Грабли

столько не живут
сколько ты хочешь украсть
даже если тебе станет легко
и проще
в общем
жизнь взрывоопасная свалка
                (Максим Бородин)



Я появляюсь на пляже в пять. В половине шестого взойдет солнце. Граблями я чищу пляж, прочесывая фракталы перламутровых раковин и впадая от этого в легкую медитацию, которая еще больше помогает мне выделять интересующие объекты.
Я не перестаю удивляться устройству мира, этого огромного механизма, подчиненного законам цикличности сменяемых событий.  Все по кругу, все по кругу…Неизменно. Солнце восходит. Как же я люблю этот момент. Никому не дано вмешаться в таинство рождения первого луча над морем, в движение его разрастающейся силы. Тонкая переливающаяся дорожка будет расти, вместе с нарастающей мощью звезды, разливаясь в путь, который должен закончиться с наступлением ночи. Все случится вовремя.
Все проходит свои временные стадии, подчиненные строгим и простым законам.
То же самое с людьми.  Им не подвластен ход жизни. Рожденные в таинстве, они должны познать потерю невинности, познать любовь, страсть, горе, преступную власть зависти и одержимости, цену искупления, и наконец, просветление. Они должны научиться самому главному - ценить жизнь, которая, не смотря на течение времени, в сущности, остается неизменной.  Должны понять, что их снова и снова ждут символические грабли. Все повторится, пока они не вырвутся из круга желаний, страданий и страстей, которым подвержены все из нас.
Предыдущее — корень грядущего. Один сюжет — предпосылка другого. Только с пониманием этих истин  возникнет не просто цикл (мертвая замкнутость круга), а живая спираль, множащая витки.
Во мне звучит музыка моря, и я, не сдерживаясь, рисую на песке скрипичный ключ. Громадный завиток гармонии. Я  сотворяю своими граблями эту ошибку транскрипции, способную повлиять на будущее.
Спиралька - вверх- петелька- вниз- крючок.
Мой скрипичный ключ закругляется  вокруг меня,  конкретно указывая на мою ноту, от которой будут отсчитываться все остальные. Предсказуемые.
В шесть утра на пляж начинают стекаться отдыхающие. В основном это белоснежно белокожие люди, страшащиеся испортить солнечными ожогами свой короткий отдых. Они пробудут на пляже примерно до восьми, а затем медленно отправятся на завтрак, что бы потом, спрятавшись от палящих лучей, придумать себе развлечения и планы на день. Большая часть из них не выползет на солнце до пяти вечера.
В семь пляж оживет бегунами, спортсменами, делающими зарядку и любителями утреннего купания.
В восемь у большинства завтрак.
В девять пляж по «самое не хочу» заполнен телами, между которыми начинается движение «креветочников» и «кукурузниц», «хачапурников», разносчиков пиццы, копчёной рыбы и трубочек с сюрпризом.
В десять на пляже открывается бар. Тропа к нему не зарастет минимум до двенадцати ночи.
До обеда пляж сольется в чудовищный организм фантастического сюра, переполненный шумом, гамом, купанием, лежанием и чавканьем  разномастных человеков всевозможных комплекций и возрастов.
«- Люся, пiдешь на водну горку?
- Да, мам,  я хочу, но менi в падлу
- Понiмаю…»
«-Мама, мама, смотри, кряветка!!!
- Какая это тябе в пязду кряветка! Это мядуза!»
«-не ори на меня, что я пьяный после каждой бутылки!!!»
«- дайденег, дайденег, дай. дай, дай….!!!!!»

