждого из нас припасён свой баллончик, запас кислорода на время. Моя невеста, моя Сонечка – совсем не то, что вы воображаете. С одной стороны –  женский идеал, чувственный эмпирей или земное божество. С другой - великолепная иллюзия счастья, подаренная мне за признание иллюзии греха. То есть повод наслаждаться тем, что есть сегодня, так как иной реальности, кроме настоящего, не существует. Tomorrow never comes!**

       Наш бизнесмен-отельер внезапно стал мрачен. Он долго смотрел перед собой на столешницу, словно разбирая узор мраморной крошки. Наконец, погладив бородку и обведя взглядом кухонный зал, спросил:

       - Значит, ничего этого нет?

       - Ну, в некотором смысле.

       - Подожди-подожди. Следуя твоей логике, наша жизнь стала пустым местом?

       - Будь иначе, мы бы вообще об этом не говорили. А теперь… Каждый волен убеждать себя в чём угодно, потому что не отвечает за свои убеждения. И Пинегин прав. Моя профессия – это хорошо оплачиваемый крик, а не убеждение или тем более мировоззрение.

       Зашла пожилая кухарка в «шотландке», очистила пепельницы и поменяла нам чашки.  Появился и новый кофейник. От него шёл прозрачный пар и раздавалось еле слышное похрустывание: видимо, растворялись молотые зёрна и сообщали нам о своей готовности.

       Всё было хорошо – и одновременно над столом веяло подозрительным притворством, как перед карточной игрой с большим кушем.

       Некоторое время мы сидели молча. Атмосфера была натянутой. Те, кто высказались, были недовольны тем, что открыли рты. А слушатели почти раздражены тем, что услышали.  Но очевидно было одно: мы не виделись десять лет и требовалось внимательно и хорошо потрудиться, чтобы не касаться тем, которые отравляют печень, корябают сердце и гложут совесть.   

       «Может быть, подняться наверх, - думал я, - разыскать Марго и поболтать с ней о чём-нибудь нейтрально-весёлом, как это принято у бывших любовников?»

       - КаэМБэУ! – неожиданно воскликнул Паша. – Какие мы, блин, умные! Но у меня в доме с этой минуты - об умном ни слова! Мы собрались на праздник, а не на поминки. Поэтому предлагаю следующий ход по направлению к радости: не выпить ли нам хорошей водочки прямо из-подо льда?  Закуска отменная: сало хохлацкое с чёрным перцем на шкурке, хрен под лимонным соком, чесночок в свекольном маринаде и настоящий бородинский хлеб с тминной корочкой прямо из печки. Сита Фроловна (он показал на кухарку, убиравшую использованную посуду) выпекает сама по семейному рецепту. Рекомендую, братцы-кролики!

       - Благословенная? – Вечтомцев улыбнулся.

       - Упаси боже! С ней я покончил в незабываемые армейские будни. Потом была Швеция, а сейчас только Франция.

       - Графинчик?

       - Можно и два.

       Телеведущий крякнул и стал вдруг похож на чеховского извозчика-философа, бывшего графа Корнеева, наивного и жуликоватого. Такого самородка, в наше время окончившего иняз, служившего послом в странах третьего мира, а потом вдруг разочаровавшегося в ложных идеалах и посвятившего себя овсу, хомуту, подпруге и лошадям.

       - Ты как, Пинегин? Стопочку под закусочку?

       - С удовольствием.

       Зазвонил мобильный. Илья выудил из кармана черненький блестящий айфон и приложил его к уху.

       - Что случилось, Сонечка?.. Только не волнуйся… Всё будет в порядке, твой Илья сделает так, как ты скажешь…

       Телеведущий кивком попросил его извинить, поднялся и отошёл в сторону. Кажется, у его невесты возникли какие-то проблемы, и он пытался вникнуть в происходящее.

       Боб многозначительно посмотрел на меня и спросил:

       - Ты её видел?

       - Марго?

       - Марго.

       - Видел.

       - По-моему, она почти не изменилась.

       Это была неправда. Прошло пять лет с нашей последней встречи с Марго, и она была уже не такой яркой, как прежде. Как будто сверху опустилось облако и окутало её мягкой, ровной пеленой. Говорили мы с ней не более двух минут, но тем, кто полюбил женщину навсегда, полюбил до странной боли в сердце, делающей сердце всё здоровее и кровеноснее, достаточно двух секунд, чтобы заметить самые малые растраты в облике возлюбленной: в глазах, в голосе, в фигуре. Цветку суждено увянуть, время идёт в направлении смерти, но при виде умирающей клумбы слёзы вызывает только один твой, уходящий не к тебе, а внутрь себя, цветок.

       Я шутливо вздохнул, демонстрируя своё лёгкое отношение к своим неудачам:

       - Мне так не показалось.

       Паша пытался зачем-то быть чувствительным, хотя мне это было совсем не нужно.

       - Я попросил её приехать без мужа, и она согласилась, - его голос стал проникновенным, словно говорящий просил извинения за самоуправство. – О тебе она не спрашивала, но, может, это и к лучшему? Встретились однокашники и кое-чего вспомнили. А мало ли чего могло быть десять лет назад, правда? Обычное дело. Ты ведь понимаешь, да?

       - Знаешь, что… Ты всё сделал правильно, и хватит об этом, - я подвинулся к нему и крепко обнял за плечи. – Я научился самому главному: забывать то, что не сумел понять. Меня не тревожат призраки. Они мне скучны и… наверное, кажутся выдуманными. Мне интересно то, что есть, а не то, что могло бы быть.

       - Я понял, понял.

       - Отлично. Теперь давай выпьем водки и забудем этот разговор раз и навсегда.

       Но тут после беседы по айфону с невестой к столу вернулся Илья, и по лицу его было видно, что он взволнован. Мы переглянулись, после чего слово взял наш отельер:

       - Печёнкой чую, что водочка отменяется. У Наяды что-то случилось и ей нужна наша богатырская помощь?

       Вечтомцев закивал и доложил обстановку:

       - Сонечка должна была приехать сюда на такси, но она мило во всём запуталась. В результате, она едет сейчас автобусом до Егорьевска, где я через час должен встретить её на вокзале.

       - Не волнуйся. Сейчас вызову шофёра и он за двадцать минут домчит тебя до твоей Наяды. Тут по шоссе всего сорок километров. Пошли на свежий воздух!

       - Подожди! – телеведущий замялся. – Дело в том, что Сонечка едет не одна. Это неожиданно, но…

       - Подруга, однокурсница, родственница? Мы готовы к нашествию женской красоты в этом доме. Так кто же сопровождает твою Наяду?

       - Мама.

       Паша красиво и звонко рассмеялся.

       - Вечтомцев, жизнь разыгрывает с тобой одну и туже партию, а ты продолжаешь вести себя как лопоухий дебютант, - хозяин с явным удовольствием   вспоминал былое. - Помнишь, как в десятом классе тебе звонила по телефону незнакомая девушка и всё набивалась на свидание? Ты ходил бледный от страха и красный от гордости. А потом оказалось, что это блеф чистой воды. Никакая не блоковская Незнакомка, а наша химичка, которая хотела проверить, как ты готовишься к выпускным экзаменам. Клянусь, что мама твоей Наяды из той же колоды карт, понимаешь?

       - Ольга Сергеевна Лигоцкая, Сонечкина мама – доцент и научный работник, при чём здесь та глупая история с нашей химичкой?

       - Женщины тебе не верят, Илья, вот в чём дело.  Мужчина на вечном подозрении у своих избранниц – хуже застуканного на месте адюльтера любовника. Мало того, что сам попался, но ещё и подругу опозорил. Задумайся над этим и будь осторожен. Женщины чуют такие дела на природном уровне.

       -  Я всё-таки не понимаю, почему мама моей невесты…

       - Оставь его в покое, Павел! – я встал из-за стола. – Вечтомцев любит свою Сонечку и пока не сознаёт, что мама Сонечки требует от него такой же любви и к ней. Кстати, сколько ей лет?

       - Чуть больше сорока.

       - Прекрасно! Ольгу Сергеевну я беру на себя. Шофёра не беспокой, Боб. Мы прокатимся до Егорьевска на моём «инфинити», заодно поболтаем и развеемся. Жди нас через пару часов с госпожами Лигоцкими!

       Вечтомцев послушно последовал за мной, говоря мне в спину о том, что нам надо постараться успеть к приходу автобуса. «Перед Пашей не очень удобно вышло, неожиданный сюрприз, но я так счастлив, что мама и дочка едут вместе, ты с ними познакомишься и увидишь, какие это замечательные женщины, Сонечка и Ольга Сергеевна Лигоцкие…»

       Я его почти не слушал. Охранник открыл гараж, ворота, пожелал нам доброго пути. Через пять минут мы выехали на шоссе и помчались в сторону Егорьевска.
………………………………………………………………………………………………………      
 
       Что такое одиночество? Это исключительный дар уметь быть самим собой независимо от обстоятельств. Окружающие чаще всего не принимают и не понимают одиноких людей. Они думают, что если кто-то не смеётся вместе со всеми над удачной шуткой или не льёт слёзы в минуты общей печали, то этот кто-то или совершенно холоден сердцем, или назойливо самолюбив.

       И никому не приходит в голову задать себе простой вопрос: почему я растягиваю рот в улыбке или кисну лицом, когда мне не смешно и не грустно, но так положено вести себя ради смутного правила приличия?

       Ответ книжный и ничего в себе не содержащий: воспитанность.

       Всего лишь слово, но сколько в нём губительного и непристойного. Мне оно кажется одним из самых отвратительных в нашем словаре. Горячую мысль и искренне чувство оно парализует как укол наркотика, а потом душит тайком за толстой бархатной занавеской, умело, быстро и тихо.

       От этой страшной занавески уберегает только умение быть самим собой, всегда и везде. Оно, правда, не спасает от людской глупости. Но тем не менее одиночество – мужественный труд не размениваться на пустяки! - способно послужить крепкой и долгой защитой.

       - Можно тебя кое о чём спросить? – мы ехали молча всего несколько минут, но Вечтомцев начал уже ёрзать на сиденье, вздыхать и моргать голубыми глазами с капельками слёз под белыми ресничками.  Молчание беспокоило его, как некоторых клиентов в моём адвокатском офисе тревожил вид шкафов с толстыми папками, на которых видны стикеры с номерами уголовных дел и статей.

       - Давай.

       - Ты считаешь меня трусом?

       - Нет. Просто я опять вижу перед собой человека, готового выслушать и принять на веру любую чепуху.

       - Тебя это раздражает?

       - Скорее, огорчает. Судьба предложила тебе встречу с прекрасной девушкой, проявила заботу о твоём сердце, а ты, по-моему, этого не услышал или, услышав, решил свалять дурака.

       - Если бы ты знал, сколько бед и неприятностей я пережил раньше, то понял, что моя больная душа требует долгого и кропотливого ухода. Одной встречей, как одной таблеткой, такая боль не излечивается.

       Я подумал, что выдумав себе роль жертвы, Вечтомцев влюбился в этот образ и теперь готов страдать каждую секунду без всякого повода, вроде как собака Павлова по сигналу лампочки.

       - Ты хоть раз целовался со своей Сонечкой? Или хотя бы касался её плеч, чувствовал, обнимая, такую мягкую ямочку у неё между лопатками на спине?

       - Какая пошлость! Ямочка на спине… Разве это важно? Сонечке нравится, когда мы просто гуляем по городу или сидим рядом в кафе, говорим о её учёбе, мечтаем о том, как нам будет хорошо после свадьбы. Зачем спешить с грубостями вроде объятий и поцелуев? Нас волнует духовная близость, а не звериная дрожь в теле. Пойми, Пинегин: я не сексуальный маньяк, говорю об этом ещё раз, и не потребитель женского тела, как бы оно не было соблазнительно и прекрасно. Я воспитал в себе высокие чувства и требую от жизни взаимности.

       - Ну, хорошо, хорошо… А лёгкий пушок на Сониных щёчках, вдруг трещинка на её губе, похожая на лопнувший бочок сочной вишенки, странный блеск в глазах, как бы без видимой причины и продолжения? От которого сбиваешься с мысли и путаешься в словах? Не верю, что ты ни разу не обращал внимания на такие «шалости» в их необъяснимых поступках и прелестные «грубости» женского тела, а жил только «высокими чувствами».

       Илья чуть не взорвался и не укусил меня за руку, лежавшую на руле. Я его что называется «достал» самым нехитрым способом. Возможно, телеведущий раскричался или вообще ухватил меня за грудки, только если бы слова его про любовную высоту не были враньём. Но они были враньём, он понял, что мне это ясно, и, растерявшись, умолк и обиженно уставился в окно.

       Я помолчал немного и потом вполголоса, себе под нос, медленно и бесстрастно продекламировал:
               
                «Но есть сильней очарованья:
                Глаза, потупленные ниц
                В минуты жаркого лобзанья,
                И сквозь опущенных ресниц
                Угрюмый, тусклый огнь желанья».

       - Вот она, художественная апология животной страсти. Гений Тютчева молится необъяснимому. Ни одного слова о высоких чувствах и звериной дрожи. Тайна любви святее наших сексуальных тайн.  «И тайна сия велика есть».

       Вечтомцев, не отрывая взгляда от окна, прошипел сквозь зубы:

       - Какой же ты подлец, Пинегин!

       «Правильно, подлец, - я не стал возражать, уселся поудобнее и прибавил скорости. – Но и ты, телевизионный паразит, давно заслужил по сусалам!»

       - Останови машину!

       Мы встали на обочине. Пустое шоссе текло асфальтом и отражённым в нём полуденным солнцем. Рука скользнула по щитку, нащупала клавишу вентиляции.  Зашипел кондиционер, в салоне стало прохладнее и как будто просторнее.
 
       Вечтомцев сидел нахохлившись и, кажется, отчаянно уговаривал себя начать бросать мне в лицо какие-то грозные, страшные и оскорбительные слова. Я развалился на сиденье, закинул руки за голову и покорно ждал.   

       - Давай договоримся по-хорошему, - он почему-то решил, что меня всерьёз заинтересует предлагаемая им сделка и никак не мог взять в толк, что я просто развлекаюсь, наблюдая за его пируэтами вокруг будущей свадьбы. - Мне всё равно, что ты думаешь обо мне и моих планах. Но не смей издеваться над моей невестой и её мамой. Завидуешь мне – пожалуйста! Хочешь унизить меня – ради бога! Когда-то я боялся тебя, твоего ловкого умения выставить меня дураком и твоего острого языка. Но теперь ты для меня - никто. Занимайся собой, а ко мне и к моим делам не приближайся.

       До чего же волнует человека внимание к его персоне! Требуя оставить его в покое, уважать право на неприкосновенность и на свободу от всех и от всего, на самом деле он просит обратного: посмотрите на меня, заинтересуйтесь мною, не оставляйте меня одного и поскорее примите меня в свою компанию!

       Мне было жаль Вечтомцева. Вероятнее всего, женщины, которых он, сомневающийся Адам, считает своими верными Евами, подчинят его себе и со временем станут презирать за неумение быть властным и сильным хозяином.

       Есть такая странная разновидность женской любви, которая требует от мужчины быть независимым и при этом полностью подчинять себе женщин. Глупцы легко попадаются на такую псевдолюбовь. Когда «зависимые» избранницы начинают изменять своим «независимым» мужьям, то оказывается, что они нашли себе ещё более властного и сильного хозяина, которому потом изменят с ещё большей страстью.

