Спец-республика

        (Непонравившееся зачеркнуть.)    
                Алексей Алексеевич Германов,
                учитель физкультуры,
                1966 – 68.

           СПЕЦ-РЕСПУБЛИКА.

       И тут, в разгар веселья, новый преподаватель физкультуры Аргалимов сказал…
       …Новый преподаватель физкультуры Аргалимов пришёл в  самом ещё начале разгара веселья и всё время молчал и молчал. Он пришёл на торжество не кое-как, он пришёл великолепно одетым, и сам великолепный красавец, а с собой привёл девицу красоты и вовсе запредельной, красотку-красавицу, каких не бывает, ну… прямо, хоть не смотри.
       Мы и не смотрели.
       Всё в облике и стиле прихода этого нового пришельца подчёркнуто говорило о том, насколько высоко он ставит наше торжество. Вот то, куда он пришёл.
       Он недавно стал работать в Нашем Заведенье (не в том, «что на горке в отдаленье», а в том, что в «Филейной части Белокаменной»), не успел вкусить его дух, но, видно было, с любопытством алкал вкусить… Аргалимов был человеком весьма «выездным», из заграницы давно подолгу не вылезал (облачён был поэтому даже не в импортное, а в тамошнее), и, вот, прельстился поработать в Нашем Заведенье, а это ж значит в заграницу не всяко поездишь, а только лишь в каникулы когда-то. (Может быть). Это ж надо это наше всё так высоко поставить и оценить. Чтобы «оттуда» и – к нам. И вот пришёл он к началу разгара, красивый и вежливый, и молчал, и никто не замечал его, и девицу его никто не замечал.
       А веселье разгоралось и разгоралось. И странноватое было это веселье. Потому как «сидели» уже (посажены были в тюрьмы, концлагеря и психушки) некоторые, которые кому из здешних «торжествующих» друзьями являлись, кому знакомыми, а  другие некоторые-многие (здесь «торжествующие» или друзья тоже их) изгоняемы были с работ своих или изгнаны  были уже. Или как-то по-иному властями-администрациями ввергнуты в невесёлую жизнь… А это -- ситуация такая в стране устанавливалась: «Густые Брови» опустились на неё. Стараясь следовать былым «Густым Усам»…
       …В веселье разгоревшемся пелись песни. «Инакомысленные». О том, что… -- «Право держи! / Я за рулём…» Издевательские тоже песенки: «Ах, как плохо, плохо / Всё у нас пока. / Куда же только смотрит / Наш родной Цека?..» -- Ну и в конце песенки это любимое Цека разъясняет: «Пишите нам, пишите. А мы прочтём-прочтём… И вышлем, и ушлём… Пишите нам, пишите… -- По новым адресам!»… И ещё про гитару, которая норовит «поклеветать на строй», про обаяние обысков, где ищут и находят и изымают книги. – «Какое счастье – шмон»… Такая вот веселюга. А всё равно был праздник. – Праздник абсолюта солидарности собравшихся здесь. А собрались здесь, в основном, друзья-коллеги по Нашему Заведенью. Некоторые уже Оттуда изгнанные, а некоторые такие, кто Там держались и держались. А песни пел виновник торжества, Наш Поющий Поэт. Он преподавал литературу и ещё обществоведение в Нашем Заведенье, в Физико-Математической Школе-интернате при МГУ. Но тут недавно его из Интерната выгнали с формулировкой о несовместимости его морального облика с работой в качестве педагога в советской школе. А он – он подписывал некоторые письма от  советской интеллигенции, обращённые советским же органам власти, с указанием недопустимости преследования этими органами представителей этой интеллигенции. И ещё против реставрации сталинизма. – Такой вот у него моральный облик был несовместимый. Так что как раз тогда, когда советские танки ввели в Чехословакию, Нашего Поющего Поэта вывели из Советской Школы. Ну и тех, кто дружен с ним был, тоже из Интерната – вывели. Постарались. И вот сейчас праздновали – день рожденья Поэта. А он всегда на такие свои дни интернатских в первых рядах приглашает. А тогда это было в его знаменитой квартире на Автозаводской. – Кухня, конечно, другие все очень не-просторные покои. Набились. Он пел, мы слушали. С упоением. А он с вдохновением пел. – Вдохновенная концентрация в солидарности. (Здорово сформулировал?!) Выпивали, конечно…
       И тут Аргалимов сказал… А он сидел-сидел, недоумевал-изумлялся, старался-старался влиться в это наше всё… -- Не вливалось у него. И он сказал: «Вот я удивлён. Ведь я знаю; и я воспитывал так своих детей, -- Наш Поющий Поэт (он так уже сказал: «Наш») это всегда веселье, весёлый свет – сияние жизнелюбия. И что же я слышу и вижу сейчас! Тоска и грусть. А нельзя ли что-нибудь…»
       Поэт встрепенулся над гитарой. Брови высоко на лоб – там простор, куда взлетать. И тут же брови вниз за очки в собранную хмурость. И на гитаре вмиг возник аккомпанемент примитивный темповый частушечно-куплетошный: «Как на нашем на парткоме шум и тарарам! / Появился в нашем доме барахло и хам. / Был простой Никита Фролыч, не хужей людей. / Оказалось, эта сволочь стал прелюбодей… -- У всех лёжа – у него стоит…» -- И пошёл рубашить знаменитый и замечательный ультра-пародийный шлягер про советскую недопустимость индивидуальности и – спасите-сохраните – похожести на западных, на других нормальных людей. – «Он, двурушник-цереушник, западный наймит. / А ведь вроде при народе честный онанист…» -- И так всё в «особо извращённой» форме. А мы все сконцентрировались в ритм, в слова певца, в руку его над струнами, в дырку на гитаре… И там заключительные слова: «Не допустим! Запретим! / Мы не спустим! И вам не дадим!..» -- И Поэт поднял сияющий взор. Как циркач, скрутивший трюк: ап! И все вдруг взглянули на того, кто заказывал музыку… Но! – «И вмиг его не стало…» -- Пусто. Нету. Нет. Ни его, ни девицы. Когда успели исчезнуть?
       А мы добротно «приняли» тогда… Повеселились.

       …Много, много лет позднее вышел случайный разговор с красивой и скромной женщиной. – Аргалимов?.. – Она сделала паузу при застенчивой улыбке. Она рассказала, что в юности тренировалась у тренера Аргалимова. Лёгкая атлетика. Долго тренировалась. Высшее спортивное мастерство. Хороший тренер. Добрый и хороший…

           …………………………………………………….

       …Был большой юбилей знаменитого Колмогоровского Интерната – Физико-Математической Школы при Московском Государственном Университете имени Михаила Васильевича Ломоносова – ФМШ… В связи с этим событием, всем «интернатчикам», преподавателям, ученикам, когда-либо работавшим в Интернате или учившимся в нём, было предложено написать свои об этом воспоминания или что-нибудь.
       «Что-нибудь» написал и я. Мне посчастливилось работать в этом учебном заведении на заре его существования. – Учителем физкультуры.
       В своём теперешнем, слегка обновлённом писании про ЭТО, фамилии некоторых персонажей того далёкого былого я изменил. Некоторые имена-фамилии не упомянул. – Поостерёгся огорчить их обладателей. Но те, кому зачем-то захочется «вычислить», кто – кто, легко смогут это сделать.
       Воспоминания и «что-нибудь» были написаны специально к событию юбилея и для «своей» специфической «университетско-интернатской» аудитории. Но тут я вздумал переделать написанное тогда в рассказ для всех и безотносительно к «событию». В рассказ, касающийся интересного и выдающегося цивилизационного явления, которым оказалась… «Спец-школа интернат №18 Мосгороно при МГУ».
       Интернат возник в начале шестидесятых прошлого века по инициативе великого математика академика Андрея Николаевича Колмогорова. Вместе с рядом других академиков, физиков и математиков, самых выдающихся, задумано было создать специальную школу для обучения в старших классах по специальным программам особо одарённых в области физики и математики детей. Детей этих собирали – отбирали! – на просторах родины чудесной – по всему-всему Советскому Союзу. Отбирали при помощи проведения всесоюзных олимпиад для школьников. А также устраивали свои университетские конкурсно-экзаменационные научно-педагогические экспедиции (сами профессора со своими аспирантами, университетские преподаватели в них скитались по всему Союзу) для поиска и привлечения на учёбу в Интернат самых-рассамых гениальных старшеклассников и старшеклассниц. В самых заповедных и далёких уголках нашей родной Азиопы искали таких и находили.
       И все привлечённые на учёбу в Интернат были… -- ну что там говорить, -- действительно юными гениями!
       А разместили Физико-Математическую Школу на тогдашней далёкой окраине Москвы в районе Фили-Кунцево в стандартном интернатском учебно-жилом комплексе из трёх невзрачных блочных корпусов. Корпуса имели вид кубиков.
       «Мы живём в Филейной части Белокаменной Москвы, мы работаем по части укрепленья головы…» -- Это слова шуточного, но пафосного гимна ФМШ, сочинённого в те мифические времена начала существования ФМШ его певцом, Поющим Поэтом, который там преподавал тогда изящную словесность до своего оттуда изгнания… -- «Здесь при помощи разных дядей мы стараемся дружно, чтоб – до семи законных пядей довести наш бледный лоб…» -- И припев: «Привет тебе, о «фэ-мэ-ша»…» -- И дальше о большом научном будущем… «Лоб до лысины раздвинем, бородами обрастём…» И о трогательно грустном. Но -- вечном: «…Песни новые здесь напишут, нас забудут наверняка, но однажды вдруг услышим голос твой издалека… Привет тебе, о ФМШ, бесспорно ты всегда прекрасна. Твои четыре этажа всегда светить нам будут ясно. Твои Три Кубика, о, Спец-Республика, -- ты так невелика – но твой учёный ум и твой зелёный шум не смолкнут на века.»

