Король и Мастер. Глава 20

                2-

   - Лекарь городского госпиталя и повитуха Магда попали в руки падре Доминика, -  поделился Иероним мрачной новостью на собрании узкого круга Лебединых Братьев Братства Пресвятой Богоматери, где присутствовали практически все члены городского совета.
   - Да, новость уже облетела Ден Бос, - подтвердил Аларт Дюхамил, -  доминиканцы ненасытны, им мало тюрьмы, до отказа заполненной теми, кого они называют обвиняемыми.

   - Этим утром Алейт была в госпитале. Монахини, ухаживающие за больными удивлены и подавлены заключением лекаря в застенки инквизиции,. От неё я и узнал новость, - добавил Иероним.
   - Мы попробуем надавить на падре Доминика через аббата доминиканского монастыря, - молвил один из отцов города, - хотя он, вернее всего, примет сторону инквизитора. Можно ещё отправить челобитную Герцогу Бургундскому Филиппу, но он всё ещё не в правах правления.

     Иероним ван Акен направлялся в доминиканский монастырь на очередной сеанс работы над Святым Домиником. Его одолевали невесёлые мысли. Сказать, что Иероним ощущал себя бесстрашным и смелым, не оглядывался временами с опаской по сторонам, было бы неправдой.

     Как любой житель Ден Боса, художник опасался падре Доминика, его зловещая фигура, даже упоминание о нём вызывали беспокойство, а у иных – прилив жуткого страха. Но как только он брал в руки кисть, она словно сама собой писала то, что он видел вокруг, о чём горожане говорили вполголоса-полушёпотом, о чём думал он сам.

     В глубине души Иероним понимал, что лично он мог рассчитывать на покровительство дона Диего де Гевары, а через него и Филиппа, Герцога Бургундского. Иероним теперь часто писал под патронажем дона Диего, даже если писал не для него и этих картин падре Доминику не уничтожить, как бы досадно ему не было.

     Но далеко не все горожане могли рассчитывать на щит от сильных мира сего. И городской совет, заседающий в ратуше, тоже не всесилен в борьбе с инквизиторами, за ними стоит Папа Римский. Сила на силу, власть на власть. Может быть поэтому Аларт так бойко продавал гравюры по сюжетам Иеронима, где одна рыба поедает другую. Он однажды со смехом поведал Иерониму, что и священники тайно покупали копии.

     Иероним оглядел картину, большей частью уже написанную. Пока ассистенты выставляли приготовленные с раннего утра краски, Иероним наметил очертания собаки у ног Святого Доминика...

     На следующий день среди монахов, смотревших на картину поднялся недовольный ропот, но сквозь ропот недовольства Иероним мог услышать и тихие, приглушённые смешки.

     Вскоре появился аббат монастыря, пришедший проведать картину и художника, он обнаружил у ног Святого Доминика собаку чёрно-белой масти. Аббат не удивился, хотя художник не разу не обмолвился, что собирался изобразить пса. Пёс являлся одним из атрибутов святого Доминика, но его изображали далеко не всегда.

     Когда аббат разглядел собаку, лицо его помрачнело. Ободранный пёс, с мордой, более волчьей, чем собачьей, неуловимо напоминал падре Доминика. Аббат гадал, как же художнику удалось достичь сходства, рисуя звериную морду. Но он ничего не мог с собой поделать: глядя на злую звериную образину с пастью, из которой капала слюна и торчал огненный факел, аббат рисовал в мыслях образ падре Доминика. 

     Повернув голову в сторону стоявших неподалёку монахов, аббат ясно увидел, что образ падре возникает, при виде злосчастной собаки, не только в его собственном воображении. Аббат негодовал и, в то же время, он ощущал на себе всю нетерпимость со стороны городского магистрата. Ощущал почти физически, ни с того, ни с сего почувствовал некий озноб.

     Совет просил аббата убедить падре Доминика отпустить лекаря и повитуху. Никакие они не колдуны, увещевали советники, а просто сведущи в лечении больных и поэтому нужны городу; дельных врачей и повитух в Ден Босе немного – по пальцам пересчитать.

