Шевырёв. Слова и речи Филарета Митр. Московского

Степан Петрович ШЕВЫРЁВ


СЛОВА И РЕЧИ СИНОДАЛЬНОГО ЧЛЕНА ФИЛАРЕТА МИТРОПОЛИТА МОСКОВСКОГО.
Москва, в типографии А. Семена. Часть I. 1844. 547. VI. стран. Часть II. 1845. 559. VII. стран. Часть III. 1845. 579. XI. стран. в б. 8-ку.


«Аще бо благовествую, несть ми похвалы: горе же мне есть, аще не благовествую». I Кор. 9. 16.
«Учаще их блюсти вся, елика заповедах вам». Матф. XXVIII. 20.


В то самое время как мы справедливо жалуемся на оскудение нашей светской словесности, нас утешают богатые явления духовного слова. Недавно еще один Проповедник подарил нам три тома проповедей своих. Вот еще перед нами другой духовный дар от Архипастыря паствы Московской! От чего ж это иссякает наше изящное светское слово, и в то же время так сильно, так непрерывно льется слово духовное? От того, что первое отторгло себя от источников народных, а других не сыскало, второе же имеет свой невидимый исток в нашей древней жизни, которая была искони сосудом Веры. Отсюда его неистощимые силы; отсюда бьет оно ключем неиссякаемым. Духовенство наше, середи суеты прельщений новой жизни, сохранило у себя то древнее и всегда свежее сокровище, откуда слово духовное истекает. Вот почему оно неумолкаемо раздается для тех, которые хотят внимать ему. Главные представители Церкви нашей следят за развитием новой России - и не пренебрегают теми силами человеческими, которые раскрывает она на новом своем поприще, для того, чтобы действовать ими в пользу Слова Божия. Замечательно это отношение между светскою нашею литературою и духовною.

Был период у нас, когда господствовали картины воображения в нашей Поэзии: ими не пренебрегало и церковное слово, действуя на фантазию в пользу духа и облекая ее образы в значение высшее, духовное. Был другой период, когда Поэты увлекались исключительным чувством, - чувству отозвалась и проповедь, растворяя его в силе духа. Настал период обладания разума, - и у представителей Церкви нашей готовы способы, чтобы разумом действовать на силу духовную Русского человека, но разумом, облеченным крепостью свыше. В отношении к внешним формам языка можно сказать то же самое. Когда наружные, риторические формы преобладали у нас в словесности, тогда отзывалось их влияние и в проповедном слове, которое в то время было обильно тропами и фигурами. Эти формы устарели, - их отринула и проповедь. Все успехи, означившие развитие светского слова, усвоила себе она, и следила за его ходом, не подчиняясь ему. Все изящное строение Русской речи, выработанное Карамзиным и его последователями, она восприняла в себя, но этой новой человеческой силе придала какую-то высшую, духовную силу, которой тайну хранит она. У Церкви нашей источники древней жизни и древнего слова: из первых черпает она мощь духа, чтобы ею восполнять и навершать недостаток сил человеческих, которые порознь не могут вполне обнять несоизмеримую с ними истину Веры; из вторых черпает силу слова для того, чтобы и здесь пособить недостатку светской Русской речи, которая, при всей своей изящной стройности, при всем обилии и жизни, бессильна бывает выразить духовную мысль Церкви. Как с одной стороны, в отношении к содержанию, Русская проповедь следит современные силы Русского человека и, призывая их к действию в слове, возносит каждую в высшую сферу духа, - так с другой стороны, в отношении к формам языка, проповедь Русская усвоивала себе все внешнее его совершенство в современном его развитии, но возносила его в свою заветную сокровищницу, где наружный блеск его превращался в чистый свет духовный. Проповедники наши таким образом исполнили свою обязанность, ибо скажем словами того из них, который теперь своими творениями подал нам повод к размышлению о Русском проповедном слове вообще: «Истинный пастырь, по образу Христову, должен употреблять все возможные усилия, чтобы знать своих овец и внутреннее их состояние». (Ч. II. стран. 5).

Обратимся же к Словам его, и опишем сначала их внешнее содержание. Все три части разделены на XI отделений. Первое содержит 20 слов на Господские праздники, из которых 6 посвящены Рождеству Христову и другие 6 Святой Пасхе. Второе Отделение заключает 18 слов на воскресные дни; третие 15 слов на Богородичные праздники; четвертое 2 слова на дни Святых; пятое 27 слов, при освящении храмов; шестое 6 слов, произнесенных во время губительной болезни; седьмое 17 слов, на Царские дни; осьмое 14 слов на разные случаи; девятое 3 слова надгробные; десятое 17 бесед о разных изречениях Св. Писания, и о разных предметах учения Христианского, - и одиннадцатое 26 речей. Все три части содержат 187 Слов, Бесед и Речей. Это только меньшая половина из того, что было написано Проповедником. Это его собственный, последний выбор из всех проповедных его сочинений.