           …………………………………………………….               
 
       А был, рассказывали, был действительно знаменитый Партком в МГУ, предшествовавший тем разгонам. Там на восторги о том, какое это замечательно великолепное явление Цивилизации -- Спец-интернат №18, Колмогоровская ФМШ, то есть, ну просто лучезарный лицей получился… -- был высказан парткомовский отрезвляющий резон, что был, мол, уже в истории государства Российского, был замечательный лицей, лет полтораста назад. И чем это обернулось!..

           …………………………………………….

       А совсем незадолго до этого всего, ничто (почти!) не предвещало парткома. Стояла лучезарная Оттепель 60-х. Которая показывала себя.., обещала-предвещала-сулила… Манила непрекращающимся летом…

       …Есть сейчас (в сейчасошное, теперешнее уже, вот, время) автор-исполнитель эстрадного шансона, и песен он насочинял (ярких-колоритных), может, «тыщу». И все нестоящие. Кроме одной. Зато эта… -- гимн. Про нас, для нас. («Мы дети любви, заплутавшие в дебрях славянских дремучих лесов…») В «гимне» слова-припев: «Там… вечное лето, там… вольная жизнь…»

               …………………………………………………

       (Но… Специально для малолеток… Надо вернуться в шестидесятые прошлого века, попробовать чуть-чуть рассказать о том времени, о духе того времени. В которое, между прочим, зачинался-рождался Интернат… Время это в советской истории имеет название «Оттепель»… После долгой-долгой эпохи холода сталинского гибельного террора, после смерти «Хозяина», репрессий в стране сделалось намного-намного меньше. Советский народ воспринял это обстоятельство как резкое потепление в промёрзлом климате общественной жизни и откликнулся на него некоторым вольнодумством и чрезвычайным всеохватным энтузиазмом в строительстве заново любимой страны. Огромные достижения в развитии СССР произошли именно в тот период его истории и благодаря всеобщему радостному духу, заложенному в тот период. -- Взять хотя бы космический прорыв!.. Начальство страны, однако, испугалось энтузиазма (массового), а особенно, вольнодумства (не массового), стало «закручивать гайки»: сажать неугодных. То поэта посадят, то писателя, учёного, культуртрегера или, скажем, религиозного активиста. Другие учёные, писатели, просто друзья посаженного станут заступаться за него, письма правительству станут писать, взывая к справедливости и законности, другие будут подписывать такие письма (слово такое ещё возникнет про таких: «подписанты»). Ну и пишущих и подписывающих тогда тоже туда же за посаженными – посадят… Так «Оттепель» конца пятидесятых и начала шестидесятых сменилась «Заморозками» к их окончанию. А резкий перелом от «Оттепели» к «Заморозкам» обозначило и произвело военное вторжение СССР в Чехословакию в августе 1968 года. Руководство Страны Советов дико испугалось вольной самостоятельности дружественной Чехословакии в организации там у себя своего социализма с реальным «человеческим лицом». И задавило танками великолепный уникальный социальный эксперимент, продолжение которого могло бы спасительно сказаться на судьбах всей нашей Цивилизации…)

          ………………………………………………….             

       …Вольная жизнь…
       «Дорогая моя маменька, / Здесь встаём мы рано-раненько / И несёмся, слава Господу! / На зарядку, сломя голову. / Впереди Тоток за флагмана, / За ним масса неимущая, / Позади начальник лагеря / Бьёт по заду отстающего…» -- Наше вольное лето. Летние каникулы, лагерь «труда и отдыха» под Анапой в станице Раевской, километров тридцать от моря. Палатки. Сбор помидоров и кукурузы. На море тоже ездим – на автобусе. Но не всякий раз…
       А и все сюда в лагерь заехали на этом автобусе. Большой, пухлый, старый, тряский автобус. И вот из Москвы через пол-России на нём сюда. Вся толпа – ученики, преподаватели, все – в нём. А я – на мотоцикле приехал. Сам.
       И на нём, на моциклете этом – автономные поездки по холмам кавказских предгорий. Мечта кроссмена… И тут узнаём. – По селениям здешним сельские магазинчики, «сельпо», там могут быть книги. Там такие могут быть книги, каких в Москве… -- Здесь-то их кому читать? А привозят. Вот и залёживаются. – И мы помчались. Галина Белоцкая за моей спиной, вцепившись в мой живот. Учитель русской словесности в Интернате. Была наводка – куда рулить, по каким дорожкам. По достижении магазинчиков, нечаянно получали там новые цели и маршруты. А в магазинчиках было, на что ахать… Это были маленькие и малюсенькие магазины, где была кое-какая провизия и выпивка, и хозяйственные принадлежности, гужевые в том числе, и одежда-шмотки. И – книги. Платонов, Ахматова, Булгаков, Бабель, Воннегут, Бёлль, Экзюпери… Однотомники, двухтомники… Покупали, покупали… Поехали-то так, прокатиться-взглянуть. А тут!..
       А день к вечеру, а цели и задачи множатся. И мы мчимся-носимся, магазины-то позакрываются вот. А дороги-дорожки по поймам и по взгоркам ныряют-взвиваются. И мы с удовольствием, с наслаждением… Скорее, скорей-скорей! И успеваем. Книги стопками на багажник железненький привязываем. Но тары нет и верёвочек мало. Мы же только взглянуть-прокатиться…
       Трах! – оглянулись, нескольких книг на багажнике нет. Булгакова, вот, нет. Развернулись – искать. Некоторые книги нашли, валялись потерянные у дороги. Булгакова не нашли. Ажиотаж свой сразу погасили. В предзакатном красноватом красивом свете катали и катали по дорожкам, где ездили уже. Зыркали по сторонам, сканировали дороги. Нет. И утром снова проехали и не нашли. Усвоили навсегда: с Булгаковым суетность недопустима…

       А книги эти, глянешь, бывает, и сейчас – потёртые жемчужины библиотеки.
                ----------------------------------------

       Чудеса перемещений в пространстве. Механиком чудес и пилотом перемещений был Виктор Васильевич Левин. В Интернате было два автобуса (на них перемещались) и при них шофёр Виктор. Большой и добрый. Автобусы: большой и маленький. На маленьком в повседневной жизни-работе Интерната Виктор возил директрису Раису Аркадьевну. Большому автобусу – большие плаванья с большим числом пассажиро-матросов.
       Но случилась дальняя поездка и маленькому автобусу. Это был 1967 год, ноябрьские праздники, пятидесятилетие Октябрьской революции, вообще-то. На эти осенние дни предполагались маленькие каникулы. На эти каникулы ученики разъезжались по домам, но нескольким ученикам уезжать оказалось некуда, и для них устраивалась эта далёкая поездка на этом маленьком интернатском автобусе. В Таллин. (О! «Далеко ли до Таллина?») Пилотировал, конечно, Виктор Василич. Остальной личный состав экипажа?.. – Примерно одинаковое число учеников и педсостава подобралось. Вспоминаю не чётко, но – Руслан Невский (как главный воспитатель, обязательно), математики – Гайдуков, Гордеев, литературные дамы, кто, не помню, врач – Людмила Михайловна, ну и я.
       Подъезжали к Таллину к вечеру. Долго втягивалась дорога в пригороды. По сторонам красивые каменные коттеджи или виллы, пожалуй. Нам непривычно. Слабый свет в окнах кое-где. Ни души снаружи. Потом Город. Тоже затемнённый. Тоже безлюдный совсем. Какая там праздничная иллюминация! Остановились где-то в центре, и наши дамы сразу юркнули в город в энергичной надежде что-то прикупить: Таллин – почти заграница. К нам, ожидающим, подошёл серьёзный военный десантный патруль, объяснили, что небезопасно. Что к празднику здесь у народа отношение своеобычное (это совсем не их праздник), а нас могут посчитать носителями этого «не их» праздника и всякого с ним связанного. Постояли вместе с патрулём. Дам не было. С одной стороны, с другой стороны, с третьей доносилось многоголосое маршевое пение: из гарнизонов, где маршировали, голосом обозначали советское армейское присутствие…
       …В здешний интернат, в точку нашего назначения, дорога дальше через город и тоже через долгие предместья, виллы, где мягкий свет индивидуального уюта в окнах, -- на окраину… А в интернате здешнем на этажах холодный тёмный неуют и осадное положение. В коридорах  едва слышная музыка. За запертыми дверями девочки-мальчики выпивают в безнадёжной опаске. Празднуют.
       Ну – заехали! Кому из начальства в голову-то пришло в Эстонию устраивать поездку на самый советский праздник «Седьмое ноября»? Но здесь кому-то из наших приходит в голову контр-экспресс-идея: ехать наутро, -- рано ехать, в Ленинград в гости в тамошний физико-математический интернат, который вроде нашего. Они нас там не ждут, но (все уверены) примут наверняка. И задолго до рассвета мы подхватились и – надо же ещё и город Таллин посмотреть. – Тьма. Льёт ливень, глянцево блестят чёрные булыжники мостовых и стен. «Бана Таллинн» (правильно?), Средневековый город, узенькие улочки, удивлённейшие взгляды редких милиционеров, приходится даже объяснять, зачем-куда несутся эти полтолра-два десятка дете-взрослых…
       Однако стала подтягиваться в центр города демонстрация. Странная, правда: толпы в национальных костюмах в разных, поют национальные песни разные, весёлые, дружелюбные, ни на кого не обращают внимания. Никаких лозунгов… А нам пришлось изловчаться и опять объясняться, чтобы пройти к оставленному автобусу: улицы-то стали перегораживать… А потом – вжик, ух, по прямой, и мы в Питере, и в интернате там нам простодушно рады, ну прямо, как подарку нечаянному, и разместили в своём спальном общежитии, накормили…

       А атмосфера в Ленинграде своя. Ленинградская. Праздничная, развесёлая, раскованная, ироничная… Вечером оказываемся на Кировском мосту. Здесь надо смотреть салют (посоветовали). Ждём, ждём, ждём. Толпы ждущих прибывают и прибывают, и уплотняются, но мы-то давно уже у перил. В серединной части моста. Смотрим в сторону Петропавловки, там у воды на песке пушки в ряд – не счесть, сколько. Большущие такие пушки. Ждём. И веселится и ликует весь народ кругом, тоже ждя. И!.. – это был салют салютов, другого похожего не видели. Вдруг страшно взбабахнули пушки и стали стрелять и стрелять, бабахая и бабахая, залпами, фейерверками, накрыв Неву дымом и страшным грохотом. А сквозь дымы и фейерверки вверх по Неве к нашему мосту на боевом ходу несётся военный здоровенный катер, паля вверх скорострельно из всего своего боевого вооружения. Фейерверками. Над ним огненный фонтан, зарево, марево. И к нам, под мост, под нас. Никак не изменяя интенсивности огня. Промчался. На мосту дым, огни-блёстки, визг. Кажется, никого не обожгло.