       - Прости, Илья, но так мы с тобой ни о чём не договоримся, - я произнёс это как можно равнодушнее. - Запомни: меня не интересуют твои личные заботы, твои чувства и переживания. Ты хочешь объяснить мне, как чудесна твоя Сонечка и ваша будущая жизнь, но я этому не верю. Мой опыт говорит о том, что лучше начинать с худшего, постепенно поднимаясь к счастью, чем наоборот. Ты только что говорил о том, сколько пережил бед и неприятностей за последнее время. Этому я тоже не верю. Испытавший глубокое страдание молчит о своих муках, а не звонит о них налево и направо.

       - Значит, страдать позволено только таким исключительным персонам как ты?

       - Страдать позволено всем. Но не каждому дано извлечь пользу даже из такой малости как страдание.

       - Короче, ты отказываешь мне в праве стремиться к счастью?

       - Короче, я устал от твоей болтовни, Вечтомцев! У тебя какая-то каша в голове: любовь, страданье, счастье, несчастье, жених, невеста, дочь, мама. Давай лучше помолчим до Егорьевска. Чем больше мы болтаем, тем меньше понимаем друг друга.

       Всю остальную дорогу мы не разговаривали. Мелькали указатели: Михали, Захарово, Пичкова Дача, Холмы. Вдоль шоссе выстраивались столики, на них дымящиеся самовары, целлофановые пакеты, набитые рыжими плюшками. Шанежки, шанежки!.. Бабушки, словно вышедшие из сказочных избушек, зазывали девчачьими голосами. Проезжающие останавливались, покупали домашнюю выпечку, закусывали прямо на обочине. Шанежки местные, десять рублей штука, горячий сладкий чай прямо из гранёного стакана!..

       Чем ближе к городу, тем больше становилось серых, малоэтажных домиков, окружённых серыми заборами. Липы вдоль дороги тоже были серыми, укрытыми слоем пыли. Вообще Егорьевск был похож на уставшего колченого пенсионера, разморенного летней жарой, сухого, жилистого, бессмысленно сидевшего у длинного серого забора и лениво следившего за пролетавшими мимо машинами.

       Привокзальная площадь, на которой мы остановились, была чуть веселее. Серо-коричневое здание автовокзала с фальшмезонином посередине, накрытым треугольной крышей, низкое и длинное, фасадом напоминало проходную фабрики игрушек. Всё было несерьёзное: два ряда высоких стрельчатых окон по обе стороны от центрального входа, коричневые дугообразные полукольца над окнами в псевдоримском стиле, классические советские круглые электрические часы с белым циферблатом и худыми чёрными стрелками под треугольником крыши и тёмно-кровавой надписью «Егорьевск».  Сразу было ясно, что мы оказались в крохотном городишке, вынужденно копирующем какие-то столичные архитектурные кунштюки, но неосознанно оберегающего провинциальное и наивное выражение лица.         

       Вечтомцев сразу кинулся на вокзал, стремясь побыстрее разыскать пассажирок. Я лениво бродил вокруг своей «инфинити», осматривая корпус. Он тоже был пыльный, и я решил, что непременно узнаю местонахождение ближайшей мойки и заверну туда на обратном пути, чтобы привести автомобиль в порядок.

       - Здравствуйте!

       Небольшого роста женщина с очень сложной причёской в седеющих, но ещё пышных волосах, с узкими бровями, строгими серыми глазами, с прямым горизонтальным ртом и очень розовой, крепкой шеей, рассматривала меня с укором. Я внимательно посмотрел на неё и тоже поздоровался.

       - Сонечка и Илья сейчас подойдут. Мне назвали цвет машины и номер. Сказали, что вы стоите на площади. Вы шофёр?

       - Госпожа Лигоцкая? Ольга Сергеевна? К вашим услугам, – это было забавно и переубеждать женщину в данную минуту мне не хотелось. Я вежливо открыл заднюю дверцу и пригласил новую знакомую располагаться в салоне.

       Она достала из кошелька сторублёвую купюру:

       - Пожалуйста, сбегайте и купите в буфете бутылочку минеральной воды. Только без газа и лучше импортную, чем нашу.

       Когда я вернулся, возле моей «инфинити» стояла небольшая группа молодых людей. Вечтомцев ничего не замечал и не отрываясь смотрел в брызжущие озорством и весельем синие глаза невероятно красивой, совсем юной девушки. Её выразительное, правильное лицо словно светилось   изнутри и освещало всё вокруг, отчего лица стоявших рядом тоже казались светлыми и радостными. Круглый кукольный лобик напополам занавешивала обработанная высококлассным парикмахером косая каштановая чёлка. На девушке была василькового цвета блузка, подхваченная тонким белым ремешком, короткая жёлтая юбка и плетёные туфли из десятков верёвочек. Она всё время улыбалась, точно узнала новость, которой сейчас всех обрадует. Я понял сразу, что это и есть та самая Сонечка Лигоцкая, долгожданная невеста Вечтомцева.
За спиной у Ильи камнем застыл военный в хаки, широкоплечий, низкорослый, с красным обветренным лицом, острым кадыком на шее и красными лопатообразными руками. На правом плече у него висел чёрный кожаный футляр с коротким ружьём или карабином. Я всмотрелся в красное окаменевшее лицо и узнал Ромку Ениколопова, тоже нашего бывшего одноклассника, кадрового офицера, нашедшего свою судьбу в армейской службе. Он сразу узнал меня, но с места не сдвинулся, по-дружески не воскликнул и не послал мне никаких приветственных знаков. Взгляд его, осторожно мерцающий под мохнатыми, тяжеловесными бровями, как бы предупреждал: хозяин этого взгляда человек серьёзный, крутой и на пустяки не разменивающийся.

       Откуда он возник здесь, в Егорьевске, на вокзальной площади и почему именно тогда, когда мы приехали за Лигоцкими, было непонятно. Наверное, случай, совпадение. Может быть, ехал куда-нибудь по своим делам и вдруг наткнулся на Илью и женщин? Что ж, во всём этом тоже есть какое-то задуманное жизнью нравоучение.

       Я широко улыбнулся и весело сказал:   

       - Ольга Сергеевна, ваша минеральная вода без газа!.. Сонечка, рад знакомству. Илья нам уже рассказал, и не один раз, какая вы замечательная!.. Привет, Ениколопов, какими судьбами? Ты ещё не генерал?..

       - Капитан. Войска связи. Давай, обнимемся, что ли?

       Ему очень нравилось слово капитан, я почувствовал радость, с какой он его произнёс, и удовольствие от того, что ко мне оно не имеет ровно никакого отношения.

       Ольга Сергеевна, уже сидевшая в машине, раскрыла дверцу и вновь с укором посмотрела на меня своими серыми глазами. Крепкая розовая шея розовела всё ярче, как у смущённой девицы, а в голосе звучали обиженные нотки:

       - Вот вы, оказывается, какой, Максим Григорьевич? – она нахмурила узкие брови и вдруг погрозила мне пальцем, украшенным большим перстнем с овальным камнем граната. – Допускаю, что вы просто пошутили, назвавшись шофёром. Но мне такие шутки кажутся глупыми и не делающими вам чести. Мы могли бы с вами сразу объясниться и не смешить остальных нелепыми поступками.

       «Кокетливая и сочная мама-соперница, - усмехнулся я про себя. -  Смешить мы никого не будем, но напоминать о вас будем постоянно».

       - Не обижайтесь, Ольга Сергеевна! – говорил я это чуть ли не шёпотом, не для других, а только ей, как всё понимающему другу. – Это была не шутка. Сам не пойму, но я растерялся, как только услышал ваш голос. И делал всё как по команде… и с удовольствием!

       - Что вы такое себе вообразили? – доцент вдруг порозовела вся целиком, словно на шее открылись какие-то канальчики для переброски краски. Я молчал и смотрел ей прямо в глаза, точно загипнотизированный. – Остыньте! Я не люблю, когда мужчина глупеет от женского общества. Понимаете?

       Не сразу, а лишь секунд через пять, демонстративно поглупевший, я послушно кивнул. И вдруг улыбнулся, как будто впервые в жизни услышал нечто тайное из женской жизни и вслед за этим испытал наслаждение от встречи с такой женщиной.
Ольга Сергеевна, кажется, совсем растерялась и громко воскликнула:

       - Соня! Почему не садишься? Этак мы никогда не уедем.

       Я подал руку женщине:

       - Прошу перебраться вперёд. Тут вам будет удобнее.

       Ольга Сергеевна ухватила меня за кисть, выбралась наружу и потом, оправив юбку и не глядя на ребят (меня приглашают, лично мне и сзади удобно!), села рядом с водительским местом.

       Я заметил, что её дочь Соня Лигоцкая внимательно наблюдает за мной и почти не слушает своего Вечтомцева. На лице девушки сверкало любопытство, чуть прикрытое тенью недоверия. Жених тронул её за плечо, Соня повернулась к нему, но я продолжал чувствовать по наклону её головки и подъёму плеч, что часть внимания она оставила мне.

       Через минуту жених и невеста забрались на заднее сиденье и, довольные приключением, схватились за руки. Ромка Ениколопов продолжал стоять возле машины, словно ожидал особого приглашения. Не думаю, что капитан – большая шишка, но, может быть, он любил выделиться, чтобы придать себе веса и значения. Поэтому я его не торопил, как бы уважая право поступать по-офицерски независимо и в своём привычном темпе, только лишь кивнул вопросительно: мол как, товарищ капитан, будем отправляться?

       Он расправил лопатообразными руками ремень, застегнул воротничок, как будто готовясь к ответственному действию перед строем подчинённых, и вдруг спросил важно, хмуря мохнатые брови:

       - Тебя не удивляет, что я здесь оказался?

       - Стреляли, - пошутил я, цитируя известный фильм.

       - Чего?

       Он не понял, видимо серьёзные армейские будни затмевают нашу мелкую штатскую суету. Махнув рукой, как бы призывая не обращать внимания на мои пустые и недостойные фразочки, я отчеканил:

       - Не удивляет. Я в курсе, - и, заметив внезапное замешательство на его лице, добавил. – При посторонних ни слова. Пусть думают, что всё в порядке. Мы сами разберёмся, по-мужски. Верно?

       Ениколопов тупо молчал и хлопал глазами.

       Зачем мне нужно самого себя превозносить в собственных глазах? Кто-то мудр, кто-то умён, кто-то наивен, кто-то глуп: какое внутреннее беспокойство толкает меня занять место повыше на этой лестнице? В конце концов, посмеиваясь над Ениколоповым, я обнаруживаю в себе самое что ни на есть ениколоповское. Так стоит ли труда внешняя красота при внутреннем уродстве?

       Ольга Сергеевна постучала по стеклу красивым пальцем с гранатовым перстнем. Серые глаза осуждали меня за эту задержку, но обещали быть милостивыми, если я вернусь вниманием к их хозяйке. Красивые женщины даже в сорок лет остаются уверены в том, что мир создан для них и они являются самым изысканным украшением этого мира.

       Я понимающе улыбнулся старшей Лигоцкой, отдал шутливо честь капитану-связисту, обошёл автомобиль и взялся за ручку дверцы.

       - Поехали!

       Все комфортно устроились в «инфинити», я сел за руль, запустил мотор, и мы двинулись в обратный путь.

       Автомойка показала свой украшенный рекламой фасад в первом же переулке. Но сворачивать к ней я не стал.   Было уже начало шестого, и мне хотелось побыстрее добраться до Пашиного имения, сесть за накрытый стол, опрокинуть стопку французской водки из-подо льда, закусив её обещанным салом, маринованным чесночком и хорошим куском жареного мяса под кисло-сладким ткемали.

       Возвращение всегда лучше отъезда. Потому что оно подрезает бесконечное время и вдруг примиряет человека с не умещающимся в глазах пространством. Я гнал машину почти всё время под сотню километров в час, в обратном порядке укладывая в коробочку навигатора Холмы, Пичкову Дачу, Захарово, Михали. Затем промелькнули подъём от шоссе к сосновому бору, дорожка к распахнутым воротам и асфальтированный карман перед вежливо открытым охранником гаражом. Мы остановились и несколько секунд облегчённо молчали.

       Знакомое пространство, укутанное обозримым временем, для каждого из нас означало спокойствие.

       Все гости выбрались наружу и выстроились в маленькую шеренгу, восхищённо взирая на внушительный и красивый дом, где им предстояло расположиться. Я отдал ключи охраннику и попросил его помыть машину и проверить запас масла.

       - Скажите, какая марка у вашего авто?

       Это говорила невеста Ильи Вечтомцева, глядя на меня как бы равнодушными глазами и чуть хмуря брови. Я в одно мгновение решил сделать ответный ход: немного грубее, но с пониманием глубины и важности вопроса. То есть признавая серьёзность и заинтересованность вопрошающей.

       - «Инфинити», японская игрушка, - объяснил я не ей (что девушки понимают в наших серьёзных мужских делах?), а Вечтомцеву, который молчал и только переводил взгляд с меня на Соню. – «Ниссан моторз», ну ты знаешь, - и так как он продолжал молчать, закончил фразу именно для девушки, точно вдруг наткнулся на её синий взгляд. – Легка в управлении и послушна на дороге. Если захотите, можете сами потом попробовать.

       Девушка слегка покраснела, тут же сдула упавшую на правый глаз чёлку и дёрнула жениха за рукав:

       - Будем покупать машину, обратим внимание на «инфинити». Запомнил?

       Он смотрел на меня почему-то с подозрением:   

       - Запомнил.

       - Идём.   

       Соня подхватила его под руку и буквально потащила в сторону дома. Ольга Сергеевна пошла за ними, не сказав мне ни слова. По выпрямленной спине и медленным шагам было заметно, что она чего-то ждала, моих шагов вдогонку или, может быть, вопроса. Но я не сдвинулся с места, молча проследил весь их путь до трёхступенчатого широкого парадного входа в особняк и обернулся к Ениколопову.

       - Пинегин! – заговорил офицер. - Что ты там выдумал про моё появление? Запомни: я уже три года живу с семьёй в Егорьевске, мы собрались с друзьями на охоту, но на вокзале я столкнулся с Вечтомцевым. Он сказал, что Боб собирает однокашников. Я переменил свои планы и, конечно же, поехал с вами. Какие такие разборки и насчёт чего ты в курсе? Это же просто счастливый случай!

       Он был прав, счастливый случай – и не более того. Просто этот парень казался мне здесь лишним и я едва это скрывал. Но он почувствовал моё настроение и, словно собираясь поймать меня на месте преступления, спросил:   

       - А помнишь, как ты обзывал меня в школе? – капитан буквально прожигал меня глазами из-под мохнатых бровей, одной рукой пощипывая на шее кадык, а другой оттягивая вперёд ремень футляра с оружием.

       - Нет. Время стирает память.

       Военный оглянулся по сторонам, словно не хотел присутствия лишних свидетелей, затем сыграл желваками и дребезжащим голосом сказал:

       - А я помню, Пинегин. Ты коверкал мою фамилию и при всех глумился: Остолопов!

       - Ты приехал сюда, чтобы напомнить мне эти идиотские выходки?

       - А ты как думаешь?

       - Никак.

       - Правильно. Узнаю пофигиста Пинегина.