Не скоро можно проникнуть в глубину их содержания. Мы старались это исполнить. Назидательно и приятно погружать мысль свою, отвлекаемую разными предметами, в мысль человека, которая вся живет в чистой сфере духовной, вся сосредоточивается в исследовании глубоких тайн ее. Не все способны к этому: для того нужно внутреннее предрасположение и нужна еще решимость. Да, надобно решиться на то, чтобы вверить себя крыльям орла и летать с ним по небу, или колоколу водолаза и спускаться с ним во глубины моря. По большей части предпочитают безопасно ступать по земле и очами холодного разума наблюдать земные предметы; но не знают того, что, после таких мыслепитательных странствий, око разума усиливается оком духа, и самые земные предметы, скидая оболочку свою, являются нам яснее и прозрачнее. Знаем: сомневается, кто не испытал того; но невозможно вложить в его разумное сознание то, что не прошло через его сознание жизненное.

Много высоких впечатлений испытала душа, когда, вверившись добровольно водительству опытного жителя областей духовных, странствовала она с ним вместе по заповедным их глубинам. Много сокровищ мысли, чувства и слова вынесла она из этого странствия. На многие вопросы получила разрешение. Может быть, в дерзновении искренности своей, предлагала и такие, которые остались без ответа. Все это вместе теснится теперь из нее; она хотела бы отдать верный отчет во всем, но ее затрудняет богатство запасов, ею собранных. Не льстивую похвалу намерена она предложить, - и к чему же была бы она, когда сам Проповедник отклонил от себя всякую толкованием слов Апостола, который говорит, что исполнение священнейшей должности, благовествовать небесную истину, не приносит ему никакой похвалы, как дело необходимой обязанности: «Аще благовествую, несть ми похвалы; нужда бо ми належит» (I. Кор. IX. 16.)». (Ч. I. 364.).

К нашему собственному поучению, мы постараемся изложить в некотором порядке все многосложное содержание Проповеди Московского Архипастыря и привести его к единству мысли, которая невидимо проникает корень, ствол, сучья, листья и цветы этого многоветвистого Слова, объемлющего широкою сенью своею вместе с вопросами Веры и вопросы жизни, тесно с нею связанные. Сознаемся, что невозможно дробным анализом разума измерить всю духовную полноту этого слова. Циркуль логического силлогизма не приходится к мысли духовной, которая цельнее и полнее всякого отвлечения, потому что живет в сфере Веры, где истина, познанная разумом, соприкасается с истиною, олицетворенною в действии, и акт разума дополняется и поверяется актом жизни, и оба берут свое начало из одного высшего источника, где они связаны единством. Иные хотят путем разума дойти до Веры, но это невозможно, потому что одинокий путь разума есть линия параллельная жизни, которая, идучи прямо в сфере чистого отвлечения, с жизнию соприкасаться не может. Храм же Веры объемлет и разум и жизнь. Бывает, в наше время особенно часто, и то, что люди, блуждающие разумом в отрицании Веры, путь жизни ведут невидимо из ее святилища, сами того не сознавая. Конечно, этот путь шаток, и постоянные наущения разума отрицающего могут сбить с него. Понятно из сказанного, что Слово, текущее из области Веры, не может в полноте своей быть измерено одним разумом: нет у него такого ёмкого силлогизма, который мог бы обнять всю цельность мысли духовной; нет у него сердца, которое ответным биением встречало бы истину, бьющую в него из таинственного источника Веры. Постараемся же и разумом и сердцем вместе усвоивать себе то, что предлагает слово духовное. Сделаем, что в наших силах.

С чего начинает слово Пастырь? О чем раздается его первый голос? Какой путь предлагает он к обретению той Истины, в которой содержится ключ к таинствам Веры? Смысл самых первых Слов его проповеди на это указывает. «Слава человеков - во славе Божией» - вот основная мысль первого слова. Умаление Сына Божия в воплощении, избравшего родиною Вифлеем, столь малый, древоделя мнимым отцем, бедную, сиротствующую Деву Матерью, и ясли колыбелью - пример для всех людей: вот содержание третьего слова. Пятое все посвящено смирению и знаменует образ рождения в нас Иисуса Христа. Но пускай Проповедник сам будет перед нами красноречивым излагателем своей мысли.