       Ходим по Питеру. Ходим с учениками (экскурсии), ходим без учеников (одни педагоги; не экскурсии). Город этот явление аномальное. Аномально-гуманитарно-позитивное. Питер не анти-режимный, он «не-» и «вне-». «Анти» -- это нечто в конкретной точке, дави, режим, и растирай! – А «не» и «вне» -- размыто и разлито много где, перетекает, наполняет собой многое. Поди, режим, управься. Управляется, конечно, но это его управляние с этими «не» и «вне» подрывает его режимье здоровье.

       …Рюмочные на Васильевском Острове. Столики и стойки. Простая гранёная рюмка, бутерброд – чёрный хлеб с селёдкой. Другие, тоже, бутерброды есть – посерьёзнее. Водка в рюмку тебе налита… Холодный серый свет за полуподвальными окнами. Тёплое солнце в душах и лицах – друг другу обращённых.
       И вот, Питер вокруг -- Питер и дух Питера. Улицы. Питерцы. Как они такие там сами по себе состоялись?..

       …Ленинград, вечер, огромный дом культуры где-то в центре. Там даёт представление Студенческий театр нашего МГУ. Нам не попасть. Там – «лом». Болтаемся вокруг. Из ДК выходит-выбегает большая красивая счастливая тётка. Ну – красавица. И – большая. И – к Невскому. И – целует его, понравился он ей, настроение у неё такое. – А как Невский может не понравится-то?! -- И целует так, что вот-вот всосёт его целиком: Невский-то – маленький…

       Особое дело, заходившись вечерами, ночами возвращаться в наш Ленинградский интернат. Он на далёкой, далёкой окраине. Это вот если Кировский проспект, его азимут продлить в бесконечность… И, если там вдруг уже граница с Финляндией, -- …удивления не будет… В те края ходит трамвай. Но ко времени нашего возвращения, -- только трамвайные пути. По ним и бредём. Бывало, настигал страшноватого вида ночной ремонтный трамвай. Просились. Подвозили. На грузовой платформе…
                ---------------------------------------------

       И опять, и снова – наши Три Кубика в Филейной части Белокаменной… Спец-интернат номер восемнадцать Мосгороно. – Спец-Республика! И вот уж точно любимый благоговейно вечный наш (наш!) термин «спец» здесь звучит как «анти-», «не-» и «вне-» -- вместе. Только так и громко!..

       …В стыке междукубических пространств -- спортивный зал. Возле зала комната преподавателей физкультуры. Как положено. В комнате диван и стол. На диване отдыхается во время ночных дежурств. Они довольно часты. На стол, бывает, ставится… Комнатка эта – эпицентр спец-педагогического интернатского духа. Сюда заходят… -- нет, нет, не все. Руководство редко, с придирчивостью и робко. Здесь… -- педагогическая элита? – Элита!.. Все флаги в гости? – В гости!.. – В общем здесь всем бывало хорошо!

       Техническая «элита» тоже захаживала. Колоритные всё персоны.
       …Водопроводчик. Молодой вполне себе мужик. – Натуральный разбойник с виду. – Он неподалеку в деревне обитал, -- внутри Москвы полно деревень тогда было, -- бурно промышлял ранней редиской и всяким таким огородным, но видом и повадками – будто сам «редиска» и промышляет не овощами… Как-то мне: «Слушай, мы там у нас, в деревне у нас, нечаянно… В общем, мотоцикл такой, как у тебя. Ты приедь, посмотри. Возьмёшь, чего тебе надо. Нам-то он никак. Его ж разбирать надо же. Ты себе возьми, возьми что надо, всё.» -- Что за мотоцикл? Почему разбирать? Почему я «всё возьми»?.. Не понравилось мне это всё, кражу я заподозрил. И мародёрство тут. И не ехал. А он звал и звал. Торопил. – «Ладно. Приеду, посмотрю.» -- Поехал очень с неохотой. Еду, еду уже. Вдруг лёгкий, незначительный удар по ноге. Нечаянно взглянул – здоровый кусок стекла в голени моей торчит. Острый. Вынул, поехал в больницу зашивать, в деревню к водопроводчику уже не поехал. Всё. Про мотоцикл, который разбирать, разговоров больше не было. Но с упрёком на меня он всё поглядывал. Хотя отношения своего ко мне не изменил, хорошо ко мне относился… А был ли этот мотоцикл-то? Может он так меня заманивал огородные дела свои показать? Похвастать. Очень он гордился своим овощным хозяйством: «В четыре утра только надо… А с вечера ещё… И пучки, пучки… На базар… Знаешь, сколько…» -- И добрый был. Очень даже…
       …Сапожник. Немолодой. Недовольно замкнутый всегда. Узко сидящие глазки следят с пристальным вохровским презрением. Рассказывал, что войну (Вторую Мировую – для малолеток) провоевал в заград-отрядах. – «Если бы не мы, войну не выиграли бы. Всё благодаря нам.!» …Но злого ничего не делал. А, что попросишь, -- пожалуйста.
       …Кастелян был (или он там кто). Немолодой тоже дядечка. Приторно-ласково-учтивый. Бархатно-обходительный. Рассказывал, что в войну служил дворецким у композитора Дунаевского. И всю войну так служил. (Вторую Мировую – для малолеток.) А как служил, -- не рассказывал. А был всегда – добрым.
       …Столяр. Немолодой. Всем делал торшеры. За совсем недорого. А торшеры!.. – Со столиком деревянным, отфанерованным ценными сортами дерева, набранными в мозаику, с шахматной доской на столике. Отполировано, отлакировано… И добрый сам такой.
       …Завхоз. Немолодой симпатичный дядька. Доброжелательно-подозрительный. Но! – вся наша интернатская туристско-походная экипировка – его достижение. Очень хорошая экипировка, полнокомплектная, комфортная. Хоть не возвращайся из походов. (Чистосердечное признание: кое-что «замылил», не вернул – списали. – И долгие годы после Интерната путешествовал с маленькой палаточкой и спальником. Оттуда.) …Был завхоз благодушным и добрым.
       …И – царь горы, сам – гора, Виктор Васильевич Левин. Лет чуть за тридцать было ему тогда. В полном расцвете сил. Большой и начинённый благожелательным остроумием. Которым он палил, как тот праздничный катер на Неве. Но не непрерывно, как катер, а только впопад. Хотя часто. И чувствовалось, что «боезапас» у него всегда полный.
       Я и тогда (как и сейчас) постоянно что-то писал-записывал. А если кто пишет, даже в уголке украдкой, -- но видно же, окружающие тут же: – Писа-атель! Но Виктор Василич был к этому моему… недостатку вполне иронично одобрителен. – «Ну, ты, Хэмингуй Тургеньевич!.. Или ты Тургений Хэмингуёвич? Убирай свои охотки записьника, стол сервировать надо… А, может, на мотоциклетке и в гастроном ещё сгоняешь? За «ещё».»
       Нет, нет, нет! – Возлияли не часто. Не вру. Хотите верьте, хотите нет. Но события эти каждый раз были такими радостными, что хочется и хочется их вспоминать.
       И часто, и всегда был Виктор Василич – добро-спасательно-помогательным… А каждый живущий, сам-то, – вот, каждый сам про себя --  часто и не знает даже, что надо ему помогать: каждый сам в проблемах своих зарылся, потерялся, пропадает в них уже. – И… Виктор Василич вдруг – явится, поможет, вытащит, и окажется, что так это было нуждающемуся в помощи необходимо. А уж если попросить, -- целая программа спасения будет.
       Такой огромный добрый ангел.

       …Все были начинены, напитаны литературой. Увлекались Платоновым. Сыпали цитатами. – «На сорока осях…»… «Подводные лодки склепать – жести не хватило.» Всё к месту приходилось.
       Математики Гордеев, Гайдуков – у тех Булгаков, Пастернак, Цветаева. И всё у них Кот Бегемот… А у Василича – Коровьев да Азазелло.
       …Хаживали и в шашлычную на Никитской. Очень хорошее было заведеньице. На незначительные учительские деньги напироваться можно было празднично…
              -----------------------------------------------               

       Да! А я-то сам-то как сюда попал? Как в Интернате оказался? – А вот… Жил-не-тужил. В тумане зари юности. Обретаясь на должности инструктора физкультуры в системе ДСО «Спартак» и выступая за «Спартак» в своём спорте – это прыжки на лыжах с трамплина и лыжное двоеборье. Двоеборье – это когда после прыжков бегут лыжную гонку, и всё в один зачет. Такая у меня специализация…  Не тужил, да тужил. По педагогике. В глубине души. – Поэтому, в производственных коллективах, куда формально был приписан, налаживал физкультурно-спортивно-массовую работу. Реальную. (А мог ничего не делать, только выступать себе за свой «Спартак».) А я-то -- тут плаванье, там ориентирование, бадминтон, лыжи. Тянуло к реальной спортивно-педагогической работе. – Что аномально, конечно, при такой вальяжной жизнеустроенности… И тут друг, близкий  друг, мне и говорит… -- А друг сам биолог и врач, работал тогда в Университете (в МГУ, то есть; я-то до сих пор – закоснел, понимаете, -- только МГУ университетом и называю; cейчас-то всё – университеты; а если не «университет», то уж «академия»), и друг работал там в лаборатории Кафедры Физического воспитания. Лаборатория – интереснейшая! Занималась проблемами физиологии (то есть здоровья) людей умственного труда. Поэтому значительный объём своих исследований – обследований -- проводила с контингентом учащихся ФМШ и на базе ФМШ. (Который, натурально, при МГУ.) Поэтому друг знал, как там что в Интернате. -- И вот он говорит, что там, в Интернате, освобождается место учителя физкультуры: коллега уходит «на повышение». – «Ты как?» -- Как – как? Прельстился тут же! Пришёл к Раисе Аркадьевне (директору ФМШ), и она сказала: «Да».