       - Не начинай! Есть такой романс «Были когда-то и мы дураками». Но в конце концов выросли и, кажется, поумнели. Пошли в дом, пора ужинать.

       Капитан усмехнулся и опять начал пощипывать кадык. Мохнатые брови поднимались всё выше до тех пор, пока не сложились над переносицей в мохнатый домик с острой треугольной крышей. Лицо у Ениколопова из сурового мужского превратилось в лицо трусоватого подростка, который состарился раньше времени, уже готов к пенсии, но всё ещё боится возвращаться домой поздно, чтобы не рассердить папу.

       Чтобы не рассмеяться, я низко опустил голову и стал топать ногами, словно стряхивал с туфель пыль. Сценка затягивалась и требовала резкой коды.

       - Не дураками, а рысаками, - он сказал это так, как будто сделал открытие.   
   
       – На что ты всё время намекаешь? Что ты один умный, а другие даже чистить тебе ботинки не достойны?

       Я понял вдруг, что глубоко в душе у моего однокашника сидит какая-то обида, скорее всего, связанная с его личной жизнью или с карьерой. И поездка в комфортной иномарке, любопытство красивой девушки к автомобилю, а не к попутчикам и конкретно к нему, да ещё вид этого трёхэтажного особняка, где сейчас всех встретит Паша Боб, разожгла эту затаённую обиду, которая и ударила ему в голову. Поэтому я поднял лицо, холодно смерил Ениколопова бесстрастным взглядом и тихо произнёс:

       - Ты не рысак, а всё такой же дурак, Ромка.

       - Ах вот оно что!

       - И поэтому иди ты знаешь куда...

       - Куда?

       Возле особняка раздался весёлый шум, прокатился смех, взлетела в воздух череда счастливых возгласов и приветствий. Я обернулся и увидел, что на лестницу вышел Паша, который шутливо раскланивается с гостями, тискает в объятиях Вечтомцева, словно видит его впервые, и целует руки дамам.

       - Kiss my ass, buddy!***  – выругался я от души и оставил офицера одного. Он мне надоел своей глупостью.

       - С вами ещё один гость? – Паша всматривался в одетую в хаки фигуру, неподвижно стоявшую возле гаража. – Если не ошибаюсь, это Ениколопов?

       - Человек с ружьём. Кого-то годы изменяют, а кого-то не трогают как пример родового идиотизма.

       - Ладно, иди отдыхай. Через полчаса сбор в гостиной за общим столом… - и подтолкнув меня в плечо, развернулся в сторону капитана. - Кого я вижу! Рома! Сколько лет, сколько зим! Ну-ка иди сюда и покажись во всей красе!

       Я быстро вошёл в дом и побежал по лестнице на второй этаж.

       Организованное хозяином праздничное застолье было великолепно. Отличные блюда, дорогие и редкие напитки, аккуратная и вместе с тем изысканная сервировка радовали глаз, тело и душу. Ели и пили по-русски много и с какими–то бог знает откуда выскочившими бесшабашностью и неразборчивостью. Но никто не пьянел и не откидывался в изнеможении на спинки стульев, пыхтя от выпитого и съеденного. Всё-таки изобилие или хотя бы уверенность в том, что твой кошелек не даст тебе умереть с голоду, со временем отучает от физического и нравственного обжорства. Поэтому мы, сидевшие за этим столом люди, по меткому выражению Вечтомцева «господа без родословной», вели себя скромно и воспитанно. Говорили тосты, много вспоминали, много смеялись, хвалили друг друга и совсем чуть-чуть хвалились сами.
Сидели парами: Илья со своей Соней, Паша дружествовал с Ениколоповым и расположившейся между ними Марго, мне выпало любезничать и играть в гляделки с Ольгой Сергеевной. С бывшей подругой я даже не переглядывался, между нами было солидное расстояние, но мне казалось, что иногда в воздухе прозрачным облачком мелькает ландышевый аромат и привидением вьётся у моего лица. Странно, но      названия этих духов, всегда любимых Марго, вспомнить я никак не мог, хотя сам дарил их несколько раз моей любимой мучительнице.

       У стола то и дело возникали мышка-горничная и пожилая кухарка в светлых фартуках и с маленькими стоячими наколками в волосах, меняя блюда и посуду. Время текло быстро, мы и не заметили, что уже далеко за полночь и пора расходиться.

       Внезапно из-за стола поднялся наш капитан-связист с бокалом белого вина в руке. Кадык у него на шее раздулся и выпирал под кожей, словно угол проглоченной книги. Все притихли и уставились на Ениколопова. Он волновался, но пытался улыбаться и говорить раскованно.

       - Ребята! Друзья!.. – офицер пощипал кадык. - Пардон… Дамы и господа! Вот я о чём… Мы ведь никогда раньше так не жили, не сидели за такими богатыми столами, не ели таких вкусных вещей… Даже не знаю, как они называются… Пардон!.. Не пили такое классное вино!.. – он приподнял бокал, рассматривая его содержимое. – Да!.. Не любовались такими красивыми женщинами…

       Он пробежал торопливо глазами по лицам Ольги Сергеевны, Сонечки и Марго. Потом вдруг взял и отпил из бокала глоток вина, словно утоляя жажду. Марго спокойно смотрела в стену напротив, Сонечка кокетливо сразу на всех, Ольга Сергеевна ободряюще на оратора. При этом она как бы случайно положила ладонь мне на руку и в такт звучащим словам мягко постукивала по ней пальчиками.  Я склонился к своей соседке и прошептал:

       - У вас мятный запах кожи.

       - Кристиан Диор, - она сильнее нажала мне на руку, но глаз от Ениколопова при этом не отвела.

       «Диориссимо» - вот любимые духи Марго! – я чуть не рассмеялся вслух, вспомнив название. – Я тогда специально мотался за ними по всему городу».

       И от неожиданности я крепко сжал горячую ладонь Ольги Сергеевны. Женщина вздрогнула, напряглась всем телом и произнесла одними губами:

       - Перестаньте!.. Увидят!..

       Но со мной шутить опасно, особенно если у меня разыгрывается дурное веселье. Поэтому я быстро поднёс её руку к своим губам и, стремительно поцеловав, прошептал как можно жарче:

       - Сами перестаньте, Ольга!.. Сергеевна!..

       Она опять порозовела всей шеей и резко выдернула свою кисть. На моей ладони остался влажный и тёплый след.

       А Ениколопов продолжал говорить:

       - Теперь я увидел, как живут люди, которые нам казались … чужими… Как живёте вы, мои бывшие друзья… То есть люди свои! Владелец отелей, телеведущий, юрист… Скажу честно: мне ваша жизнь не нравится. Что-то в ней противоречит моему пониманию слов «достойно», «правильно», «честно»… Но… Я путаюсь! Потому что на самом деле мне нравятся и машина Пинегина, и особняк Боба, и невеста Илюши. Смешно, да?.. Потому что я говорю то, чего сам до конца не понимаю! Ведь чтобы выбрать между «нравится» и «не нравится» надо любить по-настоящему или то, или другое. У меня семья из пяти человек: я с женой, дочка, родители. Двухкомнатная квартира в панельке. Она мне никогда не нравилась, эта квартира… Клетушка для лилипутов… Но вот я сижу в этом зале с высокими потолками, окнами, как во дворце, и этим заваленным жратвой столом размером с аэродром… И мне всё больше и больше нравится моя клетушка, а твой дом, Паша, всё больше не нравится!.. Я путаюсь, волнуюсь… Но всё же скажу! Такие дома, столы, окна и потолки – это не наша жизнь. Это всё кем-то придумано. А по существу, украдено!.. Не Пашей, нет, а кем-то другим, кого мы, рожая детей в клетушках, работая за гроши, служа в армии за эти грёбаные четыре звёздочки на плечах… Ну, тем, кого мы сослепу проглядели! Он украл и заставил нас теперь любоваться этой кражей… Короче, дамы и господа!.. Я совсем сбился!..  Мы рады, что у нас есть такие модные машины, шикарные дома и красивые женщины. Но, если вдуматься, мы не заслужили такого богатства. Не заработали его, и это ворованное счастье тут лишнее… Или мы около него лишние!.. Понимаете? Нет?.. Ну да, я и сам не понимаю, что говорю. Я совсем запутался, братцы! Я чувствую только, что мне хорошо, и понимаю, что это самое хорошо – совсем не хорошо, а очень даже плохо!.. У меня не первый год такое чувство, что мне начали делать какую-то сложную операцию, что-то отрезали, что-то пришили, но так до конца и не прооперировали! Бросили, не закончив дела и чего-то там не залечив! Потому что им надоело!..  Простите, что я так говорю!.. Я совсем сбился!.. В общем, давайте выпьем за эту встречу и за нас… И за то, чтобы нам больше не казалось, что мы живём чем лучше, тем хуже!.. Ваше здоровье!

       Капитан допил вино, закашлялся, поставил пустой бокал на стол, ухватился за горло – и мы увидели, что он плачет. Ольга Сергеевна вдруг подскочила, замахала на офицера рукой и просящим голосом заговорила:

       - Рома! Рома! Ну Рома же!.. Да помогите же ему!

       Паша резко встал и крепко обнял Ениколопова.

       - Я тоже вырос в двухкомнатной клетушке с родителями и бабушкой, - отельер говорил очень серьёзно и проникновенно. – А потом, заработав хорошие деньги, купил этот дом, чтобы навсегда забыть о своём нищем детстве. Тебе, Ромка, плохо от того, что ты думаешь только о плохом. Но жизнь не такая фиговая штука, Ениколопов! И она учит нас верить в удачу и быть в конце концов счастливыми, понимаешь? Просто кто-то учится быстрее, кто-то медленнее. Ну и ладно! Каждому свой час!.. Поверь мне, однажды ты тоже научишься быть счастливым.  Пусть не сию минуту, но это обязательно случится. Наливай себе ещё вина, Ромка, и давай выпьем за твою скорейшую встречу со счастьем, за твою жену, дочку и родителей. Жизнь щедра ко всем. Запомни эту простую истину!  Главное, не обижаться на неё за то, что она иногда долго нас ищет, чтобы поднести какой-нибудь прекрасный подарок! Так пусть поторопится и теперь поскорее вручит его тебе!..

       Зыбкая волна застольного волнения, поднятая захмелевшим Ениколоповым, быстро сошла на нет. Включили танцевальную  музыку, две пары медленно перемещались по залу, словно плыли в прозрачной, невидимой воде. Паша Боб вёл Марго, почти не касаясь её талии, но зато умело увлекая её за собой покачиванием своего тела. Вечтомцев и Сонечка замерли в истоме, забыв, кажется, обо всех присутствующих. Капитан сидел за дальним концом стола, то и дело подливая в бокал вина и выпивая его  с каким-то ожесточением.

       Я задумался над его нелепой речью. Ромка стыдился своей невыразительности и простоты и не удержался от того, чтобы не принизить самого себя. Если ты ощущаешь себя неровней компании, то лучше молчать, потому что подогретые ложной обидой слова обернутся прежде всего против тебя. Небеса покажутся тебе недосягаемыми, а земля чудовищно грязной и опасно близкой.  Боб верно попросил его ждать от жизни только хорошего. Будущее никому не известно, но всё же оно добродушнее к тем, кто среди серого однообразия умеет различить самые крошечные цветные пятнышки.

       - Простите, Максим, но я немного устала, - Ольга Сергеевна опять положила ладонь на мою кисть и чуть склонилась к моему уху. – Давайте уйдём незаметно?.. Проводите меня, пожалуйста.  Вы джентльмен, с которым не опасно идти по такому большому дому!..

       Она  поднялась и, не дожидаясь ответа, уверенно пошла к выходу из гостиной. В эту секунду я увидел беглый взгляд, который Марго послала мне из-за плеча своего кавалера. Но танцующие, ведомые музыкой, тут же повернулись, и взгляд Марго исчез.

       - Следую за вами, Ольга Сергеевна! – громко воскликнул я, выбираясь из-за стола, и добавил во всеуслышание. – Вы даже не захмелели, королева! Черт побери, вот это женская выдержка и целомудрие!

       В комнате у Ольги Сергеевны было неуютно и, как мне показалось, не совсем опрятно. На спинке стула лежало шифоновое бордовое платье, у широкой кровати, застеленной нежно-синего цвета покрывалом, стоял чемодан, с которым она сюда приехала, а у кресла в глубине комнаты выставочно сверкали три пары туфель и лежали белые домашние тапки из ангоры.  Было ясно, что доцент спешила одеться к празднику, поэтому здесь в виде интимного и суетливого следа осталась маленькая неразбериха.

       - Джентльмен, закройте на минуту глаза, - вокруг меня запорхал её голос  командира, сбившегося с пути. Я опустил веки и сложил руки за спиной. Хозяйка быстро прошлась по комнате, зашуршала материя сдёрнутого со стула платья, шаркнул по полу чемодан, звякнула дверь шифоньера. Потом все звуки пропали и стало как-то многозначительно тихо.

       Я кашлянул и переступил с ноги на ногу:

       - Всё в порядке?

       - Да. Глаза можете открыть!..

       Ольга Сергеевна сидела в кресле, напряжённая и с неожиданно помолодевшим лицом. Пальцы её скользили по подолу платья, тонкие губы крепко сжались, словно на допросе в гестапо, и по шее вновь побежали розовые пятна.   

       - У вас очень уютная комнатка, - соврал я. – А куда выходит окно? У меня виден сосновый бор и часть озера. Тихий пейзаж и невероятно красивый.

       - Окно?.. Ой, я даже не знаю. Пришлось так быстро выйти в гостиную, что я не успела осмотреться.

       - Не страшно. А давайте посмотрим сейчас?

       - В окно?

       - Ну да. Правда, время позднее. Но ночью вид, я думаю, будет не хуже, чем утром.

       Мама невесты не нашлась, что мне ответить. Я специально волновал её словами, имеющими в данной ситуации весьма двусмысленное значение. «Уютная комната», «ночь», «утро»: тот ещё наборчик, когда остаёшься с женщиной один на один в час ночи.

       Ольга Сергеевна неуверенно шевельнулась и пожала плечами:

       - Если хотите, давайте откроем.

       Я подошёл к окну, взялся за ручку, но потом, словно передумав, обернулся и почти по слогам произнёс:

       - Знаете, чего я хочу на самом деле?

       - Чего?

       Я промолчал.

       - Чего?

       - Сказать вам всю правду, королева! Думаю, вы меня поймёте и не сочтёте сумасшедшим. Хотя… - и, помолчав ещё несколько секунд, признался. – Скорее всего, я всё-таки сошёл с ума, раз осмеливаюсь сказать вам эту страшную и сладкую истину!

       Женщина не выдержала и вскочила с кресла.

       - Что с вами, Максим? – её почти колотило и, казалось, вот-вот свалит в обморок. - Что вас так взволновало?

       Теперь мы стояли лицом к лицу. Честное слово, я ненавидел себя в эту минуту, но от этого мои глаза жгли её всё сильнее и сильнее. Наконец, я тяжко вздохнул и хриплым, упавшим голосом пролепетал:

       - Ваша дочь.

       - Что?

       - Я хочу вашу дочь, королева! Соня – моя мечта!.. Ну вы же знаете, что значит полюбить навсегда один раз в жизни!

