Мир потрясенный

(Исторический фантом)

Часть первая

1.
Князь Андрей Михайлович Непальцев сидел у камина в кожаном кресле в своем кабинете и читал газету «Новое время». Рядом на ломберном столике лежали еще несколько непросмотренных газет и два письма. Од-но письмо было от управляющего имением под Ярославлем, второе – от сына с фронта. Князю очень хотелось прочитать послание сына, но он был настолько потрясен убийством этого демона, Григория Распутина (точнее, не самим фактом этого убийства, а тем, как это происходило), что не мог оторваться от газеты, смаковавшей это событие.
Князь и рад был такому повороту событий, и боялся его последствий. Уж слишком одиозной и значимой была фигура царского фаворита, уж слишком велико было его вмешательство в ход событий, чтобы смерть Распутина прошла бесследно для окровавленной и почти растерзанной России.
Дверь кабинета открылась и на пороге появился старый слуга-камердинер – Архип Петров, крестьянин из тульской деревеньки Восьма, доставшейся ему в приданое за жену.
- Ваше сиятельство, прибыл граф Васильцов.
- Который? – не отрывая глаз от газеты, поинтересовался князь.
- Александр Сергеевич. Прикажете принять?
- Проводи его, Архипушка, в гостиную. Я мигом приду.
- Слушаюсь, – чуть приклонил голову Архип и удалился, прикрыв за собой дверь.
Андрей Михайлович отложил в сторону газету, снял очки в тонкой золотой оправе и коротко потянулся, разгибая спину. Старший Васильцов, наверняка, знает все подробности распутинской эпопеи, ибо вхож и в юсуповский дом, и с самим старцем Григорием был на короткой ноге (особенно без ума от Распутина была его супруга Вера Тимофеевна. При мысли об этом князь Непальцев удовлетворенно хмыкнул, ибо в Петербурге ни для кого не являлось секретом, как Григорий поступал с женщинами, обожавшими его. Впрочем, граф Васильцов считался другом князя, и, разумеется, вслух и в присутствии посторонних Андрей Михайлович на данную тему никогда не распространялся). Сам князь в последние годы находился в опале из-за своей плохо скрываемой ненависти к Распутину и, в связи с этим, раздражительности к императрице Александре Федоровне. Последняя из-за этого запретила принимать во дворце всю чету Непальцевых, а всецело находившийся у нее под каблуком император Николай Александрович не смел ослушаться. И только во время нечастых встреч в Государственной Думе или на официальных приемах Николай Второй, завидев князя Андрея, тут же первый устремлялся к нему и, разводя руками (мол, и рад бы тебя, князенька Андрей Михайлович, пригласить на бал в Зимний дворец, но уж больно ты разгневал мою Алису, она даже слышать о тебе не хочет) и обязательно справлялся о делах, детях, здоровье его, князя, и княгини Анны Владимировны. Впрочем, подобная опала в некоторых случаях играла на руку князю – его числили в оппозиционерах и порою посвящали в такие дела, куда не могли про-никнуть даже агенты Тайной канцелярии Его Величества. К таким же оппозиционерам (но уже втайне от непосвященных) причислял себя граф Васильцов, депутат IV Государственной Думы, а вхожесть его в распутинский дом на Гороховой улице помогала оппозиционерам из первых уст узнавать о замыслах грубого старца Григория.
 Андрей Михайлович прошел через вторую дверь в спальную комнату. Снял домашний халат, облачился в такой же домашний, из китайского шелка пиджак, поправил прическу перед трюмо и вышел в гостиную. Ему навстречу с распростертыми объятиями уже шествовал граф. Держа в руках некий предмет, напоминавший лубок.
- Граф Александр Сергеевич, любезный друг, как я рад тебя видеть.
- Здравствуй, князь Андрей. Свой первый сегодняшний визит я нанес именно к тебе, как к своему самому близкому другу.
Они обнялись, приложились щеками друг к другу и похлопали друг друга по спине. Граф был на девять лет старше князя и порою позволял себе фамильярности в отношениях, но это никак не сказывалось на их об-щей приязни, за долгие годы лишь однажды подвергшейся испытанию на прочность, но с успехом преодолен-ному.
 - Садись, граф. Рассказывай все, что знаешь. Архип, – князь позвонил в колокольчик, – трубку мне неси. И вина нам из тульских погребов.
Архип кивнул и тут же удалился, а двое друзей, удобно устроившись на диване, приготовились к долгой беседе.

2.
Где-то примерно за год до этого в далекой Швейцарии, давшей приют многим политическим эмигрантам из разных стран, в том числе, и в первую очередь, российским социал-демократам, бежавшим туда от Романовского самодержавия, эти самые социал-демократы жили себе преспокойненько и вдруг, словно бы что-то почу-яли. Войны и революции хоть и обходят стороной эту альпийскую республику, но тревожные ветры дуют и там. Да и как же им не дуть, если эмигранты сами по себе народ беспокойный и постоянно устраивают какие-нибудь встречи, конгрессы, совещания и тому подобное.
11 октября 1915 года в Лозанне в Народном доме состоялся доклад Валентина Плеханова, специально приехавшего для этого из Франции, где он жил последние годы. Прослышав об этом, в Лозанну съехались не только боготворившие его меньшевики, но и другие русские эмигранты (в том числе Троцкий, Бухарин, Инесса Арманд, Зиновьев, Ленин и другие), а также местные социал-демократы. Плеханов бичевал немецкий империализм, но подчеркивал, что война стала не столько необходимостью, сколько случаем, единственным выходом для германского империализма. Он призвал русских эмигрантов, живших в Швейцарии, вступать добровольцами во французскую армию.
В качестве оппонента выступил на докладе и Ленин. Он – единственный, кто осмелился возражать Плеханову, с кружкой пива в руках подойдя к столу и представив собственное понимание войны: войну нельзя списывать на случай, она явилась следствием противоречий в капиталистической системе и самим характером буржуазного общества. Он указал на резолюции международных конференций в Штутгарте, Копенгагене и Базеле.
- Необходимо бороться за то, чтобы превратить эту войну в борьбу пролетариата против господствующих классов!
Ленин говорил спокойно, но бледность его лица выдавала большое волнение. И волноваться было от чего: Плеханов в тот день был в ударе и возражал ему с обычными остротами.
- Мне кажется, что Ульянов пока еще не постиг всей трагедии начавшейся войны, способной уничтожить не только международный империализм, но и сам пролетариат, если подходить к ней так, как это призывают делать большевики.
Здесь Плеханов проявил гораздо большую находчивость и остроумие, нежели Ленин. К тому же, на стороне старого марксиста было подавляющее большинство слушателей. Не удивительно поэтому, что первое во время войны публичное выступление Владимира Ульянова-Ленина закончилось провалом.
К Георгию Валентиновичу Плеханову по окончании собрания подошел Григорий Алексинский, большевик, бывший депутат социал-демократической фракции Второй Государственной думы, пожалуй, лучший большевистский думский оратор.
- Георгий Валентинович, примите мои восхищения от вашего выступления сегодня. Никогда еще до сих пор я не видел Старика таким посрамленным.
- Я не красна девица, чтобы выслушивать ваши комплименты. Впрочем, могу вам ответить тем же. Ваши разоблачения о связях большевиков с немцами имеют чрезвычайно важное значение для борьбы с пораженческими и германофильскими тенденциями среди эмиграции. По моему мнению, Ленин схватился за войну, как за единственное для него средство добиться своих целей. Если бы не вспыхнула война, то вопрос о его дезорганизаторской роли в русском рабочем движении был бы быть поставлен на Международном социалистическом конгрессе, который, наверное, осудил бы Ленина и исключил бы его из социалистического Интернационала, как в свое время были исключены Бакунин и К;. Война помешала созыву Конгресса и спасла Ленина от исключения из рядов Социнтерна. Ленин за это должен быть благодарен Вильгельму II и германским милитаристам, спровоцировавшим войну. Естественно, что Ленин должен «из простой благодарности», – улыбнулся Плеханов, – желать им победы, а России и союзникам поражения.
- В таком случае, допускаете ли вы получение пораженцами финансовой поддержки от немецкого правительства?
- Я это вполне допускаю, ибо знаю, что уже во время русско-японской войны ленинский центр не брезговал помощью японского правительства, агенты которого в Европе помогали распространению ленинских изданий. В этом тогда же признался мне лично ближайший сотрудник Ленина Бонч-Бруевич. Поэтому я не удивляюсь тому лицемерному крику, который подняли против вас пораженцы и немецкие наемники после ваших разоблачений о них. Вы нанесли им такой удар, что они, конечно, в бешеной злобе против вас. Но это неизбежно, за смелое и честное выступление против подлецов подлецы не могут не мстить. Но зато порядочные люди и честные социалисты будут с вами.
- А каково ваше мнение о Парвусе, Георгий Валентинович?
- Что касается Парвуса, то, по моему мнению, Парвус вообще человек нечистоплотный. Не зря же он обвинялся в растрате партийных денег и ради денег способен пойти на службу к немцам. Но подробнее поговорить с Вами о деле Парвуса и ваших разоблачениях, товарищ Алексинский, я хотел бы с глазу на глаз, ибо дело это чрезвычайной важности и надо, чтобы возможно меньшее число нескромных ушей могло слышать то, чего им слышать не надо.
Благодаря Парвусу с августа 1915 по июль 1916 года торговый оборот между двумя воюющими (!) странами (Германией и Россией) составил более одиннадцати миллионов золотых рублей (или около двадцати двух миллионов золотых немецких марок). Парвус искусно мешал войну, политику и коммерцию. Он перевез через Германию в Данию некоторых русских политэмигрантов, поселив их в комфортабельных квартирах и положив приличное жалование.
Два социал-демократа тепло попрощались, дружески обнявшись и договорившись о следующей встрече.
Доктор Александр Гельфанд (Парвус) был очень известен и заметен в немецком рабочем движении, особенно в 90-е годы XIX столетия, хотя уже тогда стал тайным агентом германского правительства (и военной разведки).
Он основал тогда в Мюнхене «Издательство по реализации прав русских авторов». В начале русской революции 1905 года Парвус решился уехать в Россию, из-за чего вынужден был ликвидировать свое предприятие, и русские писатели, среди которых был и Максим Горький, были попросту ограблены, поскольку деньги от переводов их произведений в Европе им выданы не были. В России он быстро обрел такую же популярность и нашел приверженцев, виднейшим из которых стал Лев Троцкий. В начале 1915 года Парвус возвратился в Берлин, где распространились слухи, что он оказывал большие услуги турецкому правительству. А именно, когда в Константинополе после вступления в войну Турции разразился голод. Парвус с помощью своих старых связей с революционерами на Черном море организовал ввоз зерна в Константинополь и получил без труда огромные деньги. В это время Парвус стал своим человеком у многих германских дипломатов, живших в Константинополе. А, приехав в Берлин, познакомился с германским статс-секретарем фон Яговым.
Именно фон Ягову Парвус открыл свой долго вынашиваемый замысел: он просил германское правительство оказать финансовую помощь так называемым пораженцам, т.е. крайне левому крылу русской социал-демократии, преимущественно находящемуся в эмиграции в Швейцарии, а также некоторым народам, боровшимся за свою независимость. Первой задачей Парвус считал – оторвать от России Украину. План заключался в том, чтобы на немецкие деньги создать единый антирусский фронт. Фон Ягов обещал ему поддержку, и вскоре германское правительство обсудило этот проект и посчитало, что, приняв его, Германия окажет давление на русского царя и ускорит сепаратные мирные переговоры. К концу 1915 года Парвус стал главным советником по революционному движению в России при германском генеральном штабе, а для этого необходимо было предо-ставить ему германское гражданство. В конце года он получил один миллион золотых марок для соответствующей работы на генштаб в Цюрихе, Бухаресте и Копенгагене.
Копенгаген и стал своеобразным посредником в деятельности Парвуса между Петербургом и Берлином.

3.
В комнату для слуг вошел раскрасневшийся с мороза кряжистый мужик с окладистой бородой – кучер графа Васильцова Ефрем. Тихо сзади подошел к служанке Василисе, гладившей чугунным утюгом княжеские сорочки, и с наслаждением ущипнул ее за непомерно толстый зад. Та взвизгнула не столько от боли, сколько от неожиданности. Богатырский, басистый смех Ефрема привел женщину в чувство. Василиса развернулась и замахнулась на кучера утюгом.
- Ну, Ефрем, другой раз ка-ак заеду утюгом прямь в ухо, так граф тебя сразу и выгонит к черту. Поскольку от глухого кучера проку, что от козла молока.
- А я вот, надысь, слыхал, что есть такая порода козлов, которые тоже молоко дают. Во как! – поднял вверх указательный палец повар Митяй.
Митяй с Ефремом снова рассмеялись.
- И-и! Оно и видно, что здеся одни козлы и собрались, – проворчала Василиса, снова повернувшись к гладильному столу и принявшись за старое занятие.
В этот момент в комнате появился старик Архип. Недовольно глянул на веселящихся мужиков и прикрикнул:
- Чего рты пораззевали! Слышно вас ажно в соседнем околотке! Не хватало мне от барина еще и за вас нагоняй получать.
- Извини, Архип. Не часто в последнее время у вас бываю, вот и радуюсь, как малое дитя, встрече с хорошими людьми. Впрочем, у меня для вас и невеселая новость есть.
- Это какая же? – заинтересовался Митяй.
- А-а! Знать, не слыхали, коли спрашиваешь.
- Что за новость-то? – спросил Архип. – Може, и слыхали. Мы про многие новости знаем.
- А эту, наверняка, не знаешь, иначе сразу бы отгадал, – удовлетворенно потер ладони Ефрем.
- Говори, коли хочешь. А коли не хочешь, людей не дразни, – огрызнулся Архип.
- Ладно, не серчай, старик. Митяй, кваску не нальешь ли гостю нежданному?
- А чего ж не налить, коли гость.
Митяй сходил на кухню, зачерпнул черпаком квас, перелил в кружку, вернулся в комнату для слуг и про-тянул кучеру. Тот на одном дыхании выпил холодный квас, утер огромною ладонью рот и бороду, благодарственно крякнул.
- Знатный квасок у тебя, Митяй.
Ефрем повернулся в сторону Архипа, устало присевшего на лавку у стены.
- Вчерась ночью, слыхал ли, Гришку Распутина укокошили?
- Кого-о?! – удивленно протянул Архип.
- Иди ты! – отмахнулся, словно от наваждения, Митяй.
- Оно самое, – подтвердил Ефрем. – Говорят, в убийстве замешаны даже того, – Ефрем снизил голос до шепота и осторожно посмотрел на закрытые двери, – из высочайшей семьи и другие знатные особы.
- Не шутишь, поди? – отставила в сторону утюг и села на табурет Василиса.
- Мне еще жисть не надоела, такими вещами шутить.
В комнате воцарилась глухая, тревожная тишина. Только Василиса пару раз всхлипнула.
Наконец подал голос Архип:
- Вот, в кои-то веки добрался мужик до царских хором – говорить царям правду, и дворяне его уничтожили.

4.
- Знаешь, Андрюша, то, что рассказал мне Витя, – просто страшно, – граф Васильцов был очень напряжен и возбужден.
Это не могло ускользнуть от внимания князя, и он подлил в бокал графа очередную порцию вина. Князь знал, что сын Васильцова, Виктор, был своим человеком в компании князя Феликса Юсупова и великого князя Дмитрия Павловича. Поэтому рассказу Виктора можно было верить. И Непальцев так же, как и сам граф, был потрясен не столько самим фактом убийства Распутина, сколько тем, как это на самом деле происходило.
Поздним вечером 16 декабря 1916 года князь Феликс Юсупов прибыл на Гороховую улицу, дом 64, где проживал Григорий Распутин, лично для того, чтобы пригласить старца к себе. В качестве приманки должно было послужить обещание познакомить Распутина со своей  женой Ириной, племянницей Николая Второго. Падкий на женщин, Распутин соблазнился на это и дал согласие на визит к Юсупову.
Против Распутина был составлен целый заговор, участниками которого, помимо Феликса Феликсовича Юсупова, стали великий князь Дмитрий Павлович, Владимир Митрофанович Пуришкевич, депутат Государственной Думы (основной враг Распутина в Государственной Думе, еще месяц тому, 19 ноября воскликнувший с высокой трибуны: «В былые годы, в былые столетия Гришка Отрепьев колебал основы русской державы. Гришка Отрепьев воскрес в Гришке Распутине, но этот Гришка, живущий при других условиях, опаснее Гришки Отрепьева. Не должен темный мужик дольше править Россией!»), поручик Сергей Сухотин и военный врач Лазаверт. К встрече с Распутиным все приготовились заранее. За несколько дней рабочие превратили подвал юсуповского в дворца в настоящее жилище принца. Недавний захламленный погреб был разделен сводами как бы на две комнаты. Неподалеку находилась дверь, ведущая во двор. По стенам развесили портьеры, каменные плиты пола устилали драгоценные ковры и шкуры медведей. Старинная, удивительной выделки парча покрывала стол, вокруг которого слуги сдвинули черные кресла с высокими готическими спинками. Привлекал внимание шкафчик из черного дерева – с инкрустациями, зеркалами и массой потайных ящичков. Над ним возвышалось драгоценное распятие из горного хрусталя с тончайшей чеканкой по серебру (изделие XVI века). Старинные фонари с цветными стеклами освещали комнаты сверху. Тяжелые красные штофные занавеси были опущены. На столе стоял самовар, кругом были расставлены вазы с пирожными и любимыми распутинскими лакомствами. Рюмки из тяжелого богемского хрусталя. В бутылках – марсала, херес, мадера, крымское. Часто бывая в узком кругу старца, Феликс Юсупов прекрасно знал все его повадки, любимые лакомства и напитки Распутина. Отдельные бокалы (чистыми оставили только два бокала – из них должен был пить вино князь Феликс) и пирож-ные, предназначенные для Распутина, врачом Лазавертом были предварительно отравлены растертыми в порошок кристаллами цианистого калия, смертельным ядом, действующим мгновенно.
- Достаточно ли? – засомневался Сухотин.
- Одно такое пирожное, – ответил Лазаверт, снимая резиновые перчатки и бросая их в огонь камина, – способно в считанные мгновения убить всю нашу конфиденцию.
Впрочем, много лет спустя стало известно, что врач Лазаверт не только не был врачом, но даже носил совершенно другую фамилию. Им оказался поданный Ее Величества королевы Великобритании, капитан внешней разведки Вернон Келли! В Петербурге он появился в качестве скромного военного врача еще в 1912 году для того, чтобы выявить намерения России накануне войны с Германией. Ему удалось проникнуть в высшее общество и обзавестись рядом ценнейших для разведчика знакомств. Само собой, что и Распутин не оказался вне сферы его внимания.
В первом часу ночи 17 декабря автомобиль князя Юсупова остановился у крыльца собственного дворца. Князь сразу же повел Распутина в подвальные помещения. Как утверждал сам Феликс Феликсович, в этот момент он сделал последнюю попытку уговорить Григория покинуть столицу. Старец отказался и тогда князь придвинул к Распутину пирожные и взялся за бутылку.
- Хорошее крымское, из моих имений. Попробуй.
- Не, – отказался Распутин. – У меня ишо опосля вчерашнего гудит все. Давеча уже похмелял себя… Не буду пить.
Но судьба старца уже была решена. Из подвалов юсуповского дворца он не должен был выйти в ту ночь живым. Все было делом времени. Впрочем, его тоже оставалось не так много: все следовало сделать до наступления рассвета. Несколько раз Феликс Юсупов поднимался в верхнюю комнату, где его в нетерпении ожидали друзья-заговорщики. Они тут же бросались к князю с расспросами, но тот пока еще только пожимал плечами.
- Что делать? Эта зажравшаяся скотина ото всего отказывается. Вина не хочет, от пирожных воротится.
- А как его настроение?
- Н-нева-ажное, – замялся Феликс. – Похоже, он о чем-то догадывается… намекает!
Дмитрий Павлович горячо заговорил:
- Феликс, не оставляй его одного. А вдруг он, привлеченный граммофоном, пожелает подняться сюда.
- Веселое дело, – проворчал Пуришкевич, – если он здесь увидит его высочество с револьвером и мое ничтожество с кастетом.
Юсупов кивнул и спустился вниз. Он сделал последнюю, решительную попытку, чтобы заставить Распутина сесть за стол. И, к счастью, эта попытка ему удалась. Но… Дальше началось невероятное. Распутин выпил и проглотил такое количество цианистого калия, которое способно было, как правильно сказал врач Лазаверт, убить весь клан заговорщиков. Но у Распутина только запершило в горле. Он преспокойно расхаживал по комнате. Тут Феликс взял второй бокал с ядом, наполнил его вином и протянул Распутину. Тот выпил его с тем же результатом… Внезапно его лицо исказилось яростью. Он вперил в князя взгляд, полный сатанинской злобы.
- Чаю подавать? – стараясь полностью держать себя в руках, спокойно спросил Юсупов.
- Давай! Жажда началась… мучает.
Увидев на тахте гитару, Распутин попросил спеть ему. Каково было петь в такие минуты князю? Но он все же взял гитару:
- Все пташки-канарейки так жалобно поют,
А нам с тобой, мой милый, разлуку подают.
Разлука ты, разлука, чужая сторона,
Никто нас не разлучит, одна сыра земля.
Подайте мне карету да сорок лошадей,
Я сяду и поеду к разлучнице своей…
- Ничего не понимаю, – едва не бегал из одного конца комнаты в другую Пуришкевич. – Причем здесь песни?
Его поддержал великий князь:
- Я тоже не могу уяснить, что там творится. Если Распутин мертв, то не сошел же Феликс с ума, чтобы распевать над покойником дурацкие песни. А если Распутин жив, тогда для меня остается загадкой назначение цианистого калия…
«Будь проклят Маклаков, давший нам калий! – вертелось в мозгу князя Юсупова. – Яд беспомощен. Гришка выпил и сожрал все, что отравлено, но только рыгает, и появилось сильное слюнотечение. Вот уж воистину: или наш Распутин действительно святой, или… Нужно решать скорее, ибо скотина выражает крайнее не-терпение, отчего не приходит Ирина, и уже измучил меня вопросами… Даже подозревать стал…»
- Удивительно! Удивительно! – прервал рассказ гостя князь Непальцев. – Я недавно беседовал с Шульгиным. Речь зашла о Распутине, о том, что ради спокойствия России необходимо убрать старца. Так ты знаешь, граф, что мне на это ответил Василий Витальевич?
- Скажи, и буду знать?
- Ответ его был удивителен: «Зачем убивать змею, которая все равно уже ужалила? Я не верю в его влияние. Все это вздор. Влиятелен не он сам, влиятельны те люди, за спинами которых он прячется».
- Возможно, в чем-то господин Шульгин и прав, – кивнул граф Васильцов. – Но вот теперь и настало время проверить силу монархии. Если смерть старца поможет ей возродиться, то благодарные потомки должны поставить памятник князю Феликсу Юсупову.
Хозяин с гостем осушили еще один бокал вина, и граф взглянул на своего друга.
- Ты позволишь, я продолжу свой рассказ.
- Разумеется, – кивнул князь Непальцев, подбросив поленьев в камин и вновь удобно располагаясь в кресле.
Впрочем, немудрено, что яд не подействовал на Распутина, поскольку никакой это был не цианистый калий, а, всего-навсего, растертый в порошок аспирин, абсолютно безвредный. Потому и пришлось стрелять в царского фаворита, добивать его гантелей, а затем, еще недобитого, топить в проруби в Неве.

5.
Узнав о страшной гибели своего юродивого любовника, царица Александра Федоровна закатила царственному супругу скандал, потребовав его немедленного возвращения из Могилева, из Ставки верховного главнокомандующего. Она написала Николаю записку, которую, впрочем, отправить не успела: «Мы сидим все вместе – ты можешь себе представить наши чувства, мысли – наш Друг исчез. Вчера А. (Анна Вырубова, фаворитка Романовых – автор) видела Его, и он ей сказал, что Феликс просил Его приехать к нему ночью… Сегодня ночью огромный скандал в юсуповском доме – Дмитрий, Пуришкевич и т.д. – все пьяные. Полиция слышала выстрелы. Пуришкевич выбегал, крича полиции, что наш Друг убит…» Вслед за этим в Ставку отправила телеграмму сама Вырубова: «Если наш Друг жив, он где-то в тиши молится за нас».
  Сумев внушить императорской семье свою незаменимость и значимость: «Наследник жив, покуда жив я. Моя смерть будет и вашей смертью», – Распутин добился своей цели: он не только привязал к себе царственных Романовых, но и сумел забраться в постель к самой царице. Немудрено поэтому, что после его смерти, Александра Федоровна немедленно приказала арестовать непосредственных участников заговора, невзирая на их титулы, нарушив тем самым, законы империи. Но, во избежание кощунственного скандала, раздуваемого врагами династии, она распорядилась прекратить начатое следствие. И попросила министра внутренних дел Протопопова из жилища Распутина на Гороховой улице создать музей. 
Встретив супруга прямо на вокзале, Александра Федоровна сразу же предупредила его о своих действиях:
- Я твоею волей велела кое-кого арестовать.
Подвыпивший царь, поцеловав пальцы своей супруги, ответил:
- Мне стыдно перед православной Русью, что руки моих ближайших родственников обагрены мужицкою кровью.
Распутин был похоронен в Царском Селе, неподалеку от дворцов, за парком. Пополудни вся семья (кроме старшей дочери Ольги) едет на похороны. «Отслушав литию отца Василия, вернулись домой», - поделился впечатлениями в своем дневнике Николай. Да и сама Александра Федоровна не могла сдержаться и, взяв в руки перо и бумагу, записала: «Солнце светит так ярко… Я ощущаю такое спокойствие и мир на его дорогой могиле. Он умер, чтобы спасти нас».
Чувствуя приближение смерти, Григорий Ефимович написал свое письмо-завещание Николаю II: «Я предчувствую, что еще до 1 января я уйду из жизни. Если меня убьют нанятые убийцы, русские крестьяне, мои братья, то тебе, русский царь, некого опасаться. Оставайся на своем троне и царствуй. Не беспокойся о своих детях. Они еще сотни лет будут править Россией. Если меня убьют бояре и дворяне… братья восстанут против братьев и будут убивать друг друга, и в течение 25 лет не будет в стране дворянства.
Русской земли царь, когда ты услышишь звон колоколов, сообщающий тебе о смерти Григория, то знай: если убийство совершили твои родственники, то ни один из твоей семьи, то есть детей и родных, не проживет дольше двух лет. Их убьет русский народ…
Молись, молись. Будь сильным. Заботься о твоем избранном роде».
Прочитав это письмо, Николай, пребывая в расстроенных чувствах, вдруг вспомнил свой разговор с отцом, императором Александром Александровичем III незадолго до кончины того. Он тогда сказал цесаревичу: «Самодержавие создало историческую индивидуальность России. Рухнет самодержавие, не дай бог, тогда с ним рухнет и Россия. Падение исконной русской власти откроет бесконечную эру смут и кровавых междоусобиц… Будь тверд и мужественен, не проявляй никогда слабости. Выслушивай всех, в этом нет ничего позорно-го, но слушайся только самого себя и своей совести. В политике внешней – держись независимой позиции. Помни – у России нет друзей. Нашей огромности боятся. Избегай войн. В политике внутренней – прежде всего покровительствуй церкви…» Николая даже передернуло – настолько одинаково мыслили всероссийский император и простой российский мужик.
Распутин был похоронен в парчовой рубахе из тканого серебра, черных вельветовых брюках и носках. К гробу, стоявшему в часовне, подошли дочери Распутина, Матрена и Варвара, и высокая худощавая дама в глубоком трауре и под плотной вуалью, скрывавшей черты лица. Это была сама императрица, которая, уходя, вложила в пальцы Распутина свое последнее к нему письмо: «Мой дорогой мученик, дай мне твое благословение, чтобы оно постоянно было со мной на скорбном пути, который остается мне пройти здесь на земле. И помяни нас на небесах в твоих святых молитвах.
Александра».
Зато на улицах Петербурга творилось нечто невообразимое: узнав о гибели Распутина, многие люди, прежде не знакомые друг с другом, обнимались и шли ставить свечки в Казанский собор перед иконой Св. Дмитрия (с намеком на великого князя Дмитрия Павловича. В длинных очередях возле бакалейных лавок то и дело слышалось: «Собаке – собачья смерть!».
Владимир Митрофанович Пуришкевич, в отличие от его высокородных товарищей по заговору, не тронутый полицией и императрицей (Пуришкевич, как-никак, депутат Государственной Думы, за ним стояли болтуны-депутаты, а это уже могло вылиться не только в общественный скандал, но и в правительственный кризис), от греха подальше все-таки сел в санитарный поезд и отправился на фронт. А под перестук колес в голову лезли издевательски-легкомысленные стишки:
«Твердят газеты без конца
насчет известного лица.
С известным в обществе лицом
Пять лиц сидело за винцом.
Пустил в присутствии лица
В лицо лицу заряд свинца.
Пропажа с лицами лица
Лиц огорчила без конца.
Но все ж лицо перед лицом
В грязь не ударило лицом…
.     .     .     .     .     .     .     .
Но, право, можно быть глупцом
От лиц в истории с лицом!»
Это Пуришкевич намекал на появившуюся в газетах краткую безличную заметку об убийстве Распутина: «Вчера тремя неизвестными лицами убито известное лицо – жилец дома №64 по Гороховой улице».

6.
После случившегося летом шестнадцатого года прорыва русской армии под командованием генерала Брусилова, проведенного после слезных просьб союзников по Антанте, которых германская армия довела чуть ли не до инфаркта (а точнее коллапса), линия Восточного фронта выровнялась и бои приняли затяжной нудный характер: на завтрак легкая порция снарядов по позициям противников, к обеду – порция пообильней, а в каче-стве физзарядки или разминки перед ужином – хождение в атаку.
Словом, русской армии перестало везти на фронтах первой мировой после того, как верховным главнокомандующим назначил себя лично император Николай Александрович, всю жизнь (еще со времени своего престолонаследия) носивший на плечах погоны полковника.
Снарядов не хватало, медикаменты заканчивались, дороги, как всегда в России, оставляли желать лучшего. Единственное, чего всегда было в избытке – героизма и мужества солдат и офицеров. Именно эти качества с лихвой окупали все прочие недостатки и позволяли союзникам по коалиции быть спокойными на своем Западном фронте: немцы с австрийцами основную массу своих войск сосредоточили на Востоке. Впрочем, после брусиловского прорыва и последующего непродолжительного контрнаступления русской армии, армия австро-венгерская практически перестала существовать, она была не только деморализована, но и, по сути, уни-чтожена. Хотя, признаки разложения налицо были и в российской армии.
Князь Николай Андреевич Непальцев, двадцатисемилетний поручик, помощник командира роты пехотно-го полка после целодневного обстрела позиций его полка решил обойти траншеи и окопы своей роты перед тем, как уйти на отдых в свой наполовину вкопанный в землю блиндаж. Слава богу, неделю назад прекратились дожди и слякоть. Ударил легкий, совсем не предновогодний морозец. В воздухе кружились снежинки. Земля покрылась тонкой коркой льда в тех местах, где были лужи, и легким снежным настом там, где слякоть не смогла до конца впитаться в землю.
Николай Андреевич остановился, не доходя десятка метров до чудом сохранившейся полуразрушенной стены крестьянской мазанки, едва ли не единственного места, где можно было укрыться от воя ветра и визга снарядов. Его внимание привлек незнакомый, чуть с хрипотцой бас, что-то выкрикивавший в окружении солдат его роты. Подойдя ближе и стараясь оставаться незамеченным, Николай Андреевич прислушался и присмотрелся.
На незнакомце была такая же потертая и испачканная солдатская шинель, как и у окруживших его бойцов. Но речь его явно не была солдатской – это была речь человека, по крайней мере, закончившего гимназию или реальное училище.
- Да поймите вы, дурьи башки, – незнакомец разрубал воздух рукой, – то, что творится на этой войне, не нужно ни вам, ни вашим женам и детям. Это империалисты воюют с империалистами за передел мира, за то, чтобы на смену германскому или австрийскому капиталисту и фабриканту пришел российский или французский. За то, чтобы наш, русский мужик, горбатился не на своего, русского барина, а на ихнего фермера, или как их там черт называет.
- А отчего же тогда австрияк или прусак, такой же бывший пахарь, как я, стреляет в меня, а не в своего австрийского барина? – спросил один из солдат.
- Да потому же, почему и ты в него стреляешь, а не в своего помещика, – ответствовал агитатор. – И австрияку с прусаком так же запудрили голову ихние господа офицеры, как и вам нашенские благородия.
- Вот и я же говорю: штык в землю и айда брататься, – поддержал агитатора другой солдат.
Поручик Непальцев понял: в его роту пожаловал большевистский агитатор. Несколько дней тому назад на офицерском собрании их предупреждал о возможности такой агитации полковник Соколовский. Николай Андреевич потянулся к кобуре, расстегнул ее и вынул кольт. Холодная сталь чувствовалась даже через перчатку. Он сделал решительный шаг вперед.
- Вы, наверняка, слышали, товарищи, о Ленине? – продолжал свое дело агитатор.
- Не, не слыхали. Кто такой?
- Не время сейчас рассказывать о Ленине, – слегка опешил агитатор. – Придет время – узнаете. Скажу лишь, что он возглавляет партию большевиков и говорит, что пора уже поворачивать штыки в другую сторону и превращать империалистскую войну в войну гражданскую. 
- Это вражеская пропаганда! Арестовать негодяя, – закричал поручик, держа в руке револьвер. – Это германский шпион!
Появление офицера было неожиданным для солдат. Многие из них тут же вскочили на ноги и стали по стойке смирно. Только агитатор с улыбкой и решительностью повернулся в сторону поручика и смело сказал:
- Видите, мужики! Моя правда в словах. Не хочет господин офицер отпускать вас домой. Он еще не напился вашей крови.
- Молчать! – Непальцев подскочил ближе к агитатору и навел на него дуло револьвера. – Я приказываю арестовать шпиона.
Один из унтер-офицеров дернулся было выполнять приказ, но его тут же придержал солдат, заговоривший с большевистским агитатором вторым.
- Ваше благородие, ну какой же это шпион, коли он говорит на нашем мужицком языке и верные вещи.
- Тогда пусть ваш гость скажет, ежели он не шпион, каким образом он пробрался в расположение нашей части, если со всех сторон стоят караулы? – не растерялся Николай Андреевич.
- А и верно, как? – повернулся к агитатору унтер-офицер.
- Так то и доказывает, что никакой я не шпион, коли меня караульные не задержали, – пожал плечами и усмехнулся большевик.
- Это еще ничего не доказывает, – хмыкнул Непальцев. – Унтер-офицер Лаптев, арестуйте шпиона и доставьте его в штаб.
- Не замай! – выставил вперед винтовку второй солдат, преграждая путь Лаптеву. – Нехай идет отсель сам, куды хочет. А вы, ваше благородие, тоже идите. Мы вас любим за то, что уважаете нашего брата, мужика, и в обиду перед другими офицерами не даете. Но арестовать хорошего человека за ни за что не дадим.
- Не дадим! – подтянулись и другие.
Непальцев чуть отступил назад, но револьвер не убирал. Он был недоволен, но понимал, что самое лучшее для него сейчас – действительно уйти и оставить солдат в покое. Постояв еще какое-то время в нерешительности, князь Николай Андреевич развернулся, убрал кольт в кобуру и резвым шагом направился к блиндажу.
Войдя внутрь, он увидел неприглядную картину: командир роты капитан Нехлюдов лежал на нарах по-верх одеяла. На столе стояла початая бутылка смирновской водки, в миске пара кусков хлеба да несколько соленых огурцов. В руках Нехлюдова была гитара и он, лениво перебирая струны, негромко пел:
- Господа офицеры,
мне приятно сознаться:
Я поклонник не Марса,
А прекрасной Венеры…
- Капитан, вы совсем с ума сошли! – не выдержал князь Непальцев. – У нас в расположении роты творится черт-те что, проводится большевистская агитация, а вы пьете водку и распеваете песенки.
Нехлюдов повернул голову в сторону поручика, отложил гитару в сторону и опустил ноги на пол.
- Остыньте, Непальцев. И не сходите сами с ума! То, что сейчас творится на линии фронта, не требует никакой большевистской ли, эсеровской и всяческой прочей агитации. Наш верховный штаб действует лучше любого агитатора. Армия разваливается. Война превращается в какую-то нудную, бессмысленную, никому не нужную работу. И за что, по-Вашему, нужно воевать нам с вами, да и этим мужикам, поневоле оторвавшим свои руки от сохи и взявшим винтовку?
- Вы… вы, Нехлюдов… говорите такие вещи?
- Ха-ха-ха! Непальцев, чем больше я вас узнаю, тем больше вы меня поражаете. А сейчас даже, я бы сказал, развлекаете. Идите сюда, выпейте, остыньте. Тогда и поговорим с вами.
Нехлюдов встал, подошел к столу, придвинул к себе вторую железную кружку, налил в обе водки, взял в руки свою, а во вторую ткнул пальцем:
- Берите, князь. Выпьем.
Видя, что Непальцев не двигается с места, а лишь тяжело дышит, Нехлюдов насупился.
- Если хотите, это приказ, поручик!
Николай Андреевич подошел к столу, взял кружку и, глядя в глаза Нехлюдову, выпил залпом, поставил кружку на стол и взял в руку кусок хлеба.
- Совсем другое дело, – улыбнулся капитан, не спеша выпил свою водку, смачно крякнул и хрустнул огурцом.
- Как вы думаете, поручик, о том, что в армии начались разброд и шатания, что не хватает боеприпасов и продовольствия, одежды и элементарных медикаментов, должен знать верховный главнокомандующий?
- Разумеется!
- Вот и я думаю, что наш верховный главнокомандующий, его величество император Николай Александрович все это прекрасно знает. Но ему на все это плевать. Более того, вы прекрасно наслышаны об измене императрицы, о ее постоянных сношениях с кайзером Вильгельмом по поводу заключения сепаратного мира?
- Да уж, я помню один из приездов императрицы на фронт… Солдаты считают дурной приметой получать из рук ее величества Георгиевский крест: как бы он не стал впоследствии крестом могильным – того и гляди такого кавалера настигнет германская пуля, – согласился князь Николай Андреевич.
- Вот и я думаю, неужели государь не в силах заточить в монастырь женщину, которая губит его и Рос-сию, являясь злым гением русского народа и династии Романовых? – Нехлюдов плеснул в свою кружку еще не-много водки и выпил, не закусывая.
Поручик растерянно и в то же время испуганно глянул на своего командира. Его испугали последние слова, он не знал, что на это ответить. Пауза длилась пару минут.
Наконец Непальцев расстегнул шинель, подошел к своим нарам, бросил фуражку на подушку и сел.
- А теперь, друг мой Непальцев, если хотите, можем побеседовать.
Нехлюдов подошел к князю, остановился у его нар и спросил:
- Вы разрешите присесть?
Николай Андреевич подобрал полы шинели, чуть подвинулся и буркнул:
- Прошу.
   
7.
С самого начала войны верховным главнокомандующим тринадцатимиллионной русской армии был назначен многоопытный дядя императора, Николай Николаевич-младший.
Когда-то, десять лет назад дядя посоветовал своему царственному племяннику присмотреться к одному сибирскому юродствующему мужику. Таким образом, он помог последнему проникнуть в Зимний дворец. Этим мужиком был Григорий Ефимович Распутин. Спустя несколько лет Николай Николаевич понял, какой роковой промах он совершил, но возврата назад уже не было. Распутин вошел в силу. И даже пытался диктовать условия генералам. Николай Второй хотел было прикрепить Григория к Ставке верховного главнокомандующего, что окончательно взорвало терпимого к племяннику Николая Николаевича и он пообещал, в случае появления Распутина в Ставке, собственноручно его повесить. Но и это бы не остановило императора, если бы с точно такой же угрозой не выступил начальник Генштаба генерал Алексеев, ходивший в любимцах у государя. Последний отказался от своей затеи, но не отказался от нее сам Распутин и потакавшая ему во всем императрица. Они оба были ярыми противниками войны с Германией, и появление Распутина в Ставке верховного командования одновременно означало бы поражение России или, в лучшем случае, заключение сепаратного мира, а значит и разрыв со странами Антанты с непредсказуемыми для России последствиями.
Александра Федоровна и Распутин делали все возможное, чтобы убедить императора убрать из Ставки Николая Николаевича и взять в свои руки командование. В ход были даже запущены слухи о тайных замыслах Николая Николаевича и его сторонников захватить трон.
- Подумай, Ники, – убеждала супруга Николая Александровича. – Великий князь слишком честолюбив, а в руках у него многомиллионная армия тупых мужиков, которых ничего не стоит обратить против тебя.
На руку императрице сыграли и последние неудачи русской армии на фронте в весенне-летней кампании 1915 года. Царь решился. Но для начала он бросил пробный камень: вызвал к себе в Царское Село председателя Совета министров Горемыкина и военного министра Поливанова и сообщил им, при этом густо покраснев, о своем намерении возглавить армию. Первая реакция была шокирующей, но министры быстро взяли себя в руки, и Горемыкин заявил, что он поставит этот вопрос на обсуждение в правительстве. Николай благосклонно кивнул.
Совет министров заседал несколько дней. Главным выступающим с молчаливого согласия Горемыкина (его кандидатуру, как компромиссную, предложил в свое время Николаю сам Распутин) стал военный министр.
- Господа, – заявил Поливанов 6 августа, – как ни ужасно то, что происходит сейчас на фронте, назревает еще одно событие, которое может быть страшнее всех, угрожающих до сих пор России. Во время моего сегодняшнего утреннего доклада его величество объявил мне: великий князь Николай Николаевич с должности верховного главнокомандующего отстраняется.
- И кто же на его место? – полюбопытствовали министры.
- Разве вам это не ясно само по себе, господа? – Поливанов обвел взглядом кабинет.
- Кто же? – подыграл военному министру премьер-министр.
- Сами его величество! – Алексей Андреевич Поливанов выдержал паузу, наблюдая за реакцией, и продолжил:
- Господа, должен прямо сказать вам, что я не счел себя вправе при его величестве умолчать о том, какие возможны последствия, если его личное предводительство не улучшит положение на фронте… Подумать жутко, что будет, если государю императору самому придется отдать приказ об эвакуации Петрограда или, не дай бог, Москвы. Однако его величество выслушал меня и сказал, что его решение неизменно.
- Речь идет о судьбе России, – взял слово министр иностранных дел Сазонов. – Знали бы мы об этом раньше, мы, быть может, оказали бы противодействие этому решению государя, которое я не могу назвать иначе как пагубным.
- Я его не осуждаю, – произнес престарелый Иван Логгинович Горемыкин. – На фронте почти катастрофа. Он считает своей священной обязанностью царя быть среди войск, и с ними либо победить, либо погибнуть… Нам остается склониться перед волей его величества и помогать ему.
- Нет! – упорствовал Сазонов. – Мало кто верит в твердость характера государя… Все это ужасно… Россию толкают в бездну.
Здесь словно прорвало и других министров. Они стали шуметь и говорить практически хором.
- Надо протестовать, умолять, настаивать, просить. Надо удержать его величество от этого шага.
- Народ еще со времен Ходынки и японской кампании считает государя царем несчастливым, незадачливым.
- Несомненно, это решение государя будет истолковано как результат влияния пресловутого Распутина…
- Надо пойти к государю и на коленях его умолять…
- Что? Что? Что будет?
- Господа, господа, – старческий голос Горемыкина и его постукивание молоточком пытались урезонить разбушевавшийся кабинет министров. – Я закрываю заседание до завтрашнего утра. Как говорят, утро вечера мудренее.
Однако наутро вопрос уже был решен. Сразу же после открытия заседания кабинета министров Горемыкин поднялся со своего места и сообщил:
- Господа, позвольте довести до вашего сведения. По поручению его величества военный министр уехал в Ставку, чтобы подготовить передачу верховного главнокомандования.
20 августа 1915 года Николай II приказал Ставке перебраться из Барановичей в Могилев, и вскоре сам же туда и выехал. 23 августа императорский поезд прибыл в Могилев. За железнодорожной станцией раскинулся небольшой тихий городок с трамвайной узкоколейкой и разбитыми тротуарами. Среди приземистых домиков и уютных сквериков отведены для штаба верховного главнокомандующего несколько отгороженных зданий, на крышах которых поставлены для защиты от цеппелинов и аэропланов восемнадцать пулеметов. Наружную и внутреннюю охрану несли полторы тысячи солдат. В одном из домов, двухэтажном, царь занял две комнаты: одна служила ему рабочим кабинетом, другая – спальней. Рядом со своей кроватью Николай велел поставить еще одну койку – для наследника, которого Николай любил возить на фронт для показа войскам.
Царевич Алексей в Ставке чувствовал себя не очень уютно. К тому же его часто мучили боли в коленных суставах. А как-то раз, идя на доклад к императору, генерал Алексеев увидел в коридоре Ставки плачущего царевича.
- Что с вами, ваше высочество, – смутился генерал.
Алексей глянул на него и заплакал еще сильнее, произнеся сквозь слезы:
- Не знаю, что делать, Михаил Васильевич. Когда бьют русских, удручен папа. Когда бьют немцев, горюет мама. Скажите, а в каком случае огорчаться мне?
Царевич Алексей поднял заплаканные глаза на генерала, но Алексеев не нашелся, что ответить. Он лишь глянул по сторонам, погладил мальчика по голове, вздохнул и пошел докладывать императору о ситуации на фронте.   

8.
Арест (пусть и временный) великого князя Дмитрия Павловича, его высылка из столицы и резкий ответ государя на ходатайство за него объединили в те дни всех членов династии Романовых в общем недоброжелательстве против императрицы. Всеобщее злорадство по поводу убийства Распутина и дальнейшие разговоры и критика всего, что делали в Царском Селе, были настолько резки и открыты, что в тогдашней и без того сгущенной атмосфере родилась легенда о заговоре великих князей. Центром же заговора считали великую княгиню Марию Павловну-старшую и, вообще, «Владимировичей». Их, через жену великого князя Кирилла Владимировича, Викторию Федоровну, связывали с английским посольством. Легенда ширилась и ей верили. Однако, по большому счету, никакого заговора не существовало. Просто члены династии, желая помочь высланному Дмитрию Павловичу, совещались, как бы помочь ему и, по чьей-то инициативе, решили обратиться к императору с письменной просьбой. Было составлено письмо, авторство которого княгиня Палей (жена великого князя Павла Александровича) приписывает себе, в котором родственники, ссылаясь на слабое здоровье Дмитрия Павловича, просили заменить высылку на персидский фронт разрешением жить в имении Усове или Ильинском.
Днем 29 декабря во дворце великой княгини Марии Павловны, тетки Николая, собрались все те, кто согласился подписать письмо – таковых набралось почти два десятка. Среди собравшихся было большое возбуждение. Не скрывалось резкое негодование против императрицы Александры Федоровны. Молодежь и дамы были особенно воинственно настроены, а великий князь Николай Михайлович выражался про императрицу про-сто грубо. Кто-то предложил даже не ехать во дворец с новогодним поздравлением, но этот проект не прошел. Дав приведенные подписи, члены семьи разъехались. Письмо было отправлено, а вечером венценосные супруги уже знали все подробности о царившем во дворце Марии Павловны настроении и обо всех резких там разговорах.
Императрица настояла на весьма жестком ответе подписантам и, не имевший никакого желания с ней спорить Николай Второй на этом же письме начертал свою резолюцию: «Никому не дано права заниматься убийством. Знаю, что совесть многим не дает покоя, т. к. не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь вашему обращению ко мне. Николай». И затем велел доставить это письмо в Царское Село, где жил великий князь Павел Александрович.
Но такая резолюция лишь еще больше ополчила против императрицы членов большой царской семьи – все ведь отлично понимали, чьи слова стояли перед подписью императора. С чьей-то легкой руки даже запустили слух об аресте еще одного великого князя – Андрея Владимировича. Легенда о заговоре еще более раз-расталась.
Больше всех возмущался поведением венценосных супругов пожилой великий князь Николай Михайлович – генерал-адъютант Его Величества. К тому же историк, писатель, автор многих трудов. Он бесстрашно критиковал положение вещей, общался с разными политическими деятелями, вплоть даже до революционера Бурцева. После убийства Распутина, великий князь особенно горячился. Он вызывал к себе некоторых судебных деятелей. Высылка же Дмитрия Павловича и вовсе привела Николая Михайловича в чрезвычайно нервное со-стояние.
Разумеется, подобное поведение не могло остаться незамеченным императором, и вечером, 29 декабря Николай Второй приказал министру Двора графу Фредериксу пригласить к себе великого князя и передать ему о неудовольствии государя, а также просьбу прекратить неподобающие его положению разговоры. Николай Михайлович дал министру разъяснения и написал своему царственному племяннику письмо, в котором повто-рил сказанное министру. На это письмо 31 декабря великий князь получил следующий ответ от государя: «Очевидно, граф Фредерикс перепутал. Он должен был передать тебе мое повеление об отъезде из столицы на два месяца в Грушевку. Прошу это исполнить и завтра не являться на прием. Комиссией для выработки мирных переговоров заниматься больше не надо. Возвращаю бумаги разных министров по юбилейной комиссии. Ники. 31 декабря 1916 г.»
Вечером Николай Михайлович протелефонировал о том великой княгине Марии Павловне, которая и пригласила его к себе на встречу Нового года со всеми Владимировичами. Вечером же 1 января 1917 года великий князь Николай Михайлович выехал в Москву.
Подобный поворот событий отнюдь не отменял, тем не менее, новогодних празднований.
1 января Его величество устроил прием в Зимнем дворце. Война войной, а годы шли. Грянул 1917-й. И так немного радостей осталось у его подданных. Пусть хотя бы в эти дни забудутся неприятности и кошмары военных будней. К тому же, многие члены правительства и думцы терпеть не могли друг друга. Даже сейчас, на приеме, не смогли удержаться, чтобы не надерзить друг другу. Слава богу, у Николая хватило ума свести, в конечном итоге, все к шутке.
Принимая поздравление дипломатов, Николай очень милостиво разговаривал с французским послом Палеологом, но, подойдя к английскому послу Бьюкенену, совершенно другим тоном произнес:
- Господин Бьюкенен, вы, посол английского короля, совершенно не оправдали наших ожиданий. Помнится, в прошлый раз на аудиенции я поставил вам в упрек, что вы посещаете врагов государя и государыни императрицы. Теперь я исправляю свою неточность. Вы, господин Бьюкенен не посещаете их, а сами принимаете их у себя в посольстве.
Бьюкенен был сконфужен, и обескуражен, даже сильно покраснел. Было ясно, что Николаю стала известна закулисная игра Бьюкенена и его сношения с лидерами дворцовой оппозиции.
Между тем, прием продолжался.
К председателю Государственной думы, толстяку Родзянко подошел, чтобы поздороваться, министр внутренних дел Протопопов, сам, между прочим, еще год назад бывший товарищем председателя Думы. Да к тому же, бывший октябрист, то бишь родзянковский однопартиец. Что уж там между ними произошло, какая кошка пробежала, но Михаил Владимирович на дух не переносил Александра Дмитриевича. И когда последний с приветливой улыбкой на устах подошел к Родзянко и протянул тому руку, Родзянко резко отрубил:
- Нигде и никогда.
Протопопов от неожиданности смутился, но тут же взял себя в руки и подхватил председателя Госдумы под локоть: 
- Родной мой, ведь мы можем столковаться.
- Оставьте меня, вы мне гадки, – Родзянко отдернул руку.
- Ваше величество, как бы до дуэли не дошло, – шепнул на ухо царю стоявший рядом с ним граф Васильцов.
Николай, поначалу с любопытством наблюдавший за перепалкой двух бывших товарищей по партии, тут же нахмурился и велел позвать к себе Родзянко.
- Михаил Владимирович, я вас обоих уважаю как государственных мужей, и не хотел бы, чтобы ваша ссора повлекла за собой нежелательные последствия. Вы ведете себя неприлично.
- Если вы о дуэли, ваше величество, – чуть склонил голову Родзянко, – то не извольте беспокоиться. Я заметил, что Протопопов, вероятно, не очень оскорбился, поэтому вызова не пришлет.
- Вы думаете, не пришлет?
- Нет, ваше величество. А поскольку Протопопов не умеет защищать своей чести, то в следующий раз я его побью палкой.
Родзянко еще раз слегка поклонился. Николай рассмеялся. Он был доволен, что инцидент разрешился сам собой.
Однако же даже дворцовые лакеи находили, что Родзянко не умеет себя держать во дворце.

9.
Петербург кипел всякими сенсационными слухами. Была предреволюционная горячка. Кое-что из конспиративных заговорщических кружков, хотя и в искаженном виде, но проникало в гостиные и кулуары Государственной Думы. Из Москвы тоже шли самые сенсационные слухи. Чуть не открыто говорили, что государя при-нудят отречься. Имя будущего регента – великого князя Михаила Александровича произносилось громко. Шел слух, что великая княгиня Мария Павловна приняла у себя его морганатическую супругу, как жену будущего регента.
Великая княгиня Мария Павловна, супруга третьего сына Александра II Владимира Александровича, вообще занимала исключительное положение в придворном обществе. Она была довольно амбициозна, поговаривали, что даже императрица-мать Александра Федоровна опасалась интриг Марии Павловны и старалась держаться от неё подальше. В светском обществе Петербурга не существовало двора популярнее и влиятельнее, чем двор великой княгини Марии Павловны.
Потому-то все ждали какой-то развязки.
Тревожные слухи проникали и в Царскосельский дворец. Там атмосфера была тяжелая. «Точно покойник в доме» – выразился один, часто бывавший там, человек. Царица почти все время лежала и казалась измучен-ной и физически, и нравственно. Дети, слыша многое по секрету от окружающих, тревожно посматривали на родителей. Среди ближайших придворных царила тревога, доходившая у некоторых дам до предчувствия ката-строфы. Скептически грустно был настроен престарелый граф Фредерикс. Не раз заговаривал он о тщетности жизни и о том, что хорошо бы было покончить ее сразу, приняв хорошую, но верную дозу яда. Верный слуга, адмирал Нилов уже давно потерял веру во всё. В своем домашнем кругу он бранился, а с друзьями не переставал повторять: «Будет революция, нас всех повесят, а на каком фонаре висеть – всё равно». Он тоже ведь предупреждал императора о заговоре, но его уже давно перестали слушать. И только не вмешивавшийся ни во что, что не касалось его части, обер-гофмаршал граф Бенкендорф казался невозмутимо спокойным. Да Дворцовый комендант Воейков позировал самоуверенностью и всезнанием. О конкретных заговорах он ничего не знал. Он настолько верил заверениям министра внутренних дел Протопопова, что всё благополучно, а что, если что и случится, то будет предупреждено и пресечено своевременно, что даже уехал в январе на неделю в свое имение в Пензенскую губернию. А, между тем, настроение было нехорошее даже и в собственном его императорского величества полку – офицеры этого полка весьма резко отзываются об императрице. Более того, они считали, что именно царица является виновницей всего происходящего и ее необходимо устранить.
Дворцовая сутолока последних лет так уронила престиж царской власти, что в те дни можно было слышать даже среди придворных служащих: «Ну, что же, не будет Николая Второго, будет другой».
Николая уже открытым текстом просили провести реформу государственного устройства. Даже даровать стране конституцию, учредить Ответственное министерство, на которое и возложить всю ответственность за проведение внутренней и внешней политики. На все это Николай неизменно отвечал, будто заученной, фразой:
- Сейчас это неблагоприятно отразится на фронте. А вот через три, четыре месяца, когда мы победим, когда окончится война, тогда это будет возможно. Тогда народ примет реформу с благодарностью... Сейчас же все должно делаться только для фронта.
Между тем уже с начала февраля в Петрограде начало расти недовольство в народе из-за нехватки хлеба и некоторых других продуктов. Царя предупреждали о возможности так называемых «голодных бунтов» и эксцессов «самой ужасной из всех анархических революций». Почти ежедневно его доклады сообщали о забастовках.
7 февраля начальник Отделения по охранению общественной безопасности и порядка в Петрограде, генерал-майор Отдельного корпуса жандармов Константин Иванович Глобачёв предупреждал министра Протопопова, о том, что 14 февраля возможна попытка устроить шествие к Таврическому дворцу, что большевики, меньшевики и социал-демократическое объединение вынесли такое же решение. Генерал предупреждал о грядущих весьма серьезных последствиях. И, наконец, представил Протопопову даже список министров того Временного правительства, которое предназначается после переворота. На листе значился премьером князь Львов и все министры будущего Временного правительства, кроме Керенского и Гвоздева. И последнее встревожило, наконец, легкомысленного Протопопова, верившего в свою звезду Юпитер. Продолжая хвастаться, что он знает всё и что он расстреляет революцию и зальет кровью столицу, Протопопов струсил. Он начал беспокоить до-кладами царя с царицей. Возбуждая недовольство на генерала Рузского, министр стал просить о выделении Петрограда из ведения Рузского, т.е. о выделении его из Северного фронта в особую единицу, с подчинением командующему Петроградским военным округом генерал-лейтенанту Хабалову. Новый военный министр генерал Беляев внес этот проект в Военный совет, тот провел проект и Николай его утвердил.
Конец февраля семнадцатого года в Петрограде выдался слишком бурным. И только царь Николай был далек от всего. Впрочем, его ли в этом вина? Он ежедневно требовал докладывать ему об обстановке столичного генерал-губернатора Хабалова, а тому было лень напрячь своих подчиненных. Да к тому же, он боялся огорчить государя-императора, поэтому и докладывал ему, что в городе все спокойно. Ну, а раз в столице спокойно, то Николай Второй не видел причин сидеть долее в Петрограде и, как Верховный главнокомандующий, в среду, 22 февраля, в два часа дня уехал из Царского Села в Ставку в Могилёв.
Между тем, и на фронте было в определенной степени затишье, потому и некоторые офицеры, практически по полгода не вылезавшие из окопов и траншей, получили краткосрочные отпуска. Трехдневный отпуск по-лучил и князь Николай Непальцев и с большим воодушевлением он тут же отправился в Петроград, навестить родителей, повидаться с младшей сестрой (говорят, она за эти два года, что они не виделись, совершенно по-хорошела), встретиться с друзьями и товарищами.
Князь с княгиней, разумеется, были счастливы, что их Николя, живой и здоровый, пускай и на несколько дней, вернулся в Петроград. Князь тут же распорядился назавтра устроить званый ужин и пригласить на него самых ближайших друзей. Ну и, разумеется, он приготовил некоторый сюрприз.
Первыми пришли супруги граф и графиня Васильцовы на правах особо близких друзей. Граф Александр Сергеевич даже руками развел, увидев гладко выбритого бравого поручика в парадном мундире и с Георгиевским орденом на груди.
- Ба, ба, ба, Николя! Разреши тебя обнять и поздравить с военными победами.
- Как возмужал, настоящий офицер! – восхитилась и Вера Тимофеевна. 
Николай смущенно опустил глаза, а супруги Непальцевы едва ли не лопнули от гордости за своего сына.
- И представьте себе, пока ни одной царапины, – воскликнул старый князь.
- Тьфу, тьфу, тьфу! – хором закудахтали княгиня с графиней, при этом перекрестившись.
- Ну да, если не считать сплошные душевные раны, – наконец произнес Николай Непальцев.
- Так ведь война, князь! Что ты хотел! – заключил Васильцов.
- А будет ли Виктор? – поинтересовался Николай. – Кажется, сто лет его не видел.
- Обязательно будет. Даже спрашивал разрешения Андрея Михайловича привести с собой одного коллегу. Москвича, – ответил Васильцов.
- Разумеется, я сказал, что он этим окажет нам честь, – резюмировал старший Непальцев.
Подходили еще гости, в основном парами. Женщины после этого уединились в уголок большой гостиной рядом с окном посекретничать, а мужчины устроились в креслах возле камина обсудить последние события на фронте и в столице и дожидаться других гостей. Лакеи предлагали гостям подкрепиться чаем или квасом со сластями – пастилой и шоколадом.
В это время две курсистки Смольного института благородных девиц Машенька Непальцева и Оленька Бахметева вышли за ворота Смольного и направились по Леонтьевской аллее в сторону Литейного проспекта, где находился дом Непальцевых. Мороз не ослабевал, но, к удивлению петроградцев, ветра в тот день практически не было, на небе не было ни облачка и если бы не предсумеречное время, прогуляться в такой день пешочком по окрестным улицам – немалое было бы удовольствие. Снег поскрипывал под каблучками двух подружек. Они торопились и при этом весело щебетали. Мороз им был нипочем – беличьи шубки, меховой капор на голове, ладони прятались в такие же белые меховые муфты.
- Он, наверное, и не взглянет на меня, твой Николя.
- Да что ты, Оленька! Он у нас слишком благовоспитанный, чтобы не обратить внимания на барышню, которую, к тому же, привела его сестра, – засмеялась Непальцева. – И потом, скажу тебе по секрету, меня maman просила познакомить Николя с какой-нибудь достойной барышней. Представляешь, ему уже двадцать семь лет, а у него до сих пор не было ни одного романа.
Теперь уже обе девушки хихикнули. И в этот момент Бахметевой показалось, что чуть впереди и сбоку промелькнула какая-то тень. Девушка даже замедлила шаг.
- Давай все же возьмем извозчика, – оглядываясь по сторонам, предложила Бахметева.
- Да тут идти меньше полутора верст. Я всегда пешком домой хожу, если погода позволяет.
- Мне что-то тревожно стало, – Бахметева остановилась.
Непальцева сделала было еще пару шагов, но, заметив, что подруги рядом нет, тоже остановилась и повернулась к ней лицом.
- Ты чего, Бахметева? – только и успела спросить она, как заметила даже в этот полумрак, что лицо ее подруги побледнело.
Непальцева по ее взгляду поняла, что что-то или кто-то находится сзади нее, но обернуться не успела, почувствовав, как к ней сзади кто-то прикоснулся.
- Какие хорошие барышни гуляют и одни. Не составить ли вам компанию, а?
Рядом с подругами оказались два неважно одетых и плохо выбритых молодых человека в шапках ушанках из собачьего меха. Тот, кто говорил был серьезен, а его спутник после этих слов тут же осклабился.
- Что вам нужно? – слегка дрогнувшим голосом спросила Непальцева.
- Ну-у, от шубеек ваших мы бы не отказались, а то нашим кралям носить нечего, муфты давайте, капоры снимайте…
- Отстаньте от нас! – закричала опомнившаяся Бахметева. – Я позову околоточного! Помогите!
Тут же второй спрятал свою ухмылку и подступил вплотную к Бахметевой.
- Не надо орать, барышня, целее будешь!
Он вынул из кармана нож и помахал им перед ее лицом.
Но теперь закричала Непальцева.
- Помогите! Околоточный!
Первый сорвал с ее головы капор и попытался уши капора засунуть ей в рот. Но Непальцева вертела головой, не даваясь и отплевываясь. Одновременно он стащил с ее рук муфту. Впрочем, тут же пожалел об этом, поскольку Мария молниеносно провела ногтями по его щекам.
- Ах ты ж…
Но договорить он не успел – осел на землю после сильного и внезапного удара по затылку. Это подоспел на помощь невысокого роста, но довольно плотного телосложения мужчина лет тридцати с короткими рыжими усиками.
- Как не стыдно грабить барышень, – произнес спаситель и тут же увидел перед своим носом нож второго грабителя.
- Ты кто такой? – нервно завопил тот.
- Разин, путиловский рабочий, – произнес спаситель и ловко увернулся от ножа, следующим же движением сбив с ног нападавшего.
Больше ничего и делать было не нужно, ибо послышались тревожные полицейские свистки и через минуту на этом месте оказались два патрульных полицейских. Бедолаги нападавшие даже встать не успели, их быстро скрутили, надели на запястья наручники, а затем один из них глянул на Разина.
- Нет, нет, это наш спаситель, – перехватив взгляд околоточного, сказала Непальцева, надевая на голову капор и поднимая с земли муфту.
- Что ж вы, барышни, в такое время без извозчика, – пожурил девушек второй полицейский, поднимая пинками грабителей.
- Здесь всегда спокойно было, – стала оправдываться Непальцева.
- Сейчас во всем городе неспокойно. Пошли в околоток! – подтолкнул он в спину грабителей-неудачников.
Некоторое время девушки вместе с Разиным смотрели вслед полицейским, уводившим грабителей, а затем Разин спросил. 
- Как вас и в самом деле угораздило идти пешком.
- Прогуляться хотели, – пожала плечами Непальцева.
- Куда хоть направляетесь?
- На Литейный. Здесь недалеко.
- Тогда разрешите, что ль, проводить вас, а то как бы снова не попасть в какую неприятность.
- Проводите, пожалуйста, – обрадовалась Бахметева.