       Предшественник, на место которого я пришёл, прекрасный человек и педагог Геша Калакуцкий. И он – давний до этого всего мой приятель, потому что и коллега по спорту: он тоже прыгун на лыжах и двоеборец. (Мастер спорта.) Вместе прыгали-гонялись. Такое вот совпадение. А на повышение он ушёл в тот же «Спартак», откуда ушёл я только что,  только он-то туда уходил в высокий аппарат на управленческую должность. А в Интернате он преподавал физкультуру, наверное, с самого начала бытия этого Заведенья.
       …Вот его рассказ (мой пересказ), штрих-зарисовка: «Снег. Зимнее поле. Вдали лес. По полю на лыжах бежит академик Колмогоров. Лыжню торит, между прочим. За ним длинная разорванная с перерывами цепочка лыжебежцев. – Ученики Интерната. – Мало, кто поспевает. Много, кто растянулись и отстали. Академик не оглядывается. Не замедляет хода. Прёт и прёт. (Ему в эту пору за семьдесят, между прочим.) – Это он лыжные походы такие устраивал – к себе на дачу.
       Физрук в конце арьергарда залавливает отставших-отпавших. А ведь надо и не потерять лидера и путь! Не потерять…
       Но все доходят. В прямом и переносном смысле. И, совершенно, упадно, усталые, -- согреваемы и кормимы на даче у Академика.

       «И вот я здесь», как пелось; и, как пелось там же, «это не жизнь, а сказка, доложу я вам». – Работать (и жить!) в Интернате.
       Физкультурно-спортивная жизнь в Интернате была мощной! Так сложилось-задалось. (Смехом расшифровывали названье Заведенья: «ФМШ -- Футбольно-математическая школа». Причём не только в сфере Интерната так говаривалось, а и за сферой далеко.) И мы, «физруки», горды и горды тем, что мы эту жизнь так складывали и задавали. Но и ещё был главный, пожалуй, автор этого «задавания» -- интернатовский доктор Людмила Михайловна… Штука тут ещё в чём: вот гениальные интернатские дети, они собраны (избраны!) со всех краёв-провинций эсэсэровской земли, из глухих даже её углов. И вот они – выдающиеся. – В науках. А там «в углах» считали (часто) что, если выдающийся, значит ненормалный, если ненормальный, давай освободим его/её от физкультуры. (В науках-то, ладно, пусть шуруют, раз уж такой/такая, как есть.) И вот и ходили некоторые до ФМШ всю школьную карьеру в «освобождённых». По медицинским показаниям, как бы. А тут… (Кстати, среди таких освобождённых оказывались здорово спортивные персоны: это в школах своих они на физкультуры свои не ходили, а вне школ вовсю в футбол гоняли, да по крышам, по оврагам!) Так вот. Тут у нас… -- своё медицинское обследование, Людмила Михайловна, вот. -- Где патологии у гениального ребёнка? – Нет патологий. Противопоказания? – Нет. – В строй вместе со всеми на физкультуру! И пошли. И с удовольствием… Если изредка случалось у кого-то что-то со здоровьем не так, -- корригирующие занятия по специальной программе. Физкультура тоже.
       Физкультурный, -- плавно и плотно переходящий в спортивный, -- дух в Интернате был всеохватным. Тон и фон спортивно-оздоровительный. А генерировался он и исходил из той самой точки-эпицентра… В которой и мне посчастливилось обрестись, и оттуда бессчётное число раз стартовать для работы в паре с замечательным преподавателем нашего предмета Олегом Панфиловым… Первое – зал. Игровые уроки, баскетбол, в первую очередь, волейбол; и гимнастика, и атлетическая подготовка… И дальше, дальше… -- Интернат окружали тогда привольные пространства, которые рассматривались, конечно, как спортивные. Сразу возле интернатских «кубиков» -- свой большой стадион: полное травяное (!) футбольное поле. Самодельное. Самодельные сектора для лёгкой атлетики… Олег – легкоатлет. (Мастер спорта.) Специализация – бег, средние дистанции. Лёгкая атлетика – «королева спорта», бег – первый принц «королевы». Так что бегали и бегали. Но Олег ещё и прекрасный методист и великолепный знаток спорта. Так что и метания, и прыжки… И – футбол, футбол, футбол… А я – страстный любитель любых занятий по физической подготовке, красиво сочинённых и проведённых. От созерцания такого события (занятия, урока, тренировки) я получаю наслаждение, наверное, большее, чем любой театрал от любимого представления. А уж быть участником, автором, соавтором таких занятий!.. К тому же, при всей своей лыжности, я обожаю также многие разные виды спорта и обожаю им обучать…
 
       Дальше за школьным стадионом – пойма речки Сетунь. Здесь на нижней её террасе ещё одно большое наше футбольное поле ещё лучше нашего верхнего. Здесь пасутся коровы. Правда, газон поля от этого всегда ровно подстрижен. А мы всегда зачищаем поле от кочек и «кучек». И на этом поле – главные матчи. Самые главные – преподаватели против учеников. Очень серьёзные игры с полной (и больше) отдачей игроков со всех сторон. Если в противостоянии ученики – учителя, выиграть трудно всем, значит учителя --  неплохие учителя. Игры в любую, разную, погоду… -- В солнце и в дождь-ливень на скользком поле с лужами!.. – Толпы интернатских, ученики, учителя – болеют… Поющий Поэт Юлий Черсаныч всегда в нападении, самоотверженный до невозможности. Изредка терял очки. Олег Панфилов – играя в нападении, работал по всему полю. Пробивая мяч головой, (а он тоже в очках) подлавливал очки, как бы предваряя удар. Играл головой очень мощно, далеко. Ногами ещё мощнее…
       Автор этого текста играл, как правило, в полузащите или в защите, старался кормить мячами первую линию. Очень старался.
       …Ну, не помнится сейчас, где ещё играл кто, хотя игры живут в памяти, как с позавчерашнего дня: удачи, неудачи, солнце, дождь, падения в лужи, вывихнутый палец… Отчаяннейшая самоотверженность всех.

       …Зимой пойма Сетуни с изрезанным рельефом её берегов – лыжный полигон, лучше не пожелаешь. И – побежали… И тут-то я главный солист. – Вверх-вверх в подъём, тяжеловато, но надо; вниз-вниз – лихо-лихо – стоять-стоять. Вот этому тут я и учил…

       …А ещё походы. И на лыжах, и летом с палатками. А в походах – что? – Встречи случайные с родиной, с народом. С историей.
       …Встали как-то лагерем под вечер. Красивая поляна. Палатки. Костров не разводили ещё, не успели. Тут из тёмного леса на встречу с нами, -- вот хотелось ему, видно, встретится с нами, рассказать нам что-то; некому, может, больше рассказывать, -- мужичёк невзрачный пожилой. И, вот, говорит ни с того, ни с сего, что вот здесь, где мы сейчас, лагерь был. – Какой? – С проволокой, с вышками лагерь. Большой. Но временный был тот лагерь, сборный, потом его не стало. А он сам, рассказчик этот, к нам пришедший, в нём был, в этом лагере. В 1940-м. И потом год сидел в тюрьме под расстрелом. По указу Калинина. – А Калинин-то считался советским народным старостой, который всем помогает… – Да-а, Калинин. Его подпись была. Год сидел под расстрелом. -- Долго он так и так повторял про этот «год под расстрелом», очень тяжело, видно, дался ему тот его подрасстрельный год… Кто-то из других советских вождей выдернул его почему-то из-под того калининского указа, из списков тех расстрельных, и он случайно уцелел. Такая «обыкновенная история». А теперь его никто не слушает. Никто нигде. А мы, вот, всё-таки слушаем… Неожиданные его рассказы.
 