       И пока она не успела кинуться в сторону, я ухватил её тело, скомкал в неистовых объятьях, прижал к себе, словно спасительный круг, и стал осыпать поцелуями пылающий лоб, щёки, губы. Ольга Сергеевна пошла пламенем, пыталась отлепить меня от себя и оттолкнуть прочь, но от её кипящего сумрачной страстью и заблестевшего животным потом лица я уже перешёл к покрытой пятнами шее, плечам, ключицам и подбирался к бурно вздымавшейся груди.

       - Соня!.. Соня!.. Соня!.. – шептал я почти в припадке.

       - Максим!.. Что ты делаешь со мной?.. Сумасшедший!.. Су…  ма.. сшед…

       Но она не договорила, потому что сама впилась мне в губы горячим, душащим поцелуем. Мы замерли, потом застонали и вот-вот должны были рухнуть на пол.

       И в этот самый миг в дверь настойчиво и зло постучали.

       Ситуация, в которой мы оказались с Ольгой Сергеевной, была глупой и, более того, грозившей перерасти в скандальную. Тусклая, мокрая поволока, затопившая серые глаза моей внезапной пассии, сменилась кошачьим испугом. Женщина отпрянула, стараясь инстинктивно вырваться из моих объятий, но я крепко держал её под локти и не отпускал. Она задрожала и начала лепетать какую-то чушь. Я с силой встряхнул её, отрицательно помотал головой, запрещая впадать в истерику, и жёстко скомандовал:

       - Дышите очень глубоко! Раз, два, три, четыре, пять!.. Отлично. Теперь улыбнитесь и успокойтесь!.. На любой вопрос отвечайте так, словно виноваты не вы, а тот, кто спрашивает. И всё время улыбайтесь!

       Вновь раздался стук в дверь.

       - Улыбайтесь, королева!

       Ольга Сергеевна прямо на глазах остыла, перестала вздрагивать, подобралась и опять превратилась в умную и опытную женщину-доцента. Я одобрительно кивнул и освободил её локти.

       - Мама! Ты в порядке?

       Женщина решительно отодвинула меня в сторону, расправила платье и открыла дверь.

       На пороге, блистая синими глазами, стояла Сонечка. Увидев меня, девушка смутилась, потом нахмурилась и смешно вздёрнула плечики.

       - Вы незаметно исчезли во время танцев, и я… – голос у неё попытался взлететь вверх и стать сердитым. – Мне показалось, что…

       - Тебе показалось, глупенькая, - Ольга Сергеевна ласково обняла её и впустила в комнату. – Мы с Максимом Григорьевичем беседовали о твоём женихе. Меня очень волнует, как он будет к тебе относиться. Максим Григорьевич рассказал мне кое-что про Илью, хвалил его за быстрый ум и преданность друзьям, за умение не теряться в сложных ситуациях, за терпение, чистоту и честность. Этого так не хватает в нашей жизни. Но твой жених в этом смысле человек серьёзный. Пока Максим Григорьевич рассказывал мне о своём однокласснике, я сама в него чуть не влюбилась. Так что я одобряю твой выбор, доченька. Илья будет прекрасным мужем. Верно, Максим Григорьевич?

       Как ловко и с какой женской проницательностью мама-доцент развернула Сонечкино внимание к Вечтомцеву, а на самом деле, к самой девушке. Всё верно! Ведь нахваливая женский выбор партнёра, всегда надо учитывать, что партнёр здесь есть некоторая заслуга и зримое признание великолепного чутья той, которая очаровала такого выдающегося представителя мужской части общества.  То есть первенство принадлежит ей, а не тому, кого люди по святой наивности и порою традиционно-целомудренной ошибке считают главным.

       - Всё верно, Ольга Сергеевна, - не знаю почему, но вдруг я взял женщину и девушку за руки и собрал их вместе со мной в один тесный кружок. – Илья - мой лучший товарищ. Он болтлив, но это незначительный и забавный пустяк. Главное, что он, назвав вас, Сонечка, своей судьбой, даром небес и избранницей, будет верить в это всю жизнь. И никогда вас не обманет. Я не сомневаюсь, что вы будете счастливы. И верю, что вы тоже в этом не сомневаетесь.

       Поцеловав маме и дочке руки, я вышел из комнаты.

       В гостиной было пусто и тихо. Посуду со стола уже убрали, в открытое окно сочился ночной воздух и освежал помещение. Внезапно я заметил, что в самом углу, в глубокой тени, на небольшом канапе сидит Марго. Я взял стул и подошёл к своей бывшей подруге. Сев, я сложил руки на груди и долго молчал, словно ждал, что Марго заговорит первой. Но она тоже молчала и смотрела на меня из-под своих бархатных ресниц с любопытством. Наконец, я не выдержал и, улыбнувшись, несколько фривольно подмигнул своей бывшей подруге. Она тряхнула головой и вдруг тоже улыбнулась:

       - Что с тобой, Пинегин?

       - Всё в порядке, - я положил ногу на ногу и закинул руки на затылок. - А почему ты спрашиваешь?

       - Мне показалось, что тебе здесь скучно. И ты опять взялся за старое.

       - Не понимаю.

       Марго потянулась ко мне и сбросила мои руки с затылка:

       - Перестань! Ты прекрасно себя знаешь и понимаешь, что любишь себя больше, чем кого-либо другого. Опять хочешь подурачиться, вскружить голову очередной жертве, а потом холодно усмехнуться и полюбоваться чужими слезами? Остановись! Тебя не интересует боль в чужом сердце, я об этом хорошо знаю. Так подумай о сердце своём. Оно тоже не вечно, Пинегин!

       - Марго!

       - Да?

       Мне хотелось поговорить с ней о чём-нибудь важном, спрашивать её без конца, выслушивать ответы, возражать, спорить и волноваться.

       - Почему я стал таким бесчувственным? – я склонился к ней как можно ближе. - Раньше мне хотелось быть с людьми, переживать с ними об одном и том же, любить и ненавидеть одно и то же, защищать, помогать, радоваться вместе и даже страдать. Я любил тебя или хотя бы старался научиться любить. Ошибался, путался, обижал тебя и изводил самого себя, но пытался научиться. Честно и всем сердцем.

       - А теперь?

       - Теперь мне не хочется не то что любить, но даже ни с кем и ни о чём разговаривать. Потому что ничего интересного или хотя бы неожиданного никто мне не скажет. Я знаю всё, меня ни что не удивляет и ни что не волнует. Но именно от этого мне так плохо.

       Марго опять протянула руку и легко погладила меня по волосам:

       - Ты просто устал, Пинегин.

       - Устал?

       - Конечно.

       - От чего?

       - Искал всю жизнь то, чего в ней нет.

       - И чего же в ней нет? Что я напрасно искал?

       Моя подруга хитро прищурилась и послала мне изумрудный огонёк из-под бархатных ресниц. Я хотел пересесть к ней на канапе, но она меня остановила движением руки и быстро ответила:

       - Человека, похожего на тебя. Женщину, которая чувствовала бы тебя всем сердцем. Но ты такой один. Это прекрасно, но очень трудно. Всё время быть одиноким и даже не подозревать, насколько ты одинок.

       - А почему тогда ты…

       - Не осталась с тобой?

       - Ну да… Или ты тоже искала своего двойника, и я на эту роль не сгодился?

       Марго встала и обошла мой стул. Я почувствовал её руки на своих плечах и в воздухе хорошо знакомый ландышевый аромат.

       - Нет, Пинегин. Просто мне однажды стало страшно. Я поняла, что ты всегда будешь далеко, даже находясь рядом. Любовь для женщины – это когда вот так! – она прижалась щекой к моей щеке и тут же отпрянула. - Про остальное можно прочитать в книжках, посмотреть в кино, увидеть в театре. Мы оказались слишком счастливыми, увидев друг друга, но были бы очень несчастны, попытавшись остаться навсегда вместе.

       Я услышал стук каблуков и понял, что она идёт прочь из гостиной.

       - Постой, Марго!

       Она остановилась. Я сидел, не оборачиваясь, но не знал, о чём говорить дальше.

       Неожиданно Марго спокойно и просто сказала:

       - Моя комната на третьем этаже, сразу у лестницы. Дверь не запирается.

       Вновь, удаляясь, застучали её каблуки. Я всё-таки вскочил со стула и обернулся вслед уходившей знакомой:

       - Подожди!.. Ты по-прежнему меня любишь?

       Марго стояла в глубине дверного проёма, и я не мог толком разобрать, что значило движение её головы. С одной стороны, оно было похоже на безмолвное «да», но вполне могло означать и нелюбезное «нет». В конце концов, моя знакомая вздохнула и, приподняв руку, помахала ладонью.

       - Я устала. Спокойной ночи, Пинегин.   

       Утром следующего дня меня ждал приятный сюрприз. Приехал ещё один наш одноклассник, толстяк и неисправимый циник Генка Бухбиндер, мой лучший школьный приятель, большая умница и лентяй. Невысокого роста, аморфный и сонный, с тяжёлой шишкообразной головой, с вечно неопрятным лицом, на котором выделялись мясистый угреватый нос, оттопыренные уши и очень умные глаза, в старших классах Бухбиндер был притчей во языцех. Он всё время чем-нибудь болел, пропускал уроки, игнорировал общешкольные мероприятия, имел классический «трояк» по всем предметам, кроме биологии, в которой был просто Чарльзом Дарвином и Иваном Павловым в одном лице, до слёз обожал Джека Лондона и читал журналы Nature и Science на английском языке.

       Дома у него жили две слепые кошки Гуля и Галя, белые мыши под общим именем Контра, хамелеон Жмот и шимпанзе Бродский.   
 
       Окончив школу, Генка отслужил год в армии, потом женился на нашей училке-англичанке, закончил экстерном какой-то звероводческий техникум и уехал с женой в Сибирскую глушь. Последнее, что я слышал о Бухбиндере – это то, что он стал директором зверосовхоза где-то под Тобольском, из Канады к нему приезжают перенимать опыт по выращиванию соболя, у него четверо детей, светлая голова, крепкое здоровье и счастливая жизнь.

       Он вошёл ко мне в комнату с таким видом, будто мы расстались только вчера и за минувшую ночь ничего достойного его внимания не случилось. Кивнув шишкообразной головой, Бухбиндер молча опустился в кресло и зевнул, собираясь чуть ли не дремать. Я взглянул на него с интересом и спросил, вложив в голос как можно больше иронии и сарказма:

       - Знаешь, Генка, что мне в тебе нравится больше всего?

       - Ну?

       - Твоё умение наслаждаться своей ленью. Я так понимаю, что за последние десять лет ты влюбился в себя окончательно.

       - Это не лень, это идеальная форма любопытства. Как твои дела, Пинегин, спрашивает кто-нибудь фальшивым голосом? Зачем он это делает? Потому что на самом деле хочет говорить не о тебе, а о себе. А я ничего не спрашиваю, дожидаясь откровенности, замешанной на возмущении. Оскорблённый молчанием, любой Пинегин рано или поздно сам выложит о себе всю подноготную. Главное, не перебивать и не показывать, насколько тебе это интересно.

       - Какие сложности! Значит, Пинегин разоткровенничается с умным и будет нем как рыба, если попадёт в лапы дурака?

       - Не сомневаюсь. Только учти, что Пинегин может из самодовольства – дескать, вижу вас, ребята, насквозь и всё про вас понимаю - перепутать глупца с умным человеком и наболтать лишнего.

       - Безвыходная ситуация.

       - Это как тебе будет угодно.

       - Я подумаю над твоим советом.

       - Главное, не усложнять. Ум и глупость различны так же, как круглое и квадратное. Просто людям свойственно изобретать бессмысленные головоломки вроде квадратуры круга.

       - Ну и как же отличить дурака от умника?

       -  По длине пауз и качеству вопросов. Истинное любопытство – свойство крепкого ума.

       Мне захотелось возразить своему старому приятелю, как обычно я возражал ему в школе. На многое наши точки зрения совпадали, но один тем не менее всё время старался уязвить другого, поймать на какой-нибудь мелочи или противоречии, и оставить за собой последнее слово. Мы не дружили, каждому из нас дружба казалась выдумкой людей, не верящих в свои силы и потому безропотно подчиняющих себя власти выдуманных друзей.

       «Дружбы нет, - говорил Генка. – Есть патологическое стремление быть жертвой, основанное на детских комплексах». Женскую любовь он вообще считал самым большим обманом, рождённым природой. Далее отсюда логически следовали женские грехи и мужская мстительность.

       Как он женился и произвёл на свет четырёх детей, до сих пор остаётся для меня загадкой. Возможно, несмотря на свою большую шишкообразную голову, полную разных мыслей, он так и не справился с природой. А, может быть, стал идеальным семьянином из чувства противоречия. И теперь, разглагольствуя на эти темы, на самом деле просто добродушно посмеивался над собой.

       - Максим, а почему собралась такая странная компания? – спросил он неожиданно. – Ты и Марго – допустим, понятно, между прошлым и настоящим зазоры бывают крошечные. Паша Боб на месте шпрехшталмейстера, ему всегда импонировало руководить униформой. Вечтомцева можно принять как нагрузку. Но кто эти Лигоцкие и уж тем более Ениколопов? Просто вегетарианские порывы? И никто даже не подозревает, чем всё это может закончится?

       - Сонечка Лигоцкая – невеста Вечтомцева. Ольга Сергеевна – будущая тёща. Насчёт Ениколопова ты, возможно, прав, но почему бы ему раз в жизни не посмотреть на себя со стороны? Это полезно даже капитану войск связи.  Ну а я как всегда хорош тем, что придаю компании высококлассный экстерьер и стираю противоречия. Бедные точат на меня зуб, богатые чувствуют себя королями, женихи задирают носы, невесты воспламеняются, предчувствуя будущее, тёщи вспоминают молодость, а офицеры прикрепляют дополнительные звёздочки на погоны. Пинегин – весельчак-рядовой, следовательно, пойдёт в караул или на кухню чистить картошку.

       Бухбиндер не унимался.

       - То-то я чувствую запах жареного! – в его голосе прозвучала насмешка. –
Пинегин – громоотвод. Значит, будут жертвы?

       - Когда ты успокоишься, Генка?

       - Когда рядом со мной не будет как чёрт из табакерки выскакивать Максим Григорьевич Пинегин. Просто я слишком хорошо знаю этого ни в чём не виновного негодяя. Знаю, куда смотрит его глаз и к чему принюхивается его нос.

       - Расслабься. Ничего такого здесь не будет. У меня тоже период вегетарианства.   

       - Ну и отлично!

       Бухбиндер вылез из кресла и подал мне руку:

       - Кстати, доброе утро! Мы даже не поздоровались. Когда я ехал сюда, то волновался. Неужели Пинегин постарел на десять лет и стал безопасен как ленивая беззубая собака? Но теперь я вижу, что клыки на месте и ему есть чем поживиться.

       - Глупая фантазия.

       - Ну хорошо. Марго я пропускаю из чувства лирического и эгоистичного. Но что же дальше? Как быть с остальной славной компанией? Пинегин стал вегетарианцем? То есть жених Вечтомцев, невеста Сонечка, её мама Ольга Сергеевна и офицер войск связи в безопасности? Что ж, поеду обратно и расскажу всем, что Пинегин сошёл с ума.

       Я рассмеялся:

       - Можешь рассказывать кому угодно что угодно. Но мне на самом деле просто интересно встретиться со старыми друзьями.