10.
Приехал Виктор Васильцов. Привез с собой, как и обещал, знакомого, коллегу из Москвы, оказавшегося в эти дни в Петрограде, дабы поучаствовать в собрании меньшевиков. Тут же представил москвича подошед-шим князю Непальцеву и графу Васильцову.
- Вот, познакомьтесь, папа, граф. Тот самый обещанный мной коллега из Москвы.
- Андрей Вышинский, помощник присяжного поверенного московской судебной палаты Павла Николае-вича Малянтовича, – едва ли не по-военному щелкнул каблуками невысокого роста круглолицый молодой чело-век.
- О, Павел Николаевич известный в России защитник большевиков, – хмыкнул граф Васильцов. – А вы, молодой человек, каких воззрений придерживаетесь?
- Состою в социал-демократической партии, фракция меньшевиков.
- Вышинский? Поляк? – поинтересовался князь Непальцев, поправляя очки на переносице.
- Обрусевший, – немного смущенно произнес Вышинский. – Мой отец, Януарий Феликсович Вышинский владеет аптекой в Баку, на Колюбакинской улице.
Пока старики знакомились с гостем, Виктор Васильцов подошел к ожидавшему его с улыбкой Николаю Непальцеву и с радостью сначала пожал ему руку, затем оба тепло обнялись.
- Ну, герой, герой! Георгиевский кавалер. Поздравляю и горжусь. И даже чертовски завидую.
- Да брось, Виктор! – немного смущенно ответил молодой князь. – Ты же знаешь, я терпеть не могу похвал от друзей и близких. Я тоже рад тебя видеть. Чем занимаешься?
- Мы, в отличие от вас, поручик, люди маленькие, так себе, мелкие адвокаты.
- Ничего себе мелкие. Вы бы слышали, как Виктор сегодня блистал на процессе. С какой легкостью он его выиграл, – улыбнулся подошедший к друзьям Вышинский.
Николай Непальцев вопросительно посмотрел сначала на Вышинского, затем на Виктора Васильцова.
- Познакомься Николя, – правильно понял его вопрос Виктор Непальцев. – Мой коллега из Москвы, по-мощник присяжного поверенного Андрей Вышинский.
Услышав новость о сыне, к молодым людям подошел граф Александр Сергеевич. А князь Андрей Михайлович вынул из внутреннего кармана фрака часы фирмы Буре, открыл золоченную крышку, посмотрел на время.
 - Что-то Машенька задерживается, – сказал он, подходя к супруге.
- Я уже и сама волноваться начинаю, – вздохнула княгиня Анна Владимировна. Гостей развлечь бы надо. Я думала, Машенька помузицирует на фортепиано.
- А почему бы, Аннушка, тебе самой не помузицировать? Ты же неплохо играешь, – предложила Вера Тимофеевна Васильцова.
- И то правда, Аннушка! – согласился Андрей Михайлович. – Так и время быстрей пройдет.
- В таком случае, графиня, вы будете петь.
- Ловко вас Аннушка поймала, Вера Тимофеевна, – улыбнулся князь Непальцев.
- Ну, что же, – вздохнула графиня Васильцова. – Поскольку здесь все свои, я согласна.
Дамы пошли в дальнюю часть гостиной, где в углу стояло фортепиано фирмы Бехштайн, а князь Непальцев присоединился к мужчинам.
- Ну-ка, ну-ка, господин Вышинский, поведайте нам, на каком процессе блистал мой сын. А то ведь он сам никогда не признается.
- Ах, папа! Вышинский, бросьте!
- Нет уж, нет уж, – поддержал графа и Николай. – Пусть говорит.
- Ну, хорошо, я сам расскажу! – согласился Виктор.
- Вы, наверное, читали во всех петербург… тьфу ты, то бишь, петроградских газетах о процессе по раз-делу наследства купца Абрамова. Ну, сын пытался отсудить у отца свою долю наследства, которой тот лишил его после скандала… 
- Это когда сынок спустил за одну ночь в борделе три тысячи рубликов? – уточнил граф Васильцов.
- Оно самое! – кивнул Виктор. – Так ведь после этого Иван Абрамов, сын, значит, еще и с цыганами в их табор покатил. Это он так свой день рождения отмечал. Так вот, отец после этого переписал завещание на свою дочь от второго брака, сестру Ивана. Сын пытался отменить это, мотивируя, что его сестра еще малолетняя, а отец тогда слишком поддался эмоциям по наговору своей мачехи. Мне удалось доказать, что сын неправ, а отец находился в полном здравии и рассудке. Малолетство же сестры – не порок, через три года она станет совершеннолетней, а сам Савва Аристархович Абрамов полон сил и помирать не собирается… Вот, собственно, и весь сюжет.
- Сюжет-то передан верно, только вот про свою блистательную речь Виктор ни словом не обмолвился, – сказал Вышинский.
- Кстати, а где Машенька, твоя сестра? – шепотом спросил Виктор.
- Сам не знаю. Maman сказала, что давно уже должна быть, – так же шепотом ответил Николай.
Князь Андрей Михайлович бросил взгляд на дам, уже разобравшихся с фортепиано, и, заметив утвердительный кивок супруги, произнес:
- Господа! Прошу внимания! Наши дамы, княгиня Анна Владимировна и графиня Вера Тимофеевна, пред-лагают вам отвлечься от разговоров и послушать романсы.
В большой гостиной, с голубыми атласными обоями с выгравированными на них лилиями и большими картинами по периметру, с огромной бронзовой стосвечовой люстрой на потолке установилась тишина. Княгиня несколько раз пробежалась по клавишам, разминая пальцы, затем глянула на подругу. Та кивнула и, после вступления, запела весьма популярный в то время романс Марии Пуаре, внучки наполеоновского офицера, плененного во время войны и оставшегося в России. Голос у графини Васильцовой, к неожиданности, оказался хоть и грудным, но довольно сильным, тембр – приятным, а мелодия страстно лирической.
-    Я ехала домой, душа была полна
   Неясным для самой
   каким-то новым счастьем.
   Казалось мне, что все с таким участьем,
   С такою ласкою глядели на меня.
   Я ехала домой… Двурогая луна
   Смотрела в окна скучного вагона.
   Далекий благовест заутреннего звона
   Пел в воздухе, как нежная струна.
   Я ехала домой… Сквозь розовый вуаль
   Красавица заря лениво просыпалась,
   И ласточка, стремясь куда-то вдаль,
   В прозрачном воздухе купалась.
   Я ехала домой, я думала о вас,
   Тревожно мысль моя и путалась и рвалась.
   Дремота сладкая моих коснулась глаз,
   О, если б никогда я вновь не просыпалась.
- Браво, браво! – захлопали и закричали малочисленные, но зато внимательные слушатели.
- Верочка, ты меня сразила наповал! – граф Васильцов даже достал большой бязевый носовой платок и смачно в него высморкался.
В это время Архип открывал парадное, впуская в дом княжну с подругой. Старый слуга слегка покачал головой, ворча:
- Их сиятельство князь Андрей Михайлович уже несколько раз спрашивали вас.
- Ах, Архипушка, если бы ты знал, в какую передрягу мы попали с Оленькой, – снимая капор и вместе с муфтой отдавая его Архипу. – Нас чуть не ограбили и не убили. Но нас спас один добрый человек.
- Рабочий путиловец, – уточнила Бахметева, также отдавая слуге капор с муфтой и расстегивая шубку.
- Ну разве ж можно барышням одним нонече по городу хаживать? Али вы не знаете, что вокруг творит-ся?
- Только прошу тебя, Архипушка, не говори о том папеньке с маменькой, – Машенька сняла шубу и, отдав ее Архипу, стала перед зеркалом поправлять прическу. – А то папенька будет очень браниться и пережи-вать, а у маменьки так и вовсе снова давление подскочит, придется кровь пускать. Пойдем?
Машенька осмотрела подругу и, увидев, что с ней все в порядке, взяла ее за руку и повела в гостиную. А там Виктор Васильцов рассказывал про Марию Пуаре.
- Романс, как вы понимаете, посвящен некоему джентльмену.
- Разумеется, – подхватил князь Непальцев. – Князь Павел Долгоруков, не только мой однопартиец, но и мой хороший приятель.
- Да у них даже дочь родилась, – дополнила княгиня Анна Владимировна.
- Тем не менее, это не помешало ей расстаться с ним и выскочить замуж за графа Алексея Орлова-Давыдова, члена Государственной Думы и двоюродного брата Долгорукова, – продолжал Виктор Васильцов. – Он ведь на восемь лет моложе своей возлюбленной, но ради нее даже пошел на развод с прежней женой. Но и с новой семьей жизнь не сложилась. Граф Орлов-Давыдов мечтал о сыне, но Марии уже 50 лет, однако она сказала мужу, что ждет ребенка. Воспользовавшись отъездом супруга, она взяла новорожденного ребенка из приюта и выдала за своего. Но нашелся человек, который, узнав обо всем, донес графу. Состоялся скандальный судебный процесс.
- Кстати, дамы и господа, я присутствовал на этом процессе, – вступил в разговор Вышинский. – Правда, в качестве зрителя. Ведь вся Москва шумела по этому поводу, и мне было ужасно интересно посмотреть, чем все кончится.
- Ну, и чем же все кончилось? – поинтересовалась графиня Васильцова.
- Пуаре выиграла процесс, как это ни странно. Но потом заявила, что концертировать больше не будет.
Все были настолько увлечены разговором, что даже не заметили, как в гостиной появились девушки. Они, остановившись почти у самой двери, затаив дыхание, слушали эту историю. Первой их заметила княгиня Анна Владимировна.
- Наконец-то! Машенька, невозможно так долго заставлять все общество себя ждать.
- Прости, maman, так получилось.
Она подбежала к матери и приложилась губами к тыльной стороне ее ладони. Ольгу Бахметеву представлять никому не нужно было (разве что, кроме Николая), она была в этом доме нередким гостем. Увидев Марию, Виктор заулыбался. Машенька тут же перехватила его взгляд и слегка зарделась, улыбнувшись одними кончиками губ. При этом она сразу направилась к брату, обняла его, поцеловала в щеку.
- Николя! Как я по тебе соскучилась.
- Взаимно, сестричка. Дай-ка я на тебя посмотрю. Мне сказали, что ты стала настоящей красавицей, – Машенька еще больше покраснела, а Николай продолжал:
- И ведь правду сказали, не обманули.
- Да ну тебя, – она улыбнулась и легонько стукнула его кулачками по плечам. – Давай я тебя лучше со своей лучшей подругой познакомлю. Оленька!
Непальцева оглянулась и кивнула Бахметевой, а когда та подошла, представила ее:
- Вот, Николя, познакомься – это Оленька Бахметева.
- Очень приятно! – Николай по-военному щелкнул каблуками и слегка кивнул головой. – Кстати, вы из ка-ких Бахметевых будете? Не родственница ли Георгию Петровичу, нашему послу в США?
- Из Пензенской губернии мы. Мой папа предводитель дворянства в Саранском уезде.
- Не пора ли перейти в столовую, Андрей Михайлович? – негромко спросила мужа княгиня.
- Ты знаешь, Аннушка, я приготовил всем сюрприз. Еще немного подождем – сюрприз должен вот-вот подойти, – улыбнулся князь, снова вынув из кармана часы.
Бахметева пару минут смущенно морщилась, пока, наконец, не решилась спросить.
- А что это у вас за орден, Николя?
- Святой Георгий.
- Ой, а за что вас наградили?
- Понимаете, Оленька, Небольшой казус произошел с нашим полковником. Он вышел на рекогносцировку, а на него вдруг волк набросился. Все были в шоке, один я не растерялся и того волка пристрелил. Полковник в благодарность и представил меня к ордену.
Бахметева удивленно и недоверчиво посмотрела на Николая, а Мария прыснула со смеху.
- Николя у нас шутник большой, Оленька, ты на него не обижайся. А орден ему дали за участие в Луцком прорыве генерала Брусилова.
К княжне незаметно подошел Виктор Васильцов. Слегка кашлянув в кулак, он негромко произнес.
- Маша, прошу прощения. Можно тебя отвлечь на пару минут.
Княжна вся зарделась и, улыбнувшись, взглянула на молодого графа глазами, в которых явственно ви-делся блеск влюбленности. Они на пару шагов отошли от Николя с Бахметевой. Виктор полез в карман фрака и вынул оттуда небольшую коробочку. Открыл ее и, выдержав секундную паузу, протянул своей невесте кольцо с бриллиантом.
- Это мне? Какая прелесть! – Мария сразу же надела кольцо на безымянный палец и повертела его в разные стороны.
- Бриллиант в четыре карата и чистой воды, – похвастался Виктор, чем привлек внимание Николя с Бах-метевой.
Однако молодежь порадоваться и, как следует, рассмотреть кольцо не успела. В этот момент в гостиную вошел старый Архип. Впрочем, многим показалось, что его слегка сгорбившаяся спина выпрямилась, а в голосе даже почувствовалось немного металла.
- Прибыли его высокопревосходительство, генерал-адъютант его императорского величества, член Военного совета и главнокомандующий армиями Северного фронта Николай Владимирович Рузский.
Произнеся все это, Архип открыл обе створки двери, пропуская вперед генерала, а сам тут же незаметно удалился. В гостиной воцарилась шоковая тишина. Визита такого гостя не ожидал никто.
- Это и есть твой сюрприз? – шепнула княгиня Непальцева.
- Да, – также тихо, но весьма довольным тоном произнес князь и, взяв супругу под локоть, направился к гостю.
- Николай Владимирович, чрезвычайно рад, что не обманулся в своих ожиданиях на счет вас, – слегка склонил голову перед генералом Непальцев.
- Я хозяин своему слову, князь. Коли обещал заехать – заехал. Правда, времени у меня не более часу. Княгиня, рад вас видеть в полном здравии и цветении, – Рузский приложился губами к тыльной стороне ладони Анны Владимировны.
- Благодарю, Николай Владимирович. И я чрезвычайно рада вас видеть в нашем доме. Князь ведь у меня мастер сюрпризов – никому, даже мне, ничего не сказал о вашем визите.
- Ну, какой же это тогда был бы сюрприз, если бы я тебе об этом рассказал, – засмеялся Андрей Михайлович.
- Да уж, да уж! Что известно одной даме, известно и другой, а что знают две женщины – уже не тайна, – поддержал своего друга граф Васильцов, подошедший к генералу также со своей супругой. – Рад вас привет-ствовать, генерал.
Они пожали друг другу руки, после этого генерал также приложился к руке графини Васильцовой, которая сделал вид, что обиделась на слова супруга.
- Можно подумать, ты у меня сама молчаливость, Александр Сергеевич.
- Верно, верно! – кивнул Рузский. – Иной мужик так болтлив, что за ним и женщины не угонятся. Один мой ординарец, чего стоит! Но терплю, потому как молодец и преданный чертяка.
Князь с графом и генералом прошли в середину гостиной и остановились перед вытянувшимся по стойке смирно Николаем Непальцевым.
- Вот, позвольте представить вам моего сына, генерал.
- Поручик Непальцев, ваше превосходительство! – отчеканил.
- Рад видеть Георгиевского кавалера. На излечении?
- Никак нет, господин генерал. Краткосрочный отпуск.
Рузский кивнул.
- Отдыхать фронтовым офицерам тоже нужно. Святого Георгия за что получили?
- За Луцкий прорыв.
- Благодарю за службу, поручик.
- Рад стараться, ваше превосходительство.
- А это что за красавицы, князь?
- Которая посветлее и чуть повыше – наша дочь Машенька, – представила дочь княгиня. – А это ее по-друга Ольга Бахметева.
- Генерал, познакомьтесь и с моим сыном граф Виктор Александрович, подающий надежды юрист, – не без гордости за сына произнес Васильцов-старший.
- Господа, поскольку у генерала Рузского не так много времени, предлагаю всем перейти в столовую и там продолжим наши беседы, – предложил князь Непальцев и сам первый же направился к двери.
Генерал Рузский – один из самых активных противников царя Николая Второго и активный участник заговора против него. А поскольку и князь с графом не особенно одобряли последние поступки императора, а особенно императрицы, которая в последнее время все больше вмешивалась в политику, то и не удивительно, что генерал был в этой компании своим человеком.

11.
27 февраля (или 12 марта по новому стилю) 1917 года в столице Российской империи были практически одновременно созданы два органа государственной власти – представители социалистических партий (меньшевики, меньшевики-интернационалисты, эсеры, социал-демократы, бундовцы), деятели легальных профсоюзов и кооперативов создали Временный исполнительный комитет Совета рабочих депутатов (Петросовет)  во главе с меньшевиком Николаем Чхеидзе; с другой стороны, Прогрессивный блок и левые депутаты (трудовики и социал-демократы) IV Государственной Думы собрали частное совещание и, по предложению кадета Павла Николаевича Милюкова, образовали Временный комитет членов Государственной Думы для восстановления порядка и для сношения с лицами и учреждениями, возглавил который Михаил Родзянко. Эти две временные организации и распределили между собой всю полноту власти в России, заметим, при пока еще царствовавшем Николае Романове.
28 февраля было опубликовано воззвание Временного комитета Государственной Думы:
«От Временного Комитета Гос. Думы.
Временный Комитет членов Государственной Думы при тяжелых условиях внутренней разрухи, вызван-ной мерами старого правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка. Сознавая всю ответственность принятого им решения, Комитет выражает уве-ренность, что население и армия помогут ему в трудной задаче создания нового правительства, соответствующего желаниям населения и могущего пользоваться его доверием.
Председатель Государственной Думы М. Родзянко. 27-го февраля 1917 г.»
В кабинете Михаила Родзянко собрались все те, кто понимал, что дальнейшее пребывание во главе русской армии и даже во главе Российской империи Николая Второго чревато многими неприятностями для страны.
Впрочем, действовать нужно было весьма осторожно, дабы избежать кровопролития – междоусобной, хотя бы и краткой, борьбы в тылу, боясь, как бы эта борьба не перекинулась на далеко уже не столь прочные в массе фронтовые войска.
Здесь собрались и думцы – Родзянко с Шульгиным, князья Львов и Непальцев, генералы Алексеев и Корнилов, Милюков с Гучковым, даже пока еще не покинувшие столицу великие князья Андрей Владимирович и Павел Александрович и другие. С юга приехал генерал Смидович. Он-то первый и запричитал:
- Господа! Вы все здесь мало знаете, что готовится в Петербурге, Москве, России. Вы здесь живете как за стеной. Возбуждение повсюду в обществе огромное. Все это направлено против Царского Села. Ненависть к Александре Федоровне, Вырубовой, Протопопову – огромная. Вы знаете, что говорят об убийстве Вырубовой и даже императрицы. В провинции ничего не делается, чтобы успокоить общество, поднять престиж государя и его семьи. Я нарочно приехал сюда, чтобы все это передать вам.
- Господа! – заговорил Рузский. – Нам надобно принять решение относительно судьбы государя императора в ближайшее же время, поскольку на апрель запланировано решительное наступление на фронте. И есть все предпосылки, что оно будет удачным, ибо мы согласовали с союзниками все детали. А там начнется патри-отический взрыв и обо всех бедах, которые принесли России в последние годы император с императрицей, народ забудет, а государь император вновь будет, так сказать, на коне. В ХХ веке абсолютная монархия является анахронизмом.
- Необходимо заставить отречься государя от престола в пользу цесаревича Алексея, – произнес Родзянко.
- Возможен и другой вариант – великий князь Михаил Александрович, – возразил Василий Витальевич  Шульгин, один из лидеров партии националистов в Государственной Думе. – С ним будет легче сговориться о создании ответственного правительства и принятии конституции.
- А каковой судьбу Николая вы при этом видите? – поинтересовался Александр Иванович Гучков, осно-ватель и лидер партии октябристов, председатель прошлой, III Государственной Думы.
- Арест! – решительно произнес Шульгин.
- А дальше? – настаивал Гучков.
- Господа! – взял слово Милюков. – Я беру на себя переговоры с послом Соединенного королевства сэром Бьюкененом о возможном покровительстве британской короны над семьей государя императора Николая Александровича. В конце концов, английский король является кузеном нашего государя.
- Это был бы лучший вариант, – согласился великий князь Павел Александрович.
- Отречение необходимо и возможно скорее, – решительно высказался и генерал Алексеев. – Только это спасет и фронт, и родину, и династию. Я подпишу свою циркулярную телеграмму главнокомандующим. Револю-ция, а последняя неминуема, раз начнутся беспорядки в тылу, знаменует собой позорное окончание войны со всеми тяжкими для России последствиями. Армия слишком тесно связана с жизнью тыла, и с уверенностью можно сказать, что волнения в тылу вызовут таковые же в армии. Требовать от армии, чтобы она спокойно сражалась, когда в тылу идет революция, невозможно. Нынешний молодой состав армии и офицерский состав, в среде которого громадный процент призванных из запаса и произведенных в офицеры из высших учебных заведений, не даёт никаких оснований считать, что армия не будет реагировать на то, что будет происходить в России.
Начальник Штаба Ставки Верховного главнокомандующего, генерал от инфантерии, генерал-адъютант Михаил Васильевич Алексеев фактически руководил всеми военными операциями русской армии вплоть до ноября 1916 года, пока его не одолела хроническая болезнь (уремия), и он вынужден был на три месяца уехать в Крым на лечение. Но лишь только в Петрограде случилась революция, он тут же вернулся в столицу.
В своей циркулярной телеграмме Алексеев опрашивал всех главнокомандующих фронтами и флотами об их отношении к отречению Николая. И вскоре получил положительный ответ от всех адресатов, кроме одного – промолчал командующий Черноморским флотом адмирал Колчак.
Все надеялись, что опубликование манифеста об отречении Николая от престола произведет такое же впечатление на Петроград, как 17 октября 1905 года. Все утихнет, и останется тушить лишь отдельные, чисто революционные вспышки. Если это удалось тогда министрам бюрократизма, то тем более должно было удасться министрам, которым верит вся Россия. Было решено весь этот разговор передать царю в Ставку.
Сообщить царю о решении Временного комитета Государственной Думы, поддержанного высшим генералитетом, поручили генералу Рузскому. Тот собрался быстро и уже в начале одиннадцатого часа утра был в Ставке в Могилеве и входил в вагон императора для доклада.
Разговор затянулся до поздней ночи. Но, вероятно, что-то чувствуя, Николай не спал всю ночь, заснув лишь под утро.
Резкий поворот наступил 1 марта 1917 года. В 16-00 в Петрограде переходит на сторону революции двоюродный брат Николая II, великий князь Кирилл Владимирович, приведший к Таврическому дворцу Гвардейский флотский экипаж. В тот же день взбунтовалась царскосельская гвардейская рота, самовольно двинувшаяся в Петроград, убив двух офицеров. Также к Царскому Селу приближались восставшие части: тяжёлый дивизион и один гвардейский батальон запасного полка. В Кронштадте также начались беспорядки – части шлялись по улицам с музыкой.
В тот же день, 1 марта в 15-00 царский поезд прибывает на станцию Дно. В 17-53 отправлена телеграмма начальника Морского штаба Верховного главнокомандующего  адмирала Русина Николаю II: «Всеподданнейше доношу полученную мною телеграмму от командующего флотом Балтийского моря: «С 4-х часов утра 1-го марта прервано сообщение с Кронштадтом каким-либо путем. Главный командир порта убит, офицеры арестованы. В Кронштадте — анархия, и станция службы связи занята мятежниками».
В 19-05 царский поезд прибывает во Псков, где находился штаб армий Северного фронта генерала Рузского. Николай II записывает в свой дневник: «Ночью повернули со станции Малая Вишера назад, так как Любань и Тосно оказались занятыми. Поехали на Валдай, Дно и Псков, где остановились на ночь. Видел генерала Руз-ского. Гатчина и Луга тоже оказались занятыми. Стыд и позор! Доехать до Царского Села не удалось. А мысли и чувства все время там. Как бедной Аликс должно быть тягостно одной переживать все эти события! Помоги нам Господь!»
При прибытии царского поезда генерал Рузский демонстративно отказался устраивать обычную церемонию встречи царя, и появился один и лишь через несколько минут. Впоследствии на замечание свиты «надежда только на вас» генерал в ответ посоветовал «сдаться на милость победителя».
Генерал Рузский спокойно, стиснув зубы, но при этом страшно волнуясь в душе, передал государю весь разговор в Государственной Думе и положил перед ним документы – воззвание и запрос генерала Алексеева с ответами генералов и адмиралов. Николай молча, внимательно все выслушал и прочел. Встал с кресла и ото-шел к окну вагона. Рузский тоже встал. Наступила минута ужасной тишины. Николай вскоре вернулся к столу, указал генералу на стул, приглашая опять сесть, и стал говорить спокойно о возможности отречения. Он опять вспомнил, что его убеждение твердо, что он рожден для несчастия, что он приносит несчастие России. Наконец, сказал:
- Я ясно сознавал вчера уже вечером, что никакой манифест здесь не поможет. Если надо, чтобы я отошел в сторону для блага России, я готов на это. Но я опасаюсь, что народ этого не поймет: мне не простят старообрядцы, что я изменил своей клятве в день священного коронования; меня обвинят казаки, что я бросил фронт.
- И все же надеюсь, ваше величество, что манифест все успокоит.  Я вас прошу обождать совета и мнения генерала Алексеева, хотя и не скрою от вашего величества, что, видимо, в Ставке склоняются к мнению о необходимости отречения.
В это время подали срочно дошедшую телеграмму Алексеева.
- Читайте, Николай Владимирович, – попросил император.
Рузский, бледный, прочел вслух ее содержание:
 «Всеподданнейше представляю вашему императорскому величеству полученные мною на имя вашего императорского величества телеграммы: От великого князя Николая Николаевича: 
 Я, как верноподданный, считаю, по долгу присяги и по духу присяги, необходимым коленопреклоненно молить ваше императорское величество спасти Россию и вашего наследника, зная чувство святой любви вашей к России и к нему. Осенив себя крестным знамением, передайте ему — ваше наследие. Другого выхода нет. Как никогда в жизни, с особо горячей молитвой молю бога подкрепить и направить вас.
От генерал-адъютанта Брусилова:
Прошу вас доложить государю императору мою всеподданнейшую просьбу, основанную на моей пре-данности и любви к родине и царскому престолу, что в данную минуту, единственный исход, могущий спасти положение и дать возможность дальше бороться с внешним врагом, без чего Россия пропадает, отказаться от престола в пользу государя наследника цесаревича при регентстве великого князя Алексея Михайловича. Другого исхода нет».
- Что же вы думаете, Николай Владимирович? – спросил император.
– Вопрос так важен и так ужасен, что я прошу разрешения вашего величества обдумать эту депешу, раньше чем отвечать. Депеша циркулярная. Посмотрим, что скажут главнокомандующие остальных фронтов. Тогда выяснится вся обстановка, – ответил Рузский.
Николай встал, внимательно и грустно взглянул на Рузского и, сказал:
- Да, и мне надо подумать.
Перед завтраком Николай вышел из вагона и некоторое время гулял один на платформе. В два часа дня он потребовал Рузского к себе. В это время уже пришла новая телеграмма Алексеева, содержавшая ответы всех главнокомандующих, кроме генерала Сахарова и адмирала Колчака.
Рузский, в виду чрезвычайной важности момента, попросил у Николая разрешения явиться к докладу вместе с генералами Даниловым и Саввичем, своими помощниками. При этом, царю были вручены тексты телеграмм всех остальных главнокомандующих.
Рузский почтительно доложил:
- Ваше Величество, заниматься сейчас анкетой обстановка не представляет возможности, но события несутся с такой быстротой и так ежеминутно ухудшают положение, что всякое промедление грозит неисчислимыми бедствиями... Я прошу Ваше Величество выслушать мнение моих помощников, оба они в высшей степени самостоятельные и притом прямые люди.
Николай повернулся к генералам и, глядя на них, сказал:
- Хорошо, но только прошу откровенного мнения. ...
Данилов не видел другого выхода из создавшегося тяжелого положения, кроме принятия предложения Председателя Государственной думы.
Тогда Николай обратился к Саввичу:
- А вы такого же мнения?
Саввич страшно волновался, он оказался более эмоциональным, нежели его коллега. Приступ рыданий сдавливал ему горло.
- Я человек прямой, и поэтому вполне присоединяюсь к тому, что сказал генерал Данилов, ваше величество.
Наступило общее молчание, длившееся около двух минут. Николай сидел в раздумье, опустив голову. Показалось, что в этот момент в поведении царя что-то изменилось. Возможно, он почувствовал безразличие ко всему. Затем он встал и сказал:
- Я решился. Я отказываюсь от престола.
При этом он перекрестился. За ним перекрестились и все остальные. Обняв генерала Рузского и тепло пожав руки Данилову с Саввичем, император медленными задерживающимися шагами прошел в свой вагон. Он взял блок с телеграфными бланками и написал несколько черновиков отречения.
В три часа дня Николай передал листки Рузскому. А спустя десять минут генералу передали телеграмму о скором приезде Гучкова, Шульгина и Непальцева. Рузский тут же сообщил об этом императору. Николай приказал в таком случае задержать отправление его телеграмм, видимо, надеясь, все-таки избежать отречения. Царь нервничал в нетерпеливом ожидании. Поэтому Рузский приказал, как только подойдет поезд с депутатами, доложить ему и просить всех трех прибывших сначала встретиться с ним, а затем уже с Николаем Вторым. Од-нако получилось по-другому. Николай, со своей стороны, приказал, как только придет их поезд, привести депу-татов немедленно к нему. Генерала Рузского об этом приказании не уведомили и он не видел Гучкова, Шульгина и Непальцева до того момента, когда вошел в вагон государя, где они уже находились в течение нескольких ми-нут. Разговор продолжался и, когда Рузский вошел, царь спросил, глядя на думцев:
- И что мне теперь делать?
Гучков тоном, не допускающим двух решений, заявил:
– Вам надо отречься от престола.
Царь спокойно выслушал это заявление и после долгой паузы ответил:
– Хорошо, я уже подписал акт об отречении в пользу моего сына, но теперь я пришел к заключению, что сын мой не отличается крепким здоровьем, и я не желаю с сыном расстаться, поэтому я решил уступить престол Михаилу Александровичу.
У Николая к приезду депутатов и в самом деле уже был готов текст манифеста об отречении и ровно в 24 часа на 3-е марта он его подписал, пометив 2 марта 15 часов, т. е. тем часом, когда принято было им реше-ние отречься. Перед этим он подписал и два указа Правительствующему Сенату: о назначении князя Львова и Великого князя Николая Николаевича. Они помечены 2 марта 14 часов. Депутаты чувствовали себя очень нелов-ко, были поражены спокойствием и выдержкой царя, но когда он объявил им о своем решении отречься и за сына, растерялись и просили разрешения выйти в другое отделение вагона, чтобы посоветоваться. Разумеется, думцы не стали возражать.
Царь вышел с 79-летним министром Двора Владимиром Борисовичем Фредериксом в соседний вагон, составил новый текст отречения и вернулся в вагон, в котором находились комиссары. В течение десяти минут царило тягостное молчание. Наконец, явился Фредерикс с напечатанным на машинке актом отречения, который царь тут же подписал. Комиссары предложили Фредериксу контрассигнировать подпись. С согласия царя, Фредерикс поставил свою подпись. Акт отречения составлен в двух экземплярах, один из которых взял Рузский, а другой выдан генералом под расписку Гучкову.
Таким образом, в течение 24 часов Николаем последовательно было подписано три акта: в 2 часа ночи 2-го марта – манифест о «даровании ответственного министерства», в 3 часа дня отречение в пользу сына Алексея и, наконец, в 10 часов вечера «отречение в пользу Михаила Александровича».
«Ставка
Начальнику Штаба.
В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу Родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, всё будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны, во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России почли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы, и в согласии с Государственной Думою признали мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с себя Верховную власть. Не желая расстаться с любимым Сы-ном нашим, мы передаем наследие наше Брату нашему Великому Князю Михаилу Александровичу и благослов-ляем Его на вступление на Престол Государства Российского. Заповедуем Брату нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой Родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед Ним повиновением Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ЕМУ вместе с представителями народа вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России.
г. Псков.
2 марта, 15 час. 5 мин. 1917 г.
Николай».
Гучков и Шульгин тотчас же написали расписку о принятии 2-го марта высочайшего манифеста.
В тот же день, по дороге из штаба Северного фронта в Ставку с железнодорожной станции Сиротино Николай отбил телеграмму своему брату: «Петроград. Его Императорскому Величеству Михаилу Второму.
События последних дней вынудили меня решиться бесповоротно на этот крайний шаг. Прости меня, если огорчил тебя и что не успел предупредить. Остаюсь навсегда верным и преданным братом. Горячо молю Бога по-мочь тебе и твоей Родине. Ники».
- Как хорошо, что не нужно больше присутствовать на этих утомительных приемах и подписывать эти бесконечные документы. Я буду читать, гулять и проводить время с детьми, – искренне, с легким взодохом облегчения, произнес отрекшийся император.
Николай Александрович Романов родился 6 мая 1868 года в день святого Иова Многострадального и поэтому всегда считал себя обреченным на неудачи и мучения. И это вполне подтверждается фактами: покушение на него во время его путешествия по Японии, ранняя смерть обожаемого отца, кровавая давка на Ходынке во время коронации, ударившее по самолюбию поражение в русско-японской войне (не зря ведь отец просил его избегать войн), не менее кровавая революция; наконец, тяжелая, неизлечимая болезнь (гомофилия) единственного сына. К тому же, Николай, окруженный высокорослыми родственниками, чувствовал свою психологи-ческую ущербность из-за своего небольшого роста – 1 м 70 см. И вот теперь империя на грани краха и ради ее спасения пришлось отречься от престола.
Царствование государя Николая Александровича кончилось. Таким образом, позднейший арест Временным правительством Николая Романова был арестом не царя, а обычного, хотя и царских кровей гражданина.
Впрочем, царствование Михаила II закончилось, по сути, так и не начавшись. Посоветовавшись с руководителями Государственной Думы, он сразу же отказался от престола – оно ему было надо, принимать на себя ответственность в час, когда не понятно было, что будет дальше с Россией?
 Михаил Александрович настоял на том, чтобы документ об его отказе от занятия престола был состав-лен не в виде манифеста от имени императора, а в виде акта, составленного от его имени, как от частного лица, так как он престола не принимал и не правил. И еще просил добавить в документ фразу «благословение Бо-жие», а также заменить фразу «повелеваем всем гражданам Державы Российской…» на «прошу всех граждан Державы Российской». Поправки были внесены, к этому моменту к составителям присоединились Львов, Ро-дзянко и Керенский, и тут же около 4 часов дня, великий князь подписал этот акт, принявший в результате всех поправок следующий вид:
«Тяжкое бремя возложено на меня волею брата моего, передавшего мне Императорский Всероссийский Престол в годину беспримерной войны и волнений народных.
Одушевленный единою со всем народом мыслию, что выше всего благо Родины нашей, принял я твёр-дое решение в том случае восприять Верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, кото-рому надлежит всенародным голосованием, чрез представителей своих в Учредительном собрании, установить образ правления и новые основные законы Государства Российского.
Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Вре-менному правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа.
3/III — 1917 г. Михаил.
Петроград».

12.
Едва известие о Февральской революции в России достигло Швейцарии, в Цюрихе был образован коми-тет по возвращению проживающих в Швейцарии русских эмигрантов, возглавили который меньшевик Семен Бронштейн (Семковский) и большевик Сергей Багоцкий. Всего русских социалистов в то время в Швейцарии проживало свыше пятисот. Революция сблизила всех – вместе искали выход эсеры и бундовцы, меньшевики и большевики. Поначалу комитет (Ленин, кстати, в совещаниях комитета участия не принимал, отправлял туда вместо себя Зиновьева)  попытался организовать возвращение русских в Россию через союзные Англию и Францию, но после того, как выяснилось, что французы с англичанами будут чинить препятствия некоторым по-литическим группам среди эмигрантов (в первую очередь, большевикам, но и не только: тут же стало известно, что тогда принадлежавший к меньшевикам Троцкий при своем возвращении из Америки был интернирован в Ан-глии, англичанами же было конфисковано несколько писем Ленина, который тот посылал в Америку), комитет вступил в телеграфные переговоры с министром иностранных дел Временного правительства Милюковым, что-бы добиться пропуска через Германию, на условиях обмена на соответствующее число германских военноплен-ных или интернированных в России. Переговоры однако затянулись. Милюков ссылался на необходимость по-лучить согласие на обмен у Совета рабочих депутатов, который возглавлял меньшевик Чхеидзе, а Совет вел себя нерешительно. И тут Юлий Мартов высказал мысль, которой сам же впоследствии и испугался: связаться непосредственно с германским посольством в Берлине и вступить с ним в переговоры об условиях пропуска русских эмигрантов через Россию. Поначалу абсолютно все эту идею отбросили. Но...
Едва получив сообщение о революции в России, Ульянов-Ленин срочно потребовал, чтобы в Цюрих приехал Зиновьев. Он стал рваться в Россию, понимая, что там творится история, к которой он пока не имел никакого отношения. Так ведь можно и остаться не у дел!
Сон у Ленина пропал напрочь. Вместо этого по ночам он строил самые невероятные планы возвращения в Россию. Можно перелететь на аэроплане. Но это же полный бред, который Ленин решился произнести вслух только своей жене, Надежде Крупской! Не хватало самой малости – денег, чтобы купить этот самый аэроплан и разрешения швейцарских властей на пролет над страной.
- Я боюсь, что выехать из этой проклятой Швейцарии не скоро удастся.
- Нужно достать паспорт какого-нибудь иностранца из нейтральной страны, – предложила Крупская. – Лучше всего шведа: швед вызовет меньше всего подозрений.
- Паспорт шведа можно достать через шведских товарищей, но мешает незнание языка, – возразил Ле-нин.
- Может быть, немого шведа?
- Можно и немого, но легко проговориться. Заснешь, увидишь во сне меньшевиков и станешь ругаться: сволочи, сволочи! Вот и пропадет вся конспирация.
Тем не менее, телеграмму в Стокгольм Якову Ганецкому (Фюрстенбергу), члену ЦК РСДРП(б) он послал: нельзя ли перебраться в Швецию через Германию как-нибудь контрабандой? «Какая это пытка для всех нас си-деть здесь в такое время», – добавил он.
Самые фантастические идеи рождались в голове у Ленина. Даже обратиться за помощью к своим про-тивникам, но таким же политическим эмигрантам, как и он сам. В одном из писем к своей любовнице Инессе Ар-манд в те дни он писал:
«В Кларане (и около) есть много русских богатых и небогатых русских социал-патриотов и т.п. (Троянов-ский, Рубакин и проч.), которые должны бы (выделено мной - В.Ю.) попросить у немцев пропуска – вагон до Ко-пенгагена для разных революционеров.
Почему бы нет? Я не могу этого сделать. Я «пораженец».
А Трояновский и Рубакин + К?  м о г у т.
О, если бы я мог научить эту сволочь и дурней быть умными!..
Вы скажете, может быть, что немцы не дадут вагона. Давайте пари держать, что дадут! Конечно, если узнают, что сия мысль исходит от меня или от Вас, то дело будет испорчено... Нет ли в Женеве дураков для этой цели?..»
Параллельно комитет по возвращению принял решение при посредничестве швейцарских социал-демократов связаться-таки с германским посольством в Берлине и начать переговоры об условиях проезда че-рез Германию. Только посредник должен быть человеком с именем и должностью – иначе немцы просто не пой-дут ни на какие переговоры. Постановили, что таким человеком будет швейцарец Роберт Гримм, председатель Циммервальдского бюро. Впрочем, вскоре все убедились, что кандидатура оказалась не совсем удачной: то ли Гримм без особого энтузиазма выполнял это поручение, то ли на самом деле переговоры шли слишком трудно. К тому же, узнавший о подобных переговорах (ведь еще в полном разгаре была война с Германией!) Павел Ни-колаевич Милюков пригрозил предать суду по обвинению в измене Родине тех эмигрантов, которые посмеют ехать через Германию. В такой обстановке Ленин собирает у себя на квартире экстренное совещание группы большевиков, где принимается решение привлечь к ведению переговоров другого, более надежного товарища. По всем параметрам здесь подходил Фриц Платтен, председатель Швейцарской социал-демократической пар-тии, лидер ее левого крыла – сторонник большевистских идей.
И в последних числах марта 1917 года Фрица Платтена вызвали на спешное совещание в «Айнтрахт» – Народный дом цюрихского революционного пролетариата. Был час дня и, придя в «Айнтрахт», Платтен застал Ленина, Крупскую, Зиновьева и Радека в ресторане за обедом. Швейцарцу пришлось присоединиться к русским. И вдруг Ленин спросил:
- Можно ли здесь где-нибудь переговорить в безопасности от непрошенных слушателей?
- Могу предложить кабинет правления.
- Прекрасно! Идемте туда. Наденька, позвони-ка еще нашему юному другу Мюнценбергу. Пусть тоже срочно явится сюда.
Вилли Мюнценберг, председатель всемирного Социалистического Союза молодежи (немец, проживав-ший в данный момент в той же Швейцарии) буквально через несколько минут прибыл в ресторан, обычное место встреч иностранных и швейцарских социалистов. В первой комнате он увидел за столом небольшое общество, в том числе и русских большевиков Крупскую и Зиновьева.
- Вилли, Старик ждет вас в комнате секретариата, – тут же произнесла Крупская.
Мюнценберг, не мешкая, направился туда. В маленьком, но уютном кабинете находились только Ленин, Радек и Платтен. Вилли был несколько смущен. Он первый раз видел Ленина в крайне возбужденном состоянии и очень разгневанным. Он ходил по комнате и стремительно выбрасывал фразы, точно рубил. Ленин, протянул Мюнценбергу руку для приветствия, тут же коротко информировал его о состоянии переговоров с русским пра-вительством и переговоров Гримма с германским правительством.  Затем Ленин продолжил, вероятно, пре-рванный приходом Мюнценберга, разговор с Платтеном.
- Товарищ Платтен! Вы знаете, что Гримм, председательствовавший на Циммервальдской конференции, по поручению русских политических эмигрантов ведет переговоры с германским посланником Ромбергом о пропуске русских эмигрантов через Германию. Дело не двигается с места. Мы уверены, что Гримм саботирует. Он прислушивается к нашептываниям меньшевиков, которые все еще тщетно надеются на получение согласия Временного правительства, то есть Милюкова. Мы Гримму не доверяем. Я пригласил сюда вас, представителей твердокаменных швейцарских социалистов, чтобы посоветоваться о том, какие существуют еще возможности для того, чтобы быстрее достигнуть благоприятного результата и, стало быть, скорейшего возвращения в Рос-сию. Я тщательно взвесил все политические последствия, какие могла бы иметь поездка через Германию и пре-движу использование этого факта со стороны фракционных противников. Но мы должны во что бы то ни стало ехать, хотя бы через ад!
Наступила пауза, во время которой Ленин как-то загадочно поглядывал на Мюнценберга, а Карл Радек в это время уже набрасывал план необходимой агитации и кампании в прессе. Наконец, Ленин снова заговорил.
- Мы с Карлом подумали, что в таком деле нужен молодой инициативный товарищ, к тому же с хороши-ми политическими связями не только в Швейцарии, но и в самой Германии. И наш выбор пал на вас, товарищ Мюнценберг.
Предложение было столь неожиданным, что Вилли в первую минуту даже не нашелся, что ответить. Впрочем, он довольно быстро овладел собой.
- Я очень тронут доверием, товарищ Ленин, и даже больше того, пользуясь этим доверием, хочу попро-сить и вас, и Карла написать по статье для «Интернационала молодежи». Но быть посредником в переговорах с германским представителем я никак не могу, поскольку являюсь немецким подданным.
- И в самом деле, Владимир Ильич. Как бы здесь в таком случае не навредить? – поддержал своего швейцарского приятеля Радек.
- Ну что ж, – согласился Ленин. – В таком случае у нас остается последняя кандидатура, – он повернул-ся к Платтену.
- Мы просим вас быть нашим доверенным лицом в этом деле и взять на себя переговоры с Ромбергом. Мы уполномочиваем вас говорить с Ромбергом прямо от моего имени.
- Но совместима ли такая миссия с моей деятельностью как генерального секретаря Швейцарской соци-ал-демократической партии? Я должен подумать.
- А мы вас сейчас и не торопим, товарищ Платтен, – ухмыльнулся Ленин. – У вас есть целых три минуты.
Фриц Платтен понимал, чем рисковал бы в случае своего согласия. Ведь эта поездка, если она состоит-ся, может серьезно повредить его политической деятельности. Поэтому необходимо было немалое мужество, чтобы пойти на этот шаг. Тем не менее, после недолгого раздумья Платтен согласился. Ленин был чрезвычайно доволен и радостно потирал руки.               
- Товарищ Платтен! Договариваемся сразу: имена остальных, кроме здесь присутствующих, едущих останутся неизвестными. Это архиважно! Переговоры должны ограничиться исключительно вопросами техники переезда.
- Понимаю, – кивнул Платтен.
Через три часа Ленин вместе с Платтеном выехали в Берн для встречи с послом Германии в Швейцарии Ромбергом, а оттуда в Берлин для окончательной утряски всего плана.
Впрочем, подозрительный и недоверчивый по натуре, Ульянов-Ленин не очень-то доверял и Фрицу Плат-тену. Во всяком случае, Ленин легко поддался уговорам Карла Радека привлечь к этому делу небезызвестного в Европе миллионера и кутилу, члена РСДРП и социал-демократической партии Германии, тайного агента немецкой разведки Александра Лазаревича Парвуса (Гельфанда). При упоминании этого имени Ленин помор-щился, но, после некоторого раздумья, согласился.
- Но учтите, Карл: я с этим человеком встречаться не буду. И он не должен знать, что я дал на это доб-ро.
Парвус был одним из немногих людей, которых Ленин (подсознательно) боялся. Боялся именно его ве-зучести и всесилия. Лидер большевиков знал, кому они были обязаны своим благополучием в последние годы пребывания в Швейцарии.
Еще в марте 1915 года в министерство иностранных дел Германии пришел по тайным каналам один весьма любопытный документ, на первый взгляд похожий на агентурную сводку, под совершенно деловым названием: «Подготовка массовой политической забастовки в России». В этом документе, в частности, значи-лось: «...К весне в России должна быть подготовлена массовая политическая забастовка под лозунгом "Свобо-ды и мира". Центром движения будет Петербург, а здесь, в свою очередь, Обуховский, Путиловский и Балтий-ский заводы. Стачка должна охватить железнодорожные связи Петербург-Варшава, Москва-Варшава и Юго-Западную железную дорогу... Эта стачка (то есть организация стачки) может быть претворена в жизнь только под руководством русской социал-демократии...
...Для успешного проведения этого необходима финансовая поддержка социал-демократической рус-ской большевистской фракции, которая продолжает борьбу против царского правительства всеми средствами. Вождей нужно разыскать в Швейцарии».
Немцы не сразу, но оценили предложение своего агента. 26 декабря 1915 года министр финансов Герма-нии Гельферих написал заместителю статс-секретаря иностранных дел Циммерману, что «стоит обсудить во-прос о предоставлении в его распоряжение 1 млн рублей, который он просит для пропаганды. Если министер-ство иностранных дел считает этот расход оправданным и полезным, я не буду возражать. В этом случае я прошу Вас прислать заявление в обычной форме и сослаться на нашу личную договоренность».
 В анналах истории сохранилась расписка Парвуса за полученные деньги: «29 декабря 1915 года мною получен миллион рублей в русских банкнотах на усиление революционного движения в России от германского уполномоченного (фамилия неразборчива) в Копенгагене. Д-р А. Гельфанд».
- Владимир Ильич, все будет проходить в полной конспирации. Вы же меня знаете.
Ленин лукаво прищурился и дружески похлопал Радека по плечу. Еще бы ему не знать Радека. Ведь именно Ленину тот обязан своим членством в РСДРП. После того, как в 1912 году Радек был пойман на воров-стве партийных денег и части партийной библиотеки, члены ЦК социал-демократических партий Польши и Гер-мании (в них обоих состоял Радек) исключили его из своих рядов по настоянию Розы Люксембург и с ее же лег-кой руки среди социал-демократов пошла гулять новая кличка Карла – Радек-Крадек. Роза Люксембург настаи-вала на полном исключении Радека из социал-демократии и только Ленин сделал по-своему (преданные люди ему были нужны): он тут же кооптировал Радека в ЦК РСДРП(б).
Парвус с большим удовольствием откликнулся на предложение Радека. Он был умным человеком и не стал допытываться, кто уполномочивал Радека. И так было ясно, что без ведома Ленина контакты с ним не со-стоялись бы. Но, кроме всего прочего, Парвус был очень хитрым человеком (именно благодаря своей хитрости и нечистоплотности он и сколотил себе состояние, наследив не только в России и Германии, но даже и в без-обидной Дании). И здесь Парвус понял, что пахнет большими деньгами, часть из которых пойдет в карман ему лично.
Таким образом, переговоры Платтена изначально были обречены на успех, поскольку к ним тайно под-ключился Александр Парвус.
1 апреля в имперское казначейство ушла депеша следующего содержания:
«Берлин, 1.4.1917. Немедленно! Секретно!
Господину государственному секретарю имперского казначейства.
Имею честь просить выделить в распоряжение иностранной службы для целей политической пропаганды в России сумму в размере пяти миллионов марок из средств главы 6 раздела II чрезвычайного бюджета. Был бы благодарен за возможно более быстрое исполнение.
Госсекретарь (подпись неразборчива)».
4 апреля прусский посланник в Мюнхене Тройтлер отправил срочную депешу в Берлин, в Министерство иностранных дел:
«Доктор Мюллер сообщил мне о намерении вернуть русских революционеров из Швейцарии через Гер-манию и Скандинавию в Россию с тем, чтобы они там действовали в наших интересах. Они будут провезены в швейцарских вагонах. Агент Гельфанда, Георг Скларц, уже прибыл в Берлин, чтобы вести переговоры об этом путешествии...
Тройтлер».
В ленинском секретном архиве сохранился любопытнейший документ, датированный 16/29 ноября 1917 года: «Председателю Совета Народных Комиссаров.
Согласно резолюции, принятой на совещании народных комиссаров товарищей Ленина, Троцкого, Под-войского, Дыбенко и Володарского, мы произвели следующее:
1. В архиве министерства юстиции из дела об "измене" товарища Ленина, Зиновьева, Козловского, Кол-лонтай и др. мы изъяли приказ германского имперского банка №7433 от второго марта 1917 года с разрешением платить деньги тт. Ленину, Зиновьеву, Каменеву, Троцкому, Суменсон, Козловскому и др. за пропаганду мира в России.
2. Были просмотрены все книги банка Ниа в Стокгольме, заключающие счета тт. Ленина, Троцкого, Зино-вьева и др., открытые по приказу германского имперского банка за №2754. Книги эти переданы Мюллеру, ко-мандированному из Берлина.
Уполномоченные народным комиссаром по иностранным делам Е. Поливанов, Г. Залкинд»...
Фриц Платтен с успехом выполнил свою миссию. Из Берна пришло от него письмо, в котором значи-лось, что переговоры пришли к благополучному концу, и что осталось только определить, кто поедет в поезде. Каждый из отъезжающих должен был дать подписку следующего содержания:
«Я, нижеподписавшийся, удостоверяю своей подписью:
1) что условия, установленные Платтеном с германским посольством, мне объявлены;
2) что я подчиняюсь распоряжениям руководителя поездки Платтена;
3) что мне сообщено известие из "Petit Parisien", согласно которому русское Временное правительство угрожает привлечь по обвинению в государственной измене тех русских, кои проедут через Германию;
4) что всю политическую ответственность за поездку я принимаю на себя;
5) что Платтеном мне гарантирована поездка только до Стокгольма.
Берн-Цюрих, 9 апреля 1917 г.»
На всякий случай, Ленин отобрал все эти подписки у каждого из подписавшихся еще в Швейцарии. Немецкое правительство согласилось на все условия отъезжающих: признать за вагоном право экстерритори-альности, не производить никакого контроля паспортов, пассажиры принимаются в вагон независимо от их взглядов по вопросу о войне и мире и т.д.
Ленин тут же сорвался с места и первым же поездом они с Крупской и другими прибыли в Берн, где в Народном доме уже собирались отъезжающие: Зиновьевы, Усиевичи, Инесса Арманд, Сафаровы, Мариенгофы, Сокольников, Цхакая, Розенблюм, Харитонов, Радек... Всего тридцать человек, сплошь большевики. Причем, все они были уверены, что их арестуют прямо при пересечении российской границы. Сопровождал их Фриц Платтен, который также заставил каждого отъезжающего ознакомиться с условиями, согласованными им с по-слом Германии:
«1. Я, Фриц Платтен, сопровождаю за полной своей ответственностью и на свой риск вагон с политиче-скими эмигрантами и беженцами, возвращающимися через Германию в Россию.
2. Сношения с германскими властями и чиновниками ведутся исключительно и только Платтеном. Без его разрешения никто не вправе входить в вагон.
3. За вагоном признается право экстерриториальности. Ни при въезде в Германию, ни при выезде из нее никакого контроля паспортов или пассажиров не должно производиться.
4. Пассажиры будут приняты в вагон независимо от их взглядов и отношений к вопросу о войне или ми-ре.
5. Платтен берет на себя снабжение пассажиров железнодорожными билетами по ценам нормального тарифа.
6. По возможности, проезд должен быть совершен без перерыва. Никто не должен ни по собственному желанию, ни по приказу покидать вагона. Никаких задержек в пути не должно быть без технической к тому необ-ходимости.
7. Разрешение на проезд даётся на основе обмена на германских или австрийских военнопленных или интернированных в России.
8. Посредник и пассажиры принимают на себя обязательство персонально и в частном порядке доби-ваться у рабочего класса выполнения пункта 7-го.
9. Наивозможно скорое совершение переезда от Швейцарской границы к Шведской, насколько это тех-нически выполнимо.
Берн – Цюрих. 22 марта 1917 г.
(Подписал) Фриц Платтен
Секретарь Швейцарской Социалистической Партии».
Перед самым отъездом скорого поезда №263 на Шафгаузен прибывшие на вокзал меньшевики, эсеры и даже некоторые большевики устроили антибольшевистский митинг, обвиняя возвращающихся в Россию через Германию в предательстве. К стоявшему уже одной ногой на ступеньке вагона Зиновьеву подбежал большевик Рязанов, тяжело дыша от возбуждения, и потянул его за рукав.
- Товарищ Зиновьев, Владимир Ильич увлекся и забыл об опасностях. Вы хладнокровнее. Поймите же, что это безумие! Уговорите Владимира Ильича отказаться от плана ехать через Германию.
- Поздно, батенька! А вам советую этим же путем пробираться в Россию. Не то опоздаете.
Пробили склянки, прозвучал свисток кондуктора. Посадка заканчивалась. Ленин взялся за поручни. И вдруг его взгляд остановился на одном из большевиков, который до сих пор категорически возражал против этой поездки, а теперь он садился в вагон. Лицо Ленина налилось краской, он тут же схватил критикана за ши-ворот и отбросил его на платформу...
Узнав о прибытии экс-территориального вагона в Германию за завтраком, кайзер Вильгельм заулыбался. Подозвал к себе одного из своих приближенных, Лерснера, и велел тому передать транспортируемым через Германию русским социалистам «Белые книги» преступлений царствовавшего дома Романовых, чтобы те могли на своей родине действовать разъясняюще.
- На случай, если русскому транспорту будет отказано во въезде в Швецию, – помолчав немного, про-должал кайзер, – Верховное командование вооруженных сил должно быть готово содействовать переходу пу-тешествующих в Россию через линии немецких окопов.
Вильгельм внимательно посмотрел на остолбеневшего адъютанта.
- Вы меня поняли, Лерснер?
- Да, ваше величество.
Генерал Людендорф, получив информацию о субсидиях русским социалистам, тут же отбивает теле-грамму госсекретарю по иностранным делам: «Заявляю о своей благодарности иностранной службе за то, что она внесла свой вклад в укрепление военных успехов на восточном фронте через усиление разрушительных элементов, прежде всего в Финляндии, путем не только советнического содействия во фронтовой пропаганде, но также и вследствие поддержки, оказанной минирующей работой секции политики – а именно большими де-нежными средствами».
Людендорф, правда, как и никто другой в Германии, не смог предусмотреть другого: разложение соб-ственной армии из-за близкого общения с революционными войсками противника.
Оказались напрасными и страхи Ленина об аресте. Возвращение в Россию оказалось триумфальным. Вот как описывает этот эпизод Павел Милюков:
«В воскресенье 22 апреля мы с Палеологом [послом Франции в России], Коноваловым и Терещенко по-шли на Финляндский вокзал встречать Альбера Тома [министра вооружений Франции]. Я хорошо запомнил этот момент. Вокзал был расцвечен красными флагами. Огромная толпа заполняла двор и платформу: это были многочисленные делегации, пришедшие встретить – кого? Увы, не французского министра! С тем же поездом возвращались из Швейцарии, Франции, Англии несколько десятков русских изгнанников. Для них готовилась овация. Мы с трудом протеснились на дебаркадер и не без труда нашли Тома с его свитой. Хотя овация не от-носилась к нему, он пришел в восторженное настроение. "Вот революция – во всем своем величии, во всей своей красоте!" – передает Палеолог его восклицания».
Узнав об удачном завершении этой, в общем-то, авантюры большевиков, по уже проторенной дорожке отправились в Россию и подавляющее большинство остававшихся в Швейцарии русских политических эмигран-тов.

13.
Временное правительство сразу после отречения собиралось устроить над Николаем II и бывшей импе-ратрицей суд. 4 марта 1917 года была учреждена Чрезвычайная следственная комиссия (ЧСК) для расследова-ния преступлений царской семьи и высших должностных лиц России. Одним из главных инициаторов создания этой комиссии был Керенский. Руководил комиссией бывший присяжный поверенный, активный участник полити-ческих процессов Николай Константинович Муравьев. Комиссия могла истребовать любые документы, аресто-вывать и допрашивать любых свидетелей. Были допрошены десятки высших должностных лиц, общественные деятели, придворные, не только потенциальные обвиняемые, но и «обвинители», например Ленин.
В работе комиссии принимал участие Александр Блок. Был включен в состав комиссии и граф Виктор Александрович Васильцов. Комиссия собрала огромный, интереснейший материал. Руководители комиссии не-однократно заявляли о том, что раскрыли «корни измены». Но из затеи с судом ничего не получилось: крими-нальных материалов против царской семьи собрать так и не смогли. Основные версии: царь – изменник, царица-немка, шпионка, передавала врагам военные секреты и т. д. – не подтвердились.
Всего комиссия допросила 59 человек, в том числе царских министров, генералов и важных сановников, произведя 88 опросов, подготовила стенографические отчеты, главным редактором которых как раз и был Александр Блок, опубликовавший затем свои наблюдения за допросами и записи в виде книжки под названием «Последние дни Императорской власти». В конце концов, Керенский, в то время министр юстиции, которого из-начально Временное правительство поставило во главе надзора за Романовыми, вынужден был признать, что в действиях «Николая II и его супруги не нашлось состава преступления». То же самое Керенский подтвердил ан-глийскому послу Бьюкенену. Не смогла ВЧСК предъявить обвинений в коррупции и бывшим царским министрам, главноуправляющим и прочим высшим должностным лицам как гражданского, так и военного и морского ве-домств.
5 марта генерал Алексеев направил Львову и Родзянко телеграмму с просьбой ускорить отъезд из Став-ки бывшего царя и направить представителей для сопровождения его в Царское село. «Причем, чем скорее это произойдет, тем лучше будет и для Ставки, и для самого бывшего царя», – телеграфировал генерал Алексеев.
Это заставило правительство на своем очередном заседании обсудить, что делать с бывшим царем.
Тогда Милюков вновь поднял вопрос о возможной высылке семьи Николая II в Англию.
- К сожалению, готовя акт отречения, мы не предусмотрели вопрос выезда государя из России, – с со-жаолением произнес военный министр Гучков.
- Господа, это вопрос решаемый, – взял слово председатель правительства князь Георгий Евгеньевич Львов. – В моем распоряжении имеется письмо низложенного императора, подписанное четвертым марта, с просьбой о выезде за границу.
- Тогда я не вижу каких-либо препятствий для этого, – произнес Милюков.
- В таком случае, будем считать вопрос о проезде царской семьи в Романов-на-Мурмане решенным по-ложительно, – заключил председатель правительства.
6-7 марта Милюков дважды встречался с послом Великобритании сэром Джорджем Бьюкененом и по-просил выяснить позицию британского правительства. Бьюкенен сообщил, что британское правительство поло-жительно отнеслось к идее приезда царской семьи к берегам туманного Альбиона.
8 марта правительство опубликовало декрет, в котором приказывало взять бывшего царя под стражу, определив местом его пребывания Александровский дворец в Царском Селе. Все приготовления по содержа-нию бывшего царского семейства под арестом возлагались на генерала Лавра Корнилова, который ради этого был отозван с фронта и назначен командующим Петроградским военным округом.
Утром 9 марта бывший царь, сопровождаемый четырьмя делегатами Гоударственной Думы, во главе с графом Васильцовым, прибыл в Царское Село, где его встретили коменданты дворца и города и тут же был препровожден к месту своего заключения – в Александровский дворец. Там же уже ждали его супруга и боль-ные корью дети.
Однако вечером того же дня в Царское Село прибыл представитель Исполнительного комитета Петро-совета Масловский в сопровождении военных на бронеавтомобилях. Масловский тут же вызвал коменданта дворца и заявил:
- У меня есть предписание Петросовета арестовать Николая II, отвезти его в Петроград и препроводить в Петропавловскую крепость.
- Мы не подчиняемся Петросовету, а только правительству, – ответствовал комендант. – И у меня есть предписание министра-председателя о содержании низложенного царя в Александровском дворце. И выдать бывшего царя я вам смогу только ежели у вас имеется ордер на арест за подписью генерала Корнилова, кото-рый несет перед правительством ответственность за безопасность бывшего царя и его семьи.
О неожиданном визите тут же доложили генералу Корнилову, а тот не стал церемониться с людьми, же-лавшими узурпировать власть, и приказал гнать их взашей. Увидев, что его окружили вооруженные солдаты, Масловский стушевался и уже совершенно другим тоном заявил:
Прошу прощения, я приехал лишь для проверки надёжности охраны.
- Как видите, с охраной всё в порядке.
Но немедленный отъезд царского семейства не состоялся, во-первых, потому, что дети болели корью, во-вторых, Временное правительство не могло обеспечить безопасный путь от Царского Села до Романова, то есть до Мурманска. Слухи об отъезде царя вызвали возмущение многих общественных организаций. Кроме то-го, косвенно немедленному отъезду мешала работа Чрезвычайной следственной комиссии и обвинения в из-мене. К тому же, в прессе была развернута целая кампания по дискредитации бывшего царя и его супруги, це-лью которой было разжигание ненависти и чувства мести среди рабочих, солдат и простых обывателей. Фанта-стические, а порою и вовсе недостойные описания дворцовой жизни появлялись даже в тех газетах, которые до последнего дня царствования Романовых являлись полуофициальным голосом правительства и извлекали не-малую выгоду из своей преданности короне.
 В середине апреля министр юстиции Керенский решил, что ему пора отправиться в Царское Село и напрямую поговорить с Николаем и его супругой об их дальнейшей судьбе.
По прибытии в Царское Село министр тщательно осмотрел все помещения, изучил систему охраны и общий режим содержания императорской семьи. В целом он одобрил положение, дав коменданту дворца всего несколько рекомендаций относительно улучшения условий содержания. Затем Александр Федорович попросил бывшего гофмаршала двора графа Фредерикса сообщить царю, что он хотел бы встретиться с ним и с Алек-сандрой Федоровной. Старый граф с моноклем в глазу выслушал министра с подчеркнутым вниманием и отве-тил:
- Я доложу Его Величеству.
 Через несколько минут он возвратился и торжественно объявил:
- Его Величество милостиво согласился принять Вас.
Все это выглядело несколько нелепо и не к месту, однако Керенскому не хотелось лишать графа по-следних иллюзий. Он по-прежнему считал себя гофмаршалом Его императорского Величества. Это все, что у него осталось. Большинство из ближайшего окружения царя и его семьи покинули их. И даже у детей царя, ко-торые болели корью, не было сиделки и об оказании медицинской помощи заболевшим пришлось позаботиться Временному правительству. К тому же, Керенский был не из тех, которые с радостью пинают труп поверженного льва. Сейчас он не испытывал к бывшему царю никакого чувства мщения, Напротив, ему хотелось внушить Ни-колаю, что революция, в чем торжественно поручился князь Львов, великодушна и гуманна к своим врагам, и не только на словах, но и на деле. Только таким было мщение, достойное Великой Революции, благородное мще-ние суверенного народа. Естественно, если бы проводившееся расследование обнаружило доказательства то-го, что Николай II перед войной или во время войны совершил предательство в отношении своей страны, его бы немедленно отдали под суд и об его отъезде за границу не могло быть и речи. Однако была доказана его несо-мненная невиновность.
Тем не менее, несмотря на то, что они, в некоторой степени, теперь поменялись с царем ролями, Керен-ский ожидал встречу с чувством некоторого волнения, боясь, что, оказавшись лицом к лицу с ним, не сдержит своих чувств.
Все это пронеслось у него в голове, пока они шли с графом Фредериксом длинными дворцовыми кори-дорами. Наконец они дошли до детской комнаты. Оставив Керенского перед закрытой дверью, ведущей во внутренние покои, граф вошел внутрь, чтобы сообщить Николаю о визите гостя. Почти тотчас возвратившись, он произнес:
- Его Величество приглашает вас.
И распахнул дверь, остановившись на пороге.
Картина увиденного Керенским его поразила. Вся семья в полной растерянности стояла вокруг малень-кого столика у окна прилегающей комнаты. Из этой группы отделился невысокий человек в военной форме и нерешительно, со слабой улыбкой на лице направился к нему. Это и был Николай II. На пороге комнаты, где он ожидал его, Николай остановился, словно не зная, что делать дальше. Он не знал, как поведет себя министр юстиции. Следует ли ему встретить гостя в качестве хозяина или подождать, пока тот заговорит первый? Протя-нуть ли ему руку или дождаться, пока Керенский первым поздоровается с ним? Керенский сразу же почувство-вал растерянность Николая, как и беспокойство всей семьи, оказавшейся вместе, в одном помещении с ужас-ным революционером. И Керенский, взвесив всё это, быстро подошел к Николаю II, с улыбкой протянул ему ру-ку и отрывисто произнес:
- Керенский, – как делал это обычно, представляясь кому-либо.
Николай крепко пожал его руку, глядя на Керенского в упор своими голубыми глазами, улыбнулся, по-чувствовав, по-видимому, облегчение, и тут же повел его к семье. Его сын и дочери, не скрывая любопытства, внимательно смотрели на Керенского. Александра Федоровна, надменная, чопорная и величавая, нехотя, слов-но по принуждению, протянула свою руку. В этом проявилось различие в характере и темпераменте мужа и же-ны. Керенский с первого взгляда понял, что Александра Федоровна, умная и привлекательная женщина, хоть и сломленная сейчас, и раздраженная, обладала железной волей. В те несколько секунд министру стала понятна та трагедия, которая в течение многих лет разыгрывалась за дворцовыми стенами.
- Как здоровье ваше и ваших детей? – Керенский несколько замялся, не зная, как теперь обращаться к Николаю, и вместо обращения просто посмотрел на бывшего царя и продолжил. – Родственники за границей беспокоятся за ваше благополучие, и я обещаю без промедления передать любые послания, какие они захотели бы им направить.
- Благодарствую, господин Керенский, – ответил Николай. – Вот, доктор говорит, что у детей уже кризис миновал. Пошли на поправку.
- Не имеете ли вы каких-либо жалоб? Как ведет себя охрана? Нуждаетесь ли вы в чем-либо?
- Спасибо за беспокойство. Жалоб у нас нет, а охрана весьма вежлива и тактична. Господин комендант тотчас же удовлетворяет все наши невеликие запросы.
- Я прошу Вас не тревожиться ни о чем, и целиком и полностью положиться на меня. Правительство по-ручило мне заботу о вас.
- Весьма вам благодарны за попечение, – ответил Николай, а Александра Фёдоровна лишь молча кивну-ла в ответ.
Керенский уже собрался было уходить, но Николай придержал его.
- Господин Керенский, могу ли теперь я задать вам вопрос.
- Разумеется!
- Какова нынче военная ситуация?
Что было делать Керенскому? Сказать правду или не слишком расстраивать бывшего царя, который че-тыре года назад, вопреки просьбам и уговорам министров о неготовности России к войне, объявил войну Гер-мании и Австро-Венгрии.
- Ситуация весьма непростая. Но мы готовим армию к наступлению и надеемся эту ситуацию выправить.
- Тогда я попросил бы позволить мне получать корреспонденцию и газеты, дабы быть в курсе событий.
- Я распоряжусь.
- Благодарствую. И желаю вам всяческих успехов на новом и ответственном посту.
Керенский слегка склонил голову и вышел. Он был взволнован и возбужден от первой своей встречи с человеком, от которого всего какой-то месяц назад зависело практически все в огромной Российской империи и весьма многое в мировой политике. Впрочем, сам Николай с его ясными, голубыми глазами, прекрасными мане-рами и благородной внешностью, остался для Керенского человеком-загадкой. Или он просто умело пользо-вался обаянием, унаследованным от своего деда Александра II? Или был всего лишь опытным актером и искус-ным лицемером? Или безобидным простаком, под каблуком у собственной жены, которым вертят все осталь-ные? Представлялось непостижимым, что этот вялый, сдержанный человек, платье на котором казалось с чужо-го плеча, был царем всей России, царем Польским, Великим князем Финляндским и т. д. и т. п. и правил огром-ной империей 25 лет!
После этого визита Керенский решил назначить нового коменданта Александровского дворца, человека, которому он мог полностью доверять. Таковым оказался полковник Коровиченко, военный юрист, ветеран японской и германской войн. И Керенский не ошибся: Коровиченко содержал узников в полной изоляции и при этом сумел внушить им чувство уважения к новой власти.

14.
Еще 6 марта, едва придя к власти, Временное правительство во главе с князем Львовым заявило, что будет продолжать войну до победного конца, пообещав также свято хранить верность союзникам и всем за-ключенным с ними соглашениям. И когда 22 мая по радио командующий германским Восточным фронтом принц Леопольд Баварский предложил России начать мирные переговоры. Временное пра¬вительство ответило кате-горическим отказом…
Однако не все складывалось так гладко, как того хотелось бы правительству. 16 апреля 1917 г. в Петро-граде состоя¬лась многотысячная демонстрация сол¬дат – инвалидов войны. Самые здо¬ровые раненые тащились медленно, кое-как разбитые по шеренгам; большин¬ство из них перенесли ампутацию. Самые сла¬бые, обвитые перевязками, рассажены в повозках. Эта скорбная рать как бы олицетворяла весь ужас, все увечья и пытки, ка-кие может вынести человече¬ская плоть. Колонны инвалидов встречали религиозной сосредоточенностью, муж-чины обна¬жали головы, женщины плакали, а одна, в трауре, и вовсе рыдая, упала на колени. Гре¬мел военный оркестр, демонстранты шли под красными знаменами и плака¬тами с надписями: «Взгляните на наши раны. Они требуют победы!», «Слава павшим! Да не будет их гибель напрас¬ной!», «Пораженцы позорят Россию!», «Ленина и компанию – обратно в Гер¬манию!», «Война за свободу до послед¬него издыхания!». Отдельной колонной шли ветераны сражений, потерявшие зрение. Они несли транспарант: «Ослеп¬шие воины. Война до полной победы!».
Да и на фронте все перевернулось с ног на голову – еще вчерашние враги переставали стрелять друг в друга, выходили из окопов, солдаты мирно разговаривали друг с другом, курили, обменивались мелкими веща-ми. Всюду в русских воинских частях избирались солдатские комитеты, которые часто отменяли при¬казы начальства. Бывали даже случаи, когда своя пехота за¬прещала своей артиллерии стрелять по окопам против-ника под тем предлогом, что такая стрельба вызывает ответный огонь не¬приятеля.
Офицеры вообще потеряли в солдатской среде всякий авторитет и да¬же непосредственную власть. Они представляли из себя жалкое зрелище, они плохо разбирались в наступившем водовороте политических пропа-гандистских страстей – их на митингах забивал лю¬бой оратор, умевший языком болтать и прочитавший не-сколько брошюр социалистического содержания.
Бывали, правда, и исключения. К примеру, в 1-м гусарском Сумском полку.
В марте 1917 года полк занимал позиции по берегу реки Двины, но неожиданно получил приказ из штаба дивизии спешно отправиться в город Режицу для подавления возникших в тамошнем гарнизоне беспорядков. За отсутствием командира полка полковника Жукова, получив короткую инструкцию «навести порядок в Режице», полк повел полковник Шиберисон.
Режица оказалась главным центром революционной пропаганды в ближайшем тылу Двинского фронта, и солдаты гарнизона вели себя на улицах так дерзко, нагло и возмутительно, что гусары сразу же многих избили и повели арестованных между лошадьми к центру города. Вскоре порядок в городе был восстановлен, солдаты начали отдавать честь и носить пояса. И пришедшие дисциплинированные части успокоили революционные страсти.
В самом же полку все шло хорошо, он мало подвергся революционной пропаганде, однако вскоре слу-чилось непредвиденное: выстрелом из винтовки неизвестного лица из толпы, окружавшей полк, был на месте убит полковник Шиберисон.
Наконец пришло разрешение полку покинуть Режицу и вернуться в свое прежнее расположение, а вести полк обратно был назначен, пользующийся гусарским доверием подполковник Говоров. На другой день полк построился для похода, подполковник Говоров вышел садиться на лошадь, и что же он увидел?
Его лошадь Нора, от гривы до хвоста была увешана красными лентами. Сесть и ехать в таком позорном виде он, конечно, не мог, но и не сесть в седло было нельзя – вся его работа пропадет даром: полк за ним не пойдет. Он успел лишь шепнуть председателю полкового комитета Виленкину:
- Александр Абрамович, выручай!
Находчивый Виленкин громко обратился к вестовому так, чтобы все слышали:
- Ты что это, эмблему свободы на лошадь нацепил? Завтра ты так и свинью разукрасишь?
Сконфуженный вестовой быстро снял ленты, и опасность момента миновала.
На штандарте тоже были прикреплены красные ленты, и почти весь полк, исключая офицеров, имел красные банты. На первом привале подполковник Говоров с адъютантом полка срезали ленты на штандарте, что прошло благополучно. На последней остановке безо всяких переговоров с гусарами подполковник Говоров отдал приказ: ввиду прихода на линию фронта все неуставные предметы должны быть сняты. Полк беспреко-словно подчинился.
24 апреля ставший к тому времени главнокомандующим русской армии генерал Брусилов доносил то-гдашнему военному министру Гучкову: «Солдаты отрицают войну, не хотят и думать о наступлении и к офице-рам относятся с явным недовери¬ем, считая их представителями буржуазного начала. Та¬кое состояние частей действует на соседей, как зараза. Является настоятельная необходимость скорейшего при¬бытия в части VII и XI армий, готовящихся к решительному удару, вдохновленных, горячо любящих родину чле¬нов Государственной думы и рабочих депутатов для са¬мой искренней и горячей проповеди необходимости вес¬ти победоносную вой-ну; необходимо, чтобы депутаты бы¬ли демократичны и могли бы пробыть в частях более продолжительное время».
Князь Николай Непальцев, поручик 1-го гвардейского корпуса, особенно тяжело переживал тот факт, что он ничего не может поделать со своей ротой, начитавшейся большевистских брошюр и листовок и наслушав-шейся политагитаторов. На календаре было 3 июня. Он страшно устал не столько от боевых действий, которых пока практически не было, сколько от той нервозности, которая царила в войсках. Сидя в своей палатке в ред-кие минуты отдыха, писал письмо домой: «Мы назначены для развития удара… К самой идее наступления я от-ношусь отрицательно. Я не верю, что с такой армией можно победить. Если же наступление будет неудачно, то правительство и весь командный состав полетит к черту. Они играют опасную игру. По-моему, наступление – легкомысленная авантюра, неудача которого погубит Керенского. В мою роту поступило пополнение, но и по-сле этого в роте всего 70 процентов боевого состава. В настоящее время настроение полков не дает возмож-ности поручиться, что таковое выдвижение в первую линию будет выполнено…»
Главнокомандующий Западным фронтом генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин лично объезжал войска, дабы понять, с кем ему предстоит идти в наступление.
В одном из корпусов он приказал показать ему худшую часть. Деникина повезли в 703-й Сурамский полк. Подъехали к огромной толпе безоружных людей, стоявших, сидевших, бродивших на поляне, за деревней. Оде-тые в рваное тряпье, поскольку одежду продали и пропили, босые, обросшие, нечесаные, немытые – бойцы, казалось, дошли до последней степени физического огрубения. Встретил главнокомандующего начальник диви-зии с трясущейся нижней губой, и командир полка с лицом приговоренного к смерти. При этом никто не скоман-довал «смирно», никто из солдат не встал, а ближайшие ряды и вовсе пододвинулись к автомобилям. Первым желанием Деникина было выругать полк и повернуть назад. Но это могли счесть за трусость. И тогда генерал вошел в толпу, где пробыл около часу. Он не мог понять, что сделалось с людьми, с русским пахарем... Одер-жимые или бесноватые, с помутневшим разумом, с упрямой, лишенной всякой логики и здравого смысла речью, с истерическими криками, изрыгающие хулу и тяжелые, гнусные ругательства. Деникин задавал какие-то вопро-сы, ему отвечали, но с какой-то злобой и тупым упорством. Постепенно гнев, вскипевший было в душе генерала, сменился на жалость – ему становилось только бесконечно жаль этих грязных, темных русских людей, которым слишком мало было дано и мало поэтому с них взыщется.
Наконец, 16 июля генерал Деникин дал приказ к наступлению. Перед тем на протяжении трех дней велся усиленный артобстрел, который местами полностью уничтожил линию обороны противника, а местами полно-стью деморализовал его.  Однако из четырнадцати дивизий, предназначенных для наступления, в атаку пошли лишь семь, из них полностью боеспособными оказались всего четыре. Части двинулись в атаку, прошли цере-мониальным маршем две, три линии окопов противника и… к исходу дня вернулись в свои окопы.
Непальцев поднялся во весь рост, вытащив из кобуры револьвер.
- За мной, вперед!
Лишь несколько унтер-офицеров и солдат поднялись за своим командиром. Остальные остались на ме-сте. Оглянувшись, Непальцев побледнел. Он-то считал, что в своей роте он все еще пользовался непререкае-мым авторитетом. Однако, за время бездействия, видимо, сделали свое делали большевистские агитаторы.
- Р-рота, вперед! – еще громче, с надрывом прокричал князь.
- Ты это, ваше благородие, глотку-то особо не надрывай! – к нему подошел председатель солдатского комитета. – Как вышестоящий начальник, я отменяю твой приказ о наступлении. Нам нечего делить с такими же, как и мы сами, рабочими и крестьянами из германской армии.
  - Вы кто такой? Я впервые вас вижу, вышестоящий начальник, – съерничал Непальцев. – Кто вас назна-чил?
- Меня никто не назначал, – спокойно ответил комитетчик. – Меня избрали общим голосованием.
- В русской армии пока еще командиров назначают, а не избирают, – Непальцев посмотрел на своих бойцов. – Солдаты! Мы с вами воюем уже два года. Вы знаете, что я никогда не прятался от пуль за вашими спинами. Так же, как и вы, кормил вшей в окопах. И сейчас уже не приказываю, а прошу вас идти в атаку. До нашей общей победы над Германией и Австро-Венгрией осталось сделать один решительный шаг.
- Хватит воевать! Мы устали. Нам нужен мир, – выкрикивали из окопов.
- Путь к миру лежит через окопы противника! – ответил на это поручик.
- Ваше благородие, по хорошему прошу – уйди в свою землянку, не то я арестую тебя даденной мне солдатским комитетом властью, – снова подступил к Непальцеву комитетчик, протягивая руку к кобуре.
Князь хотел было снова отмахнуться от него, но решительный вид большевика остановил его. Он по-смотрел на своих солдат и понял, что его рота ни в какое наступление сегодня (и никогда вообще) не пойдет. Ему стало стыдно, что он не смог выполнить приказ командующего. А потом захотелось заплакать от бессилия.
Где-то вдалеке раздавались какие-то крики, звучали выстрелы, грохотали редкие залпы орудий.
 Непальцев спрятал револьвер в кобуру и ушел с позиции. В этой армии ему делать было больше нече-го. Он решил вернуться в Петроград.
Николай Андреевич не знал (фронтовым офицерам нижнего уровня об этом просто забыли сообщить), что еще 1 марта 1917 года Петроградский Совет издал знаменитый «Приказ № 1», который предусматривал со-здание в воинских частях выборных солдатских комитетов, отменял титулование офицеров и отдание им чести вне службы, но главное – выводил Петроградский гарнизон из подчинения старому командованию. Таким обра-зом, подчинив командиров частей солдатским комитетам, мало компетентным в военном деле, приказ нарушал необходимый для всякой армии принцип единоначалия и явно поспособствовал падению воинской дисциплины.
Тем временем, наступательный порыв русской армии быстро исчерпался. Отборные ударные части, начинавшие наступление, к этому моменту были, в основном, выбиты. Обычные пехотные части отказывались наступать. Войска стали обсуждать приказы в «комитетах» и митинговать, теряя время, или вовсе отказывались продолжать воевать под самыми разнообразными предлогами – вплоть до того, что «своя артиллерия так хо-рошо поработала, что на захваченных позициях противника ночевать негде». Большинство частей находилось в состоянии всё возрастающего разложения. О власти и повиновении нет уже и речи, уговоры и убеждения поте-ряли силу – на них отвечали угрозами, а иногда и расстрелом. Некоторые части самовольно уходили с позиций, даже не дожидаясь подхода противника. На протяжении сотни верст в тыл потянулись вереницы беглецов с ру-жьями и без них – здоровых, бодрых, чувствующих себя совершенно безнаказанными. Иногда так отходили це-лые части…
Воспользовавшись разложением русской армии, в решительное контрнаступление перешли части немец-кой и австро-венгерской армий. Русская армия настолько утратила боеспособность, что атака трех немецких рот (!) опрокинула и обратила в бегство две русские стрелковые дивизии (!): 126-ю и 2-ю финляндскую. Против-ника пытались сдерживать более дисциплинированные кавалерийские части, офицеры-пехотинцы и одиночные рядовые. Вся остальная пехота бежала, заполнив своими толпами все дороги и при этом ужасно зверствуя: расстреливая попадавшихся у них на пути офицеров, грабя и убивая местных жителей, без различия сословия и достатка, под внушенный им большевиками лозунг «режь буржуя!», насилуя женщин и детей. О том, какого мас-штаба достигло дезертирство, можно судить по такому факту: один ударный батальон, присланный в тыл XI ар-мии в качестве заградотряда, в район местечка Волочиск, задержал 12 000 дезертиров за одну ночь.