       …И потом ещё походы, и ещё, и ночные, конечно, костры. И… хорошо жарить хорошие сардельки на хорошем костре на прутике. Говорить: «Мы – сардельеры!»… И песни. Много было тогда хороших песен… А был в то время ученик по фамилии Комаров. Очень спортивный был парень. Хороший хоккеист. И ещё изумительно копировал Высоцкого. Тогда это был «ранний Высоцкий». – «В заповедных и дремучих / Страшных Муромских лесах…» -- Нет, очень много хороших песен было тогда…

       И вот в такой-то активно спортивной обстановке, и те, кто и до Интерната были физкльтурно-спортивными, и те, кто такими до Интерната не были и в Интернат поступали, ну, совсем неспортивными, здесь… -- здесь все вундеркинды погружались в интернатский спортивный «стиль и дух», тонули безвозвратно. Становились не только гигантами духа, но и «гигантами» тела. Многие-многие потом свою телесную культуру культивируют всю жизнь. И сами с собой, и проповедуют-несут её в массы. Культура-то она же и – физическая культура. Для физиков-математиков и для прочих.
       Потом-потом в Университете, вот, -- а я в нём с тех пор и до сих пор обретаюсь – встречаю и встречаю таких «утонувших».
                ----------------------------------------

       Лаборатория… МГУ…
       (Лаборатория при Кафедре Физического воспитания, позднее была передана Биофаку, кафедре физиологии человека и животных).
       Это была уникальная в Мире лаборатория, которая изучала особенности физиологии (здоровья) людей умственного труда. Может быть, что нет и не было нигде подобного научного формирования, которое занималось бы прицельно таким направлением исследований, – как эта замечательная лаборатория. Тут дело в том, что, если человек осуществляет большой объём умственной работы, при этом выполняя небольшой объём движений или вовсе почти не двигаясь, органы и системы органов его организма начинают функционировать ненормально, нездорово. Они как бы ухудшают свою автономную управляемость. А если такая жизнь без движения и с большой постоянной умственной работой-нагрузкой продолжается сколько-то долго, у ведущего такую жизнь могут происходить уже и изменения не только в функционировании органов, но и в состоянии их тканей: так называемые, органические нарушения и изменения. (Вот, например, в сосудах.) Многодуманье в сочетании с малоподвижностью обеспечивает устойчивое нездоровье в организме. (Следует сказать, что даже и такие изменения не обязательно необратимые, а самое действенное средство их обращения к норме опять – движение.)  Штука тут в том, что филогенез формировал и сформировал человека – биологический вид -- в необходимости движением решать проблемы и задачи житья-бытья. И очень хорошо его приспособил так их решать. А наша любимая Новейшая Цивилизация посадила огромное множество людей неподвижными в кресла и обрекла всё думать, думать, думать…
       И любимая Цивилизация – тоже (по-своему) любит своих любимцев любящих её -- обрушивает, и обрушивает на них стрессы и стрессы. С эмоциональной и интеллектуальной перегрузкой. Любимцы приспосабливают и приспосабливают себя к преодолению стрессов. Но! – адаптационная стрессовая реакция может пойти либо по пути угнетения и деструкции персоны-организма (это – дистресс), а может – по пути преодоления и победы (эвстресс). Во втором случае, к тому же, развиваются адаптационные возможности особи. – Которые она станет исползовать для преодоления новых стрессов. (Скучно?) …Так вот движение – включение движения в систему жизни интеллектуала – чрезвычайно помогает состояться и закрепиться стрессовой адаптационной реакции по схеме эвстресса. (Отсутствие движения предрасполагает к дистрессу.)
       … Один из очень больших академиков в очень высокогорной лыжной хижине как-то в ночной беседе сказал, что если бы не горы и не лыжи, его научная продуктивность была бы в три раза ниже.

       И вот сотрудники лаборатории исследовали медико-биологические аспекты состояния пролетариев умственного труда. – С их детских лет до седины. Интернатские вундеркинды – на первом месте, естественно. – По возрасту… Исследовались изменения в состоянии здоровья при воздействии разных факторов. Которые или усиливали отклонения в здоровье, или, наоборот, корригировали его нарушения.
       Тут общая картина примерно, какая. – Образно: если все старания организма уходят на думанье, ему не до забот о его (своих) автономных функциях. Наступает их разброд, разлад управления. – «Вегетативные дисфункции» – общее название этого комплекса неблагополучий. На первом месте разлада – наиболее лабильная и самая важная в обеспечении жизни – сердечно-сосудистая система.
       Самым сильнодействующим средством, нормализующим состояние вегетативных систем организма, то есть его здоровье, оказалось – движение. Если в жизненный цикл обездвиженных интеллектуалов вводить движение в достаточно больших объёмах, они оздоравливаются. Хорошо для оздоровлеия – почти любое, всякое движение. Но особенно хорошо, действенно, технологично, физиологично – использовать средства и упражнения из арсенала (огромного) физической культуры и спорта. Ведь они специально направлены на управление физической кондицией человека. И плюс дозированность, регламентированность, эффективность воздействия.
       Сильнодействующее средство… А главный алгоритм использования сильнодействующих средств – высокое качество моделирования технологии соответствия средств – задаче и условиям. В нашем случае, требуется хорошо знать инструменты воздействия – средства физкультуры и спорта – и природу патологий, на которые направляются эти воздействия.
       Вот лаборатория и занималась этим «высоким качеством», энергично исследуя проблемы и оперативно предлагая действенные рекомендации выхода из проблем.

       То было время повального увлечения бегом. Бег трусцой. «Бег от инфаркта.» «Бегом от инфаркта!» -- Такие были лозунги. Но стали возникать случаи – «прибегания» к инфаркту. И разговоры, разговоры о таких случаях. И врачи всполошились, стали затаптывать идею оздоровительного бега. Запрещать… А штука (например) оказывалась вот в чём: простодушный неспортивный интеллигент начинает оздоровительно бегать. И резко начинает чувствовать себя неплохо. – Ах-ха! – Давай, чтобы «неплохо» было больше. Вместо отдыха между беговыми занятиями вставляет ещё дополнительные. Больше бега! Выше интенсивность! (Простодушный и волевой.) А не готов к таким нагрузкам. Ну и – приехали. К синдрому перетренировки (в лучшем случае)… То есть, в использовании сильнодействующего средства – бега -- необходимо было скурпулёзно выполнять продуманную и рекомендованную специалистами программу постепенного, долгого вхождения в бег и дальнейшего беганья.
       Или вот. Тогда тоже (как и сейчас) были модными занятия с отягощениями, тоже люди «качались», тоже пытались украшать тело красивыми мышцами при помощи их накачивания. «Культуризм», называлось или «культуристика». (Теперешние «бодибилдинг» и «пауэрлифтинг».) …А тут надо рассказать вот что. Одной из характерных реакций в ответ на хроническое воздействие умственного напряжения оказывается хроническое напряжение скелетной мускулатуры. Мышцы думателя устойчиво зажаты. А мышечная гипертензия способствует возникновению и поддержанию гипертензии сосудов. – Гладкая мускулатура стенок кровеносных сосудов увеличивает свой тонус. Сосуды становятся недостаточно эластичными, жёсткими, сердцу трудно толкать через них кровь. Но оно старается: надо… -- Это механизм «построения» гипертонии. (Один из типичных.) – Чем помочь? – Движения (упражнения) циклического типа, где преобладает фаза расслабления: плаванье, бег. Слабая интенсивность, длительная нагрузка. – Циклические чередования напряжения и расслабления скелетных мышц помогают проталкивать кровь через периферические сосуды, массируют их и расслабляют. Облегчают работу сердца. При длительном регулярном аккуратном применении, гипертония… -- уходит.
       Если же интеллектуал упражняет свои мышцы движениями, где преобладает натуживание, хорошего можно и не ждать.
       …Студент. Красавец. Амбал. Но очень складный, залюбуешься. Гипертония. И отягощения. Бросать не хочет. Занимается серьёзно. Приходится дать рекомендацию: в завершающей части каждого спортивного занятия с отягощениями – достаточно большой объём движений с преобладающей фазой расслабления. Плаванье, бег. Тогда мышцам будет возвращена спасительная способность расслабляться. И вслед за ними – сосудам.

       Лабораторией руководил замечательный человек и учёный – Вольдемар Эргардович Нагорный… Инженер, и в технике невероятно разносторонний… Спортсмен, горные лыжи и прыжки на лыжах с трамплина. (Мастер спорта.) Тренер, тренировал сильнейших спортсменов страны. На Воробьёвых горах тогда была «Горнолыжная спортивная школа молодёжи» (ГЛСШМ). Где все спортсмены спускались по трассам на лыжах со всех склонов Гор и прыгали на лыжах со всех воробьёвских трамплинов. Такая интересная универсальность давала чудесные результаты. Призовые места на Олимпийских Играх и Чемпионатах Мира. И в горных лыжах, и в прыжках с трамплина. Их занимали воспитанники Вольдемара Эргардовича.  Кроме того, он оказался единственным нашим теоретиком горнолыжного спорта, которого признавали и признают на Западе…
       Результат такой успешности (вполне стереотипический) – высшая спортивная номенклатура «сожрала» великого тренера. Он ушёл из спорта. Пришёл в Университет, в науку, в биологию. Основал уникальную лабораторию. Вот, эту самую, с направлением изучения физиологии людей умственного труда. Лаборатория занималась актуальнейшими проблемами, ведя красивые исследования с изящными методиками. Собирала, притягивала, привлекала замечательных учёных. Корифеев в разных областях знаний. – Яркий, живой очаг науки. – Постоянно выдавала толковые рекомендации, -- как оздоравливаться интеллектуалу. (Для школы, для студентов и дальше, и старше.) В частности и в особенности, как это делать средствами физической активности.
       Результат – стали его «сжирать» -- свои, университетские, биофаковские. Те, кто закоснел в своей научной высокости. А Нагорного они считали выскочкой, придумщиком невероятного…
       Пример. Если воздействовать на кровеносный сосуд некоторым агентом, то отдельный, выделенный в препарат, сосуд реагирует на воздействие этого агента определённым образом, а сосуд в целостном организме выдаёт противоположную реакцию. – Ну, разные управляющие механизмы воздействуют на сосуд в том или другом эксперименте. Оппоненты Нагорного занимались изолированным сосудом и знать ничего не хотели. Но это так, только один из примеров.
       В лаборатории гостевали фантастически интересные персоны. Академики. Биологи, медики, авиационные конструкторы, математики, физики. Конечно, Рэм Хохлов ставший ректором МГУ. Ну и не академики. И олимпийские чемпионы. И не чемпионы. И присутствие, и участие в делах лаборатории многих и разных учёных, и совместные работы в научных и медицинских центрах, и многочисленные выдумки Шефа, реализованные в программах лаборатории, делали научный дух в лаборатории мощным и… -- весёлым!..
 