       - И не будет ни одного трупа? Ни буквально, ни фигурально? – Генка прощупывал меня своими умными глазами. - А я-то думал, что предчувствие меня не обмануло и здесь «all included»*** !

       В гостиной небольшая компания: Вечтомцев, Сонечка и Ольга Сергеевна – пила утренний кофе. Наше появление не произвело почти никакого впечатления. Телеведущий достаточно вежливо, но без всякого интереса встретился с Генкой-звероводом, женщины исполнили процедуру знакомства и объявили, что Паша Боб ждёт всех на пляже, поэтому они идут переодеваться. Мы выпили по чашке робусты со сливками и съели по горячему бутерброду.

       - Интересная девушка, - сказал Бухбиндер вслед ушедшей невесте. – Мама от неё ни на шаг. Тоже мечтает о свадьбе. Люблю, когда родители и дети понимают друг друга с полуслова.

       - Можно попросить вас обоих воздержаться от комментариев?

       Вечтомцев смотрел на меня и Генку как на вышедших из тёмного леса грабителей. Я хотел его успокоить, но увидев волнение на его лице, решил вообще не трогать.

       - Пойдём на свежий воздух, - предложил я Бухбиндеру. – Расскажешь, чем занимаешься в своём зверинце.   

       Через пять минут мы с Генкой были на берегу озера. День намечался тёплый и безветренный. Усевшись на скамейку под широкой плакучей ивой, мы говорили о том, чем занимались последние годы. Скоро к озеру подошли мама и дочь Лигоцкие. За ними со складными шезлонгами прибежал Вечтомцев. Вскоре жених с невестой, раздевшись, пошли купаться, а Ольга Сергеевна осталась загорать. Хочешь не хочешь, но я украдкой следил за Соней. У неё была ладная, гибкая фигурка, прекрасный контур бёдер и лёгкие, стремительные балетные ноги с крепкими икрами и высокими узкими щиколотками. Ярко-малиновый купальник, состоящий из двух соблазнительных тряпиц, горел на её белой коже дразнящим воображение огнём.

       - Ты меня не слушаешь, Пинегин, - в конце концов выговорил мне приятель. – Пригаси свои бесстыжие глаза, ради бога. Девушка сейчас вся перекрутится под твоим взглядом.

       - Она меня заметила?

       - По-моему, она ждёт, что ты тоже будешь купаться. Бедная и наивная обманщица... Если ты пойдёшь в воду, я немедленно ухожу.

       - Второй день она посматривает на меня с недоверием. В конце концов, надо объясниться с ней и убедить, что я всего лишь друг Вечтомцева и вижу в ней только невесту друга и никого больше.

       Бухбиндер согласно покивал головой и язвительно произнёс:

       - И именно после этого объяснения у девушки возникнет сомнение в своём выборе и зародится греховная тяга к запретному, – он приподнял руку и приложил ладонь к груди, как бы извиняясь за свои домыслы. - Из любопытства, только из любопытства!.. Невинное дитя во власти коварного Казановы. Зачем разочаровывать юных дев в обещанном счастье?

       - Кто не хочет быть обманутым, того не обманут. И потом, мне нечего ей сказать кроме того, что она сама мечтает услышать. Следовательно, я должен говорить только правду.

       - Ещё бы! - он поднялся со скамейки. -  Сейчас у тебя будет такая возможность.

       Посмеиваясь себе под нос, Генка пошёл в сторону дома, а я увидел, что ко мне приближается Сонечка. Она накинула на плечи рубашку Вечтомцева и завязала её на груди узлом. Не сомневаюсь, что эта юная особа понимала, как великолепно смотрятся мужская сорочка, малиновое бикини и стройные женские ноги, объединённые ничего не значащим и полным намёков замыслом.

        - Я долго наблюдала за вами, Максим Григорьевич, - девушка стояла напротив меня и неуверенно улыбалась. Солнце превращало в сверкающий золотой клин её чёлку и в драгоценные сапфиры синие глаза. - Вам идёт одиночество.

       - Вам, как ни странно, тоже.

       Несколько секунд она размышляла над моей репликой, потом, с чисто женским обаянием прикрывая непонимание кокетством, погрозила мне пальчиком («ясно, ясно, к чему вы клоните!») и села рядом. Я не стал отодвигаться, а лишь закинул ногу на ногу и сложил руки на коленях, как бы слегка уменьшаясь в размерах и уступая девушке право быть хозяйкой положения.

       Сонечка посмотрела в сторону шезлонга, на котором лежала Ольга Сергеевна, и спросила:

       - Можно задать вам вопрос?

       - Пожалуйста, - при этом я тоже посмотрел в сторону шезлонга. - Хотя вы сами знаете ответ и прекрасно всё понимаете. Шерше ля фам и прочие банальности. Лето, ночь, вино, маленькие глупости и маленькие секреты.

       Девушка покраснела, отчего кожа у неё стала ещё моложе и ещё свежее, словно она только что вернулась из парной. Минуту мы молчали, пока Соня всё-таки не решилась продолжить:

       - Что вы делали вчера в комнате моей мамы?

       - Ольга Сергеевна вам объяснила, что мы говорили о вас и вашем женихе.

       Девушка фыркнула:

       - А теперь я требую, чтобы объяснили вы!

       Меня давно уже не волнуют эти словесные игры с красавицами, результатом которых заведомо должно стать уличение мужчины в каком-нибудь мелком, но двусмысленном проступке, и увенчание красавицы лаврами Пинкертона в юбке.

       - Я вижу, что вы не поверили Ольге Сергеевне, - заметил я. - Следовательно, не поверите и мне, что бы я вам тут не наплёл.  Как же нам прийти к единому мнению?

       - Скажите правду, и всё.

       - Берёте на слабо, Сонечка?  Мужчина, две женщины и одна правда?.. Не много ли взаимоисключающих условий в одном уравнении?

       Девушка рассердилась.

       - Меня предупреждали, что вы опытный адвокат и хороший оратор, - её синие глаза, похожие на драгоценные сапфиры, заблестели. – Только не надо пытаться снести мне крышу. Она у меня в полном порядке. Поверю я вам или нет, это моя забота. А вы говорите, как было на самом деле.

       - На самом деле ничего такого дурного для вас и вашей мамы вчера ночью в комнате не было.

       - Честное слово?

       - Почти.

       - Что значит почти? Вы что, считаете меня дурой?

       - Напротив. Я знаю вас только лишь два дня, но вижу всё это время перед собой девушку не просто красивую, но обладающую завидным умом и – смею признать! – недюжинным хладнокровием. Почти – это тихая сдача позиций без объявления капитуляции. Сделка со следствием, чтобы обвиняемому скостить срок. Слышали о таком юридическом термине?

       Ни с того ни с сего подул ветер и зашуршал листьями ивы, нависающей над скамейкой. Сонечка поправила растрепавшуюся чёлку и вновь учинила мне допрос:

       - Вы хотите сказать, что я не вижу главного?

       - Возможно.

       - Кажется, я вас поняла.

       - Но хотите спросить ещё что-то? Спрашивайте, не стесняйтесь.      

       - Вам понравилась моя мама?

       - Как мужчине – да. Как Максиму Пинегину – не очень.

       - …?

       - Дело в том, что у меня много требований к себе. Когда я вижу красивую или интересную женщину, первым делом я выдвигаю претензии к себе, но не к ней. Так и в случае с Ольгой Сергеевной. Флирт, ухаживание, чувственный хмель, соблазнение – она, конечно, не достойна этого только лишь в физическом, оргастическом плане. Она – женщина высокого класса. Но это требует от партнёра не менее классной игры. Я понял, что до игры такого уровня не дотягиваю. Поэтому не нравлюсь себе, но хитрю и заявляю, что мне не нравится Ольга Сергеевна. Это обычная история. Например, ваша будущая свадьба. Разве вы сами не видите, что ваш жених…

       Я замолчал и несколько раз грустно вздохнул.

       Девушка повернулась ко мне всем телом:

       - Что мой жених?

       Я сделал вид, что говорю всё дальнейшее с неохотой:

       - Дело в том, что Илья – хороший человек, но тоже, кажется не того класса, который определён вам природой. Проще говоря, он хорош, но не великолепен. Вы встретили искомое счастье, допускаю, но это счастье с маленькой, а не заглавной буквы.

       Её синие глаза от волнения буквально переливались в мои зрачки, и я уже был не рад, что затеваю такую небезопасную интригу.

       Но мне в очередной раз повезло.

       - Соня!..

       Звонкий женский голос ударил в нас, как меткий выстрел. Ольга Сергеевна поднялась с шезлонга и, сложив руку козырьком, глядела с расстояния в двадцать метров на свою полураздетую дочь и меня, сидевшего на скамье рядом с нею.

       Вечтомцев, лежавший на широком полотенце вниз лицом, сел, внимательно посмотрел в нашу сторону, и опять улёгся, подложив руки под голову.

       - Соня! Куда ты пропала?

       Девушка подпрыгнула, словно ужаленная, посмотрела быстро на меня, потом на маму и крикнула голосом ребёнка, которого застукали у кухонного шкафа с краденой банкой варенья:

       - Бегу! Мы тут заболтались!

       Вдруг я ухватил Сонечку за руку и быстро сказал:

       - Если вы ничего не боитесь, то сегодня в десять вечера я буду ждать вас в сосновом бору. Мне кажется, нам есть, что сказать друг другу.

       Она вырвала свою горячую узкую кисть из моих пальцев и побежала вниз по берегу к матери. Полы рубашки развевались, словно крылья, а голые стройные ноги мелькали на фоне зелёной травы золотыми лучами. «С ума можно сойти от такого приключения», - подумал я и, встав со скамейки, приветственно помахал рукой Ольге Сергеевне, словно старый и верный приятель.

       Женщина удивлённо приподняла тонкие брови, затем повела голым плечом, похожим на истекающую соком ароматную, но перезрелую дыню, и выразительно отвернулась.   

       Ленивый июньский день медленно уходил на запад. В восемь вечера солнце оставило наверху след в виде сине-серой небесной бесконечности и двух раздувшихся от жары кучевых облаков. К девяти небесное свечение погасло, а на земле всё погрузилось в тёплый сумрак, к десяти сумрак стал непроглядным и остывшим. Сосновый бор напоминал стройку храма, где из земли торчат высокие сваи и сама земля усеяна кучами хлама, похожими на жиденькие кусты.
 
       Я стоял у высокой сосны, сложив руки на груди и посматривая то в сторону Пашиного дома, то в направлении поблёскивающей латунью поверхности озера. В особняке зажглись окна, парадный вход и двор тоже хорошо освещались, так что я был уверен, что не пропущу Сонечку, если она решится выйти ко мне на свидание.
Ночной воздух переполняли сосновый и травяной ароматы. Было тихо, только иногда вдруг потрескивала кора, как будто деревья шевелились во сне.

       Всё в мире находится в счастливой гармонии, и только человек вечно стремится внести разлад в эту гармонию, думал я. Женщины делают это из смутного желания перехитрить природу, мужчины, стремясь поразить женщину своей независимостью и властью над природой. То и другое смешно, поскольку является ничем иным, как природными инстинктами, доказывающими абсолютную власть над нами той самой природы, которую нам так хочется переиграть. Ведь по существу моё усиленное внимание к девушке вызвано её природным обаянием и юной красотой, которые я не хочу завоевать, а планирую лишь потешить своё самолюбие их наивным преклонением перед моей опытностью. Мне известно, что результатом этой интрижки будет моя скука и её слёзы. То есть у меня не хватит энергии стать мерзавцем, а у Сонечки воображения, чтобы надуть жениха по-настоящему. Что в таком случае можно считать моим приобретением как мужчины и её победой как юной женщины? Почти ничего. Иллюзию власти у одного и иллюзию коварства у другой. На самом деле природа посмеётся над нами обоими. Я с удовольствием убью время, которое мне некуда девать по причине нежелания задумываться над своей жизнью, а Сонечка, скорее всего, приобретёт опыт лёгкого одурачивания своего будущего мужа. Цена тому и другому невысока. В жизни есть вещи, которые стоят намного больше.

       Но мне они давным-давно стали омерзительны. А у Сонечки впереди есть пяток-другой лет, чтобы разобраться в том, как она к ним относится и какую частичку души им подарит.

       - Он хитрый и подлый человек. Надо его проучить, чтобы он не зарывался.

       От неожиданности я вздрогнул. Голос, произнёсший угрозу, прозвучал совсем рядом. Задумавшись, я не заметил, как поблизости со мной оказался кто-то, кого сейчас скрывала темнота. Меня, слава богу, он тоже не успел заметить. Поэтому я изо всех сил прижался к душистому и шершавому стволу сосны и затаил дыхание.

       - Что значит проучить?

       - Есть мыслишка.

       Я легко узнал голоса Вечтомцева и Ениколопова. Ребята стояли за деревьями в нескольких шагах от меня и не подозревали, что я их слышу. Что принесло Илью и Рому сюда в такой час, я не догадывался. Если увидят меня, обоим станет стыдно. Но если здесь появится Сонечка, ничего хорошего меня, скорее всего, не ждёт. Будет много подозрений, неприятных слов, оскорблений и девичьих слёз. Поэтому с минуты на минуту я готов был обнаружить себя и постараться увести непрошенных свидетелей в дом. Но очень скоро мне стало ясно, что провидение вновь выступило на моей стороне. Оставаясь незамеченным, я узнал, зачем ребята рыскают по лесу, и подслушал замышляемый против меня глупейший заговор.

       - Какая мыслишка? Пинегин умён и его на мякине не проведёшь.

       - Ты что, Вечтомцев, боишься?

       - Не в этом дело.

       - А в чём? Пинегин меня и тебя считает лохами, болтунами и неудачниками. Пора поставить его на место. Когда я увижу его перекошенное от страха лицо, то буду доволен. Если таким, как он, позволять делать всё безнаказанно…

       - Что ты несёшь, Ениколопов? Ты что, забыл, почему мы здесь? Сонечка сказала, что Пинегин назначил ей свидание, и мы просто пришли взять его за жабры. Возможно, я плюну ему в лицо, а может быть, и нет. Но это моё дело, а не твоё. Спасибо, что ты вызвался помочь, но никакого скандала или рукоприкладства я не потерплю.

       - Бобик!

       - Что?

       - Хнычтомцев – помнишь, как тебя дразнили?

       Они замолчали. Илья обиделся, а Ромка, довольный собой, выжидал. Я боялся пошевелиться и прислушивался к тому, что будет дальше.

       Неожиданно Вечтомцев смачно выругался и хриплым голосом сказал:

       - Тебя, между прочим, звали ещё хуже.

       - Остолопов. Это я помню, - усмехнулся его спутник. – Вот и хочу прищучить одного из этих выскочек.

       - Ну хорошо. И как?

       - Боб сказал, что завтра или послезавтра устроит охоту на кабана. У всех в руках будут ружья с боевым зарядом. Тогда и поглядим, что запоёт тот, кто случайно окажется под прицелом.

       - Ты ополоумел, Ениколопов?

       - Опять дрожишь, Хнычтомцев?

       - Это же кровь, безумец!

       - Крови не прольётся ни капли. Я кадровый офицер и знаю, что делаю. Даю тебе слово, что трупов здесь не будет, - Ениколопов отвратительно хохотнул. - Но повеселимся мы вволю! А Пинегин попляшет зайцем во время гона… Ладно, пошли! Может быть, парочка балдеет на том конце сосняка. Застукаем их на месте преступления, если твоя Сонечка нас не обманула, а Пинегин – её. А тут ловить нечего!..