С двенадцати начнется время пыток. Взрослые тела, отпочковывая от себя «мелких», подвергнут их предобеденному купанию в холодном пляжном душе. Детский дикий ор на эти пол - часа не заглушит даже музон из бара.
Обеденное время – время пляжного сна, этаковой релаксации даже для неутомимых разносчиков еды. Солнце жжет мощно, но лениво. Море - рыжее, взболтанное, мутное, уставшее, тоже нуждается в покое и отдыхе.
В пятнадцать – вторая серия пляжной возни: « Кто самосы не купил- тот сегодня протупил», «Креветульки-креветос, подходи любой матрос», «Кто качан приобретет- тому ночью повезет», «Купаем,  катаем с переворотом и без, бананы, жабки, мотоциклы»,
В семнадцать - волейбол.
В восемнадцать – завершающее день «Фото с обезьянкой! Нет, не той, что приехала с вами» и последний путь разносчиков сдохшей на жаре еды.
В девятнадцать по пляжу пробегутся две приблудные собаки, подбирая остатки, прилетят за крошками чайки и бакланы.
В восемь вечера я соберу шезлонги. Пляжу останется закат солнца,  романтические селфи, поцелуи, обнимающихся влюбленных, признания  и объятия любителей  вечернего купания.
Море изменит цвет, пикантно соблазнит небо обнаженным влажным контуром  отлива, похожим на  белую полосочку незагорелой кожи, виднеющуюся от нечаянно сдвинутых плавок молодой блондинки. Плавает долго. Минут по сорок. Нежная, легкая, стильная. Она «одарена тайнами подчинять себе место, людей и вещи», этакая  «Бегущая по волнам». Да, да, точно. В ней мое «Несбывшееся». Я назвал ее Кенди. Просто так назвал. Звучит необычно. Я знаю ее движения, я выучил ее привычки. Она будет сегодня первой.
Вторым будет - Дружбан. Я так и прозвал его - Дружбан. Не скажешь иначе. Ни секунды не видел его без улыбки. Зашвырнет сумку и кружится по пляжу, как волчок, словно у него в жопе шило. То танцует, то пиво тащит в компанию, то полощет детям ноги из ведерка. Сейчас катается, словно малыш, на качелях. Жена этого чижика-пыжика поймать не в силах. Часами носится за ним, пытаясь предугадать его действия. А он ускользает, успевая иногда даже не глядя чмокнуть ее в нос. Потешная семейка.
Третий, с кем я поработаю – Фантомас, толстый, высоченный мужик. Смешно на него смотреть. Такое ощущение, что его волосы решили оставить лысым блестящий черепок, разбредясь по всему телу. Часть из них осела на плечах, часть перебралась на необъятное пузо, к которому он вечно прижимает крошечную спутницу. Так заботится о ней, что забывает обо всем на свете. Даже о сгоревшей лысине забывает. Молчит всегда, словно немой. А вот подруга его - сплошной водопад слов. Вот и сейчас из нее на весь пляж льется: 
«Ты кричал ночью, что пытаешься до меня достучаться… Чем ты стучал, не знаю, но не тем местом - это точно. Что ты киваешь? Тем? Да люди из соседних номеров встретят тебя аплодисментами, когда ты, в конце концов, кончишь, они «Bella, ciao» хором споют, громче чем вопили на послабление карантина итальянцы.
Ты кричал, где, мол, моя благодарность. Где, где. В том же месте, куда ты думаешь, что стучишь. Нет, вот сейчас я не о пошлости. Я о голове. В голове моей благодарность. Но в твою голову я заглядывать еще не научилась. Что ты киваешь?
Я стоматолог,  я не умею заглядывать в головы. Только в рот. Да! Открыть-закрыть. Закрыть? Я закрою, но сначала ты все-таки дослушаешь!
Ты кричал ночью, что для мужчины любовь - это поступки. Судя по твоим поступкам, я даже в минусе. Даже уборщик на пляже обращает на меня больше внимания, чем ты. Думаешь, я не замечаю, как это Пустое Никто поглядывает на меня? Рисует на песке ноты. В прошлом музыкант наверное. Пусть нарисует вокруг нас символ паузы. Жирной такой паузы. Многоактовой. Я хочу паузы! Все!»
У нее рот не закрывается, но каждый вечер он уносит ее с пляжа на руках. Все по кругу, все по кругу. Неизменно. Я нарисую им на песке акколаду, музыкальную скобку. Нарисую, и отправлюсь дальше, к другим, не менее интересным. Ведя по песку  грабли, я обвожу тела кругами, рисуя ноты своей мелодии. Они все равно ее не услышат. Они все равно меня не заметят.
Кто обратит внимание на худое сутулое тело в выгоревших шортах, из которых торчат артрозные коленки на скривленных ногах. Застиранная майка, кепка.
У меня нет лица.  Для всех я – Пустое Никто с граблями.
А они для меня – многое. Наблюдая, очень легко установить цикличность их жизни.  Для каждого из них в моей голове есть место.
Для каждого свое время ограбления.
Я - не музыкант, я - не философ, я -  не уборщик.
Я – вор.Это моя профессия.
Не расслабляйте булки, господа.