15.
Нелегкие думы туманили голову князя Николая Андреевича Непальцева. Что будет с Россией? Куда она катится? Нельзя было допускать безвластия. Следовало, если уж царь отрекся от престола, или настоять не-медленно на восшествии на престол великого князя Михаила Александровича, или умолять Николая не отре-каться от престола еще и за своего сына, царевича Алексея, или, в конце концов, уговорить кого-либо из вели-ких князей; либо тогда уже сразу провозглашать Россию республикой. В российской истории уже было не-сколько таких периодов безвременья – после смерти Бориса Годунова через царствование Василия Шуйского и до воцарения первого из Романовых – Михаила Федоровича, и после смерти третьего Романова – Федора Алексеевича, когда сначала правительницей стала царевна Софья, а затем и вовсе на одном престоле восседа-ли сразу два брата-царя – Иван с Петром. И ничем хорошим ни то безвременье, ни другое не закончились – сму-ты и кровь, много крови. Почему сейчас должно быть иначе?
Князь Николай Андреевич с трудом на поезде, в ужасной давке, среди простого люда и солдатни с их мешками и кошелками, с частыми остановками и долгими стоянками лишь на четвертые сутки добрался до Пет-рограда. Попав на железную дорогу, он сразу же был потрясен при виде того, во что превратилась Россия: грязь и заплеванность доминировали во всем. Благообразная прежняя городская публика с приветливыми доб-родушными русскими открытыми лицами, если даже и бедно, то всегда аккуратно и чисто одетая, теперь смени-лась отвратительными разгильдяями наглого поведения, с мордами «что кирпича просят», бравирующими своей распоясанностью бывшей солдатской и матросской формы, и задевающими мирных жителей на правах своего превосходства под лозунгом «теперь наша власть». Лишь выйдя на перрон, он спокойно вздохнул полной гру-дью. Поставил свой вещмешок на землю, зажав его ногами, Николай вытащил портсигар, достал папиросу, по-мял ее между пальцами, тут же вынул спички и прикурил.

***
Княжна Машенька Непальцева чувствовала себя настоящей воровкой. Ей было очень стыдно, хотелось плакать, а когда проходила мимо полицейских, дежуривших в своем околотке, и вовсе поначалу остановилась: ей казалось, что на ее лице все написано, и полицейские вот-вот подойдут к ней и наденут на запястья наручни-ки. Однако полицейские даже не обратили на нее никакого внимания и Мария, выдохнув, продолжила свой путь.
Вот и доходный дом, который ей нужен. Здесь снимал комнату Василий Разин. Она уже во второй раз шла сюда, поэтому не особенно боялась заблудиться в лабиринтах сдаваемых комнат – визуальная память у нее была хорошо развита. Поднялась на второй этаж, шла по длинному коридору. Вдруг прямо перед ней рас-пахнулась настежь одна из дверей и из комнаты выскочила полуголая и полупьяная девица, вереща то ли от страха, то ли от боли. Вслед за ней из той же комнаты вылетела тяжелая глиняная тарелка (запустивший тарел-ку сопроводил ее полет визгливым выкриком: «Скотина! Шлюха!»). Маша от испуга вздрогнула, прижалась к стене, прикрывшись дверью. Тарелка долетела до противоположной стены и от удара рассыпалась вдребезги, одним из мелких осколков зацепив голую ляжку девицы, отчего та чуть подпрыгнула и еще громче заверещала. Хозяин комнаты выглянул в коридор и крикнул вслед убегавшей:
- Я тебя видеть больше не хочу. Придешь – убью! – и громко захлопнул дверь.
Губы у княжны задрожали. Она постояла еще немного и, перекрестившись, двинулась дальше, осторож-но обходя осколки разбитой тарелки.
Разин жил в крайней комнате. Оглянувшись, чтобы убедиться, что ее никто не видит, она постучала два раза.
- Войдите! – услышала она знакомый голос.
Маша быстро открыла дверь, вбежала в комнату и тут же прислонилась к двери, успокаивая дыхание.
- Маша? Здравствуй, моя радость!
Разин подошел к ней и поцеловал в щеку. Они прошли в комнату сели на стулья за стол.
- Деньги принесла?
- Да, вот! 
Маша немного смущаясь, расстегнула верхнюю пуговицу блузы и двумя пальцами вытащила из-под кор-сета завернутый в шелковую ткань сверток. Протянула его Разину.
- Сколько здесь? – спросил Разин, разворачивая ткань.
- Две с половиной тысячи. Это все, что мне удалось найти…
Разин недовольно поморщился и начал пересчитывать купюры.
- Я, честно говоря, рассчитывал на большую сумму.
- Вася, я и так чувствую себя воровкой – обокрала собственного отца. Когда я это делала, меня даже стало слегка подташнивать.
Разин положил деньги на стол, улыбнулся, подошел к Маше, обнял ее за плечи и прижался к ней.
- Ничего, Маша, это тебе зачтется, когда мы придем к власти. Деньги твои пойдут на самое благое дело – на дело мировой социалистической революции.
Он отстранился от девушки и стал не спеша расхаживать по комнате. Когда заговорил, стал рубить ру-кой воздух.
- Ты даже не представляешь, Маша, как хорошо будет при социализме. Не будет никаких денег, не будет ни богатых, ни бедных, каждый будет по возможности трудиться на благо человечества, каждому же будет да-ваться по потребности. У каждой семьи будет своя квартира. Каждый сможет бесплатно учиться, лечиться…
- Как это бесплатно? – не поняла Мария. – Но ведь учитель и врач должны получать за свой труд опла-ту. Иначе они и лечить будут соответственно, и учить детей спустя рукава.
- Ничего подобного! Я же говорю, не будет денег. Но каждый будет получать совершенно бесплатно то, что ему необходимо. А когда победит мировая революция, и границы между странами исчезнут, и сами страны не будут нужны. Рабочие и крестьяне будут чувствовать себя свободно и запросто ходить в гости к своим то-варищам из других частей света.
Маша не выдержала, улыбнулась.
- Тебе бы писателем быть, Васенька. Сказочником.
Разин остановился, а рука его на некоторое время так и застыла на взлете. Наконец, до него дошел смысл Машиных слов, он опустил руку и вздохнул.
- Эх! Пока это и в самом деле больше походит на сказку. Особенно вам, господам, этого не понять. Но любую сказку мы, большевики, можем превратить в быль.
Маша встала, подошла к Разину, обняла его, заглянула в его глаза, провела рукой по редеющим рыжим волосам.
- Я не могу ничего с собой сделать, милый. Я тебя… полюбила… Видишь, что ты со мной сделал? Ты заставил меня первой признаться тебе. Но я же…
Разин не дал ей договорить, закрыл ей рот поцелуем. Ей становилось жарко, она глубоко задышала, сердце в груди билось так, словно желало вырваться наружу. Она уже не понимала, что происходило дальше. Она не заметила, как Разин подхватил ее на руки, понес к кровати, положил на нее, долго гладил ее волосы, целовал ее губы, щеки, глаза, лоб. Затем его грубоватые от долгой физической работы пальцы, стали расстеги-вать пуговицы. Вот уже на пол упала юбка с блузой, вот расшнуровал корсет, вот его пальцы коснулись ее дев-ственной груди. По телу ее пробежала сильная дрожь. Щеки зарделись, запылали алым пламенем. Он опускал-ся все ниже и вдруг…
Она вскрикнула и от неожиданности, и от боли одновременно. А дальше ей уже было хорошо. Ей нра-вились грубоватые ласки Разина. Она сама хотела, чтобы это продолжалось как можно дольше.
Белые ночи Петербурга сбивали с толку. Который час – не посмотришь на часы, не поймешь. Когда же она взглянула на висевшие на стене ходики, даже вскрикнула – второй час ночи. Она никогда так поздно не при-ходила домой. Она даже представила, как маман не спит, ходит по спальне и то и дело спрашивает у Архипа не пришла ли Машенька.
- Мне нужно домой, – наконец произнесла она. – Ты проводишь меня?
- Разумеется! – Разин был доволен нынешним вечером и быстро одевался, поправляя косоворотку. – Мы уж вас, барышня, доставим домой в лучшем виде.
Она улыбнулась, вспомнив, при каких обстоятельствах ей довелось познакомиться с Разиным. 
Идти было недалеко – Литейный проспект не такой уж и длинный. А вот и угол Фурштатской. Разин оста-новился и засмотрелся на двухэтажный особняк князей Непальцевых. Построенный ровно семьдесят лет назад в стиле позднего классицизма, особняк с высоким цокольным этажом, со строгими четко прорисованными линия-ми и вычурным, с лепниной балконом являлся несомненным украшением двух улиц. Разин вдруг начал прикиды-вать в уме, сколько же семей простых рабочих можно было бы заселить в этот дом. Не смог удержаться и вслух спросил:
- И сколько же вас здесь живет?
- Маман с папа, брат Николя и я. Ну, и еще прислуга.
В этот момент мимо проехал извозчик с открытым верхом. Маше показалось, что пассажир повернул голову в ее сторону, но она была так увлечена разговором с Разиным, что не придала этому значения. Разин продолжал свои рассуждения о нелепости проживания одной семьи в двухэтажном особняке в то время, как тысячи рабочих ютятся в крохотных, по большей части съемных комнатушках. Между тем, перед самым поворо-том на Фурштатскую улицу, извозчик натянул вожжи, лошадь остановилась. Получив оплату, извозчик дернул вожжи и умчался вперед. А Николай Непальцев, а это именно он возвращался домой с вокзала, пошел навстре-чу сестре, которую сразу узнал. Он хотел было улыбнуться и окликнуть сестру, но неожиданно его взгляд оста-новился на ее спутнике. Его лицо показалось ему знакомым.
Наконец, и Маша узнала брата.
- Николя! – вскрикнула она и побежала к нему. – Ты вернулся.
- Как видишь! – целуя в щеку сестру, Николай все продолжал всматриваться в Разина.
А тот и не думал прятаться. Даже сделал несколько шагов по направлению к князю. И тут Николай вспомнил, где он его видел – это был тот самый большевистский агитатор, с которым он столкнулся в своей роте перед самым новым годом.
- Маша, что рядом с тобой делает этот человек? – воскликнул Николай.
- Николя! – смутилась Маша, не ожидавшая встретить брата. Ей не хотелось, чтобы кто-то видел ее с Разиным. – Это Василий. Познакомься. Он… он провожает меня. Я задержалась сегодня…
Разину не понравилось, что этот офицеришка с оторванными погонами так его рассматривает, но, при-смотревшись к князю, Разин также узнал его.
- А, ваше благородие! Вот и снова повидались, – хмыкнул он.
- Вы что, знакомы? – удивилась Маша, взяв себя в руки.
- Да уж, приходилось встречаться, – угрюмо ответил Разин. – Ну ладно, барышня. Я вас до дому довел, с рук на руки передал. Прощевайте!
Засунув руки в карманы брюк, негромко что-то насвистывая, Разин пошел назад.

16.
Ежели кто думает, что помещичьи усадьбы в России запылали лишь после большевистского переворота в октябре семнадцатого года, тот жестоко ошибается. Поджигать и грабить их начали с апреля месяца. И как раз эти полгода (с апреля по октябрь) и было больше всего пожаров – по всей европейской части России. Переры-вы были сделаны лишь для посевной и уборочной.
В мае семнадцатого в течение трех недель в Петрограде проходил Первый Всероссийский съезд Сове-тов крестьянских депутатов, в котором участвовало больше тысячи ста делегатов, при подавляющем большин-стве эсеров – 537 человек. Написанные перед съездом наказы депутатам Всероссийского съезда крестьянских Советов требовали полного и немедленного уничтожения частной собственности на землю и передачи ее в трудовое пользование на равных началах. В резолюции было зафиксировано, в том числе и такое положение: «Все земли без исключения должны перейти в ведение земельных комитетов». Хотя собственно решение зе-мельного вопроса было отложено до Учредительного собрания. Несмотря на формальную победу на съезде линии эсеров, съезд имел большое значение для развития крестьянского движения в борьбе за захват помещи-чьих земель, в борьбе партии большевиков за влияние на крестьянство.
Впрочем, немало было крестьян, которые все же не решались трогать (сжигать или грабить) помещичьи усадьбы, а в иных усадьбах в то время даже и продолжали жить их хозяева. Правда, таким нерешительным кре-стьянам зачастую помогали вооруженные революционные отряды большевиков, в основном из бывших батра-ков или рабочих. Эти-то и вовсе изгоняли хозяев и не без удовольствия устраивали себе лежбища в помещи-чьих хоромах, рубили столетние сады, гадили в помещениях.
В середине июня в Петроград из тамбовского имения графа Васильцова с большими трудностями и при-ключениями добрался племянник графского кучера Ефрема Андриян Жидков, чем весьма удивил дядю.
- И с какого перепугу ты сюды приехал, племяш? – поинтересовался Ефрем.
- И-именно что с перепугу, дядюшка, – слегка заикаясь, ответил Андриян.
- А что случилось-то? – уже встревожился Ефрем. – С отцом али с матерью?
- Не, с ними-то как раз, слава богу, все нормально. А вот барскую усадьбу сожгли. Отец меня к тебе и направил.
- Как сожгли? Кто?
- Пришли какие-то мужики из уезда и начали подбивать народ, а потом один из прибывших зажег факел и вручил его Митяю Жирнову – ну, тот и бросил факел в конюшню. А оттуда огонь распространился по всей усадьбе. Мужики-то наши не давали жечь пустой дом. Говорили, де, барин не враг мужикам, а верный помощ-ник. Однако, ночью через некоторое время налет повторился и уж тады все остальное сгорело.
В это время в людскую заглянул камердинер графа, Демьян. Увидев кучера, кивнул.
- Я тебя, Ефрем, и ищу. Может, подскажешь, чья это телега едва ль не посреди двора стоит? Не дай бог, барин увидит, всем попадет.
- Ой, моя, – заволновался Андриян. – Я сам не свой от волнения…
- А ты кто будешь?
- Андриян это, племяш мой из танбовской Александровки. Барскую усадьбу сожгли.
- Как сожгли?
- Огнём! Ты это, Демьян, доложи барину, да племяша отведи к нему, а я с телегой да кобылой разбе-русь.
Демьян тут же пошел к графу и Александр Сергеевич сразу же потребовал к себе парня. Андриян нико-гда прежде не видел графа Васильцова, и не знал, как себя следует с ним вести. Потому, едва войдя в его каби-нет, бросился перед графом на колени, сорвав с головы картуз и начав мять его в ладонях.
- Барин, прости, не уберегли твой дом.
Граф Васильцов не любил этих крепостнических замашек и, как только парень упал на колени, тут же поморщился, замахав обеими руками.
- Встань, дружок, не то время нынче, чтобы перед барином на колени бросаться. Демьян сказал, что ты из Александровки, – подождав, пока тот поднимется, уточнил граф.
- Из нее, барин. Сгорело там всё. Однако не мы это, пришлые мужики.
Граф Васильцов внешне оставался спокоен и только легкая бледность на лице выдавала его волнение.
- Рассказывай по порядку.
Андриян повторил вкратце все то, что уже успел рассказать дяде. От собственного волнения он не смог, как следует, вспомнить подробности, однако и этого было вполне достаточно, чтобы граф все понял.
- Значит, говоришь, Митька Жирнов бросил факел в конюшню?
- Он самый, барин. Мы ему кричим, ты чего делаешь, гад, а он будто того, свихнулся. Только ухмыляет-ся, да на огонь смотрит.
- Быдло! Я его еще хотел старостой сделать. Хотя бы лошадок пожалели, – нервно произнес Василь-цов.
- Мы хотя бы не пустили пришлых землю вашу делить, барин.
- Как делить? – не понял Васильцов.
- Так в соседней волости, у помещика Грязнова, не только усадьбу сожгли, но и землю отобрали и де-лить начали. Говорят, хотели было попервой поровну поделить, а потом на сходе решили, что лучше по прав-де. В перву очередь одарить вдовых солдаток, у которых мужья убиты на поле битвы, одним предметом, дойной коровой или рабочей лошадью. Потом инвалидов безлошадных или безкоровных, и одиноких  нетрудоспособ-ных, удовлетворить одним предметом, лошадью или телкой.  А там и всех солдат, ежли что от первых и вторых останется.
- Скоты! – негромко произнес Васильцов.
А потом, помолчав, глянул на стоявшего перед ним и по-прежнему теребившего в руках картуз рыжево-лосого парня.
- Тебя как зовут-то?
- Андрияном, – смущенно произнес тот.
- Ты, вот что, Андриян, скажи своему дядьке, пусть он возьмет у дворецкого целковый – это тебе за вер-ность.
- Благодарствую, барин, – сделал земной поклон крестьянин.
- Ах, оставь! – махнул рукой граф. – Иди, пока не передумал.

17.
В начале июля в Петрограде было относительно спокойно. Столица жила скупыми известиями с фронта, не дававшими пока серьезных оснований для тревоги. Но уже к вечеру 2 июля все резко изменилось. Кадеты официально заявили о своем выходе из правительства в знак несогласия с намерением министров-социалистов пойти на некоторые уступки Украинской Центральной Раде, настаивавшей на автономии Украины еще до созыва Учредительного собрания. Впрочем, главная причина их отставки заключалась в другом. ЦК кадетской партии, принимая такое решение, явно рассчитывал, что эсеры и меньшевики ради сохранения коалиции согласятся на более жесткие условия в проведении внутренней политики (разоружение рабочих, вывод революционно настроенных частей гарнизона из столицы, запрещение деятельности левых партий и т.д.). Но те на уступки не пошли. Далее события в Петрограде развивались с нараставшей стремительностью и драматизмом.
Провал летнего наступления русской армии и жесткое контрнаступление армии германской вновь серь-езно накалило и без того горячую обстановку в Петрограде. Воинские части Петроградского гарнизона отказы-вались выезжать на фронт, поддавшись на агитацию анархистов и большевиков. Особенно выделялся на общем фоне 1-й пулеметный полк, сильно раздутый по военному времени – по своей численности он фактически соот-ветствовал дивизии. Здесь облагородили почву агитации анархисты. С другой стороны, взбунтовались матросы Кронштадта, где главную скрипку в антивоенной агитации играли как раз большевики. А тут еще подоспел и оче-редной (на сей раз гораздо более серьезный) кризис Временного правительства. Мягкотелый и слишком слабо-характерный для этого сурового времени князь Львов явно не справлялся со своими обязанностями председа-теля Временного правительства (по сути дела, главы государства).
Разумеется, такой ситуацией грех было не воспользоваться, чтобы захватить власть (по крайней мере, попытаться это сделать). И большевики не были бы большевиками, если бы не воспользовались моментом. Правда, получилось это, скорее спонтанно, даже вопреки воле Ленина, но, тем не менее, это имело для них, с одной стороны, весьма тяжелые последствия, с другой стороны, получилась как бы генеральная репетиция пе-ред октябрьсиким событиями – тогда еще коммунисты умели учиться на своих ошибках.
 2-3 июля в расположении 1-го Пулемётного полка появляются анархистские и большевистские агитато-ры. Заводилы-анархисты, обиженные на власть тем, что та расстреляла нескольких их лидеров, без обиняков стали уговаривать солдат выйти на улицы Петрограда и смести это Временное правительство, как несколько месяцев назад смели царя Николашку.
- Соглашатели из Петросовета и министры-капиталисты нас продали, заставляя гибнуть в окопах, а большевики и вовсе оторвались от масс, а посему нам, анархистам, с вашей помощью, товарищи солдаты, надо самим брать власть. Пора кончать войну!
- Долой десять министров-капиталистов! Пора кончать войну! Вся власть Советам! – подержала его тол-па.
Оратора-анархиста с трибуны согнал другой, теперь уже большевистский агитатор. И заговорил совсем о другом:
- Товарищи, пока еще не время браться за оружие и менять правительство вкупе с Петросоветом. Еще есть возможность договориться об этом мирным путем.
Пулеметчики сочувственно выслушали большевика, иные даже покивали, соглашаясь, но едва он ушел агитировать в другую часть, тут же снова поднимали разговор о вооруженном восстании.
- Требуем немедленной отставки Временного правительства, передачи всей власти Советам и начало переговоров с Германией о заключении мира!
Остановить стихию уже было невозможно.
3 июля на улицы Петрограда вышли солдаты 1-го пулеметного полка, поддержанные кронштадскими матросами и присоединившимися к ним рабочими заводов российской столицы. Вся эта масса двинулась к Та-врическому дворцу, где тогда обосновался Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов.
Большевики, узнав о начале волнений в воинских частях, предприняли попытку провести через рабочую секцию Совета резолюцию о необходимости передачи власти Советам и тем поставить солдатскую секцию, Ис-полком Совета и Пленум перед свершившимся фактом, произошедшим, якобы, под непреодолимым давлением масс. Для этого большевики потребовали от Исполкома созыва немедленной чрезвычайной сессии рабочей секции на три часа дня; при этом времени на оповещение меньшевиков и эсеров не оставалось. Большевики же явились на заседание в полном составе, получив, таким образом, на сессии временное большинство. Гершон Радомысльский, более известный как Григорий Зиновьев, заместитель председателя Петросовета, воспользо-вавшись отсутствием председателя, меньшевика Николая Чхеидзе, открывая заседание, потребовал, чтобы Со-вет взял в свои руки всю полноту власти. Присутствовавшие меньшевики и эсеры, не соглашаясь с ним, со сво-ей стороны требовали, чтобы большевики помогли остановить выступление 1-го Пулемётного полка.
- Это невозможно! Как можно остановить течение горной реки? – возразил Зиновьев.
В ответ на это меньшевики и эсеры покинули заседание, чего, впрочем, большевики и добивались, оставшись во временном большинстве. После этого было избрано абсолютно большевистское Бюро рабочей секции, которое сразу одобрило резолюцию, начинавшуюся со слов: «Ввиду кризиса власти рабочая секция считает необходимым настаивать на том, чтобы Всероссийский съезд Советов рабочих, солдатских и крестьян-ских депутатов взял в свои руки всю власть». Этот призыв означал, что Временное правительство должно быть свергнуто.
Между тем ЦК большевиков, заседавший в бывшем особняке балерины Кшесинской, на своём дневном заседании, завершившемся в 16-м часу дня, выступил против вооружённой демонстрации, поскольку слишком очевидной была неготовность провинции поддержать восстание в столице. Против голосовал и Ленин, хотя немало было и выступавших «за» – Лацис, Невский, Подвойский, Смилга, Разин… Однако около восьми часов вечера к особняку подошел тот самый полк пулемётчиков, выкрикивая антиправительственные лозунги. Спустя три часа, когда демонстранты проходили мимо Гостиного двора, впереди раздался взрыв гранаты и началась стрельба. Солдаты открыли ответный огонь. Не обошлось без убитых и раненых.
К полуночи демонстранты заполнили улицы вокруг Таврического дворца. В Петросовете заволновались не зря – положение было таким, что кучка вооруженных людей, человек двести, могла без труда овладеть Таврическим дворцом, разогнать Центральный Исполнительный Комитет и арестовать его членов. К счастью,  этого не произошло.
Около часа ночи с 3 на 4 июля в Таврическом дворце, в комнате большевистской фракции Совета, состоялось совещание членов ЦК, ПК, Военной организации большевиков и Межрайонного комитета РСДРП. Обсуждался вопрос о демонстрации. И только после того, как к 2 часам ночи к Таврическому дворцу подошло около 30 тысяч рабочих Путиловского завода, а из Кронштадта тогда же позвонил Федор Раскольников и сообщил, что помешать выступлению матросов невозможно и утром они уже будут в Питере, ЦК и ПК РСДРП(б), Военная организация при ЦК партии, Межрайонный комитет РСДРП приняли решение об участии в вооружённом движении солдат и матросов — «ЦК принял решение — возглавить мирную, но вооружённую демонстрацию с утра 4 июля».
Утром 4 июля в Кронштадте на Якорной площади собрались матросы и, сев на буксирные и пассажир-ские пароходы, двинулись в Петроград. В 10 утра прибыл из Ораниенбаума большевизированный 2-й пулемёт-ный полк. Параллельно анархисты выдвинули лозунги «Долой Временное правительство!», «Безвластие и само-устройство». Итогом стало то, что никем не управляемая толпа численностью в несколько сот тысяч чело-век двинулась вперёд: прошла по Троицкому мосту, Садовой улице, Невскому проспекту и Литейному проспек-ту, двигаясь к Таврическому дворцу. Ошеломлённые, испуганные петроградцы, от последнего дворника до кня-зей и высших офицеров, попрятались по углам и по домам, из-за закрытых окон (будто стёкла могли защитить их от шальной пули, если бы началась стрельба) наблюдали за этой безбрежной человеческой рекой. Смотрели на все это и князья Непальцевы, собравшись в одной из комнат второго этажа с окнами на Литейный проспект. Вся их прислуга делала то же самое, только на первом этаже.
Таврический дворец окружала тесным поясом лавина в несколько десят¬ков тысяч человек. Большевики действительно постарались нагнать возможно больше народа, но именно такое число уча¬стников обрекло их на неудачу – они потеря¬ли друг друга, сами потерялись в этой чудовищной толпе из бесчисленных голов. Больше-вики, прежде всего, завязли. По мере того, как прибывали новые люди, они теряли управление. Уже к полудню было заметно, как рвались цепочки и исчеза¬ло оцепление. А во вторую половину дня технические средства управления были окончательно раздавлены массой, что было видно по всем её бестолковым передвижениям.
На углу Литейного проспекта и Пантелеймоновской улицы по отряду матросов из окон одного из домов застрочил пулемет. Трое кронштадтцев были убиты и более десятка ранены. Это взбесило матросов, они схва-тились за винтовки и стали беспорядочно стрелять во все стороны. Началась стрельба у Николаевского вокза-ла, на Садовой улице, на углу Невского проспекта и Садовой, на Знаменской площади, на Обводном канале. Это старались рассаженные на крышах большевиками стрелки, начавшие пальбу из пулемётов по демонстран-там, при этом наибольший урон пулемётчики большевиков нанесли не столько казакам, вызванным в столицу, чтобы усмирить бунт, сколько самим демонстрантам.
Как всегда в таких случаях закатили пир мародёры, наведавшиеся в опустевшие частные квартиры на Литейном проспекте и Жуковской улице, были ограблены магазины Гостиного двора, Апраксина двора, Невского проспекта и Садовой улицы. Дважды за день подверглось нападению здание контрразведки на Воскресенской набережной. В итоге здание было целиком разгромлено, многие досье уничтожены. Сотрудники разбежались, вернувшись лишь через несколько дней. Под шумок, угнали автомобиль министра почт и телеграфов Ираклия Церетели. Того самого Церетели, который не далее, как месяц назад столкнулся с Лениным на I съезде Советов. Именно там Церетели, выступая с трибуны, заявил:
- В России нет политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть…
Договорить фразу до конца ему не дал Ленин, прервавший министра выкриком с места:
- Есть такая партия!
Но Церетели тут же среагировал:
- Тут нужна партия, которая ничего не боится!
- Мы ничего не боимся! – парировал Ленин.
- Только дурак не боится ничего! – хмыкнул Церетели и покинул трибуну.
Возможно, как знак грузину, и был похищен его автомобиль – Ленин ведь ничего не забывал и обид не прощал.
Между тем, ВЦИК срочно вызвал в столицу казаков и, в подмогу, Волынский полк для защиты Тавриче-ского дворца от предполагаемого нападения большевиков, а в ночь с 4 на 5 июля ВЦИК объявил в городе воен-ное положение. Это немного остудило горячие головы. Решено было выделить пятерых делегатов для перего-воров с ЦИКом во главе с большевиками Сталиным и Разиным. Сталин был здесь к месту, поскольку со сторо-ны Петросовета делегацию возглавил председатель исполкома Чхеидзе и большевикам показалось, что двум грузинам будет легче договориться. К тому же Сталин тогда имел среди меньшевиков репутацию «умеренного».
- Временное правительство практически распалось, – заявил Сталин. – И мы требуем, чтобы ЦИК не-медленно взял всю власть в свои руки!
Но пока шли переговоры, события двигались своим чередом. Зашедшая в Таврический дворец группа вооруженных людей искала министра юстиции Переверзева, но перепутала кабинеты и вместо него набрела на министра земледелия, лидера эсеров Чернова.
- Мы нашли Переверзева! – закричал один из матросов.
Они вытащили Чернова из кабинета, тот почти истерическим голосом кричал:
- Я не Переверзев, товарищи! Я ратую за новую земельную программу. А министры-кадеты уже ушли и правительству не нужны.
Но в ответ из толпы несут¬ся всевозможные крики и упрёки, вроде требования сейчас же раздать землю народу. Оказавшиеся рядом члены ВЦИК Рязанов и Стеклов попробовали образумить матросов, окруживших Чернова.
- Товарищи, товарищи! Отпустите товарища Чернова. Он же отстаивает в правительстве права крестьян-ства и не имеет ничего против матросов и солдат.
- Еще два болтуна подошли! – выкрикнул один из матросов. – Может и их возьмем?
- Нет, этим достаточно двух поджопников. Пускай убираются! – отмахнулся старший.
Под общий хохот, каждый норовил дать пинка заступникам, а те, взвизгивая от боли, поспешили поки-нуть комнату. Но тут же подошло еще несколько участников заседания. Этих, не дожидаясь команды старшего, матросы просто отталкивали прикладами, чтобы не мешали проходу своих товарищей с Черновым. Выведя на улицу, Чернова попытались усадить в автомобиль, но с первого раза это не удалось. Тогда его сильно толкну-ли, порвав при этом пиджак:
- Мы тебя, милок, никуда не отпустим, покуда Совет не возьмет власть.
В это время к автомобилю подошел огромного роста бородатый матрос с двумя лентами патронов, пе-реплетенных на груди крест-накрест и, поднеся к лицу министра кулак, заорал:
- Ну, бери власть, коли дают!
Взрыв хохота перекрыл шум автомобильного мотора. Чернов не мог скрыть своего страха перед тол-пой, у него дрожали руки, смертельная бледность покрывала его перекошенное лицо, седеющие волосы были растрепаны. И вдруг ему на выручку подбежал сухощавый в очках и с небольшой бородкой недавний меньше-вик, а теперь большевик Лейба Троцкий.
- Товарищи матросы! Товарищи кронштадтцы, краса и гордость русской революции! Я убеждён, что ни-кто не омрачит нашего сегодняшнего праздника, нашего торжественного смотра сил революции, ненужными арестами. Кто тут за насилие, пусть поднимет руку! – он помолчал, острым взором сквозь стекла пенсне огля-дывая толпу. Как он и предполагал, никто руки не поднял. – Я уверен, что министр Чернов был арестован де-сятком субъектов полууголовного, провокаторского типа, и вы, товарищи кронштадцы, не должны поддаваться провокации и отпустите министра Чернова. Революция и наша победа в ней все равно неизбежны!
Слова Троцкого остудили пыл матросов. Толпа с недовольным видом расступилась. Троцкий, схватив Чернова за рукав, быстро увёл его. Также успокоить толпу попытался, но безуспешно, Раскольников.
Узнав по телефону об аресте Чернова и насилиях моряков в Таврическом дворце, командующий вой-сками Петроградского военного округа Половцов решил, что пора перейти к активным действиям, выступив в роли спасителя Совета. Он приказал полковнику конно-артиллерийского полка Ребиндеру с двумя орудиями и под прикрытием сотни казаков 1-го Донского полка немедленно двинуться на рысях по набережной и по Шпа-лерной к Таврическому дворцу и после краткого предупреждения, или даже без него, открыть огонь по толпе, собравшейся перед Таврическим дворцом. Петроград был объявлен на военном положении, некоторые воин-ские части разоружены и выведены из города, закрыты газеты «Правда» и часть других большевистских изданий, захвачен особняк балерины Кшесинской, где размещался ЦК РСДРП(б).
Ребиндер, достигнув пересечения Шпалерной с Литейным проспектом был обстрелян с двух сторон из пулемёта, стоявшего на Литейном мосту. Рядом с пулемётом находился десяток солдат Финляндского полка. Попав под пулеметный огонь, казаки бросились врассыпную по соседним улицам. Ребиндер снялся с передков и открыл по ним огонь. Один снаряд разорвался где-то у Петропавловской крепости, понизив настроение в до-ме Кшесинской, другой разогнал какой-то митинг у Михайловского артиллерийского училища, а третий попал в самую середину пулемётчиков, окруживших в тот момент отставшее первое орудие отряда Ребиндера, и, уло-жив восьмерых на месте, рассеял остальных. Толпа большевиков у Таврического дворца, услышав близкий ар-тиллерийский огонь, панически разбежалась во все стороны. Во время этой перестрелки было убито шесть ка-заков, четыре конно-артиллериста, было много раненых, погибло и много лошадей.
Это был переломный момент июльских событий. Ночью и утром 5 июля часть матросов вернулась в Кронштадт. К утру 5 июля остатки разбитых большевиков собрались у особняка Кшесинской и заняли северный конец Троицкого моста. Юнкерами в это же время занята редакция и типография газеты «Правда», которую бук-вально несколькими минутами ранее покинул Ленин. Часть кронштадтских матросов, в числе нескольких сот, укрылась в Петропавловской крепости. Сама же крепость во время событий была фактически захвачена анар-хистской 16-й ротой 1-го Пулемётного полка. Против них был двинут отряд под руководством заместителя ко-мандующего войсками Петроградского военного округа капитана-эсера Кузьмина. Правительственными войска-ми без боя был занят Троицкий мост.
6 июля сводный отряд Кузьмина приготовился штурмовать при поддержке тяжёлой артиллерии особняк Кшесинской, однако большевики решили не защищать его. Были арестованы семь большевиков, которые всё ещё занимались эвакуацией партийных документов. После переговоров, которых от лица ЦК РСДРП(б) вёл Ста-лин, 6 июля сдались солдаты и матросы в Петропавловской крепости, решившие не делать из себя «мучеников революции». Они были разоружены и отправлены в Кронштадт. В тот же день в столицу начинают прибывать вызванные с фронта войска.
Первая попытка захвата власти большевиками полностью провалилась.
На Невском проспекте юнкера задерживали рабочих. Казаки пытались неудачно развести Литейный и Троицкий мосты. Оружие из арсенала выдавалось с прежней интенсивностью. Петропавловская крепость по-старому кишела людьми.
В результате кризиса Временного Правительства 10 июля 1917 года было сформировано второе коали-ционное правительство, которое возглавил Александр Фёдорович Керенский, сохранивший при этом посты во-енного и морского министров. Состав правительства был преимущественно социалистическим, в него вошли эсеры, меньшевики и радикальные демократы. Временное правительство перебралось из Мариининского двор-ца в Зимний. Эсеро-меньшевистский Петросовет признал новый состав Временного правительства «правитель-ством спасения революции».
Керенский же подписал указ об аресте наиболее активных и агрессивных большевиков, во главе с Лени-ным по обвинению в шпионаже в пользу Германии и организации антиправительственного мятежа.
Троцкий еще не видел Ленина таким испуганным и расстроенным.
- Теперь они нас перестреляют, самый подходящий для них момент.
В Зимний дворец из Главного штаба вернулся Керенский. Ему, как Верховному главнокомандующему и в связи с увольнением в отставку три дня назад военного министра Александра Верховского, было поручено Временным правительством организовать при Главном штабе надлежащее военное командование, не стесняясь, если бы это понадобилось по условиям момента, произвести необходимые личные перемены. Были высказаны мнения относительно отдельных лиц в Главном штабе. Однако Керенский доложил министрам, что всё в штабе и гарнизоне налажено и что он не нашел нужным произвести какие-либо перемены лиц. Главные и руководящие обязанности в военном отношении были возложены на полковника Полковникова и генерала Багратуни. Каждые четверть часа чины штаба докладывали ему о настроении Петроградского гарнизона.
Перед тем, как снова покинуть Зимний, министр-председатель распорядился удалить из дворца всех женщин. Чем было вызвано это распоряжение, никто не знал. Но оно произвело панику. Зимний дворец очень быстро опустел.
Керенский позвонил новому министру юстиции и обер-прокурору Временного правительства Малянтови-чу.
- Павел Николаевич! Почему до сих пор не пойман Ленин?
- Ищем, Александр Федорович! Кажется, уже напали на след, – ответил министр.
Интересная штука – матушка-история. Порою так переплетает судьбы совершенных антагонистов, что просто диву даешься. Нынче Керенский никак не может найти Ульянова-Ленина, а всего лишь каких-то тридцать лет тому отец Александра Федоровича, Федор Александрович Керенский, попечитель гимназии в Симбирске, где учился позже и сам будущий Председатель Временного правительства, собственноручно вручал золотую медаль выпускнику этой гимназии Володе Ульянову, младшему брату народовольца-цареубийцы Александра Ульянова.
Да и сам Павел Николаевич Малянтович оказался тесно связанным (пусть и опосредованно) с большеви-ками в бытность свою работы адвокатом.
9 июля юнкера разгромили большевистские штабы в Литейном и Петроградском районах. В тот же день Ленин, сменив к этому времени пять конспиративных квартир, вместе с Зиновьевым бежал в деревню Разлив в Финляндии, где на первое время укрылся в доме рабочего Емельянова.
После волнений большевики вынуждены были перейти на нелегальное положение. При этом, на каждом перекрестке только и слышно, как ругают большевиков. И теперь открыто выдавать себя на улице за большеви-ка было небезопасно. Начались стихийные аресты большевиков солдатами Петроградского гарнизона, всякий старался поймать большевика, ставшего в народном представлении германским наймитом. Было назначено су-дебное следствие, производил которое знаменитый судебный следователь по особо важным делам Петроград-ского окружного суда Павел Александрович Александров (это как раз он вел дело графа Орлова-Давыдова и артистки Пуаре), который после тщательно проведенного расследования, в конечном итоге, вынес такую резо-люцию: «На основании изложенных данных Владимир Ульянов (Ленин), Овсей Герш Аронов Апфельбаум (Зино-вьев), Александра Михайловна Коллонтай, Мечислав Юльевич Козловский, Евгения Маврикиевна Суменсон, Гельфанд (Парвус), Яков Фюрстенберг (Куба Ганецкий), мичман Ильин (Раскольников), прапорщик Семашко и Рошаль обвиняются в том, что в 1917 году, состоя в русском подданстве, по предварительному между собой и другими лицами уговору, в целях способствования находящимся в войне с Россией государствам во враждеб-ных против них действиях, вошли с агентами названных государств в соглашение содействовать дезорганизации русской армии и тыла для ослабления боевой способности армии, для чего на полученные от этих государств денежные средства организовали пропаганду среди населения и войск с призывом к немедленному отказу от военных против неприятеля действий, а также в тех же целях в период времени с 3 по 5 июля организовали в Петрограде вооруженное восстание против существующей в государстве верховной власти, сопровождавшееся целым рядом убийств и насилий и попытками к аресту некоторых членов Правительства, последствием каковых действий явился отказ некоторых воинских частей от исполнения приказаний командного состава и самовольное оставление позиций, чем способствовали успеху неприятельских армий.
Это преступное деяние предусмотрено 51, 100 и I пунктом 108 ст. Угол. Уложен.»

18.
Работы и так было невпроворот, а тут еще указание об аресте Ленина. Где его найдешь? Эти большевики – большие мастаки конспирации. Чего-чего, а этого у них не отнять.
Виктор Васильцов, начальник петроградской городской милиции Временного правительства (Виктор не сомневался, что его назначили с подачи отца, а приказ подписал товарищ министра юстиции Временного прави-тельства князь Андрей Михайлович Непальцев), и без того едва не впал в депрессию, когда увидел, какой не-подъемный вал работы ему придется поднять, чтобы навести порядок в столице. Ведь после февральских со-бытий в Петрограде в пять раз возросла уголовная преступность, так как бандиты, грабители и убийцы, осуж-денные до Февральской революции, оказались на свободе. Из Петроградской пересыльной тюрьмы были осво-бождены 4650 преступников-рецидивистов, из губернской тюрьмы – 8558, из женской тюрьмы – 387, из полицей-ских участков — 989. Всего же в эти месяцы на свободе в Петрограде оказалось 14 784 уголовных элемента. А тут еще большевики со своим неудавшимся переворотом подбросили работенки.
Васильцов отдал распоряжение обыскать в городе каждую нору, каждую известную полиции больше-вистскую явку, каждую квартиру, где когда бы то ни было ступала нога большевика. И, казалось бы, уже напали на след… Но, когда ворвались в квартиру, нашли только Василия Разина, заканчивавшего сжигать какие-то, ви-димо, весьма важные бумаги. При появлении милиции, Разин рванулся было к окну, но вдруг вспомнил, что здесь пятый этаж и остановился. Переводил взгляд с горящих бумаг на милиционеров.
- Ну что, фараоны, опоздали? – не без ехидства произнес Разин, глядя на то, как один из них пытался вытащить из камина полыхавшие листы, но, едва не обжегшись, прекратил это занятие.
- Фамилия, имя, партийная принадлежность? – спросил старший офицер
 - Разин Василий Поликарпович, член центрального комитета РСДРП(б).
- Ого! Большая рыбка попалась, – удовлетворенно произнес офицер. – Арестовать его.
- Однако же ловили еще более крупную, не так ли? – протягивая запястья унтер-офицеру, который за-щелкнул на них наручники, ухмыльнулся Разин.
- И эту рыбку поймаем, не беспокойтесь, то-ва-рищ Разин.
- Удачного клёва.
Виктор Васильцов рылся в многочисленных папках, знакомясь с досье на арестованных большевиков. По большей части, все рядовые партийцы, среди которых, впрочем, немало оказалось боевиков, замешанных в эксах и разбойных нападениях на банки и ювелирные магазины. Ага, вот хоть один член ЦК попался в расстав-ленные сети.
Виктор настолько углубился в чтение досье, что даже не сразу среагировал на телефонный звонок. Наконец, он снял трубку.
- Васильцов слушает.
- Виктор Александрович, это Керенский! – Виктор бы и без представления узнал довольно специфичный голос председателя Временного правительства. – Как дела с поимкой Ленина?
- Ищем, Александр Федорович, ищем, – слегка поморщившись, ответил Васильцов.
Керенскому хорошо, сидя в кабинете, задавать подобные вопросы, а каково его подчинённым, шныряю-щим по всему городу и в зной, и в дождь?
Едва он положил трубку, в дверь кто-то постучал.
- Да, да, войдите! Кто там?
Дверь открылась и в кабинет вошла среднего роста, довольно хрупкая дамочка в голубой с мелкими бортами шляпке с опущенной до половины лица черной полупрозрачной вуалью. Черная блузка из атласного шелка, такая же черная до щиколоток юбка. В согнутой руке она держала маленькую сумочку из черной кожи.
- Чем обязан, сударыня, вашему визиту?
Разумеется, мимоходом скользнув взглядом по посетительнице и тут же снова опустив голову к доку-ментам, Виктор не узнал ее. Между тем, княжна Непальцева подняла вуаль и, подойдя поближе, тихо сказала:
- Здравствуй, Витя!
Он тут же поднял на нее полные удивления глаза и даже поднялся со стула.
- Машенька? Ты как меня нашла?
Он подошел к ней, взял обе ладони в свои руки и стал по очереди целовать кончики пальцев.
- Ну, это сделать не сложно. Гороховая улица не такая уж и большая, а начальник Петроградской мили-ции в городе один. Так вот, значит, какой у тебя кабинет?
Он перестал ее целовать, подвел к ряду стульев, стоявших у стены, усадил на один из них, а сам сел рядом.
- Я ужасно рад тебя видеть, Машенька. Ты не представляешь, как я по тебе скучаю, но эта адова рабо-та… Я даже дома уже трое суток не был. Так здесь и ночую.
- И чем же ты занимаешься?
- Преступников ловим. Ты не представляешь, сколько тысяч их оказалось на свободе после революции. Какую картотеку приходится мне и моим помощникам изучать! А теперь, вот, еще большевики добавились. Пря-мо перед твоим приходом Керенский позвонил, спрашивал, не арестовал ли я Ленина… Впрочем, что я все про работу. Ты-то как, Машенька?
- У меня все хорошо. Нашла себе занятие – репетиторство.
- Репетиторство?
- Ну да! Представляешь, некий купец Поляков решил своего восьмилетнего отпрыска приобщить к высо-кому искусству – научить его музицировать. Ну, и заодно обучить французскому языку.
- А каким образом он тебя нашел?
- Через нашу курсистку Поклонскую. Он ей кем-то, то ли сватом, то ли братом приходится.
- И ты согласилась?
- А почему нет. Время сейчас не понятно какое, имения сжигают, людей арестовывают… Да и у меня по-явится некий свободный капитал.
- О времена, о нравы! Княжна будет обучать музыке купчишку! Ради этого, что ли, заставили отречься от престола царя? Отец с матерью хотя бы об этом знают?
- Витя, конечно, нет. Я думаю, нет, даже уверена, что они мне запретят это. Я рассказала это только те-бе, и прошу, чтобы все осталось между нами.
Виктор некоторое время сидел молча, опустив голову, затем посмотрел на Машеньку и не увидел в ее глазах того блеска, который всегда замечал во время их встреч наедине.
- Скажи, Маша, ты пришла, чтобы мне сообщить только об этом?
Княжна вздрогнула, слегка побледнела. Губы ее чуть приоткрылись в явном намерении что-то сказать. Но она решилась на это не сразу. Не отводя глаз от лица Виктора, негромко произнесла:
- Ты прав, Витя. Не это привело меня сюда.
- Что же?
Машенька опустила глаза и несколько секунд молчала, наконец, решилась.
- Я хочу тебя попросить… отпустить одного человека. Я знаю, он арестован.
- Кто он?
- Разин. Василий.
- Что-о!? – Виктор выпрямился от удивления. – Да это же! Мы давно за ним охотились. Он – один из ор-ганизаторов попытки большевистского переворота. К тому же, замешан в ограблении «Коммерц-банка».
- Я знаю, – тихо произнесла княжна.
- Что знаешь?
- Я знаю все это.
- И, тем не менее, просишь за него. Кто он тебе? 
Машенька вдруг подняла глаза и решительно посмотрела на жениха.
- Я люблю его, Витя.
Тут уже у Виктора вытянулось лицо. Он встал, молча прошелся взад-вперед по кабинету. Остановился напротив Непальцевой.
- Но у нас с тобой свадьба назначена на первое сентября, Маша.
- Свадьбы не будет, Витя.
- Как не будет, Маша? Ты не забыла, мы ведь уже даже приглашения гостям отправили?
- Придется извиниться. Я это сделаю от своего имени.
- А что скажут князь с княгиней?
- Мне все равно. Я готова уйти из дома.
- У него что, есть где тебя принять?
- Петроград большой. Что-нибудь придумаем.
Виктор встал перед Марией на колени, взял ее ладони в свои руки, заглянул в ее глаза снизу вверх.
- Маша, опомнись! Ты – княжна, а он простой рабочий… Каковы твои перспективы в жизни? Рожать соп-ливых детей да за мужем портки стирать?
Непальцева попыталась высвободить свои руки из его, но он удержал их и все так же преданно смотрел на нее. В этот момент в дверь кто-то постучал и тут же, не дожидаясь ответа, открыл ее.
- Виктор Александрович, это я…
В дверях появился один из его помощников, держа в руках очередную пачку папок с делами, однако, увидев необычную картину, так на пороге и замер.
- Я занят, Гронский! Не видите разве? – крикнул Васильцов, изобразив на лице гримасу недовольства.
- И-и-звините!
Гронский тут же удалился, захлопнув дверь, и при этом папки с делами выскользнули из его рук и грох-нулись на пол.
Васильцов поднялся, постоял немного возле Непальцевой, затем, сразу как-то сгорбившись, немыслимо усталой походкой вернулся за свой стол. Закрыл папку с делом как раз Разина, задрожавшими пальцами стал завязывать ее. Не поднимая головы, спросил.
- Что мне нужно сделать, Маша?
- Отпусти Васю, пожалуйста. Во имя былой моей любви к тебе. Во имя твоей любви ко мне.
Она встала, подошла к столу.
Васильцов взял с края стола чистый бланк петроградской милиции, придвинул к себе чернильный при-бор, обмакнул перо в чернильницу, быстро начеркал: «Начальнику тюрьмы «Кресты».
Прошу освободить заключенного Разина Василия Поликарповича под мою ответственность.
Начальник городской милиции князь В. А. Васильцов».
Проехался по тексту промокашкой, выдвинул ящик стола, шлепнул печать и молча, не говоря ни слова, протянул бумагу Марии. У нее сердце готово было выскочить из груди. Она ведь понимала, что, спасая одного своего любимого человека, одновременно губит второго. Она обошла вокруг стола, взяла бумагу, склонилась над Васильцовым, обняла его и жарко поцеловала в щеку. 
- Прости меня, Витенька, миленький. Я искренне тебя любила, но сердцу не прикажешь.
Комок подступил ей к горлу, она больше не могла говорить. Выскочила в коридор и тут же разрыда-лась. А Васильцов сидел еще несколько минут в том же положении, затем со злостью схватил папку с делом Разина и швырнул ее в стену. Потом схватился за голову и снова замер.

19.
К августу 1917 года у Временного правительства возникли значительные сложности в содержании цар-ской семьи под боком у неспокойного революционизированного Петрограда. Вопрос о переправке царского семейства за границу отпал после того, как Британия передумала принимать у себя свергнутого русского род-ственника, сославшись на ожидаемые негативные последствия удовлетворения этой просьбы для английского монарха. А время было смутное, того и гляди, Николая либо освободят, как некий символ возвращения монар-хии, либо, наоборот, убьют, дабы стереть последние мысли о возвращении этой самой монархии.
Керенскому пришлось созвать секретное заседание кабинета министров, дабы изыскать какое-нибудь место подальше от столицы, и поглуше. Сам Керенский предложил увезти семейство куда-нибудь в центр Рос-сии, например в имения брата Николая Михаила Александровича либо же его дяди Николая Михайловича под Херсоном. Но ему тут же возразил князь Андрей Михайлович Непальцев, товарищ министра юстиции.
- Помилуйте, Александр Федорович, как вы себе представляете самый факт перевоза царя в эти места через рабоче-крестьянскую Россию?
- Пожалуй, вы правы, Андрей Михайлович, – после некоторого раздумья согласился Керенский.
Но по этой же причине сразу отпадал и Крым, где уже проживали некоторые из великих князей и царица-мать Мария Федоровна.
- Господа, – хитро прищурился граф Васильцов, комиссар при министерстве юстиции Временного коми-тета Государственной Думы (после февральской революции не только правительство стало временным, но и Государственная дума превратилась во Временный комитет членов Государственной Думы для восстановления порядка и для сношения с лицами и учреждениям), специально приглашенный на это заседание по просьбе Ке-ренского для создания вида думского участия в этом вопросе, – не будем изобретать колесо. Вспомните-ка, любезные, куда цари наши ссылали неугодных их режиму бунтовщиков и опальных?
- В Сибирь! – едва ли не хором произнесли сразу несколько человек.
Васильцов лишь улыбнулся в ответ.
- Да, но… тогда следует подумать, куда конкретно отправить Николая, – вновь озадачился Керенский. – А что, ежели Тобольск? – председатель правительства обвел взглядом своих колючих глаз присутствующих и тут же продолжил свою мысль.
- Во-первых, Тобольск довольно удалён от центра и занимает особенное географическое положение. Во-вторых, я знаю, что там имеется удобный губернаторский дом.
- Неплохой вариант! – согласился Васильцов. – Однако же все одно необходимо для начала туда съез-дить и осмотреть все на месте.
- Разумеется! Вот я бы и хотел попросить вас, Александр Сергеевич возглавить правительственную ко-миссию и немедленно отправиться туда на рекогносцировку, – решительно заявил Керенский. – Будут ли у кого возражения, господа?
Возражений, естественно не последовало. Никто не хотел брать на себя такую обузу. А место для быв-шего царя и в самом деле великолепное – разве он не напоминает сейчас какого-нибудь попавшего в опалу бо-ярина? Вот пусть и хлебнет из этой чаши.
Сборы были недолгими, зато путь неблизкий. А нужно было торопиться. События в столице не способ-ствовали промедлению. Благо, дни стояли сухие и даже жаркие. Многочисленные уральские и сибирские реки, через которые по железной дороге до Екатеринбурга, а потом и вовсе по Тоболу пришлось проделывать часть пути, навевали прохладу, и дорога переносилась не так уж и плохо. Себе в спутники Васильцов взял помощника комиссара по Министерству Двора Макарова.
Вот и Тобольск. Первый русский город в Сибири, на протяжении почти трех веков – столица огромной Сибирской губернии. Глухая тайга и две мощные сибирские реки Тобол с Иртышом – лучшего места для бывше-го царского семейства и в самом деле не найти. Керенский прав, что вспомнил Тобольск.
Тобольск вообще славился своими узниками – город ведь еще положил начало и знаменитой сибирской ссылке. Первым в тобольскую ссылку был отправлен знаменитый угличский колокол, поднявший народ на вос-стание после загадочной смерти царевича Дмитрия, младшего сына Ивана Грозного и единственного законного наследника царя Фёдора Ивановича. По приказу Василия Шуйского колоколу, вдобавок, еще и вырвали ухо и язык. А в 1616 году в Тобольск была сослана несостоявшаяся царская жена Мария Хлопова. В Тюремном замке кремля, построенном в 1838 году и служившем в качестве пересыльно-каторжной тюрьмы, побывали такие из-вестные люди, как Федор Достоевский, Николай Чернышевский, Михаил Петрашевский, Владимир Короленко…
Васильцов, в отличие от Макарова, ни разу не бывал в этих местах и ему всё здесь было в диковинку. Впору самому здесь поселиться. И единственный в Сибири каменный кремль с монументальным Софийско-Успенским собором, и Троицкий собор с архиерейским домом, и Гостиный двор с Приказной палатой – красоты неописуемой с истинно сибирским, широким размахом сделанные, хотя и мастерами из Москвы да Устюга Вели-кого.
Однако же не красотами города приехали любоваться посланцы Керенского. Извозчик лихо докатил их до губернаторского дома, находящемся в нижнем городе, который, в отличие от кремлевских построек, стояв-ших на холме, произвел на них удручающее впечатление: штукатурка во многих местах облупилась, стены внут-ри покрылись плесенью. Двухэтажный дом был старый, построенный еще в 1778 году купцом и откупщиком Куклиным. Но ровно сто лет назад, в 1817 году купец разорился и большой каменный дом за долги отобрали у него в казну. С того времени там проживали сначала генерал-губернаторы Западной Сибири, а после того, как центр перевели в Омск, до февраля семнадцатого года – тобольские гражданские губернаторы. После февраля дом получил название Дома свободы. Перед домом был сквер, за ним – церковь.
Их встретил комендант, заранее извещенный по телеграфу о прибытии важных столичных гостей. Су-хонький, седой, однако с по-военному прямой спиной старик был, наверное, не намного моложе самого здания.
- Здравия желаю, господа. Вы, вероятно, и есть те самые важные столичные гости, о которых мне теле-графировали?
- Ну, если вы комендант этого дома, то вы не ошиблись. Член Государственной думы граф Васильцов, – представился Александр Сергеевич.
- Полковник от инфантерии в отставке Мишуков, комендант губернаторского… отставить, Дома Свобо-ды, – старик склонил голову в едва заметном поклоне.
- Помощник комиссара по Министерству Двора Макаров.
- Весьма приятно, – пожал комендант протянутую Макаровым руку и тут же жестом руки пригласил гос-тей войти. – Пожалуйте ко мне.
Они втроем прошли в дом и после коротких переговоров начали делать обход.
- Сколько комнат в доме? – поинтересовался Макаров.
- Восемнадцать.
- Электричество, водопровод, канализация имеются?
- Электричество и водопровод в полной исправности, а вот канализации в доме изначально не было.
- Придется слугам нечистоты выбрасывать прямо под окна, – недовольно покачал головой Васильцов.
- Так всегда так было, – пожал плечами комендант.
- Зимой в доме тепло? – продолжал опрос Макаров.
- Тепло и светло. В Сибири иначе невозможно.
Обойдя все помещения, Васильцов с Макаровым вернулись в кабинет коменданта.
- Вот что, голубчик, в этом доме будут проживать весьма важные особы, – начал наставлять Васильцов. – Необходимо срочно начать ремонт здания и комнат и обнести дом с прилегающей территорией высоким, трехметровой высоты забором. Я распоряжусь через тобольского комиссара Временного правительства. Вы должны проследить, чтобы ни одна комната, ни один коридор не были пропущены.
- Будет сделано, господа.
Простившись с комендантом, Васильцов с Макаровым направились к комиссару правительства. Перего-ворив с ним, Васильцов попросил телеграфировать в Петроград.
- Передавайте, – кивнул он телеграфисту. – Зимний дворец, председателю правительства Керенскому. Здесь Васильцов.
Ждать пришлось не очень долго, и вскоре побежала змейкой телеграфная лента.
- Графу Васильцову. Керенский у аппарата.
- Александр Федорович, дом осмотрели, подлежит ремонту. Территория будет огорожена. Операцию можно начинать.
- Вас понял. Срочно возвращайтесь.
Перевозка царской семьи из Царского Села в Тобольск и в самом деле была похожа на военную опера-цию.
Место, куда должны вывезти царскую семью с прислугой от самого Николая тщательно скрывалось до последнего момента – Романовы были уверены, что их всех отвезут в Крым и там, в своем дворце, они смогут спокойно жить на средства царя в отставке. Николай давно мечтал развести розы и лично за ними ухаживать.
Где-то за неделю до отъезда в Царское Село приехал Керенский, вызвал коменданта дворца полковника Кобылинского, председателя царскосельского совета депутатов и председателя военной секции царскосельско-го гарнизона прапорщика Ефимова.
- Господа! Прежде, чем говорить вам что-либо, беру с вас слово, что все это останется секретом, – Ке-ренский обвел взглядом присутствующих, лицо его было, как всегда, непроницаемо и серьезно.
- Даем слово! – по очереди произнесли все трое.
- В таком случае, позвольте вам объявить, что по постановлению Совета Министров вся царская семья будет перевезена из Царского, но правительство не считает это секретом от демократических учреждений. Пра-вительством командированы доставить царскую семью в Тобольск два лица: член Государственной Думы Ва-сильцов и помощник комиссара по Министерству Двора Макаров, дабы составить в Тобольске акты, которые подпишет государь. Вместе с указанными лицами сопровождать семью будет также прапорщик Ефимов.
- Для того чтобы он, по возвращении из Тобольска, мог доложить совдепу о перевозе семьи, – понима-юще произнес Кобылинский, посмотрев на председателя совета депутатов.
Тот согласно кивнул.
Пока вокруг хлопотали перед отъездом во главе с самим Керенским, Николай не забывал записывать в свой дневник события:
«31-го июля. Понедельник
Последний день нашего пребывания в Царском Селе. Погода стояла чудная. Днём работали на том же месте; срубили три дерева и распилили вчерашние. После обеда ждали назначения часа отъезда, который всё время откладывался. Неожиданно приехал Керенский и объявил, что Миша скоро явится. Действительно, около 10 1/2 милый Миша вошёл в сопровождении Керенского и караульного начальника. Очень приятно было встре-титься, но разговаривать при посторонних было неудобно. Когда он уехал, стрелки из состава караула начали таскать наш багаж в круглую залу. Там же сидели Бенкендорфы, фрейлины, девушки и люди. Мы ходили взад и вперед, ожидая подачи грузовиков. Секрет о нашем отъезде соблюдался до того, что и моторы и поезд были заказаны после назначенного часа отъезда. Извод получился колоссальный! Алексею хотелось спать; он то ло-жился, то вставал. Несколько раз происходила фальшивая тревога, надевали пальто, выходили на балкон и снова возвращались в залы. Совсем рассвело. Выпили чаю, и, наконец в 5 ч. появился Керенский и сказал, что можно ехать. Сели в наши два мотора и поехали к Александровской станции. Вошли в поезд у переезда. Какая-то кавалерийская часть скакала за нами от самого парка. У подъезда встретили: И. Татищев и двое комиссаров от правительства для сопровождения нас до Тобольска. Красив был восход солнца, при котором мы тронулись в путь на Петроград и по соединительной ветке вышли на Северную ж.-д. линию. Покинули Царское Село в 6.10 утра.
1-го августа
Поместились всей семьей в хорошем спальном вагоне международного общества. Залёг в 7.45 и поспал до 9.15 час. Было очень душно и пыльно; в вагоне 26° Р. Гуляли днём с нашими стрелками, собирали цветы и ягоды. Едим в ресторане, кормит очень вкусно кухня Вост.-Китайской ж. д…»
Вся семья и часть свиты расположились в одном вагоне, в остальных восьми – прислуга и охрана из гвардейских стрелков 1-го полка. Вскоре по этому же маршруту ушел состав сопровождения, в котором нахо-дилась остальная часть свиты и прислуги, охрана из солдат 2-го и 4-го полков. В общей сложности в обоих ва-гонах, кроме Романовых, расположились 45 человек приближенных царской семьи, 330 солдат и 6 офицеров караула. Все солдаты отличились в боях, среди них было много георгиевских кавалеров. Эту военную силу воз-главил полковник Кобылинский. Вся операция проходила под контролем Керенского, который лично разрабо-тал инструкцию из 16 пунктов и присутствовал при отправлении поездов. Перед отправкой поездов Керенский лично инструктировал начальника охраны полковника Кобылинского:
- Не забывайте, Евгений Степанович, что это бывший император. Ни он, ни его семья не должны ни в чем испытывать лишений.
От стрелков же царскосельской охраны он потребовал относиться к узникам гуманно:
- Лежачего не бьют!
Поезд тронулся в путь ранним утром 1 (15) августа. До последнего момента железнодорожники угрожа-ли сорвать поездку. Правительство опасалось нападений на поезда в пути. Ехали в обстановке строжайшей секретности. Останавливались для пополнения запасов угля и воды только на маленьких станциях. Окна в «сек-ретном вагоне» были зашторены. Иногда поезда останавливались в чистом поле. Перевалив Урал, почувство-вали, наконец, спасительную прохладу. Все эти дни первый поезд часто нагонял второй эшелон со стрелками – пассажиры первого встречались с ними, как со старыми знакомыми. Екатеринбург проехали на рассвете. Тут же из Екатеринбурга во ВЦИК пошла телеграмма, что, по слухам, поезда едут в Новониколаевск, а оттуда через Харбин за границу. Чтобы такого не случилось, из Екатеринбурга на всякий случай разослали телеграммы в Красноярск, Новониколаевск и Иркутск. Царская семья в это время спала мертвым сном и не ведала, что ждет ее в Екатеринбурге.
Тащились невероятно медленно, чтобы прибыть в Тюмень поздно, к половине двенадцатого вечера. И 4 августа поздно вечером оба поезда с интервалом в 30 минут благополучно доехали до Тюмени. Поезда остано-вились неподалеку от пристани. Здесь офицеры местного гарнизона устроили для прибывших целый парад. Вы-строившись у входа на пристань, они при выходе из вагона бывшего царя и его семьи приветствовали их отда-нием чести. У причала пристани «Тура» стояли три судна: «Русь», «Кормилец» и буксир «Тюмень». Романовых разместили на «Руси». Остальные суда пошли в сопровождении.
Из Тюмени в адрес Керенского ушла телеграмма: «Посадка на пароход совершена вполне благополучно при содействии встречавших помощника командующего воинскими частями и чинов по передвижению войск. Шестого вечером прибываем в Тобольск. Кобылинский, Васильцов, Макаров».
Началась перегрузка вещей, продолжавшаяся всю ночь. Стукотня и грохот не давали заснуть. На паро-ходе разместились в тесноте. Отдельные каюты, да и то без удобств, были лишь у Николая, Аликс и Алексея. Все дочери разместились в пятиместной каюте, рядом с ними – вся свита. Ближе к носу парохода была хоро-шая столовая и маленькая каюта с пианино. Под ними разместилась прислуга, а все стрелки 1-го полка, ехавшие в одном поезде с царственной семьей, – сзади внизу. Сзади следовал пароход со стрелками 2-го и 4-го стрел-ковых полков и с остальным багажом.
Отошли от Тюмени около 6 часов утра. Погода была серая, но тихая и тёплая, лишь к ночи похолодало. По Туре и Тоболу отправились дальше. Весь путь днём царская семья находилась на палубе. Любовались окрестными просторами, удивлялись ширине, высоким берегам и размаху Тобола. Незадолго до прибытия в Тобольск, перед самым обедом проходили мимо села Покровского. Николай поднялся с кресла, подошел к борту, подозвал жену.
- Вот, Аликс, взгляни. Село Покровское – родина нашего друга Григория.
Вспомнив о Распутине и глядя на его родные места, Александра перекрестилась, а Николаю даже пока-залось, что по ее мрачному лицу прокатилось несколько слезинок.
Подплыв к Тобольску, услышали колокольный звон и увидели массу народа на пристани. Как ни стара-лись сохранить в тайне переезд бывшего царя с семейством, до Тобольска дошел слух о том, что приезжает царская семья, и население не могло отказать себе в удовольствии увидеть столь больших персон.
- Посмотрите, Аликс, дети – вон Софийский собор, монастырь, – как ребенок радовался Николай. – И даже порядок домов на горе вспоминаю.
 Николай бывал в Тобольске прежде – 10 июля 1891 года он, молодой цесаревич, возвращался в столи-цу после путешествия вокруг Европы и Азии. Пароход «Николай», на котором ехал наследник, Тобольск тогда встретил колокольным звоном.
Пароход «Русь» пришвартовался к берегу в половине седьмого вечера 6 августа. Генерал Василий Александрович Долгорукий из свиты Николая, которого все ласково называли Валей, комиссар Временного правительства Макаров и комендант Кобылинский отправились осматривать место будущего заключения царя. К сожалению, дом отремонтировать не успели, к тому же он стоял пустой, без мебели. И всему семейству с прислугой пришлось еще целую неделю жить на пароходе. В это время они даже могли совершать прогулки по Иртышу, встречаться с местными жителями, а в один из дней взобрались на Сузгунскую сопку, более известную в народе под названием Лысая гора. После этого впредь членам семьи Романовых было запрещено появляться в городе.
Перед тем, как вселиться, ровно в полдень священник местной церкви окропил все комнаты святой во-дой.
Царь с царицей и детьми заняли весь второй этаж – восемь комнат, прислуга (всего сорок пять человек) разместилась на первом. Первую комнату нижнего этажа справа, если идти по коридору от передней, сразу же занял дежурный офицер. В соседней с ней – помещалась комнатная девушка Демидова. Рядом с ее комнатой – комната француза Пьера Жильяра, воспитателя царевича Алексея, а далее столовая. Напротив комнаты дежурного офицера находилась комната камердинера Чемодурова. Рядом с ней – буфетная, а далее шли две комнаты, где жили камер-юнгфера Тутельберг, няня детей Теглева и ее помощница Эрсберг. Над комнатой Чемодурова шла лестница на второй этаж, которая выходила в угловую комнату, которую сразу облюбовал себе в качестве кабинета Николай. Рядом с ним был зал. Одна из его дверей выходила в коридор, также деливший дом на две половины. Первая комната направо, если идти от зала, служила гостиной. Рядом с ней – спальня супругов Романовых, а далее – комната великих княжон. С левой стороны коридора, ближе к передней, была шкафная комната, Соседняя с ней – спальня царевича, а далее – уборная и ванная. Охрана царской семьи проживала по соседству – в доме Корниловых.
Первые два месяца тобольской ссылки Романовы чуствовали себя вполне комфортно. Надзор за семьей Романовых был хоть и усиленный, но не обременительный. Непосредственной охраной бывшей царской семьи занимался отряд особого назначения под началом полковника Кобылинского, и был составлен из отборных солдат трех гвардейских стрелковых полков: 1-го, 2-го и 4-го в числе 337 человек с 7-ю офицерами. Большинство солдат отряда отличалось внутренней дисциплиной и военным видом – опрятностью. За исключением немногих отряд состоял из настоящих бойцов, пробывших по два года на позициях под огнем немцев, очень многие имели по два золотых Георгиевских креста. Это были настоящие боевые, а не тыловые гвардейцы, высокие, красивые и дисциплинированные. Полковник Евгений Степанович Кобылинский, отвечавший за царскую семью, подчинялся непосредственно Керенскому и, сооветственно, местным властям не подчинялся. Тогда же был установлен и распорядок дня, практически не менявшийся: В 8 часов 45 минут подавался утренний чай. Николай пил его в своем кабинете всегда со старшей дочерью, двадцатидвухлетней Ольгой, веселой, подвижной эмоциональной девушкой, лицом весьма похожей на мать. У нее уже был жених – наследный принц румынского короля Кароль. Остальные дети (дочери двадцатилетняя Татьяна, восемнадцатилетняя Мария и шестнадцатилетняя Анастасия, а также тринадцатилетний царевич Алексей) пили чай в столовой вместе с матерью, Александрой Федоровной. После чая до 11 часов Николай занимался у себя: читал или писал свои дневники. Затем он шел на воздух и занимался физическим трудом. Обыкновенно он пилил дрова. Особенно с тех пор, когда во двор Дома свободы привезли кругляки и поперечную пилу, Николай почти целыми днями занимался распилкой – своим любимым занятием после отречения от престола. При этом, он всех поражал своей выносливостью и физической силой. В этой работе ему обычно помогали дочери (особенно физически наиболее сильная Мария, в этом смысле пошедшая в своего деда, Александра III), сын Алексей, граф Татищев, князь Долгоруков, однако все они быстро уставали и сменялись один за другим, тогда как Николай II продолжал действовать. То же самое наблюдалось и во время игры в городки: все быстро уставали, тогда как он оставался неутомимым. Вообще физически бывший царь был очень здоров и любил движение. Иногда он целыми часами ходил по двору один или в сопровождении своих дочерей, которые вследствие малой подвижности своей матери, чаще гуляли именно с отцом.
Дети, кроме Ольги, до завтрака, с часовым перерывом, занимались уроками. В час был завтрак. Затем Николай с княжнами шли на воздух – гуляли в огороженном трехметровой высоты забором скверике. К ним не-сколько позднее присоединялся и Алексей, обычно отдыхавший после завтрака по требованию врачей.
С 4 до 5 часов пополудни Николай преподавал царевичу историю. В 5 часов подавался чай. После чая Николай вновь уходил в свой кабинет – отдыхал, читал, писал. Дети же, кроме Ольги, до 8 часов занимались уроками. В 8 часов обедали. По вечерам бывшая царская семья собиралась в зале, куда приходили доктор Боткин, Долгоруков, Татищев и Гендрикова со Шнейдер, и проводили время в разговорах. Иногда кто-либо чи-тал вслух. В 11 часов вечера снова подавали чай, после чего все расходились по своим комнатам. Как всегда, вот уже на протяжении десяти лет, перед отходом ко сну, Николай Романов садился за стол и раскрывал завет-ную зеленую тетрадь, собираясь сделать очередную запись в своем дневнике. Такие записи он делал ежеднев-но, за редчайшими исключениями. Записи короткие, но вполне дающие представление о его жизни.
Чаще всего Александра Фёдоровна выходила отдыхать на балкон, где занималась шитьем или вязанием. Отсюда же она могла и любоваться красотой города, в котором оказалась случайно и не по своей (царской, между прочим!) воле. С балкона открывался вид на городской сад, на нагорную часть города и вдоль улицы Свободы. Николай появлялся на балконе редко. Лишь в особые дни, когда по улицам Тобольска шествовали демонстранты с красными флагами. Тут уже на балкон выходила вся семья, а Анастасия даже фотографирова-ла демонстрации. Впрочем, тоболяне отвечали царственным узникам не меньшим любопытством – до наступле-ния холодов проходящие по улице с большим любопытством засматривались на семью Николая Александрови-ча.
Александра Федоровна вообще в последние месяцы стала замкнутой и склонной к уединению. Импера-трица весьма остро переживала утрату власти и никак не могла свыкнуться со своим новым положением. С ней случались истерические припадки, временами ее поражал частичный паралич. Всех вокруг она замучила беско-нечными разговорами о своих несчастьях и своей усталости, своей непримиримой злобой. При этом она сохранила в себе все качества германки – и германки с манией величия и превосходства. Все ее движения, ее отношение к окружающим проявлялись на каждом шагу. Впрочем, она искренне не понимала, почему ее в Рос-сии так не любят. Еще незадолго перед отъездом она разговорилась с Керенским. Говорила на русском, на ко-тором изъяснялась с заминками и сильным акцентом:
- Не понимаю, почему люди плохо говорят обо мне, – лицо ее вспыхнуло, в голосе почувствовалось возбуждение. – С тех пор, как я впервые приехала сюда, я всегда любила Россию. Я всегда сочувствовала Рос-сии. Почему же люди считают, что я на стороне Германии и наших врагов? Во мне нет ничего немецкого. Я – ан-гличанка по образованию, английский — мой язык.
В то время, когда Николай II охотно, просто и непринужденно разговаривал с каждым из служащих, в отношениях Александры Федоровны замечалась черствость и высокомерие. В игре в городки и в пилке кругляков она никогда не принимала участия. Иногда лишь она интересовалась курами и утками, которых завел повар на заднем дворе-садике. Здесь она чувствовала себя как-то свободнее.
Николай попросил у полковника Кобылинского разрешения посещать им церковь. Кобылинский был про-тив.
- Церковь находится вне стен вашего дома, ваше величество, и посему ваш выход за ворота будет вы-зывать ненужный ажиотаж среди жителей.
- Однако же вы лишаете нас посещения храма, как же это можно? – негромким голосом, но решительно воспротивился Николай.
И все же после долгих препирательств с Кобылинским, царской семье было разрешено посещать бли-жайшую к их дому Благовещенскую церковь, находившуюся в трехстах с небольшим метрах. Но для этого нуж-но было перейти улицу, а затем пройти городским садом и снова перейти другую улицу… Со священником о. Алексием Васильевым было условлено, чтобы обедня для бывшей царской семьи происходила раньше общей обедни для прихожан, то есть в 8 часов утра, и чтобы во время этой службы в церковь допускались только священники, диакон, церковный сторож и певчие. Службу проводил сам о. Алексий и две монашки Иоанно-Введенского монастыря. В губернаторском доме часто бывала и игуменья монастыря Мария. Она приносила продукты, письма, передавала на волю письма «царственных мучеников».