       Я дождался, когда во мраке стихнут шаги и, пригнувшись, побежал в сторону светящегося особняка. Сердце у меня ныло от злобы. Всю жизнь я ненавидел мелких и мстительных завистников. Часто они, даже не понимая себя, шли на гадость или подлость. Отвечать им на злобное тявканье я не считал достойным. Лучше опередить мерзавцев и ткнуть их носом в заготовленную ими мерзость.

       В доме царила странная тишина. Словно обитатели затаились и тайком следили друг за другом. Кроме того, мне показалось, что во всех помещениях меня преследует ландышевый аромат. Кажется, после столкновения в лесу у меня сдали нервы.

       Часы в гостиной пробили одиннадцать. Я метался по залу как раненый зверь в клетке. Они хотят видеть меня испуганным зайцем? Надо придумать, как лишить их этого удовольствия и заставить самих хлебнуть страха. Хотя почему страха? Что за ребячество! К чему такое романтическое великодушие? Время другое, мы другие, градус переживания должен быть гораздо выше, чем во времена наших предтеч, листающих при свечах классические романы в сафьяновых переплётах. Вместо любовного томления – жар и пот плоти, вместо картёжных проказ – уголовка с приговором по мокрой статье, вместо заячьего страха – доводящий до обморока животный ужас!

       Я остановился у чёрного окна, уставившегося в ночь, и скрипнул зубами. Значит, охота на кабана, ружья с боевыми патронами, азарт, замешанный на запахе крови. Гарантированная добыча и смерть, выписанная по закону. Дамы в амазонках, оплывающие свечи и мягкие наощупь сафьяновые переплёты…

       Ладно, поиграем в ваши галантные игры. У вас сенсорное голодание, а у меня примитивный волчий аппетит. Насмешка опасна тем, что она бывает неприятна людям, над которыми хотят посмеяться. Раздражённые люди становятся злыми парнями. А злость в отличие от выдуманного голода – инстинкт, способный превратить страх в ужас. Не у зайца, в которого целятся, а у охотника, беззаботного стоящего на номере с заряженным ружьём. Страх промахнуться, вырастающий в ужас перед недобитым зверем, который хорошо видит неудачливого, обречённого на растерзание стрелка.

       Тут в окне я увидел знакомую женскую фигурку с приподнятыми плечами и лёгким наклоном в талии, словно она порывалась куда-то бежать. Широкоскулое лицо было грустно и задумчиво. Марго стояла всего в нескольких метрах от дома, похожая на акварельный рисунок или на ночной призрак.   

       Я приложил ладонь к стеклу, подавая Марго сигнал, что я её вижу, и понял, что передо мной отражение. На самом деле, моя знакомая стоит позади меня в гостиной и молча смотрит мне в спину. Надо было только развернуться и…

       Девушка что-то спросила. Я почувствовал, что сейчас кинусь к ней и сомну её в объятиях. Да нервы у меня стали ни к чёрту! Этот тихий, чуть надтреснутый голос, грустное лицо и невыразительная фигурка вызвали у меня томительное и страстное желание прижаться к ней, заглянуть в изумрудно-бархатные глаза, слушать любимый голос и стоять так до самого утра. Было ясно, что эта ночь заставит нас вернуться туда, откуда мы выбрались, измучив и освятив друг друга нездешним счастьем.

       Мне было преступно хорошо.

       - Где ты был, Пинегин?

       Какой великий вопрос, подумал я. Вне времени и реальности. И ответить на него невозможно, потому что любой ответ будет не о том, о чём спрашивают.

       Я обернулся в конце концов и бессильно развёл руками: не помню, не хочу помнить, там не было тебя, мой печальный ангел, наверное, я тихо убил свою память и нашёл в себе силы вырастить другую.

       Марго, кажется, заплакала, поняв мой жест. Но только я хотел шагнуть в её сторону, она гордо вскинула голову вверх, вытерла глаза и облегчённо вздохнула, словно выбралась наконец из страшной тёмной комнаты на свет.

       Я остался стоять у окна и молчал, не зная, что говорить.

       - Послушай. Завтра утром мне необходимо уехать. Муж вернулся в город и разыскивал меня. Он ни в чём не виноват, просто, как всегда, я воспользовалась удобным случаем и терпением своего мужа.

       - Марго, зачем ты мне всё это говоришь?

       - Чтобы ты понял, что времени у нас нет и…

       -  И чего ты от меня хочешь?

       - Того же самого, чего и ты от меня. К тому же, мы больше не увидимся, так что ни мне, ни тебе не придётся ждать чего-нибудь ужасного. Прошлого у нас больше не будет. Нам повезло в самый последний раз, Пинегин!

       Я опустил глаза, чтобы не мешать Марго принимать решение. Она помолчала и, наконец, угрюмо приказала:

       - Пойдём ко мне.

       Я кивнул, вернее, чуть склонил голову на грудь и тут же поднял её обратно. Марго осмотрелась, словно боялась, что нас подслушивают, потом мимолётно взглянула на меня, взмахнула бархатными ресницами, развернулась на своих тонких каблучках, оправила юбку и, больше не оглядываясь, точно не сомневаясь, что я тороплюсь следом, быстро пошла к выходу.
 
       Верно заметил кто-то, что женская красота вызывает грусть. Так же как утро после ночной встречи влюблённых тронуто печалью. В комнате у Марго, такой светлой и приятной, полной рассветной тишины и аккуратного тепла, было грустно. Мы молчали и старались не смотреть друг на друга. Я неловко потоптался у двери, словно пытался вспомнить что-то важное, не сказанное за эти два дня. Марго, уже одетая и странно чужая, причёсывалась у зеркала. Её одежда шелестела при каждом движении, и из-под гребня, скользящего по взбитым волосам, раздавалось еле слышное, похожее на короткие вздохи, шуршание.

       - Марго, послушай…

       - Что, хороший мой?

       - Мне показалось, ты сердишься на меня.

       - Совсем немного.

       - За что?

       Она опустила руку с гребёнкой и очень серьёзно сказала:

       - За то, что ты жестоко поступаешь по отношению к это девочке, Соне Лигоцкой. Она не понимает, что ты просто играешь с ней. И бросишь её, как только эта игра тебе надоест. По-твоему, любви в этом мире не существует и, значит, можно поступать с женщиной, как с игрушкой. Но есть хотя бы стыд, который знаком даже тебе, такому утончённому и ловкому сердцееду.

       - Браво!

       - Перестань! Я говорю это только потому, что мне жаль Сонечку. Тебя любить опасно, как пить вино в компании отравителей.

       Марго опять взялась за свою причёску, что значило: разговор окончен.      

       - Я провожу тебя.

       - Не надо. Я на машине.

       - Ну, до машины.

       - Не надо… Уходи, пожалуйста!

       Повернувшись, я взялся за ручку двери. Спиной я чувствовал, что она следит за мной через зеркало.

       В утреннюю тишину уплыли ещё несколько секунд.

       Всё-таки нам не удалось уступить друг другу хотя бы краешек собственной территории. Непонятно почему, но мы дорожили тем, что продолжали беречь её неизвестно для кого, пристыжённые и утомлённые этим надзором.

       - Прощай!

       - Прощай!..

       Узкий коридор вывел меня к маленькой двухступенчатой лесенке, справа от которой была дверь ещё в одну комнату. Я остановился и опять задумался. Когда любящая тебя женщина отказывается от этой любви, вряд ли стоит винить её в холодности. Она действует не под влиянием рассудка, а предчувствуя какую-то беду или несчастье. Природа помогает женщине и оберегает её. Женщина будет лить слёзы, чтобы потом, выплакав боль и очистив душу, полюбить снова. Марго отказала мне в любви, зная, как небрежно моё сердце. Ей было важно однажды услышать от меня «мы» вместо надоевшего «я».  Значит, он уберегла себя от ошибки, а меня от себя самого.

       Внезапно дверь передо мной распахнулась и я увидел Сонечку Лигоцкую, стоявшую на пороге собственной комнаты. На девушке был домашний махровый халатик, босые загорелые ноги красиво упирались в пол, накрытый ярким пушистым ковром. По затуманенному взгляду и растрёпанной челке было ясно, что девушка только что проснулась и поднялась с постели. Мы смотрели друг на друга, пораженные неожиданной встречей.

       - Что такое, Максим Григорьевич? -   Сонина рука автоматически пробежала вверх-вниз по пуговичкам халатика, словно проверяя их сохранность. – Зачем вы здесь стоите?

       - Доброе утро.

       - Здравствуйте.

       - Знаете что, Сонечка?.. Я подумал, что был вчера неправ и вёл себя несколько… вульгарно. Давайте забудем вчерашний разговор и… помиримся.

       - Разве мы ссорились?

       - В общем, нет.

       - Я тоже так думаю.

       - Значит, мир?

       Она пожала плечиками:

       - Ну, хорошо… Мир.
Удивляясь сам себе, я протянул Сонечке правую руку. Девушка отпустила дверь и протянула мне розовую ладонь. При этом взгляд её скользнул вправо по направлению коридора.

       Тут же синие глаза у неё вспыхнули и лицо покраснело, точно Соня увидела какую-то опасность. Я повернулся вслед за взглядом и увидел стоявшую в конце коридора мышку-горничную. Секунду она смотрела на нас, после чего, словно её сдуло ветром, кинулась вон и стремглав посыпалась вниз по лестнице.

       Громко хлопнула комнатная дверь. Щёлкнул замок, Соня Лигоцкая заперлась в своей комнате.

       Я постучался, но мне не ответили.

       - Извините за непрошенный визит, - произнёс я в закрытую дверь, пожал
плечами и направился к лестнице. Если при расставании с Марго настроение у меня было подавленное, то теперь оно вконец испортилось. Я уже предчувствовал, что столкновение с Соней в столь ранний час на пороге её комнаты будет раздуто до самых невероятных размеров.   

………………………………………………………………………………………………………………

       Прошло два унылых дня, испорченных мелким дождём и нудным северным ветром. Марго уехала 13 июня, ярко-красный «пежо» навсегда исчез из гаража. Я забыл о своей бывшей подруге, словно сам проделал себе оперативную лоботомию.
 
       Было похоже, что два этих дня все чего-то ждали. Но кроме дождя и ветра ничего так и не случилось. Мы безвылазно провели их в Пашином особняке, убивая скуку то у телевизора, то за карточным столом, расписывая пульку или состязаясь в умении блефовать в покере, то ни с того ни с сего усаживаясь за доброе, старопоместное лото: лебедь, топорики, стульчики, кучерявый, бабка с клюшкой, крендельки и дедушка.  Для развлечения устраивали маленькие пирушки, во время которых оставшиеся в доме четыре барышни: мама и дочь Лигоцкие, «ответственная за всё» Сита Фроловна и мышка-горничная, которую, оказывается, звали флаконным именем Аделина, соревновались в кулинарных выдумках. Соня Лигоцкая не умела ничего, кроме как приготовить мюсли из коробки и сварить пельмени. Кулинарный арсенал её мамы тоже был не богат, после салата «оливье» следовала картошка, запечённая в кляре из муки, яиц и голландского сыра и в виде кульминации селёдка под «шубой». Лидерство захватила Сита Фроловна, побаловавшая нашу компанию тушёным кроликом, пирогом с вязигой и домашней водочкой, настоянной на кедровых орешках и семенах красного жгучего перца.

       Но неожиданно место на кухне захватил Бухбиндер.  Он надел белый поварской халат, запалил все конфорки, поплыл от пота и дело приняло олимпийский размах. Сначала была грибная солянка с добавлением чуть ли не ведра сметаны и вагона солёных рыжиков, потом гречневая каша и свиной бок под хреном, далее какие-то испано-итальянско-греческие прибамбасы, из которых я запомнил только слова «паэлья» и «буюрди с шампиньонами», а для летнего освежения намешаны четыре трёхлитровых кувшина гаспачо, приготовленного из помидоров, томатного сока, зелёных огурцов и тысячи мелко нарубленных луково-чесночных смесей.

       Мужской талант вновь победил женскую торопливость и нахватанность.

       Поздно вечером, несмотря на дождевую холодную пыль, оседавшую мокрым туманом на ресницах и проникавшую сырыми лапами за воротник, мы с Генкой бродили вокруг особняка, чтобы отдышаться после пирушки. Долго молчали, пока, наконец, Бухбиндер не остановился прямо передо мной и не спросил с подковыркой:

       - Ну и как ты намерен из всего этого выкручиваться?

       «Вот оно, мышкино пищанье! - сообразил я. – У меня за спиной всё уже обсудили. Охота началась раньше, чем предполагалось».

       - А надо выкручиваться? – вздохнул я, точно думал над этим всю прошлую ночь и смертельно устал, так ничего и не решив. – Дело, конечно, кислое, но, по-моему, выеденного яйца не стоит. Покушения на невинность не зафиксировано, остальное можно списать на летнюю одурь. Молодёжь шалит, но в рамках приличия.

       Генка посмотрел мне прямо в глаза, после чего выдал:

       - Мне казалось, что ты намного умнее, Пинегин. И надо же, такая осечка!

       - То есть я влип?

       - По самые помидоры.

       - И что делать?

       Приятель мягко ткнул меня кулаком в грудь:

       - Ты сейчас в отпуске?

       Я кивнул.

       – Поехали ко мне в Саржу, под Тобольск? – Генка говорил на полном серьёзе. - Познакомлю с женой, покажу детей, тайгу, соболя. У меня в зверосовхозе шикарное хозяйство. Знаешь, как жена бурятские песни поёт? А селькупские? Селькупы – это такой народ таёжный, их около тысячи человек в мире осталось. Они говорят, что их язык Ленин изобрёл, понял? Закачаешься! А закаты над тайгой какие? Небо всё в розовых струях и пихта с елью древним морем пахнут, когда люди ещё рыбами были и из воды не вылезли... А луна? А звёзды? А когда медведь на берег реки за рыбой выходит, то он… Чего ты смеёшься, Пинегин?

       -  Дерсу Узала.

       - Кто?

       - Ты.

       - Причём здесь это?

       - А причём тут твоя жена, тайга, звёзды и селькупы с Лениным?

       Бухбиндер растерянно мигнул:

       - Чёрт!.. На самом деле, я не то хотел сказать… Понимаешь, Пинегин…

       - Ну, что? Говори.

       - Линять тебе отсюда нужно, вот что. Чем быстрее, тем лучше. С этими Лигоцкими ты такую кашу заварил, вовек не расхлебаешь. Вечтомцев на тебя зуб имеет, а Ениколопов ему, кажется, подыгрывает. Я тут случайно слышал кое-что, они как раз толковали о тебе. Замышляют подложить тебе какую-то свинью.

       - Охоту на кабана.

       - Я серьёзно, Пинегин!

       - Я тоже не шучу, Бухбиндер. Но на охоте дело решает не болтовня, а один точный выстрел. К тому же, в отличие от праздных болтунов, я стрелок меткий.  Запомни это и передай своим селькупам.

       - Ениколопов хочет подложить тебе холостые патроны вместо боевых, чтобы во время облавы на секача ты оказался безоружным. Это верная смерть, понимаешь?

       Я пошёл дальше. Генка держался у меня за спиной и молчал. Возле скамейки под плакучей ивой мы остановились.