     Аббат отказал советникам. Неприятности с городским магистратом, как и недовольство жителей, он переживёт, а вот неприятности с инквизитором и Папой могли стоить ему потери поста аббата. Аббат возблагодарил Бога за то, что в городском магистрате есть пара советников, которые, при случае, поддержат его.

     Совершенно очевидно, что проклятую собаку необходимо удалить с картины. Как назло, взгляд задерживается не на прекрасном изображении святого, а на противной собаке. Контраст между светлым, одухотворённым ликом Святого Доминика и озлобленной волчьей мордой ободранного пса ярко бросался в глаза.

     Аббат мысленно проклинал художника, который загнал его в угол. О собаке необходимо доложить падре Доминику. Но как бы помягче это сделать? Сказать, что художник изобразил собаку, чем-то напоминающую падре, не представляется возможным.

     Нет, он скажет падре, что тому необходимо взглянуть на картину как можно скорее. Вслух аббат обратился к Иерониму с обычным приветствием, хотя в голосе его слышалось напряжение:

   - Бог в помощь, Иероним ван Акен!
   - Благодарю, будьте и вы благословимы, - оборачиваясь и смешивая краски на палитре,  невозмутимо ответил Иероним, - картина большей частью закончена, остались детали.

   - Картина будет благостнее смотреться без этого ободранного, неприглядного пса, мастер Иероним. Он будет явно мешать созерцанию лика Святого и медитации. Собаку лучше закрасить. Не правда ли, братья?
     Монахи дружно согласились, как и ожидал аббат, что бы они там себе ни думали.

   - Я изобразил все атрибуты Святого Доминика: звезду, лилии и собаку с горящим факелом, - невозмутимо возразил Иероним.

     В просторном зале монастыря вдруг воцарилась зловещая тишина и послышался приглушённый звук шагов. Стоя спиной к раздававшимся звукам, аббат мгновенно понял, чьи это шаги. «Вот и хорошо, он сам всё увидит», - пронеслось у аббата.

     Падре Доминик, уловивший последние слова аббата и художника, приблизился к картине, его взгляд обратился на пса. Лицо его заострилось и будто стало серым, но сохраняло невозмутимость.

   - Заказчикам, платящим немалые деньги за вашу работу, Иероним ван Акен, виднее. Они в праве требовать того, что хотят. Никто не обязывал вас изображать все атрибуты Святого, - голос падре скрипел от злости, как плохо поставленная дверь, - собаку необходимо закрасить, ибо того желают аббат и братья монахи этого монастыря.
«Он узнал себя», - подумали Иероним, аббат и монахи.

   - Что ж, как вам будет угодно. Я закрашу Пса Господня, сделаю это в самые ближайшие дни.
   - Вы не сделаете это сегодня? – Спросил падре.
   - На сегодня моя работа здесь закончена. Меня ждут другие заказы. Я пишу для приятеля дона Диего де Гевары, придворного нашего молодого господина, герцога Бургундского.

     Вероятно, художника, действительно, ждали другие картины, но падре Доминик почувствовал в его словах и тоне напоминание о могущественных покровителях. Падре знал о них и без слов художника из донесения брата Бертрана.
                Одну из вместительных площадей Хертогенбоса приготовили к церемонии Общей Молитвы и Проповеди, как называли предстоящий процесс инквизиторы. Площадь очистили от торговых рядов и лоточников, поставили столбы для тех, кто будет сожжён.

     Инквизиторы проклинали магистрат, выделивший для церемонии сыроватые дрова. Падре Доминик осознавал мысли советников: они считали, что далеко не все еретики и колдуны являются таковыми и надеялись, что обвиняемые, кому выпадет самая страшная участь, задохнутся в дыму и, тем самым, они пытались заменить мученическую, ужасную смерть смертью более лёгкой.