20.
Авторитет Временного правительства постепенно, но неуклонно падал. Даже союзные государства ста-ли сомневаться в способности этого правительства удержать бразды правления в своих руках. Россия – страна с многовековыми традициями монархии. Но, поскольку, царя свергли и об этом уже никто не жалел, его вполне мог заменить какой-нибудь диктатор. Именно об этом заявил на одном частных совещаний Государственной ду-мы, продолжавшей функционировать в это время в такой форме, Пуришкевич:
- До тех пор пока Россия не получит диктатора, облеченного широкой властью, до тех пор, пока Вер-ховный совет не будет состоять из лучших русских генералов, которые выгнаны с фронта, которые жизнь свою полагали за родину, – до тех пор порядка в России не будет.
Но где его, этого диктатора, найти?
Возглавив второе коалиционное правительство, Александр Федорович Керенский вскоре назначил Вер-ховным главнокомандующим вместо генерала Брусилова генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнило-ва, которого ему рекомендовал однопартиец и губернатор Петрограда Борис Савинков.
- Лавр Георгиевич, во-первых, лоялен к правительству, будучи демократичным по убеждениям, – рисо-вал плюсы Корнилова Савинков. – Во-вторых, он пользуется непререкаемым авторитетом и среди военных и несомненной популярностью в войсках. Наконец, учитывая недавнее вооруженное выступление части гарнизона, возглавленное большевиками, необходима и в тылу твёрдая рука, каковая несомненно имеется у генерала Кор-нилова.
 - Вы меня убедили, Борис Викторович. Я подпишу приказ о назначении генерала Корнилова. А вас по-прошу пригласить его для беседы со мной.
- С удовольствием, Александр Фёдорович. Уверяю Вас, вверяя армию Корнилову, вы начинаете дело возрождения русской армии. Непреклонная воля этого человека и прямота действий послужит залогом успеха.
Борис Савинков оказался прав – вокруг генерала Корнилова начало объединяться не только офи-церство регулярной армии, но и казачество, испуганные непредсказуемыми революционными процессами и уси-ленной активизацией большевистской партии, даже несмотря на постигшую их в недавних событиях неудачу. Самому же Корнилову даже не пришлось искать помощников – один за другим к нему стали являться предста-вители Союза офицеров, Казачьего совета, Союза георгиевских кавалеров, выражавших желание работать ради спасения армии. Либеральные политики, члены Государственной Думы, промышленники, торговая аристократия также обещали генералу свою поддержку.
Лавр Георгиевич, сам еще принимавший дела от генерала Брусилова и знакомившийся с ситуацией, был не в состоянии принять всех являвшихся к нему лично. Общение с посланцами происходило через адъютантов, одним из которых стал капитан Нехлюдов. Именно Нехлюдову и пришлось принимать, в отсутствие Корнилова казачьего генерала Крымова.
- К сожалению, Лавр Георгиевич сейчас слишком занят. Он встречается с министром-председателем. И у них серьезный и долгий разговор. К тому же, вы знаете словоохотливость Керенского, – улыбнулся Нехлюдов. – Но что касается вас конкретно, Александр Михайлович, Лавр Георгиевич уже дал распоряжение, согласно ко-торому Вам велено пока остаться с 3-им корпусом. А в будущем у него на Вас есть особые планы…
Помолчав немного, Нехлюдов все же решил несколько открыть карты Корнилова:
- В конце августа, по достоверным сведениям, в Петрограде произойдет восстание большевиков. К это-му времени к столице и должен быть подведен ваш 3-й конный корпус, дабы подавить большевистское восста-ние и заодно покончить с Советами.
- Благодарю, Сергей Иванович. Ждать больше не буду. Пора возвращаться в корпус. Мои наиблагоже-лательнейшие пожелания Лавру Георгиевичу.
Корнилов вернулся после телеграфного разговора с Керенским в старый губернаторский дом на высо-ком берегу Днепра в Могилеве, где размещался его штаб, весь взвинченный и явно чем-то недовольный. Вы-ждав некоторое время, Нехлюдов все же решился войти. Корнилов уже сидел за своим массивным двухтумбо-вым столом из морёного дуба и что-то размашисто писал. Увидев адъютанта, Корнилов перестал писать и кив-нул ему, чтобы тот подошел ближе. Нехлюдов сел прямо напротив генерала.
- Вас расстроил этот разговор, Лавр Георгиевич?
- Они предлагают мне войти в состав правительства… Ну, нет! Эти господа слишком связаны с Совета-ми… Я им говорю: предоставьте мне власть, тогда я поведу решительную борьбу. Нам нужно довести Россию до Учредительного собрания, а там – пусть делают, что хотят…
- Вы не доверяете Керенскому?
- Ни на йоту! Вы же понимаете, Сергей Иванович, что Рига вчера взята вследствие того, что предполо-жения мои, представленные Временному правительству, до сих пор им не утверждены. Взятие Риги вызывает негодование всей армии. Дольше медлить нельзя. Необходимо, чтобы полковые комитеты не имели права вме-шиваться в распоряжения военного начальства, чтобы Петроград был введен в сферу военных действий и под-чинен военным законам, а все фронтовые и тыловые части были подчинены Верховному главнокомандующему. По сведениям контрразведки, доставленным мне, в Петрограде готовится большевистское восстание между 28 августа и 2 сентября. Это восстание имеет целью низвержение власти Временного правительства, провозглаше-ние власти Советов, заключение мира с Германией и выдачу ей большевиками Балтийского флота. Ввиду столь грозной опасности, угрожающей России, я не вижу иного выхода, как немедленная передача власти Временным правительством в руки Верховного главнокомандующего.
- Передача одной военной власти или также и гражданской? – уточнил Нехлюдов.
- И военной, и гражданской, – пояснил Корнилов.
- Быть может, лучше просто совмещение должности Верховного главнокомандующего с должностью председателя Совета Министров? – предложил Нехлюдов.
Корнилов несколько смутился и ненадолго задумался.
- Пожалуй, можно и по вашей схеме, – сказал он, но тут же уточнил. – Конечно, все это до Учредитель-ного собрания.
После небольшой паузы Корнилов продолжил:
- Следует предупредить Керенского и Савинкова, что я за их жизнь нигде не ручаюсь, а потому пусть они приедут в Ставку, где я их личную безопасность возьму под свою охрану… Кто будет Верховным главнокоман-дующим, меня не касается, лишь бы власть ему была передана Временным правительством.
- Раз дело идет о военной диктатуре, то кому же быть диктатором, как не вам, – решительно произнес Нехлюдов.
Корнилов сделал жест головой в знак согласия и продолжал.
- Во всяком случае, Романовы взойдут на престол только через мой труп. Когда власть будет лишь пе-редана, я составлю свой кабинет. Я не верю больше Керенскому, он ничего не делает.
- А Савинкову вы верите?
- Нет, и Савинкову я не верю. Я не знаю, кому он нож хочет всадить в спину, не то Керенскому, не то мне.
- Если вы такого мнения о Савинкове, отчего же вы его вчера не арестовали, когда он был здесь?
Корнилов промолчал, обдумывая ответ.
- Впрочем, я могу предложить Савинкову портфель военного министра, а Керенскому портфель мини-стра юстиции... И, вот что, Сергей Иванович, отправляйтесь немедленно в Петроград к Керенскому и вызовите ко мне генерала Крымова.
Корнилов еще с весны вел свою игру втайне от Временного правительство. Благо, спонсоров и единомышленников у него хватало – целый ряд банкиров во главе с Путиловым и Вышнеградским обещали ему помощь, ибо спасение России видели не в мягкотелых министрах, а в жестком диктате. На эти цели уже даже были собраны четыре миллиона рублей. Но Керенский пока еще ни о чем таком не догадывался, поэтому и вел переговоры с Корниловым как Верховным главнокомандующим. И Корнилов понимал, что Керенский сам желал стать диктатором. И первое, что он сделал, – передал в подчинение Верховного главнокомандующего Петро-градский военный округ, за исключением самого города, и попросил его перебросить в Петроград в распоряже-ние правительства части Конного корпуса. Но Конным корпусом как раз и командовал генерал Крымов. А Кры-мов нужен был самому Корнилову как один из его самых верных сторонников. Разумеется, Корнилов отказался отправлять Крымова в Петроград. Более того, он передал в его подчинение и части Дикой дивизии. Это уже был вызов Керенскому. Александр Федорович понял, что Корнилов что-то задумал. Его сомнения подтвердил и ка-питан Нехлюдов, по просьбе Корнилова попросивший Керенского о встрече. А встретившись, сразу заявил:
- Меня направил к вам генерал Корнилов, дабы сообщить, что в случае большевистского восстания пра-вительство не должно ожидать какой-либо помощи и если вы не переедете в Ставку, генерал не сможет гаран-тировать вашей личной безопасности.
- Да вы, должно быть, шутите, Сергей Иванович, – удивился Керенский.
- Ни в малейшей степени! – ни один мускул не дрогнул на лице капитана. – И хочу, чтобы вы осознали серьезность положения. Уважая вас, Александр Федорович, я призываю вас отдаться на милость Корнилова. Это ваш единственный шанс на спасение.
И в подтверждение своих слов тут же передал премьер-министру записку, написанную хоть и самим Нехлюдовым, однако же, с изложенными в ней требованиями генерала:
«Генерал Корнилов предлагает:
1) Объявить г. Петроград на военном положении.
2) Передать всю власть, военную и гражданскую, в руки Верховного главнокомандующего.
3) Отставка всех министров, не исключая и министра-председателя, и передача временного управления министерств товарищам министров, впредь до образования кабинета Верховным главнокомандующим.
Петроград.
Август 26.1917 г.».
«Ну, уж это слишком!» – хмыкнул про себя Керенский, а вслух произнес:
- Я должен поставить это на обсуждение правительства.
- Я понимаю. Лавр Георгиевич надеется на ваше и всего кабинета благоразумие.
Нехлюдов откланялся и вышел. А Керенский стал расхаживать по кабинету, пытаясь взять себя в руки и полностью разобраться в создавшейся ситуации. И тут он неожиданно вспомнил доклад полковника Баранов-ского о враждебности к нему офицеров Ставки, а также и другую информацию о безусловной связи заговорщи-ков со Ставкой. И Керенский решил сыграть на опережение.
А в это время Корнилов объяснял Крымову его роль в затеваемом им мятеже.
- У меня есть некоторые соображения, относительно которых я с Вами еще не говорил. Прошу Вас се-годня же отдать распоряжение о перемещении конницы 3-го конного корпуса в Петроград.
- Я, конечно, сейчас же отдам необходимые распоряжения, но у меня получается, Лавр Георгиевич, впе-чатление, что Вы что-то недоговариваете.
Генерал Крымов вопросительно смотрел на Корнилова, ожидая продолжения разговора. И Корнилов не стал оттягивать, сразу же заговорив:
- Как Вам известно, все донесения нашей контрразведки сходятся на том, что новое выступление боль-шевиков произойдет в Петрограде в конце этого месяца; указывают на 28–29 августа. Германии необходимо за-ключить с Россией сепаратный мир и свои армии, находящиеся на нашем фронте, бросить против французов и англичан. Германские агенты – большевики, как присланные немцами в запломбированных вагонах, так и мест-ные, на этот раз примут все меры, чтобы произвести переворот и захватить власть в свои руки. По опыту 20 апреля и 3–4 июля я убежден, что слизняки, сидящие в составе Временного правительства, будут сметены, а если Временное правительство чудом останется у власти, то, при благосклонном участии таких господ, как Черновы, главари большевиков и Совет рабочих и солдатских депутатов – останутся безнаказанными. Пора с этим покончить. Пора немецких ставленников и шпионов, во главе с Лениным, повесить, а Совет рабочих и солдатских депутатов разогнать, да разогнать так, чтобы он нигде и не собрался. Посему Конный корпус я передвигаю, главным образом, для того, чтобы к концу августа его подтянуть к Петрограду, и если выступление большевиков состоится, то расправиться с предателями родины, как следует. Руководство этой операции я хочу поручить Вам, Александр Михайлович, поскольку убежден, что Вы не задумаетесь, в случае, если это понадобится, перевешать весь состав Совета рабочих и солдатских депутатов.
- Вы хотите выступить против Временного правительства? – уточнил Крымов.
- Против Временного правительства я не собираюсь выступать, – Корнилов пристукнул ладонью по крышке стола и слегка поморщился. – Я надеюсь, что мне в последнюю минуту удастся с ним договориться. Но вперед ничего никому говорить нельзя, так как господа Керенские, а тем более Черновы, на все это не согла-сятся и операцию сорвут. Если же мне не удастся договориться с Керенским и Савинковым, то возможно, что придется ударить по большевикам и без их согласия. Но затем они же будут мне благодарны и можно будет создать необходимую для России твердую власть, не зависимую от всяких предателей. Я лично ничего не ищу и не хочу. Я хочу только спасти Россию и буду беспрекословно подчиняться Временному правительству, очи-щенному и укрепившемуся. Пойдете ли Вы со мной до конца и верите ли, что лично для себя я ничего не ищу?
- Вполне, Лавр Геогриевич, – не задумываясь ответил Крымов.
25 августа генерал Крымов в качестве главнокомандующего «особой Петроградской армии» издал сек-ретный приказ, объявив военное положение в Петрограде, Кронштадте, Петроградском военном округе и Фин-ляндии. Одновременно он направил командиру Дикой дивизии генералу Багратиону еще один секретный приказ, требующий подавить в Петрограде революционных рабочих и солдат.
После разговора с Нехлюдовым Керенский отправился в Малахитовый зал, где проходило заседание кабинета, и, доложив о встрече с адъютантом Корнилова, зачитал его записку и передал суть своего разговора с Нехлюдовым.
- Господа! Это мятеж! И этот мятеж необходимо подавить в зародыше. Однако я считаю возможным бо-роться с поднятым мятежом лишь при условии, если мне будет передана Временным правительством вся пол-нота власти. Но с целью передачи всей необходимой власти Временное правительство должно быть несколько преобразовано.
После непродолжительного обсуждения было решено передать председателю правительства всю пол-ноту власти, с тем чтобы скорейшим образом положить конец наступлению, предпринятому Верховным главно-командующим генералом Корниловым. Все министры согласились передать свои портфели в распоряжение Ке-ренского.
- Тем не менее, господа, я прошу всех вас остаться на своих постах.
К полудню 29 августа все более или менее пришло в норму. Мятежные генералы не получили в армии существенной поддержки. И хотя генерал Корнилов продолжал издавать приказы о захвате столицы, никто их не слушался, и они лишь усугубляли положение с дисциплиной в армии. Без ведома Временного правительства в ставку с Западного фронта и из Московского военного округа были отправлены два подразделения специаль-ного назначения. Генерал Деникин и его сообщники были арестованы фронтовым комитетом, который намере-вался предать их военно-полевому суду, а телефоны в штабах всех воинских подразделений были взяты под контроль представителями различных комитетов.
Под подозрение попали все офицеры. Даже офицеров Балтийского флота, которые не имели никаких связей с Центральным комитетом Союза офицеров армии и флота и не были причастны к заговору, вынудили заявить о преданности делу революции. А 31 августа команда крейсера «Петропавловск» убила четверых мо-лодых офицеров. Положение в вооруженных силах стремительно выходило из-под контроля, и любое промед-ление в отношении заговорщиков было преступлению подобно.
Утром 30 августа Керенский посетил генерала Алексеева на его квартире с целью убедить одного из са-мых авторитетнейших генералов выполнить свой долг и арестовать генерала Корнилова и его сообщников, а также принять на себя Верховное командование. Керенский ведь не знал, что и Алексеев находится в сговоре с Корниловым. Потому его приход вызвал у генерала бурную вспышку эмоций. Впрочем, немного успокоившись, генерал откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
Выждав самую малость, Керенский ровным голосом произнес:
- А как быть с Россией? Мы должны спасти страну.
Поколебавшись, оценивая ситуацию, Алексеев едва слышно сказал:
- Я в Вашем распоряжении. Я принимаю должность начальника штаба под Вашим командованием.
И тут пришла очередь растеряться Керенскому. Ведь он предлагал Алексееву Верховное командование, но старый генерал умело переложил всю ответственность на него самого. После некоторой заминки, Керенский все же согласился взять на себя еще и обязанности Верховного главнокомандующего.
Генерал Алексеев на следующий день отправился в Ставку и полностью выполнил все указания Керен-ского. Направлявшиеся в Ставку подразделения специального назначения были отозваны, а осадное положение, объявленное заговорщиками в Могилеве, было отменено.
1 сентября Керенский издал приказ:
«В связи с выступлением Корнилова нормальная жизнь в армии совершенно расстроилась. Для восста-новления порядка приказываю:
1. Прекратить политическую борьбу в войсках и обратить все усилия на нашу боевую мощь, от которой зависит спасение страны.
2. Всем войсковым организациям и комиссарам стать в строгие рамки деловой работы, лишенной поли-тической нетерпимости и подозрительности, ограничиваясь сферой деятельности, совершенно чуждой вмеша-тельству в строевую и оперативную работу начальствующих лиц.
3. Восстановить беспрепятственную перевозку войсковых частей по заданиям командного состава.
4. Безотлагательно прекратить арестование начальников, так как право на означенные действия принад-лежит исключительно следственным властям, прокурорскому надзору и образованной мной Чрезвычайной следственной комиссии, уже приступившей к работе.
5. Совершенно прекратить смещение и устранение от командных должностей начальствующих лиц, так как это право принадлежит лишь правомочным органам власти и отнюдь не входит в круг действий организаций.
6. Немедленно прекратить самовольное формирование отрядов под предлогом борьбы с контрреволю-ционными выступлениями.
7. Немедленно снять контроль с аппаратов, установленных войсковыми организациями.
Армия, выразившая в эти тяжелые, смутные дни доверие Временному правительству и мне, как мини-стру-председателю, ответственному за судьбы родины, великим разумом своим должна понять, что спасение страны только в правильной организованности, поддержании полного порядка, дисциплины и в единении всех между собой. К этому я, облеченный доверием армии, зову всех. Пусть совесть каждого проснется и подскажет каждому его великий долг перед родиной в этот грозный час, когда решается ее судьба.
Как Верховный главнокомандующий, я требую от всех начальствующих лиц, комиссаров и войсковых организаций неуклонного проведения всего изложенного в жизнь и предваряю, что уклонение или неисполнение указанных моих приказаний будет в корне подавлено со всей силой, и виновные понесут суровые наказания!
Верховный главнокомандующий А. Керенский. Начальник штаба генерал от инфантерии М. Алексеев».
Осознавая свое пошатнувшееся положение, Корнилов начал действовать более решительно и выпустил свое, весьма эмоциональное воззвание:
«Русские люди, великая родина наша умирает!
Близок час кончины!
Вынужденный выступить открыто, я, генерал Корнилов, заявляю, что Временное правительство под давлением большевистского большинства Советов действует в полном согласии с планами германского Гене-рального штаба, и одновременно с предстоящей высадкой вражеских сил на Рижском побережье убивает ар-мию и потрясает страну внутри.
Тяжелое сознание неминуемой гибели страны повелевает мне в эти грозные минуты призвать всех рус-ских людей к спасению умирающей родины. Все, у кого бьется в груди русское сердце, все, кто верит в бога, в храмы, — молите господа бога о явлении величайшего чуда, чуда спасения родимой земли.
Я, генерал Корнилов, сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что лично мне ничего не надо кроме сохранения великой России, и клянусь довести народ путем победы над врагом до Учредительного со-брания, на котором он сам решит свои судьбы и выберет уклад своей новой государственной жизни.
Передать же Россию в руки ее исконного врага — германского племени — и сделать русский народ ра-бами немцев я не в силах и предпочитаю умереть на поле чести и брани, чтобы не видеть позора и срама рус-ской земли.
Русский народ, в твоих руках жизнь твоей родины.
Генерал Корнилов».
*     *     *

Машенька Непальцева утром выбежала в столовую и, увидев хмурые лица отца с братом, с тревогой спросила:
- Что случилось?
Анна Владимировна лишь грустно вздохнула, молча придвинув к себе чашку дымящегося кофе.
- А то, что генерал Корнилов потерял терпение и повел войска на Петербург, – ответил князь Андрей Михайлович.
- Лопнул, наконец, нарыв вражды. Керенского к Корнилову и именно в таком порядке, – уточнил Нико-лай. – Нападающая сторона Керенский, а не Корнилов.
- Да, да, и перетянет сейчас Керенский, а не Корнилов, не ожидавший прямого удара, – продолжил Ан-дрей Михайлович.
- Ужаснее всего, что посредником между ними оказался капитан Нехлюдов, с которым мы делили на фронте одну землянку, – Николай сделал пару глотков кофе и, утерев рот салфеткой, отодвинул стул и под-нялся. – Прости, папа, я пойду.
Машенька, все еще мало чего понимая, вертела головой от отца к брату и хлопала своими длинными красивыми ресницами. Она опоздала к завтраку и теперь казнила себя за это, ибо понимала, что разговор о происходящих в столице событий уже завершен.
Архип принес специально для нее подогретые блинчики с двумя розетками варенья разных сортов и крепко заваренный кофе. Сахарница стояла на столе. Быстро и не проронив ни слова, она закончила завтрак и, пожалуй, впервые попросила у отца газету.
А революционный Петроград с этого воскресного дня забыл об отдыхе: единственный раз, когда газеты вышли в понедельник. Вообще – легко представить, что началось. «Правительственные войска» (тут, ведь, не немцы, бояться нечего) весело бросились разбирать железные дороги, «подступы к Петрограду», красная гвар-дия бодро завооружалась, кронштадтцы («краса и гордость русской революции») прибыли немедля для охраны Зимнего Дворца и самого Керенского — (с крейсера «Аврора»).
Прочитав последние новости и, наконец, поняв, в чем дело, она была почти убеждена, что знаменитые дивизии шли в Петербург для Керенского, – с его полного ведома, или по его форменному распоряжению. По-ведение же его столь сумасшедше-фатально, что... это уже почти не вина, это какой-то Рок.
«Керенский в эти минуты был жалок...», – писалось в статье. Но не менее, если не более, жалки были и окружающие этого опасно-обезумевшего человека. Ничего разумно не понимающие (да и можно ли понять?), чующие, что перед ними совершается непоправимое — и бессильные что-нибудь сделать.
Каким бы жалким в те смутные дни ни выглядел Керенский, он уже тем вошел в историю, что де-юре по-хоронил Российскую империю, провозгласив 1 сентября 1917 года Россию республикой.

21.
29 октября 1914 года рота лейтенанта Фрица Видеманна, в составе которой служил ефрейтор Адольф Гитлер, была брошена в бой у бельгийского города Ипр, где произошло одно из самых кровопролитных сраже-ний начавшейся войны. Когда в утреннем тумане новобранцы выступили на смену подразделению на переднем крае, на стоящий перед ними лес обрушились английская и бельгийская артиллерии. Деревья падали, словно соломинки. Треск и грохот, пение и вой.
Бой длился четыре дня. Погиб командир полка полковник Лист, его заместитель, подполковник, тяжело ранен. Из трех с половиной тысяч человек осталось менее семисот солдат и всего 39 офицеров. Тем не менее для Гитлера боевое крещение прошло удачно. «Это был самый счастливый день в моей жизни», – писал он в письме фрау Попп, домохозяйке, у которой он снимал квартиру перед призывом в армию. Лейтенант Видеманн составил списки представленных к наградам. В списке на получение Железного креста первой степени оказался и Адольф Гитлер. Впрочем, первую степень он не получил, поскольку считался «штабным» – Гитлер был луч-шим вестовым полка. Тем не менее, звание ефрейтора и Железный крест второй степени Гитлер получил по праву.
Он теперь выглядел настоящим солдатом. С винтовкой в руках и каской на голове, он легко двигался, глаза его блестели блеском победителя. Другие посыльные уважали его за бесстрашие, но все равно не пони-мали, зачем этот австриец так рискует жизнью: «Он какой-то странный, живет в своем мире, но в целом хороший парень».
Несмотря на его постоянные тирады о вреде курения и выпивки, солдаты знали, что на Гитлера можно было целиком положиться. Он никогда не бросал раненного товарища на поле боя, не притворялся больным, если надо было выполнять опасное задание. Его мужество и хладнокровие создавали у однополчан какое-то спокойствие. Если Гитлер рядом, говорили они, то ничего не случится. Один из его бывших командиров выска-зался о Гитлере так: «Для ефрейтора Гитлера полк Листа был его родиной». Сам же Гитлер и подтверждал эти слова, отвечая на вопрос, откуда он: из 16-го полка (но не из Австрии). После войны он собирался жить в Гер-мании, но сначала надо победить.
Великая Германия сначала должна стать победителем, а потом уже Великой. Если же кто сомневался в успешном окончании войны, Гитлер просто приходил в ярость, выявляя себя большим немцем, чем германцы по крови.
В начале 1916 года полк, в котором служил Гитлер, был передислоцирован в южном направлении и при-нял участие в битве на Сомме. Началась она с атаки английских войск, такой кровопролитной, что в первый же день союзники потеряли почти двадцать тысяч солдат. В районе Фромеля артиллерийским огнем в ночь на 14 июля была выведена из строя связь. Гитлер и еще один посыльный были направлены для доставки приказов. Совершая перебежки и спасаясь от огня в воронках от снарядов, они выполнили поручение, но товарищ Гитле-ра упал от истощения и Адольф приволок его обратно на себе.
Сражение с большими потерями для обеих сторон продолжалось три месяца. Союзники непрерывно атаковали, но немецкая оборона выстояла. В ночь на 7 октября под Ле Барке в узком тоннеле, ведущем к пол-ковому штабу, у выхода разорвался вражеский снаряд. Гитлер был ранен в бедро.
Гитлера эвакуировали в полевой госпиталь, где с ним произошел странный шок после того, как он впер-вые за два года услышал голос медсестры, заговорившей на родном языке. Вскоре его отправили санитарным поездом в Германию в военный госпиталь Беелице недалеко от Берлина. Когда дела пошли на поправку, Гитле-ра отпустили на воскресенье погулять по Берлину. Он увидел голод и крайние лишения. Но больше всего его поразили агитаторы за мир. И это в то время, когда на фронте гибли люди за победу Германии! Он вдруг обна-ружил, что времена всеобщего энтузиазма первых месяцев войны уже прошли. Война перевернула его и всё его сознание. А еще его поразило то, что каждый писарь был еврей и почти каждый еврей – писарь. Он был изум-лен, видя эту шайку вояк из определенных людей, и не мог не подумать о том, как их мало на фронте. Пустоме-ли! Паразиты! Вероломные преступники-революционеры, не заслуживающие ничего иного, как истребления. Нужно было бы безжалостно употребить все средства военной силы для искоренения этой заразы.
Из госпиталя Гитлера направили в резервный батальон в Мюнхене. Он вернулся в город своих юноше-ских мечтаний. Но сейчас ему в нем довольно быстро наскучило. Здесь никто не чтил фронтовиков. Настроение солдат в запасном батальоне вызывало в нем отвращение. Гитлер рвался на фронт, и в январе 1917 года напи-сал лейтенанту Видеманну, что снова годен для службы и хочет вернуться в свой старый полк, к старым това-рищам. 1 марта Адольф Гитлер вновь прибыл в 16-й полк, где его тепло встретили и офицеры, и солдаты, а ротный повар даже приготовил в честь прибывшего праздничный ужин – картофельный рулет, хлеб, варенье и пирог.
Вскоре полк был передислоцирован в район Арраса. Началась подготовка к весеннему наступлению. За-тем были ожесточенные осенние бои за Шемен-де-Дам. В свободное время Гитлер рисовал. Он запечатлел не-сколько сцен из прошедших битв. Сохранилось несколько свидетельств того, что и во время войны Гитлер не оставлял мечты о карьере художника. Так, в октябре 1917 года, приехав в Берлин в очередной отпуск он опре-деленное время посвятил посещению музеев и картинных галерей.
Несмотря на долгую и усердную службу, Гитлер так до конца войны и остался ефрейтором. Одной из причин этого, по словам Видеманна, была его «недостаточная способность к руководству». Другой – его небрежная выправка, сутулость, не всегда вычищенные сапоги, недостаточно четкий стук каблуков при прибли-жении офицеров... Впрочем, скорее всего, не судьба была Гитлеру стать хотя бы унтер-офицером именно из-за его усердия и безупречности. Повысить Гитлера в звании для штаба было равносильно потере лучшего посыль-ного, ибо унтер-офицерских должностей среди посыльных не было.
Летом полк Листа вновь поучаствовал в кровавой битве за Ипр, после чего был отправлен на отдых в Эльзас и до конца года в военных действиях больше участия не принимал. Впрочем, на всем Западном фронте было спокойно, но та зима оказалась самой тяжелой и голодной для солдат. Нормы питания были урезаны, приходилось есть кошек и собак.

22.
Графиня Вера Тимофеевна Васильцова сильно простудилась на студеном ветру, бесновавшемся в пер-вые дни сентября по всему Петрограду, вздымая немаленькие волны на Неве и в Финском заливе. Она начала задыхаться и при этом ее душил кашель, застрявший в бронхах и никак не желавший выходить наружу. К тому же, у нее сильно подскочило давление. Не помогало даже кровопускание, не действовали медикаменты. Доктор Штааль, лечивший графскую семью уже много лет, лишь руками разводил.
- Мой вам совет, любезный граф, везите графиню на природу. Свежий воздух, масса витаминов, фрукты с овощами, медок только и смогут поставить Веру Тимофеевну на ноги.
Граф Александр Сергеевич и сам устал и измаялся за эти дни. Виктору показалось, что он даже поста-рел на несколько лет сразу, осунулся, и почти вся его голова покрылась серебряной паутиной седины. Ни о ка-кой работе все это время он и думать не мог. А тут как нельзя более кстати подоспело и решение Временного правительства о роспуске Государственной Думы. Граф в душе даже возблагодарил Керенского о таком реше-нии. Освободившийся от пут государственного служения, Александр Сергеевич тут же принял решение отпра-виться в одно из самых дальних своих имений на Тамбовщине.
Граф позвонил в колокольчик и спустя минуту перед ним уже стоял старый верный слуга-камердинер.
- Демьян, вели Ефрему закладывать экипаж. В Александровку графиню отвезем. Да пусть утеплить не забудет. Сам знаешь, сильно хворает наша графинюшка.
- Не сомневайтесь, барин. Ефрем все сделает, как надо. Я лично прослежу.
- Ну, ступай! Да позови Дуню, чтоб помогла вещи собрать.
- Слушаюсь!
Демьян поклонился и тут же вышел исполнять приказания.
Виктор лично следил, как Дуня укладывала в сундук вещи графа и графини, подсказывал ей, что надоб-но взять, а что следует оставить.
Когда приготовления закончились, граф устало опустился в кресло возле камина, несколько минут мол-ча наблюдал за тем, как полыхало пламя, затем повернул голову к стоявшему рядом с его креслом сыну.
- Ну, Виктор, остаешься на хозяйстве. Сам понимаешь, матушке нашей в момент не оправиться. Думаю, лишь к весне вернемся в Петроград. Ежели что, держи меня в курсе.
- Да и вы, отец, не забывайте весточки слать.
Старый граф поднялся, подошел к сыну, и они долго стояли обнявшись, будто прощались навсегда.
- С матушкой простился? – негромко, не выпуская сына из объятий, спросил Васильцов.
- Разумеется! – ответил Виктор.
- Ну все, пора! Демьян, вели выносить барыню в экипаж.
Дорога до Тамбова была дальняя и довольно скверная. Выручало лишь то, что пока не начались дожди и ее не размыло. Хотя приходилось делать по пути остановки в городах – Вере Тимофеевне периодически ста-новилось плохо. Доктор Штааль выписал на дорогу лекарства – порошки и капли, они несколько снимали боль. А уже на самом подъезде к Тамбову из груди графини вдруг вырвался кашель с мокротой. «Кажется, пошло де-ло на поправку!» – вздохнул про себя Александр Сергеевич. Впрочем, это могло быть и обратное.
Вот впереди замаячил покрытый медью с позолоченным крестом наверху купол церкви Николая Угодни-ка, построенной еще дедом Веры Тимофеевны, не хватавшим звезд и денег с неба потомственным дворянином Михаилом Григорьевичем. Имение по наследству перешло к старшему сыну Тимофею Михайловичу. А тот был гораздо более хватким, нежели его отец, и сумел перестроить хозяйство и даже получать прибыток. Жена Ти-мофея Михайловича Ольга Васильевна умерла при родах, когда рожала Верочку. Тимофей Михайлович очень любил супругу, тяжело перенес ее смерть, да так больше и не женился, а Александровку отдал в приданое до-чери, когда та выходила замуж за графа Васильцова. Сам же уехал в свой тамбовский дом и больше сюда не возвращался. 
Александр Сергеевич очень переживал, успели ли мужики восстановить барский дом после июльского пожара, да и как оно там будет, в новом доме. Спросил о том Ефрема.
- Не переживайте, барин, – отвечал Ефрем прямо с козел. – Племяш мне отписал, что дом восстанови-ли, отец Серафим освятил его, как положено. Так что вышел не хужей прежнего.
Ответ несколько успокоил графа, он повернул голову к супруге. Та тоже слышала слова кучера и, слег-ка кивнув головой, улыбнулась одними кончиками губ.
   Дом и в самом деле оказался хорош, хотя и не такой большой, как прежний. Правда, не успели вос-становить ни флигели для прислуги, ни коровник. Но это беспокоило графа в самый последний момент. Куда большую тревогу вызывала у него обстановка вокруг. Узнав о приезде графа, к нему тут же пожаловал волост-ной комиссар Временного правительства Хохлов и предводитель уездного дворянства. Они-то еще больше встревожили Васильцова.
Впрочем, комиссар постарался успокоить графа.
- Да вы не волнуйтесь, Александр Сергеевич. Сейчас-то у меня здесь все под контролем. И отряд мили-ции надежный.
- Малочисленный, правда, всего-то десять человек, да плюс начальник, – уточнил предводитель дворян-ства.
- Да, десять, зато надежных, готовых в момент собраться и отправиться туда, где вспыхнет очередной очаг недовольства. Ежели не навести порядок в деревнях, то страну может охватить голод.
- Это все большевики воду мутят, – подчеркнул предводитель.
- Однако же, насколько я знаю, и здесь, в уезде, и в Тамбовской губернии в целом, сильны позиции как раз эсеров, а не большевиков.
- Это верно! – подтвердил комиссар. – Однако же зачастили сюда большевистские агитаторы из самой Москвы.
Как бы то ни было, но уже после первых двух недель, проведенных в усадьбе, графиня Вера Тимофеев-на почувствовала облегчение. И, если бы не зачастившие дожди, прячущие солнце в свинцовых кандалах туч, возможно, она бы и вовсе пошла на поправку. Однако, не тут-то было!
Крестьяне снова начали свои вылазки против барских усадеб.
Между тем, Временное правительство понимало, что, если не призвать народ к порядку (а в первую очередь, в порядке нуждалась могучая российская деревня), то в стране может наступить голод, спровоцированный все продолжавшимися погромами имений и усадеб, своевольничанием беднейшего крестьянства в отношении землевладельцев.
Так, в Спасском уезде Тамбовской губернии в усадьбу помещицы Вяземской  в деревне Корпеловке ворвались около десятка одетых в солдатскую форму  людей и произвели полный разгром ее дома, побив зеркала, посуду, окна, порвав подушки и перины. Уездный комиссар Хохлов, получивший о том сообщение, немедленно направил в деревню имевшихся у него под рукой троих солдат и двоих милиционеров. Однако, те прибыли уже, как говорится, к разбору шапок: разбойников и след простыл. Милиционеры, опросив местных жителей, установили нарушителей порядка, оставалась лишь самая малость: найти их и примерно наказать.
Практически в то же время в селе Липяги того же уезда крестьяне периодически забирались в сады помещицы Церетелевой, «помогая» той освободиться от урожая яблок, при этом ломая и сами деревья, и забор, мешавший им уносить яблоки. Произошло все потому, что помещица сдала свои фруктовые сады в аренду не местным жителям, а людям со стороны. Это-то и взбесило мужиков.
Наконец, кто-то неизвестный поджег сарай  и конюшню в соседней усадьбе другой помещицы – Жилинской. Сгорело 900 пудов сена и шесть лошадей. Да, к тому же, и мужики там оказались весьма буйными. Отказались тушить пожар. Благо, помогли в тушении военнопленные германцы и австрийцы. Пришлось два дня подряд приезжать в Липяги самому Хохлову и пытаться уладить дело мирным путем. Когда же переговоры со смутьянами завершились безрезультатно, уездный комиссар Временного правительства направил в село уездного начальника милиции в сопровождении четырех солдат и трех милиционеров для производства тщательного дознания и привлечения виновных к уголовной ответственности. Однако спустя всего два часа Хохлову сообщили по телефону, что на посланный отряд при въезде его в усадьбу Жилинской напала разъяренная толпа мужиков с топорами, вилами и косами. Двух человек (солдата и милиционера) убили, остальные запросили немедленной помощи. Одному из милиционеров удалось вырваться и укрыться в соседнем имении княгини Церетелевой.   
Мешкать было нельзя. Хохлов тут же собрал все наличные силы милиционеров и солдат, как находившихся в распоряжении военного коменданта, так и из эвакуированных добровольцев, и во главе отряда из сорока человек направился в Липяги, предварительно еще и отбив телеграмму в Тамбов с просьбой о присылке пятидесяти кавалеристов или казаков.
Прибытие вооруженного отряда не столько напугало крестьян, сколько вызвало в их среде страшное раздражение. Дело запахло кровью. И Хохлов, выяснив обстановку и поняв, что никаких убийств двух служивых не было, а также получив заверения от  волостного руководства о мирном решении конфликта, поскорее убрался назад, созвав тем не менее, экстренное совещание малого уездного комитета. На этом комитете было принято решение не спускать зачинщикам и главарям их поступки, иначе ситуация вообще может выйти из-под контроля. К тому же, уездному комиссару сообщили о том, что его просьба о выделении военной помощи уважена. С большим трудом, но порядок в Спасском уезде был восстановлен (пусть и на непродолжительное время).
Зато тут же подобные инциденты произошли в Лебедянском, Шацком,  Борисоглебском, Кирсановском, Козловском уездах.  Причем, в последнем – особенно сильные и длительные (так, за несколько дней сентября крестьяне сожгли в этом уезде двадцать четыре имения, при этом убивая и грабя землевладельцев; всего же с 1 по 18 сентября там было сожжено или разгромлено 54 имения): лишь в конце сентября удалось восстановить хоть какой-то порядок. И в целом на сентябрь в Тамбовской губернии пришлось больше всего разгромов имений - 89 (в октябре, например, всего 36, в ноябре - 75).
Утром 23 сентября по набату в имении Александровке графа Васильцова собралось около пяти тысяч крестьян из окрестных сел. Огромный, почти двухметрового роста мужик с лопатообразной, наполовину седой бородой одним движением руки направлял всю эту массу. Рядом с ним находился Митяй Жиров. Вся эта му-жичья толпа своей массой смела солдатский патруль из 10 человек, охранявший имение, который граф согла-сился поставить после уговоров уездного комиссара, ворвалась в дом графа, которого как раз и разбудили колокола и который не понимал, по какому поводу зазвучал этот набат. Граф Александр Сергеевич был в атласном длинном халате, причесанный и ухоженный. Вера Тимофеевна подняла было голову, но граф не раз-решил ей встать.
- Лежи, Верочка, я проверю, что там случилось да тут же и вернусь.
Князь вышел в гостиную, где и встретил непрошенных гостей.
- В чем дело? – грозно окрикнул он мужиков, но те были настроены решительно.
- А в том дело, барин, что хватит пить нашу кровушку, – за всех ответил тот самый двухметровый мужик. – Намедни получил я весточку, что и второй мой сын погиб на фронте, а ты тут со своей барыней в масле катаешься. Нонче наша власть пришла! Хватай его, мужики!
Крестьяне тут же окружили князя, схватили его под руки и поволокли во двор под его истошные крики.
- Барыню ищите, графиню! – скомандовал Жиров.
Мужики разбежались по дому. Графиню нашли в спальне и, как была она в ночной рубашке с ночным же чепцом на голове, так и вытащили ее во двор.
- Пожалейте графиню, она слаба, болеет, – попросил граф.
Мужики глянули на своего предводителя, ожидая указаний. Тот стоял, почесывая затылок. Вера Тимо-феевна обезумевшими от страха глазами смотрела на взбунтовавшуюся чернь. Она была действительно больна и очень слаба, едва держалась на ногах.
- Ладно! Отвезите ее в Коробовку и держите под арестом, как заложницу, – сжалился предводитель. – Графа же заприте пока в хлеву. И – гуляй, мужики!
В это время один из сбежавших караульных графа Васильцова (остальные перешли на сторону смутьянов) на лошади добрался до уезда и сообщил уездному комиссару Николаеву о происшедшем. У того волосы дыбом встали. Он тут же направил в Александровку своего помощника с двадцатью солдатами. Отряд добрался в имение только к вечеру. Лишь к утру помощнику уездного комиссара и волостному комиссару Хох-лову удалось уговорить крестьян освободить графа с условием немедленной отправки его на фронт. Под конвоем милиционеров во главе с прапорщиком Петровым и выборных толпы, которых возглавил Митяй Жиров, графа Васильцова отправили  на железнодорожную станцию. Несколько позже туда же отправился и помощник уездного комиссара с сорока солдатами и начальником уездной милиции. Задержка была вынужденной: ему сообщили, что взбунтовавшиеся мужики, снова ударив в набат, пошли громить соседнее имение – князей Вельяминовых. Лишь успокоив с помощью солдат погромщиков, помощник уездного комиссара отправился на станцию. Однако он опоздал всего на несколько минут. Графа Васильцова зверски забили до смерти солдаты из проезжавшего эшелона и толпа местных крестьян. Вернувшись в уезд, помощник доложил своему начальнику о случившемся. Уездный комиссар Николаев по телефону связался с губернским комиссаром  Временного правительства (так именовались руководители исполнительной власти на местах, которых затем сменили большевистские председатели исполнительных комитетов) в Тамбове Давыдовым и запросил срочной помощи в двести надежных конных солдат, а еще лучше казаков, а также потребовал от судебных властей немедленных арестов подстрекателей к убийству.
Когда прибыли солдаты, им был дан приказ с бунтовщиками не церемониться – всех арестовать. Кучер Ефрем с племянником Андреяном высвободили из-под ареста графиню Васильцову и в ту же ночь, едва не за-гнав лошадей, погнали экипаж в Петроград. Узнав о случившемся, Виктор Васильцов в тот же миг наполовину поседел. Доктор Штааль осмотрел графиню и с ужасом в глазах вышел в гостиную, где его уже ждали Виктор и примчавшаяся в дом к графу Оленька Бахметева.
- Увы, граф, и здесь я вас ничем не порадую. Ваша матушка лишилась разума.
Виктор не выдержал, потерял сознание и упал бы на пол, если бы его вовремя не поддержала Оленька, а затем и подоспевший ей на помощь доктор.

23.
Керенского в Главном штабе посетили представители американской миссии Красного Креста миллионер Томпсон и полковник Роббинс. Они настоятельно рекомендовали министру-председателю безотлагательно вы-ступить в роли миротворца и немедленно издать указы о мире и о земле. Чтобы что-нибудь ответить, Керенский пообещал подумать над их словами. Но занимало его другое: он с минуты на минуту ожидал, что разрыв отно-шений между правительством и Военно-революционным комитетом вызовет отпор со стороны последнего.

*     *     *
Смольный Институт для благородных девиц был превращен большевиками в штаб революции. В по-следнее время он напоминал густонаселенный улей. Уже практически неделю попасть туда было не так-то про-сто. У внешних ворот стояла двойная цепь часовых, а перед главным входом тянулась длинная очередь людей, ждавших пропуска. В Смольный пускали по четыре человека сразу, предварительно установив личность каждо-го, узнав, по какому делу он пришел. Выдавались пропуска, но их система менялась по несколько раз в день, потому что шпионы постоянно ухитрялись пробираться внутрь здания.
А в самом Смольном беспрерывно шло заседание ЦК РСДРП(б) и ВРК. То и дело выступал Лев Троцкий, председатель Петроградского Совета, который, в отсутствие в штабе революции Ленина, пока возглавлял его.
- Нас спрашивают, – говорил Троцкий, прирожденный оратор, – собираемся ли мы устроить выступле-ние? Я могу дать ясный ответ на этот вопрос. Петроградский Совет сознает, что наступил, наконец, момент, ко-гда вся власть должна перейти в руки Советов. Эта перемена власти будет осуществлена Всероссийским съез-дом. Понадобится ли вооруженное выступление – это будет зависеть от тех, кто хочет сорвать Всероссийский съезд.
Пользуясь отсутствием Ленина и используя весь свой огромный, почти непререкаемый авторитет боль-шевистского лидера, Троцкий говорил в данном случае от имени партии, пренебрегши требованием Владимира Ленина начать восстание прежде, чем откроется Второй Всероссийский съезд Советов. Троцкого слушали вни-мательно и с уважением. Он, тем временем, продолжал:
- Нам ясно, что наше правительство, представленное личным составом временного кабинета, есть пра-вительство жалкое и бессильное, что оно только ждет взмаха метлы истории, чтобы уступить свое место истин-но народной власти. Но мы еще теперь, еще сегодня пытаемся избежать столкновения. Мы надеемся, что Все-российский съезд Советов возьмет в руки власть, опирающуюся на организованную свободу всего народа. Но если правительство захочет использовать то краткое время – 24, 48 или 72 часа, которое еще отделяет его от смерти, для того, чтобы напасть на нас, то мы ответим контратакой. На удар – ударом, на железо – сталью!
Троцкий был благоразумным политиком и, желая в первое время обойтись малой кровью, он тайно вступил в переговоры с лидерами меньшевиков Федором Даном и Александром Гоцем о совместном приходе к власти мирным путем до Учредительного собрания, свергнув исчерпавшее себя Временное правительство. Меньшевики на переговоры пошли, но и они преследовали в этом случае свои цели.
Вот вам параллель (или ирония истории): ровно за тридцать восемь лет до большевистского переворо-та, день в день (7 ноября 1879 года) в херсонских степях родился Лейба Бронштейн, ставший впоследствии Львом Троцким и писавшим в своем дневнике о грозовых днях ноября 1917 года следующим образом:
«Не будь меня в 1917 году в Петербурге, Октябрьская революция произошла бы – при наличности и ру-ководстве Ленина. Если бы в Петербурге не было ни Ленина, ни меня, не было бы и Октябрьской революции, руководство большевистской партии помешало бы ей свершиться... Если б в Петербурге не было Ленина, я вряд ли справился бы с сопротивлением большевистских верхов... исход революции оказался бы под знаком вопроса».
История не терпит сослагательного наклонения, но в данном случае, с Троцким нельзя не согласиться.
А в это время к Петрограду подходили два миноносца, посланные из Гельсингфорса Центробалтом. Ни-какого приказа по этому поводу из ВРК не поступало. В данном случае, председатель Центробалта Павел Ды-бенко проявил инициативу и послал корабли под предлогом «приветствия» собиравшемуся II Всероссийскому съезду Советов.
«Приветствие» это было весьма кстати для большевиков, поскольку в штабе ВРК стало известно, что Временное правительство привело в боевое состояние все военные училища столицы и стало стягивать к Пет-рограду юнкеров из Петергофа, Гатчины, Ораниенбаума, Павловска и даже из Киева. Охрана Зимнего дворца была усилена также юнкерскими отрядами Михайловского и Павловского военных училищ. Матросы крейсера «Аврора» и 2-го Балтийского флотского экипажа, охранявшие до того Зимний, отказались от такой чести и были заменены юнкерами. Кроме того, в Зимний ввели взвод артиллерии из Михайловского артиллерийского учили-ща. На Дворцовую площадь к самому Зимнему были стянуты английские броневики с английской прислугой. Ке-ренский потребовал от Ставки Верховного главнокомандующего, все еще располагавшейся в Могилеве, ско-рейшего продвижения корпуса, который еще ранее предназначался для разгрома революционного Петрограда.
В коридоре Мариинского дворца, где должно было начаться заседание Совета Российской республики или, говоря иначе, предпарламента Временного правительства, американский журналист-социалист Джон Рид столкнулся лицом к лицу с невысоким человеком с крысиным лицом и в изящном сюртуке. Это был профессор Шацкий, один из лидеров кадетской партии. Они поздоровались, как старые знакомые, и Рид без обиняков спро-сил:
- Что вы думаете, господин Шацкий, о большевистском выступлении, о котором столько говорят?
Шацкий пожал плечами и усмехнулся.
- Это скоты, сволочь! Они не посмеют, а если и посмеют, то мы им покажем!.. С нашей точки зрения, это даже неплохо, потому что они провалятся со своим выступлением, и не будут иметь никакой силы в Учреди-тельном собрании...
В Учредительном собрании, созванном в начале 1918 года, большевики, действительно, не имели ника-кой силы. Потому что вся их сила была сосредоточена за пределами этого собрания...
Шацкий оживился, глаза его загорелись. Он взял Рида под руку и под размеренное вышагивание по длинному коридору разоткровенничался:
- Но, дорогой сэр, позвольте мне вкратце обрисовать вам мой план организации нового правительства, который будет предложен учредительному собранию. Видите ли, я – председатель комиссии, образованной Советом республики совместно с Временным правительством для выработки конституционного проекта. У нас будет двухпалатное законодательное собрание, такое же, как у вас, в Соединенных Штатах. Нижняя палата бу-дет состоять из представителей мест, а верхняя – из представителей свободных профессий, земств, кооперати-вов и профессиональных союзов...
Несмотря на две бессонные ночи, в Мариинский дворец приехал министр-председатель Временного правительства Александр Керенский с твердым намерением выступить перед депутатами Совета республики. Это было необходимо для него, ибо он хотел заручиться перед принятием крутых, беспощадных мер против ВРК поддержкой и одобрением этого высокого, демократического собрания. Выступал он долго, вложив в свою речь весь свой пыл.
- Временное правительство считает своей обязанностью охранять дарованные каждому гражданину пра-ва и свободы, осуществлять свои гражданские и политические права и поэтому остается, по-видимому, без-участным, несмотря на чрезвычайно резкие выступления, которые допускаются в печати, на митингах и собрани-ях. И в последнее время вся Россия и, в особенности, население столицы были встревожены и крайне обеспо-коены теми открытыми призывами к восстанию, которые делались безответственной, отколовшейся от револю-ционной демократии частью этой демократии... Я позволю себе для того, чтобы никто не мог упрекнуть Времен-ное правительство в возведении на какую-либо партию неправильного обвинения или злостного измышления, процитировать здесь наиболее определенные места из ряда прокламаций, которые помещались разыскивае-мым, но скрывающимся государственным преступником Ульяновым-Лениным в газете «Рабочий путь». В ряде прокламаций под заглавием «Письма к товарищам» данный государственный преступник призывал петербург-ский пролетариат и войска повторить опыт 3-5 июля и доказывал необходимость приступить к немедленному вооруженному восстанию...
Временный Совет Российской республики был образован после разгрома в сентябре 1917 года корни-ловского мятежа для усиления демократических институций. Но большевики с самого его открытия отказались от участия в работе Совета и их скамьи пустовали. Потому Керенский в своем последнем выступлении в каче-стве премьер-министра и мог свободно излагать свои мысли, не боясь, что его прервут.
- Одновременно с этими воззваниями происходит ряд выступлений других руководителей партии боль-шевиков на собраниях и митингах, на которых они призывают к немедленному вооруженному восстанию. В осо-бенности в этом отношении нужно отметить выступление председателя Совета рабочих и солдатских депутатов в Петрограде Бронштейна-Троцкого...
Мы имеем дело не столько с движением той или иной политической партии, сколько с использованием политического невежества и преступных инстинктов части населения; мы имеем дело с особой организацией, ставящей себе целью, во что бы то ни стало вызвать в России стихийную волну разрушения и погромов. При теперешнем настроении масс открытое движение в Петрограде неизбежно будет сопровождаться тягчайшими явлениями погромов, которые опозорят навсегда имя свободной России!
... После такого ряда открытых подготовительных действий и пропаганды восстания данная группа, име-нующая себя большевиками, приступила к его выполнению... Хотя было наличие всех данных для того, чтобы приступить немедленно к решительным и энергичным мерам, власть считала надобным дать сначала этим лю-дям возможность осознать свою сознательную или бессознательную ошибку и представила срок для того, что-бы, если это была ошибка, от нее можно было свободно отказаться... Я вообще предпочитаю, чтобы власть действовала более медленно, но зато более верно и, в нужный момент, более решительно. В настоящее время прошли все сроки, и мы того заявления, которое должно было бы быть в полках, не имеем, но имеется обрат-ное явление, именно самовольная раздача патронов и оружия, а также вызов двух рот на помощь революцион-ному штабу. Таким образом, я должен установить перед Временным Советом Российской республики полное, ясное и определенное состояние известной части населения Петрограда, как состояние восстания...
Организаторы восстания не содействуют пролетариату Германии, а содействуют правящим классам Германии, открывают фронт русского государства перед бронированным кулаком Вильгельма и его друзей... Для Временного правительства безразличны мотивы, безразлично, сознательно или бессознательно это, но, во всяком случае, в сознании своей ответственности я с этой кафедры квалифицирую такие действия русской по-литической партии как предательство и измену Российскому государству... Я становлюсь на юридическую точку зрения: мною предложено немедленно начать соответствующее судебное следствие, предложено также произ-вести соответствующие аресты...
Граждане! Я обращаюсь к вам и ко всему населению Российского государства не для того, чтобы при-зывать вас к обострению какой-либо войны, а чтобы призвать вас к бдительности. Я пришел сюда не с прось-бой, а с уверенностью, что Временное правительство, которое в настоящее время защищает эту новую свобо-ду, встретит единодушную поддержку всех, за исключением людей, не решающихся никогда высказать смело правду в глаза...
Временное правительство никогда не нарушало свободы граждан государства и их политических прав. Но в настоящее время Временное правительство заявляет, что те элементы русского общества, те группы и партии, которые осмеливаются поднять руку на свободную волю русского народа, угрожая одновременно с этим раскрыть фронт Германии, подлежат немедленной, решительной и окончательной ликвидации... Я прошу от имени страны – да простит мне Временный Совет Российской республики – требую, чтобы сегодня же, в этом дневном заседании Временное правительство получило от вас ответ, может ли оно исполнить свой долг с уве-ренностью в поддержке этого высокого собрания.
Оглушительные аплодисменты проводили бледного и задыхающегося министра-председателя и его офицерскую свиту. Но эта речь почему-то взбесила лидера кадетской фракции Временного правительства.
- Неужели Керенский настолько туп, – воскликнул Милюков, – что не понимает, что эти заявления ни-сколько не усиливают позиции ЦИКа Совета, и не ослабляют позиции большевиков? В действительности, они только лишают правительство в эту критическую минуту определенной и ясной собственной позиции и отнимают у него последних заступников, на которых оно могло бы еще опираться.
Наивные господа демократы надеялись на такую же законопослушность большевиков.
- Политика большевиков, играющих на народном недовольстве, демагогична и преступна, – вторил Ми-люкову один из лидеров социалистов-революционеров Гоц. – Но несомненно, что целый ряд народных требо-ваний до сих пор остается без удовлетворения... Вопросы о мире, о земле и о демократизации должны быть поставлены в такой форме, чтобы ни один солдат, рабочий или крестьянин не мог питать никакого сомнения в том, что правительство твердо и неуклонно стремится к действительному разрешению этих вопросов...
Мы и меньшевики не желаем создавать министерский кризис, мы готовы всеми силами, до последней капли крови, защищать Временное правительство, но это только в том случае, если Временное правительство выскажется по всем этим жгучим вопросам теми точными и ясными словами, которых народ ожидает с таким нетерпением.
Не меньше был разгневан и лидер меньшевиков Юлий Цедербаум-Мартов:
- Слова министра-председателя, позволившего себе говорить о движении черни, когда речь идет о дви-жении значительной части пролетариата, хотя бы и направленном к ошибочным целям, являются словами вызо-ва гражданской войны.
Меньшевик Федор Дан, заменявший в те дни уехавшего в отпуск на родину, в Грузию председателя ЦИК первого созыва Чхеидзе восклицал:
- Для того, чтобы справиться с восстанием, надо выбить почву из-под ног большевизма. Необходимо ясное выступление и правительства, и Совета республики, выступление, в котором народ видел бы, что его за-конные интересы защищаются именно этим правительством и Советом республики, а не большевиками...
В результате бурной, но короткой дискуссии была принята Резолюция «Формулы перехода к очередным делам»:
1. Совет республики осуждает большевиков за подготовляемое вооруженное выступление, имеющее целью захват власти...
2. Совет Республики требует от Временного правительства осуществления мер, которые могут предот-вратить восстание: немедленное издание декрета о передаче земли в ведение земельных комитетов; обращение к союзникам с предложением провозгласить условия мира и начать мирные переговоры...
3. Совет республики предлагает создать Комитет общественного спасения, который в контакте с Вре-менным правительством должен бороться против возмущения народа...»
- Это вызов Временному правительству, – ознакомившись с Резолюцией, возмутился Керенский. – После такой резолюции правительство завтра же подаст в отставку.
- Мы все же просим вас довести текст резолюции до членов Временного правительства, – спокойно от-ветствовал Дан. – Мы осведомлены гораздо лучше вас и вы преувеличиваете события под влиянием сообщений вашего реакционного штаба. Эта неприятная для самолюбия правительства резолюция большинства Совета республики чрезвычайно полезна и существенна для перелома настроения в массах и ее эффект уже сказыва-ется, и отныне влияние большевистской пропаганды будет быстро падать.
Однако пока Дан подобным образом витал в небесах, на грешной земле России вооруженные отряды Красной гвардии занимали одно за другим правительственные здания.
- Большевики уже вступили с нами в переговоры, – продолжал Дан. – И изъявили готовность подчинить-ся воле большинства Советов, и мы завтра же предпримем все меры, чтобы потушить восстание, вспыхнувшее помимо нашего желания и без нашей санкции.
- Все предпринимаемые вами меры к подавлению восстания только раздражают массы и вообще вы своим вмешательством только мешаете представителям большинства Советов успешно вести переговоры с большевиками о ликвидации восстания, – поддержал Дана Гоц.
А тем временем в Смольном продолжал руководить Троцкий. Ленину было запрещено выходить из квартиры Маргариты Васильевны Фофановой на Сердобольской улице, где он скрывался во избежание ареста и других возможных неприятностей. Связь с Лениным по постановлению ЦК имели право осуществлять только три человека – сама хозяйка квартиры, Надежда Крупская и член ЦК Василий Разин. Для Ленина это время то-мительного ожидания было невыносимым. Для Троцкого – периодом его ораторского и организаторского три-умфа. Он уже рассуждал о международной политике будущего советского правительства:
- Первым нашим актом будет призыв к немедленному перемирию на всех фронтах и к конференции всех народов для обсуждения демократических условий мира. Степень демократичности мирного договора будет зависеть от степени революционной поддержки, которую мы встретим в Европе; если мы создадим здесь пра-вительство Советов, это будет мощным фактором в пользу немедленного мира во всей Европе, ибо правитель-ство обратится с предложением перемирия прямо и непосредственно ко всем народам через головы прави-тельств. В момент заключения мира русская революция всеми силами будет настаивать на принципе «без аннек-сий и контрибуций, на основе свободного самоопределения народов» и на создании Европейской федеративной республики...
В конце этой войны я вижу Европу, пересозданную не дипломатами, а пролетариатом. Европейская фе-деративная республика, Соединенные штаты Европы – вот что должно быть! Национальная автономия уже не-достаточна. Экономический прогресс требует отмены национальных границ.
Если Европа останется разделенной на национальные группы, то империализм будет продолжать свое дело. Дать мир всему миру может только Европейская федеративная республика, – Троцкий улыбнулся тонкой, чуть иронической своей улыбкой. – Но без выступления европейских масс эти цели не могут быть достигнуты пока...
Вот именно пока! Бронштейн-Троцкий зрил через десятилетия. Кто будет отрицать после знакомства с этими словами демона русской революции, что он был не прав? Разве не имеем ли мы с конца двадцатого сто-летия Европейскую федеративную республику (или, кому как больше нравится, Соединенные штаты Европы)?!
Смольный все больше приобретал вид военного лагеря. Две роты Литовского полка расположились пе-ред входом и внутри здания. Пулеметы литовцев и гренадеров стояли на чердаках Смольного и на ступенях лестницы. Вскоре подошел отряд солдат 6-го запасного саперного батальона. У подъезда под чехлами чутко дремала трехдюймовка. С 12 часов дня Смольный институт стал заполняться народом. Приходило все больше депутатов Второго всероссийского съезда Советов, депутатов Петроградского Совета. В разных комнатах начали свою работу партийные фракции.
На заседании большевистской фракции снова выступал Троцкий, призывавший товарищей не торопиться с захватом власти.
- Арест Временного правительства не стоит в порядке дня как самостоятельная задача, – говорил он. – Если бы съезд создал власть, а Керенский не подчинился ей, то это был бы полицейский, а не политический во-прос.
Беспрерывно заседало и Временное правительство. Срочно делались перестановки. Кадета Николая Кишкина, министра социального призрения, одного из самых непопулярных членов кабинета, объявили диктато-ром, назначив чрезвычайным комиссаром по охране порядка в Петрограде. А тот определил в свои помощники столь же мало популярных Рутенберга и Пальчинского. Петроград, Кронштадт и Финляндия были объявлены на военном положении. По этому поводу буржуазная газета «Новое время» заявляла: «Почему осадное положе-ние? Правительство уже перестало быть властью, оно не обладает ни моральным авторитетом, ни необходи-мым аппаратом, который дал бы ему возможность применить силу... В самом лучшем случае оно может только вести переговоры с теми, кто согласится разговаривать с ним. Другой власти у него нет...»
Назначенный Керенским в сентябре 1917-го главнокомандующим Петроградским военным округом пол-ковник Георгий Петрович Полковников подписывал очередной приказ:
«Приказываю всем частям и командирам оставаться в занимаемых казармах впредь до получения прика-за из штаба округа. Всякие самостоятельные выступления запрещаю. Все офицеры, выступившие помимо прика-за своих начальников, будут преданы суду за вооруженный мятеж.
Категорически запрещаю исполнение войсками каких-либо приказов, исходящих из различных организа-ций...»
Но Полковников опоздал. Эти различные организации уже заняли почту, телеграф, ряд других прави-тельственных учреждений. Более того, начались аресты некоторых членов Временного правительства, раньше времени покинувших Зимний дворец.
Владимира Ленина выводил из себя неспешный ход революции. Он предполагал, что если не удастся взять власть вооруженным путем до открытия Второго съезда Советов, то мирным путем на съезде взять эту власть уже не удастся. Слишком мало сторонников было у большевиков среди делегатов съезда. Поэтому он, в нарушение предписаний ЦК РСДРП(б), в момент очередной встречи со связным ЦК партии Разиным потребовал от последнего проводить его в Смольный. Сказано это было таким ультимативным тоном, что Разин даже и не думал противоречить. Путь этот был слишком рискованным, но вся надежда – на русский авось.
Город жил своей обычной жизнью. Ходили трамваи, торговали магазины, работали учреждения, гимна-зисты и студенты продолжали свое обучение. На центральных улицах гуляла оживленная публика. Но в воздухе уже пахло грозой. К вечеру буксирные катера доставили из Кронштадта баржу со снарядами. Они были быстро перегружены в корабельные погреба «Авроры». Караулы на борту были удвоены. Возле причала – у главных ворот Франко-Русского завода – у Калинкина моста расхаживали патрули.
На подходе к Литейному мосту Ленин и Разин увидели группу солдат и красногвардейцев. Они стояли и никого не пропускали через мост.
- Владимир Ильич, не стоит к ним подходить, – встревожено произнес Разин, на всякий случай нащупы-вая в кармане пальто револьвер.
- Ничего, – ответил Ленин. – Где солдаты и красногвардейцы вместе, там нет опасности.
И быстро пошел вперед. Подойдя к толпе, окружавшей красногвардейцев, они смешались с ней.
- Не вступайте в разговор, Владимир Ильич, – зашептал Разин на ухо Ленину, – а не то пропадем.
На сей раз Ленин внял просьбе своего провожатого – он бочком, бочком и быстро зашагал через мост. Разин за ним. Дойдя до середины моста, они заметили на другом конце его солдат Керенского. Это была также охрана, требовавшая у прохожих пропуска. Солдат окружили рабочие и вели с ними оживленный спор. Ленин, заметив рабочих, которых не пускали через мост, все-таки решил попытаться пройти. Они с Разиным подошли к группе спорящих. Оказалось, солдаты требуют пропуска, а у большинства их не было.
- Пропусками нужно было запасаться в штабе! – твердили солдаты.
Рабочие были возмущены и отчаянно ругали их. Ленин с Разиным воспользовались суматохой и про-шмыгнули мимо часовых на Литейный проспект, потом свернули на Шпалерную улицу и направились к Смоль-ному.
Они прошли уже порядочное расстояние по Шпалерной, когда навстречу им выехало два верховых юн-кера артиллерийского училища. Юнкера направились к ним и, поравнявшись с ними, один из них скомандовал:
- Стой! Пропуска!
- Идите, я с ними сам разделаюсь, – шепнул Ленину Разин и незаметно передал один из двух липовых пропусков.
Сам же Разин снова нащупал в кармане пальто холодную рукоять револьвера.
- Пропуск! – повторил свое требование, обращаясь к Разину, юнкер.
- Что еще за пропуск вам нужен? – в довольно грубой форме, на повышенных тонах ответил тот. – Че-ловек с работы идет.
Юнкер тоже повысил голос. Ленин тем временем зашагал дальше. Разин подумал, что, если только юн-кера погонятся за ним, он будет стрелять. Но Разину удалось своим вызывающим поведением отвлечь их вни-мание от Ленина. Один из всадников хотел было вытянуть Василия нагайкой, но не решился. Поговорив о чем-то, они дали шпоры своим лошадям, и умчались, а Разин пошел догонять Ленина.
- Я не думал, что у них все так гнило, – сказал Ленин догнавшему его спутнику.
Впрочем, гнильца была и у входа в Смольный. Иначе будущему председателю Совета народных комис-саров не удалось бы проникнуть внутрь здания.
Когда Разин с Лениным дошли до Смольного, их в него не пустили. За время отсутствия Разина в Смольном, оказывается, поменяли мандаты делегатов Петроградского Совета. Вместо белых всем выдали ман-даты красного цвета. Несмотря на это, Ленин сохранял удивительное спокойствие. Вера его в конечный успех революции была так глубока и непоколебима, что этот, последний, кордон, отделявший его от руководства штабом революции, казался бумажным. И вера эта, и спокойствие передались и Разину. Смешавшись с толпой «белобилетников», Разин поднял большой шум. В один момент толпа была взбудоражена и стала напирать на охрану. Та не выдержала напора, подалась в сторону, и толпа нахрапом хлынула внутрь. Подались за ней и Ле-нин со своим спутником. Разин впереди, размахивая своим липовым пропуском, за ним Ленин, смеясь и приго-варивая:
- Где наша не берет!
Они вошли в Смольный, поднялись на второй этаж, зашли в одну маленькую комнату с табличкой на двери под номером 36. Было 10 часов 40 минут вечера. Работа в Смольном II съезда Советов пошла полным ходом.
Освещенные огромными белыми люстрами, на скамьях и стульях, в проходах, на подоконниках, даже на краю возвышения для президиума, сидели представители рабочих и солдат всей России. То в тревожной тишине, то в диком шуме ждали они председательского звонка. Помещение не отапливалось, но в нем было жарко от испарений человеческих тел. Неприятный синий табачный дым поднимался вверх и висел в спертом воздухе. Время от времени кто-нибудь из руководящих лиц поднимался на трибуну и просил товарищей перестать курить. Тогда все присутствующие, в том числе и сами курящие, поднимали крик: «Товарищи, не курите!»... и курение продолжалось. Наконец, Федор Дан, бесцветный человек с дряблым лицом, в мешковатом мундире военного врача, позвонил в колокольчик. Сразу наступила напряженная тишина, нарушаемая лишь спорами и бранью людей, теснившихся у входа.
Утром в среду 26 октября 1917 года на улицах Петрограда было еще темно, порывами налетал сырой осенний ветер и кое-где прямо на мостовых все еще горели костры. Их неровный свет вырывал из тьмы опоя-санных патронными лентами людей – пикеты рабочих-красногвардейцев, матросов, солдат. Вооруженное вос-стание народа совершилось. Еще накануне, в первый день большевистского переворота, эти люди успели про-честь на афишных тумбах, стенах домов, заборах волнующие слова обращения Петроградского военно-революционного комитета: «Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического ми-ра, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено». Теперь люди у костров уже знали, что они победили, что взят Зимний дворец – последний оплот буржуазного правительства.
Великая Россия встала на путь великих потрясений. И только низвергнутый российский самодержец был чертовски спокоен.
Из дневника бывшего царя Николая Второго:
«25 октября. Среда.
Тоже отличный день с легким морозом. Утром показывали Кострицкому (Сергей Сергеевич, придворный зубной врач – В.Ю.) все наши комнаты. Днем пилил».