       Нагорный ушёл из жизни рано. Горький парадокс: человек, который конструировал здоровье для всех, не сделался долгожителем…

       А мне довелось работать (посчастливилось!) в его лаборатории под его руководством. Прекрасное тоже было время. Это после того, как Елена Гургеновна, завуч ФМШ, сказала мне «Нет». – Такое было изгнание (стандартное): оставлялась лишь половина учебной нагрузки (на копейки не выжить!) и неудобное, разорванное по часам, по дням расписание. (Это когда нашего Поющего Поэта Юлия Черсаныча из народного образования выгнали и стали довыгонять из Интерната тех, кто с ним дружен.) И, ну, -- хочешь, не хочешь, уходи-беги. И тут сам Нагорный меня пригласил в свою лабораторию. – И я… пошёл – побежал, прыгнул. И стал там быть. На должности «мэнээса» (младшего научного). И счастливо зажил жизнью лаборатории, изнутри наблюдая и делая эту жизнь. Мне же приходилось руками (и – головой! – сочинять, как…) изготавливать оснащение для «изящных методик» Нагорновских исследований-экспериментов. Все материалы, все виды их обработки, станки, пайка, сварка, склеивание, слесарные работы, конечно, а, главное, -- конструирование. В спорах и ругани с Шефом…
       …Сам себя я называл – «мэнээсарь» (слесарь-МНС). И… -- «когда б вы знали, из какого сора» всё это исследовательское «изящество» (аппаратура) «ковалось»!.. – Части старых карбюраторов, презервативы, велосипеды, метеозонды… -- всё из всего. А тогда же и не было такого изобилия датчиков, измерителей, регистраторов, как сейчас. Да – ничего не было. А нам-то тем более требовалось то, чего не существовало вообще… А вот, например, не существовало очков для плаванья. А как измерять давление в глазнице? Самим раковину изготавливать. Я, так, и сейчас ловлю себя на старой тоске, с которой заглядываюсь на современные плавательные очки. – Нам бы тогда бы!..
       …Барокамера! Кто ж её нам даст? К тому же нам нужна такая, каких не бывает. – Сами варим «бочку». Воздух качает переделанный насос для откачки нечистот (видели такие на улицах?)… Нет-нет, не БУ, новый диафрагменный насос, с завода. Страшенный на вид, вообще-то, дефицит, но на заводе прониклись и выделили…

       …Шеф ушёл из жизни – лаборатория перестала быть. Не стало лаборатории. Нет её.
       Повыбрасывали чудесное наше оснащение. Барокамеру. Может, кто-нибудь хоть на дачу к себе отвёз в качестве бочки. А насос?..
       Тренажёры, которые Нагорный сконструировал. И сейчас подобных устройств не увидишь. – Не додумались!
       Тренжёры те использовались тогда у нас не для тренировок, а для наших экспериментов и испытаний, для моделирования дозированных нагрузок по специально задуманным программам… -- Исчезли, как металлолом…

       Работая с теми тренажёрами, я тогда украдкой фантазировал, и фантазии мои ввергали меня в ужас. Тут же спохватывался со вздохом облегчения: представить невозможно было, что мои видения смогут сделаться явью. А я – нарочно воображал, что будто наступило время, когда люди стали заниматься физкультурой на тренажёрах… Оставили просторы стадионные, убежали от свободы привольных местностей в закрытые камеры фитнесс-центров. В большие залы или в маленькие каморки. Чтобы на железных устройствах имитировать движение жизни. Ужасался. Облегчённо вздыхал: невозможно такое. А вот оно – вот! И, как будто так и надо. Только так… Фитнесс-центры, залы. А без залов, вроде, и физкультуры нет. Без тяжёлого металла грозных, сложных, сказочно дорогих машин для мускульного онанизма.
       Но, надо сказать, надо – тренажёры дают свой простор возможностей. – Дозирование нагрузок с точнейшим учётом выполняемой работы, программы специальные с точным контролем и с точным задаванием нагрузок. (Нам бы тогда бы такие-то возможности!..) Сейчас они во всю используются, например, для отслеживания количества израсходованных калорий. И можно знать, сожглись ли в тренажёрной работе съеденные гастрономические изыски, а данные об их энергетической наполненности можно вводить в программу тренажёра прямо из ресторанного меню. Такое знание плюс любезное обращение услужливых инструкторов умиротворяет дух клиентов. Которые, освободившись от свободы преодоления спортивных пространств и просторов, в защищённом уюте получают добротную мускульную радость. – Вот и оздоровились…             

       В лаборатории работала и Людмила Михайловна, врач Интерната. В Интернате она врачевала, а в лаборатории делала науку. Она и в Интернате её делала, и, благодаря этому, исследования лаборатории охватывали долгий-долгий возрастной ряд жизнедеятельности интеллектуала от школьных лет и дальше, дальше, дальше. И, как раз благодаря школьным-то временам, благодаря обследованиям интернатских ребят и девчат, исследовался период закладки физиологических отклонений в организмах умников и умниц. И – придумывались и опробовались способы раннего противостояния этим «закладкам».
       Но не в лабораторный мой период посчастливилось мне с ней познакомиться, а раньше в те ещё пред-интернатские дни, когда Раиса Аркадьевна говорила мне своё «Да»… И (!) – Людмила. Сели на мотоцикл и стали жить дальше вместе…
                -------------------------------------------------
       Людмила Михайловна (врач-невролог) пришла в ФМШ, ещё до моего туда прихода, -- подрабатывать (в нашей стране почти все врачи подрабатывают, т.к. на одну зарплату не проживёшь). После обследования наших ребят она была потрясена состоянием их здоровья: примерно у 60% были отклонения в состоянии вегетативной нервной системы, у 25% ребят выявлялись повышенные цифры артериального давления, частоты пульса. Это настолько насторожило и удивило Людмилу Михайловну, что она включилась в исследования научной группы под руководством В. Э. Нагорного, заведующего лабораторией «Проблемы умственного труда». Как показали исследования этой научной группы, изменения состояния здоровья учащихся ФМШ в большинстве случаев были на функциональном уровне, основными причинами изменений были: нарушения режима труда и отдыха, гипокинезия, напряжённый умственный труд, стрессовые воздействия. Что было вызвано высокой степенью мотивации на продолжение учёбы в МГУ, отрывом от семейного уклада жизни, изменением уровня преподавания (более высоком, чем в школе). И отличающимся от школьного характером преподавания. Результаты обследования были доложены на педсовете ФМШ и в ректорате МГУ. Следствием чего явилось увеличение количества уроков физкультуры, времени, выделенного для занятий физкультурой, соблюдение режима сна и отдыха под наблюдением коллектива дежурных преподавателей и мед. персонала, сеансами психотерапии и аутогенной тренировки для нуждающихся в этом.
       И, конечно, большое психотерапевтическое и антистрессовое значение сыграл музыкальный коллектив из учеников, созданный и руководимый Юлием Черсанычем и самодельные самодеятельные представления, которые давались им в Интернате одно за другим.
       Повторные медицинские обследования ребят показали улучшение здоровья и нормализацию показателей вегетативной нервной системы.
                ----------------------------------------------

       Мотоцикл. Я на нём не только по белу свету днём и ночью и почти круглый год гонял, я на нём просто на работу завсегда ездил. В Интернат. На общественном-то транспорте это не весело. Из Юго-запада-то. А тут…
       Тут утром вскакивал на мотоцикл и… -- рекорд для сухой трассы, рекорд для дождевой! – Только бы Елену Гургеновну не огорчить опозданием. Не огорчал.
       Трасса, дорога в Интернат от улицы Новаторов – напрямик, конечно, не через город же – была совсем не такой, как сейчас. Не было дороги. То есть не было прямого Аминьевско-Рублёвского «хай-вэя», а был весёлый раллийный путь с извивами по оврагам и со всеми видами дорожных профилей и покрытий (и отсутствия покрытия)…

       Раннее утро поздне-майского дня. Между пятью и шестью. Солнце вовсю светит в окно. Которое открыто. И песня. Она меня будит. А мне бы ещё спать час до вскакивания и мчанья в Интернат. Я сразу злюсь. За окном кто-то громко и хорошо копирует Высоцкого. – «Гад-дюка! – бросаюсь к окну. – Копировщик! Сам бы Высоцкий так безобразно-характерно небось не пел бы. Этот-то так лучше самого Высоцкого поёт!» -- …Вдоль нашей длинной-предлинной пятиэтажки идёт асфальтовая дорожка. Издали по ней идёт шеренгой, очень не спеша, четвёрка молодых людей. (А кругом-то пустыня, никого.) Один с краю с гитарой. Играет и поёт. С пятого этажа я наблюдаю их медленное дефиле. Выглядываю, злясь. И они видят моё злое выглядывание. И улыбаются легко. (Я же всё вижу.) И проходят, не меняя шага. А певец не меняет… -- ничего он не меняет, поёт и поёт, как Высоцкий… Прошли. Захлопываю окно, злясь. Яркое раннее солнце перед окном.
       …Много, много времён позже я, нечаянно прокручивая нечаянно являвшийся из памяти эпизод того утра, -- а он почему-то запечатлелся в этой моей памяти неимоверно ярко – я понял: этот утренний певец был – Высоцкий. Он и был, никто другой. Я постепенно узнавал, как он выглядел, а тогда-то, в общем, не знал. И узнал тоже, что некоторые его друзья-приятели в этих наших краях обитали, и он у них обретался… Он. Он…
       И ещё раз довелось видеть живого Высоцкого в нашем интернатском походе в «Театр На Таганке». Большое было дело. Большой толпой с вечера в ночь за билетами. Стояли. Держали очередь, сменами ходили греться. Как-то подкармливались из термосов. По очереди читали вслух стихи или пели. Терпели неуют-непогоду – время было холодное весьма…
       Потом… спектакль… -- Владимир Высоцкий (Хлопуша) неистово бросается на цепи…
       А та дорожка, по которой шла и несла песню та четвёрка тем солнечным утром около полувека назад, она и сейчас есть. Весь район перестроили, снесли пятиэтажки, которые стояли уже скрывшимися совсем в зарослях деревьев, посаженных полвека назад жителями, и мы, жители шутили, что у нас джунгли. Теперь здесь каменные джунгли, домина к домине. А дорожка сохранилась. Такая же и там же. Совсем недавно асфальт на ней заменили на плитку. Как везде.
                ---------------------------------------------