       - По-моему, надо поговорить с ребятами. Они не имеют права рисковать чужой жизнью.

       - Дело в том, что с некоторых пор я сам не дорожу своей жизнью, - ответил я. – Эти дураки считают, что держат её в своих руках. Но я их разочарую. Это моя собственность.

       - Нельзя так играть чужими судьбами, Пинегин!

       - У нас можно. Поэтому такие типы как Вечтомцев и Ениколопов всегда к этому готовы. Такая готовность замещает им ощущение своего бессилия и ничтожества.

       - Откуда это взялось? Как это называется?

       - Очень просто: безответственность. Мы никому ничего не должны и нам никто ничего не должен. По существу, и я не отвечаю за свои поступки. За них отвечают другие, кому положено, так же как за мою жизнь или смерть. Здесь мне дают жизнь и убивают всегда другие. Имена и фамилии у этих убийц случайны и ничего не значат. Завтра ими станут Ениколопов, Вечтомцев или Пинегин. Какая разница?

       Генка слушал меня не то чтобы отстранённо, а с мрачным несогласием. Но молчал, глядел в сырую темноту и, видимо, внутренне убеждал себя не придавать всему услышанному значения.

       Я провёл по лицу рукой. Оно было холодное снаружи, но внутри горело, как в лихорадке.

       - Я помогу тебе, - мне послышалась в Генкином голосе жалость. – Всё-таки мы в детстве были хорошими друзьями.

       Чудак! Неужели он забрался так далеко в глушь, только чтобы сохранять память о подобных мелких глупостях?

       - Время позднее, пойдём обратно в дом. Нужно хорошенько выспаться.

       Сказав это, я, даже не прислушиваясь, идёт ли Бухбиндер следом, зашагал в сторону светящегося сквозь мокрый туман особняка.

       Тьма и туман сгущались с каждой минутой и слепой холодный дождь усиливался.
…………………………………………………………………………………………………………………..

       14 июня. Ранним утром в особняк на открытом джипе приехали егерь Яким Яковлевич с помощником. Сразу после завтрака мы, мужчины, перешли в небольшую библиотеку на втором этаже. Егерь привёз карты охотничьих облав и мы взялись за распределение участков. Решили, что стоять на окладе, то есть в местах выхода кабанов на охотников, будем парами. Ениколопов вместе с Вечтомцевым, я с Генкой, а Паша организует линию загона с егерем и его помощником. Гон решили начинать с наступлением сумерек. До этого Якиму Яковлевичу с помощником было поручено в точках нашего стояния на окладе разложить прикорм для дичи: картошку и зерно.

       Принесли карабины, немецкие «Зауеры». Каждый выбрал себе оружие. Егерь прочитал маленькую лекцию о ходе охоты, напомнил правила и самые опасные моменты: выход секача на оклад, стрельбу и добивание раненого зверя.

       - Стрелять только стоя, чтобы патрон шёл в землю. Не бить секача в живот, раненый он уйдёт, тем более в холку, у него там нагулян толстый панцирь - калкан. Пуля может не продырявить. Тогда зверь кинется на стрелка, начнёт его рвать клыками и топтать, и тот вряд ли уцелеет…

       Егерь говорил медленно, оговариваясь и повторяясь, точно человеческая речь была ему непривычна. Был он маленького роста и непропорционального сложения: короткие ноги, огромная грудь и широкие плечи. На сморщенном бледном лице выделялись злые водянистые глаза, короткий приплюснутый нос в виде почти пятачка и свирепая щетина во все щёки. Яким Яковлевич сам походил на крепкого вепря, было в нём что-то поросячье и опасное. Мне казалось, что ему жалко выводить нас на охоту, потому что наши карабины будут убивать его сородичей.

       - Так что, парни, убивать секача надо всерьёз, то есть не жалеть, не трусить, не дать ему шанса выжить, - егерь несколько раз ударил кулаком по столу и закончил лекцию однозначным приговором. - С этой целью использовать будем заряды для нарезного ствола.

       - Пули? – вдруг спросил капитан связи. – Какой калибр?

       Егерь выложил на стол коробку с патронами.

       - Подходящий. Каждому – по две таких коробки. Потом надо отчитаться.

       Якиму Яковлевичу было жалко лесных свиней и противно наблюдать за нашей хищной и бестолковой городской компанией.

       Быстро распределили обязанности. Капитан сказал, что будет отвечать за раздачу патронов. Мы с Бухбиндером переглянулись. «Пусть покомандует», - я подпустил в глаза смешинку. «Не надо шутить с этим психопатом, он, кажется, завёлся!» - зверовод лениво прикрыл глаза, потянулся и зевнул – мой товарищ хитрил и, как я понял, тоже был готов к схватке.

       Оставались мелочи. Получив карты леса с трассами облав, мы распределились по окладам. Ениколопов раздал нам коробки с патронами. Свою я даже не стал рассматривать. Зарядив обойму «Зауера», я отставил карабин к стене и больше не обращал на него внимания. Меня даже не интересовало, когда соперники подменят мои патроны на холостые. Я ушёл в свою комнату, где в течение получаса переодевался в камуфляж, примерял сапоги, подтягивал всю амуницию и проверял карманы, чтобы ничего не болталось при движении по лесу и не громыхало.

       Было почти пять часов вечера, когда мы вышли во двор и осмотрели друг друга. К этому моменту Паша Боб и помощник егеря уже были в лесу и готовили приманку. Лигоцкие смотрели на нас из окна третьего этажа.

- Погода портится, - сказал Вечтомцев и перевёл взгляд с нашей компании на окно. Сонечка махнула ему рукой, мама поцеловала её в щёку. – Кажется, сегодня мне повезёт добыть зверя. Как думаешь, Ениколопов?

       Капитан похлопал его по плечу:

       - Со мной не пропадешь, зверя возьмём запросто. Слушай мои команды и не лезь поперёк.

       Мы с Бухбиндером молчали. Я чувствовал, что внутри у меня ровной волной поднимается холодная злоба. Время начинало казаться мне текущей слишком медленно тяжёлой водой, наполнявшей глубокое речное русло. Егерь ещё раз осмотрел нас, посоветовал проверить обоймы и ремни на карабинах, потом прыгнул за руль и приказал нам рассаживаться.

       Тут Генка глухо выругался и сморщился, ухватившись за низ живота.

       - Чего ещё? – голос у егеря налился металлом. – Едем или нет?

       - У меня гастрит в острой форме, - бухнул Генка. – Не надо было пить с утра столько кофе.

       - Ну? – Яким Яковлевич растерялся. – И чего теперь?

       - Я пас! – Бухбиндер полез из джипа на улицу. -  Пинегин, прости, но ты будешь один на окладе. Справишься?

       Так было решено нами заранее: зверовод разыграет приступ перед самой отправкой в лес, я ему посочувствую и, продемонстрировав другим решительность, пойду в лес один. В этот момент Генка уже подложил в мой карман коробку с боевыми патронами. Никто ничего не заметил. Ениколопов с Вечтомцевым не поняли, что игра начинает развиваться не по их правилам.

       С запада на небо понемногу наползали похожие на вымоченные в серой краске плоские, широкие облака. Воздух свежел, озеро внизу темнело и покрывалось рябью.

       - Мы едем или нет? – егерь вцепился в руль, словно в заколдованное колесо.
      
       - Один, не один, хватит болтать!

       Я с деланным презрением погрозил кулаком «заболевшему» товарищу и кивнул: едем!

       Джип взревел и рванул с места, вырезав задними колёсами вираж. «Теперь успокойся и молчи, - сказал я себе. -  Возможно, всё закончится   не так, как мы задумали. Ну и что? Какая разница?»

       Лесная дорога была ухабистой и извилистой. С двух сторон её подпирал густой смешанный лес. Серой стеной за обочинами, укутанными травой, подорожником и плешинами мха, вставал осинник. Сквозь сетку осин, кривых, прямых, худых и толстых, пролезали то бородатые ели, то мелкоухие заросли орешника, то подмигивали стволы берёз. Было много деревьев, заваливающихся набок, лысых, гнилых и отживших свой век. Небо было где-то там, наверху, скраденное лесным занавесом. А здесь внизу жил мутно-изумрудный свет, пахло землёй и какими-то невидимыми цветами, и ещё клубилась тишина, вылепленная из шуршанья листвы, треска коры и сверканья паутины.

       Джип ехал не быстро, но уверенно. Ловко и грозно гудя, словно хитрый бронированный жук, вгрызался в дорожное пространство. Егерь молчал и следил за петлявшими горбатыми колеями. Ениколопов крепко вцепился в карабин, торчавший между ног, и вглядывался в стену леса напряжённым взглядом, точно ждал, что сейчас увидит там что-то опасное. Вечтомцев качался на сиденье и всё время тыкался в плечо капитана. Иногда он посматривал на меня и кивал мне, как будто бы успокаивая.

       Я прикрыл глаза и почти замер в притворной дремоте. Пусть думают, что мыслями я далеко отсюда и совершенно спокоен.  Волноваться будем, когда начнём своё небезопасное дело.

       Наконец, джип фыркнул и остановился. Яким Яковлевич обернулся к нам.

       - Первый оклад, - значительно объявил егерь. – С правой стороны, за ельником. Кто идёт на точку?

       Мы переглянулись. Ениколопов и Вечтомцев чего-то ждали, скорее всего, просто вдруг не решались покидать машину и углубляться в чащу. Идти в лес значило делать первый шаг к осуществлению своего грязноватого замысла. Видно, натуральность и необратимость задуманного начинала их всерьёз беспокоить.

       Я легко перелез через борт джипа. Потом вынул карту из планшетки и подошёл с ней к егерю.

       - Что это такое? – я отчеркнул ногтем круглый сине-голубой участок на карте с рисунками кустиков и горизонтальными штрихами. – Болото?

       - Трясина, - егерь шевельнул щеками с поросячьей щетиной. – По-местному называется Глушка. До неё километра два. Кабан туда не сунется. И ты не лезь. Опасно. Всё понял?

       - Всё, командир.

       - Думаю, загон секача начнём через час-полтора. Готовь рубеж и маскировку. Ни пуха!

       Лица капитана связи и телеведущего были бледны. Кажется, негодяи начинали трусить.

       - К чёрту! – я спрятал карту, перекинул ремень карабина через плечо и сошёл с дороги. Джип чихнул, потом завёлся, загудел и, ныряя, скрылся за поворотом просеки.

       В лес я решил не углубляться. Четверть часа просто шёл по дороге вслед уехавшей машине. Ход событий приблизительно мне был ясен. В настоящий момент Ениколопов и Вечтомцев уже высадились на своей точке и в последний раз обговаривают, как разыщут меня в лесу и предложат нечто вроде дуэли. Ясно, что убивать меня они не будут. Они вообразили, что лишь напугают меня и тем самым отомстят за шутку с Сонечкой Лигоцкой. Разница между мной и этими скучными людьми заключается в том, что по-моему убеждению жизнь, как и смерть, не годится для шуток. Игра мужчины с женщиной может быть не так серьёзна, если в ней нет искренности и душевного трепета, если слова и чувства в этой игре являются мнимостями, ловкими хитростями и дразнящей блесной. Тут можно не быть серьёзным.
Но если кто-то, считая себя слишком умным и благородным, принимает любовную игру за оскорбление, а вихрь комплиментов – то горячий, то ледяной – за угрозу смертью, то его следует хорошенько проучить. Может быть, он и не поймёт данного ему урока. Но, испугавшись или потеряв совсем разум, перестанет сеять вокруг себя бациллы тупоумия.

       Болтая о самом высоком, легко лгать. Но тот, кто возлюбил человека, прежде всего становится молчуном. Молчание и есть высота. И так же как жизнь и смерть не должно подвергаться насмешке.

       Я остановился и ещё раз сверился с картой. Между мной и шутниками сейчас должно быть около километра. Надо было готовиться к встрече. Поэтому я опять двинулся в чащу и, выйдя скоро на скромную поляну, остановился. Здесь было достаточно света и воздуха. Если дело всё-таки дойдёт до стрельбы, видимость будет отличной.

       Присев на траву, я перебрал магазин. Пули с серебристым конусным наконечником сидели одна к одной. Спусковой механизм плавный, прицел не нарушен. Приклад был тёплый и очень удобный. Я погладил цевьё. Возможно, я вёл себя как расчётливый убийца, но, скорее всего, это были лишь поступки не привычного к такому опасному делу человека. Ощутимая тяжесть и металл оружия меня успокаивали.
Я посмотрел на небо. Странно, но мне стало ясно, что я разбудил в себе жестокого стрелка, ждущего под небесным покровом задуманной встречи с жертвой.   Сердце стучало всё быстрее, голова приятно звенела, руки окрепли, грудная клетка распрямилась, во рту появился сладковатый привкус крови.

        Я подтянул к себе колени и положил на них «Зауер».

        Где-то в небе раздалось далёкое ворчанье, ветер тронул деревья.
 
        «Будет гроза. Оно и к лучшему».

       Они шли очень осторожно. Но лес есть лес, шаги сопровождались треском сучьев, шорохом кустов, дрожаньем деревьев. Выйдя на мою поляну, Ениколопов и Вечтомцев остановились как вкопанные. Они не предполагали, что я уже жду их. Задуманное продолжало возбуждать их больше как забава, а не реальное суровое предприятие. Но мой спокойный, сосредоточенный вид, уверенность одиночки и, главным образом, лежащий на коленях карабин сбили их настрой, потому что дело начинало принимать слишком серьёзный оборот.

       Телеведущий ухватил капитана за руку, вроде как останавливая его. Однако, Ениколопова это теперь раздражало и заводило ещё больше. Поэтому он оттолкнул руку своего приятеля и объявил:

       - Вот он! А ты говорил, что мы его не найдём.

       - Что вам от меня нужно?

       Лицо у офицера становилось всё злее и глупее. Вечтомцев склонился к нему и прошептал что-то на ухо. Ениколопов дёрнулся.

       - Я всё довожу до конца, - с жаром возразил он. – Если ты струсил, то отойди в сторону и не мешай!

       Вечтомцев опустил голову и растерянно пожал плечами.

       - Что вам нужно? – повторил я.

       - Чтобы ты извинился перед Вечтомцевым. Не надо было лезть к его невесте. Теперь проси прощения сначала у Ильи, а потом будешь просить прощения у Сонечки.

       - Ты уверен?

       - Уверен. Или извинишься, или… - и капитан снял с плеча свой «Зауер».

       Я чувствовал себя всё спокойнее и увереннее. Вечтомцев умоляющими глазами смотрел на меня и на капитана.

       - А ты дурак, Ениколопов, - презрительно усмехнулся я. – Лезешь куда тебя не просят.  Лигоцкая и Вечтомцев женятся и без твоего участия. Она для него – «очень Сонечка», а он для неё и для её мамы – нужная калиточка в нужном заборе. Они получат желаемое, а ты так и останешься в своей пятиэтажке. Мне не нужна его Сонечка, ему не нужна твоя помощь, а тебе не следовало быть идиотом. Мы же просто лжём друг другу ради личной забавы, пойми это. Наши жизни не пересекаются. Мы всё сделали для того, чтобы не замечать тех, кто рядом, и интересоваться только собой. Но ты этого не понимаешь и продолжаешь жить в своём романтическом сне. Мы все как один движемся в одном направлении и слаженно шагаем в ногу! Хорошая иллюзия для беспробудного сна! Но всё давно не так. Мы все очень разные и очень злые. Кто хочет быть одинаково добр ко всем и не вырастил личного зла на этот мир, тот обречён. Мир – это борьба. Добро познаётся только тем, кто решился на зло. По-другому не бывает, как не бывает дня без ночи, а света без тени. Ты прозевал свою жизнь, капитан, не решившись стать хуже других и бороться с теми, кто почему-то считает себя лучше, чем ты. Мне жаль тебя, Ениколопов.