24.
Машенька Непальцева стояла перед трюмо в своей спальне в одной полупрозрачной из белого шелка ночной рубашке и осматривала себя со всех сторон. Проводила руками по бедрам, по бокам, а по проявивше-муся животику особенно тщательно, несколько раз и придирчиво. Затем натянула руками рубашку, чтобы по-нять, насколько он выпирает. Ее и без того округлое лицо еще более округлилось, а длинные, загнутые кверху ресницы часто-часто заморгали, пытаясь отогнать подступавшие к глазам слезы. Крылья ровного, с легкой ари-стократической горбинкой носа усиленно заработали, раздуваясь и сжимаясь. Она поняла, что чем дальше, тем сложнее ей будет скрывать свою беременность от ближних. Ну, еще неделю-максимум две получится прятать животик в широких юбках и блузах навыпуск, как по последней моде. Отец, может, и не обратит на это внимания сразу, а вот от материнских глаз это вряд ли укроется.
И что же делать? С кем посоветоваться? С Оленькой Бахметевой? Но даже ее лучшая подруга вряд ли поймет и поддержит связь ее, княжны, с простым рабочим. У самой-то Бахметевой, кажется, закрутился серьез-ный роман с Виктором Васильцовым. После трагической гибели отца и лишившейся после этого разума матери, Ольга, сама того не желая, стала для Виктора самым близким человеком.   
Нужно повидаться с Разиным, решила Машенька. Всё ему объяснить и выяснить, каковы его намерения, готов ли он жениться на ней, дабы окончательно не опозорить. Она слышала, что после большевистского пере-ворота, Василий Разин занял в советском правительстве какую-то важную должность. Возможно, хотя бы это как-то примирит ее родителей с ее выбором. В конце концов, если они не примут этот брак, она уйдет жить к Разину.
Приняв решение, она начала одеваться. Главное, пробраться в Смольный, а уж там она знает каждый кабинет, каждый закуток. И найдет Василия.
Но оказалось не все так просто. В Смольный теперь было попасть весьма сложно. Пропуск же ей зака-зать никто не мог. Но, к счастью, ей повезло: старший дежурный, матрос, охранявший вход в Смольный, пожа-лел барышню, готовую разрыдаться.
- Ждите здесь! – сказал он и ушел в караулку.
Прошло немало времени. Мороз и противный ветер, завывавший, словно домовой из трубы, заставили даже одетую в теплую шубу Машеньку почувствовать холод во всем теле. Она уже хотела было развернуться и уйти, подумав, что про нее забыли, когда из будки вышел старший дежурный.
- Ну и задали вы работенку, барышня. Вы же толком не объяснили, кто такой Василий Разин, где работа-ет…
- Так я и сама не знаю, – улыбнувшись, прервала матроса Машенька, поняв, что тот все выяснил. – Если бы знала, разве бы он мне не заказал пропуск?
- А вы кто ему будете?
Вопрос застал Машеньку врасплох. И правда, кто она ему? Но ответ, почему-то, сам сорвался с языка.
- Невеста я его.
- Хм-м, невеста! – матрос переглянулся с красногвардейцем, стоявшим тут же у входа, и оба захохотали.
Но Машенька выдержала и это. Когда же они успокоились, спросила у матроса.
- Так все же, где мне найти Василия Разина?
- Он теперь заместитель председателя Всероссийской чрезвычайной комиссии, во как! С товарищем Дзержинским во главе.
- А адрес, адрес?
- На Гороховую идите, дом два. Там они пришвартовались.
Машенька направилась на Гороховую, соображая, что же там было прежде. Пока она не исчезла из ви-ду, двое караульных следили за ней, облизывая и тут же вытирая из-за ветра, свои губы. А вот и Гороховая, дом два. Ну, конечно! Как же она забыла! Это же бывший дом губернских присутствий. Массивное, четырех-этажное здание, построенное самим Джакомо Кваренги в классическом стиле с десятью коринфскими колоннами на уровне третьего и четвертого этажа. В центре здания, на третьем этаже над главным входом вы-делялся балкон, огражденный балюстрадой с фигурными балясинами.
Разин сидел спиной к окну за массивным дубовым двухтумбовым столом, покрытым синей фланелевой тканью. Стоял стоял как раз посередине между двумя стенками. На столе стоял фарфоровый чернильный при-бор, явно доставшийся чекистам по наследству от губернских чиновников. По бокам – стопки папок-скоросшивателей, одна из которых лежала прямо перед Разиным. В одном углу, справа от стола находился тяжелый металлический сейф, а напротив сейфа высокий, едва ли не до потолка, двустворчатый шкаф из такого же дуба. От шкафа во всю стену тянулась карта Российской империи, испещренная какими-то синими и красны-ми стрелками. Зато рядом с сейфом висела карта поменьше – это была карта Петрограда. Весь интерьер до-вершало еще несколько дубовых стульев с вогнутыми резными и высокими спинками, на одном из которых си-дел Разин, а остальные три стояли вдоль стены с картой Российской империи.
Когда Машенька без стука вошла в кабинет, Разин, держал в руках несколько листов из этой самой пап-ки и, откинувшись на спинку стула, внимательно читал. Листы лишь едва подрагивали в его руках. Непальцева несколько секунд молча любовалась Разиным, счастливо улыбаясь. А тот, вдруг почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, резко положил бумаги на стол и поднял глаза.
- Кто пос…?!... Маша? – он от удивления даже поднялся. – Как ты сюда?.. Кто тебя пропустил?
- Не знаю! – все еще улыбаясь, она пожала плечами. – В приемной никого не было, я ждать не стала, сразу вошла.
- А в здание, в само здание ты как попала?
- Через черный ход.
Он, наконец, вышел из-за стола, подошел к ней, взял обе ее ладошки в свои руки и заглянул прямо в ее зеленые глаза.
- Я ведь понимала, что сюда не пустят, а пропуска у меня нет… А черный ход никто не охранял… Ты те-перь большой начальник, да?
Она не отводила глаз и тоже смотрела на него в упор.
- Ну, да! Товарищу Дзержинскому поручили организовать чрезвычайную комиссию по борьбе с банди-тизмом, и Феликс Эдмундович предложил мне стать его заместителем. Владимир Ильич это горячо поддержал.   
- А это у тебя уже досье на преступников? – кивнула она в сторону стола.
Он оглянулся назад и засмеялся.
- Нет, что ты! Это я изучаю дела из шкафа, доставшегося мне по наследству. Ты знаешь, есть очень ин-тересные вещи… Послушай, что же мы стоим. Давай-ка присядем.
Он, не выпуская ее рук, подвел к стоявшим у стены стульям, посадил сначала ее, затем сел сам. Но тут же вскочил.
- Подожди!
Он подошел к двери, выглянул в приемную. Там уже сидел помощник, вовсю дымивший папиросой.
- Ты где ходишь, Стеклов? Вечно тебя на месте нету.
- Что, уже и в уборную нельзя выйти? – выпустив очередное кольцо дыма, ответствовал Стеклов.
- Ты мне похами, тут же вылетишь отсюда… Да, у меня посетитель, поэтому пока ко мне никого не пус-кать.
- Как скажете, – обиженно произнес Стеклов, еще не совсем осознавая, в какой организации он работает.
- Вот с такими… – Разин не нашел сравнения, и потому просто продолжил, – приходится пока работать.
- А что же ты хотел, Васенька. Это же рабоче-крестьянская революция, – съёрничала Непальцева. – Ин-теллигенция к вам работать не пойдет.
- Пока не идет! – Разин не обратил внимания на тон девушки. – Пока еще не все поняли, что произошло. Признайся, Маша, ведь и ты, и никто не верил, что мы, большевики, сможем взять власть в свои руки. А мы ее взяли! – рубанул он ребром ладони воздух.
- Надолго ли?
- Надолго, будь уверена. Помнишь, я тебе рассказывал о том, какое государство мы построим, когда возьмем власть?
- Ну да, я тебя тогда еще сказочником обозвала, – улыбнулась Маша.
- Так вот теперь ты сможешь убедиться, нет, теперь весь мир убедится, что большевики способны из сказки сделать быль.
И тут он вдруг успокоился, сел рядом с Машенькой и снова взял ее ладони в свои.
- А ты зачем пришла, Маша?
- Соскучилась по тебе.
- Да? А я, вот, видишь, дела разребаю… Не знаю, еще сколько провожусь. Мне только три дня назад этот кабинет дали. До этого теснился с другими товарищами.
- Кабинет у тебя, и правда, хороший, только вот порядка пока нет.
- Так и в стране пока порядка нет. Ничего, наведем, дай только срок.
В это время зазвонил телефон. Разин глянул на дверь, потом на один из двух телефонных аппаратов. Маша удивилась – она ведь даже не заметила, что у Разина был телефон. Но когда он встал, подошел к столу и схватил трубку, она поняла, почему сразу не увидела телефонные аппараты – они стояли почти на самом краю стола, в углу и были прикрыты стопками папок.
- Разин у аппарата!.. Да, Феликс Эдмундович… Разбираюсь с наследством, даже кое-что интересное нашел… Понял, – Разин вынул из нагрудного кармана кителя часы, открыл крышку, глянул на циферблат. – У меня еще есть целых тридцать пять минут, думаю, успею, Феликс Эдмундович. Какие вопросы будут на колле-гии?.. Так, так… Ясно! Хорошо!
Разин положил трубку и, стоя у телефона, почесал затылок. Маша смотрела на него в ожидании.
- Товарищ Дзержинский звонил, по прямому номеру. Через тридцать пять минут начнется коллегия. Ты извини, Маша. Работа, – он развел руки в стороны и снова подошел к ней.
Она поняла, что может не успеть сказать главное, то, ради чего, собственно, так долго разыскивала и нашла Разина. 
 - Вася! Мне нужно тебе сказать очень важное…
- Да, только если можно, покороче. Видишь, я занят.
- Вася, я беременна. У нас с тобой будет ребенок.
Разин даже опешил от этих слов, он несколько секунд смотрел на Машу, не моргая, лишь сглотнув под-ступившую слюну. И тут у него совершенно непроизвольно вырвалось:
- Эт-того еще не хватало.
- Что? Что ты сказал, Вася?
- Прости, вырвалось. Я не то имел в виду…
- А что ты имел в виду? Если ты меня любишь… Вася, я не хочу, чтобы мой… наш ребенок считался не-законнорожденным. Ты понимаешь? Мы с тобой должны пожениться.
- Как пожениться, Маша? В такое время?
- В какое время?
- Ну… революция, понимаешь. Не до семьи сейчас. Такие дела заворачиваются. А тут ребенок, пеленки. Прости.
- Вася! – Маша почувствовала, что у нее вот-вот начнется истерика. – Я же не прошу тебя венчаться в церкви. Мы можем заключить гражданский брак.
- Пф! В церкви! Да мы будем беспощадно бороться с этим рассадником задурманивания голов. Прав был товарищ Маркс, обозвавший религию опиумом для народа.
Лицо Маши стало покрываться красными пятнами, голос ее задрожал.
- Вася, я – княжна, но, несмотря на это, я тебя искренно полюбила. И поэтому готова отречься от своего прошлого ради нашего с тобой общего будущего, ради нашего с тобой будущего ребенка.
Тут уже вспыхнул Разин.
- Ты на что намекаешь, Маша? Ты хочешь сказать, что ты – голубых кровей, а я быдло, чернь? Но ты го-това поделиться частичкой своей голубой крови, так сказать, хочешь разбавить мою кровь своей, так, что ли? Так знай, мы для того брали Зимний, чтобы у нас в стране не было богатых. Мы – народ, чернь в вашем понима-нии, и будем строить народное государство.
- Ну да, это я уже слышала – мир хижинам, война дворцам.
- Именно так! А всяких там князей, графьев, баронов и прочих будем вешать, расстреливать…
- Так начинай с меня! – Маша с вызовом посмотрела на Разина в упор, и тот несколько опешил, застыв с открытым ртом. – Дурак, ты, Вася! Но я готова вытерпеть позор и косые взгляды моих близких, ради будущего ребенка. Ведь он был зачат в любви… – она посмотрела на него повлажневшими глазами. – По крайней мере, мне так казалось.
Она повернулась и выбежала из кабинета, не желая показывать Разину брызнувшие из глаз слезы. Он даже не сразу очнулся, а когда пришел в себя и с криком: «Маша!» – выскочил в приемную, там его встретил один лишь Стеклов, стоявший у своего стола с неизменной папироской во рту.
 
25.
Князь Андрей Михайлович позвал к себе в кабинет Николая. Увидев озадаченное лицо отца, Николай сразу напрягся. В последние месяцы отец, отошедший от всяческих дел, нечасто был таким. Николай, в отличие Андрея Михайловича, одетого в широкий с запахом халат из зеленого китайского шелка, был в полувоенном френче, будто собирался куда-то идти. Старый князь сидел в кресле у камина и потягивал длинный чубук, что тоже делал лишь в минуты глубоких раздумий или переживаний. Николай подумал было, что отец все еще пе-реживал нелепую и трагическую смерть своего старинного и близкого друга – графа Васильцова, однако пер-вые же слова заставили в этом усомниться.
- Скажи мне, Николя, ваш Союз георгиевских кавалеров еще жив, и, если да, то чем занимается?
Теперь уже Николай оказался озадаченным этим вопросом. Он подошел к камину, подбросил пару по-леньев, пошарудил кочергой, поставил ее к стенке и присел в свободное кресло.
- Чем сейчас может заниматься Союз георгиевских кавалеров? Строить некие утопические планы захвата власти, не более. А почему это вас интересует, папа?
Андрей Михайлович помолчал немного, заворожено глядя на то, как огонь в камине поначалу легонько облизывал новые поленья, словно извиняясь перед ними, а затем объял их пламенем, будто принимая в свою теплую, даже жаркую компанию. И поленья покорно согласились с этим.
- Видишь ли, Николя, вчера меня посетил один интересный человек. Ты его не знаешь, впрочем, и я его до вчерашнего дня не знал. Это был курьер от князя Шаховского.
- Которого?
- Дмитрия Ивановича. Министра государственного призрения в нашем правительстве. Он сейчас в Пари-же. Как мне сообщил курьер, князь Дмитрий сейчас воодушевлен идеей создания Союза возрождения России. Но считает, что возрождение России невозможно после большевистского переворота, и ратует за самые экс-тремальные действия.
- Что он имеет в виду под экстремальными действиями?
- Убийство Ленина.
Николай этим ответом был настолько шокирован, что не сразу смог продолжить разговор. А Андрей Михайлович и не торопил его. Сделав еще несколько затяжек из чубука, он отложил его на низенький пристав-ной столик, наконец, встал, подошел к письменному столу и взял небольшой конверт. Затем вернулся на место и снова повернул голову к сыну.
- В вашем Союзе георгиевских кавалеров остались еще истинные офицеры, патриоты России?
- Других в нашей организации и быть не может, – пришел в себя Николай.
- Великолепно! Значит, князь Дмитрий Иванович прав.
Николай вопросительно посмотрел на отца. А тот протянул ему конверт.
- Что здесь?
- Чек на пятьсот тысяч рублей. Для организации покушения и убийство Ленина.
- Я не пойду на это, папа.
- А я и не прошу тебя идти на это. В роду Непальцевых отродясь не было террористов и убийц. Но зато ты их можешь легко найти среди господ георгиевских кавалеров.
Николай вскрыл конверт, вынул оттуда банковский чек, повертел его в руках, потом откинулся на спинку кресла, задумавшись.
- Пожалуй, что я знаю, кто бы мог взяться за это дело.
- Ну, вот и отлично! Вы, офицеры, сами разработайте план операции. С моей стороны будет только одна подсказка – Ленин вместе с Подвойским будут выступать на митинге в Михайловском манеже 1 января.
Созданный в мае 1917-го, Союз Георгиевских кавалеров в качестве своих первоочередных задач ставил поддержку Временного правительства, «объединение всех верных и чистых сынов России для борьбы с нарушителями всеобщего мира – германцами», сохранение «сознательной дисциплины, всеобщее братство всех членов военной семьи, успокоение страстей в розни всевозможных партий и сохранение добытой свободы и независимости». И, разумеется, поправшие все законы армейской дисциплины большевики были главными вра-гами георгиевских кавалеров, ассоциировавших двухцветную, желто-черную ленточку с любовью к Отечеству и славой России.
Николай Ильич Подвойский, народный комиссар по военным делам большевистского правительства, к семи часам вечера 1 января 1918 года подъехал к Михайловскому манежу на машине марки «Тюрка-Мери», которой управлял шофер Первой автомобильной роты центральной автобазы Петрограда Тарас Гороховик. Весь город был белым, словно в летние ночи – Петроград покрыл туман цвета молока. Припарковавшись, Го-роховик, дабы не замерзнуть, вошел в манеж. Первым, кого он там увидел, точнее, услышал – был Ленин, вы-ступавший с трибуны перед несколькими сотнями красногвардейцев, отправлявшихся сразу после митинга на Западный фронт. Постояв некоторое время, слушая Ленина, шофер глазами начал искать наркомвоена. Нако-нец, чуть поодаль, рядом с трибуной заметил Подвойского и, работая локтями, пробрался к нему. Рядом с Подвойским стояла Мария Ильинична Ульянова, младшая сестра и помощница Ленина, а также прибывший в Россию после переворота по личному приглашению Ленина Фриц Платтен. Подвойский повернул голову к Горо-ховику и негромко попросил:
- После митинга отвезите Владимира Ильича, куда он скажет.
- А как же вы, Николай Ильич.
- Обо мне не беспокойтесь.
- Хорошо! – кивнул Гороховик.
В это время к никем не охраняемой «Тюрка-Мери» подошел один человек в зимней военной шинели с поднятым воротником и в шапке, сильно натянутой на лоб. Машина была шикарной, семиместной и трехосной с четырехцилиндровым двигателем, с четырехступенчатой коробкой передач. По тогдашним временам эта фран-цузская марка считалась фантастически шикарной, у нее были исключительно изящные пропорции и красивые кузова. Это была та самая машина «Тюрка Мери» из императорского гаража с двигателем с рабочим объемом 6,3 десятых литра, налоговой мощностью 35 лошадиных сил, а с реальной мощностью около 55 лошадиных сил. Она уже в те времена развивала почти сотню километров в час, имела закрытый кузов, причем, даже водитель был защищен со всех сторон кузовом. Полюбовавшись ею короткое время и обойдя машину со всех сторон, заглянув внутрь и убедившись, что в машине никого нет, человек удалился и тут же исчез в молочном тумане.
Оркестр внутри манежа заиграл «Интернационал». Ленин в окружении своих соратников и красногвар-дейцев вышел на улицу. Подвойский тут же кивнул шоферу, чтобы шел заводить мотор. Мария Ильинична оза-боченно вертела головой – до Смольного хоть и недалеко, но в таком густом тумане не очень-то приятно ша-гать. Ленин в это время о чем-то тихо на немецком языке переговаривался с Платтеном. Подвойский все пра-вильно понял.
- Владимир Ильич, Тарас Митрофанович вас доставит, куда скажете.
- Благодарим, Николай Ильич, – сказала Мария Ильинична.
Подошли к машине, стали рассаживаться. Мария Ильинична села вперед рядом с водителем, а Ленин с Платтеном устроились сзади, продолжая свой разговор.
- Куда едем? – спросил Гороховик.
- Езжайте в Смольный, батенька, – оторвавшись от беседы с Платтеном, ответил Ленин.
Симеоновская площадь, на которой находился Михайловский манеж, образована двумя улицами, схо-дящимися к ней под углом – Инженерной и Караванной. А выше площадь переходила в неширокий одноименный мост. Она представляла некоторую трудность для заговорщиков, ибо стрелять со стороны любой из этих улиц так, чтобы прошить пулями машину, попав в переднее стекло, невозможно без попадания в стекла боковые и в находящихся за ними пассажиров или шофера. Единственная возможность для такого была только в том слу-чае, если стрелявший заранее явится на площадь и встанет спиной к дому, полукругом соединяющему обе ули-цы, прямо напротив Симеоновского моста через Фонтанку. Кроме того, операцию осложнял густой туман. По-этому разрабатывавший операцию покушения и убийства Ленина капитан Нехлюдов принял следующее решение. Его помощник, капитан Зенькевич (тот самый, который осматривал машину) займет позицию у того самого полу-круглого дома и, едва машина стронется с места, даст условный сигнал фонариком самому Нехлюдову, пря-тавшемуся на подъезде к мосту. За те пару минут, за которые машина преодолеет полукилометровое расстоя-ние от манежа до моста, Нехлюдов должен успеть подготовить бомбу, чтобы бросить ее в машину. Но Зеньке-вич опоздал с сигналом. Когда машина тронулась, он дрожащей рукой (не каждый день приходилось ему стре-лять в главу правительства) вынул из кармана шинели фонарик и… уронил его наземь. Пока наклонялся, пока включал свет, «Турка-Мери» уже была на подъезде к мосту. Готовить бомбу было поздно.
- Ч-черт! Зенькевич, что же ты! – выкрикнул во мглу Нехлюдов, мигом доставая револьвер.
Да и сам Зенькевич, исправляя свою оплошность, уже мчался на полном ходу за машиной. И раздались выстрелы. Зенькевич стрелял сзади, Нехлюдов спереди. Пули последнего прошили лобовое стекло и левое крыло машины. Зенькевич продырявливал машину сзади и сбоку. Некоторые пули прошли навылет. Первым среагировал на выстрелы Платтен, рукой наклонив голову Ленина, при этом почувствовав, что с председателем Совнаркома случилось что-то неладное. Потрогав его голову, нащупал что-то липкое. Явно кровь. Он замер в ожидании, не зная, что делать: сообщить об этом, значило остановить машину и тогда могут погибнуть все. Да и сам Платтен почувствовал, что пуля слегка зацепила его руку. Мария Ильинична вся вжалась в сиденье и в страхе закрыла глаза. Гороховик нажал на педаль газа, поехав на авось. Туман не пробивали никакие фары, и была вероятность врезаться во что-нибудь. Но ему повезло: проехав мост, сразу свернул за угол на соседнюю улицу. И только тогда выстрелы прекратились. Зенькевич с Нехлюдовым тут же разошлись в разные стороны и вскоре исчезли из виду.
  - Контрики стреляли! – облегченно вздыхая, произнес шофер, тем не менее, не сбавляя ход до самого Смольного.
И только въехав через ворота Смольного, остановился.
- Все живы-здоровы? – поинтересовался он.
- Кажется, нет! – дрожащим голосом произнес Платтен, глядя на Ленина.
- Володя! – крикнула Ульянова. – Володя, что с тобой!?
Но Ленин не отзывался – одна из шальных пуль попала ему в голову и сразила насмерть.
В этот момент к машине подбежали красногвардейцы во главе с комендантом Смольного Павлом Маль-ковым. Пока Платтен с Мальковым и рыдающей Марией Ильиничной хлопотали вокруг Ленина, Гороховик с не-сколькими красногвардейцами осматривали машину. Гороховик был мрачнее тучи, почему-то чувствуя себя ви-новатым в смерти председателя Совнаркома.
Машина оказалась простреленной в нескольких местах, включая и лобовое стекло, а одна пуля засела в кронштейне кареты.
Через несколько дней должно было открыться Учредительное собрание, а правительство и вся партия большевиков оказались обезглавленными. Дзержинский рвал и метал. Приказал за эти три дня найти убийц! Но как их найти, если не было ни одной зацепки, ни одного свидетеля.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1.
Еще 25 марта 1917 года постановлением Временного правительства было созвано Особое совещание для разработки проекта положения о выборах в Учредительное собрание. В итоге был подготовлен достаточно демократический избирательный закон, вводивший всеобщее (включая женщин и военнослужащих) прямое и равное избирательное право при тайном голосовании без каких-либо цензов, кроме возрастного (для всех – 20 лет, для военнослужащих – 18 лет). Однако выборы под разными предлогами откладывались, их дата несколько раз переносилась. Вначале они были назначены на 17 сентября, затем отсрочены до 12 ноября. Впрочем, и эта дата не везде выдержалась, где-то голосовать начали в октябре, а где-то закончили лишь в феврале уже сле-дующего года, собственно, после того, как Учредительное собрание прошло. Но даже, несмотря на то, что в то время у власти уже находились большевики, успевшие к тому времени принять два декрета – «О мире» и «О земле», им, как ни странно, не удалось получить на этих самых выборах большинство. Видимо, избиратель был шокирован совершённым переворотом и решил голосовать «от противного», хотя подавляющее большинство все же досталось партиям социалистического толка. От партии эсеров делегатом стал Керенский.
Разумеется, большевикам такая ситуация крайне не нравилась. Устами комиссара пропаганды, печати и агитации Северной области Моисея Марковича Гольдштейна (Володарского) заявив, что «массы в России никогда не страдали парламентским кретинизмом», и «если массы ошибутся с избирательными бюллетенями, им придётся взяться за другое оружие». Они готовили провокации. Еще за несколько дней до открытия Учреди-тельного собрания комендант Смольного Мальков поставил охрану в полную боевую готовность, посты были усилены, а их количество увеличено, отпуска в город сотрудникам охраны отменены. Более того, Ленин успел распорядиться, чтобы в день открытия Учредительного собрания вся охрана была поставлена под ружье и бы-ли приготовлены пулеметы. То есть, по сути, в одном отдельно взятом дворце Петрограда было объявлено чрезвычайное положение. Накануне открытия собрания вышло постановление за подписью члена коллегии ВЧК  Урицкого, которым всякие митинги и демонстрации в Петрограде были запрещены в районах, прилегающих к Таврическому дворцу. Инструкция по разгону манифестантов гласила: «Безоружных возвращать обратно. Вооружённых людей, проявляющих враждебные намерения, не допускать близко, убеждать разойтись и не препятствовать караулу выполнять данный ему приказ. В случае невыполнения приказа — обезоружить и арестовать. На вооружённое сопротивление ответить беспощадным вооружённым отпором. В случае появления на демонстрации каких-либо рабочих убеждать их до последней крайности, как заблудившихся товарищей, идущих против своих товарищей и народной власти». Это было сделано из опасения каких-либо провокаций и погромов, так как недавно, 11 декабря Таврический дворец уже захватывался вооружённой толпой. Известно было и о намерении правых эсеров выступить с оружием в руках. Эсеры предполагали вывести Семёновский и Преображенский полки в сопровождении броневиков Измайловского бронедивизиона.
Впрочем, 3 января ЦК правых эсеров отказался от этих планов. Броневики оказались выведены из строя, вследствие чего солдаты отказались выйти из казарм, а поддержкой рабочих заручиться не удалось.
Принимая во внимание непредсказуемость дальнейших действий со стороны большевиков, даже их со-юзники, левые эсеры, решили перестраховаться: принесли с собой свечи на случай, если большевики потушат электричество, и большое количество бутербродов на случай, если их лишат пищи. Что уж говорить о против-никах: еще 28 ноября, в день предполагавшегося открытия Учредительного собрания, один из лидеров  Консти-туционно-демократической партии (Партии народной свободы) и депутат Учредительного собра-ния Шингарёв был арестован большевистскими властями, а 5 января находился в заключении в Петропавлов-ской крепости. 6 января  он был переведён в Мариинскую тюремную больницу, где в ночь на 7 января был убит матросами вместе с другим лидером кадетов, Кокошкиным.
Но, оказалось, что провокация была совершена против самих большевиков. Гибель вождя настолько их шокировала, что даже Яков Свердлов, председатель Всероссийского Центрального исполнительного комитета, который должен был на правах главы законодательной власти республики открывать Учредительное собрание, к этому самому открытию опоздал.
Воспользовавшись замешательством в левой части депутатов, фракция эсеров попыталась перехватить инициативу:
- Товарищи, теперь четыре часа, предлагаем старейшему из членов Михайлову открыть за¬седание Учре-дительного Собрания.
Слева, где расположились большевики, поднялся сильный шум и свист, зато справа и в центре предложение было поддержано громкими рукоплесканиями. На кафедру не спеша поднимается старейший из членов Учредительного Собрания – Михайлов, делегат от правых эсеров. Но когда он поднялся на трибуну, его встретил неистовый шум, свистки большевиков. Растерявшись, Михайлов объявил перерыв, но в этот самый момент в зале появился подоспевший Свердлов. Он вырвал из его рук колокольчик и от имени ВЦИК предложил продолжать Учредительное собрание.
- Товарищи депутаты, предлагаю почтить память председателя Совета народных комиссаров Владимира Ильича Ульянова-Ленина вставанием, – предложил Свердлов и сам же первый поднялся.
Все левые фракции (кто нехотя, кто искренне) поднялись со своих мест. Немногие представители правых фракций в большинстве своем остались сидеть. Свердлов далее продолжил:
- Исполнительный Комитет Советов Рабочих и Крестьянских Депутатов поручил мне открыть заседание Учредительного Собрания.
- Руки в крови, довольно крови! – закричали правые, при этом левые постарались перекрыть выкрики бурными рукоплесканиями.
- Центральный Исполнительный Комитет Советов Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов...
- Фальсифицированный, – выкрикнул кто-то из правых.
- ... вы¬ражает надежду на полное признание Учредительным Собранием всех де¬кретов и постановлений Совета Народных Комиссаров. Октябрьская рево¬люция зажгла пожар социалистической революции не только в России, но и во всех странах... – смех справа, шум. – Мы не сомневаемся, что искры нашего пожара разлетятся по всему миру, и недалек тот день, когда трудящиеся классы всех стран восстанут против своих эксплуатато-ров так же, как в октябре восстал российский рабочий класс и следом за ним российское кре¬стьянство, – вся фракция большевиков зааплодировала. – Мы не сомневаемся в том, что истинные представители трудящегося народа, заседающие в Учредительном Собрании, должны помочь Советам покончить с классовыми привилегия-ми. Представители рабочих и крестьян признали права, трудового народа на cpeдства и орудия производства, собственность на которые давала возможность до cих пор господствующим классам всячески эксплуатироватъ трудовой народ. Как в свое время французская буржуазная революция в период Великой революции 1789 года провозгласила декларацию прав человека и гражданина, декларацию прав на свободную эксплуатацию людей, лишенных орудий и средств производства, так и наша российская социалистическая революция должна точно так же выставить свою собственную  декларацию. ЦИК выражает надежду, что Учредительное Собрание, по-скольку оно правильно выражает интересы народа, присоединится к декларации, которую я буду иметь честь сейчас огласить…
Для избрания председателя собрания было выставлено две кандидатуры – лидера правых эсеров Вик-тора Михайловича Чернова и лидера левых эсеров Марии Александровны Спиридоновой, которую также под-держали большевики. За Чернова отдали голоса 244 депутата, за Спиридовнову – 153. Чернов тут же поднялся на трибуну.
- Граждане, члены Учредительного Собрания! Позвольте мне по¬благодарить вас за то доверие, которое вы мне оказали. Я прекрасно понимаю всю ответственность и трудность возложенной на меня обязанности. И поверьте, граж¬дане и товарищи, поверьте, что всю свою способность к беспристрастию я упот¬реблю для того, чтобы направлять прения этого собрания так, чтобы они соответ¬ствовали серьезности, достоинству данного собрания и величине обязанностей, на него возложенных. Граждане, члены Учредительного Собрания, необык-новен¬ной трудности момент переживают народы России теперь, когда вы призваны к ис¬полнению ваших обязан-ностей. Прежде всего, никогда еще не было таким труд¬ным международное положение русской революции, как на этом четвертом году войны, – братоубийственной бойни, которая заражает запахом крови и труп¬ного тления всю моральную атмосферу современной Европы и, – я осмелюсь ска¬зать, – весь мир; войны, против которой впервые прозвучал мужественный голос протеста социалистов всех стран – Циммервальда, в этом первом акте, в котором социалисты борющихся лагерей поверх войны подали друг другу братскую руку. Рус¬ская революция, граждане, родилась со словами мира на устах и русская револю¬ция не может не остаться верной этим лозунгам демократического мира, мира без победителей и без побежденных или еще лучше, мира, в котором победите-лями были бы только народы, а побежденными только те, кто виновны в этой бойне, в этом громадном, небы-валом в истории преступлении против человечества. Граждане, к сожалению, доселе эти мирные лозунги рус-ской революции не встретили той меры сочувственного отклика, которая дозволила бы новой России сделать свои лозунги лозунгами всех государств и тем самым положить конец этому кровавому кошмару. Граждане, в настоящее время, вы все знаете, что тяжесть положения русской революции проистекает из того, что эти самые передовые лозунги социальных чаяний трудовых масс восторжествовали впервые в стране, экономиче-ски отсталой и находящейся в самом трудном положении, а потому они доселе ждут надлежащего отклика от стран, более нас передовых как в гражданском, так и в экономическом отноше¬ниях. Ждут, и мы хотели бы ве-рить, что дождутся не слишком поздно для судеб нашей революции. И вот, граждане, в настоящий момент тя-гость нашего положения еще более усугубилась тем, что последние, я могу сказать, отчаянные попытки по до-роге к миру, которые предшествовали нашему собранию, эти попытки показали нам совершенно ясно, что импе-риализм, торжествующий на карте войны, империализм центральных империй, лишь на словах одно время как будто полу¬согласившийся с некоторыми формулами, выдвинутыми революционной Россией, в настоящий мо-мент проявил все свое внутреннее существо. Это был с его сто¬роны лишь ловкий маневр, рассчитанный на то, чтобы вбить клин в противоположный лагерь, для того, чтобы, увлекши революционную Россию на путь сепа-ратных переговоров, показать, что на этом пути германский империализм свои захватные хищнические цели оставляет в полной силе и что, быть может, завтра же он предложит другим государствам такие же сепаратные переговоры, для того, чтобы, найдя где-нибудь людей, способных говорить на таком же языке, столковаться с ними на этом языке, возложить все тягости и все потери и убытки: этой войны на счет России, революционной России, которая остается самой опасной для империализма центральных империй, невзирая на то, что в насто-ящий момент на фронте Россия слаба, ибо сила на¬родов, составляющих наше государство, заключается не только в количестве шты¬ков, которыми оно в настоящий момент располагает, не только в силе боевых пози¬ций, которые занимают эти штыки, но есть еще и другая сила – сила в са¬мых лозунгах русской революции, сила в тех свежих народных силах страны, которые могут быть заинтересованы, могут быть сдвинуты на защиту этих вели-ких мировых лозунгов русской революции. И мы верим, что если только за этими лозунгами не будет распада и развала трудовых сил народов, составляющих нашу страну, если только в частности данное собра¬ние сумеет приложить все усилия к тому, чтобы вокруг него сосредоточи¬лись, сорганизовались и сплотились народы, со-ставляющие Россию, сделавшую эти лозунги русской революции лозунгами Российского государства и лозун-гами федеративной демократической Российской республики, России, как союза сво¬бодных равноправных народов, – если это будет сделано, граждане, вы пре¬красно понимаете, что для империализма воюющих с нами стран, как вообще всякого империализма, и в частности для абсолютизма этих стран не может быть большего врага, чем революционная Россия, а потому, по всей вероятности, последней, перед которой ему придется склонить свою воинственную волю, этому империализму, последней будет народная свободная демократиче-ская Россия, шествующая под красным знаменем социализма.
Речь Чернова здесь прервали бурные аплодисменты.
Новоизбранный председатель тут же заявил о желательности работы с большевиками, но при условии, что они не будут пытаться столкнуть Советы с Учредительным собранием.
- Советы, как классовые организации, не должны претендовать на замещение Учредительного собрания, – подчеркнул Чернов. – Мы готовы поставить на референдум все основные вопросы, чтобы положить конец подкопам под Учредительное собрание, и в его лице – под народовластие.
А в это время за стенами Таврического дворца разворачивалась кровавая драма.
Вокруг Таврического дворца собралась толпа сторонников Учредительного собрания в несколько де-сятков тысяч человек. Однако сам дворец и все подступы к нему со всех сторон были окружены большевист-скими тыловыми частями латышских стрелков и Литовского лейб-гвардии полка. Когда же толпа начала насе-дать на солдат, раздались выстрелы. Несколько сот человек было ранено, двадцать один погиб, включая и воз-главивших демонстрацию эсеров Горбачевскую, Логвинова и Ефимова. Через несколько дней жертвы были по-хоронены на Преображенском кладбище. Максим Горький в своих «Несвоевременных мыслях» по этому поводу писал: «Народные комиссары расстреливали рабочих Петрограда без предупреждения, расстреливали из за-сад, сквозь щели заборов, трусливо, как настоящие убийцы».
В Москве произошло еще большее кровопролитие точно по той же причине – демонстрации в поддерж-ку Учредительного собрания – число убитых было более 50, а раненых – более 200. Перестрелки длились весь день, было взорвано здание Дорогомиловского Совета, при этом погибли начальник штаба Красной гвардии Дорогомиловского района Тяпкин и несколько красногвардейцев.
Тем временем Учредительное собрание продолжало свою работу. Виктор Чернов внес на рассмотрение депутатов следующие документы: закон о земле, провозглашавший землю общенародной собственностью; (в нем используется термин «Российская республика», тем самым подтверждено решение Временного правительства от 1 сентября 1917 года о провозглашении России республикой); обращение к воюющим державам с призывом начать мирные переговоры; постановление о провозглашении Российской демократической федеративной республики:
«Именем народов, государство Российское составляющих, Всероссийское Учредительное Собрание по-становляет:
Государство Российское провозглашается Российской Демократической Федеративной Республикой, объединяющей в неразрывном союзе народы и области, в установленных федеральной конституцией пределах, суверенные».
Здесь вопросов не возникло. Зато большинство депутатов отказалось поддержать утвержденную боль-шевиками «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», которая подтверждала первые законо-дательные акты советской власти, провозглашала уничтожение эксплуатации человека человеком и курс на по-строение социализма, так как в конце документа говорилось, что Собрание самораспускается.
На второй день депутаты озадачились избранием главы правительства. И наступило самое интересное.
Каждая фракция выдвигала своих представителей: кадеты – Милюкова, правые эсеры – Авксентьева, ле-вые эсеры – Спиридонову, большевики – Свердлова. Пришлось голосовать за каждую кандидатуру, хотя изна-чально было понятно, что наибольшие шансы были у Николая Дмитриевича Авксентьева, как у представителя крупнейшей фракции в Учредительном собрании. К тому же, Авксентьев в сентябре-октябре семнадцатого года возглавлял Временный совет Российской республики, так называемый Предпарламент. Его, в итоге и выбрали. При этом Чернов заявил, что оставляет за собой право в любой момент, в случае необходимости, подключить-ся к работе правительства.
Николай Авксентьев приступил к формированию коалиционного правительства, куда пригласил и всех вышеозначенных своих конкурентов. И если Милюков со Спиридоновой долго не раздумывали, дав свое согла-сие, то Яков Свердлов заявил, что ему необходимо посоветоваться с товарищами. Впрочем, особого выбора у большевиков не было – без своего лидера у них практически не оставалось шансов сохранить власть, зато, снова оказавшись в оппозиции, они могли бы расшатывать само правительство в надежде на то, что их поддер-жут рабочие. О привлечении на свою сторону крестьянства теперь можно было только мечтать – пришедшие к власти социалисты-революционеры (что левые, что правые) как раз и строили свою идеологию на поддержке многомиллионных крестьянских масс.
Не забыл Николай Авксентьев и своего старого товарища – князя Непальцева, предложив тому на выбор два министерских портфеля: иностранных дел или внутренних дел. Андрей Михайлович поблагодарил за дове-рие и сам предложил:
- Я считаю, что в данной ситуации лучшей кандидатуры на пост министра иностранных дел, чем Павел Николаевич Милюков не найти. А я уж, с вашего позволения возьму себе портфель министра внутренних дел.
На том и порешили.
 
2.
Князь Андрей Михайлович Непальцев был теперь весь поглощен весьма ответственной работой в прави-тельстве. Таким образом, было некоторым образом нарушено установленное им самим много лет назад прави-ло завтракать совместно всей семьей. Перерыв был сделан лишь на время отсутствия Николая, воевавшего на фронте. Теперь, однако, сам Андрей Михайлович вынужден был завтракать отдельно от остальных, ибо вставал рано и сразу же после легкого завтрака отправлялся в министерство. Правда, обедал Андрей Михайлович по большей части дома, если не было каких-либо экстренных дел или совещаний. Завтраком командовала княгиня  Анна Владимировна.
Вот и на сей раз завтракали втроем – сама княгиня, Николя и Машенька. Завтраком желудок себе не пе-ренасыщали – бутерброды с сыром, шоколадный пудинг, овсяная каша, кофе с пирожными. При этом Машенька вела себя за столом необычайно тихо, ни о чем не спрашивала Николая, как любила это делать прежде. И если кашу еще с грехом пополам она съела, то пудинг лишь поковыряла ложечкой. Естественно, такое поведение дочери не осталось без внимания матери. Когда же Маша, положив на язык маленький кусочек пудинга, долго не могла его проглотить, а, проглотив, тут же состроила гримасу не то неудовольствия, не то страха, Анна Влади-мировна мгновенно стала соображать, что бы такое могло случиться, что Машенька отказывается от своего любимого блюда. Но та не дала матери долго времени на раздумья. Вытерев губы слафеткой, она отодвинула от себя тарелку и встала.
- Простите, maman, я себя плохо чувствую. Можно я пойду?
- Иди! – ответила княгиня, не сводя глаз с дочери.
И та, почувствовав, что мать начала что-то подозревать, быстро едва ли не выбежала из столовой.
- Странно, пудинг, как всегда, шикарный получился у Мити, – пожал плечами Николай, приканчивая блю-до. – Отчего Машенька не стала его есть?
- Видимо, и в самом деле плохо себя чувствует.
Анна Владимировна, не торопясь, допила свой кофе, подождала, пока Николай тоже закончит завтра-кать и только после этого покинула столовую.
Николай ушел в свою комнату. Как всегда, прежде, чем уйти на службу, он двадцать минут посвящал чтению газет и, если были, писем управляющих имениями. Андрей Михайлович потихоньку приобщал сына к ве-дению домашних дел, пока тот был не слишком обременен службой.
Анна Владимировна из столовой сразу же решительно направилась в спальню дочери. Как она и пред-полагала, Машенька лежала на спине на кровати с покрасневшими от только что высохших слез глазами. Увидев мать, Машенька вскочила и, свесив ноги, села на край кровати. Анна Владимировна некоторое время молча смотрела на дочь, та, в конце концов, не выдержала ее взгляда и опустила глаза.
- Ну-ка, встань, моя милая! – тоном не терпящим возражения, произнесла княгиня.
Маша покорно встала, сунув ноги в пуховые тапочки.
- Подойди ко мне.
Маша стояла, опустив голову и надув повлажневшие губы. Тогда Анна Владимировна сама подошла к дочери и прикоснулась рукой к ее животу. Но корсет не давал возможности ничего понять.
- Сними платье!
- Зачем? – вспыхнула Маша.
- Хочу убедиться, верно ли мое предположение.
- Какое предположение, maman?
- Сними платье, Маша. Или мне позвать Василису, чтобы она помогла тебе раздеться?
Маша с минуту постояла, все еще силясь противиться словам матери, но, взглянув на ее лицо, поняла, что этого лучше не делать, и послушно стала расстегивать пуговицы.
- Теперь корсет!
- Не надо, мама.
- Тогда скажи мне правду: ты беременна?
Маша снова налилась краской, низко опустила голову и еле выдавила из себя:
- Да!
- Позор! – вскрикнула княгиня. – Ты понимаешь, что ты опозорила весь наш род? Ты понимаешь, что мы теперь не сможем даже показаться в приличном обществе. Все будут на нас тыкать пальцем: княжна Непальцева забеременела, не будучи замужем. А каково теперь будет отцу? Он на такой должности, а у него дочь, оказыва-ется, гулящая.
- Я не гулящая, мама, – крикнула Маша. – Я люблю его! И он меня… любит.
- Кто он?
- Не важно… Ты его не знаешь, – уже спокойным голосом ответила Маша.
- Кто он? – настаивала княгиня.
Услышав довольно громкое выяснение отношений, в комнату вошел Николай. Маша тут же схватила пла-тье и, прикрываясь ним, села на кровать.
- В чем тут у вас дело? Я даже крики слышу?
- Представь себе, Николя, твоя сестра забеременела, не известно от кого. Как последняя бульварная девка!
- Не правда, мама! Я же сказала, что мы любим друг друга…
- Тогда почему мы ничего не слышали о вашей помолвке, и даже ни разу ничего о нем от тебя вообще не слышали?
- Он… не нашего… круга, – Маша заплакала, уткнувшись лицом в платье. – А время сейчас такое, что не до помолвок…
- Так ты скажешь, все-таки, кто он, Мария? Или я тебя прокляну!
- Он… он работает в чрезвычайной комиссии… заместителем Дзержинского.
- О боже! Нам еще этого не хватало! – Анна Владимировна схватилась за сердце и с помощью Николая присела на стул, стоявший у трюмо.
- Скажи, Маша, это тот самый… с которым я тебя тогда встретил, когда возвращался с фронта?
Маша, не отрывая лица от платья, молча кивнула. Княгиня удивленно посмотрела на сына, а тот про-должал спрашивать сестру:
- Рабочий-путиловец, большевик?
Маша снова кивнула. И теперь уже перестала сдерживаться, зарыдала.
-  Позор! Несмываемый позор на всю жизнь! Дочь министра внутренних дел – любовница сотрудника со-ветской охранки.
- Я не любовница, мама. Он женится на мне… обязательно.
- Ноги его в нашем доме не будет! И тебя я больше видеть не хочу!
Анна Владимировна, опираясь на руку Николая медленно поднялась и подошла к двери. Взявшись за ручку, снова повернулась к дочери.
- Сегодня же ты покинешь наш дом. Ты меня слышишь, Мария? Навсегда!
И, не дожидаясь ответа, она вышла в коридор. Николай хотел было выйти вслед за матерью, но замял-ся. Ему хотелось с сестрой поговорить. Но станет ли та сейчас разговаривать с ним?
- Маша, Маша! Мне надо было его еще тогда, на фронте, когда он пришел агитировать моих солдат про-тив войны, расстрелять.
Маша подняла голову и глянула на брата сквозь слезы.
- Что ты понимаешь в любви, Николя? Ты, вон, даже Оленьку Бахметеву не смог привлечь, – чередуя слова со всхлипами, нервно выкрикивала Маша. – Отдал такую девушку Виктору.
- Она сама сделала свой выбор… И, кстати, о любви. Уж насколько ты была влюблена в Виктора, даже помолвлена с ним, и все равно его предала. Я же твоей подруге Бахметевой никогда ничего не обещал, – Нико-лай постоял еще немного, затем, оглянувшись на дверь и понизив голос, произнес:
- Мне нужно на службу. А ты, когда будешь уходить, загляни в мою комнату, я тебе оставлю немного ас-сигнаций. И послушай моего совета, сестра, поезжай-ка ты пока в Восьму. До тепла. Я предупрежу Архипа.
Он быстро вышел и прикрыл за собой дверь. Маша, не ожидавшая такого, сидела некоторое время, молча уставившись на дверь. Потом одними губами прошептала:
- Спасибо, Николя!
Тут же встала и начала собираться.

3.
Еще осенью в помощь лейб-гвардии Петроградского полка полковнику Евгению Степановичу Кобылинскому, раненому в боях под Лодзью, а затем еще и контуженному под Старой Гутой, вследствие чего у него развился острый нефрит и он был признан небоеспособным, в помощь прислали комиссара Временного Правительства при Отряде особого назначения Василия Семёновича Панкратова, бывшего народовольца, зама-равшего руки убийством еще будучи 18-летним юношей. Утром он явился к полковнику Кобылинскому, отрекомендовался ему:
 - Чрезвычайный комиссар Временного правительства Панкратов. Прибыл по личному указанию мини-стра-председателя Керенского, – и тут же предъявил Кобылинскому свои документы.
Кобылинский и в самом деле увидел документ за подписью Керенского, в котором говорилось, что он, полковник Кобылинский, поступает в полное подчинение Панкратова и должен исполнять то, что тот будет приказывать. Человек мягкий и не амбициозный, Кобылинский беспрекословно подчинился решению главы пра-вительства. Впрочем, это никак не сказалось ни на отношении Кобылинского к царской семье, ни наоборот.
Василий Семёнович Панкратов имел в своем прошлом весьма солидный багаж, чтобы оказаться достой-ным караулить заключенного царя. Человек маленького роста, смуглый с черными, как смоль, волосами, с чер-ными пронзительными глазами и крупным прямым носом. Характер его был пылкий, вспыльчивый и несдержан-ный, но довольно мягкий. В начале 1880-х годов юный пролетарий входил в народовольческие рабочие кружки в Петербурге, Москве, Ростове и других городах. Активно вёл пропаганду среди рабочих. В 1883 году состоял членом боевой дружины партии «Народная воля». В марте 1884-го был арестован в Киеве. При аресте оказал сопротивление, убив жандарма. Правда, сам Панкратов на суде настаивал, что убил жандарма исключительно из-за того, что защищал некую женщину. Был за это судим и заключен в Шлиссельбургскую крепость, где в оди-ночном заключении пробыл 15 лет, после чего был сослан в Якутскую область, где пробыл еще семь лет. Там же, в Якутске познакомился и подружился с неким Александром Никольским, отбывавшим там каторгу за свои нехорошие эсерские дела. И теперь, прибыв в Тобольск, Панкратов настоял на том, чтобы Никольского назна-чили ему в помощники. Правда, не понятно было, каким образом эти два человека сошлись: Панкратов был че-ловек умный, развитой, вспыльчивый, но отходчивый; Никольский – грубый, бывший семинарист, лишенный вос-питания человек, упрямый, как бык: направь его по одному направлению, он и будет ломить, невзирая ни на что.
Впрочем, началась миссия Панкратова в Тобольске не очень красиво. Василий Семенович привез цар-ской семье подарок от комиссара Макарова – несколько ящиков французского вина «Сен-Рафаэль» из запасни-ков Царского Села. Николай этому очень обрадовался – в их семье чаще всего использовали это вино в каче-стве лекарства. Вот как рекламировали его в тогдашних газетах: «Лучший друг желудка! Вино Сен-Рафаэль пре-восходно на вкус. Из всех известных вин это наиболее укрепляющее, возобновляющее силы и тоническое. Каж-дая бутылка снабжена печатью Российской таможни и брошюрою доктора Де Барде «О Сен-Рафаэльском вине как о питательном, укрепляющем и целебном средстве». Однако, когда Никольский увидел ящики с вином, он собственноручно вскрыл их и перебил топором все бутылки.
- Идиот! – пробормотали солдаты, увидев эту экзекуцию.
Мягкий Панкратов не смог остановить его, а полковник Кобылинский прибежал слишком поздно. Николай молча, брезгливо наблюдал за Никольским, а у Александры Фёдоровны на глазах выступили слёзы.
Когда Панкратов с Никольским присмотрелись к порядкам, царившим в губернаторском доме, послед-ний с недовольным видом сразу же заявил Кобылинскому:
- Как это у вас так свободно уходят, приходят? Так нельзя. Так могут и чужого человека впустить. Надо их всех снять.
- Я считаю, что этого ни в коем случае делать нельзя, – возразил Кобылинский. – Наши часовые и без того прекрасно всех знают.
- А нас, бывало, заставляли сниматься и в профиль, и в лицо! Так надо же и их, всю прислугу и свиту, снять, – не унимался Никольский.
Постепенно Панкратов, поначалу весьма настороженно и, выполняя инструкцию Керенского, порою ха-мовато относившийся к царской семье, привязался к тобольским узникам. Особенно по-доброму относился к княжнам, из которых по какой-то своей причине выделял Марию. Однажды она споткнулась и упала, да так не-удачно, что под глазом у нее вскоре проявился хороший синяк. Когда Панкратову доложили об этом, он тут же прибежал и с беспокойством стал допытываться у доктора Боткина, не повредила ли княжна глаз.
- Не беспокойтесь, голубчик! Синяк – не шрам, пройдет и следа не останется.
Иногда у Панкратова просыпалось лирическое настроение, он улыбался и подходил к занимавшимся с отцом княжнам и Алексею, слушал некоторое время рассказы Николая об истории Государства Российского. И когда речь зашла о народовольцах, которые совершили несколько покушений и, наконец, убили деда Николая Александра II, Панкратов вдруг перебил бывшего царя:
- А знаете ли вы, ваше величество, что ваш покорный слуга тоже в свое время был народовольцем и не кто иной, как ваш папенька отправил меня на каторгу.
- Наверное, все же не лично государь судил вас, а все-таки суд, – возразил Николай.
- Ну, да, простите, конечно, суд, – поморщился Панкратов. – Однако же я почти двадцать лет провел на каторге.
- А расскажите, пожалуйста о себе, Василий Семенович, – попросил Алексей.
Панкратов посмотрел на Николая, а тот, после недолгого размышления, утвердительно кивнул:
- Что же, получится весьма интересное теоретическое занятие, сдобренное практическим рассказом.
- А что, ужасно интересно узнать, как люди становятся революционерами, – поддержала просьбу и Ма-рия. – Вы же ведь не родились революционером?
- О нет! – засмеялся Панкратов. – Я мещанин, из рабочих. Окончил техническое училище, работал тока-рем и слесарем в Коломне и Твери. В детстве я испытал горькую нужду: мой отец рано умер и оставил много-численную семью, в которой все дети были мал-мала меньше. Бедность наша была так велика, что мы умерли бы с голоду, если бы не помощь соседей-крестьян. В деревне, где отец мой при жизни служил у помещика Кор-чевского уезда Тверской губернии, Лосева, была школа, и в ней я получил первоначальное образование. Нужда заставила меня рано начать трудовую жизнь. И уже в 1880 году в Петербурге, работая токарем, я впервые услышал рассказы людей о том, как можно улучшить нашу жизнь. Чуть позже я узнал, что это были народо-вольцы. Но кто были те нелегальные партийные пропагандисты-народовольцы, я так и не узнал, поскольку все они скрывались под псевдонимами.
- Да, почему-то у всех революционеров имеется такая страсть – отказываться от своих имен и придумы-вать себе прозвища, – сказал Николай.
- А это потому, ваше величество, чтобы прятаться было сподручней от ваших жандармских ищеек, – уточнил Панкратов, в ответ на что Николай лишь молча вздохнул.
- А дальше? – поинтересовался Алексей.
- Дальше?.. А дальше нам, народовольцам, стало очень трудно после убийства государя-императора Александра II в 1881 году. Народовольцев преследовали…
- Простите, Василий Семёнович, а вы сами как относитесь к вашим однопартийцам-террористам, поку-шавшимся и, в конце концов, убившим государя-императора? – снова прервал рассказ Панкратова Николай.
- Тогда поддерживал, сейчас же понимаю, что убийством одного царя невозможно было ничего изме-нить. Для смены режима нужна революция. Вот как в феврале, например. А тогда… Тогда меня, как и многих моих товарищей по «Народной воле» во главе с нашим вожаком Германом Лопатиным, в восемьдесят четвер-том году арестовали, поместили в Шлиссельбургскую крепость за вооруженное сопротивление полиции и при-говорили к смертной казни. Потом, правда, ее заменили на каторжные работы и отправили в Якутию. Там я, как раз и познакомился с социалистами-революционерами и, восприняв их идеологию, и сам вступил в эту партию.
- Вот видите, дети, мы, Романовы, оказываемся гораздо благодушнее всех этих революционеров, коли заменяли им смертную казнь на каторгу, – заключил Николай.
- Ничего себе, благодушие! Иная каторга хуже смертной казни! – возразил Панкратов.
Воспоминания о прошлом натолкнули Панкратова на мысль, что неплохо было бы здесь, в Тобольске, организовать для охранявших царское семейство солдат, какую-нибудь школу – ведь многие из них были негра-мотны. Никольский поддержал идею, но несколько видоизменил ее:
- Солдатню нужно не только обучать грамоте, но и вдалбливать в их башки нашу идеологию социали-стов-революционеров.
При этом, совершенно не зная жизни, они, сами подлинные эсеры, хотели, чтобы все были эсерами, и начали приводить в свою веру солдат. Они завели школу, где учили солдат грамоте, преподавая им разные хо-рошие предметы, но после каждого урока понемногу они освещали солдатам политические вопросы. Это была проповедь эсеровской программы. Панкратов вспоминал свою народническую молодость и втолковывал сол-датам: хороший, мол, добрый у нас народ. Внушая стрелкам, что нужно быть с царской семьей гуманными, он одновременно объяснял, что они-то, крестьяне, и есть соль земли, их воля – божья воля, ибо она есть народ-ная воля, ну и прочие аксиомы семидесятников. Темные парни вдруг услышали, что образованные-то господа хотят узнать от них, где правда-истина на Русской земле. Солдаты слушали, но переваривали всё по-своему. И Никольский добился совершенно обратного эффекта: проповедь эсеровской программы делала солдат, благо-даря их темноте, большевиками. Кроме пропаганды были и другие причины, разлагавшие солдат. Когда отряд уходил из Царского Села в Тобольск, Керенский обещал солдатам всякие льготы: улучшенное вещевое до-вольствие по петроградским ставкам, суточные деньги. Однако эти условия не соблюдались, суточные деньги совсем не выдавались. Это сильно злобило солдат и способствовало развитию среди них большевистских настроений. Требования солдат, иногда очень бурные, обрушивались на Кобылинского. Он писал в центр бес-конечные бумаги. Центр молчал. Боясь за царскую семью, на которую могла пасть злоба солдат, Кобылинский занимал деньги, успокаивая страсти. Большевистский переворот сильно осложнил положение Кобылинского. Раньше он занимал деньги у губернского комиссара под авторитет Временного Правительства. После больше-вистского переворота занимать стало не у кого. Пришедшие к власти большевики урезали финансирование цар-ской семьи, зато содержание охранявшим ее солдатам увеличили в шесть раз. И это также способствовало быстрой большевизации охранников. Впрочем, увеличение жалованья так и осталось только лишь на бумаге – деньги до Тобольска шли слишком долго.
Детям скучно было в доме. Хотелось на воздух. Но невесело было и во дворе, закрытом высоким забо-ром. Тянуло посмотреть на улицу, на свободных людей. Никольский заметил это и решил пресечь такое нару-шение правил. Он имел глупость и терпение долго из окна своей комнаты наблюдать за Алексеем и, однажды увидев, что тот выглянул через забор, поднял страшный шум. Никольский прибежал на место, разнес солдата и в резкой форме сделал замечание Алексею. Мальчик обиделся на это и тут же направился к Кобылинскому с жалобой:
- Господин полковник, я вас убедительно прошу сделать на вид господину Никольскому, чтобы он больше не смел кричать на меня.
Что оставалось делать Кобылинскому? Он пошел к Панкратову.
- Василий Семёнович, сделайте одолжение – уймите усердие не по разуму Никольского.
Но не разум носителя власти руководил Никольским, а чувство тупой злобы и бессмысленной мести. Он хотел мстить и в злобе не разбирал, что мстит не царю даже, а свите и прислуге. Хамское поведение Николь-ского по отношению к царской семье, развращало и солдат: они тоже стали мстить. И первое, на что устреми-лось их внимание, были качели для детей. Они ножом выцарапали на качелях известное русское слово из трех букв. Затем, безо всякого видимого повода солдаты выселили свиту и прислугу, живших в отдельном доме куп-ца Корнилова, и поселили всех с царской семьей, стеснив ее удобства.
А однажды, когда Николай на утренней прогулке вокруг дома повстречался со стоявшим на часах зна-комым солдатом, то по привычке приветствовал его:
- Здорово, стрелок!
На что получил неожиданный ответ:
- Я не стрелок, я – товарищ!
Николай на день своих именин надел черкеску, на которой у него был кинжал. Увидев это, солдаты за-кричали:
- Их надо обыскать! У них есть оружие.
И Кобылинскому с большим трудом удалось уговорить всю эту ватагу, что не надо производить обыск. Кое-как их успокоив, Кобылинский направился к Николаю и попросил отдать ему кинжал, объяснив ему о про-исшедшем. Николай, тяжело и грустно вздохнув, молча передал кинжал.
Впрочем, не все солдаты вели себя так. Некоторые относились к царю и его семье с прежним почитани-ем. Когда дежурили хорошие солдаты, Николай ходил к ним в их караульное помещение, разговаривал с ними и играл в шашки. Ходил туда к ним и Алексей, и даже княжны. Стараясь не показывать воочию своих чувств, неко-торые солдаты тайком пробирались в кабинет царя и уже там давали простор этим своим чувствам.
Вследствие целого ряда причин власть постепенно стала переходить в руки солдат, и они сделались единственными распорядителями в жизни семьи. Конечно, самое нарастание их властвования шло медленно. Но самым сильным толчком для этого послужил большевистский переворот в центре. Появилось состояние какой-то неопределенности: в центре новая власть, а здесь – агенты старой. В конце концов, солдаты выгнали Панкра-това и Никольского, как людей им совершенно чуждых и бесполезных, однако они не дерзнули поднять руку на Кобылинского, немало радевшего и за них.
Роковой конфликт возник на рождество. Местный священник о. Алексей Васильев вольно или невольно совершил настоящую провокацию, провозгласив с амвона, как это и всегда делалось до революции, «многая лета самодержавнейшему Государю-Императору!» И это стало еще одним поводом для бунта стрелков охраны против семьи Романовых и начальника.
Стрелки заявили, что полковник Кобылинский нарочно отсылает их из церкви, когда там ведут монархи-ческую пропаганду, что он, может быть, сам контрреволюционер, что Панкратов и этому офицеру, и царской семье мирволит, как «временных министров-капиталистов» комиссар. Было решено впредь контролировать обоих начальников солдатским комитетом. И комитет тут же постановил: больше семью в церковь не пускать. Кобылинский просил разрешения – пускать на двунадесятые праздники. Ему ответили:
- Пусть, если хотят, устраивают службы дома, но в присутствии караула.
И солдаты проникли в жилище семьи, чего раньше полковник старался не допускать. А проникнув, начали по мелочам издеваться над узниками. То разрушат ледяную горку, которую дети Романовых сделали, чтобы развлекаться в заключении: «С нее город за забором виден, может, побег задумали!». То на качелях часовой вырезал ножом известное слово из трех букв. Наконец, солдат принес полковнику постановление солдатского комитета, за которое проголосовали сто человек против восьмидесяти: снять с мундиров погоны, этот позорный символ старого режима!
Как известно, еще до вступления на престол, Николаю присвоили чин полковника, и этот мундир он но-сил все время уже будучи императором. Но как ему передать такое постановление? Кобылинский готов был сгореть со стыда.
- Не подчинится Николашка, я сам с него их сорву, – решительно настаивал солдат.
- А если он тебе за это по физиономии даст? – поинтересовался Кобылинский.
- Тогда и я ему дам.
Кобылинский еле-еле отговорил солдата ссылками на Петроград, на возможные дипломатические осложнения:
 - У него же все европейские цари и короли родня!
Но солдат был непрошибаем, и Кобылинскому ничего другого не оставалось, как попросить у пленника аудиенции:
- Ваше величество, власть выскальзывает из моих рук. С нас сняли погоны. Я не могу больше быть Вам полезным. Если Вы мне разрешите, я хочу уйти. Нервы у меня совершенно растрепались. Я больше не могу.
Николай обнял полковника за спину одной рукой, на глаза у него навернулись слезы.
- Этого унижения и этого свинства я им не забуду, – произнес он, после чего бережно снял с мундира погоны с золотыми позументами и вручил их Кобылинскому.
- Евгений Степанович, от себя, от жены и детей я очень прошу вас остаться. Вы видите, мы все терпим. Надо и вам потерпеть.
Потом он обнял его обеими руками и они расцеловались.
От всех этих передрязг и нервных потрясений, царевич Алексей, и без того слабый по здоровью, тяжело заболел. Александра Фёдоровна несколько дней не отходила от сына. Принесла и поставила на стол у его из-головья небольшой портрет Распутина в рамке. Она была нежна к нему, но понимала, что перебить у сына ав-торитет отца ей не удастся – Алексей сильным характером пошел в нее: заставить себя подчиняться приказам женщины он не мог.
Почувствовав себя получше, Алексей потянулся к столику, чтобы взять в руки тетрадку с карандашом (по примеру отца Алексей также стал вести дневник) и сразу же наткнулся на портрет Распутина. Считая этого старца одной из причин, ввергнувших их семью и всю державу в волну бедствий, он тут же убрал его со стола. Но пока думал, куда бы его засунуть, в комнату вошла его воспитательница Клавдия Битнер, жена полковника Кобылинского, убиравшая комнату и ухаживавшая за царевичем в те минуты, когда не было рядом Александры Фёдоровны. Бывшая учительница Мариинской царскосельской гимназии, Клавдия Михайловна отправилась в Тобольск вместе с мужем, и здесь, в Тобольске, стала воспитательницей царских детей. Алексей тут же бросил портрет под подушку и опустил на нее голову. Битнер подошла к столику, начала протирать пыль и вдруг заме-тила отсутствие портрета Распутина. Думая, что портрет упал, она стала искать его на полу.
- Что вы ищите? – спросил Алексей.
Вопрос застал Битнер врасплох, но она быстро нашлась.
- Иконку, ваше высочество.
- Ну, уж и иконка! – рассмеялся мальчик. – Это не иконка! Не ищите!
Битнер поднялась и посмотрела на царевича. В его словах и взгляде она ясно почувствовала иронию. Она поняла, что он говорит про портрет Распутина. Ясно чувствовалось, что в его тоне звучало отрицательное отношение к Распутину.