       Только-только я приступал к работе в Интернате, даже ещё, вот, только должен был приступить (но Раиса Аркадьевна уже cказала мне счастливое стартовое «Да»), друг мой, тот самый, что меня сюда протежировал, мне и говорит…
       …Друг этот мой давний с детских горшков ещё, а в те времена младший научный сотрудник лаборатории Нагорного, электрофизиолог, психиатр Пётр Андреевич… вспоминает: «…Зеркально напротив и рядом с нашими «кубиками» стояли такие же. Тоже интернат. Для умственно отсталых, УО, -- для детей с задержкой в умственном развитии. Но это – мягко. Там были и олигофрены, и дебилы. А между интернатами общее пространство, вроде сквера, там и какие-то перекладины, скамейки… И вот иногда бывало выбегут с занятий те и эти. С визгом вырвутся в это между-интернатское пространство, с криком. И не различить, кто откуда. Выглядели одинаково радостно.
       …А на дежурствах у пед-состава ФМШ задача – спать загонять всех «фэмэшат» из всех закоулков, где они прятались и науками занимались. – Захожу (это друг Пётр Андреевич вспоминать продолжает), в ванне голый ученик; на раковине умывальника разложены учебники, конспекты; а из душа – холодная вода на голову ученику. Это он так поддерживает умственную работоспособность!»

       И вот друг Петя говорит: «А в твоём-то интернате работает этот самый Юлий Черсанович.»
       Ух ты!!! – Ахнул всей душой и всей душой подпрыгнул, потому что к этому моменту всей душой боготворительно влюблён был в Певца-Поэта. – Магнитофонные записи, самого-то его никогда не видел. -- А страна-то давно уже млела от Камчатки до Садово-Триумфальной, мямля «окаянными губами» невообразимые слово-музыкальные моцарт-песенные конструкции триумфального Певца.
       Душой-то подпрыгнул, но вида не подал: чего вид-то подавать; работай себе в том соседстве, в какое попал, встретишь кумира, -- увидишь. (Скромно.) Ну и увидишь…

       Так, значит, оказывается -- счастливо случается: сразу и без вопросов. Без какого-то становления дружеских отношений, просто начинают делаться дружеские действия. Без вопросов, без переводов с языка на язык, -- сразу. Будто не было никогда предшествовавшего знакомству времени, когда знать друг друга не знали. Всегда, как будто, были дружны.

       …В те поры Юлик иногда давал мне почитать-посмотреть свои тексты. Такие, которые без музыки. Стихи и прозу. Стихи запомнились своей способностью погружать в настроение, просто проглатывать и обволакивать. Проза – так же. Это были рассказы – не рассказы… и не эссе. Впечатление! – импрессионизм или экспрессионизм – из букв, из слов. Там был опус: «Концерт для Елены Камбуровой с двадцатью восемью мотоциклами». Так что вот уже с каких пор я близко знаком с великой артисткой, ни разу не видев её ближе сцены.

       …Как-то, тёплая осень, время в Интернате между «после уроков» и вечером. Юлик спрашивает, а не смог ли бы я на моём мотоцикле отвезти его на Красную Пресню, концерт он где-то там даёт.
       -- Поехали!
       Юлик сзади на сиденье с гитарищей своей за спиной.
       …А за день до этого я на свой мотоцикл поставил спортивный руль. (Мечта!) И вот мы едем (мчимся) по пустой совсем дороге, там, ещё недалеко от Интерната, а я всё к рулю приглядываюсь: не неровно ли он установлен. И – «я смотрю на спидомЕтэр – до столба остался мЕтэр!» -- перед мотоциклом корма грузовика. Рядом! – Он тут стоит себе с краю дороги. Вот! – На автомате, как будто так и надо, в миг перекладываю мотоцикл влево – вправо. И – уцелели. Проехали-промчались. И я-то и прочувствовать не успел, от чего уцелели. Всё на рефлексе. (Как будто так и надо.) Но понял тут же после значительность ситуации очень хорошо и серьёзно. С грустью-ужасом… Ну и проехали, и уехали, и приехали. Пресня. Слезает Юлик с мотоциклетки на свой концерт идти, а я ему и говорю: «А, знаешь, я-то тебя тут чуть не угробил, -- на дороге грузовик стоял…» -- «А я думал, ты просто всегда так ездишь.»

       Юлик, Юлий Черсанович, в Интернате – явление в явлении… Он давал уроки, на которые ходил интернатский педагогический и не-интернатский и не-педагогический народ, -- как на спектакли. Я не ходил. Стеснялся. Знал, что другие ходят, но… -- Жалею. И тогда уже жалел. Но – тоже ж проблема: наши уроки по физкультуре сплошь во всю сетку уроков всю неделю, ни «окошка». -- Когда идти-то?
       Но особые события Юликовой деятельности в Интернате, которые оказывались главными – мюзиклы. Мюзиклы про Интернат. Он их по несколько «штук» в каждый учебный год делал и ставил. Делал и ставил. Эти сценические события обусловливали все состояния внутренней жизни и души Интерната.
       (Конечно, для детского народа они были психотерапией, но, лучше сказать – ноотерапией. Терапия духа -- лечение духом высокой умной весёлости. Этот дух помогал преодолевать трудности учёбы, выходить победителями (эвстресс!) этих трудностей и – противостоять их патогенному действию… А взрослый интернатский народ, оказываясь зрителями этих спектаклей, просто купался в интеллектуальном празднике интернатского опереточного  бытия.)
      
       …В осеннюю пору дождливую неуютную (и это начало тяжёлой учёбы!)… -- «Всё. Вот и всё. Собирай сундуки. / Ты осёл. И я осёл. И, вообще, мы дураки…» -- «Где уж нам, куда уж нам, / Валенкам-медведям, / К бабушкам, к дедушкам / Скоро мы приедем…» -- Это вот – собрались лучезарные вундеркинды со всех концов и захолустий в радостный заповедник (зоопарк, птицефабрику) познания, а тут… -- стресс, лавина, молох, непреодолимые гранитные вершины науки… -- «И с уравнением Ферма / Ты вновь не справился, салага!» --
       Такая вот осенняя «оперетка»…
       Но! – Новый Год, новый мюзикл. – Остались на позициях, не поехали к бабушкам. Уцелели, превозмогли непонимание. Потому, что осенью сумели посмеяться над собственной беспомощностью. И – праздник победы над неуспехом, карнавал уверенности в знаниях… -- «Ходят слухи, ходят слухи, / Что у нас открылся интернат. / Это что-то вроде, в стиле, в духе / Учрежденья для цыплят, / Цып-цып-цып-цып-цып /…Прям не интернат, а институт: / Вундеркинд на вундеркинде, / Вундеркинд на вундеркинде, / А все у директора вот тут!..» -- На этом «вот тут» исполнители шлёпают себя по шее сзади… -- «Чтоб в том самом заведенье, / Что на горке в отдаленье (имеется в виду МГУ) / Превратить в породистых гусей! / Га-га-га!..» -- Это зима…
       А вот уже весенний. – «Из пункта «А» в пункт «Бэ» поехал велосипедист Петя, / Из пункта «А» в пункт «Бэ» он так и жмёт на велосипеде. / Он так и жмёт со скоростью «Вэ», хотя его никто не гонит… / И денег у него нет, и вовсе ничего нет / Кроме ветра в голове… / Спрашивается в задаче: «Чёрт его несёт туда?..» … / Идёт корабль теченья супротив… / Идёт верблюд, пустыню укротив… / …Спрашивается в задаче, а задача решена, / Это братцы не иначе, как весна!..» -- «Весна… А мы, а мы науки учим… «Вы мальчики способные, учитесь, то да сё!» Весна, Весна! …А мы в самом деле становимся способными на всё!.. В каждом из здесь сидящих граждан в душе живёт разбойник и злодей… «Становьсь, ребята, кто-нибудь на руль!»… А если кто захнычет, того единогласно помножим потихонечку на нуль  …А все на свете книжки, помимо Вальтер Скотта пойдут на производство якорей…»
       Выпускной мюзикл... – «Пойду обольюся слезами, / За что же вы нас так сурово: / В июне экзамен, в июле экзамен / И в августе, не дай, Бог, снова! / А где наше право на отдых? / У вас всё, конечно, в ажуре: / На летних мин-водах, на разных природах / Поправитесь, небось, буржуи!.. / Не вам бы, а нам бы здоровье поправить, / На Чёрном на море к волне припадать. / -- Чтоб вам так поплавать, как нам – пропадать!.. / Катися слеза по жилетке, раздайтесь глухие рыданья: / Ведь жили же предки, качаясь на ветке, -- без высшего образованья. / Учебников дьявол им не дал… / Когда б я в то время неплотно обедал, / Я мог бы закусить соседом!..»
       Все эти представления Юлий Черсанович сочинял, готовил ставил, -- каждый раз новые и заново – силами учеников. Какие актёры открывались! Голоса, драматургия! Сам Юлик всегда тоже играл. Стараясь устроить себя на позициях артиста второго плана. Но всегда оказывался главным игроком, самым ожидаемым и самым превосходящим ожидания… То он – профессор, -- прыгает вокруг толпы зазнавшихся юных гениев: «Я – академик, я!..» -- А те – ноль… То он атаман пиратов. – «На толстой цепочке турецкий самопал. / Мы вольные птицы, пора, брат, пора. / Пираты, не пуха, ни пера!..» …То – капитан межпланетного (самодельного, конечно) корабля. Полёт не складывается, команда в панике: «Шеф, гамма-лучи засоряют глаза! Шеф! – отказали тормоза…» -- И абсолютно спокойный Шеф-Кэп. С трубкой, попыхивает. – «Уэлл! Продуйте дюзы!.. Так и держать, ни перед кем, ни перед чем не отступая… -- Выведет кривая!..»