       - Не зли его, Пинегин! – воскликнул Вечтомцев. – Он убьёт тебя!

       - Убьёшь, капитан?

       - Убью!

       Темнело и воздух стал наполняться мокрой пылью. В листве нарастало шуршание, словно по деревьям ползает гигантское животное, невидимое и очень тяжёлое. Запахло сырым деревом и водой. Дождь, собиравшийся весь последний час, упал на лес и зашептал, заклокотал, застучал во всеуслышание.  Вдруг между стволов сверкнуло и следом раскатился глухой гром. Начиналась гроза. На поляне очень скоро стало сыро и прохладно.

       - Вставай, Пинегин! – голос у офицера стал лающим и дребезжащим. – Самое время поставить точку.

       Я поднялся и теперь стоял, не спуская с него глаз и на всякий случай держа карабин стволом в землю. Ениколопов поглаживал ствол своего «Зауера» и хищно щурился. Кадык у него опять вылез из шеи и торчал углом, словно проглоченная книга.

       - Ребята! Парни! Хватит вам пугать друг друга! – Вечтомцев готов был кинуться между нами, но трусил и липким от страха голосом просил разойтись.  -   Уберите ваши стволы, ради бога! Сейчас вернуться наши и поедем домой. Так ведь и покалечиться можно!

       Внезапно громыхнуло с новой силой, грозовой разряд щёлкнул, рассыпался по всей округе и сотряс землю и лес апокалиптическим ударом.

       Телеведущий от неожиданности чуть не упал на траву. Он продолжал что-то лепетать, топтался на месте, хватался за голову, но мы его уже не слушали.
Ениколопов поднял и направил на меня ствол. Я грубо послал капитана куда подальше и сразу же вслед за этим предложил бросить жребий и разойтись на двадцать шагов.

       - Да стреляй первым! – выкрикнул капитан. – Я отойду на двадцать шагов и дам тебе знать. Всё равно промажешь, сволочь! А я подстрелю тебя, как зайца… Вечтомцев, уйди! Не то снесу тебе башку, слюнтяю!

       Он развернулся и быстро зашагал к противоположному краю поляны. Постепенно его фигура растворялась в темноте, усиливающийся дождь словно стеклом уплотнял пространство. Наконец, офицер остановился и повернулся ко мне боком.

       - Я готов! А ты? – в его крике была насмешка;  он считал, что мои пули безвредны. – Ну! Стреляй!

       Я передёрнул затвор и поднял карабин. Поймав в прицел его правое колено, задержал дыхание и прикрыл левый глаз.

       «Досчитаю до трёх и спущу курок… Главное, не промазать… Или я труп».

       И в эту секунду Вечтомцев понял, что у меня в руках оружие с боевыми патронами. Он отчаянно завопил и замахал руками. Вопль хлестнул меня, словно кожаная плеть, и я автоматически выстрелил.   
   
       Следом раздался крик Ениколопова. Пуля ударила ему в голень и он упал на живот.   

       Телеведущий бросился к капитану. Но офицер хриплым голосом стал выкрикивать грязные ругательства, требовать, чтобы к нему не приближались, и вдруг пополз в мою сторону.

       - Выстрел за мной! – раненый полз и орал, свирепея всё больше. – Стой на месте, Пинегин. Я хочу покончить с тобой. Если умеешь, молись, гнида!

       - Помоги ему, Пинегин! – Вечтомцева трясло, словно в лихорадке. Он с отвращением отбросил свой карабин и как по команде начал креститься. - Вы оба сошли с ума! Это же убийство!

       Тем временем Ениколопов улёгся удобнее и начал целиться в меня. Я почувствовал страшный холод. Потом тело моё вспыхнуло, в голове потемнело, я опять поднял карабин и поймал в прицел чёрную фигуру на траве, с белым лицом и фиолетовой дырой рта. Лязгнул затвор моего «Зауера» Потом что-то лопнуло у меня в ушах, я оглох и выстрела уже не услышал. Стало вообще тихо. Звуки исчезли, точно мы все перескочили из леса в безжизненный космос.

       Вдруг я увидел перед собой перекошенное лицо Вечтомцева. Он шевелил губами, но я не разбирал слов.

       Тело офицера лежало неподвижно. Карабин валялся рядом. Я пошёл в ту сторону, Вечтомцев осторожно шёл следом. Подойдя к Ениколопову, я увидел, что он мёртв. Пуля пробила ему голову. По черепу шла чёрно-кровавая трещина, глаза и язык вывалились. Зрелище было омерзительное, хуже, чем в кинофильмах про убийц и бандитов.

       Вечтомцев стоял возле  меня и трясся.

       - Что? – с отвращением я услышал собственный голос.

       Телеведущий плакал. Дождь хлестал вовсю. У мёртвого внезапно съехала рука вниз, словно он собирался плыть куда-то по мокрой траве. Вечтомцев в истерике ухватился за мой карабин.

       - Идиоты! – я вырвал у него «Зауер». – Сами получили, что хотели. Хватит выть! Иди собери гильзы. Там, где я стоял. Их будет две штуки.

       - За… Зачем?

       - Чтобы не было следов, кретин! Давай быстро. Потом займёмся трупом. Пшёл!

       Пока Вечтомцев рыскал в траве, я достал карту и сориентировался. Тащить тело надо было около трёх километров до болота. Там мы сможем его утопить.
   
       Главное было не ломать кустов и веток деревьев. Ливень был как нельзя кстати. Пятен крови на поляне не было, вода смыла их за несколько минут. Я поднял с земли Ениколоповский карабин и повесил его себе на шею. Потом свой. Вечтомовский решил нести в руке. Мокрое и тяжёлое оружие, разряды грома и темнота, взрезаемая молниями, вдруг возбудили меня, как глоток хорошего вина. Я понял, что сейчас от меня требуются змеиная хитрость и звериная жестокость. И был к этому готов. Охота кончилась. Теперь надо было тщательно заметать следы.

       По моему приказу Вечтомцева взвалил труп себе на спину. Я шёл впереди с картой и выбирал дорогу. Спустя час мы дошли до той самой Глушки, в которую нам не советовал лезть егерь. Каким-то десятым чувством, инстинктом убийцы, уносящего ноги, я выбрал нужное пятно на поверхности трясины. Мы воткнули в это пятно труп и ногами стали пинать его в плечи. Он начал погружаться. Когда на поверхности ещё торчала расколотая голова, я бросил в трясину офицерский карабин. Потом заставил Вечтомцева содрать с себя камуфляж и брезентовые штаны, испачканные кровью, скатал их в узел и тоже швырнул в трясину.

       Десять минут мы наблюдали, как болото засасывает всё это в своё мрачное брюхо. Когда наверху не осталось ничего, кроме чёрного пласта трясины, по которому сёк дождь, я снял с себя свой камуфляж, брезентовые штаны и, оставшись в промокших насквозь байковой рубахе и джинсах, велел телеведущему одеться. Он слушался меня, как ребёнок. Натянув мою охотничью одежду, он преданно посмотрел на меня и спросил:

       - Не замёрзнешь, Максим?

       - Жарко, как в бане… Надо идти домой. Ты в порядке?

       - Да.

       Я ещё раз посмотрел на трясину и на всякий случай швырнул в неё кусок обломанной тяжёлой ветви. Ветвь мягко легла на пятно грязной воды и медленно ушла в глубину.

       - Запомни: капитана ты потерял в лесу во время выхода на оклад. Было начало седьмого. Он ушёл с оружием в восточном направлении и не вернулся. Приблизительно получится, что он сам влип в пасть Глушки. Ты и я здесь ни при чём. И не трусь. Побольше наива и глупости. Впервые на охоте, лес не понимаешь, сдуру согласился идти на кабана. Запомнил? Мы – придурки из города. С нас взятки гладки. А прицепятся, скорее всего, к егерю.

       - А если Ромку найдут?

       - Не найдут. Хотя для проформы поищут.

       - Максим, тебе его не жалко?

       Хороший вопрос. Я задумался, но так ничего и не решил.

       - Жалко. Ты успокоился?

       - В общем, да.

       - Тогда пошли. Сейчас по тёмному лесу будем часа два куролесить. На, держи свой карабин.

       Лучше всего было выбираться на просеку. Прикинув направление, я зашагал довольно быстро и уверенно. Вечтомцев семенил у меня за спиной и иногда тяжело вздыхал.

       Выйдя на дорогу, мы остановились. Вдруг послышался рык мотора и вдоль колеи заметался жёлтый свет фар. Нас искали. Мы закричали, замахали руками и почти побежали в сторону звука мотора и лучей электрического света. С головы до ног мы были мокрые, грязные и смертельно уставшие от этого мрачного приключения.   

       Джип ждал нас, по-собачьи урча от восторга.
…………………………………………………………………………………………………………………..

       16 июня. Дождь не утихал два дня. Оперативники, приехавшие из Егорьевска, так никаких следов убийства и не нашли. Мы сидели безвылазно в особняке и по одному давали показания следователю. В конце концов нас оставили в покое, потому что улик не было, трупа тоже, подозрения против любого из нашей компании были несостоятельны. Сыскари лазили по лесу и ничего обнаружить не смогли. Версия оставалась одна: скорее всего, несчастный Ениколопов решил охотиться в одиночку, чтобы показать свою ловкость и храбрость. Но заблудился и, видимо, пропал в болоте. Егерь Яким Яковлевич сопровождал оперативников во время поисковой операции и убедил полицейских в том, что Глушка может погубить незнакомого со здешними местами человека.

       Органы дали телеграмму жене Ениколопова и вызвали её в Егорьевский городской уголовный розыск. Нас оставили в покое, сказав, что можно  разъезжаться по своим делам.

       Мы делали вид, что огорчены произошедшей трагедией, но волос на голове не рвали и слёз не лили. Бухбиндер как человек, живущий и работающий в тайге, кивал, соглашаясь с точкой зрения егеря. Меня он вообще не замечал. Мало того, мы с приятелем не перекинулись по поводу случившегося ни единым словом. Я, Паша, Лигоцкие и Вечтомцев тоже почти ни о чём между собой не разговаривали. Скорее всего, эти шесть летних дней навсегда отвратили нас друг от друга.

       Больше всех повезло Марго. Моя бывшая любовь простилась со мной и никаких новых знаний, способных опечалить её, не приобрела. Привычная грусть рано или поздно становится теплом и светом души, и уже не требует дополнения в виде нечаянной боли.

       Я решил отправляться в Питер на своей «инфинити» поздно вечером. Охранник гаража подготовил мою машину. Я простился с Пашей, пожал руку Бухбиндеру и Вечтомцеву и даже не оставил им своего адреса. Впрочем, они тоже не сказали ни слова о том, где их можно разыскать.

       Вечер был тёплый и душистый. Я стоял возле машины и мысленно прощался с Пашиным уютным особняком. Надо было уезжать, но я как будто чего-то ожидал. Так бывает, если на душе неспокойно и предстоящая дорога волнует и тревожит.

       Из дома вышла Сонечка и направилась в мою сторону. Сердце у меня неожиданно дрогнуло. Стройная женская фигурка, золотистая чёлка на лбу и тонкие руки притягивали взгляд. Солнце зашло и угасший дневной свет, почти темнота и глубокая тишина казались началом хорошего сна.

       - Вы уезжаете?

       Девушка стояла в двух шагах от меня и тревожно покачивалась с носка на пятки. Её что-то волновало, но она старалась быть спокойной.

       - Да. Давайте прощаться.

       - Одну только минуту. Скажите, вы… Во время охоты… Я не верю, но мне кажется, что именно вы…

       - Да. Я.

       Она побледнела.

       - Что он вам сделал, этот несчастный капитан?

       Мне стало скучно. Случившееся было результатом глупости и безрассудства, но объяснять это было ещё глупее. Более того, Сонечка понимала, что беда случилась во многом из-за неё и, кажется, именно это хотела услышать. Я никогда не доверял красивым женщинам. Слишком они самоуверенны и глухи к чужим несчастьям.
Ещё раз убеждаться в этом мне не хотелось. Но очень хотелось щёлкнуть по носику юную, влюблённую в себя будущую Клеопатру.

       - Подойдите ко мне, Сонечка. Ближе, ближе. Не бойтесь. Дайте вашу руку, - я горячо поцеловал её кисть и прижал к своему сердцу. – Теперь слушайте. Мне очень понравились вы и очень не понравился ваш жених. Я немного сошёл с ума и хотел его напугать. Но тут некстати вмешался офицер… Убивать не так страшно, как кажется… В общем, вам и вашему жениху повезло. Так бывает. И ещё, учтите на будущее. Вы очень красивы. Постарайтесь, чтобы ваша красота никого не сделала несчастным!..

       Я обнял её на прощание. И подумал о том, что ни одна талия даже самой красивой женщины никогда не напомнит мне о грустном, добром и навсегда исчезнувшем счастье по имени Марго.

       Через полчаса совсем стемнело. Я гнал машину с сумасшедшей скоростью.  Яркий свет фар бил вдоль шоссе, но ничего впереди, кроме бескрайней ночи, не находил.

       Наверное, как и я в этой жизни.

       Мне двадцать шесть лет, я красив, здоров, умён и энергичен. Добиваюсь легко того, на что многие люди тратят годы и годы жизни. У меня блестящая карьера и успешный социальный статус. Я никому не завидую, потому что верю в то, что мои возможности велики, если не безграничны. Люблю только тех, кого хочу любить, и никогда не задохнусь любовью к тем, кто не способен полюбить меня таким, каков я есть на самом деле. Не ищу вражды, но холоден и безжалостен к противникам. Спокоен и расчётлив, двигаясь наверх. Сколько этажей впереди, мне безразлично. И безразличны те, кто окажутся выше меня, потому что слишком много людей останется ниже.

       Странно только одно: почему я не рад всему этому? Что гонит и гонит меня куда-то без руля и ветрил?

       Ложь? Трусость?  Боязнь не успеть сделать то, чего просят мои ум и сердце? Презрение к людям и к жизни, которую они ведут?

       Нет. Глупо упрекать океан в том, что в нём слишком много воды. Я готов плыть, пересекая любые широты и переживая любые непогоды.

       Тогда почему я всё больше похож на отражение пусть и в красивом, но всё-таки в мёртвом зеркале?

       Дело в том, что я и подобные мне люди-отражения прокляты. Нам не стало доступным горение, потому что пережитое лучшими из наших предков гонение у нас переродилось в гниение. Мы прокляты этим временем, этой страной, этой землёй. Я улыбаюсь, но это улыбка обречённого никогда не сойти с ужасного пути. Проклятье, укрывшись на время, возвращается и возвращается опять и опять, требуя всё новых и новых жертв.

       И я, двадцатишестилетний, здоровый и умный человек, не в силах противостоять этому проклятью.


                *   *   *


Продолжение следует.