4.
С начала 1918 года по столицам и крупным городам стали все чаще циркулировать слухи, умело рас-пускаемые большевиками о том, что царская семья замыслила побег из своего тобольского заключения, и новая власть этому всячески способствует. Слухи растут. Слухи публикуются в газетах. Пишут, что царь развелся с царицей. Одна газета объявляет, что царь постригся в монахи и ушел в Абалакский монастырь, другая пишет, что он убежал. Говорят, что легкая шхуна «Святая Мария», которая стоит у причала на Иртыше, специально для того и стоит там, чтобы умчать царскую семью за границу, и что приготовил сию шхуну архиепископ Гермоген. Опровержения тоже печатают, но редко и самым мелким шрифтом, на последней полосе газеты. Особенно ак-тивно стали вести себя монархические группы, коих все еще было немало. В январе месяце группа русских мо-нархистов, лидером которых был бывший премьер-министр и министр путей сообщения Александр Фёдорович Трепов (это в его отца в 1878 году стреляла Вера Засулич), послала в Тобольск своего человека к царской се-мье. Ему следовало обеспечить возможность быть в курсе того, что делается с царской семьей, облегчить в той или иной степени и форме условия ее жизни и в этих целях установить способы постоянного общения с ней на будущее время. Посланец выяснил обстановку на месте и сообщил тревожные сведения. Царская семья, прежде всего, не имела денег. Правда, у них было немало драгоценностей, но в их положении было затрудни-тельно превратить их в деньги. Монархистами был брошен клич и довольно быстро удалось собрать большую сумму – двести пятьдесят тысяч рублей, которые все тот же человек тем же путем доставил в Тобольск и вру-чил под расписку князю Долгорукову. Благодаря последнему, группе монархистов удалось установить и тайное письменное общение с Николаем.
И все больший интерес к Тобольску проявляют уральские большевики. А к концу февраля и вовсе по Тобольску распространились слухи о прибытии из Тюмени и Омска отрядов Красной гвардии. Прибытие этих отрядов было вызвано недостаточно бдительным надзором за царской семьей.
Подобной ситуацией обеспокоились не только в правительстве, но и среди многочисленных Романовых, которые не могли безучастно смотреть, как над их родственниками сгущались тучи.
Великая княгиня Мария Павловна попросила встретиться с ней князя Непальцева. Начала сразу, без вступления.
- Я не знаю, дошли ли до вас сведения, дорогой князь, но нам стало известно, что Дзержинский приказал вывезти семью из Тобольска куда-то на Урал и заключить под арест. Вы же знаете, мое и наше отношение к Аликс, но нам жалко этого глупца Ники и, особенно, его ни в чем не повинных детей.
- Признаться, Мария Павловна, сведения, которые вы мне только что сообщили, до меня доходили, но я не придал им значения, поскольку указом премьер-министра Всероссийская чрезвычайная комиссия расформи-рована.
- И что с того? Дзержинский ведь никуда не делся? Заседает себе в парламенте, а в свободное время строит козни своим недругам. Вы же прекрасно знаете, как Николай Александрович, будучи на престоле рос-сийском, жаловал большевиков каторгами. Вот они сейчас и будут ему мстить.
- Видимо, слишком уж мягкими каторгами он их жаловал, – улыбнулся Непальцев. – Коли многие пре-ступники их пережили, а иные так и вовсе оттуда бежали.
- Да, да, мягкотелость и бесхарактерность нашего императора, да еще разбавленные любовью к водке и довели империю до краха, – тяжело вздохнув, согласилась Мария Павловна. – Но сейчас-то Николай в беде, и ему следует помочь. И кто, как не вы, министр внутренних дел, сможет это совершить.
- Я подумаю, что тут можно сделать.
- Подумайте, пожалуйста, князь Андрей. Меня просила посодействовать и Мария Фёдоровна из своего Киева. До нее тоже дошли такие слухи. Я же, со своей стороны, спишусь с нашей европейской родней и выясню, кто может принять у себя несчастных.
Князь Непальцев встал, поцеловал на прощание руку великой княгини и на ее молчаливый взгляд отве-тил:
- Я обещаю вам, что сделаю всё от меня зависящее.
- Спасибо, князь.
***
В это время в Союзе георгиевских кавалеров царило необычайное возбуждение. Приехал сам начальник Генерального штаба армии генерал Михаил Васильевич Алексеев. Но перед этим он попросил собраться здесь только тех офицеров, которые готовы вновь отправиться на фронт. И старого генерала порадовало количество георгиевских кавалеров, собравшихся в зале. Причем, здесь были и кавалеры ордена Святого Георгия, и кава-леры Георгиевского оружия, и кавалеры Георгиевских креста и медали. И хотя многие из офицеров не виделись не так уж и долго – от месяца до полугода, но за это время столько изменилось в стране, что старые знакомые сослуживцы никак не могли наговориться. Завязывались и новые знакомства, разыскивались и общие знакомые. Были здесь и капитан Нехлюдов, и поручик Непальцев. Забыв прежние разногласия, они обрадовались встрече и искренне обнялись.
- Господа офицеры! Смир-рна! – увидев вошедшего генерала Алексеева, стоявший у самой двери под-полковник тут же отдал команду.
Разговоры мгновенно прекратились, все встали по стойке «смирно» и повернулись лицом к начальнику штаба. Алексеев на некоторое время застыл у раскрытой высокой двустворчатой двери, окидывая взглядом огромный зал, расцвеченный парадными мундирами и аксельбантами героев войны. Да и сам генерал был в зо-лотых генеральских погонах и с золотыми аксельбантами генерал-адъютанта. Несмотря на то, что уже год Рос-сия жила без императора, старик не мог отказать себе в удовольствии носить регалии приближенного к импера-тору лица. И он так же, как остальные участники собрания, был при всех своих боевых наградах.
- Здравия желаю! – наконец произнес он негромким, но четко поставленным голосом.
- Здравия желаем, господин генерал!
 Алексеев прошел в глубь зала, где возвышалась на небольшом подмостке кафедра, остальные участ-ники расселись на стульях, стоявших полукругом в несколько рядов.
- Жива, жива еще русская армия! – слегка дрогнувшим голосом произнес генерал. – И я весьма рад, гос-пода офицеры, что вы откликнулись на мой призыв… Могу вас уверить, после той расхлябанности, который наделал в войсках пресловутый приказ о выборности командного состава и полковых комитетах, мы понемногу стали налаживать дисциплину в армии. По крайней мере, есть уже, не считая казачьих частей, несколько полно-ценных дивизий реуглярных войск, которые можно хоть завтра отправлять в бой!
Генерал Алексеев сделал паузу, надел на переносицу очки, прокашлялся в кулак, расправил указатель-ными пальцами усы и продолжил.
- Должен вам сказать, что несколько дней назад мне довелось вести переговоры с союзниками и мне было заявлено, что, ежели Россия хочет продолжать свою союзническую миссию и получить в близящемся разгроме германских войск свои дивиденды, то нам необходимо возобновить боевые действия. Для вас, я думаю, не секрет, что Германия передислоцировала со своего Восточного фронта на Западный несколько дивизий. Генерал Людендорф, понимая, что в создавшейся ситуации у Германии остается один шанс на победу и спасение: совершить прорыв к Парижу, войти во французскую столицу и заключить там почетный мир, стяги-вает все свои остающиеся силы на север Франции, дабы обрушить мощь всей своей артиллерии на позиции британцев, а затем двинуться на Париж. Сейчас на севере Франции Германией развернуто 193 из имеющихся у нее 248 дивизий (39 дивизий еще остаются в России, остальные – в Италии и на Балканах), что обеспечивает ей небольшой перевес над союзниками. По данным наших союзников и подтвержденным нашей разведкой, наступ-ление германцев должно начаться в двадцатых числах марта. Если наша армия к этому времени отвлечет на себя внимание, есть вероятность, что наступление немцев сорвется. Или, по крайней мере, будет менее эффек-тивным.
Долго уговаривать никого не пришлось. Все, как один подтвердили генералу Алексееву свое желание и твердое намерение вернуться в войска. На том и расстались, чтобы через сорок восемь часов вновь собраться на Дворцовой площади у здания Главного штаба.
Николай Непальцев вернулся домой в самом бодром расположении духа. Он уже строил планы возвра-щения, раздумывал о том, какая рота ему достанется, под чью команду он попадет. Но его мысли прервал оза-даченный вид отца. Андрей Михайлович даже вышел навстречу сыну, чтобы перехватить его прежде, чем тот уйдет в свою комнату, чего он доселе никогда не делал. Так получилось, что он не виделся с отцом уже четыре дня и Николай решил было, что и отец, привыкший ежедневно общаться с сыном по разным поводам, просто дожидался его, чтобы поделиться какими-то новостями. Однако вид старого князя явно говорил о том, что у того на уме нечто иное.
- Николя, я собственно, тебя дожидаюсь. У меня есть важный разговор. Если ты не против, пойдем в ка-бинет.
Конечно, он не против. Тем более, что и у него, Николая, есть что сказать отцу.
- Вы только позволите мне переодеться, папа?
- Разумеется! Я тебя жду.
Когда Николай вошел в кабинет отца, тот, как и обычно, сидел в кресле у камина. И как раз только что подбросил в огонь очередное полено.
- Я весь внимание, папа!
Князь Андрей Михайлович внимательно посмотрел на сына и, к своему удивлению, заметил в нем какую-то перемену, но никак не мог понять: к лучшему или к худшему. Поэтому и решил начать разговор с этого.
- Я смотрю, Николя, у тебя что-то сегодня произошло? Поделись, пожалуйста.
- Сегодня к нам в Союз приезжал генерал Алексеев. Уговаривал всех офицеров вернуться в войска. Со-юзники просят нас снова помочь им – германцы, судя по всему, готовят на севере Франции какое-то грандиозное контрнаступление. И если мы не поможем французам с англичанами, то им придется несладко.
- Ну и?..
- Что? – не понял Николай.
- Все, разумеется, согласились?
- Конечно!
- Это, безусловно, великое дело! Сколько Россия не воевала, она всегда кому-то помогала в тяжелых случаях. Однако же, когда нужно было помочь терпящей бедствие русской армии, почему-то у всех союзников сразу появлялись какие-то свои планы. Ты не находишь?
Николай удивленно взглянул на отца, но не нашелся, что ответить. А старый князь, между тем, продол-жил свою мысль:
- Помнишь ли, как, уже будучи на смертном одре, государь-император Александр II наставлял своего наследника, будущего императора Александра III: «Россию никто не любит, ее все боятся из-за ее огромности. У России есть только два союзника: ее армия и ее флот»?
- Вы к чему клоните, отец, я что-то не пойму?
- У меня для тебя, Николя, будет задание особой, государственной важности.
Николай тут же весь напрягся. Однако Андрей Михайлович вновь сделал паузу. Встал, взял пару поле-ньев, бросил их в камин, разгреб золу кочергой, вернулся на свое место.
- Вчера у меня была аудиенция у великой княгини Марии Павловны. Она высказала тревогу по поводу возможной судьбы бывшего царя. У нее, якобы, есть сведения о том, что большевики что-то замышляют против всего царского семейства, – Николай вздрогнул. – Сегодня я велел проверить эту информацию. И мне ее под-твердили.
- То есть, как?
- Да, да! Недавно упраздненная нашим премьером чрезвычайная комиссия во главе с Дзержинским ре-шила напоследок хлопнуть дверью. Отомстить, так сказать, за смерть Ленина.
- И каким же образом?
- Они решили разобраться с царской семьей. Причем, со всеми одномоментно, включая цесаревича Алексея.
- Но ведь это же гнусно!
- Николя! Сын мой! О какой гнуси ты говоришь? Ты вспомни, каким образом и на чьи деньги большевики во главе с Лениным вернулись в Россию из своей Швейцарии. Ты вспомни, каким образом они захватили власть в столь недавнем октябре! Да, я согласен, убийство Ленина больше смахивало на террористический акт, что не совсем приличествовало его исполнителям. Но разве сами большевики не таким же образом устраняли своих оппонентов?
Николай, обескураженный словами отца, молчал. Затем встал, прошелся несколько раз взад-вперед, остановился сбоку от кресла отца.
- И что вы хотите, чтобы я сделал?
- Ты сядь, Николя… Я, разумеется, не настаиваю, но настоятельно прошу. В таком деле нужен человек, которому я мог бы всецело довериться. К тому же, человек нужен опытный и способный думать самостоятель-но. Я перебрал несколько кандидатур, и решил, что больше всего для этой миссии подходишь именно ты.
- И все же, что за миссия?
- Необходимо вывезти царскую семью из Тобольска в как можно более ранний срок, дабы это не сдела-ли раньше нас большевики, и переправить их за границу. Мария Павловна, со своей стороны, подключила все свои связи и контакты. Думаю, в первую очередь, речь идет о Дании. Но, надеюсь, ты понимаешь, что всю опе-рацию следует держать в строжайшей тайне. Посему я даже своих коллег-министров не могу в это посвятить. Даже Авксентьева.
- Но как можно сохранить в тайне передислокацию семи человек? Как их можно тайно перевезти до гра-ницы?
- А вот здесь уже, ежели ты согласишься, все продумать придется тебе самому. Хотя… я понимаю, что одному тебе такая операция будет не под силу. Тебе нужен будет помощник, но человек, которому бы ты, да и я, смогли бы полностью доверять. Все же необходимые рекомендации на местах, письма, доверительные гра-моты я тебе оформлю. Итак?
Князь Андрей Михайлович смотрел на сына, а тот озадаченно и отрешенно смотрел на пылавший в ка-мине огонь.
- Ты согласен взять на себя миссию спасения царской семьи?
- Так точно! – по-военному твердо ответил Николай после весьма непродолжительной паузы.
- Тогда подумай о помощнике, – Андрей Михайлович облегченно выдохнул и слегка расслабился.
- У меня есть только один такой человек, но…
- Что за человек?
- Виктор. После гибели отца и болезни матери он совсем сдал и впал в депрессию. И только такая опе-рация, на мой взгляд, может вернуть для него смысл жизни. Однако тут есть одно но…
- Ты имеешь в виду графиню Веру Тимофеевну? – догадался старый князь.
- Именно! Захочет ли он бросить мать в таком состоянии и так надолго?
- Вот ты и поговори с ним. А человек он и в самом деле достойный и решительный, к тому же с опытом сыскной работы. Я составлю письмо для полковника Кобылинского, он сейчас вновь отвечает за охрану Рома-новых после изгнания Панкратова. Это надежный человек, ярый противник большевиков. На него можешь поло-житься и его использовать.

5.
Николай Непальцев понимал, как сейчас было трудно Виктору Васильцову на что-то решиться, но не ви-дел другого выхода, как вырвать друга из депрессии. Едва за Николаем закрылась входная дверь из дальней комнаты, где почти безвылазно находилась сейчас графиня Вера Тимофеевна, раздался ее голос:
- Витенька, кто там пришел?
- Это ко мне, мама!
Виктор тронул Николая за рукав, приложив палец к губам, но не успел предупредить, в чем дело. И, не поняв этого жеста, отдавая пальто Демьяну, Николай произнес:
- Здравствуйте, Вера Тимофеевна. Это я, Николя!
- Демьян! Зачем ты впустил в наш дом этого разбойника? – истерически выкрикнула графиня. – Ты хо-чешь, чтобы он и этот дом сжег, а моего Витеньку убил?
Николай испуганно посмотрел на Виктора, а тот лишь пожал плечами, кивнув Демьяну. Слуга тут же направился в комнату графини, бормоча на ходу:
- Успокойтесь, барыня, вам почудилось.
- Но я же слышала, как кто-то меня позвал, – ответила она.
- Это пришли их сиятельство молодой князь Непальцев осведомиться о вашем здоровье.
- Ах, Николя! Передай ему, Демьян, что со мной все хорошо.
- Я же не зря палец к губам прикладывал, – зашептал Виктор, увлекая Николая в свой кабинет. – Маман теперь боится каждого хлопка двери, ей все чудится, что мужики хотят сжечь и этот наш дом. 
- Прости, я не думал, что все так серьезно.
- Да нет, все нормально! У нее не так уж и часто бывают затмения.
- Тяжело тебе, я вижу.
- Да, нелегко, – вздохнул Виктор. – Хорошо, что практически ежедневно заходит Оленька, она-то и скрашивает мой досуг, и маменьке заодно помогает. Кстати, она должна вот-вот подойти, – Виктор взглянул на ходики. – А ты, собственно, просто так пришел или?..
Николай усмехнулся, глянув на друга.
- Прежде, помнится, ты никогда не задавал таких вопросов.
- Прости, и в самом деле вопрос глупый. Я ведь рад тебя всегда видеть.
- Тем не менее, Виктор, вопрос ты задал правильный. Я считаю, что тебе пора уже возвращаться к ак-тивной жизни, иначе тебя всё это прежде времени превратит в старика, или и вовсе убьет.
- Шутишь? – хмыкнул Виктор. – Или в самом деле есть что предложить?
- В самом деле, есть что.
Виктор посмотрел у упор на Николая, но тот выдержал взгляд.
- Ну что же, валяй, я тебя слушаю, – Виктор откинулся на спинку кресла и закинул ногу на ногу.
Николай коротко, но по-военному четко доложил Виктору об операции по освобождению царской семьи. Говоря все это, он наблюдал за другом и видел, как с каждым его словом менялось выражение лица Виктора. Он даже ногу опустил и слегка напрягся, а в глазах его загорелись искорки. Однако, когда Николай закончил, Виктор снова откинулся на спинку кресла.
- В этом деле мне нужен товарищ, на которого я мог бы положиться на все сто. Такой человек у меня только один – это ты.
Виктор некоторое время сидел, прикрыв глаза, наконец, произнес.
- Спасибо за предложение, Николя. Оно и в самом деле весьма заманчиво, но… Ты же понимаешь, я не могу бросить маман в таком состоянии. Кто за ней будет присматривать.
- Не глупи, Виктор! Твоё присматривание в чём состоит? В том, чтобы Вера Тимофеевна своевременно принимала лекарства, чтобы вовремя ей открывали окно в комнате… Неужели слуги и доктор Штааль не сдела-ют это без тебя?
В это время в дверь легконько постучали, и тут же в щель просунулась голова Демьяна.
- Барин, пришла барышня…
- Сколько раз я тебе говорил, Демьян, чтобы ты впускал барышню ко мне безо всякого доклада.
- Виноват-с!
Демьян посторонился и в проёме двери показалась невысокая, плотная фигура улыбающейся Оленьки Бахметевой.
- А вот и я!
 Она направилась было сразу к Виктору, но, заметив Николая, немного смутилась.
- Ой, Николя! Здравствуйте.
- Рад вас видеть, Оленька, – Николай подошел к Бахметевой и поцеловал ей тыльную сторону ладони.
- Как давно мы не виделись, – улыбнулась она и прикоснулась губами к щеке Николая.
- Вы бы и сегодня не увиделись, Оленька, если бы у Николя не было ко мне дела.
- Какого дела?
- Вот, он предлагает мне своего рода авантюру.
- Авантюру? Как интересно! Николя, расскажите.
Николай посмотрел на Виктора, но тот был серьезен.
- Если ты мне доверяешь, как себе, то могу тебе сказать, что я также доверяю Оленьке.
- Ну, хорошо! – кивнул Николай. – Вы же знаете, Оленька, что мой отец нынче служит в министрах, – Бахметева утвердительно кивнула. – Так вот, ему стало известно, что большевики, точнее, бывшие чекисты го-товят похищение царской семьи из Тобольска. Что они хотят с ними сделать, пока не понятно. И отец поэтому попросил меня провести операцию по вывозу царской семьи и переправке ее за границу. Но такую операцию в одиночку не совершить. Мне нужен надежный товарищ. А из таковых у меня только Виктор. Но он пока отказы-вается, говорит, что не может оставить мать в таком состоянии.
- Ну что ты, Витенька, конечно соглашайся. А за Верой Тимофеевной присмотрю я. К тому же, доктор Штааль всегда рядом.
Это было последним аргументом. Виктор ударил ладонями по подлокотникам кресла и решительно поднялся.
- Ну что ж, Николя, в таком случае вот тебе моя рука.
Николай тут же пожал протянутую руку и оба друга крепко обнялись.
- Но ты понимаешь, что у нас практически нет никакого времени на подготовку.
- Конечно! План разработаем в дороге, благо времени у нас с тобой будет более чем достаточно.

6.
До Тобольска добрались без всяких приключений и предосторожностей: мало ли куда путешествуют двое молодых людей. Предосторожности, а с ними и трудности начались в самом Тобольске.
Товарищи сняли комнату на постоялом дворе. Затем решили перекусить здесь же, заказали яичницу с беконом и по стопке водки.
- А не хотите ли щей, господа? – предложил хозяин, ставя на стол графин с водкой, а рядом две стопки.
- Щей? – переспросил Николай, глянув на Виктора, тот лишь неопределенно пожал плечами.
- Ну да, щей! Моя хозяйка варит необыкновенной вкусноты щи. Вы таких у себя в столицах не едали.
Виктор, разливавший водку, даже рукой дернул, едва не выронив графин. Николай при этом одним лишь взглядом обвел весь небольшой зальчик. К счастью, в зале никого не было, если не считать одного служивого – унтер-офицера, сидевшего в самом углу и доедавшего свою порцию ухи, запивая ее водкой.
- С чего вы взяли, что мы из столиц? – поинтересовался Виктор.
- Ну, как же! У меня глаз наметанный. Я чужаков сразу наскрозь вижу. Во-первых, у нас в Сибири так не одеваются. Во-вторых, уж больно вид у вас… как это… интеллигентный. Да и ведете вы себя излишне тихо. Значит, по каким-то важным делам к нам пожаловали, не так ли, господа?
- Ты вот, что! Ты, я вижу, малый не промах, – сказал Николай. – Давай нам свои щи, да неси третью стоп-ку. Присядешь рядом, потолкуем.
- А что, потолковать это можно. Это я люблю. Сейчас хозяйку позову и сей минут буду.
Хозяин постоялого двора ненадолго скрылся. Николай с Виктором переглянулись и, прикрыв рот ладо-нью, засмеялись.
- Конспираторы! Приехали инкогнито, чтобы никто не знал. А нас первый же встречный, можно сказать, и рассекретил, – недовольно проворчал Николай.
- Ничего! Зато, не вызывая лишних подозрений, мы можем у этого хозяина выведать как больше инфор-мации.
- Посмотрим.
В это время из комнаты вышла пышнотелая средних лет дама с подносом, на которой дымились две большие глиняные тарелки горячих щей и мелкая тарелка с нарезанными горкой кусками белого сытного кара-вая. Следом за ней вышел и хозяин, неся третью стопку и плошку с солёными огруцами. Но в этот момент со своего места поднялся унтер-офицер.
- Афанасий, получи расчет.
Пока унтер напяливал шапку, хозяин постоялого двора подошел к нему и тот сунул в протянутую Афа-насием руку двугривенную монетку.
- Заходи еще, Гриша.
- А то как же! – унтер запахнул полы шинели и направился к выходу, при этом скользнув внимательным взглядом по лицам двух новых постояльцев.
В это время хозяйка уже поставила перед ними тарелки, смахнула со стола невидимую пыль, улыбчиво кивнула:
- Кушайте, на здоровье, – и удалилась за прилавок.
Через мгновение к нашим друзьям присоединился хозяин заведения Афанасий. От него-то друзья и узна-ли, что отголоски большевистского переворота сюда докатились лишь пару месяцев назад и то в связи с при-бытием красногвардейского отряда, который должен был сменить охранявших царскую семью солдат, прибыв-ших сюда еще в сентябре.
Совместными усилиями Непальцева и Васильцова были разработаны три плана эвакуации Романовых: из Тобольска до Омска, а далее поездом до Харбина, затем морем до Амстердама; из Тобольска до Астрахани, а далее по Каспию до Персии; и, наконец, через Екатеринбург до Архангельска. Впрочем, последний маршрут, хотя и был наиболее быстрым и самым освоенным, отпал сразу, поскольку, кроме всего прочего, был еще и самым опасным и рискованным – уж больно сильно было влияние большевиков на рабочем Урале. Им могли бы воспользоваться только в том случае, если по каким-либо причинам первые два маршрута оказались бы невоз-можными. Однако жизнь заставила вносить в намеченные планы неожиданные коррективы.
Разложив на столе в своем номере карту Российской империи, Николай еще раз выверял маршрут ли-нейкой и циркулем. Виктор в это время знакомился с досье детей Николая и Александры, которое передал пе-ред отъездом князь Андрей Михайлович, внимательно всматривался в фотографии в анфас и профиль.   
Их старшая дочь Ольга Николаевна была девушка 22 лет. Стройная, худенькая, изящная блондинка, она унаследовала глаза отца. Была вспыльчива, но отходчива. Она имела сердце отца, но не имела его выдержан-ности: ее манеры были жесткие. Она была хорошо образована и развита. В ней чувствовалась «хорошая рус-ская барышня», любившая уединение, книжку, поэзию, но не любившая будничных дел, отчего считалась весьма непрактичной. Она была наделена большими музыкальными способностями и импровизировала на рояле. Пря-мая, искренняя, она была не способна скрывать своей души и была, видимо, ближе к отцу, чем к матери.
20-летняя Татьяна Николаевна была темная блондинка, худенькая, элегантная и при этом была полной противоположностью старшей сестре. Была замкнута, сдержанна, сосредоточенна и самостоятельна. Ее сфе-рой было хозяйство, рукоделия, будничный домашний уклад. Благодаря таким чертам ее характера, в ней, а не в Ольге Николаевне видели старшую дочь в семье. Она более всех сестер напоминала мать и была ей самым близким человеком, другом и советчиком.
Мария Николаевна, 18 лет, была светлее Татьяны и темнее Ольги, с очень красивыми светло серыми глазами. Она была сложена из «широкой кости» и, обладая большой физической силой, напоминала, кажется, одна из всех детей, деда Императора Александра III. В семье она была самая простая, самая ласковая, привет-ливая. По натуре это была типичнейшая мать. Ее сферой были маленькие дети. Больше всего она любила во-зиться и нянчиться с ними. Она любила быть с простым народом, умела поговорить с солдатами, расспросить их про их домашнюю жизнь и в совершенстве знала, какое у кого хозяйство, сколько детей, сколько земли и т. п. За свою простоту и ласковость она получила от сестер и брата имя Машки.
Анастасия Николаевна, 16 лет, была еще не сложившийся девушка-подросток, при этом самая полная из сестер и стыдилась своей полноты. Любила читать, но была с ленцой и не любила готовить уроков. Ее отличи-тельной особенностью было подмечать смешные стороны людей и воплощать их с талантом природного коми-ка.
Наследник цесаревич Алексей Николаевич был мальчик 14 лет, умный, наблюдательный, восприимчивый, ласковый, жизнерадостный. Был с ленцой и не особенно любил книги. Он совмещал в себе черты отца и матери: унаследовал простоту отца, был чужд надменности, заносчивости, но имел свою волю и подчинялся только отцу. Мать хотела, но не могла быть с ним строгой. Его учительница Битнер говорит о нем: «Он имел большую волю и никогда не подчинился бы никакой женщине». Он был весьма дисциплинирован, замкнут и очень терпе-лив. Несомненно, болезнь наложила на него свой отпечаток и выработала в нем эти черты. Он не любил при-дворного этикета, любил быть с солдатами и учился их языку, употребляя в своем дневнике чисто народные, подслушанные им выражения. Скуповатостью напоминал мать: не любил тратить своих денег и собирал разные брошенные вещи: гвозди, свинцовую бумагу, веревки и т. п.
Дети говорят с отцом по-русски, с матерью – по-английски и по-французски. Они все были воспитаны в условиях чрезвычайной скромности и простоты, что стало уже их привычкой.
Предстояло решить главную задачу – незаметно, не привлекая внимания лишних людей, попасть во двор губернаторского дома. Непальцев с Васильцовым знали, что, помимо солдат, свободно мог выходить в город только один человек – полковник Кобылинский. Но куда он чаще всего ходил? Возможно, в церковь. В общем, решили так: Николай будет следить за воротами губернаторского дома и, ежели оттуда выйдет Кобылинский, незаметно следовать за ним; а Виктор в то же время сразу направился в церковь.
Пятиглавый Благовещенский собор был одним из первых приходских храмов Тобольска, заложенный еще в 1735 году на юго-восточном углу Плац-Парадной площади города. Правда, паперть и колокольня остава-лись деревянными до сих пор. Двусветный четверик, завершённый восьмериком, на котором были поставлены пять декоративных главок, с двухпридельной трапезной и трёхъярусной колокольней.
 В это время никакой службы не велось, день был будничный и Виктор надеялся, что встретится с настоятелем Алексием Васильевым один на один. Но не тут-то было! Едва он приблизился к церкви, как оттуда вышел стройный мужчина лет тридцати с аккуратно подстриженными усиками, судя по выправке – явно военный. «Это точно не Кобылинский! – подумал Васильцов. – Для полковника слишком молод». Проследив за военным, пока тот не скрылся, Виктор оглянулся по сторонам и, убедившись, что его никто не видит, вошел в церковь.
- Кто здесь? – едва Васильцов прикрыл слегка скрипнувшую при этом дверь, услышал он бас священни-ка.
- Мне нужен отец Алексий! – ища глазами попа, произнес Васильцов.
И тот не замедлил появиться.
- Я отец Алексий, настоятель сего храма господня. А вы кто будете?
- В церкви больше никого нет?
- Никого! А чего вы боитесь?
- Я не боюсь, я спрашиваю, поскольку, идя сюда, видел, как отсюда вышел некий офицер.
- С чего вы решили, что это офицер, – глаза попа испуганно забегали из стороны в сторону. – Кто вы та-кой?
- Выправка у него офицерская, ее не так просто добиться. А я приехал из Петрограда по заданию мини-стра внутренних дел князя Непальцева. Вот мои документы.
Виктор протянул отцу Алексию доверенность на гербовой бумаге с печатью министерства внутренних дел и личной подписью министра.
- Пройдемте за алтарь, – возвращая бумагу Васильцову, предложил священник и Виктор послушно по-следовал за ним.
Дойдя до иконостаса, едва не касавшегося потолка, Виктор остановился, кинул взгляд на иконы, на за-крытые покрытые сусальным золотом царские врата. Еще в 1789 году местные мастера, братья Иван и Егор Бу-сыгины по собственному рисунку изготовили этот иконостас, поражавший своей необычностью и красотой. По-любовавшись расположенным над царскими вратами благовещеньем, Васильцов перекрестился и только после этого шагнул в боковую дверь.
Они и в самом деле оказались наедине. И Алексий тут же заговорил:
- Человек, которого вы видели, действительно, офицер – поручик Борис Соловьев, зять Распутина, муж Матрёны.
Виктор удивленно вскинул брови.
- Да, да, не удивляйтесь, – и тут священник понизил голос, будто показывал тем самым, что и у стен мо-гут быть уши. – Господин поручик предложил мне поработать на благо вызволения его величества из плена.
- И как же вы собирались его вызволять? – заинтересовался Виктор.
- Тобол откроется, на пристани стоит шхуна «Святая Мария». Господин поручик ручается, что с капита-ном шхуны уже обо всем договорено.
- То есть, кроме вас двоих, о ваших планах по спасению царской семьи знает еще и капитан шхуны?
- Разумеется! И еще матушка Серафима, исповедальница ее императорского величества. Благословени-ем божиим и общими усилиями мы спасем божия помазанника.
- Боюсь, ваши пленники могут не дождаться ледохода. Вы можете помочь мне с санями?
Виктор понял, что им с Николаем необходимо спешить. Еще не известно, кто таков этот поручик и на ко-го он работает, и не знает ли об этом еще кто-нибудь.
- Никаких проблем!
- Мне надобно встретиться с его величеством, – сказал Васильцов.
- Что за надобность? – насторожился отец Алексий.
- У меня для него есть личное письмо от министра внутренних дел, – нашелся Васильцов.
- Но это невозможно! Вас не пустит туда охрана, да и сюда, в храм божий их величество водят под охраной стрелков.
- Но есть же какой-то выход?
- Разве что вам поможет господин полковник Кобылинский. Он как раз в это время ходит в торговую лавку.
Священник был прав. Полковник Кобылинский в это время как раз вышел из ворот губернаторского до-ма. Когда он поравнялся с ожидавшим его Николаем Непальцевым, тот окликнул его.
- Господин полковник?
- Так точно, с кем имею честь? – остановился Кобылинский.
- Поручик Непальцев. С личным письмом к вам господина министра внутренних дел. Здесь есть место, где мы могли бы спокойно побеседовать, не привлекая ничьего внимания?
- Есть тут один деревянный сарайчик недалеко от пристани. Если не боитесь замерзнуть, можем укрыть-ся там.
- Разговор будет не очень долгий, посему думаю, закоченеть не успеем.
Николай с Виктором встретились на том же месте, где и расстались. Причем, оба получили практически идентичную информацию от двух совершенно разных людей. И оба поняли, что успех их операции будет зави-сеть от скорости ее выполнения. К тому же, стало известно, что к Тобольску спешили два вооруженных отряда (один чекистский, другой красногвардейский) – двигавшиеся с разных направлений – из Екатеринбурга и из Ом-ска.
 - Сегодня к полуночи, когда сменится охрана в доме, полковник поставит надежных людей, преданных ему и царю, нам откроют ворота, – докладывал Непальцев. – Я просил Кобылинского заранее предупредить царя с царицей, подготовить, так сказать, их к нашему приходу. Два-три часа, чтобы собраться, у них будет. Кроме того, я попросил Кобылинского подобрать десять-пятнадцать надежных солдат, которые поедут с нами. А дальше всё в наших или, если угодно, в руках бога. Что у тебя с санями, Виктор?
- Отец Алексий обещал выделить двое саней с лошадьми из своего хозяйства.  Но стоит опасаться неко-его распутинского зятя поручика Соколова. Если батюшка ему передаст наш разговор, операция может со-рваться. Я, правда, предупредил, чтобы о нашем с ним разговоре больше не узнала ни одна живая душа. Поп мне обещал.
Несмотря на первые мартовские дни, в Тобольске еще полноправно распоряжалась зима. В тот день метель поднялась после обеда. Колючий ветер больно ранил щеки, залеплял глаза. Плотный снежный наст скрипел под ногами. Но друзья даже обрадовались такой перемене погоды – меньше свидетелей будет.
Ровно в одиннадцать вечера, как и договаривались, Непальцев с Васильцовым подошли к высокому за-бору, ограждавшему бывший губернаторский дом от лишних глаз, и остановились у таких же высоких, крепких двустворчатых дубовых ворот. Спустя минуту половинка ворот приоткрылась и наружу высунулась голова с насунутой по самые глаза шапке. Голова посмотрела сначала прямо, затем в одну сторону, в другую и тут глаза стрелка уперлись в две фигуры, которые тут же шагнули к нему.
- Петроград! – негромко произнес Непальцев заранее согласованный с Кобылинским пароль.
Стрелок кивнул и посторонился, пропуская гостей во двор. Пока солдат закрывал ворота на засовы, Непальцев с Васильцовым неспешно двинулись по направлению к дому. Когда проходили мимо караульни, Ни-колай машинально глянул в небольшое окошко, наполовину замерзшее, и вдруг ему показалось, что в окне он встретился взглядом с кем-то из солдат. Сделав еще несколько шагов, он вспомнил, где видел этот взгляд – на постоялом дворе, где они остановились. Это был тот самый унтер-офицер. Николай еще раз оглянулся, но ун-тера в окне уже не увидел. В этот момент их догнал караульный. На крыльце уже стоял, встречая гостей, пол-ковник Кобылинский.
- Свободен, часовой! Спасибо, голубчик, – кивнул солдату Кобылинский. – Прошу вас, господа.
Кобылинский завел их в свою небольшую комнатушку, которую он занимал со своей женой, Клавдией Битнер. Впрочем, Клавдии Михайловны в комнате не было, она занималась с детьми.
- Вы предупредили царя о нашем визите, Евгений Степанович? – сразу спросил Васильцов.
- Да, разумеется.
- Тогда мы хотели бы немедленно встретиться с ним, – продолжил Васильцов. – У нас слишком мало времени.
- Хорошо, я, с вашего позволения, уточню, где бы его величеству было лучше встретиться с вами.
Через пару минут Кобылинский вернулся и, не заходя в комнату, произнес:
- Господа, прошу! Его величество примет вас в своем кабинете.
Когда они поднялись в кабинет Николая, там уже находилась и Александра Фёдоровна. Он стоял посре-ди кабинета, она сидела на стуле. Но это нисколько не смутило гостей – было даже лучше, поскольку для них не было секретом, что более решительная царица может принять решение быстрее супруга. Остановившись у порога, Николай по-офицерски щелкнул каблуками и представился:
- Поручик, князь Непальцев, ваше величество.
- Граф Васильцов, – тут же представился и Виктор.
Николай улыбнулся и первым сделал шаг по направлению к вошедшим и улыбнулся.
- Как же, как же! Князь, граф! Как поживают ваши родители, все ли в здравии?
Прежде, чем ответить на вопрос Николая, оба молодых человека подошли к царице и приложились к ее руке. Та благосклонно кивнула, приветствуя их.
- Увы, ваше величество, батюшка мой, Александр Сергеевич, безвременно скончался, – грустно произ-нес Виктор.
- Как же так? – удивился царь.
Васильцов переглянулся с Непальцевым, размышляя, стоит ли уточнять причину смерти. Но Николай кивнул.
- Взбунтовавшиеся мужики убили, ваше величество.
- Какая глупая и дикая смерть, – произнесла Александра Фёдоровна.
- Примите наши соболезнования, граф, – произнес Николай.
- Благодарю, ваше величество.
- Прошу прощения, ваше величество, у нас слишком мало времени, поэтому позвольте сразу перейти к делу, – решительно сказал Непальцев.
- Тогда присаживайтесь, господа, – Николай жестом указал на диван, а сам сел на стул, стоявший у его стола. При этом Кобылинский остался стоять.
- Ваше величество, мы прибыли сюда по поручению моего отца, князя Непальцева, который, как вы, ве-роятно, извещены, занимает в нынешнем правительстве пост министра внутренних дел, – Николай утвердитель-но кивнул. – А также по просьбе великой княгини Марии Павловны.
При упоминании этого имени Александра Фёдоровна скорчила недовольную гримасу, но промолчала.
- У Марии Павловны появилась информация, проверенная и подтвержденная моим отцом, что на вас, на вашу семью готовится покушение. 
Оба царственных супруга непроизвольно вздрогнули. Непальцев протянул Николаю письмо отца и пока тот читал, продолжал:
- К Тобольску движется отряд чекистов и отряд красногвардейцев. Который из них прибудет раньше, мы не знаем. Но есть информация, что они уже рядом. Посему, повторюсь, у нас слишком мало времени. Мы должны выехать из Тобольска сегодня же до восхода солнца. С санями и с охраной мы договорились. Евгений Степанович возглавит отряд наиболее преданных стрелков и поедет с нами.
- А дети? – взволнованно спросила Александра Фёдоровна.
- Разумеется, дети поедут с нами, – сказал Васильцов. – Но только дети, ваше величество!
- Я без Анны не поеду, – заупрямилась Александра Фёдоровна.
- Это невозможно, ваше величество! Мы не можем рисковать вашими жизнями и жизнями ваших детей. Чем больше человек поедет, тем большая вероятность привлечь к себе лишнее внимание и тем медленнее мы будем передвигаться.
- Граф прав, Аликс, – Николай положил письмо князя Непальцева-старшего на стол и посмотрел на обо-их гостей. – Однако я настаиваю на том, чтобы с нами поехал доктор Боткин. У Алексея вновь обострились бо-ли в коленях и он с трудом передвигается. Его необходимо будет лечить, а это умеет делать только Евгений Сергеевич.
Непальцев с Васильцовым снова переглянулись. Пауза несколько затянулась.
- Хорошо! – наконец ответил Непальцев-младший. – Но только один доктор.
- Что нам нужно делать сейчас? – спросил Николай.
- Во-первых, не поднимать лишнего шума, дабы не вызвать ненужного подозрения у солдат охраны. Со слов Евгения Степановича, – Непальцев посмотрел на Кобылинского, – я знаю, что многие из стрелков больше-визированы и относятся к вам вполне враждебно. Во-вторых, вы должны предупредить и подготовить детей. Наконец, вы должны взять с собой только самое необходимое, как можно меньше вещей. На всё-про всё у вас есть три часа, ваше величество. Ровно в три пятьдесят полковник Кобылинский выведет вас из дома и под охраной отобранных солдат доставит к церкви. С отцом Алексием все согласовано, он выделяет для нас сани с лошадьми.
- Вы поедете с нами, господа? – поинтересовался Николай.
- Разумеется, ваше величество, – ответил Васильцов. – Сопроводим до самой границы, а там, возможно, и далее.
- И куда мы потом направимся? – спросила Александра Фёдоровна.
- Есть два варианта: либо Дания, либо Голландия. Но главное на этом этапе, выбраться за границу Рос-сии. Посему еще раз попросим вас поторопиться.
Виктор откланялся, за ним поднялся и Николай Непальцев.
Естественно, собраться без шума при таком количестве обитателей в относительно небольшом доме было нереально. Полковник Кобылинский за голову хватался, умоляя царя с царицей угомонить прислугу и по-мощников. Николай Александрович вежливо просил всех успокоиться, а Александра Фёдоровна, закрывшись в спальной комнате с Анной Вырубовой, сначала долго плакала, затем с ее помощью стала собирать самые не-обходимые вещи: оказалось, без малого два сундука. Увидев это, Николай запротестовал:
- Аликс, нас же просили взять только самое необходимое.
- Но я так и сделала.
- Ваше величество, – вмешалась Вырубова, – государыня – женщина, не забывайте.
- И все же, Аликс, постарайся вместить все в одном сундуке, – настаивал Николай. – И самое главное – не забудь ящичек с бриллиантами.
Этот ящичек из красного дерева с бриллиантами и драгоценными камнями Романовы захватили с собой из Царского Села.
Николай Александрович тут же пошел в комнату дочерей. У тех-то как раз был полный порядок – все четверо уложили все свои вещи в один сундук. После этого он пошел готовить к отъезду сына. Поручив Выру-бовой уложить вещи в один сундук, Александра Фёдоровна пошла вслед за супругом к дочерям.
- Девочки, вы не забыли надеть нужные лифчики?
- Нет, мама, не забыли, – за всех ответила Татьяна.
Когда в мае семнадцатого царская семья не получила из Государственного казначейства положенного жалованья за «майскую треть» и стало известно об изъятии доходов Кабинета и национализации императорских резиденций, то Александра Фёдоровна со всей очевидностью осознала, что правительство на этом не остано-вится. И она предприняла шаги по укрытию семейной коллекции ювелирных изделий на случай возможных обыс-ков. Ювелирная коллекция императрицы, конечно, включала в себя ряд громоздких предметов, которые тяжело было перевозить и прятать, поэтому, прежде всего, спрятали компактные ювелирные изделия – кулоны, цепоч-ки, золотые броши с драгоценными камнями, брелоки, золотые часики... Одно только жемчужное ожерелье им-ператрицы стоило 1600 рублей – по тем временам сумма огромная. Не меньше драгоценностей было и у Нико-лая – золотые часы фирмы Павла Буре, толстые золотые цепочки, серебряные, золотые и платиновые портси-гары и портмоне, яйца Фаберже…
Когда 11 июля Керенский сообщил семье, что ей предстоит переезд в глубь России, эти ценности тща-тельно укрыли среди множества вещей, в том числе и личных, которые брали с собой Романовы. Технически это было несложно сделать, прежде всего, потому, что никому не приходило в голову устраивать личный до-смотр царской семьи и их личных вещей. Кроме этого, с собой в Тобольск семья вывозила довольно много ве-щей, упакованных в ящики. И хотя составлялись описи на каждый из ящиков, но в предотъездной суете «начин-ку» ящиков никто не проверял. Семью сопровождало 39 слуг, среди которых были, безусловно, преданные лю-ди, особенно, комнатные девушки. Конечно, следует иметь в виду, что речь идет о нескольких десятках кило-граммов ювелирных изделий. При этом слуги также везли с собой личные вещи. Разумеется, введя в курс дела дочерей, Николая с Алексеем Александра Фёдоровна в эти женские дела не посвятила. Весьма помог царице и полковник Кобылинский – с его помощью Александре Фёдоровне удалось среди множества вещей вывезти из Царского Села несколько десятков килограммов ювелирных изделий. Вывезли не только компактные ювелир-ные изделия (бусы, браслеты, броши), но и такие объемные вещи, как диадемы.
И когда в январе 1918 года порядок содержания Романовых изменили, урезав их денежное довольствие, императрица взяла в свои руки повседневные денежные дела своей большой семьи. Она лично и регулярно просматривала все денежные счета, сокращая по возможности семейные расходы. Ее главными консультантами были наставник царевича Пьер Жильяр и вторая дочь Татьяна. 13 февраля она записала в дневнике: «Просмат-ривала счета с Жиликом…. Обсуждала денежные дела с Валей [Долгоруковым]». А буквально на следующий день уже Николай отметил в своем дневнике: «14 февраля. Среда. Приходится нам значительно сократить наши расходы на продовольствие и на прислугу, так как гофмарш[альская] часть закрывается с 1 марта и, кроме того, пользование Собственными капиталами ограничено получением каждым 600 руб. в месяц. Все эти последние дни мы были заняты высчитыванием того минимума, кот[орый] позволит сводить концы с концами».
Поскольку ситуация вокруг семьи начала обостряться, то Александра Фёдоровна приняла ряд превен-тивных мер, чтобы сохранить свои ценности у надежных людей до более благополучных времен. К этому вре-мени из Царского Села в Тобольск слуги доставили оставленные в сейфах Александровского дворца ценности. В результате в начале 1918 года в Тобольске у Романовых скопилось довольно много драгоценных вещей, в их числе были даже такие малотранспортабельные предметы, как драгоценные кинжалы, шашки и сабли. Тогда же в Тобольск доставили бриллиантовые диадемы императрицы и ее дочерей. Чего это стоило слугам, перевозив-шим колоссальные ценности через пока еще охваченную анархией страну, можно только догадываться. Алек-сандра Фёдоровна подбирала слуг для сопровождения семьи в Тобольск особенно тщательно, с учетом их по-ведения по отношению к семье в период после отречения Николая II – с марта по июль 1917 года.
Проанализировав ситуацию Александра Фёдоровна приняла решение оставить часть драгоценностей у надежных людей в Тобольске. Одной из ключевых фигур, помогавшей императрице в подборе кандидатур на роль «хранителей» и в распределении драгоценностей, стал воспитатель цесаревича Алексея Пьер Жильяр. Прежде всего, определили лиц, которым было сочтено возможным доверить ценности для хранения: во-первых, это игуменья Тобольского Ивановского монастыря Дружинина; во-вторых, священник Тобольской Благовещен-ской церкви Алексий Васильев; в-третьих, начальник охраны полковник Кобылинский; в-четвертых, писарь Нико-лая II Александр Петрович Кирпичников. Были еще «мелкие держатели» ценностей, такие, как комнатная девушка императрицы Николаева. Таким образом, Александре Фёдоровне удалось через доверенных людей организо-вать несколько тайников в Тобольске и его окрестностях, где царские ценности должны были находиться до лучших времен. Но и оставшиеся драгоценности не должны были храниться на виду. Александра Фёдоровна решила зашить их в одежды (в том числе, и в интимную часть), свою и дочерей. Но, поскольку одной это было сделать довольно трудно в силу их многочисленности, она привлекла к этому наиболее умелую из всех доче-рей швею – вторую дочь Татьяну, которая в семье имела репутацию «гувернантки» и «заместительницы» матери, а также камер-фрау Тутельс.
Александра Фёдоровна приказала взять несколько лифчиков из толстого полотна, затем положили дра-гоценности в вату и эту вату покрыли двумя лифчиками, а затем эти лифчики сшили. Таким образом, драгоцен-ности были зашиты между двумя лифчиками, а сами они были с обеих сторон покрыты ватой. В двух парах лифчиков были зашиты драгоценности императрицы – бриллианты, изумруды, аметисты. Один из таких парных лифчиков весил ни много, ни мало около двух килограммов. В другом было столько же весу. Один лифчик надела на себя Татьяна, другой Александра Фёдоровна велела надеть толстушке Анастасии. Драгоценности княжон были таким же образом зашиты в двойной лифчик, который надела на себя старшая Ольга. Кроме того, они под блузки на тело надели на себя много жемчугов. Драгоценности были зашиты еще и в шляпы княжон между подкладкой и бархатом.
У княжон были верхние синие костюмы из шевиота. На этих костюмах (летних, в которых они приехали) пуговиц не было, а были кушаки и на каждом кушаке по две пуговицы. Вот эти пуговицы девушки отпороли и вместо них вшили бриллианты, обернув их сначала ватой, а потом чёрным шёлком. Кроме того, у княжон были еще серые костюмы из английского трико с черными полосками: это были осенние костюмы, которые они носи-ли и летом в плохую погоду. И там точно так же отпороли пуговицы и пришили драгоценности, тоже обернув их ватой и чёрным шёлком.
Гардероб царицы и дочерей довершали пояса, во всю длину обшитые бархатом, где вместо пуговиц бы-ли вшиты крупные бриллианты. На Александре Фёдоровне оказался целый жемчужный пояс, сделанный из не-скольких ожерелий, зашитых в полотно. На шее у каждой из девушек был портрет Распутина с текстом его мо-литвы, зашитый в ладанку.
- Ну, кажется, всё! – облегченно выдохнула царица. – Теперь, по русской традиции, присядем на дорож-ку.
В этот момент в спальню девушек вошли Николай с царевичем. Оба уже в верхних одеждах, застегнутых на все пуговицы.
- Аликс, дорогая, Евгений Степанович весь издергался. У нас осталось ровно десять минут, чтобы дойти до церкви.
- А мы уже готовы, Ники. Сейчас вот наденем шубы и шапки и можем идти.
- Ну, тогда с богом.
Николай выглянул в коридор, где его дожидался доктор Боткин.
- Евгений Сергеевич, соблаговолите, пожалуйста, сказать полковнику, чтобы прислал солдат для пере-носки вещей.
Кобылинский поцеловал на прощание жену и позвал старшего унтер-офицера. Вся прислуга и дворовые выстроились в коридоре первого этажа. У некоторых на глазах были слезы, другие просто опустили головы. Они понимали, что, скорее всего, никогда уже не увидят ни царя с царицей, ни их детей, которым отдали много лет жизни. Отдельно стояли Вырубова с Долгоруким. Проходя мимо, Николай, а вслед за ним и Алексей, пожи-мал мужчинам руки, а женщин целовал в щеку. Те вслед посылали им крестное знамение. Александра Фёдоров-на шла молча, охватывая каждого человека своим цепким взглядом. Дойдя до Вырубовой с князем Долгоруким, царь с царицей остановились.
- Ну, Валя, пусть хранит тебя господь! – произнес Николай и, обняв своего верного слугу, трижды поце-ловался с ним.
- За меня не беспокойтесь, ваше величество, я не пропаду, – ответил Долгорукий.
Трижды расцеловались и Вырубова с царицей. На сей раз обошлось без слёз – они их оставили в цари-цыной спальне. Только тяжело, натужно вздохнули и перекрестили друг дружку.
Солдаты во главе с Кобылинским и доктором Боткиным выносили вещи, шли прямо к воротам, стараясь не поднимать лишнего шума. Алексей, у которого все никак не сходила опухоль на коленях, сильно хромал и потому, едва сойдя с крыльца, его подхватил на руки Николай. Так он и шел с сыном на руках до самой церкви.
А там уже на заднем дворе их ждали отец Алексий с Надеждиной и Непальцев с Васильцовым и две тройки крепких лошадей, запряженные в сибирские кошевы – широкие и глубокие, с высоким задом, дорожные сани на длинных дрожинах без рессор, обтянутые войлоком. Солдаты умело и компактно установили сундуки с вещами по кошевам.
Едва последний солдат из тех, кого отобрал полковник Кобылинский, скрылся за церковной оградой, из ворот губернаторского дома выбежал унтер-офицер Григорий и, пробежав улицу и свернув за угол, где были солдатские конюшни, быстро запряг гнедого невысокого, сибирской породы коня и, вскочив в седло, умчался в ночь никем не замеченный, скрываемый все не прекращавшейся пургой.
- Ваши величества, прошу ко мне вместе с Алексеем Николаевичем, – предложил Виктор Непальцев. – А княжны с доктором сядут во вторую кошеву.
- Нет, граф, Евгений Сергеевич поедет вместе с нами, – решительно произнес Николай. – Вдруг Алексею срочно понадобится медицинская помощь.
- Хорошо, пусть будет так.
И тут Виктор обратил внимание, что Николай Александрович был в одной лишь шинели. Он удивленно спросил:
- Как! Вы только в этом и поедете?
- Я всегда так езжу.
- Нет, так нельзя! – запротестовал Васильцов. – Дорога очень дальняя и всякое может быть. Это же Си-бирь.
Он повертел головой и посмотрел на священника.
- Отец Алексий, нет ли у вас чего-нибудь из верхней одежды для его величества.
Отец Алексий закивал и направился было к дому, но его остановила жена, стоявшая неподалёку.
- Погоди, батюшка, я сама принесу.
Через короткое время она вернулась, неся в руках плащ.
- Вот, ваше величество, возьмите, не побрезгуйте.
- Спасибо, матушка.
Николай взял плащ и тут же положил его под сиденье.
Пока все рассаживались, настоятель с игуменьей читали молитвы, крестя кошевы и царское семейство.
- Все устроились? – крикнул Николай Непальцев и, убедившись, что так, махнул рукой. – Трогай, Виктор! Поедешь первым.
Непальцев с Васильцовым правили каждый своей кошевой. Спереди, сзади и по бокам их окружили оседлавшие коней стрелки, последним скакал полковник Кобылинский.
Кошевы со страшной быстротой помчались и скрылись за поворотом. Александра Фёдоровна едва успела посмотреть в сторону губернаторского дома. Там, на крыльце стояли три фигуры в серых костюмах и долго смотрели вдаль, потом повернулись и медленно одна за другой пошли в дом.

7.
Сибирский тракт! Самая длинная в мире сухопутная дорога, протянувшаяся от центра Государства Рос-сийского, от Москвы до самых его восточных окраин. Сколько по ней за века существования прошло людей (вольных и невольных, служивых и ссыльных, богатых и бедных, пеших и конных, в каретах и на санях). Широкая накатанная грунтовая дорога, возвышенная в середине, с канавами по обе стороны для отвода воды. В местах, где было большое следование пешеходов, устроены по внешней стороне за канавами для пешеходов валики, приподнятые над трактом, навроде тротуаров. Там же, где часто прогоняли скот, оборудована особая полоса шириной в шесть саженей. По низким и болотистым местам (а болот в тех краях немерено) дорога возвышалась в виде полотна на фашинах и сверху засыпана сухой землей. Вдоль тракта через каждую версту при почтовых станциях, селениях и мостах стояли трехметровые верстовые столбы. И если весной и осенью дорога порою становилась почти непроездной из-за распутицы, то в зимнюю пору по зимнику мчаться по ней было одно удо-вольствие.
Сибирский тракт состоял из двух ветвей: одна выходила из Южного Урала (Оренбург, Омск, Beрхне-уральск), другая шла от северо-востока России через Пермь-Екатеринбург, соединяясь около Омска в одну до-рогу, которая проходила по старому участку на Томск и далее. Еще какой-то век назад главным направлением сибирского тракта был Тобольск, но потом его значение упало, а главным городом Западной Сибири стал Омск – и именно к нему, на юг, и устремился тракт из Москвы, совершенно сгладив свой прежний северный изгиб.
В 285 верстах от Тобольска находился ближайший крупный город – Тюмень. Именно туда и направились кошевы с царской семьей. От Тюмени было два пути – железнодорожный путь в Европейскую Россию: прямой, ближайший – через Екатеринбург, и окольный, более отдаленный – через Омск.
Первые полсотни вёрст ехали бором по снежнику довольно хорошо, хотя и чувствовалось по всему, что вот-вот разыграется буря, видимо, не удовлетворившись одним лишь вчерашним вечером.
Во второй кошеве, которой правил князь Николай Непальцев, первое время большей частью молчали. Княжны пока еще не до конца осознавали всю опасность, которая им могла угрожать. Младшие сёстры добира-ли прерванные сны. Старшая, Ольга мечтала о том, как она увидится со своим женихом, принцем Румынии, в своем воображении рисуя эту встречу. Анастасия, сидевшая ближе всех к князю, не сводила глаз с Николая, на зная, как обратить на себя его внимание. Но вскоре и ее сморил сон. Ведь ночь все провели бессонную. Она прислонилась к спине Николая и вскоре забылась в тревожном сне. Николай при этом, правя лошадьми, боялся сделать лишнее резкое движение.
 Еще садясь в сани, Непальцев вдруг обнаружил, что к нему украдкой от сестёр да и от него самого при-глядывается младшая из княжон – Анастасия. Она и устроилась в санях сразу за его спиной, при этом, правда, и сама вынуждена была повернуться спиной к князю. Остальные сёстры, тесно прижавшись друг к другу, согрева-ясь таким образом, также постепенно впадали в дремоту. И лишь Николай мужественно боролся со сном.
Молчали и в первой кошеве. Николай Александрович, слегка щурясь, вглядывался в таёжную даль. Александра Фёдоровна, уткнувшись в спину Виктора Васильцова, задумалась о своем и тяжело вздыхала. У неё на душе было тяжело. Она чувствовала и часть своей вины за то, что произошло в стране, но всё никак не мог-ла понять, почему вся Россия взъелась на неё и их друга Григория. Будь он жив, возможно, и вылечил бы Алек-сея. К тому же, разве он не напророчил им их судьбу? Одно её утешало: даст бог, им удастся благополучно покинуть эту страну, так и не ставшую для нее второй родиной, и они, по крайней мере, не будут тревожиться за свою жизнь.
Алексей, устроившийся между отцом и матерью, уткнулся в плечо отца и крепок заснул. Дремал, подёр-гиваясь, и сидевший сбоку доктор Боткин, держа на коленях саквояж с медикаментами и медицинскими препара-тами.
Вдалеке, навстречу им, показалась какая-то легкая кошева об одном коне. Скакавший впереди охраны унтер-офицер пришпорил коня, несколько оторвавшись от остальных. Те же, наоборот, слегка притормозили. Натянули поводья и Васильцов с Непальцевым, вглядываясь вдаль. Полковник Кобылинский объехал обе коше-вы и также поскакал вперед. Однако в этот момент унтер-офицер махнул рукой, показывая, что можно двигаться дальше.
- Ваше величество, вы, на всякий случай, прикройте лицо, – попросил Виктор и царственные супруги по-слушно исполнили просьбу.
Когда же кошева поравнялись с ними, все облегченно вздохнули – это был ямщик из Тобольска, перево-зивший из Тюмени какого-то инженера. Инженер не без любопытства выглядывал из своих саней, пытаясь раз-глядеть, что за люди повстречались ему на пути. Но кошевы разъехались слишком быстро, чтобы успеть что-то разглядеть. Кобылинский остался впереди обоза, отправив в конец того самого унтер-офицера.
Голоса и некоторый шум на дороге разбудили чутко спавшего царевича Алексея. Он некоторое время сидел молча, с любопытством оглядываясь по сторонам и словно бы вспоминая, где он находится. Но, оконча-тельно проснувшись, успокоился.
- Куда мы едем, граф? – неожиданно спросил Алексей, которому надоело молча созерцать снежную пу-стыню.
- Пока в Тюмень, а там видно будет.
- А вы офицер? Были на фронте?
Николай улыбнулся вопросу сына.
- Нет, я юрист, Алексей Николаевич. Адвокат. А летом прошлого года, до прихода к власти большеви-ков, возглавлял Петроградскую милицию.
- Юрист? Очень интересно!
Алексей некоторое время молчал, затем глянул на отца, будто желая спросить разрешения можно ли еще задать вопрос их сопровождающему. Николай, кажется, понял немой вопрос сына и молча кивнул.
- Скажите, граф, как так получилось, что за короткое правление большевиков Россия лишилась царства Польского и великого княжества Финляндского?
- Видите ли, ваше высочество, когда к власти приходят кухарки и матросы, трудно прогнозировать их поступки. К тому же, вам, вероятно, ваш папа рассказывал, на чьи деньги вернулись в Россию Ленин и компания.
Васильцов оглянулся, посмотрел на подростка и улыбнулся. Алексей кивнул.
- Мы же достоверно не знаем, что было записано в договоре между кайзером и большевиками. Возмож-но, как раз упоминались и эти территории. Уже то хорошо, что большевики не успели таким же образом изба-виться от Малороссии, хотя переговоры о том велись довольно интенсивно.
- А нельзя ли как-то аннулировать те указы и вернуть Польшу с Финляндией под нашу корону?
Тут уже усмехнулся Николай:
- Увы, мой мальчик, корона Романовых более не сияет на российском небосклоне.
- К сожалению, добровольно никто от своей независимости не откажется, – ответил и Виктор. – А у нас в стране сейчас не та ситуация, чтобы начинать еще одну войну с поляками и финнами.
Проснулись и сестры Алексея во второй кошеве. Кошева Непальцева попала в невидимую ухабину и слегка подпрыгнула, вместе с ней дернулся и Николай. Чем окончательно разбудил по-прежнему упиравшуюся в его спину Анастасию. Анастасия же первая и заговорила.
- Скажите, князь, где вы научились так править лошадьми?
- На фронте! А до этого в имении на тройках катались.
- А у вас есть жена?
Князь обернулся и в первый момент заметил на себе скользнувший взгляд Татьяны, а затем опустил го-лову и, глянув на Анастасию сверху вниз, улыбнулся:
- У меня нет жены.
- А невеста?
- И невесты нет.
- Ка-ак! – Анастасия даже слегка отстранилась от Непальцева. – Вы такой… такой, – она никак не могла найти нужное слово, отчего сестры заулыбались, а Мария даже прыснула со смеху.
- Тебе бы, Машка, всё смеяться, – обиделась Анастасия. – А мне и в самом деле непонятно, как у такого красивого и богатого князя нет даже невесты.
- А ведь и правда, – поддержала разговор Татьяна. – Неужели вам не нравилась никакая барышня?
- Почему же не нравилась? Нравилась. И даже целых две барышни.
- Ну, и что же?
- Да так! Не складывалось у меня с ними… Или у них со мной, – хмыкнул Непальцев.
- И что? Вы с ними даже ни разу не поцеловались? – продолжала допытываться Анастасия.
- Ни разу! – повернув голову назад, рассмеялся князь.
- Много ли мы уже проехали, Николай Андреевич? – желая сменить тему разговора, спросила Татьяна.
- Вёрст десять, я думаю. Нам надо торопиться, а то как бы буран нас не застал прежде, чем мы доедем до ближайшей деревни.
А до ближайшей деревни было еще примерно столько же. Тем временем свинцовые тучи опускались все ниже под своей тяжестью, ветер усиливался. И, не дав путникам добраться до леса, метель-таки началась. Все женщины укутались в свои шубы. Пригодился и плащ, который предусмотрительно настоял взять с собой Вик-тор Васильцов. Александра Фёдоровна вытащила его из-под сиденья и накрыла им мужа с сыном. При этом Алексей поморщился от боли – из-за изменения погоды, снова заныла его нога.  Вскоре путников прикрыли со-бою вековые сосны, дышать стало легче, видимость улучшилась.
Сделали короткую остановку, прогулялись по лесу, разминая ноги и руки. Затем продолжили путь. Но, выехав из бора, вскоре потеряли дорогу, лошади встали. Искать же дорогу в бурю и метель бесцельно и опас-но для жизни. Тем не менее, Кобылинский отправил трех солдат на поиск. Привязав к одному концу вожжей взя-тую на всякий случай веревку, солдаты обошли вокруг упряжки и случайно наткнулись на что-то твердое, при-няли это за дорогу и снова поехали, но вскоре убедились, что это была не дорога, а все просто кружатся на одном месте.
- Придется заночевать в степи, в снегу, – разводя руки в стороны от бессилия, произнес полковник.
- Не беспокойтесь, Евгений Степанович! Это всё же лучше, чем окончательно заблудиться и замерзнуть, – успокоил его Николай Александрович.
Ободренный царем, полковник скомандовал:
- Распрячь лошадей! Привязать их с подветренной стороны к кошевам.
Солдаты послушно исполнили приказ, затем из задников кошев достали мешки с сеном и овсом, смеша-ли их и стали по очереди кормить лошадей. А в это время вторая часть солдат с другой стороны кошев раз-гребла снег, постелила меховые одеяла и все, в чем были, залегли. Кобылинский выставил охрану, определил порядок смены и тоже присоединился к путникам. Вскоре всех замело снегом и стало гораздо теплее.
Буря стихла только к следующему утру. Всех разбудил собачий лай. Оказалось, что они находились на задворках деревни Становой.

8.
Отогревшись и спокойно позавтракав в деревне (крестьянская пшенная каша на молоке, приправленная солидным куском хлебного каравая, показались Николаю Александровичу, княжнам и царевичу особенно вкус-ными, Александра Фёдоровна съела кашу просто потому, что была голодна – она не привыкла к крестьянской пище), наши путники всё в том же порядке продолжили путь.  О расслабленности не было и речи, просто вче-рашние быстрая езда, пурга и ночёвка практически в чистом поле, несколько ослабили внимание полковника Кобылинского и стрелков, не подозревавших никаких неожиданных неприятностей. Однако же они случились, когда до Тюмени оставалось немногим менее ста вёрст.
- Господин полковник, разрешите доложить, – подскакал к ехавшему сзади процессии Кобылинскому один из солдат.
- Докладывайте!
- Во-он там, слева, мне кажется, какой-то конный отряд.
Кобылинский посмотрел в ту сторону и вздрогнул, приподнялся в стременах и поднёс к глазам бинокль. Расстояние было довольно большим, но Кобылинский и в самом деле различил большую группу всадников.
- Кажется, начинается весёлая жизнь. Отряд, внимание! – скомандовал Кобылинский и, пока стрелки пе-рестраивались, сам подъехал к Непальцеву.
- Николай Андреевич, кажется, на горизонте имеем неприятности, – Кобылинский склонился к Непальце-ву как можно ниже, дабы заранее понапрасну не тревожить княжон, и протянул Николаю бинокль.
Но сидевшая близко от князя Анастасия услышала предостережение и в то время, когда Непальцев, при-поднявшись, всматривался в бинокль, спросила Кобылинского:
- Евгений Степанович, что вы имеете в виду под неприятностями? Нас что, преследуют?
- Кажется, и в самом деле по нашу душу. Оповестите Виктора и приготовьтесь к обороне. А мы все-таки попытаемся уйти. Скорее всего, это один из тех отрядов, которые большевики выслали в Тобольск, – Непальцев вернул бинокль Кобылинскому и снова сел, вожжами подгоняя лошадей.
Продолжая тревожно вглядываться в приближающийся отряд, Николай, наконец, ответил на вопрос Анастасии:
- Увы, Анастасия Николаевна! Видимо, скоро нам всем станет жарко.
Кобылинский поскакал догонять первую кошеву, а Николай в это время оглянулся назад, за пару секунд пробежав взглядом по вмиг напрягшимся лицам княжон.
- А вас, барышни, я попрошу соблюдать полное, даже полнейшее спокойствие.
- Граф, за нами, кажется, погоня! – Кобылинский здесь уже не стал наушничать, показав рукой, в каком направлении стоит смотреть.
Туда одновременно посмотрели Виктор с Николаем Александровичем. Александра Фёдоровна вся внут-ренне напряглась, а Алексей, казалось, даже обрадовался: как же, возможно, будет стрельба, погоня. Это хоть какая-то отдушина во время этой нудной дороги. Полковник Кобылинский вернулся к солдатам, отдавая им при-каз подготовиться к возможной атаке, а Виктор Васильцов покосился на доктора Боткина.
- Доктор, прошу прощения, вы умеете править лошадьми?
- Признаться, ни разу не пробовал, – явно испугался Боткин. – А что случилось?
- Нас преследует отряд красногвардейцев, мне, возможно, придется поупражняться в стрельбе, но, пра-вя лошадьми, это будет не совсем удобно.
- Не беспокойтесь, граф, мне это доставит только лишнее удовольствие, – вдруг отозвался Николай Александрович.
- Спасибо, ваше величество. Главное, коренника направляйте, пристяжные никуда от него не денутся.
Несмотря на то, что беглецы погнали лошадей во всю прыть, неизвестный отряд скакал явно быстрее. Их уже можно было разглядеть безо всякого бинокля. Было видно, как они взяли оружие наизготовку.
- Приготовиться к обороне! – командовал Кобылинский. – Впереди лес! Главное, успеть. Конюхов, возь-ми троих и попытайся их обрезать.
- Есть! – кивнул унтер-офицер.
И четверо всадников тут же отделились от основной группы и поскакали в сторону леса.
- Барышни, мне нужна будет ваша помощь, – подгоняя лошадей, Непальцев повернул голову назад. – Кого-нибудь я попрошу взять вожжи, когда я скажу.
- Давайте я! – с готовностью выпалила Анастасия.
Непальцев хотел было осадить ее, но не успел, первой это сделала Татьяна.
- Остынь, Настя. Я думаю, Маша с этим справится гораздо лучше.
 Анастасия обиженно надула губы, а Мария согласно кивнула головой.
Между тем, преследователи всё приближались. Во главе отряда скакал Василий Разин. Это и в самом деле был отряд чекистов, отправленный Дзержинским в Тобольск за царской семьей. Чекисты опоздали всего на полдня. Об этом Разину сообщил тот самый унтер-офицер охраны Григорий. Именно на перехват чекистского отряда, чтобы предупредить его, и поскакал он, едва царское семейство скрылось на церковном дворе. Догнать же беглецов разинцам помог буран, задержавший их на ночь в лесу.
Разин гнал своих вперед, предчувствуя конец погони.
- Возьмем их тёпленькими! – кричал он, радуясь. – Куда они денутся в своих санях?
Не удержавшись, он выхватил из кобуры наган и выстрелил наугад вперед. Пуля улетела в неизвест-ность.
Лошади стали уставать, изо рта вместе с паром разбрызгивались по сторонам клоки белой пены. Корен-ник уже не так чётко рысил, а галоп пристяжных стал более медленным. «Не сможем оторваться! – пронеслось в голове у Непальцева. – Придется принимать бой. Что там у Кобылинского?» Николай вертел головой, разыс-кивая полковника, но, увидев, как тот командовал своими бойцами, кольцом окружившими обое саней, немного успокоился.
- Мария Николаевна, прошу вас занять мое место, а вас, Анастасия Николаевна переместиться на ее ме-сто.
Девушки послушно выполнили приказание князя. Непальцев несколько минут сидел на облучке вместе с Марией, помогая ей справиться с управлением лошадьми. Наконец, кивнул:
- Вот так, хорошо!
В это время началась стрельба с обеих сторон. Непальцев глянул вперед на Виктора. Тот уже также пе-реместился с облучка на переднее сиденье, передав бразды правления Николаю Александровичу. Заняв место Анастасии, Непальцев достал револьвер, прокрутил магазин, проверяя наличие патронов, снял с предохрани-теля. Однако, стало понятно, что уйти от преследования они не смогут. Ни слова не говоря, он перехватил од-ной рукой вожжи у Марии и, резко потянув их на себя, поднял стременного на дыбы.
- Барышни, как хотите, но вам придется каким-то образом лечь на дно саней и постараться не шевелить-ся, – сделав очередной выстрел, прокричал он.
Княжнам ничего не оставалось, как крепко обняться и пригнуться.
Между тем, бой разгорался. Кобылинский также приказал стрелкам спешиться и, укрываясь за лошадь-ми, принять круговую оборону. Но один из стрелков спешиться не успел – сраженный пулей, он упал с лошади. Впрочем, менее искусные в стрельбе чекисты понесли уже гораздо больше потерь, но их отряд был многочис-леннее, они рассредоточились, пытаясь окружить обоз. При этом, первая кошева не сбавляла ход. Александра Фёдоровна с доктором вжали голову в плечи, покрываясь мелкой дрожью страха. И только царевич Алексей вертел головой, пытаясь привстать, чтобы получше рассмотреть ситуацию. Васильцов вынужден был рукой осадить его за плечо. Когда же Алексей снова хотел высунуться, Виктор даже вынужден был прикрикнуть на него:
- Алексей Николаевич, я вас попрошу не высовываться!
Александра Фёдоровна обняла сына, прижимая к себе. Николай Александрович оглянулся и погрозил ему пальцем. Царь правил довольно умело и его кошева быстро отрывалась от погони.
В этот момент со стороны леса, практически зайдя в тыл разинцам, выскочила четверка стрелков во главе со старшим унтером, которых Кобылинский своевременно отправил в обход. Этот манёвр внес сумятицу в ряды чекистов, некоторые из них остановились и тут же были сражены стрелками. Николай Непальцев даже приподнялся, дабы разглядеть, что там происходит. И в этот момент шальная пуля, пущенная кем-то из чеки-стов, взвизгнула совсем рядом и прошила левое предплечье князя. Непальцев только ойкнул и на секунду при-сел. Но жар боя был настолько силён, что он тут же забыл про свою рану и уже в следующий миг целился в очередного преследователя, подобравшегося ближе всех к их кошеве.
Между тем, добравшись до леса, Николай Александрович осадил коней. Те тут же зафыркали и запря-дали ушами. Виктор спрыгнул на землю и, прячась за деревом, наблюдал, что происходило сзади них. Незамет-но подошел и Николай Александрович, укрывшись за соседним деревом.
- Вам бы, наверное, сейчас хотелось быть там, граф? – поинтересовался царь.
- Учитывая численное превосходство красных, безусловно, – Васильцов вытащил из кармана револьвер на всякий случай.
- Я верю своим стрелкам, Виктор Александрович. Они нас не подведут.
- Мне тоже в это хочется верить, ваше величество, – не отрывая взгляда от поля боя, ответил Василь-цов.
Впрочем, бой продлился недолго. Одному из стрелков удалось вышибить из седла командира, осталь-ные, потеряв немало своих товарищей, резонно решили отступить, развернув лошадей и поскакав прочь.
- Ура-а! – сопровождали отступавших крики стрелков.
А потом наступила тишина. Мертвая тишина, какая бывает лишь после оглушительного шума. Всем пока-залось, что она длилась очень долго. И первыми прервали ее вороны, почувствовавшие мертвячину и закар-кавшие в вышине, призывая на пир своих сородичей.
Унтер-офицер со своими напарниками подскакал к Кобылинскому. Тот поднялся и, пряча пистолет в ко-буру, поблагодарил солдат:
- Благодарю за службу, стрелки!
- Рады стараться, ваше превосходительство.
Поднялись и остальные стрелки, похлопав кто по крупу, кто по холкам своих лошадей, заставляя и их подниматься. Николай Непальцев, не пряча свой револьвер, спрыгнул на землю и направился к поверженным преследователям.
- Вы бы все-таки не рисковали так, Николай Андреевич! – крикнул вслед ему Кобылинский, пытаясь его догнать. – Не уверен, что там все мертвы.
- Стрелки, за мной! – скомандовал Непальцев и солдаты послушно последовали за ним и за полковником Кобылинским.
Самая младшая и самая любопытная из княжон, Анастасия соскочила с саней и побежала за солдатами.
- Настя, вернись! – закричала Ольга, но та сделала вид, что не услышала окрик старшей сестры.
Поняв, что бой закончен, Васильцов с Николаем вернулись к саням и, развернув коней, поскакали назад.
А Николай Непальцев тем временем дошел до первых рядов погибших чекистов.
- О, гляди-ка! Да это же наш Григорий! – один из стрелков ткнул ногой труп того самого унтера.
- Я никогда ему не доверял, видать, не зря, – сплуюнул унтер-офицер Конюхов. – Продался красным.
Непальцев с Кобылинским неспешно обходили поле, пытаясь сосчитать убитых. Их было не так много – около десятка. И вдруг Николай остановился. Ему показалось знакомым лицо убитого. Впрочем, убитого ли? Почувствовав на себе взгляд, раненый с трудом размежил глаза и застонал, зажимая руками простреленную грудь.
- Ба-а! Кого я вижу! Знакомые всё лица и в этой глуши.
Непальцев узнал его – это был Василий Разин. Впрочем, и Разин узнал Непальцева.
- Пристрели меня, – произнёс запекшимися губами чекист.
- Нет уж, дудки! Я бы это сделал с удовольствием там, на фронте, когда ты агитировал моих солдат против войны. А теперь ты должен жить, ибо я не желаю, чтобы моя родная сестра растила не только незакон-норожденного ребенка, но еще и сироту. С нами едет доктор, он тебя осмотрит, промоет рану, и солдаты отве-зут тебя в ближайший госпиталь. А когда вылечишься, поезжай в деревню Восьму Каширского уезда Москов-ской губернии. И если ты не женишься на Машеньке, я тебя везде найду. И благословлю по полной. Ты меня по-нял, Разин?
Ответа Николай не услышал, но по дернувшимся мускулам на лице Разина понял, что тот его услышал.
В этот момент подъехала и кошева Васильцова. Непальцев направился к ней и сразу же обратился к Боткину.
- Доктор, я вас попрошу осмотреть во-он того раненого. Я хочу знать, есть у него шанс выжить или нет?
- Да, да, сей минут, князь.
Боткин взял свой саквояж и мелкими, но быстрыми шажками направился к Разину. В это время Алек-сандра Фёдоровна подошла к кошеве с дочерьми.
- Все живы? – спросила она.
- Всё в порядке, maman, – за всех ответила Татьяна.
- А где Анастасия?
- Да вон она, – кивнула в сторону сестры Ольга.
Виктор подошел к Непальцеву и негромко спросил:
- Там кто?
Николай понял вопрос правильно.
- Ни за что не догадаешься! Наш с тобой общий друг Разин.
- Тьфу, гнида! И ты его не пристрелил?
- Ты знаешь, что Машенька от него беременна?
Васильцов молча посмотрел на Непальцева, но ничего не ответил, лишь на его скулах заходили желваки гнева.
   К Кобылинскому подошел Николай Александрович, протянул ему руку.
- Поздравляю, Евгений Степанович! Быстро вы с ними справились.
- Благодарствую, ваше величество.
- Каковы жертвы?
- С нашей стороны один убит и трое раненых, еще три лошади подбиты. С их стороны около десятка по-гибших, один тяжело ранен. Впрочем, сколько раненых ускакало прочь, мы знать не можем.
Николай Александрович прошелся перед выстроившимися в шеренгу солдатами, перед каждым делал крохотную паузу и заглядывал в глаза. Не все они выглядели образцово, но все были довольны.
- Благодарю за службу, стрелки, – по-прежнему, будто он все ещё император, приветствовал их Нико-лай.
И стрелки, словно так же вернувшиеся в прежнюю Россию, дружно ответили:
- Рады стараться, ваше величество!
Прибежала назад, к сёстрам, улыбающаяся Анастасия, но, увидев возле своих саней мать, остановилась в нескольких шагах.
- Вы в порядке, maman? – спросила она.
- Вполне! А вот тебе, Анастасия, не следовало так собою рисковать. Что, если бы там затаился кто-нибудь живой и выстрелил бы в тебя?
- Простите, maman. Не смогла удержаться.
Александра Фёдоровна вздохнула, затем улыбнулась и, вытащив ладонь из меховой муфты, погладила дочь по щеке. Анастасия забралась в сани и тут же изобразила в лицах подслушанный разговор между Разиным и князем Непальцевым:
- Пристрели меня, – хрипел раненый.
- Нет уж, дудки! – ответил князь. – Будешь жить теперь и мучиться!
Сёстры прыснули со смеху, снова улыбнулась и Александра Фёдоровна, после чего пошла к своим са-ням, рядом с которыми стоял Алексей и счастливо улыбался.
Вернулся доктор Боткин, подошел к Непальцеву с Васильцовым.
- Что скажете, Евгений Сергеевич? Жить будет? Мне нужно, чтобы он выжил.
- Видите ли, Николай Андреевич, у него прострелено правое лёгкое, пуля застряла у самого выхода. Если слишком не затягивать, а прооперировать раненого, вытащив пулю, жизни его ничто угрожать не должно. А пока я промыл рану, дезинфекцировал ее и перевязал. Всё, что мог в полевых условиях, – отвёл в сторону левую, свободную от саквояжа руку доктор.
- Спасибо и на том. Евгений Степанович, – Непальцев теперь уже обратился к Кобылинскому. – Потруди-тесь, будьте добры, доставить этого человека в ближайший фельдшерский пункт, больницу или госпиталь. И, естественно, вместе с ним наших раненых стрелков.
- Не волнуйтесь, Николай Андреевич. Судя по карте, в шести верстах отсюда есть большое село. Там же должен быть и фельдшер. Конюхов, ко мне!
Кобылинский приказал Конюхову посадить Разина и других раненых на коней, взять с собой для охраны еще пару человек и отправиться на поиски либо фельдшерского пункта, либо больницы. Когда небольшой от-ряд всадников, возглавляемый старшим унтер-офицером Конюховым, отправился на поиски больницы, Николай Непальцев произнес:
- А теперь, дамы и господа, соблаговолите занять свои места. Не будем более задерживаться. Нас ждет Тюмень.
Все послушно стали рассаживаться каждый в свою кошеву или на своего коня. Однако, когда Непальцев, взяв в руки вожжи, сделал резкое движение, напомнило о себе простреленное предплечье. В глазах Непальцева потемнело, он вдруг побледнел и, на пару секунд потеряв сознание, навалился на снова сидевшую за его спи-ной Анастасию. Та ойкнула от неожиданности.
- Что с вами, Николай Андреевич? – вскочила Татьяна.
- Мне кажется, он ранен, – высказала предположение Ольга.
Татьяна глянула вперед – первая кошева, в которой находился доктор, уже была далеко впереди. Тро-нулись и стрелки. И тогда Татьяна приняла решение.   
- Машка, давай к лошадям! А вы помогите мне положить князя.
Сёстры послушно выполнили её просьбу. Анастасия, придерживая князя за спину, помогла старшим сёстрам уложить князя на пол саней. При этом всем трём пришлось поджать ноги. Татьяна расстегнула шинель Непальцева и сразу стало понятно, куда он был ранен – крупное бурое пятно проступило даже через френч.
- Да он ранен! – воскликнула Анастасия.
- Да, и возможно потерял немало крови, – Татьяна осторожно стала расстёгивать френч и разорвала рубашку, добираясь до раны.
- Надо бы Евгению Сергеевичу сообщить, – произнесла Ольга.
- Для начала его нужно догнать, – Татьяна осматривала рану, затем достала из кармана кофты бело-снежный платок и стала аккуратно и осторожно протирать им вокруг раны.
- Эй, кто-нибудь! – вдруг выкрикнула Мария.
На ее окрик откликнулся ближайший стрелок, тут же приблизившийся к кошеве.
- Догоните первые сани, скажите, что у нас ранен князь, срочно нужен доктор.
- Слушаюсь, – кивнул стрелок и, пришпорив коня, помчался вперед.   
В это время Непальцев пришел в себя, открыл глаза и увидел над собой три пары девичьих испуганных глаз. Потом почувствовал, как над ним хлопочет Татьяна. Попытался изобразить на лице улыбку.
- Какие у вас нежные и ласковые руки, – зашептал он. – И у вас хорошо получается.
- Помолчите, Николай Андреевич, – слегка зардевшись, ответила Татьяна. – Вам нужно экономить силы, вы потеряли много крови. А получается просто потому, что мы все в начале войны прошли курсы сестёр мило-сердия.
Ее платок весь побагровел от крови. Она выбросила его на дорогу и тут же, слегка склонившись, при-подняла подол верхней шевиотовой юбки, и резким движением надорвала подол исподней. Ей помогала Ольга.
- Возьми вот еще и мой, – подала она Татьяне свой платок.
- Надо бы чем-то остановить кровь. Боюсь, мне без подручных средств это не удастся.
- Стрелок догнал родительские сани, Виктор Александрович остановился, – кричала Мария. – Мы сейчас догоним их, вон уже доктор с графом бегут к нам.
Лишь спустя полчаса смогли продолжить путь. Непальцеву стало легче, но доктор не разрешил ему править лошадьми – дабы не тревожить рану. Решили так, Виктор пересел на вторые сани, Ольга перешла в пе-редние, а править лошадьми там снова стал Николай Александрович. Так и добрались, наконец, до Тюмени.