       …Случалось и музыкальное образование. Для нас – непросвещённых. Вот Юлик повёл кого-то из учеников из интернатских к какому-то своему другу слушать музыку. И меня с ними. Друг обитал в большом старом-старинном деревенском доме-избе в Измайлово… Оттуда, где перестаёт быть трамвай, шла дорожка вбок, в деревню. Возле неё такие всё старые большие чёрные избы, окна-наличники-карнизы с резьбой, тоже почерневшей. Небольшая деревня в Москве. А через эту деревню эта дорога ведёт к храму. (Который и сейчас стоит себе, стоит. А деревни нет. И кругом иное совсем, бескрайнее торговое анти-пространство. Ага! – анти-пространство… Анти-время… Анти-вещество уже пожалуйста…) Тогда это был благодатно глухой угол Москвы… Тёмные брёвна сруба в доме внутри, очень хорошая воспроизводящая аппаратура. Звук. Пластинки. Уникальные для Совдепии. Там была незнакомая симфоническая музыка. Не помню. Может быть, Бёрнстайн, Гершвин. И были два чудесных мюзикла, английских. Один – «О, эта милая война!» -- яростная пацифистская пародия на ура-позитивное отношение к войне. Сочинён он был по поводу Первой Мировой. И другой мюзикл – «Оливер». Который годы спустя пришёл в виде прекрасного кино. Но тогда никто о нём не слышал. По ходу нам рассказывалось всё и всякое и переводилось. Юлик рассказал, что, по легендам, королева Англии, во времена, когда мюзикл был поставлен, ещё молодая тогда, тайком бегала смотреть его постановки. Юлик рассказал, что автор, сочинивший мюзикл (тоже тогда молодой парень), не имел музыкального образования…
       «Оливер» -- явление замечательное: роман Диккенса – тяжеловесное, горестное повествование; ну, вот, только что конец – счастливый. А мюзикл – весь -- праздник-фестиваль света жизни: жить очень хочется!..
       Меня впечатлило и запомнилось, то, с вечера в ночь (ночевали потом), «слушанье».
       …И вот там, в «Оливере», есть партия разбойника Билла Сайкса, самая мощная в этом сочинении. Так вот, в кино-версии у нас этой партии не было, только музыкальная тема…

       А то, вот, приезжали к Юлику на «Рязань». Между прочим, с матушкой моей, Мальвой Ноевной. Тоже с вечера в ночь, ночевали тоже. – Слушали «Кармен-сюиту», только сочинённую Щедриным и только сыгранную. Прекрасная запись. Потрясены чрезвычайно были…

       …Юлик рассказал тогда, между прочим, что он тоже без музыкального образования; музыку свою записывать не может. Но есть девочка, его почитательница, которая старательно бегает за сочинённым и записывает, записывает в нотах его музыкальную продукцию…
       …Ещё тоже рассказал, что, вот, сделал русский текст песни «Люблю я макароны» для Эдуарда Хиля (или ещё для кого-то из супер-звёзд), и тот распевает этот шлягер, а денег – не дал.
       А песня – лихая…               

       …А самая-самая песня песней, мюзикл мюзиклов Интерната – «Танретни-Цепс». Здесь собралось и сгустилось всё, весь интернатский дух. Сюжет… -- Хотя вовсе не сюжет здесь главное, а игры… разума. Хотя и сюжет – тоже те же игры… -- Интернат. Отличники и «наоборот». Отличники открывают где-то в космосах анти-мир с анти-планетой на которой анти-интернат. «Танретни-Цепс» -- прочитанное наоборот название «спец-интернат». Ясное дело, необходимо туда лететь. Отличники построили межпланетный корабль. Тут являются не-отличники (наоборот). Их учебно-дисциплинарные дела – швах! Их очаровательный вальсик: «…Нас вызывает директор / Всыпать нам по первое число. / Что ж в том нелепого, / Это ведь хлеб его, / Это его ремесло… / Нас вызывает директор / Нам закатить строгача… / … Зададим стрекача!..» -- И улетают на подготовленном отличниками корабле, угоняют его. Долетают (с трудом и ужасом), куда летели. А там… -- Там должно всё быть наоборот, а там – также, как здесь. И дальше это «также» в форме небылиц, фантазий, видений феерически всяко обыгрывается и обпЕвается… Вот проходящие тамошние (такие же, как здешние) туристы («…мы – туристы-гитаристы… туристы-террористы, ходим мы туды-сюды… За нами пепелища, как чёрные следы… Мы ходим только прямо, и взор наш также прям. Когда за спиной сорок два килограмма, -- не время смотреть по сторонам…  Мы не знаем церемоний, не разводим антимоний…») – они разбирают ракету прилетевших, растаскивают просто так. – Обратно дороги нет. Всё…
       …Страдания Святого Антония…
       «…Святой Антоний, айда на пляж, там нас не заметит никто. Какой там воздух, какой пейзаж, и дамы одеты в пальто…»
       Если бы этот мюзикл воссоздать – воссоздать, как был, -- лучшего представления для детско-юношеского народа не представить!
                -------------------------------------------------

       Что это было? Интернат, Наше Заведенье. Что это было? Или – есть? Такое не исчезает? Не должно и не может исчезать… Для меня это огромное и прекрасное нечто, которое пролетело – быстро, жаль, не успеть понять-оценить сразу, и – не ушло, не пропало, а живёт вместе с жизнью и упорядочивает житьё-бытьё всё время с того лучезарного начала и дальше всегда.
       Но желательно всё же осмыслить феномен ФМШ. Конечно, конечно, в Юликовском «Гимне ФМШ» всё сформулировано – Спец-Республика! Но как она состоялась? Почему получилось здорово, надолго, навсегда?..
        Ультра-естественное, ультра-абстрактное и ультра-гуманитарное -- начала знаний в том нашем Интернате. В Лицее. В Спец-республике. Совокупление направлений, изучающих материальное и культивирующих дух культуры бытия, создало феноменальное ноосферное явление. Аномальный ноосферный выброс и очаг…
       Да, -- благодатность компонентов образовательно-воспитательного комплекса. Успешность их сочетания. Но главное – в искренности участников -- республиканцев Спец-Респулики (номер 18 при Мосгороно). И – понятно: саморегулирующая система, которая стремится использовать и использует достоверную информацию, будет совсем не такой, как система, в которой активное предпочтение отдаётся информации недостоверной. То есть лжи.

       Всю историю, то там то сям, люди пытаются устраивать специальные заведенья, где в изолированном пространстве пытаются генерировать и выращивать особый спец-дух. Выращивают. Удаётся. Иногда дух нужника. Дух казармы. Дух «душного козла» особой ортодоксальности…
       Но изредка-редко – может, вольный воздух прохватывает сквозняком запертый объём, а тут ещё и персоны соберутся со свистом ветра в умных башках… -- расцветает лицей!..
       Наше Заведенье, возможно и другие, подобные ему,  оказываются маяками, лидерами, мониторами, -- заповедниками разума. Для советского, постсоветского, неосоветского состояний социума спасательно важно сбережение таких заповедников.
       «Высокий ум, весёлый шум…»
       …Независимая высокость…

       Москва, метро «Академическая» (академическая, однако!). В погожий день сделайте себе туда экскурсию. Там симпатичный сквер. И в центре его памятник Хо Ши Мину. Памятник странный, но, главное, -- по его широкому цоколю идёт надпись: «…Нет ничего дороже, чем независимость и свобода.» Причём вот ведь: «независимость» поставлена перед «свободой». Можно предположить: имелось в виду, что независимость – первооснова, обусловливающая возможность свободы…

       Туго и душно говорят и говорят о «национальной идее». (А, может, уже и устали и перестали говорить.)
       И -- …реальная история, которую приятно рассказывать и пересказывать как притчу. (И рассказывают, и пересказывают.) …Москва. Район Пироговки. Приятный благостный район, кругом академические клиники (опять академические!), высшие учебные заведения. Район, к сожалению, подпорчен эпохой Лужниковской ярмарки…
       Разгар эпохи, послеобеденное время, академический народ разъезжается, в троллейбусе плотная толкучка. В которую вталкивается тётка, бабка с баулами. И проталкивается, проталкивается через народ. Из гущи которого слышится слабый женский извиняющийся («академический», конечно) голос: «Ой, так тесно, что же вы так сумками по ногам!» -- «ИнтеллегентнЕе надо быть, гавнА такая!» -- Ответ тётки.
       Народ в троллейбусе получил достойное удовольствие. И долго-долго получала удовольствие академическая публика, рассказывая и пересказывая этот достойный эпизод.
       А «идея»-то, национальная-то, вот она: «ИнтеллегентнЕе надо быть!..» 
                -------------------------------------------

       Извиняюсь. В моих рассказываниях о Нашем Заведенье получился перевес. (Или перекос?) – Всё у меня Мельпомена да Талия, Эрида да Зевс. А Минервы с Аполлоном не видно вовсе. (Это у меня.) А ведь это их учебное-то заведенье. Полностью, считай. (Науки же, науки!) Но штука в том, что их научные(!) владения и власть очевидны и огромны, а я… -- моя «физика» не их физика, я тут аутсайдер, -- и вот со стороны (из аута) мне и увиделось, -- что именно в Нашем Заведенье именно соединение начал (которое я созерцал и в котором участвовал со стороны своей «физики», извините!) дало – чудо. Которое стало подарком жизни спец-республиканского народа.
                --------------------------------------
                ---------------------------

                Октябрь, 2013.