     Городской Совет отказался и заплатить наёмным работникам, препоручив это доминиканскому монастырю, озлобленному несением дополнительных расходов. Приготовления совершались впопыхах, так как Совет никак не мог решить на какой площади провести предстоящий процесс, в главной площади города инквизиторам решительно и сразу отказали, там распологались дома городских советников.

     Несмотря ни на что, событие собрало огромную толпу, на площади яблоку негде было упасть. Усмехавшийся про себя падре знал это заранее, на что и рассчитывал. Люди пришли сюда по разным причинам.

     Одни с мрачным недовольством в душе, другие с религиозным пылом, с желанием стать участниками казни еретиков и колдунов, прокричать им проклятия гореть вечным пламенем, третьи бросить прощальный горький взгляд на родных или друзей, а иные просто из любопытства и желания побыть на людях.

     Сегодня объявят наказания лекарю и повитухе-знахарке и представят их на общее обозрение. Советники из городского магистрата пребывали в мрачном настроении: им так и не удалось вырвать их из лап падре Доминика.

     Инквизиция применила изощрённость и причитающиеся орудия пыток для выяснения «правды»,  но так и не смогла вырвать признание в ереси или сговоре с дьяволом у лекаря и Магды. Падре Доминик дал указание применять пытки, от которых эти двое не испустили бы мгновенно дух, сам наблюдал за допросами.

     Инквизитору нужны были не трупы несознавшихся, а живые обвиняемые, которых он прилюдно сожжёт на площади. Они представляли собой страшное зрелище. На их изуродованные тела жутко было смотреть.

     В растрёпанных, спутанных, некогда прекрасных волосах Магды заметно проглядывала седина. Жалкие грязные лохмотья, остатки того, что когда-то было платьем лёгкого красного сукна, одним из её любимых, еле прикрывали полунагое тело, покрытое синяками, ссадинами и кровоподтёками.

     Не лучше Магды предстал на площади и городской лекарь. На кистях его рук и пальцах, некогда умело обследовавших больных и готовивших лекарства, виднелись раны, являвшиеся, совершенно очевидно, следами от гвоздей.

     Но никакие раны и следы пыток не в состоянии были скрыть молодость и красоту их полунагих, еле прикрытых грязным рваньём тел. Смотря на них, падре Доминик испытал волнение плоти. Он подумал: нужно было прикрыть получше тела этих преступников, многие из толпы зрителей, несомненно, испытывали похожие ощущения.

     Глаза обоих преступников совсем недавно застилала мутная пелена, след вынесенных телесных и душевных страданий. Здесь же, на площади, перед самой казнью, к которой они мысленно и душевно приготовились, которая, все знали наверняка, будет в виде сожжения, глаза их прояснила какая-то неведомая сила.

     Они взирали на толпу со спокойствием, даже с неким сожалением. «Что же это, если не колдовство и сговор с дьяволом. Именно он дал им такие силы», - пронеслось в мыслях многих из толпы зрителей. Иные же восхищались их душевной стойкостью, спокойствием перед казнью. Одни видели перед собой отступников от Бога и еретиков, другие – страдальцев и жертвенных мучеников.

     Строй монахов и священников всевозможных орденов во главе с доминиканцами медленно, торжественно прошёл по площади, неся в руках изображения Иисуса и святых, нараспев читая псалмы. Из толпы послышались голоса, подхватившие религиозные гимны, другие напряжённо молчали и в молчании этом слышалось недовольство.

     Из строя вышел доминиканец и начал проповедовать об опасностях для христиан, таящихся в любых связях с еретиками. Их нелегко распознать, добрые христиане должны быть бдительными и не поддаваться на искушения. Подозрительность вовсе не порок, а осторожность. Иначе их ожидает жестокая судьба тех еретиков, что скоро будут казнены, но, мало того, от них навсегда отвернётся милость Божья и будут они вечно мучиться в Аду.

     Это не проповедь, а просто запугивание, подумалось Иерониму. Он вспомнил проникновенные и умелые проповеди, когда-то проводимые блаженным Аланом. Алан тоже описывал ужасы Ада, но он оставлял для христиан надежду на спасение и любовь Господа.