9.
В Тюмени Николай Непальцев связался по телеграфу с отцом, сообщил: «Мы уже в Тюмени. Было напа-дение, отбились. Садимся в поезд до Екатеринбурга. Кобылинского с отрядом отпускаем». Князь Непальцев-старший ответил: «Удачи! Свяжемся по маршруту».
Дальше держать при себе отряд стрелков было и в самом деле бессмысленно. Все-таки железная доро-га – это не лес со степью, здесь уже наведён порядок и можно быть спокойным, что никаких нападений не будет. Прощание было тёплым и долгим. Царская семья за более чем полгода не только привыкла к полковнику Кобы-линскому, но и даже практически сроднилась с ним и его супругой. Особенно тяжело было расставаться с ним Николаю Александровичу, питавшему к Кобылинскому весьма дружеские чувства.
Пока прощались, Непальцев договаривался с начальником станции о выделении отдельного вагона. С рекомендациями, подписанными министром внутренних дел, это было сделать несложно.
Николая Александровича и Александру Фёдоровну поселили каждого в отдельное купе. Между ними оказались Алексей с доктором Боткиным. Затем два купе заняли сёстры – Ольга с Татьяной и Мария с Анаста-сией. В последнем купе остановились Непальцев с Васильцовым.
Когда поезд тронулся, в купе с друзьями заглянул доктор Боткин. В более-менее спокойной обстановке он еще раз осмотрел рану Николая, смазал с обеих сторон заживляющей мазью, сделал укол морфия и, скла-дывая инструменты и медикаменты в свой саквояж, успокаивающе произнес:
- Рана сквозная, Николай Андреевич, затянется быстро. Главное, не делайте резких движений.
- Поверите ли, доктор, на войне не получил ни одной даже царапины, а тут… такое.
- Се ля ви, как сказали бы французы, – улыбнулся Боткин. – Засим разрешите откланяться. Мне еще наследнику массаж нужно сделать.
- Не переживай, Николя. Мужчину шрамы украшают, – хлопнул друга ладонью по коленям Виктор Ва-сильцов.
На полпути между Тюменью и Екатеринбургом, в 180 верстах от последнего, поезд остановился в уезд-ном городке Камышлов. Городок на Камышловке был некогда острогом, защищавшим владения Демидовых от набегов сибирских татар. Поезд здесь стоял около часа и Николай Непальцев, еще в Тюмени договорившийся с отцом о выходе на связь из Камышлова, отправился к начальнику станции, попросив того соединиться со сто-лицей. И новость, которую ему сообщил князь Андрей Михайлович, шокировала Николая.
- Екатеринбург вас не пропустит, там Советы возглавили большевики, получившие распоряжение Сверд-лова задержать царский поезд. Вновь назначенный комиссар правительства туда еще не добрался.
Николай еще раз перечитал сообщение на телеграфной ленте. Ничего себе! Он-то думал, что всё самое страшное уже позади. А ещё предполагал, что у Авксентьева было достаточно времени, чтобы навести в стране порядок. Непальцев в задумчивости некоторое время стоял, почесывая кадык, затем свернул телеграфную лен-ту в маленький рулончик, засунул его в карман шинели и поднял глаза на начальника станции. Тот был явно не в своей тарелке, увидев в своем кабинете на забытой богом станции личного доверенного министра внутренних дел страны. Лоб его и виски даже покрылись испариной. И пока Непальцев молча думал, начальник станции до-стал из кармана служебного кителя большой серого цвета носовой платок и стал вытирать им лицо.
- Господин начальник, мне нужен паровоз, – наконец произнес Непальцев.
- С превеликим бы удовольствием-с, но у меня нет лишнего паровоза, – неожиданно ответствовал тот, пряча платок в карман.
- Вы что, не поняли? Я выполняю задание особой государственной важности, вы меня сами соединяли с министром внутренних дел. И если я говорю, что мне нужен паровоз, значит, он мне действительно нужен, – в голосе Непальцева зазвенели стальные нотки.
- Нет у меня паровоза, мил человек-с, – начальник станции снова полез за платком. – Вы же видите, у меня станция маленькая, даже железнодорожных мастерских нет. И паровозов лишних не бывает-с в Камышло-ве.
- Тогда отцепляй паровоз от состава вместе с нашим литерным вагоном, да поживее! – положил свою ладонь на стол начальника Непальцев.
- Да как же я это сделаю-с, господин хороший? Что я скажу пассажирам в остальных вагонах? – началь-ник покрывался уже не только испариной, его лицо пошло красными пятнами, руки задрожали.
- Скажете, что паровоз сломался и им придется ждать следующего… Впрочем, меня это мало волнует.
- А где же я возьму следующий, помилуйте?
- Сообщи в Екатеринбург, или в Тюмень. Пусть вышлют. А нам недосуг здесь задерживаться.
Видя прежнюю нерешительность начальника станции, Непальцев расстегнул шинель и вытащил из кобу-ры револьвер.
- Или я не очень убедительно вас прошу?
- Нет-с, нет-с! – залопотал начальник станции. – Весьма и весьма убедительно. Сей минут дам указание.
Он выскочил из кабинета, как ошпаренный, зовя механика. Непальцев вышел следом и, убедившись, что начальник станции таки начал выполнять его просьбу, вернулся в вагон.
- Какие-то проблемы, Николя? – встретил его в тамбуре Виктор.
- И весьма неприятные. В Екатеринбург нас не пустят. Точнее, из него не выпустят. Там большевики за-правляют в Совете и им дана команда Свердловым задержать наш поезд.
- Час от часу не легче! – стукнул кулаком по стене тамбура Васильцов. – Слушай, Николя, ты мне мо-жешь объяснить, в чем смысл охоты большевиков на бывшего царя?
- Думаю, это просто месть за убийство Ульянова-Ленина.
- Но ведь не Николай Второй его же убил.
Непальцев пожал плечами.
- Видимо, символ пролетарской диктатуры хотят поменять на символ самодержавия. Или что-то в этом роде.
В это время паровоз загудел, выпустил пар, железнодороджники отцепили их вагон от остального со-става под любопытные взгляды пассажиров, пока еще не понимавших, что им придется задержаться на этой ма-ленькой станции на неопределенное время.
 - И что ты предпринял? – продолжал свои вопросы Васильцов.
- Будем выполнять наш план Б. Мы возвращаемся назад, в Тюмень, оттуда в Омск и в Китай. Да, путь удлиняется, зато так гораздо спокойнее.
- В таком случае, Николя, я провожу вас лишь до китайской границы.
- Что так?
- Не могу я так долго оставаться в неведении о состоянии матери. Кабы я знал, что с ней, мне было бы легче.
- Я тебя понимаю, Виктор. Что же, ты вправе поступать, как знаешь. Надеюсь, Китай мы пересечем без приключений.
Паровоз оттащил их литерный вагон на отдельный путь, стрелочник перевел стрелки, кондуктор дал свисток, машинист паровоза дважды загудел и под команду начальника станции: «Пошёл!» – тронулись в обрат-ный путь. Начальник стоял на перроне и держал правую ладонь у козырька своей фуражки.
Лишь когда вагон тронулся Непальцев с Васильцовым, вернулись из тамбура в вагон. Их сразу же встретил обеспокоенный неизвестностью Николай Александрович.
- Господа, объясните мне, пожалуйста, что происходит, и куда мы едем?
На них смотрели шестнадцать пар глаз, тотчас же отвернувшихся от окон, в которые они смотрели сквозь занавески. Непальцев еще в Тюмени попросил всё семейство не только не выходить из вагона на станци-ях, но, по возможности, даже не выглядывать в окна, во избежание неприятностей. И Романовы послушно вы-полняли эту просьбу, но сейчас они были удивлены и обеспокены непонятными им передвижениями вагона по станции.
- Не волнуйтесь, дамы и господа! Всё в порядке. Просто в Екатеринбурге не совсем спокойно и я принял решение добираться через Тюмень в Омск.
- Что, неужто всё так серьёзно? – уточнил Николай.
- Бережёного бог бережёт! – ответил Виктор Васильцов.
Камышлов остался позади. Паровоз, не обремененный большим количеством вагонов, мчал довольно быстро, а поскольку на всех станциях состав из одного вагона теперь числился как литерный, то ему везде сра-зу давали зелёный свет.
Поезд отсчитывал вёрсты и полустанки. Машинист паровоза периодически тревожными гудками преры-вал тишину и сумрак ночной тайги. Княжны, царевич с доктором и Александра Фёдоровна, закрывшись каждый в своем купе, по всей вероятности заснули крепким, после стольких потрясений, сном. Пытался заснуть и Николай Александрович, вертелся с боку на бок. Однако невесёлые думы громоздились одна над другой в его голове, отгоняя всяческий сон. Наконец, он не выдержал, поднялся, надел брюки и, не застёгивая, накинул на сорочку китель, взял со стола золотой портсигар, прикурил. После этого вышел в коридор, открыл фрамугу окна напротив своего купе и, близоруко щурясь, стал всматриваться в даль.
Непальцев с Васильцовым только что завершили очередную партию в покер, убрали карты со стола и собрались было ложиться, как почувствовали, что в открытую дверь их купе потянуло свежим, прохладным воз-духом. Виктор высунул голову в коридор и, заметив стоявшего у раскрытого окна Николая Александровича, негромко сказал своему товарищу:
- Царь бодрствует.
- Ему, наверное, сейчас тяжелее всех, – вздохнул Николай. 
- Ещё бы, бывшему государю приходится в свой собственной стране хорониться, аки татю, – улыбнулся Васильцов.
 - Пойдем, разделим его одиночество? – предложил Непальцев.
Васильцов кивнул и оба друга тут же вышли в коридор. Услышав шаги, Николай Александрович повернул-ся в их сторону и приветливо кивнул.
- Вам тоже не спится, господа?
- Получается, что так, – ответил Непальцев.
Выпустив изо рта очередную порцию дыма, Николай вытащил из кармана кителя портсигар, раскрыл его и предложил спутникам.
- Прошу, господа!
- Благодарствую, не курю, – сказал Непальцев.
А Виктор потянулся к портсигару, взял папиросу, нащупал у себя в кармане спички, прикурил, благодарственно кивнув царю.
- Вот еду и диву даюсь, какова же и в самом деле огромна, но неухожена матушка наша Россия, – заговорил Николай. – В том, вероятно, и наша вина немалая, государей всероссийских. Однако же, поймите и вы меня, господа: невозможно ведь уследить за всем в такой стране, а служивые у нас, увы, как правило, ворова-тые. А где взять иных? Вот вроде бы и хороший человек был, и радел за свою губернию, город, уезд, а дорвётся до власти – и всё, покатился по наклонной. Редко кому удавалось удерживаться от получения мзды. Так они надолго и не задерживались на своём посту. Съедали их завистники… Это я только недавно понял, отрекшись от короны.
Николай замолчал, сделав еще пару затяжек, выбросил окурок в окно.
- Прохладно, однако, становится. Сибирь, как-никак, – улыбнулся Николай. – Ежели есть желание продолжить беседу, милости прошу ко мне в купе.
Романов, а вслед за ним и Непальцев вернулись в купе. Васильцов, затянувшись в последний раз, также выбросил окурок и, закрыв окно, присоединился к двум Николаям.
- А еще знаете, что мне вдруг пришло в голову, господа? – продолжил разговор царь. – У нас, Романо-вых, есть некие интересные, и, если хотите, трагические параллели. Началась наша династия с царствования Михаила и закончилась на Михаиле, – Николай Александрович вздохнул и чуть помолчал. – Впрочем, брат Ми-ша, по сути, стал императором всероссийским лишь номинально. Думаю, за те пару дней он и на троне нашем посидеть не успел… Что вы на это скажете, господа?
- Знаете, ваше величество, сейчас, я думаю, вы уже можете мои возражения выслушать спокойно, – Васильцов посмотрел в упор на Николая, а тот, выдержав взгляд, вполне доброжелательно кивнул.
- Я для этого и вызвал вас на разговор.
- Россия – страна патриархальная, привыкшая к строгости и твердой руке. К хозяину. А вы, ваше величе-ство, в одночасье лишили империю хозяина, отрёкшись от престола не только сами, но и от имени вашего сына. В пользу брата, да. Но таким образом была утрачена, пусть ненадолго, легитимность пребывания на троне ва-шей династии. Страна оказалась в столбняке. Начался хаос, неразбериха…
- Постой, Виктор,  – перебил друга Непальцев. – Но именно начавшийся хаос революции и привел царя к отречению.
- Не совсем с тобой согласен, Николя. То есть, да! Революция заставила его величество отречься, но нельзя было лишать престола заодно и законного престолонаследника. В таком случае можно было бы навести в стране порядок гораздо быстрее и без лишнего кровопролития. Потому что в стране оставался бы хозяин. А так пришлось искать нового, поскольку князь Львов был слишком мягок и нерешителен, а более жёсткий, но самовлюбленный Керенский явно не тянул на роль полновластного хозяина. Отсюда и мятеж Корнилова, отсюда и переворот большевиков.
- К сожалению, у Лавра Георгиевича не получилось то, что вышло у большевиков, – резюмировал Непа-льцев.
- Но каков же был выход, граф? – поинтересовался Николай Александрович.
- А его вам предлагали и Родзянко, и Шульгин, ваше величество. Восшествие на престол Алексея Нико-лаевича при регентстве великого князя Михаила Александровича до совершеннолетия императора. Такая пере-дача власти была бы вполне приемлема и легитимна.
- Но вы же знаете, что Алёша слаб здоровьем. И я не мог им рисковать в такое переломное и трагичес-кое время. Для меня сын, семья дороже власти.
- Зато ни вы, ни мы не имели бы сейчас тех неприятностей, которые имеем.
Некоторое время был слышен лишь стук колёс. Собеседники молчали. Пока снова не заговорил бывший царь.
- Знаете, господа, всё, что происходит на земле, изначально заложено всевышним и от предначертанной им судьбы никуда не денешься. Я вот в начале разговора нашего упомянул о трагических параллелях, вот вам продолжение. Хотя, как вы знаете, наше имя, Николай,  с греческого означает победитель, на самом деле для Государства Российского оба Николая, и ваш покорный слуга, и мой пращур Николай Павлович принесли боль-ше вреда, нежели пользы, да и крови при нашем правлении было пролито немало. Да, да, я не шучу, а говорю осмысленную уже в Тобольске горькую истину, – заметив удивленные взгляды собеседников, кивнул царь. – Судите сами: в России свершались революции (я говорю о революциях, а не о переворотах, вы понимаете) лишь при двух императорах: Николае Павловиче и вашем покорном слуге, тоже Николае. Тогда, правда, было начало зимы, декабрь, а теперь самый конец. И он, и я начали свое царствие с крови: он с крови на Сенатской площади генерала Милорадовича и декабристов, а я с Ходынки. И Николай Павлович, и ваш покорный слуга потерпели два самых позорных военных поражения в истории нашего Отечества: он в Крымской войне, я в японской кампании. Да и не снимаю я с себя ответственности за наши неудачи в войне нынешней…
- Ваше величество, вероятно, пока еще не знаете, однако же, наша армия под руководством генерала Михаила Николаевича Алексеева возродилась, – произнес Непальцев. – Меня мой отец, можно сказать, снял с подножки эшелона, отправлявшего на фронт два полка вместе с батальоном георгиевских кавалеров. Я не мог отказать отцу в его просьбе спасти вас и вашу семью, ваше величество. 
- Ну что же, князь, вы и в самом деле меня порадовали и несколько успокоили. Значит, для России еще не все потеряно. Думаю, наши союзники по Антанте должны это оценить.
- Будем надеяться, – кивнул Непальцев и поднялся. – А сейчас позвольте откланяться, ваше величество. Уже довольно поздно, а завтра предстоит, я так думаю, не менее трудный день.
- Впрочем, уже сегодня, – добавил Васильцов, взглянув на часы.
- Да, да, господа, спокойной ночи, – ответствовал Николай Александрович.
Железнодорожный разъезд № 86 Китайско-Восточной железной дороги (нынешний посёлок Забайкальск) – последняя остановка поезда перед перечением китайской границы. Необъятные и неописуемые просторы, не-когда знававшие времена кровопролитных побоищ, поговаривают, видевшие самого Чингисхана. Чего стоит один древний земляной вал его имени (построенный правда, в эпоху киданей за пару столетий до рождения ве-ликого монгольского завоевателя), протянувшийся на семьсот вёрст по территории сразу трёх государств – России, Монголии и Китая. И поныне вал этот будоражит воображение путешественников и археологов, благо-даря не только самому сохранившемуся валу, шириной до 15 метров, а высотой до полутора, но еще и рву, и системе из девяти городищ. За полвека до описываемых событий, в 1864 году анархист и путешественник, князь Пётр Кропоткин, следуя от Старо-Цурухайтского караула через Маньчжурию до Благовещенска, описал этот вал и поучаствовал в раскопках. А могучая и быстрая река Аргунь несётся здесь с высот Большого Хингана в поисках своей сестры Шилки, чтобы потом, слившись воедино родить общего сына – Амур-батюшку.
Здесь, на этом разъезде Романовым впервые разрешили покинуть вагон и прогуляться по окрестностям – никакая опасность им теперь уже не угрожала. Алексей чувствовал себя гораздо лучше, будто и не было ад-ской боли в коленях. И он так же, вслед за отцом, матерью и сёстрами поднялся на вал, посмотрел свысока на ближайшее алтайское село Кайластуй, раскинувшееся на самом берегу Аргуни, менее чем в пяти верстах от границы с Китаем.
Литерный вагон прицепили к стоявшему на разъезде, прибывшему чуть раньше составу, идущему до са-мого Порт-Артура. До отъезда оставалось немного времени. Виктор Васильцов стал прощаться.
- Простите, ваше величество, к сожалению, не могу с вами продолжить путь. Не имею известий из дому, не знаю, что там с мамой. Для меня, как и для вас, ваше величество, семья на первом месте.
Николай Александрович крепко обнял его и так же крепко пожал руку.
- Спасибо, граф за вашу заботу и простите, если прежде между мною и графом Александром Сергееви-чем возникали какие-то недоразумения, – попрощалась и Александра Фёдоровна.
- Даже если что-то и было, ваше величество, всё осталось в далеком прошлом, в прошлой жизни, – при-ложившись к ее руке, ответил Виктор.
- Виктор Александрович, я буду всегда помнить вас, – протянул свою руку Васильцову и царевич Алек-сей.
- И я вас также, Алексей Николаевич. И еще мой вам дружеский совет как старшего: сначала должен за-работать мозг, а потом уже высовываться голова.
- Это вы про тот случай? – смутился Алексей. – Я уже тогда всё понял.
Тёплым было прощание и с княжнами. Когда же очередь дошла до Непальцева, тот, обнимая друга, за-шептал ему на ухо:
- Надеюсь, ты дождешься моего возвращения. Хотелось бы погулять на твоей свадьбе.
- И ты ещё сомневался? Тоже мне, друг.
За несколько дней добрались до порта Дальнего или, на китайский манер, Дайрен. Непальцев благора-зумно решил выйти раньше Порт-Артура, дабы не сыпать соль на рану ни себе, ни бывшему царю, испытавшему при беспомощной обороне Порт-Артура, пожалуй, самый большой позор, рядом с которым даже Цусимское сражение, также бесславно проигранное, выглядело светлым пятном. К тому же, в Даляни был большой порт, откуда также можно было сесть на пароход. А ещё порт Дальний был построен русскими всего каких-то два-дцать лет назад. Значит, там можно было без проблем найти русских, или, по крайней мере, общаться с мест-ными, если бы возникли какие-то вопросы.
Впрочем, еще накануне прибытия в Дальний Татьяна заметила, что Николай Непальцев как-то вдруг по-мрачнел, стал более задумчивым и менее разговорчивым. За время этого довольно уже длительного путеше-ствия они каким-то образом почувствовали друг к другу душевную близость и симпатию. Это неожиданно вы-звало ревность у по-девически крепко влюбившейся в князя Анастасии. Едва не дошло до истерики. Так что да-же пришлось вмешаться матери.
- Она специально с ним разговаривает, чтобы меня разозлить, – рыдая, жаловалась Анастасия матери.
- Глупая, да ведь князь ей нравится, и, думаю, Таня князю тоже не безразлична, – Александра Фёдоровна села рядом с младшей дочерью и прижала её к себе.
- Неправда, я же видела, как он на меня смотрел.
- Ну и что? Мало ли кто на кого смотрит? И потом, князь намного старше тебя.
- Но папа ведь тоже старше вас… – она замолчала, потом уже спокойно спросила. – А может, я ему не нравлюсь, потому что я толстая?
Тут уже Александра Фёдоровна не выдержала, рассмеялась. Анастасия обиженно надула губы.
- Ну, какая же ты толстая. Ты просто упитанная. И потом, ты же знаешь, русские как раз любят полных женщин.
В это время Татьяна подошла к купе, которое занимал Непальцев.
- Можно войти, Николай Андреевич?
- Конечно, конечно, входите, Татьяна Николаевна, – Непальцев поднялся, жестом руки предлагая девуш-ке присесть. При этом сам сел напротив.
Татьяна некоторое время молчала, рассматривая Николая, а тот, не выдержав, опустил глаза.
- Ой, простите, князь. Что это я, будто картину рассматриваю. Как ваша рана?
- Заживает, как на собаке, вашими молитвами.
- Я рада, что рана оказалась лёгкой.
- Да-а… Но вы ведь не за этим пришли?
- Ах, да, конечно. Я заметила, что вы загрустили, и вот пришла узнать причину вашей грусти. Уж не надо-ели ли мы вам?
- Что вы! Нет, конечно! Мне весьма приятно и почётно быть спутником всей вашей семьи…
- Так в чём же тогда дело?
Непальцев замялся, снова опустил глаза, и Татьяна заметила, как его пальцы стали перебирать полы френча.
- Простите, Николай Андреевич, мне казалось, что мы с вами уже друзья, и поэтому не должно быть секретов. Ещё раз простите, что я ошибалась.
Она встала, собираясь уйти, но он тут же вскинул голову:
- Нет, не уходите так, прошу вас.
Он тоже поднялся и заглянул ей в глаза, даже не в глаза, а, как ей показалось, в самую её душу. Они бы так и стояли, неотрывно любуясь друг другом, если бы в этот момент поезд не дёрнулся на каком-то стыке, и они едва не стукнулись лбами, отчего оба хихикнули.
- Правда, Татьяна Николаевна, я считаю вас другом. Поэтому… А, ладно, – он махнул рукой. – Давайте снова присядем, а то как бы нам шишек не набить друг другу, после очередного качка вагона, – предложил он.
Когда они сели, Непальцев сразу заговорил.
- Мне весьма приятно, что вы замечаете моё состояние, Татьяна Николаев…
- Зовите меня просто Татьяна, – перебила она его. – Можно даже Таня.
- Тогда и я для вас – просто Николя, – он протянул ей свою руку, она с удовольствием пожала её.
- Видите ли, Татьяна Ни… Таня, – она улыбнулась. – Все мои векселя, чеки, документы, кроме довери-тельного письма, которое лежало в другом кармане, пропитались кровью и пришли в негодность. И теперь я не знаю, каким образом я смогу посадить вас и себя на пароход. Насколько мне известно, в Дальнем нет нашего консула, а даже если я и смогу связаться с отцом, то каким образом он сможет передать мне новые чеки или векселя? А если ехать до Порт-Артура, где есть наше консульство, опять потеряем время.
- Мне кажется, я смогу вам помочь, Николя, – тут же произнесла она, при этом он заметил, что слово «Николя» она проговорила не без внутреннего удовольствия.
- Вы? Помочь? Вы шутите?
- Отнюдь!
Она поднялась, осмотрела свой серый костюм из английского трико с черными полосками, решая, какой пуговицей лучше пожертвовать, чтобы сразу не так бросалось в глаза. Решила, что лучше всё-таки оторвать нижнюю, её можно будет хоть как-то прикрыть, пока не пришьёт себе другую. Она пару раз дёрнула за неё, но безуспешно.
- Помогите мне, Николя! – попросила она.
А он стоял и не решался к ней приблизиться, будто зачарованно глядя на неё.
- Ну, что же вы стоите? – улыбнулась она, обнажив ровный ряд белых зубов. – Я же прошу вас помочь.
- Простите, а что нужно делать?
- Помогите мне оторвать эту пуговицу.
- Пуговицу? Зачем? – он всё ещё не понимал, что от него хотят.
- Экий же вы непонятливый. Сначала оторвите, потом сами увидите.
Он, наконец, подошёл к ней, слегка задрожавшими пальцами правой руки взялся за нижнюю пуговицу и дёрнул. Но пуговица не поддавалась.
- Ну же!
Он дёрнул сильнее и резче, в итоге пуговица оказалась в его руках, а Татьяна, едва не потеряв равнове-сие, уткнулась прямо в него. Их лица оказались совсем рядом, их губы едва не соприкоснулись, их глаза отче-го-то стали зажмуриваться. Казалось, ещё мгновение, и…
- Ну, в-вот… – зашептал он, слегка заикаясь и чуть-чуть отстраняясь. – И-и что я должен увидеть?
- Дайте сюда, – также почему-то шёпотом ответила она, беря из его рук пуговицу, при этом замечая, что ее пальцы почему-то не очень торопились покинуть его ладонь.
Она разорвала нитку, развернула чёрный шёлк, сняла вату и положила себе на ладонь довольно круп-ный алмаз, чистейшей воды, каратов на пять.
- Что это?
- Алмаз. Мой алмаз. Вывезенный из Царского Села и затем из Тобольска. Надеюсь, этого хватит нам на билеты и на всё прочее.
- Более чем, – кивнул он, беря с её ладони алмаз и рассматривая его на свет. – Но что вы скажете роди-телям?
- Папа вообще не в курсе, а maman я скажу… Скажу, что не знаю, где потеряла. А вообще постараюсь пришить настоящую пуговицу на это место и, надеюсь, никто не заметит.
- Но я не могу взять такой подарок от женщины, – он хотел было вернуть ей алмаз, но она отдёрнула руку.
- Это не подарок, Николя. Это наше с вами спокойное продолжение путешествия.
- Спасибо вам, Тать… Таня.
Она хихикнула, и вдруг слегка прикоснулась губами к его щеке. И тут же выбежала в коридор.
Николай долго держался за поцелованную щёку, стоя посреди купе. Наконец, улыбнулся. Значит, даль-нейший путь до Европы пройдёт без нервотрёпки.

10.
Россия приходила в себя после передрязг и умопомрачений последних лет. Правительство, наконец, смогло приступить к нормальной работе, Государственная Дума сработалась с Советами. Большевики превра-тились в нормальную оппозиционную партию, хотя и не без прежних властных амбиций, впрочем, сейчас мало чем подкрепленных. Война откатывалась всё дальше к внешним границам России. Возрождённая русская армия под руководством генерала Михаила Алексеева отгоняла немцев с австрийцами всё дальше, вновь отвлекая на себя часть тех дивизий, которые кайзер Вильгельм уже успел отправить с Восточного фронта на Западный. Тем самым русские вновь облегчили жизнь своим союзникам из стран Антанты.
Глава правительства Николай Авксентьев всерьёз задумался о проведении реформ, долженствующих еще более упорядочить жизнь страны. И, разумеется, начинать следовало с самого главного, с того закона, ко-торый до сих пор, вот уже больше года, после свержения царя, все еще был не принят – Конституция. Без нее не может существовать ни одно демократическое государство мира. Но кто должен разрабатывать конститу-цию. Конечно же, юристы. Государственная дума утвердила председателя Конституционной комиссии в лице министра юстиции в правительстве Авксентьева – Павла Николаевича Малянтовича. Малянтович, что также вполне логично, привлек в комиссию тех юристов, и вообще правоведов, экономистов, которых он знал лично, или которых ему рекомендовала Дума (к примеру, Александра Фёдоровича Керенского) или председатель пра-вительства. Так, Малянтович сразу жде привлек к работе над созданием Конституции нескольких своих бывших помощников, в числе коих оказался и Андрей Вышинский. А Вышинский предложил подключить к работе и свое-го приятеля и товарища – графа Виктора Васильцова. Малянтович знал Васильцова по работе адвокатом и по-тому, возражать не стал.
После отъезда Виктора в Тобольск, Ольга Бахметева, дабы лучше присматривать за графиней Верой Тимофеевной, перебралась в их дом. Заняла ту гостевую комнату в одно окно с видом на реку Мойку, в кото-рой она иногда останавливалась и при Викторе, ежели задерживалась здесь допоздна. Комната эта была на втором этаже через одну дверь с кабинетом графа покойного Александра Сергеевича, который теперь занял Виктор, слегка переставив там, на свой вкус, мебель. Когда же, проводив царское семейство до китайской гра-ницы, Виктор вернулся домой, Оленька хотела было съехать обратно в свои две комнаты, которые она снимала в одном из доходных домов на набережной канала Грибоедова. Однако Виктор попросил ее остаться.
- Ежели вам не надоело наше семейство, Оленька, и наш дом не показался вам слишком негостеприим-ным, сделайте моей матери одолжение, а мне окажите честь видеть вас ежедневно не время от времени, а регу-лярно. К тому же, матушка к вам привыкла, вы на нее благотворно влияете. Она даже стала улыбаться, чего не делала со времени трагической гибели моего отца.
- Хорошо, если вы просите, Виктор Александрович… – зарумянившись от волнения, ответила Бахмете-ва.
- Прошу. А также прошу вас, не называйте меня Виктором Александровичем, мы же не на официальном приёме или балу. Для вас я просто Виктор. Ведь мы же друзья, правда? – он посмотрел на нее и она, все еще такая же румяная, согласно кивнула. – А друзьям вполне позволительно фамильярничать.
Так она и окончательно поселилась в доме Васильцовых. А спустя некоторое время между ними случи-лось то, что очень часто случается в отношениях двух любящих друг друга людей, хотя они никогда и не гово-рили о любви. Впрочем, зачастую, для этого и не нужны слова.
Виктор проснулся, лёжа на спине, открыл глаза. Малюсенькая щель, образовавшаяся между двумя ши-рокими и плотными льняными шторами ярко-алого цвета, говорила о том, что на улице уже совсем рассвело и Ефрем, вероятно, ждет-не дождется от него сигнала, чтобы в столовую можно было подавать завтрак. А потом его ждала интересная работа в Конституционной комиссии. Но вставать никак не хотелось. Виктор слегка по-вернул голову и уткнулся в пышные светлые распущенные волосы Оленьки. Она спала, тесно прижавшись к нему и, если бы он сейчас встал, то непременно разбудил бы и ее. А будить ее он не хотел. И он снова окунул-ся в море ее пахнущих мятой волос, которые она всегда аккуратно заплетала в толстую крутую косу.
Вдруг у него в голове что-то щёлкнуло: он, кажется, нашёл решение вопроса, которым мучился с той поры, как его пригласили в Конституционную комиссию. Почему вдруг это у него ассоциировалось с запахом волос любимой женщины он объяснить не мог, это так и осталось загадкой для него.
Если в вопросе, касавшемся собственно Конституции Российской демократической федеративной рес-публики члены комиссии, представители различных партий – от левых до правых – довольно быстро нашли приемлемый компромисс, то на административном устройстве неожиданно споткнулись. По Конституции решили не изобретать велосипед, а взять за основу два варианта конституции декабристов («Русскую правду» Павла Пестеля и Конституцию Никиты Муравьёва), скомпилировав их, выбрав лучшее и разбавив некоторыми статьями уже проверенных временем Конституций США и Французской республики.
И вот, пока он лежал в постели, к Васильцову пришла, как потом выразился Павел Малянтович, гениаль-ная мысль: следует все административные единицы привести к единому знаменателю – губерниям, а сами губер-нии привязать к географическому их расположению. А уже внутри губернии можно делить на области, уезды и прочее. Да, именно пестелевские губернии Виктору больше импонировали, нежели муравьёвские державы. Единственное, следовало подкорректировать их количество и внутреннее устройство. Ну, и, конечно же, никуда не годится Нижний Новгород в качестве столицы России. Почему бы не оставить Петроград? Ну, или старую, добрую Москву? Может быть, Москва даже лучше Петрограда: всё-таки сердце должно быть внутри организма, а вот Питер, как голова, пусть будет снаружи, то бишь у самой границы. Так ей, голове, будет сподручнее наблюдать за происходящим вокруг.
У Пестеля было 53 губернии, 50 из которых назывались округами, а 3 – уделами, 50 округов составляли 10 областей, по пять в каждой, а 3 удела – Столичный, Донской, Аральский – стояли обособленно, губернии, в свою очередь, делились на уезды, уезды – на волости; в каждую волость входило не менее 1000 жителей муж-ского пола, хотя в некоторых случаях это, в целях целесообразности не было обязательно. Главным минусом федеративного устройства Пестель видел большую вероятность, по его мнению, распада единого государства на отдельные части. И здесь декабрист глубоко не прав: от хорошей жизни никто никуда и никогда не уйдёт.
Больше Виктор уже лежать не мог, он встал как можно тише, стараясь все-таки не разбудить Оленьку, надел летний фиолетовый халат из китайского шёлка, сунул ноги в тапочки и подошел к низкому, разборному ломберному столику, на котором он всегда держал (на всякий случай) карту Российской империи, несколько чистых листов бумаги и карандаш. И какое счастье, что сейчас и наступил ТОТ САМЫЙ случай.
 Почему-то он начал с востока. Вероятно, потому, что там деление было и крупнее и проще: Дальнево-сточная губерния с центром во Владивостоке (с областями Уссурийской и Сахалинско-Курильской), Амурская губерния с центром в Хабаровске (с областями Среднеамурской, Нижнеамурской и Охотской), Северо-Восточная губерния с центром в Петропавловске-Камчатском (с областями Камчатской, Чукотской и Колымским краем), Ленская губерния с центром в Якутске (со Среднеленской и Нижнеленской областями), Забайкальская губерния с центром в Чите (с Читинской и Улан-Удинской областями), Иркутская губерния с центром в Иркутске, Енисейская губерния с центром в Красноярске (с Красноярской, Тунгусской и Нижнеенисейской областями), Южносибирская губерния с центром в Барнауле (с областями Алтайской, Хемской, Кемеровской, Абаканской и Усть-Каменогорской), Новосибирская область с центром в Омске (с Новониколаевской, Омской и Томской обла-стями), Памирская губерния с центром в Верном (с областями Верненской, Иссык-Кульской, Ташкентской и Ду-шанбинской), Обская губерния с центром в Тюмени (с Курганской, Тюменской, Среднеобской и Нижнеобской об-ластями), Уральская губерния с центром в Екатеринбурге (с областями Среднеуральской, Челябинской, Орен-бургской и Южноуральской), Предуральская губерния с центром в Перми (с Пермской и Уфимской областями), Северная губерния с центром в Архангельске (с Архангельской и Печорской областями), Камская губерния с центром в Казани (с областями Вятской, Казанской и Ижевской), Верхневолжская губерния с центром в Яро-славле (с областями Ярославской, Вологодской, Тверской, Костромской, Ивановской), Беломорская губерния с центром в Мурманске (с Мурманской и Петрозаводской областями), Западная губерния с центром в Петрограде (с Петроградской, Псковской и Новгородской областями), Балтийская губерния с центром в Риге (с Рижской, Ковенской и Ревельской областями), Центральная губерния с центром в Калуге (с областями Калужской, Смо-ленской и Тульской), Московская губерния с центром в Москве, Окская губерния с центром в Нижнем Новгороде (с Нижегородской, Владимирской, Рязанской областями), Сурская губерния с центром в Пензе (с областями Пензенской, Чебоксарской, Йошкар-Олинской, Саранской), Средневолжская губерния с центром в Самаре (с Са-марской, Саратовской, Царицынской и Симбирской областями), Прикаспийская губерния с центром в Астрахани (с областями Астраханской, Элистинской, Махачкалинской), Закаспийская губерния с центром в Красноводске (с Гурьевской и Красноводской областями), Донская губерния с центром в Воронеже (с Ростовской, Воронежской, Липецкой и Тамбовской областями), Северокавказская губерния  с центром в Ставрополе (с областями Ставро-польской и Терской), Закавказская губерния с центром в Баку (с областями Бакинской, Эриванской, Тифлисской и Сухумской), Южнорусская область с центром в Курске (с областями Курской, Белгородской, Орловской, Брянской), Черноморская губерния с центром в Екатеринодаре (с областями Кубанской и Майкопской)…
Васильцов записал всё это в едином порыве, оставалось совсем немного, но он почувствовал, что устал. Надо бы сделать маленький перерыв. Он потянулся, раскинув руки в сторону, так что даже послышался хруст в костях. Он тут же опустил руки и испуганно оглянулся назад – не разбудил ли Оленьку. А та уже давно проснулась и сидела в кровати, согнув ноги в коленях и обхватив их руками. Поняв, что Виктор работает, она и сама боялась лишний раз пошевелиться, чтобы его не отвлечь. Когда же он потянулся, а затем испуганно огля-нулся, она не выдержала и хихикнула, уткнувшись лицом в одеяло.
- Оленька?! Ты уже не спишь?
Он встал со стула, улыбнулся и подошёл к ней.
- А я, понимаешь, заработался… Я вот купался в твоих волосах и меня неожиданно посетила догадка…
Он сел на край кровати и поцеловал ее в губы. Она обняла его крепко, и они так сидели довольно долго, пока она не отпустила рук и не спросила:
- Ты всё в работе, милый мой, а когда отдыхать будешь?

11.
В 1918 году обе противоборствующие стороны воевали уже на последнем издыхании. Собрав все оста-вавшиеся силы, 21 марта германское командование обрушило на 100-километровый участок фронта на севере Франции град снарядов шести тысяч орудий, продолжавшийся пять часов. После этого на позиции британцев, оборонявших этот участок, двинулись германские войска. Не выдержав удара, британцы стали отступать и за-просили помощи у французов. Но французский главнокомандующий Анри Филипп Петен не отозвался на прось-бу, так как готовился к обороне Парижа, до которого немцам оставалось 100 километров.
Британское командование потребовало немедленной отставки Петена и назначения на его пост генерала Фердинанда, у которого были прекрасные отношения с британским Генштабом. 3 апреля 1918 года Фош был назначен главнокомандующим всеми армиями союзников во Франции. Спустя 44 месяца после начала войны у французов, британцев и американцев наконец-то появился общий командующий. Через два дня немецкое наступление захлебнулось. На последних 65 пройденных километрах немцы потеряли 240 тысяч человек.
Однако, как оказалось, это была не последняя попытка Германии спасти ситуацию: уже через несколько дней, 9 апреля, немцы бросились в наступление во Фландрии, но здесь британским и, как бы неожиданно это ни звучало, португальским войскам удалось остановить их наступление. Германия и Австро-Венгрия объявили войну Португалии еще в марте 1916 года. В Португалии в ответ на это были мобилизованы 100 тысяч человек, из которых 7 тысяч погибли, еще более 13 тысяч были ранены.
В конце мая фактический главнокомандующий германской армией Эрих фон Людендорф предпринял третью «последнюю» попытку наступления, на этот раз на реке Эна к северо-востоку от Парижа. До француз-ской столицы немцам оставалось 70 километров – они еще никогда не подходили так близко. Остановить оче-редное наступление германской армии союзным войскам удалось ценой нечеловеческих усилий.
Людендорф переместил направление удара на Марну, где в 1914 году произошло «Марнское чудо» и где теперь, как называл его сам полководец, должно было состояться «сражение за мир». 15 июля немцы рину-лись в атаку, но наступление провалилось, а союзники перешли в контрнаступление, получившее название «вто-рая Марна». К августу германские войска отошли к линии Зигфрида. Эта попытка наступления германской армии оказалась действительно последней.
Приближение конца войны вызвало у американцев беспокойство, что они могут не успеть до оконча-тельного передела мира и тесно связанное с финансово-промышленными кругами правительство США начало активную подготовку к вступлению в войну. Поводом стала начатая Германией «подводная война». Командиры немецких подводных лодок получили приказ топить суда даже нейтральных государств. Особое возмущение американцев вызвало потопление пассажирского судна «Лузитания». Предложения президента США Вудро Вильсона о посредничестве в достижении мира было отвергнуто, что дало основание США объявить им войну 6 апреля 1917 года. Антанта в лице США получила весьма мощного союзника. Десятки тысяч американских солдат были отправлены на Западный фронт. К лету 1918 года США успели перебросить в Европу около одного мил-лиона человек, более двадцати дивизий. Свежие войска из-за океана помогли Великобритании и Франции отра-зить последнее наступление Германии в марте-июне 1918 года, когда Центральные державы попытались пере-ломить ход событий на Западном фронте. Здесь Германией было развернуто 193 из имевшихся у нее 248 диви-зий (39 дивизий оставались в России, остальные – в Италии и на Балканах), что обеспечивало ей небольшой пе-ревес над союзниками.
Тем временем русские войска стремительным контрнаступлением вышли на границу с Австро-Венгрией, армия которой уже представляла из себя жалкое зрелище. Германские  войска также  были отброшены на ис-ходные позиции и, не удержав их, начали с боями отходить к границе. В середине августа правительство Герма-нии решило искать мира.
Адольф Гитлер в эти предпоследние военные дни отличился еще раз. Однажды при выполнении очеред-ного задания он заметил в окопе что-то похожее на французскую каску. Подползя поближе, он увидел там че-тырех французских солдат. На помощь ему мгновенно пришла солдатская смекалка. Достав из кобуры писто-лет, Гитлер начал выкрикивать команды так, словно под его началом находилась целая рота солдат. Четверо французов были доставлены Гитлером в расположение полка. Командир полка, полковник фон Тубойф был восхищен поступком своего посыльного и тут же представил его ко второй награде (вполне им заслуженной) – Железному кресту первой степени. Но здесь история жестоко посмеялась над Адольфом Гитлером. Награду ему перед всем строем вручил 4 августа всего лишь батальонный адъютант, старший лейтенант Хуго Гутманн, да еще ко всему прочему чистокровный еврей.
Однако затем немецкое наступление захлебнулось. В Германии это вызвало настоящий шок. Последова-ло падение морального духа войск, даже среди старых фронтовиков, боготворивших Людендорфа. На вагонах появились написанные мелом лозунги типа: «Мы воюем не за честь Германии, а за миллионеров».
В начале сентября 16-й полк был снова переброшен во Фландрию. Накануне всем разрешили взять крат-ковременные отпуска. Адольф Гитлер решил съездить навестить родственников в Шпитале. Ехал он туда с чув-ством собственного достоинства, как и подобало настоящему герою войны.
29 сентября 1918 года генерал Людендорф (ставший к тому времени, наряду с фельдмаршалом Гинден-бургом, едва ли не главным лицом в Германии) потребовал от спешно собранного руководства страны немед-ленного начала переговоров с противником о перемирии, отказавшись от какой бы то ни было тактической под-страховки. Кстати, всего несколько месяцев назад его мнение было совершенно противоположным – он отказы-вался от какой бы то ни было политической подстраховки, когда готовил планы летнего наступления и, как ему представлялось, победоносного окончания войны. Даже выпустил особую директиву в отношении России:
«Решающее значение имеет для нас отвоевать верное место в российской экономической жизни и моно-полизировать ее экспорт. Все русское зерно, безотносительно к русским нуждам, должно быть экспортировано в Германию; Россия должна быть обескровлена, ее надо заставить связать свое существование с Германией… И всякая другая политика серьезно подорвет наше военное усилие и наши послевоенные интересы».
Не было у Людендорфа в этот момент никакой точно определенной стратегической цели. И даже на со-ответствующий вопрос крон-принца, что он предлагает, еще недавно непобедимый генерал ответил по-армейски прямо:
- Мы роем яму. А дальше – что получится.
- А что же может произойти в случае нашей политической неудачи? – спросил принц Макс Баденский.
- Ну, тогда Германии придется погибнуть! – истерично выкрикнул Людендорф.
7 октября 1918 года швейцарский посланник в Соединенных Штатах явился в государственный департа-мент с персональным посланием президенту Вильсону от германского правительства. В нем содержалась просьба о немедленном перемирии, и предлагалось, чтобы президент «предпринял шаги к восстановлению ми-ра, поставил в известность об этом предложении воюющие страны и склонил их прислать полномочных пред-ставителей в целях начала переговоров». Так, один из наиболее удачливых германских военачальников, кумир нации, стал, по сути, могильщиком могущественной империи.
В начале октября 16-й полк в третий раз занял позиции в районе Ипра во Фландрии. Только теперь уже немцы не наступали, а оборонялись. В ходе этих боёв в ночь с 13-го на 14-е октября англичане предприняли газовую атаку. Находясь на холме близ деревни Вервик, Гитлер попал под многочасовой обстрел газовыми снарядами. К утру он почувствовал сильные боли, а когда в семь утра прибыл в штаб полка, то уже почти со-всем ослеп. Несколько часов спустя глаза его превратились в горячие угли. Он не видел вообще. Гитлера от-правили в лазарет в Пазевальке в Померании.
Таким образом, рок прочертил очередную спираль – война для Гитлера закончилась именно там, где и началась. Это – во-первых. Во-вторых, он был свидетелем первой в мировой практике газовой атаки на против-ника, и стал жертвой последней газовой атаки Первой мировой войны. Круг замкнулся. История продолжалась. Но уже без Адольфа Гитлера, сделавшегося жалким слепым инвалидом, с большим трудом, спустя много меся-цев вернувшегося к своим родственникам в деревушку Леондинг под Линцем, где еще в 1897 году его отец, та-моженный служащий Алоис Гитлер приобрёл дом недалеко от сельского кладбища. Присматривать за слепым братом стала его младшая и любимая сестра Паула.

12.
Королева Нидерландов Вильгельмина Хелена Паулина Мария велела встретить чету Романовых с подо-бающими русской императорской фамилии почестями. Разве что не было почётного караула. Зато были на ули-цах толпы местных жителей, приветствовавших русских гостей. В морском порту Амстердама бывшую царскую семью встречали министр королевского двора Клюйвер и бывший поверенный Российской республики в Нидер-ландах, недавно утверждённый Авксентьевым в качестве полномочного посла Генрих Генрихович Бах. После приветствия королевский кортеж в сопровождении голландского премьер-министра сразу же отправился из Ам-стердама на юго-восток, вглубь страны, в городок Апельдорн, где проживала в своей летней резиденции Хет-Лоо тридцативосьмилетняя королева Вильгельмина.
Бах знакомил в дороге Николая с Александрой с нынешней обстановкой в королевстве.
- Сейчас здесь уже более-менее стало спокойнее, а ещё пару месяцев назад были страшные картофель-ные бунты, когда когда толпы голодных голландцев нападали на лавки, склады и баржи с картофелем.
- Неужто и здесь был голод? – удивился Николай.
- Это результат нейтралитета Нидерландов. Были введены продуктовые карточки, но к весне нынешнего года их наполняемость быстро уменьшалась. А когда весной германская армия начала контрнаступление на За-падном фронте, тогда вообще казалось, что оккупации не избежать. Даже главнокомандующий королевских ар-мии и флота Снейдерс считал сопротивление бессмысленным. Впрочем, виноваты в этом не только немцы. Ведь голландские суда, даже те, что доставляли в страну продукты, задерживались и блокировались странами Антанты. Тогда и произошёл серьёзный конфликт между ее величеством королевой Вильгельминой и кабинетом министров, поддержавшем министра иностранных дел Лаудона. Да вы, вероятно, где-нибудь читали об этом.
- Увы, мы в это время путешествовали из Тобольска в Нидерланды, – улыбнулся Николай. – А в сибир-ской глуши   газет достать было негде.
- Ах, да, простите, ваше величество, – приложил руку к сердцу Бах. – Как-то сразу об этом не подумал.
- Вкратце, расскажите, о чём речь. На чём же настаивали наши союзники? – попросил Николай.
- Дело в том, что министр Лаудон считал, что Нидерланды должны смириться с требованием стран Ан-танты проводить досмотры нидерландских торговых судов, дабы не рисковать с доставкой продовольствия в страну. Однако этому воспротивилась ее величество Вильгельмина, считая это вмешательством в дела страны, соблюдающей военный нейтралитет.
- Весьма решительная и мудрая мысль ее величества, – сказала Александра Фёдоровна.
- Согласен с тобой, Аликс, однако же, это едва не привело страну к революции, – ответил ей Николай. – Вспомни, с чего начались бунты в Петрограде в феврале минувшего года? Только у нас они назывались хлеб-ными, а здесь картофельными.
- К счастью, наступление немецкой армии было остановлено у самых границ Нидерландов. Знаете, как по этому поводу весьма художественно выразился министр финансов Трёб? Он сказал, что следует считать сча-стьем, что выскочили из пожара, не получив серьёзных ожогов.
Неприхотливая среднеевропейская природа, многочисленные каналы и реки, мосты, ухоженные, изу-мрудные поля и газоны, сады и парки – всё было внове не только для сестёр и Алексея, но даже и для князя Непальцева, никогда до сего времени не бывавшего в этих краях. Машины с открытым верхом позволяли насла-ждаться пейзажами, благо, погода выдалась в тот день на загляденье – в небе ни одного облачка, даже ветер, нередкий в этих местах из-за близости моря, видимо, отдыхал, дабы не нарушать законы гостеприимства.
Семьдесят вёрст для машины (даже в то время) – не ахти какое расстояние, а когда еще и дороги сво-бодны – ехать одно удовольствие. Вот уже показались впереди красные черепичные крыши первых построек Апельдорна в окружении густого королевского леса Велюве, на северной окраине которого и расположился этот небольшой город. Апельдорн позаимствовал свое название у греческого бога красоты Аполлона, и он вполне соответствует этому имени. Не зря же его заприметил еще в XVI веке Вильгельм Оранский, заезжавший сюда поохотиться. А уже в то время город существовал восемь столетий. Вскоре в Апельдорне построили ко-ролевский охотничий домик, а потом среди живописной природы и замечательных охотничьих угодий, так приглянувшихся королю Вильгельму III, вырос целый дворец Хетт-Лоо, ставший летней резиденцией голланд-ских королей.
Кортеж въехал в город, минуя одну за другой узкие средневековые улочки, величественная и велико-лепная церковь Гротекерк с готическим протестантским шпилем, куда часто захаживала королева Вильгельми-на. И парки, парки – Мхенпарк, Призенпарк, Парк Оранг, Каналпарк, Южный парк, Матенпарк ... Город пересека-ло несколько каналов, приносивших в летний зной лёгкую и влажную прохладу.
Кортеж въехал на бульвар Лоо в самом центре города. Этот бульвар – прямая дорога до королевского дворца. А при подъезде к дворцу стоит статуя-колонна, названная в народе «Булавкой», поставленная в 1901 году в честь свадьбы королевы Вильгельмины. Сам дворец внешне ничем особенным не выделялся – трёхэтаж-ное с двумя двухэтажными крыльями массивное, красивое строение барочного типа, окаймлённое парком с фонтанами и цветниками а-ля Версаль. Ни в какое сравнение ни с Зимним, ни с Александровским дворцами в Петрограде Хетт-Лоо, конечно, не шёл.
Королева Вильгельмина дала в честь почётных гостей торжественный обед.
Вильгельмина была единственным ребёнком короля Виллема III, точнее, осталась единственной, когда скончался её 73-летний король-отец. Таким образом, она вступила на престол десятилетней девочкой и вплоть до её совершеннолетия регентшей Нидерландов была её мать Эмма Вальдек-Пирмонтская.
Внутреннее убранство дворца поразило бы Романовых своим великолепием и роскошью, если бы они приехали не из России, где всегда славились драгоценным убранством своих дворцов и замков не только цари, но и знатные вельможи. Королева Вильгельмина, красивая и обаятельная женщина среднего роста и достаточно стройная для своего положения и своих лет, встретила их в пышном королевском наряде с красной с золотой каймой с обеих сторон лентой через правое плечо со знаком Большого креста и восьмиконечной звездой, при-колотой на левой стороне груди королевы. Романовы весьма оценили этот жест – у Вильгельмины более не было никаких украшений на платье, помимо этого ордена Святой Великомученицы Екатерины, которым Николай II лет десять назад наградил ее величество королеву Нидерландов (таким же орденом по праву рождения Нико-лай одарил и всех своих дочерей – великих княжон). Почувствовав совершенное умиротворение после многих месяцев угроз его жизни и мытарств, Николай даже расправил плечи, будто снова окунулся в свою царскую стихию. Рядом с Вильгельминой стояла ее девятилетняя дочь Юлиана (правда, супруга и отца Юлианы, герцога Генриха в летней резиденции не было, для Романовых не было секретом, что брак Вильгельмины с Генрихом был не особо счастливым).
- Примите нашу искреннюю благодарность, ваше величество, за согласие принять нас у себя, а также не менее искреннее сожаление за, возможно, доставленные вам неудобства в связи с нашим визитом, – Николай едва заметно кивнул головой и приложился к тыльной стороне ладони, протянутой ему Вильгельминой.
- Полноте, ваше величество! Я весьма рада принимать у себя своих кузенов. Вы же знаете, что даже моё имя означает – защитница. Вот и приходится мне защищать попавших в беду моих родственников, – улыбнулась королева. – И вы меня ничуть не стесните. Будете жить по соседству, в охотничьем доме. В нём некогда оста-навливался и Луи Наполеон.
Александра Фёдоровна с Вильгельминой обменялась лёгкими поклонами и доброжелательными улыб-ками.
- Примите и мою благодарность, кузина, – произнесла Александра Фёдоровна.
- Рада вас также видеть, Аликс.
- Какое чудесное создание стоит рядом с королевой, – Николай сделал шаг к наследнице и поцеловал кончики её пальчиков, та в ответ сделала книксен.
- Моя дочь Юлиана, наследница престола.
Принцесса теперь уже для всех сделала книксен.
- Познакомьте меня и со своими наследниками, Никки.
- С превеликим удовольствием! – произнёс Николай, отступая чуть в сторону, и поворачиваясь вполо-борота к выстроившимся в шеренгу дочерям и сыну.
Он представил всех по очереди, начав с Алексея и закончив Анастасией. Каждый из них при этом подо-ходил с приветствием к королеве, а затем к принцессе.
- Наконец, позвольте вам представить, Минни, двух наших друзей, прибывших с нами и разделявших всё это время вместе с нами тяготы бытия, – Николай сделал жест, приглашая подойти поближе доктора Боткина и князя Непальцева. – Это вот доктор Боткин. Без него нашему сыну пришлось бы особенно плохо.
Вильгельмина благосклонно протянула тому руку для поцелуя.
- А это вот спаситель наш, можно сказать, вырвавший нас из лап если не смерти, то большевиков. Князь Непальцев, сын нынешнего министра внутренних дел в правительстве господина Авксентьева. Между прочим, георгиевский кавалер, участник прорыва генерала Брусилова.
- Князь! – улыбнулась Вильгельмина. – Примите мою искреннюю благодарность.
- Не стоит благодарности, ваше величество, – щёлкнув каблуками по-военному и кивнув головой, отве-тил Непальцев. – Я всего лишь выполнял свой гражданский долг.
- А теперь прошу в столовую, дамы и господа, – пригласила Вильгельмина. – Там и продолжим наш раз-говор.
Николай Александрович, не желая долго надоедать своим обществом нидерландской королеве, в пер-вый же день своего пребывания во дворце Хетт-Лоо попросил Генриха Генриховича Баха подыскать им какое-нибудь имение в любой части страны. И посол с готовностью взялся за выполнение просьбы. Спустя некоторое время он приехал в Хетт-Лоо с несколькими вариантами. И пока Николай Александрович с Александрой Фёдо-ровной решали, какой из этих вариантов выбрать, их дети гуляли по живописным окрестностям дворца, насла-ждаясь природой и спокойствием. Замок окружал красивейший парк с ухоженными газонами, элегантно под-стриженными кустарниками и аккуратными ровными дорожками. Во всей этой живописной зелени белели своим мрамором журчащие фонтаны-водопады, наполняя парк свежестью и прохладой.
Ольга с Марией сидели в одной из многочисленных беседок, первая читала книгу, вторая что-то выши-вала, изредка отвлекаясь и поглядывая на младших брата и сестру. Анастасия с Алексеем играли в серсо, по-очередно подбрасывая палочкой в воздух или ловя ею небольшой обруч, и при каждой очередной удаче изда-вая радостные возгласы. Татьяна с Непальцевым неспешно прогуливались по аллеям, останавливаясь у фонта-нов, задерживаясь у искусственных прудов или каналов, глядя на прозрачную воду в них, в которой было видно множество плавающих рыб, сверкавших на солнце серебристыми и золотистыми боками. 
- Таня, я давно хотел сказать вам, – Непальцев остановился на краю пруда, продолжая смотреть на воду и не решаясь продолжить.
- Я вас слушаю, Николя, – понимая, что пауза затягивается, подбодрила Непальцева Татьяна, стоявшая рядом с ним и слегка касаясь его.
- Мне нужно возвращаться в Россию, Таня. Бах привёз мне депешу от отца.
- Очень жаль, – тяжело вздохнула Татьяна. – Мне будет вас не хватать.
И тут Непальцев решился. Он повернулся лицом к ней, слегка обхватил своими ладонями ее за локти и заглянул в глаза.
- Но я н-не хочу… Нет, не могу уехать без вас, Таня. Я вас… я вас люблю.
- И я вас тоже люблю, – прикрыв глаза от сладостной истомы, прошептала Татьяна и положила свою го-лову ему на плечо.
Он трепетно обнял её, стоял некоторое время, не шевелясь, затем стал гладить ее по волосам, по пле-чам, по спине. Она подняла голову, заглянула в его глаза и прочитала в них, что и хотела прочитать. А потом их губы слились в первом и таком горячем поцелуе.
- Поехали со мной, Таня.
Она покачала головой.
- Вы же понимаете, это невозможно просто так.
- А если не просто так? Если мы сейчас пойдём и я попрошу у ваших родителей, вашей руки. А сердце, я надеюсь, и так уже принадлежит мне. Тогда, тогда вы поедете со мной?
- Тогда поеду, – не задумываясь, ответила она.
- Значит, вы согласны стать моей женой?
- Согласна!
Он всё ещё смотрел на неё, затем подпрыгнул на месте, словно ребёнок, и крикнул:
- Эге-гей! Догоняй!
И тут же сорвался с места и понёсся вперёд. Татьяна только ахнула и, захохотав, бросилась за ним. Она вскоре догнала его и, взявшись за руки, они ещё некоторое время бежали, не разбирая дороги, перескакивая с одной аллеи на другую, с одной дорожки, на другую.
В тот же вечер за ужином в охотничьем доме князь Николай Непальцев попросил у бывших императора с императрицей руки Татьяны. Для Романовых это не было неожиданностью: родители ведь всё замечают и пони-мают. Да и в создавшейся ситуации замужество за богатым и знатным князем Непальцевым был едва ли не луч-ший вариант для Татьяны. Взяв в руки иконку Николая Угодника, покровителя семьи Романовых, Николай с Александрой благословили свою вторую дочь на брак.
- Надеюсь, и князь Андрей Михайлович не будет возражать, против такой невесты, – улыбнулся Николай Александрович, похлопав Непальцева по плечу.
После этого старшая дочь Ольга лишь горько усмехнулась:
- И здесь Татьяна меня опередила.
- Не переживай, Оленька. Твой румынский принц скоро явится и, может статься, мы сыграем сразу две свадьбы, – успокоила сестру Татьяна.
- Твоими бы устами…, – кивнула Ольга.
Провожать Непальцева с Татьяной на пароход в Амстердам поехали всем семейством. Все понимали, что, возможно, увидеться в следующий раз им доведётся не скоро.

13.
Два месяца пролежал в больнице Василий Разин. Простреленное лёгкое, конечно, зашили, однако здо-ровье его теперь во многом зависело от погоды и от климата. Сырой питерский климат ему отныне было проти-вопоказан. О чём он и известил, приехав после выписки, председателю секретариата ЦК РКП(б) Якову Свердло-ву.
- Ну что же, проверенные и опытные кадры, как ты, Василий Поликарпович, нам нужны везде, - философ-ски произнес Свердлов. – Кстати, в Москве освободилась вакансия секретаря МГК, товарищу Ногину нужен за-меститель. Как ты на это смотришь, товарищ Разин?
- В Москву, так в Москву, - почесав макушку, уже едва прикрытую волосами, согласился Разин.
- Вот и великолепно! Я записку напишу для Виктора Павловича, а в секретариате скажешь, чтобы тебе выдали мандат члена ЦК и телеграфировали в Москву.
Разин спустя неделю прибыл в Москву с большим парусиновым чемоданом и сразу же направился на Старую площадь, в штаб-квартиру коммунистов. Предъявив мандат члена ЦК РКП(б), он тут же потребовал встречи с Ногиным. А тот, извещенный телеграммой от Свердлова, Разина уже ждал. И когда Разин вошёл в его кабинет невысокий с аккуратно подстриженной бородкой бывший нарком по делам торговли и промышленности в первом советском правительстве Виктор Павлович Ногин вышел из-за стола и на ходу протянул руку Разину для рукопожатия.
- Приветствую вас в старой доброй Москве, Василий Поликарпович. Надолго ли сюда?
- Да, пожалуй, что и надолго. Мне теперь с моим простреленным лёгким питерский климат противопока-зан.
- Ну что же, опытные товарищи нам здесь нужны не меньше, нежели в Питере. Вы, я так понимаю, сюда прямо с вокзала?
- Абсолютно верно! Даже чемодан в приёмной оставил.
- Тогда мы с вами давайте решим так. Сходим пообедаем, у нас здесь великолепная столовка, а товари-щи за это время подыщут вам жильё где-нибудь поблизости.
- Договорились.
Работу Разину Ногин подыскал ещё ту: курировать работу коммунистов в Советах рабочих и крестьян-ских депутатов.
- Вам, как бывшему члену Петросовета и депутату Учредительного собрания работа должна быть знако-ма. К тому же, кому, как не вам, рабочему, гораздо легче найти общий язык с рабочими, да и крестьянскими де-путатами в Советах.
- Да мне любая работа по плечу. Так что, Виктор Павлович, и не уговаривайте. Я уже согласен, – улыб-нулся Разин.
Ногин в ответ также улыбнулся и обменялся со своим заместителем рукопожатием.
Разину отвели кабинет в одной приемной с Ногиным – их кабинеты были напротив. Секретари, правда, у них были разные. С жильём также определились довольно быстро: на улице Солянка в старинном особняке  ему выделили двухкомнатную квартиру.
- Простите, Василий Поликарпович, – извинялся управляющий делами Московского городского комитета РКП. – На данный момент других свободных квартир у нас нет. Хоть и две комнаты, зато жилая площадь боль-шая.
- Да не переживайте вы. Мне, одному, хватило бы и одной комнаты.
- Не по статусу вам одна комната, Василий Поликарпович, – вполне серьезно ответил управделами. – Как-никак, второй секретарь горкома.
Спустя неделю, Разину доложили, что в Каширском уезде председатель фракции коммунистов уездного Совета написал заявление о выходе из фракции и вступлении во фракцию правых эсеров, которая и без того, там самая многочисленная.
- Кого туда направить прикажете, Василий Поликарпович? – спросил его секретарь, держа наготове блокнот с карандашом.
Разин читал текст телеграммы, принесённый секретарём, потирая ладонью шею. Дело, видать, и впрямь, серьёзное, коли сам председатель фракции…
- Каково количество коммунистов в Каширском Совете, Серёжа? – поинтересовался Разин.
Секретарь, высокий, щуплый молодой человек лет двадцати шести, в синей ситцевой косоворотке и си-них брюках с торчащими в разные стороны непослушными вихрами соломенных волос, поправил на переносице очки в круглой оправе и, слегка скосив глаза в блокнот, тут же ответил:
 - Всего четверо, Василий Поликарпович.
- А депутатов всего?
- Восемнадцать. Из них левых эсеров шесть и правых, включая председателя Совета, семь. Один мень-шевик.
- Н-да-а! Стало быть, если эта контра перешла к правым эсерам, значит, силы распределятся поровну и перевеса в один голос у нас и левых эсеров не будет.
- В том-то и дело!
- Хорошо черновцы работают. Туда, и в самом деле, нужно срочно ехать.
- Так кого послать, Василий Поликарпович?
И тут Разин вспомнил: Каширский уезд, деревня Восьма. Машенька Непальцева. У него даже сердце за-билось учащенней. Оказалось, он до сих пор не может забыть эту девушку, княжну. Оказывается, он до сих пор держит в своём сердце ее образ. Кстати, что она там тогда ему говорила? Ч-чёрт! Ну да, она говорила, что бе-ременна от него. Но кто он тогда был? Ослеплённый неожиданным успехом Октябрьской революции, которому казалось, что ещё немного, ещё чуть-чуть и они, большевики, зажгут мировую революцию. И какая там любовь! Тем более, между ним, плоть от плоти рабочим человеком, и нею, княжною голубых кровей. Да его бы и не по-няли тогда товарищи. С мировой революцией, однако, не вышло. Быль из сказки также не получилась. Зато те-перь он остепенённый партийный функционер с хорошим окладом и собственной квартирой. Пусть пока и двух-комнатной. Но много ли их маленькой пока ещё семье надо?
- Серёжа, принеси-ка мне карту Каширского уезда. Дело ведь серьёзное. Я сам туда поеду. Завтра же! Дай заявку на машину.
- Хорошо! – кивнул Сергей и вышел.
- Про карту-то не забудь! – крикнул ему вдогонку Разин.

Роды явно пошли на пользу Машеньке Непальцевой. Она похорошела, лицо ее округлилось, щёки по-крылись здоровым румянцем, тело стало более женственным. Здоровая, крестьянская пища также сделала своё дело. При этом она и уставать стала больше, поскольку не хотела всецело отдавать дочку на попечение крестьянским нянькам. Предпочла получать помощь лишь от одной дворовой девки – Матрёны, девицы двадца-ти одного года, с лёгкой хромотой вследствие какой-то детской травмы, с лицом, которое было бы даже весьма красивым, если бы его немного не испортили оспинки. Впрочем, девка была весьма смышлёной и покладистой, что как раз и привлекло к ней Машеньку.
Машенька отняла заснувшую дочку от груди и с искренней радостью смотрела некоторое время на ее круглое личико, на всё ещё причмокивавшие во сне губки, на маленький, похожий на пуговку носик, пытаясь со-образить, в кого он такой у девочки такой. И у неё, и у Василия нос прямой и заострённый, уж явно не приплюс-нутый. Впрочем, детские формы со временем меняются. Возможно, и носик выправится.
Вошла Матрёна, неся в руках детское одеяльце. Остановилась у самого порога комнаты.
- Заснула? – громким шёпотом спросила она.
- Заснула! – не отрывая глаз от девочки, ответила Машенька.
- А я одеяльце принесла.
- Вот и хорошо. Возьми Вареньку, Матрёна, и одеяльце пригодится, когда будешь ее в люльку на улице укладывать.
Заложив подмышку одеяльце, Матрёна ловко, но бережно подхватила малышку, прижала ее к своей груди и вышла во двор через заднюю дверь. Там, между двумя близко растущими яблонями были натянуты ве-рёвки и к ним привязана детская люлька, сделанная руками восьминского крестьянина Федота. В хорошую по-году, с конца мая до сентября девочку всегда укладывали спать во дворе, накрывая люльку кружевными накид-ками от мух и комаров.
Машенька встала, слегка потянулась, подошла к стоявшему у стены трюмо, заглянула в него, чуть-чуть поправила волосы и улыбнулась сама себе. Она и впрямь похорошела. Как хорошо, что брат надоумил ее при-ехать в Восьму. Здесь ей спокойно. Крестьян она не обижает, и они ее любят. Даже слышала, как девки за глаза называют её барышней-крестьянкой. Совсем, как у Пушкина. Правда, куда им, полуграмотным бабам знать Пуш-кина. Она и в самом деле, порою чувствует себя настоящей крестьянкой. Однажды даже пробовала корову по-доить. И вдруг она вспомнила, что даже ни разу не написала брату, не поблагодарила за совет, не сообщила ему о рождении племянницы…
Она подошла к бюро, подняла крышку, вынула ручку со вставленным пером и чернильницу, достала лист бумаги. Задумавшись на несколько минут, она, наконец, обмакнула перо в чернильницу и аккуратно, дабы не поставить кляксу, стала писать: «Здравствуй, мой милый брат Коленька! Вот, решила тебе написать. Извини, что долго не подавала о себе известий. Поначалу я была в некотором расстройстве из-за всего, что произошло у меня с маменькой. А потом… Потом была вся в заботах. Сначала перед родами, затем после родов. К сча-стью, роды прошли благополучно. Здесь, в Восьме, хорошая повитуха, бабка Наталья.  Да, родила я девочку, дочку, назвала Варенькой. Девочка очень спокойная. Сама кормлю её грудью. Я даже не знала, какое это удо-вольствие, держать в руках такой маленький и родной комочек и кормить ее своим молоком… С Варенькой мне помогает наша девка Матрёна, весьма смышлёная девица. Потому у меня стало повляться свободное время. Хожу на речку, в лес. Да, ты знаешь, Коленька, что со мной однажды в лесу приключилось. Гуляла я там, ягоды в лукошко собирала и вдруг слышу, топот страшный, ветки трещат, ломаются. Я испугалась страшно. Вскочила, прижалась  к стволу ближайшей сосны, и вдруг прямо на меня выскочил огромный лось с во-от такими рогами. Я даже перекреститься не успела. Лишь глаза закрыла и стала с жизнью прощаться. А лось всё пёр и пёр. Я да-же слышала его тяжелое дыхание. И вдруг стало тихо, треск и топот исчезли куда-то. Я глаза открыла, гляжу, а лося и след простыл. Наверное, его кто-то или что-то сильно испугало. Убедившись, что опасность мне больше не угрожает, я ка-ак припустилась вон из леса, даже лукошко в лесу забыла. Сейчас мне смешно, а тогда было страшно…».
Она подняла голову и глянула в окно: там было какое-то оживление, бегали мальчишки, галдели, махали руками. Ничего не увидев в окне, она решила выйти на крыльцо и позвала слугу:
- Федот! Что там произошло?
- Барышня! Какое-то авто к нам едет, вот пацанята и бегают.
- Какое авто здесь может быть? Да и как они проедут через овраг?
- Так в том-то и дело, что не проедут. Остановились у края оврага. Шофёр в авто остался, а мужик ка-кой-то сюдой направляется.
- Что за мужик? Поди узнай.
- Сей минут, барышня.
Федот направился от усадебного дома к оврагу, рассекавшему деревеньку на две части поперёк. А ему навстречу уже шёл тот самый мужик. Федот остановился в ожидании, а незнакомец довольно быстро поравнял-ся с ним и, на секунду заглянув в его лицо, прикрытое снизу небольшой, для мужика даже можно сказать благо-родной бородкой, произнёс:
- Здорово, бывалый!
- Здорово, коли не шутишь, – подозрительно ответил Федот, переводя взгляд с машины, которую уже обступили мальчишки с девчонками, на незнакомца, явно городского, если даже не столичного – вона какой ко-стюмчик не по сезону напялил.
- Мне бы найти… княжну Непальцеву, – с трудом проговорил Разин (а это был именно) слово «княжна».
- А зачем она тебе, мил человек?
- Так вот привет я ей привёз от её знакомца.
- Какой привет, что за знакомец?
- Э, да ты, брат, не в полиции ли служишь, что такие допросы устраиваешь? – усмехнулся Разин, чем и неожиданно успокоил Федота.
- Не, в полиции никогда не служил, – хмыкнул тот. – А барышню, чего её искать? Вона, усадьба рядом. Туды и шагай.
- Вот и спасибо! – проходя мимо Федота, Разин хлопнул его по плечу, а тот так и стоял на месте, про-вожая глазами столичного до самой усадьбы.
Разин довольно быстро, в один день разобрался с перебежчиком в Каширском Совете. Правда, при-шлось при этом револьвером пригрозить и помахать им перед самым носом руководителя большевистской фракции. Зато тот быстро понял, как был неправ, и пообещал забрать заявление о переходе во фракцию пра-вых эсеров. При этом, разумеется, он был лишён поста руководителя фракции, став простым членом Совета. Конечно, Разин понимал, да и остальные коммунисты тоже, что такой депутат весьма ненадёжен. Но придётся его терпеть до той поры, пока не подберут ему надёжную замену.
А разобравшись в Кашире, Разин погнал машину в Восьму, желая успеть туда еще засветло, чтобы по-том в тот же день и в Москву вернуться.
Возбуждённая Матрёна вбежала в комнату к Машеньке, которая всё ещё сидела за письмом к брату.
- Барышня, там вас требует какой-то строгий барин. По всему видать, городской.
- Что за барин?
Мария оторвалась от бумаги, положила перо и направилась к двери. Но едва выйдя в гостиную она тут же и остановилась. Ноги отказались дальше идти, по телу помчались невесть откуда взявшиеся мурашки волне-ния.
- Здравствуй, Маша, – улыбнулся Разин. – Я тут давеча слышал, что у какого-то известного художника есть такая картина, называется, кажись, «Не ждали»!
Она оперлась о стену и даже глаза прикрыла, удерживая таким образом просившиеся наружу слёзы.
- Репин, – через силу произнесла она.
- Чего? – не понял Разин. – Неужто ты мою фамилию забыла?
Она закачала головой и тут же зашептала:
- Художника фамилия Репин, который эту картину нарисовал.
И она не выдержала, бросилась к Разину в объятия. А тот нежно обнял ее и стал гладить ее волосы, плечи. И только удивлённая Матрёна, да вышедшая пожилая кухарка наблюдали за этой картиной, ничего не понимая и переглядываясь.
- Вася, Васенька, милый. Я так долго тебя ждала.
- Ну, так, вот он я.
Они стояли так ещё некоторое время, потом Машенька спохватилась.
- О боже, что же мы стоим. Ты, наверное, голоден? Капа! – позвала она кухарку.
- Я здеся, – тут же откликнулась та.
- Не, не, не!
Разин отстранился от Машеньки, поцеловал ее в лоб и сказал:
- Я, собственно, приехал за тобой. Забрать тебя хочу, оформить, как положено, нашу семью…
- Куда забрать? – не поняла Машенька.
- В Москву! Я ведь теперь в Москве живу. Так сказать, пошел по партийной линии. Квартира у меня есть, а вот хозяйки в ней нет.
- Ты шутишь? – глянула она на него.
- Я что, похож на шутника? Давай, собирайся, Маша. На авто мы лихо домчимся.
- Как с-собирайся. У меня же дочка… Наша с тобой дочка, Вася.
- Так и дочку с собой берём. Неужто ты думаешь, что я посмел бы оставить ребятёнка здесь, без матери, без… отца?
Мария закивала головой, сама не понимая, что сейчас происходит, и что ей следует делать. Зато Разин решил взять инициативу в свои руки.
- Ну-ка, товарищи женщины, как вас там, Капа и… не знаю, кто, помогите собраться Марии Андреевне.
Матрёна закивала, бросилась к сундуку, открыла крышку, начала перебирать юбки, кофты, платья. Наконец, Машенька опомнилась.
- Погоди, Вася. Я так не могу.
- Что не можешь?
- Ну, вот так сразу. Нужно подумать, что с собой взять, что можно оставить. И потом, Варенька спит.
- Тогда давай сделаем так, Маша. Сейчас бери с собой только самое необходимое, особенно для дочки. Приедем в Москву, устроишься, на досуге подумаешь, напишешь, что нужно еще привезти. Я отправлю сюда машину и шофёр привезёт всё, что нужно.
- Неужели нужно так спешить?
- Маша, да пойми ты! Во-первых, у меня работа такая, что каждый день отсутствия очень важен. Во-вторых, я тебя так долго не видел… Да, кстати, что же ты мне дочку не показываешь?
- Ой, правда, пойдем. Она у меня спит на улице.
Машенька взяла Разина за руку и повела его во внутренний двор.
- Барышня, так мне готовить вас к отъезду, или как? – крикнула вслед Матрёна.
- Готовь, готовь! – на ходу, не оборачиваясь, крикнул Разин.
Разин долго стоял над спящим младенцем, пытаясь разглядеть в нём, младенце, свои черты. Ну, разве только высокий лоб. Девочка, будто почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, несколько раз хмыкнула во сне, почмокав губками, и снова углубилась в свой глубокий младенческий сон. Разин испуганно посмотрел сначала на дочь, затем на прислонившуюся к его плечу Машеньку. Она лишь улыбнулась в ответ.
- Ничего, ничего, это она тебя почувствовала, – негромко произнесла Машенька.
- Ты потише. Ребёнка разбудишь.
Машенька беззвучно засмеялась, уткнувшись в плечо Разина.
- В этом возрасте дети ещё ничего не слышат, хоть из пистолета стреляй.
- А-а сколько ей, кстати?
- Чуть больше двух месяцев.
- Ну, ладно, пойдём собираться. Ехать пора.
Они направились в дом, Машенька на ходу спросила:
- Послушай, Васенька, ты и в самом деле хочешь меня увезти в Москву?
- Конечно! Я же тебе сказал, у меня там квартира, хорошая должность. А ты здесь, в деревне, совсем оторвалась от цивилизации.
Он остановился, повернулся лицом к ней, заглянул в её глаза. Она так же смотрела на него в упор. Наконец, губы их слились в долгом, после длинной разлуки, поцелуе.
- Но я одна не поеду, – зайдя в свою комнату, она села на край кровати, а Разин подошёл к открытому бюро, локтем облокотился на него и удивлённо посмотрел на Марию.
- Как, то есть, одна. Конечно же, мы дочку с собой возьмём.
- Нет, нет! Речь не о Вареньке. Мне нужна будет помощница, прислуга, если хочешь.
- Не понял!
- Ну, одной мне сложно будет и с ребёнком управляться и хозяйничать. Я бы взяла с собой хотя бы Матрёну. Она девка сообразительная и домовитая. У Вареньки будет нянька, а у нас с тобой кухарка и поло-мойка.
Разин стоял с чуть приоткрытым ртом, глядя на Марию, словно бы пытаясь осмыслить сказанное ею. Наконец, кивнул.
- То есть, у рабочего в прислугах будет крестьянка. То есть, настоящая смычка города с деревней, как и учил покойный Владимир Ильич, – Разин говорил всё это, делая руками какие-то непонятные жесты, а потом захихикал.
Теперь уже Машенька смотрел на него с недоумением, не совсем понимая смысл его слов.
- Хорошо! Квартира, правда, у меня пока маловата для четверых. Но это дело, как говорится поправи-мое. Договорились!
Он прихлопнул ладонью по столешнице бюро и ладонь его легла прямо на недописанное письмо Ма-шеньки. Когда он отнял руку от столешницы, прилипшая было к ладони бумага, оторвалась и слегка покружив-шись в воздухе, опустилась прямо к его ногам.
- Ой, прости, я что-то уронил.
- Ничего, ничего! – Машенька тут же вскочила на ноги и подняла листок. – Это я писала письмо, а мне сказали, что кто-то приехал на авто. Ну, я и оставила его…
- Что за письмо, можно поинтересоваться?
- Да так, брату Коленьке решила написать, – почему-то покраснела Машенька. – Родители ведь заявили, что больше не хотят меня знать, а брат посоветовал сюда приехать, да еще и деньгами ссудил.
- Из-за меня, что ли, родители отказались?
Машенька некоторое время молчала, боясь сказать правду, но Разин и без этого всё понял.
- Ну, конечно, как же. Ты – княжна, а я чернь, быдло, рылой не вышел.
- Зачем ты так, Васенька?
- Да, ладно! – отмахнулся он. – Я же не обижаюсь. Дело прошлое. Зато теперь я партийный функционер, с перспективой и не бездомный какой-нибудь.
Он немного помолчал, а затем, словно что-то вспомнив, продолжил.
- А брат у тебя замечательный. Можешь дописать ему в этом письме, что я его приказ выполнил.
- Приказ? Какой приказ?
- Ты напиши ему так, он поймёт.
- Зато я ничего не понимаю.
- Ну, видишь ли, при нашей последней встрече он мне, во-первых, сказал твой адрес, а во-вторых, при-грозил, что, если я не найду тебя и не женюсь на тебе, тогда он найдёт меня и пристрелит.
- Да ну тебя! Ты снова шутишь, Вася.
Разин засмеялся. В этот момент в комнату вошла Матрёна.
- Барышня, я, почитай, всё собрала. И вам, и Вареньке. Так что, как только прикажете идти за дочкой, я мигом.
- Спасибо тебе, Матрёна, – за Марию ответил Разин. – А теперь вот что: даю тебе ещё десять минут, чтобы ты сама собралась. Ты поедешь с нами в Москву.
- В Москву-у! – удивлённо протянула девка и глянула на Машеньку, та лишь молча, улыбаясь, кивнула.
- Ой, батеньки! Я в Москву еду с хозяйкой, – завопила на всю усадьбу Матрёна, побежав в свой флигель собираться.
Теперь уже и Мария вместе с Разины захохотали во весь голос.

14.
Воскресный день 29 сентября 1918 года был днем смены природного лета осенью. И если с утра свети-ло яркое солнце, то к вечеру разыгралась настоящая буря и полил проливной дождь. Природа словно пред-восхитила политические события.
Именно в этот день генерал Людендорф (номинально исполнявший роль райхсканцлера вместо преста-релого графа Гертлинга), окончательно запутавшийся в себе и запутавший всю страну, принял решение, с кото-рого, в общем-то, и началось крушение могущественной Германской империи.
После не совсем удачных переговоров с Соединенными Штатами и Антантой о перемирии – накануне войска Антанты удачно прорвали последнюю укрепленную линию германских войск – линию Гинденбурга, и по-тому с позиции силы выставили слишком суровые для Германии условия подписания мира, Людендорф вдруг потребовал в течение двадцати четырех часов запросить перемирие, четко мотивируя это тем, что не может отсрочить военную катастрофу на Западном фронте более чем на одни сутки. Причем, главная цель, которая при этом преследовалась Людендорфом, – это спасение армии. Ведь каждый день продолжения военных дей-ствий грозил обернуться военным разгромом. Но для спасения чести армии предложение о перемирии должно было исходить от правительства, а не от Верховного командования. Оно должно мотивироваться политически-ми, а не военными соображениями.
Но... Какими политическими мотивами следовало обосновать просьбу о перемирии? Какое правитель-ство могло бы проявить готовность пойти на такой шаг? Как можно было бы гарантировать полное соблюдение победоносным врагом перемирия, которое у него вымаливали?
Расчет был тонким, как казалось Людендорфу. Кто больше всего ратовал за заключение мира? Социал-демократы, имевшие в райхстаге большинство. Следовательно, нужно сделать так, чтобы парламентское боль-шинство возглавило правительство и тут же заставить его вступить в переговоры с противником. Ведь Антанта утверждала, что ведет войну во имя демократии, а американский президент Вильсон особенно часто выступал с публичными заявлениями, что цель войны состоит в демократизации Германии (есть смысл напомнить, что все эти лозунги высказывались в начале ХХ века!). В таком случае, честь армии будет спасена, а впоследствии ар-мия же, несогласная с ТАКИМ позорным миром, вполне может и низвергнуть обесчещенное капитуляцией пар-ламентское правительство. 
Первым, кого посвятил в свой план Эрих Людендорф, был статс-секретарь иностранных дел Пауль фон Гинтце, бывший флотский офицер. И фон Гинтце поддержал Людендорфа, но внес в его план некоторую кор-ректировку.
- Перед лицом надвинувшейся катастрофы, угрожающей армии, народу, империи и монарху, должно быть осуществлено полное, зримое изменение государственной системы и конституции, - произнес статс-секретарь.
- Вы имеете в виду своего рода революцию сверху? - тотчас же догадался Людендорф.
- Именно!
- Но, в таком случае, я боюсь, что это затруднит заключение перемирия.
- Но чем более радикальным будет разрыв с прежним правительством и прежней конституцией, тем бо-лее правдоподобным будет казаться, что решение о перемирии принято исключительно по собственной полити-ческой воле новых людей и что армия не имеет к нему никакого отношения.
Последний аргумент убедил Людендорфа. В известность поставили фон Гинденбурга. Осталось только доказать свою правоту кайзеру.
Доклад Вильгельму делал Гинденбург в присутствии Людендорфа и Гинтце. Кайзер не пытался сопро-тивляться и согласился со всем, что ему предлагали: и с установлением парламентской формы правления, и с просьбой о перемирии. Единственным, что вызвало некоторые споры, так это вопрос об отставке райхсканцле-ра и статс-секретаря иностранных дел. Впрочем, если прошение об отставке фон Гинтце кайзер отклонил, то с райхсканцлером все разрешилось само собой: Гертлинг, для которого честь Германии оказалась выше соб-ственной карьеры, сам подал в отставку, не желая подписывать акт о капитуляции.
Кайзер в тот день выглядел так же, как и обычно. Говорил он немного. Больше выступал от его имени начальник его кабинета. В конечном итоге был составлен текст императорского указа о введении парламентской формы правления. Райхсканцлером был назначен самый либеральный из императорской фамилии принц Макс Баденский. В окружении кайзера царило тихое разочарование, которое, однако, сопровождалось явным не-одобрением поведения генерала Людендорфа.
А сам Людендорф 1 октября выступал в Генеральном штабе.
- Я чувствую себя обязанным сообщить вам, что наше военное положение является крайне серьезным,- Людендорф был бледен, но стоял с высоко поднятой головой. - В любой день наш Западный фронт может быть прорван... На войска надеяться больше нельзя... Можно предвидеть, что уже в ближайшее время противнику с помощью готовых к боям американцев удастся одержать крупную победу, осуществить весьма широкие проры-вы фронта. Тогда наша западная армия, потеряв выдержку и полностью разложившись, начнет неудержимо от-катываться назад, через Рейн, и принесет с собой в Германию революцию. Эта катастрофа должна быть во что бы то ни стало предотвращена. В силу названных причин нельзя допустить разгрома. Поэтому Верховное ко-мандование сухопутных сил потребовало от Его Величества и канцлера немедленно обратиться к американ-скому президенту Вильсону о перемирии, имеющем целью последующее заключение мира на основе сформу-лированных им 14 пунктов...
Пока Людендорф говорил, можно было слышать в зале тихие стоны и приглушенные рыдания, у многих офицеров и генералов потекли по щекам слёзы.
- И для фельдмаршала Гинденбурга, и для меня самого наступил ужасный момент, когда возникла необ-ходимость доложить об этом Его Величеству и канцлеру. Последний, граф Гертлинг, с большим достоинством заявил Его Величеству, что в создавшихся условиях считает своим долгом немедленно сложить с себя полно-мочия. После стольких лет беспорочной службы он не желает на закате жизни запятнать свою честь просьбой о перемирии. Кайзер принял его отставку. Таким образом, в данный момент у нас нет канцлера. Пока неизвестно, кто займет этот пост. Однако я просил Его Величество привлечь теперь к участию в правительстве представи-телей также тех кругов, которым мы, главным образом, обязаны тем, что дело зашло так далеко. Итак, мы явимся свидетелями вступления этих господ на министерские посты. Им придется заключить мир, который сей-час должен быть заключен. Им теперь придется расхлебывать кашу, которую они заварили для нас!
Генерал Людендорф покинул зал. За ним тут же последовал полковник фон Тэр, давно знавший и почи-тавший генерала. Он схватил Людендорфа обеими руками за правую руку и придержал его.
- Ваше превосходительство, неужели это правда? Неужели это последнее слово? Вижу ли я всё это на-яву или, может быть, во сне? Это так чудовищно и ужасно! Что же теперь будет?
- Увы, так угодно господу, и я не вижу другого выхода, - совершенно спокойно ответил генерал.
В шоке был и райхстаг. Депутаты были совершенно сломлены. Фридрих Эберт, вождь социал-демокра-тов, был смертельно бледен и не мог произнести ни слова. Депутат Штреземанн выглядел так, будто с ним вот-вот что-то случится. Министр фон Вальдов покинул зал со словами: «Теперь остается пустить себе пулю в лоб». Лидер прусских консерваторов фон Гейдебранд бросился в кулуары с криком: «Нам лгали и нас обманы-вали на протяжении четырех лет!»
Новый райхсканцлер принц Макс Баденский, и раньше критиковавший военную политику Людендорфа, в течение нескольких дней вел отчаянную борьбу против обращения с просьбой о перемирии. Самое удивитель-ное, что уломать принца удалось только двум правителям Германии - тогдашнему, кайзеру Вильгельму II, и бу-дущему - Фридриху Эберту. Первый просто прикрикнул на своего царственного собрата:
- Тебя пригласили сюда не для того, чтобы ты создавал трудности Верховному командованию!
Второй же убеждал не только принца, но и членов парламентской фракции СДПГ:
- Когда все рушится, партия не может дать повод для упреков в свой адрес за отказ от участия именно в тот момент, когда ее со всех сторон настойчиво умоляют об этом. Наоборот, мы должны броситься в образо-вавшуюся брешь. Мы должны посмотреть, располагаем ли мы достаточным влиянием для того, чтобы добиться осуществления наших требований и, если это окажется возможным, связать их со спасением родины. В этом состоит наш долг, наша проклятая обязанность.
Таким образом, 4 октября новый райхсканцлер вынужден был направить американцам просьбу о пере-мирии, а второй человек в СДПГ, главный оратор партии по внешнеполитическим вопросам Филипп Шейдеманн вынужден был стать статс-секретарем иностранных дел в правительстве принца Макса. Пятого же октября Гер-мания узнала, что она отныне стала парламентской демократией, по-существу, конституционной монархией.
Впрочем, события в Германии уже пошли не по сценарию, написанному Людендорфом и компанией.
Крупный прорыв союзников на Западном фронте, которого так опасался Людендорф, не осуществился. Но в октябре были разгромлены последние из оставшихся у Германии союзников - Австро-Венгрия и Турция, к чему приложила усилия и воспрявшая духомрусская армия. С Балкан и из Италии к незащищенным южным гра-ницам Германии неудержимо приближались армии стран Антанты. Тем не менее, были шансы у немцев продер-жаться, по крайней мере, до конца зимы. И генерал Людендорф уже мог себя вести совершенно по-другому. Он вновь разыгрывал карту непобежденного военачальника, которому теперь палки в колеса ставили заправлявшие в правительстве социал-демократы, требовавшие немедленно подписать мирный договор на любых условиях. 24 октября Людендорф самовольно издал приказ по армии, в котором говорилось, что условия мира неприем-лемы и могут «служить для нас, солдат, лишь стимулом к предельному напряжению сил и продолжению сопро-тивления».
Здесь уже не выдержал довольно мягкий и тактичный Макс Баденский. Во время заседания правитель-ства, в присутствии и кайзера Вильгельма, и самого генерала, райхсканцлер заявил, что потерял доверие к Лю-дендорфу как человеку.
- Сегодня генерал Людендорф ни словом не упомянул ни о предложении перемирия, ни о катастрофиче-ских последствиях, которое оно может повлечь за собой в мире и в Германии, а, напротив, заявил, что обсуж-де-ние в Берлине вопросов о перемирии ободряет противника и повинно в ухудшении настроения личного со-става фронтовых частей. Принимая во внимание все это, я официально заявляю в присутствии Его величества, – принц Макс повернул голову в сторону своего кузена, – Людендорф должен уйти, иначе уйду я.
- Пожалуйста, – невозмутимо произнес Людендорф, как он это делал не раз до сих пор. – Если господин райхсканцлер того желает, то я готов уйти в отставку.
 Но на этот раз номер не прошел. Взвесив всё, Вильгельм решил принять сторону принца.
- Ну, если вы непременно желаете уйти, то извольте.
Когда же генерал-фельдмаршал фон Гинденбург, не выдержав, тоже запросился в отставку, Вильгельм грубо прервал его, коротко бросив:
- Вы остаётесь!
На этом военная карьера генерала Эриха Людендорфа закончилась. Впереди его ждала карьера полити-ческая.

15.
30 октября 1918 года на рейде Шиллиг перед Вильгельмсхафеном под Килем произошла первая проба сил германской революции.
Руководство военно-морских сил, вопреки приказу имперского правительства прекратить подводную войну в открытом море, начало готовить флот к решающему сражению с британским океанским флотом. Было отдано приказание готовить суда к выходу в море. Матросы линкора «Тюрингия» отправили к первому офицеру своего делегата, который заявил, что запланированное выступление флота, пожалуй, не согласуется с полити-ческой линией нового правительства.
- Так ведь это вашего правительства! - язвительно ответил первый офицер.
- В таком случае, мы вынуждены будем сообщить о вашем самоуправстве представителям нашего пра-вительства, а пока отказываемся подчиняться вашим приказам.
Весть о матросском бунте тут же распространилась по всей эскадре. Сторону линкора «Тюрингия» при-нял экипаж еще одного линейного корабля – «Гельголанд». Буквально тут же командованием флота был отдан приказ навести орудия на мятежные суда. Так и стояли несколько минут с наведенными друг на друга орудиями мятежники и вся остальная эскадра. Поняв бесперспективность подобного противостояния, первыми сложили оружие экипажи «Тюрингии» и «Гельголанда». В этом смысле победу одержали офицеры, арестовавшие мятеж-ников. Но выход флота в открытое море был отменен. Адмиралы не сочли возможным начать морское сраже-ние, имея столь ненадежные команды. В этом смысле победили матросы. Флот был снова рассредоточен. Пе-ред Вильгельмсхафеном осталась только одна эскадра, вторая была направлена в Брунсбюттель, третья же эскадра, не принимавшая участия в мятеже, 1 ноября возвратилась в Киль. Арестованные матросы, общей чис-ленностью свыше одной тысячи, были доставлены на сушу в военные тюрьмы. Их ожидал военный суд и весьма вероятный приговор – расстрел.
Но матросы третьей эскадры, доставившие мятежников в Киль, нашли в себе мужество признать свою вину в том, что судьба мятежных товарищей полностью зависела от тех, кто не решился поддержать мятеж. В конечном счете, бунтовщики, вполне возможно, сохранили им жизнь, рискуя своей собственной. Кто даст гаран-тию, что германский флот одержал бы победу в открытом сражении с превосходящими силами британского и американского флотов? 
1 ноября матросы третьей эскадры направили делегацию к местному коменданту с требованием осво-бодить арестованных. Естественно, требование было отклонено. 2 ноября в Доме профсоюзов Киля в течение многих часов матросы обсуждали вместе с солдатами морской пехоты и рабочими доков вопрос о дальнейших действиях, но не пришли ни к какому решению. Наконец, 3 ноября, в воскресенье, они хотели продолжить об-суждение, но Дом профсоюзов оказался запертым, а перед входом комендантом гарнизона выставлены часо-вые. Матросам с солдатами не оставалось ничего иного, как собраться на учебном плацу, где к ним вскоре при-соединились тысячи рабочих. Было принято решение организовать демонстрацию. На одном из перекрестков демонстрантов остановил патруль. Начальник патруля лейтенант Штайнхойзер скомандовал:
- Разойдись!
Поскольку никто не подчинился, лейтенант приказал открыть огонь. Девять убитых и двадцать девять раненых остались лежать на мостовой. Демонстранты начали разбегаться. В это время какой-то вооруженный матрос выступил вперед и застрелил лейтенанта Штайнхойзера. Это был стартовый выстрел германской рево-люции. Пути назад были перекрыты.
Утром, в понедельник 4 ноября все матросы третьей эскадры избрали Советы во главе со старшим мат-росом Артельтом, под командованием которого разоружили офицеров, вооружились сами и подняли на кораб-лях красные флаги. К ним не присоединился один-единственный корабль – «Силезия». Под жерлами пушек дру-гих кораблей «Силезия» вынуждена была выйти в открытое море. 
Еще на одном корабле – «Кёниг» – капитан Венигер оказал вооруженное сопротивление матросам, пы-тавшимся поднять на мачте красный флаг, но был застрелен. Вооруженные матросы высадились на сушу, без всякого сопротивления заняли военную тюрьму и освободили своих товарищей. Другие захватили практически все государственные учреждения, третьи – вокзал. После полудня туда прибыла армейская часть, вызванная командованием округа в Альтоне для подавления матросов. Но началось братание, и солдаты присоединились к матросам. Комендант военно-морской базы, скрепя зубами, принял делегацию солдатского Совета и капиту-лировал. Морские пехотинцы гарнизона заявили о своей солидарности с матросами. К ним присоединились и докеры. Вечером 4 ноября Киль оказался в руках сорока тысяч восставших.
Этим же вечером в Киль из Берлина прибыли два посланца встревоженного имперского правительства - депутат райхстага от СДПГ Густав Носке и буржуазный деятель, статс-секретарь Густав Штреземанн. Матросы приняли их с ликованием и чувством облегчения. Приняв Носке за своего человека, руководители Совета из-брали его «губернатором». На следующий день Носке сообщил в Берлин по телефону Максу Баденскому:
- У меня остается только одна надежда – на добровольное восстановление порядка под руководством социал-демократов. Тогда мятеж прекратится сам собой. Повсюду я чувствую пробуждение у рабочих и матро-сов присущего немцу от рождения стремление к порядку.
Райхсканцлер Макс Баденский мог с удовлетворением провести в правительстве следующее решение: «Предоставить Носке полную свободу действий для удушения местной вспышки». Когда же Носке через пару дней сообщил, что восстановил авторитет офицеров до такой степени, что даже наладил морское патрулиро-вание, принц Макс снова воскликнул:
- Этот человек сумел добиться невозможного. Теперь судьба Германии зависит от того, сможет ли Эберт повторить в большом масштабе сделанное его товарищем по партии, иными словами, «повернуть вспять» движение по всей стране.
Узнав об этом, военный министр правительства Великобритании Уинстон Черчилль в восхищении вос-кликнул:
- Я желаю каждой стране в подобной ситуации иметь своего Носке.
Однако повернуть вспять разыгравшуюся революцию уже было не так-то просто.
5 ноября революция перекинулась в Любек и Брунсбюттелькоог, 6-го – охватила Гамбург, Бремен и Вильгельмсхафен, 7-го - Ганновер, Ольденбург и Кёльн, 8-го под властью революционных Советов уже были все крупные западногерманские города, а в Ляйпциге и Магдебурге она перешагнула за Эльбу. Внешне картина везде была одинаковой: движение бесконечных колонн демонстрантов на улицах, массовые митинги на рыноч-ных площадях, сцены братания между моряками, солдатами и изголодавшимся гражданским населением. По-всюду сразу же выпускались на свободу политзаключенные, вслед за тюрьмами захватывались ратуши, вокза-лы, штабы военных округов, а иногда и редакции газет. Причем, случаи сопротивления, применения насилия и кровопролития были весьма редки. Наиболее характерным чувством, господствовавшим в те революционные дни, было удивление власть предержащих совершенно неожиданной утратой ими всякой власти, и, в то же вре-мя, удивление революционеров совершенно неожиданно получивших эту власть. Революция была великодуш-на: не было самосудов, революционных трибуналов, на свободу было выпущено много политических узников, но никто не был арестован. Ни разу даже не был избит ни один из наиболее ненавистных офицеров или фельд-фебелей. Довольствовались лишь тем, что срывали с них кокарды и знаки различия, что составляло такую же неотъемлемую часть революционного церемониала, как и подъем красного флага. Упразднялись штабы воен-ных округов, верховные органы военной власти. Они заменялись новой революционной властью рабочих и сол-датских Советов. Органы гражданской администрации сохранялись и продолжали работать под наблюдением и руководством тех же Советов. Революция не затронула частной собственности. На предприятиях всё остава-лось по-старому.
Но... Одновременно с военными властями были свергнуты все удельные монархи, их власть на местах подменялась властью Советов.
6 ноября одновременно в Спа, где находилась Ставка Верховного главнокомандования германской ар-мии, и в Берлин поступило сообщение президента Вудро Вильсона о том, что Верховный командующий войска-ми Антанты генерал Фош готов принять в своей ставке в Компьене германскую делегацию по вопросам переми-рия. В тот же день статс-секретарь Эрцбергер отправился из Берлина через Спа в Компьен. В пятницу 8 ноября в десять часов утра Эрцбергер в сопровождении военной свиты, которую он собрал в Спа, стоял в Компьене перед генералом Фошем, встретившим немцев словами:
- Что привело вас сюда, господа? Чего вы от меня хотите?
- Мы уполномочены получить ваши предложения относительно условий перемирия, – произнес Эрцбер-гер.
- У меня нет никаких предложений, – сухо заявил Фош.
Он, действительно, не сделал никаких предложений. Он лишь представил готовый перечень условий пе-ремирия, которые на протяжении десяти дней разрабатывались правительствами Антанты, а также ультиматум, предоставлявший семьдесят два часа для их принятия или отклонения. Уже в тот момент было ясно, что ульти-матум будет принят.
 Впрочем, даже после заключения перемирия оставался открытым вопрос, как действовать дальше? И кайзер, и верховное командование, и канцлер, и руководство СДПГ сходились на том, что ближайшая задача - это остановить революцию во имя спасения Германии. И решающую роль в этом должны сыграть освободив-шиеся от войны войска Западного фронта, пока еще не зараженные революционным брожением и сохранявшие повиновение. Однако, как раз в том, во имя кого и во имя чего следовало использовать эти войска, мнения сто-рон расходились.
Кайзер был убежден, что западные армии выступят под его началом против внутреннего врага. Но гене-рал-квартирмейстер Грёнер и принц Макс не разделяли этой убежденности. Они оба считали, что личность кай-зера как раз и стала камнем преткновения, который надлежало убрать с дороги. Только в том случае можно будет использовать армию для подавления революции. Принц Макс видел выход в отречении кайзера от пре-стола и назначении регента. Генерал Грёнер же полагал, что кайзеру следовало теперь искать смерти на поле боя. Но сказать об этом Вильгельму напрямую ни они, ни другие приближенные не решались.  И тогда инициати-ву на себя взял Фридрих Эберт.
6 ноября он в окружении товарищей по партии появился в имперской канцелярии и в ультимативном тоне потребовал отречения кайзера.
- Отречение теперь совершенно необходимо, если мы действительно желаем помешать переходу масс в лагерь революционеров. Именно в этом я вижу последнюю возможность спасения монархии.
- Ваше предложение, господин Эберт, совершенно не подлежит обсуждению, – с негодованием ответил Грёнер.
 - Тогда пусть события развиваются своим путем. Отныне наши пути расходятся. Кто знает, встретимся ли мы еще когда-нибудь.
Впрочем, Эберт нашел единомышленника в лице канцлера Макса Баденского. Принц Макс после отказа Грёнера 7 ноября пригласил Эберта к себе и, прохаживаясь вместе с ним под кронами старых деревьев в рас-цвеченном осенними красками саду имперской канцелярии, сообщил вождю социалистов о своем решении лич-но поехать в Спа в ставку и предложить кайзеру отречься от престола. (И снова параллель истории: опять Ставка Верховного главнокомандования и опять требование к монарху отречься от престола. Сначала это было в России. Теперь – в Германии.)
- Если мне удастся убедить кайзера, будете ли вы на моей стороне в борьбе против социальной рево-люции?
Эберт ответил, не задумываясь:
- Если кайзер не отречется, социальная революция станет неизбежной. Но я не желаю ее, я ненавижу её, как грех.
Но было уже слишком поздно! Революция докатилась до Берлина. Въезд в столицу освобождённого из тюрьмы вождя левых социал-демократов Карла Либкнехта оказался просто триумфальным. Двадцать тысяч ра-бочих, солдат и женщин собрались у Ангальтского вокзала, куда прибыл Карл Либкнехт вместе с женой Софьей и младшим сыном Робертом, затем его несли на руках сотни солдат, награжденных орденом Железного креста. На Потсдамской площади собрались многие тысячи солдат и рабочих, чтобы послушать лидера Союза Спарта-ка.
Карл Либкнехт произнес краткую речь, закончив ее словами:
- Долой правительство! Да здравствует революция!
Вечером, в пятницу 8 ноября во время заседания Совета министров прусский министр внутренних дел Древс вынул часы и сказал:
- Сейчас уже половина десятого. Мы хотели бы отложить заседание. Завтра состоится всеобщая заба-стовка и можно ожидать кровавых беспорядков. Все будет зависеть от того, устоят ли военные или не устоят. Если не устоят, то прусского правительства завтра больше не будет.
 - Каким образом Ваше превосходительство пришло к заключению, что военные могли бы не устоять? - язвительно спросил военный министр фон Шеух.
Военный министр язвил не напрасно. Он знал, что в это время из Наумбурга в Берлин бесконечным по-током двигались колонны тяжеловооруженной пехоты, пулеметные роты и лёгкая полевая артиллерия Четвёр-того егерского полка. У солдат был весьма бравый вид. При входе в Александровские казармы солдатам были розданы ручные гранаты. Но и министр Древс просчитывал ситуацию наперед. И дальнейший ход событий пока-зал, что прав был именно министр внутренних дел, а не военный министр.
Утром 9 ноября весь полк в военном порядке с офицерами перед строем был выстроен во дворе Алек-сандровских казарм. Туда же прибыл депутат СДПГ Отто Вельс. Взобравшись на обозную фуру, он начал речь. Не зная настроений солдат, он говорил осторожно, стараясь избегать всего, что могло бы накалить обстановку. Печально и чистосердечно рассказал о проигранной войне, жестких условиях, предъявленных Вильсоном, о безрассудстве кайзера, надеждах на заключение мира. Чем дольше он говорил, тем явственнее улавливал рас-тущее одобрение солдат и замешательство офицеров. Это продолжалось до тех пор, пока он не выкрикнул:
- Ваш долг, солдаты, предотвратить гражданскую войну! Да здравствует свободное народное государ-ство!
Словно порыв ветра пронесся по шеренгам. Строй распался. Солдаты бросились вперед и окружили повозку. Стоило в этот момент хотя бы одному из офицеров выстрелить в оратора и неизвестно, как бы все по-вернулось. Но офицеры не выстрелили, и солдаты пошли за Вельсом.
Судьба кайзера Вильгельма и всей династии Гогенцоллернов была предрешена. Вспять повернуть уже было невозможно.
В этот самый час в ставке Верховного командования в Спа Гинденбург и Грёнер явились к кайзеру и за-явили, что действующая армия более ему не повинуется.
- Армия под командой своих офицеров и генералов в полном порядке возвратится на родину. Но не под руководством Вашего Величества.
- Не забывайтесь, Грёнер. Офицеры и генералы давали мне присягу, – воскликнул Вильгельм.
- Военная присяга отныне только фраза, – произнес генерал Грёнер слова, тут же ставшие знамениты-ми.
Тогда же, утром 9 ноября в имперскую канцелярию стали поступать сообщения о переходе на сторону революции войсковых частей.
- Подавить революцию мы уже не можем, остается лишь удушить ее, – тяжело вздохнул Макс Баден-ский.
Но и удушить революцию было не просто.
В полдень в канцелярию принца Макса одно за другим стали поступать сообщения, что рабочие беско-нечными колоннами движутся из заводских кварталов к центру города. Терпение канцлера лопнуло. Он распо-рядился опубликовать заготовленное заранее (к тому же, без ведома самого Вильгельма) официальное сооб-щение об отречении кайзера. Тут же правительственное агентство сообщило:
«Германский император и прусский король принял решение отречься от престола. Райхсканцлер оста-нется на своем посту до тех пор, пока не будут урегулированы вопросы, связанные с отречением кайзера, с от-казом кронпринца Германской империи и Пруссии от права на престол и с установлением регентства. Райхскан-цлер намерен предложить регенту назначить райхсканцлером депутата Эберта, разработать и представить за-конопроект о безотлагательном проведении выборов в германское Учредительное национальное собрание. Его задачей будет окончательно определить форму будущего государственного строя для немецкого народа, включая и те его части, которые захотели бы войти в состав империи».
После этого принц упаковал чемоданы и уехал домой, в Южную Германию, навсегда покинув ставший ему ненавистным бушующий Берлин.
В тот же день вспыхнуло восстание в Мюнхене, которым руководил низкорослый пожилой Курт Айслер, в свое время уже отсидевший девять месяцев в тюрьме за антивоенную деятельность. Король баварский Людвиг также вынужден был бежать из Баварии. Он выехал из Мюнхена на машине, которая сразу же за горо-дом скатилась с дороги и плотно застряла на раскисшем осеннем картофельном поле.
Кайзер же обедал в Спа в своем салон-вагоне. Во время еды ему принесли только что принятую теле-фонограмму из Берлина, в которой сообщалось, что принц Макс Баденский объявил об отречении его от пре-стола. Кайзер всегда умел владеть собой. И тут он еще какое-то время продолжал спокойно жевать, но потом, медленно бледнея, произнес:
- Что Баденский принц низлагает короля Пруссии...
Кайзер не договорил фразу, голос его пресекся. Ведь только что, перед обедом, он подписал деклара-цию, что, отрекаясь, как кайзер, остается королем Пруссии...
После обеда, за кофе в узком кругу кайзер, наконец, дал выход своим эмоциям:
- Измена, подлое возмутительное предательство! Рейхсканцлер, не дожидаясь моего ответа, возвестил от своего имени о моем якобы состоявшемся отречении.
Но историю вспять не повернуть (даже великому Наполеону не удалось этого сделать). Вильгельму ни-чего не оставалось делать, как отправиться вместе со своим двором к родственному голландскому монарху. И именно тем, что в такое время он покинул свою страну, Вильгельм окончательно добил монархию. Но, кстати, только там, в Голландии и спустя целых три недели Вильгельм официально провозгласил о своем отречении от престола. Германия, таким образом, также официально стала республикой.
Десять дней, которые потрясли эту страну, закончились. Но борьба за власть только разгоралась. И еще не ясно было, кто окажется на белом коне победителей: революционеры или их оппоненты.

16.
10 ноября, бывший германский император пересек границу Нидерландов, где нашёл себе последний приют в изгнании. На самой границе чету Гогенцоллернов (Фридриха Вильгельма Виктора Альберта Прусского и его супругу Августу Викторию) встречала также обосновавшая под крылом у голландской королевы Вильгель-мины чета Романовых, Николай Александрович и Александра Фёдоровна, приходившиеся кузеном и кузиной свергнутому кайзеру Германской империи. Несмотря на то, что оба бывших монарха представляли страны, до сих пор воюющие друг с другом, они по-родственному тепло обнялись.
- Вот видишь, Вилли, как оно вышло, – произнёс Николай. – Зря ты не послушал доброго совета своего старого, но преданного Гогенцоллернам бульдога Бисмарка: не надо было объявлять войну России. Куда луч-ше нам было бы встретиться не здесь, на гостеприимной земле ее величества королевы Нидерландов Виль-гельмины, а где-нибудь в Потсдаме или в Царском Селе.
- И это говоришь мне ты, Никки, который слишком много слушал советы своего старца Григория, и поз-воливший свергнуть себя с престола? Так что мы с тобой одного поля ягоды! – хмыкнул Вильгельм, похлопав Николая по плечу.
В это время о чем-то так же негромко общались их жёны.
- Но, скажу тебе честно, Никки, господь бог свидетель, моя совесть чиста, я никогда не хотел этой вой-ны.
И в самом деле, как германский император мог желать войны с Россией, ежели сам был шефом русско-го 13-го гусарского Нарвского полка. И за несколько лет до начала войны Вильгельм посетил подшефный полк. Объезжая строй гусар, германский император спросил, за что полку был пожалован Георгиевский штандарт. Прозвучал четкий ответ:
- За взятие Берлина, Ваше Величество.
Кайзер на секунду опешил, но тут же нашелся:
- Это очень хорошо, но всё же лучше никогда больше этого не повторять!
Далее Гогенцоллерны направились на север Нидерландов в замок Амеронг. Правительство Веймарской республики позволило экс-императору вывезти в Голландию 23 вагона мебели, а также 27 различных контейне-ров с вещами, в том числе автомобиль и лодку из Нового дворца в Потсдаме.
Граф Годард Бентинк ван Альденбург только-только вернулся с охоты, когда телефонный звонок при-нёс ему весть о скором прибытии нежданного гостя. Граф не мог похвастаться близким знакомством с Виль-гельмом, хотя их первая встреча состоялась еще в 1884 году — когда он в качестве рейхсграфа был представ-лен кайзеровскому двору. Бентинки были «медиатизированной» династией, Вильгельм называл их «кузенами» или «светлостями» — обычная форма обращения к мелким феодалам. В августе 1909 года Вильгельм гостил у брата Годарда, Филиппа, в его поместье Миддахтен; Амеронген и Миддахтен рассматривались в качестве места проведения планировавшихся мирных переговоров, Бентинки и в самом деле идеально подходили на роль по-средников — в роду у них были и немцы, и англичане. Бентинки были членами ордена иоаннитов — протестант-ского аналога ордена мальтийских рыцарей, во главе которого традиционно стоял какой-нибудь прусский принц. Так что Бентинков и Гогенцоллернов многое связывало. Резиденция Бентинка — замок Амеронген представлял собой построенный в XVII столетии особняк, окруженный двойной линией рвов. Последнее обстоятельство в значительной степени и обусловило выбор Амеронгена в качестве места пребывания экс-кайзера: легче было организовать охрану.
Бентинку позвонил губернатор Утрехта граф Линден ван Занденбург. Хозяин имения сопротивлялся — говорил, что большая часть дома давно не используется, двери заколочены, топлива осталось на два дня, ма-шины два года как на приколе, прислуга либо в армии, либо болеет гриппом, словом, он никак не может принять такого высокого гостя… Тон Бентинка несколько смягчился, когда Линден ван Занденбург заверил его, что пра-вительство оплатит все расходы. Решающий аргумент привел его старший сын, Карлос:
- Бентинки принимали императора, когда он был на вершине славы. Теперь, когда он свергнут, мы тем более не можем отказать ему в пристанище.
Граф неохотно согласился принять Вильгельма, но только на три дня.
По пути следования на север Нидерландов его пассажирам довелось услышать и увидеть немало не-приятного: за окнами что-то кричали, свистели, грозили кулаками; некоторые даже делали красноречивый жест — ладонью по горлу.
- Совершенно отвратительное зрелище, — пробормотала Августа Виктория.
- Надеюсь, что эти толпы состоят из бельгийских беженцев, – попытался утешить не столько жену, сколько самого себя Вильгельм.
 В 3.20 пополудни 12 ноября поезд остановился на маленькой станции Маарн. И здесь прибывших ожи-дала толпа, потрясавшая кулаками и выкрикивавшая ругательства. Шел дождь, иначе людей собралось бы больше. Среди встречающих была и леди Сьюзан Таунли — старая знакомая Вильгельма, она приехала с целью «надрать уши» кронпринцу, который, как она думала, был в числе пассажиров. Дама успела побывать в Мид-дахтене, куда, полная благородного гнева, отправилась сразу после того, как услышала новость о прибытии беглецов на германо-голландскую границу. Она решила, что кайзер отправится туда, но, поняв свою ошибку, леди Таунли ринулась в Маарн.
Помимо разбушевавшейся толпы, вездесущих репортеров разных газет и нескольких деревенских пар-ней, которых сюда привело чистое любопытство, на этой маленькой станции сновала туда-сюда дюжина гол-ландских чиновников, пытавшихся освободить путь Гогенцоллернам. Но когда, наконец, Вильгельма с супругой усадили в приготовленный для них автомобиль, обнаружилось, что выезд заблокирован другими машинами, в которых не было водителей.
И экс-кайзеру пришлось ждать под любопытными взглядами окружающих — это был, видимо, один из самых неприятных моментов в его жизни. На деревьях у станции были заранее рассажены специально подготов-ленные люди, которые должны были приветствовать Вильгельма, но их голоса потонули в свисте и улюлюка-нье. Впрочем, физическое насилие к кайзеру попыталась применить только одна леди Таунли. Бентинк и не-сколько других голландцев с трудом сумели оттащить экспансивную даму от капота машины и тем сохранить в целости и сохранности физиономию ее прежнего приятеля. Результатом инцидента стало то, что супруг Сьюзан потерял работу. Вильгельма должным образом приветствовали граф Бентинк, его будущий покровитель, и Линден ван Занденбург, выступавший в качестве личного эмиссара королевы. Вильгельм, четверо сопровожда-ющих его лиц и оба голландца отправились в направлении Амеронгена. До начала новой жизни оставалось пол-часа пути.
Первое, что произнес Вильгельм по прибытии в замок Амеронген, было:
- Ну, что Вы насчет всего этого скажете? Принесите-ка мне чашку настоящего горячего английского чаю! — после чего зябко потер руки.
Его провели наверх и показали спальню и постель, в которой некогда, в 1672 году, переночевал Людо-вик XIV, а теперь должен был ночевать он. Вероятно, это польстило его императорскому достоинству. Он изви-нился перед дочерью Бентинка Элизабет:
- Почтенная графиня, простите, что я Вас побеспокоил; но это не моя вина.
Во время ужина, устроенного Бентинком, Вильгельм снова говорил о своей невиновности, а потом об-рушился на «предателей»:
- Тридцать лет я нес на себе эту чудовищную ответственность, тридцать лет я отдавал всего себя отече-ству. И вот награда, вот благодарность! Никогда не думал, что флот, это мое детище, так меня отблагодарит. Никогда не думал, что моя армия развалится с такой пугающей быстротой. Те, для кого я так много сделал, вы-валили меня в помойную яму! Людендорф, Бетман и Тирпиц — вот кто виноват в том, что мы проиграли войну!
Вильгельм привез с собой 158 бутылок вина, но вряд ли это делало его желанным и «лёгким» гостем. Тем не менее, судя по всему, Бентинк никак не обнаруживал своих эмоций и воспринимал все свалившиеся на него заботы с беспримерным стоицизмом.
И только 28 ноября 1918 года Вильгельм подписал официальный акт об отречении от обоих престолов, объявив: «Я отказываюсь навсегда от прав на корону Пруссии и вместе с ним от права на германскую импера-торскую корону». При этом Вильгельм освободил своих офицеров от обязанности исполнять данную ему когда-то присягу.
Голландский министр иностранных дел уговорил Бентинка продлить пребывание Вильгельма на неопре-деленное время. Правительство снабдило его продовольствием и топливом, выделило несколько человек для помощи по хозяйству, четырнадцать полицейских для охраны и специального детектива. Войти на территорию можно было только с разрешения графа Бентинка. При входе гость получал белую карточку, при выходе он должен был обменять ее на синюю. Ворота круглые сутки были под охраной, лёд на замерзших рвах аккуратно разбивали, чтобы никто не мог проникнуть внутрь, минуя ворота. Власти убедили Вильгельма сократить чис-ленность своей свиты, и вскоре большая часть из 78 его спутников по путешествию из Спа в Амеронген была отправлена обратно в Германию. Первое время при нем оставалось 22 человека. В замке мест для всех не хва-тило, и большинству придворных пришлось разместиться в местных гостиницах.

17.
В 1914 году, когда война только началась, Россия, Великобритания и Франция заключили официальное соглашение о том, что никто из них не подпишет сепаратного мира с Германией. Нарушив это соглашение, тогда ещё советская Россия, пойдя на переговоры о сепаратном мире с общим врагом союзников, предала своих со-юзников, тем самым она поставила себя вне союза. И в самом конце 1917 года – 22 декабря, через два месяца после октябрьских событий, представители французского и английского правительств (лорды Милнер и Роберт Сесилл с английской стороны, и Клемансо, Фош и министр иностранных дел Пишон, с французской) заключили тайную конвенцию о разделе сфер действий в западных районах бывшей Российской империи с нерусским, в основном, населением. Согласно этой конвенции, сразу же после победы в войне балтийские провинции и при-легающие к ним острова, а также Кавказ и Закаспийская область войдут в английскую зону интересов, а Франция получит такие же права на Украину и Крым.
Таким образом, судьба России была предрешена еще задолго до окончания войны. Но наступление рус-ской армии летом 1918 года на своем участке фронта несколько спутала карты союзникам по Антанте. Англича-нам с французами теперь будет намного тяжелее объяснить русским дипломатам и военным о своих четырёх-летней давности планах.
Старый свет не видывал такого со времени окончания феодальной раздробленности и установления государственного порядка в геополитическом смысле. По окончании Первой мировой войны обрушились ста-рые границы и на глазах у изумленных геоконсерваторов возникли новые государства, о которых всего каких-то пять лет назад нельзя было даже предполагать.
Скажем, кто мог спрогнозировать появление в самом центре Европы такой, по европейским меркам, до-вольно большой страны, как Польша? Больше ста лет, после трех знаменитых прусско-австрийско-российских разделов некогда могучей Речи Посполитой, о поляках вспоминали лишь тогда, когда польские легионы громи-ли дряхлевшие европейские монархии под трехцветными знаменами французской революции во главе с гениаль-ным корсиканским выскочкой Наполеоном Бонапартом; или когда, раздавленные непосильным самодержавным гнётом династии русских царей Романовых, в 1794 году поляки восстали под предводительством Тадеуша Кос-тюшко и были разгромлены будущим генералиссимусом русской армии Александром Васильевичем Суворо-вым; или когда, стремящиеся к свободе, польские революционеры участвовали в непосредственных битвах ев-ропей-ских революций 1848 и 1870-го годов. И вдруг – целое государство с десятками миллионов жителей.
Все шло к краху и развалу довольно искусственно соединенной Австро-Венгерской империи (в отличие от этнически однородной Германии, Венский двор состоял из представителей десятка самых различных наро-дов, менталитетов и характеров). На ее обломках родились не только национально однородные государства – Австрия и Венгрия, но и соединились родственно близкие нации: чехи и словаки создали единое государство Чехословакию. Такое же родственное объединение бывших австрийских подданных югославян состоялось под флагом Сербской монархии: в 1919 году было объявлено о рождении Королевства СХС (сербов, хорватов, словенцев), прообраза будущей Югославии.
Кстати, уже тогда европейские правители-законодатели политических мод начали применять двойной стандарт в отношении стран, нелюбимых ими или сильно нашкодивших. Так, в то время, когда усиленно пере-краивалась вся карта Европы, англичанами и французами приветствовались объединение в единую семью за-падных и южных славян. Однако же, когда вполне логично такого же воссоединения возжелали только что по-ставленные на колени немцы, им было грубо отказано. Таким образом, заселенные исключительно немцами чешские Судеты и польская Силезия остались в границах этих государств. И вообще, немцы вынуждены были отдать, что называется, на сторону одну седьмую части территории и одну десятую части населения. Такая же участь постигла и вновь созданную Венгрию (одну из частей дуалистической империи Габсбургов) – ее вынудили передать Румынии населенную на семьдесят процентов этническими венграми Трансильванию, а полувен-герский Банат – Королевству СХС.
Такой же незнакомкой в стане европейских политиков оказалась и Финляндия, декрет о предоставлении независимости которой в декабре 1917 года подписал председатель советского правительства Владимир Ленин.
Новые политические реалии требовали и нового общественного межгосударственного объединения, ка-ким прежде, скажем, была Священная Римская империя. Роль такого объединения должна была сыграть со-зданная в Париже победителями в войне Лига наций. Однако для начала следовало довести до ума итоги Пер-вой мировой. Для этого была созвана мирная конференция во Франции, в которой приняли участие 32 страны.
Первое заседание Парижской мирной конференции прошло 16 января 1919 года. Последнее – 21 января 1920-го. Таким образом, целый год мировое сообщество разрабатывало планы мирового послевоенного устройства. Причём, мирная конференция была открыта в тот день (спустя, правда, почти пятьдесят лет), когда было провозглашено создание могущественной империи – Германского рейха, дата же и время подписания мир-ного договора вообще не имеют под собой никаких версий оправдания, кроме одной – окончательное уничиже-ние Германии – 28 июня (день, когда был убит в Сараево австрийский престолонаследник Франц-Фердинанд) и Зеркальный зал – именно в этом зале в 1871 году и была провозглашена Германская империя.
Разумеется, главным вопросом, который должна была решить конференция – судьба Германии. А потом уже предстояло делить куски европейского пирога.
Что касается Германии, то ее просто заставили 28 июня 1919 года подписать в Версале унизительный для нее мирный договор, согласно которому, страна не только лишалась многих политических, экономических, геополитических свобод и интересов, но ей запрещалась и модернизация армии и флота, с одновременным полным уничтожением военно-воздушных сил, тяжелой артиллерии, подводных лодок и надводных боевых ко-раблей. А вообще вооруженные силы не должны были превышать 100.000 человек. Кроме того, предписыва-лось демилитаризовать зону шириной 50 километров на правом берегу Рейна, левый же берег на целые пятна-дцать лет оккупировали французы.
Не забыли, разумеется, и про самого кайзера Вильгельма: английский премьер Ллойд-Джордж предло-жил вздернуть бывшего кайзера на виселице. В менее кровожадном настроении он упоминал о возможности вы-сылки его куда-нибудь подальше – на Кюрасао или в Алжир. А с 11 декабря в Голландии начали активно мусси-роваться требования о выдаче Вильгельма державам Антанты. Бывший кайзер был уверен, что в случае суда над ним в Лондоне или Париже его ожидает смертный приговор. В его окружении началось активное обсужде-ние вопроса, как изменить внешность Вильгельма, чтобы он мог незаметно исчезнуть. Прежде всего, по общему мнению, ему надо было покороче постричься и перекрасить волосы. Когда этот план довели до сведения Виль-гельма, тот согласился, но с условием, что усы останутся. Самое большее, на что он был готов в отношении своих усов, – это опустить их кончики вниз.
- Впрочем, – поразмыслив, вздохнул он, – все это бесполезно: меня же узнают по физическому недо-статку, – и он поднял свою сухую левую руку.
 Но в данном случае, последнее слово осталось за королевой Вильгельминой, не поддавшейся на шан-таж Антанты и в очередной раз сыгравшей роль защитницы поверженных – она отказалась выдавать Вильгель-ма.
Законодателями мод на конференции были Франция (ее премьер-министр Жорж Клемансо избран пред-седательствующим), Великобритания (в лице опять же председателя правительства Дэвида Ллойд-Джорджа) и США, которые представлял госсекретарь Роберт Лансинг. Эти последние, а также представители Италии (пре-мьер Орландо) и Японии (маркиз Сайондзи) стали вице-председателями конференции.
А вот с Россией пришлось помучиться. Российскую делегацию представляли на конференции премьер-министр Авксентьев, министр иностранных дел Милюков и генерал от инфантерии Алексеев.
Авксентьев сразу потребовал, чтобы Россия была включена в состав стран-победителей, чему противи-лись и Англия, и Франция.
- Господа! Скажите, пожалуйста, сколько вам пришлось бы еще положить своих солдат, если бы русская армия, помимо того, что защищала свою страну, не совершала бы прорывов в самые тяжёлые эпизоды евро-пейской баталии. Вспомните, господин Клемансо, события под Верденом. Что осталось бы от французской ар-мии, не перейди русская армия в наступление в Восточной Пруссии. А мы, между прочим, тогда были не совсем готовы к выступлению, не хватало снарядов, боеприпасов, даже живой силы.
- Давайте не будем, господин Авксентьев, философствовать на тему, что было бы, если бы! – раздра-женно ответил Жорж Клемансо. – А что было бы с Россией, если бы большевики остались у власти, вы не ду-мали?  Где бы сейчас были Вы сами, и все члены вашей делегации? 
- Тем не менее, вы же не будете отрицать, что и русская армия внесла немалый вклад в общую победу?
- Но этого никто и не отрицает, господин Авксентьев, – вступил в дискуссию Ллойд-Джордж. – Но видите ли, в чём дело! Россия пыталась сепаратно договориться с Германией о заключении мира, а это уже прямое нарушение Соглашения по Тройственному согласию.
Авксентьев переглянулся с Милюковым, тот утвердительно кивнул – уж Милюкову не знать об этих тон-костях. Ведь первоначальные переговоры о сепаратном мире с немцами вели даже не большевики, а еще цар-ские министры, а в начале 1917 года и сам Николай II, но тогда уже упёрлись немцы.
Впрочем, весь 1915-й и первую половину следующего года именно немецкая сторона всячески пыталась склонить к сепаратному миру Россиию, действуя то через министра иностранных дел Сазонова, то через вновь входившего в силу Витте, то через сменщика Сазонова, известного своей пронемецкой направленностью Штюр-мера, но всё безуспешно.
Осенью шестнадцатого года, после разгрома австро-германскими войсками Румынии, в результате чего русская армия была вынуждена почти целиком взять на себя румынский фронт, положение России стало более уязвимым. Теперь уже она начинает интенсивный зондаж при посредничестве голландского журналиста барона де Круифа, выступавшего от имени «русского двора». 16 октября он передал в Берлин и Вену, что Россия, по-неся в войне большие жертвы во имя союзников, оставляет за собой свободу действий по вопросу о мире. В качестве условий мира выдвигались: нейтрализация проливов, превращение Турецкой Армении в буферное гос-ударство, совместный протекторат трех империй над Польшей. Но германское Верховное командование насто-яло, чтобы эти предложения были отвергнуты. 24 января 1917 года с русской стороны последовало новое об-ращение, упрекавшее центральные державы в нежелании идти на уступки и содержавшее угрозу мощного весен-него наступления Антанты на всех фронтах. В начале марта 1917 года обращение было сделано уже от имени самого Николая II, при этом отмечалось, что предыдущее послание было им одобрено, В послании обращалось внимание на то, что «требование массами мира растет с каждым днем» и что его игнорирование может дорого стоить правительствам воюющих сторон. Одновременно в послании выражалась готовность России пойти на серьезные уступки. Однако германская сторона отвергла и эти предложения, полагая, что рост антивоенных настроений и экономических трудностей заставят Россию принять мир на еще более выгодных условиях для Германии. Кайзеру не понравилось, что, сам находясь уже на краю гибели, Николай продолжал отстаивать свои территориальные претензии к союзнику Германии Турции, при этом грозился совместно с союзниками разгро-мить из-за германской несговорчивости Турцию, а заодно намеревался заключить сепаратный мир с Болгарией. Впрочем, в последние две недели своего пребывания на российском троне, Николай несколько смягчил свои условия мира, но и здесь он не пошел настолько далеко, чтобы Германия и ее союзники решились сесть за стол переговоров.
- Господа, но я осмелюсь вам напомнить, что и правительство Северо-Американских Соединённых Шта-тов вело подобные тайные переговоры с руководством Германии, – заговорил Милюков, посмотрев в сторону американского госсекретаря Лансинга.
- Однако же, речь идёт сейчас о России, а не об Америке, – стоял на своём Ллойд-Джордж.
- Да, конечно! Но мы с вами все здесь дипломаты и понимаем, что вести переговоры и заключить сделку – вещи совершенно разного порядка.
- Господа! – взял слово японский представитель маркиз Сайондзи. – Не хотелось бы, чтобы здесь, на мирной конференции, подводящей итоги мировой войны, разгорелась новая война, дипломатическая. Я предла-гаю объявить перерыв, чтобы все стороны смогли сформулировать свои предложения, и уже потом мы все вместе их обсудим и придём к какому-то консенсусу.
После небольшой паузы и консультаций все делегации согласились с предложением японца.
- Господа! У нас не осталось другого выхода, как блефовать!
Милюков быстро раскусил заговор англичан и французов – лишить Россию звания страны-победительницы со всеми вытекающими оттуда последствиями. Поэтому он решил сразу брать быка за рога. Однако менее искушённый в дипломатических войнах генерал Алексеев смотрел на это со своей, генеральской колокольни.
- Павел Николаевич, я готов составить подробный план наших фронтовых операций с цифрами и факта-ми, чтобы доказать нашим союзникам, что они, в данном случае, неправы, – предложил он.
- Ах, дорогой мой Михаил Николаевич, Клемансо с Ллойд-Джорджем не хуже нас с вами знают, что без русской армии они, если бы и не проиграли войну Германии, то погрязли бы в ней по уши. И они прекрасно по-нимают, что им никуда не деться, что им придётся уступить нам долю выигрыша, так сказать, отдать нам вполне заслуженный кусок победного пирога. Здесь идёт тонкая дипломатическая игра, кто кого. Либо они нас заставят глотать слюну от голода, либо сами не смогут проглотить большой кусище. Поэтому я считаю, Николай Дмит-риевич, – Милюков обратился к Авксентьеву, что нам нужно выступать с позиции силы. Лишний же раз подчер-кивать успехи нашей армии, в данном случае, будет больше похоже на оправдание, на оборону, нежели на наступление, на атаку. Вы со мной согласны?
- Вполне! – кивнул Авксентьев. – Но что вы конкретно предлагаете.
- Давайте вспомним о завещании Петра Великого.
Авксентьев поморщился.
- Но ведь известно же, что это фальшивка, к тому же, состряпанная теми же французами.
- Это мы с вами знаем. Не уверен, что о том осведомлены Клемансо с Ллойд-Джорджем. И потом, экс-курс в историю нам тоже не помешает. Наш главный козырь – Турция. Понятно, что ни Польшу, ни Румынию с Балканами никто нам не уступит. Но Турция – это как раз ахиллесова пята наших союзников.
Авксентьев задумался, скрестив руки на груди и поглаживая подбородок. Алексеев подошёл к стене, где висела большая карта мира, и стал оценивать возможные варианты.
- Пожалуй, что вы и правы, Павел Николаевич. Турция – это действительно наш козырь, – наконец согла-сился Авксентьев.
- Но каковы ваши предложения? – попросил уточнить Алексеев.
- Просить, разумеется, мы будем как можно больше. Учитывая наши давние счеты с Османской импери-ей, мы вполне можем потребовать включить всю её территорию в состав Российской республики.
Последовала гробовая тишина. Был даже слышен какой-то непонятный шум за окнами. Выдержав хоро-шую театральную паузу, Милюков продолжил.
- Но я считаю, мы вполне можем удовлетвориться полным и абсолютным контролем над проливами Босфор и Дарданеллы, давайте при этом напомним нашим союзникам о Панамском канале, находящемся под контролем Соединённых Штатов. А также, учитывая события двухлетней давности, когда турки устроили резню армян, мы должны настоять на том, чтобы России передали под полную юрисдикцию или протекторат Внутрен-нюю Армению. Если нам удастся добиться хотя бы этого, можно считать, что мы с вами сюда приехали не зря.
- Прекрасно! Представьте, пожалуйста, ваши предложения на бумаге по пунктам, – попросил Авксентьев. – Мы их размножим и раздадим каждой делегации.

Послесловие
История человечества, конечно же, не терпит сослагательного наклонения. И переписывать её в угоду сиюминутным потребностям – дело противное и весьма неблагодарное. И всё же, в каждой эпохе бывают мо-менты, факты и обстоятельства, которые, буде они совершились бы, могли потрясти мир и повернуть ход исто-рии.
Обратимся к истории Государства Российского. Так, к примеру, если бы царь Иван Васильевич Грозный не убил бы в порыве гнева (или припадка) своего старшего сына Ивана, а затем если бы не постигла трагическая смерть его младшего сына, царевича Дмитрия, Россия, вероятно, никогда бы не увидела на царском троне ни царя Бориса Годунова, ни царя Василия Шуйского. Никаких Лжедмитриев не было бы и в помине, и, скорее все-го, ни о какой династии Романовых на российском престоле ни один российский историк, не говоря уже об обычных людях, никогда бы не услышал.
Другой пример – уже с Романовыми. Если бы царь Петр I Алексеевич не казнил сына Алексея, обвинив его в государственной измене, и тот остался бы законным наследником – была бы уже совершенно другая Рос-сия, без эпохи дворцовых переворотов, без Анны Ивановны с Анной Леопольдовной и императора-младенца Ивана Антоновича; без Елизаветы Петровны с её придурковатым племянником Петром III, и даже без Екатерины Великой, между прочим, никаких прав на российский престол никогда не имевшей.
Точно о том же можно говорить и в том случае, если бы вместо казнённого царевича Алексея на троне остался бы его сын и внук Петра, Пётр II Алексеевич, процарствовавший всего два года и скончавшийся от оспы в семнадцать лет.
Мир потрясли и большевики, пришедшие к власти в октябре 1917-го в результате вооружённого госу-дарственного переворота. Но они ведь так и могли бы остаться калифами на час (точнее, на пару месяцев), если бы не отменная реакция швейцарского социал-демократа Фридриха Платтена, который успел пригнуть голову Ленина, когда в того стреляли 1 января 1918 года за несколько дней до открытия Учредительного собрания, в котором большевики оказались в значительном меньшинстве. Что было бы, если бы Платтен не успел среаги-ровать на выстрел, я как раз и представил в данном романе. Разумеется, ни Россия, ни мир никогда бы не узна-ли, кто такой Сталин, и что такое выстроенный им ГУЛАГ.
С другой стороны, я не мог оставить в стороне и Западную Европу, история которой также пошла бы совершенно другой дорогой, если бы с Адольфом Гитлером произошло то, что случилось с ним в романе. Со-гласитесь, слепой инвалид никогда бы не смог стать тем, кем стал в итоге  Гитлер в реальной истории. Более того, у меня был реальный выбор между его слепотой, последовавшей в результате химической атаки англичан под бельгийским местечком Ипр, и его смертью, последовавшей в результате его ранения там же двумя годами ранее. Отчего же я выбрал слепоту, а не смерть, как в случае с Лениным? Вероятно потому, что Ленин уже был всевластным правителем огромной страны, а Гитлер всего лишь безвестным ефрейтором-вестовым, от воли и желания которого тогда вообще ничего не зависело.