     Может быть, подобно проповедовал сам Святой Доминик, по преданиям, силой убеждённости своей проповеди обращавший в католицизм сомневающихся и еретиков. Святой боролся за них силой слова.

     Зачитали приговоры обвиняемым. Раскаявшимся грешникам, осудив их прегрешения, определили наказания и приняли их обратно в лоно церкви. Лекарю-еретику и ведьме-знахарке, непоколебимых в своих страшных грехах, не пожелавших сознаться в сговоре с дьяволом, предстояло взойти на костёр.

   - Сжечь их, сжечь ведьму и еретика, - раздавалось из толпы, где можно было увидеть лица, перекошенные злобой, смешанной со страхом.
«Никакие они не еретики. Они лечили людей. Проклятые инквизиторы. Почему отцы города не выгонят их вон из Ден Боса», - думали другие и смотрели с сочувствием, смешанным со страхом.

     Осуждающие еретиков крики и пожелания гореть вечно в аду, раздававшиеся из толпы стали несколько приглушённее, дабы лучше увидеть и услышать казнь. Мало что можно было увидеть из-за дыма, поднимавшегося от костров.

     Горожане смотрели на костры инквизиции с корчившимися в них лекарем и Магдой и слушали их вопли с нескрываемым страхом, судорожно осеняли себя крестами и клялись впредь вести праведную жизнь, не совершать тяжких грехов, регулярно посещать церковь и молиться.

     Падре Доминик вполне удовольствовался процессом. Жаль, что собравшейся толпе зрителей не удалось в полной мере увидеть и услышать казнь еретиков из-за сильного дыма.

     Но падре продемонстрировал жителям Хертогенбоса силу Святой Инквизиции и, одновременно, её справедливость и снисходительность, осуждая на жестокую казнь одних и на более мягкие наказания других. Падре посчитал процесс успехом и лично для себя: ему удалось найти еретика и ведьму в этом, казалось бы, благополучном городе и провести полноценные процессы Общей Проповеди и Молитвы. Это хорошо зачтётся в Риме.

     К ужасу городского магистрата и Лебединых Братьев, падре Доминик не успокоился, а стал проявлять пристальное внимание к Аларту Дюхамилу. Если это выбор очередной жертвы, рассуждали в магистрате, то он хорошо просчитан. Аларт был известным и уважаемым архитектором, но не мог, как Иероним ван Акен, противопоставить падре покровительство сильных мира сего.

     Решение городского магистрата, предложенное самим Алартом, приняли очень быстро и немедленно приступили к исполнению. Из Антверпена для продолжения строительства Собора призвали Яна Хейнса, а Аларта отправили в Антверпен, благо, там уже знали Аларта Дюхамила по его прежним работам.

     Прощание Иеронима и Аларта проходило впопыхах, Аларт торопился поскорее покинуть город. Иероним радовался за Аларта и поторапливал с отъездом, но как жаль ему было терять друга и отличного гравёра, работавшего по его сюжетам.

    Падре Доминику магистрат представил внезапный отъезд Аларта Дюхамила и предстоящее прибытие нового архитектора Яна Хейнса, как дело, давно задуманное и обсуждавшееся.

     Падре Доминик скрежетал зубами от злости, проклиная находчивость магистрата и Лебединых Братьев. Он предвидел, что аббат и работавшие на него монахи доминиканского монастыря, уже приготовившиеся поживиться за счёт собственности архитектора, будут сильно разочарованы.

     Дома Иероним принялся рассматривать листы с рисунками: случайные наброски и черновые заготовки для картин или гравюр. Среди них были и те, по которым Аларт Дюхамил делал свои прекрасные гравюры.

     Он вдруг отбросил рисунки, взял чистый лист и в центре его несколькими линиями обозначил повозку с сеном, затем – очертания людей, хватающих сено с повозки. Его рука с зажатым в пальцах угольком двинулась вправо. Вместо лошадей, везущих повозку, кисть руки, казалось, сама собой наносила контуры невиданных, нелепых существ. Куда везли они повозку? Куда двигались вслед за ней люди?