«Христиане! - говорит он. - Доколе мы живем в мiре с беспечностию граждан, и наслаждаемся им с самовластием обладателей: дотоле Христос не может вообразиться в нас. Miр непрестанно силится выпечатлевать в душе нашей свои преходящие образы; насыщаемые желания раждают другие желания, которые неприметно вырастают в исполинов, и зиждут Вавилон. Блажен, иже имет и разбиет о камень веры самых младенцев сего Вавилона, и отчуждит себя от града пребывающего, дабы взыскать грядущего!». (Ч. I. 39).

«Безпокровные токмо странники находят Вефиль и Вифлеем, - дом Божий и дом Хлеба животного. Только произвольные изгнанники земли приемлются в граждан неба». (Там же).

«Он скрыл неизмеримую вечность Свою за днем Своего рождения; престолом Царя царствующих соделались ясли, утварью - пелены, первыми слугами Царствия - пастыри стада: Божия сила и Божия премудрость сокрыты в немощах младенчества. Но кто может измерить расстояние от высоты Божественного Существа Его до глубины Его уничижения? Конечный ум не может следовать за Ним, как в Его восхождении превыше всех небес, так и в Его нисхождении до бездн падшего естества. Что же при виде толикого смирения должно чувствовать сердце, желающее быть сообразным образу Иисуса? - «Сила ума, великость духа, знаменитость дел, преимущества званий! я вами не прельщаюсь, и не завидую тем, которые гордятся вами. Нет высшей мудрости, как отречься от мудрости для Иисуса; нет большей славы, как разделять бесчестие с Иисусом; нет избыточнейшего состояния, как нищета Иисуса; нет иной двери к совершенству и блаженству, как младенчество Иисуса; нет лучшего украшения для души, в которой Он должен обитать, как видеть себя чужду всех украшений, подобно яслям Его». - Ток благодати, подобно речным устремлениям, изливается в долы: кедры на горах блюдутся громам и молниям. Бог творит из ничего: доколе мы хотим и думаем быть чем-нибудь, дотоле Он в нас не начинает своего дела. Смирение и отвержение себя есть основание в нас храма Его: кто более углубляет оное; тот выше и безопаснее созиждет». (Ч. I. 40, 41).

В разных образах выражает Проповедник несколько раз ту же самую мысль. «Тварь без Творца есть ничто. Силою только Творца она есть нечто. Что же будет значить воля человека, если она не прилепится к воле Божией послушанием, если отторгнется от нее непослушанием». (Ч. I. стран. 415). Исповедав высокую тайну Благовещения и отчаявшись в силах разума проникнуть во глубину ее, Проповедник восклицает: «Смиритесь, пытливые исследователи! Чудитесь и радуйтесь, смиренные созерцатели! Брось, кичливый разум, ломкие оружия своевольного мудрования, и возлюби свободный плен веры!». (Ч. 1. 414). В другом месте, вздыхая от глубины сердца, он заключает слово глаголом Священного Писания: «Многими скорбми подобает нам внити в царствие Божие». (Ч. 2. 195). Или в другой раз, приглашая нас, участников всеобщей нищеты, восчувствовать в своем духе нищету нашу в благах духовных и смириться (Ч. 3. 446), говорит нам: «Смиренная молитва и молящееся смирение составляют нищету духа». (Ч. 3. 443).

Хотите ли слышать, как наш Проповедник, середи пышного развития современной общественной жизни, жаждет пустыни; как сердце его, растворенное этою жаждою, обращается к древней Руси, хранительнице жизни пустынной:

«Если памятнику свойственно возвращать мысль ко временам и предметам, которые ознаменованы памятником: то, прости мне, великая Лавра Сергиева, мысль моя с особенным желанием устремляется в древнюю пустыню Сергиеву. Чту и в красующихся ныне храмах твоих дел; Святых, обиталища святыни, свидетелей праотеческого и современнического благочестия; люблю чин твоих Богослужений, и ныне с непосредственным благословением Преподобного Сергия совершаемых; с уважением взираю на твои столпостены, не поколебавшиеся и тогда, когда поколебалась было Россия; знаю, что и Лавра Сергиева и пустыня Сергиева есть одна и та же, и тем же богата сокровищем, то есть, Божиею благодатию, которая обитала в преподобном Сергии, в его пустыне, и еще обитает в нем и в Его мощах, в Его Лавре: но при всем том желал бы я узреть пустыню, которая обрела и стяжала сокровище, наследованное потом Лаврою. Кто покажет мне малый деревянный храм, на котором в первый раз наречено здесь имя Пресвятыя Троицы? Вошел бы я в него на всенощное бдение, когда в нем с треском и дымом горящая лучина светит чтению и пению, но сердца молящихся горят тише и яснее свещи, и пламень их досягает до неба, и Ангелы их восходят и нисходят в пламени их жертвы духовной. Отворите мне дверь тесной келлии, чтобы я мог вздохнуть ее воздухом, который трепетал от гласа молитв и воздыханий Преподобного Сергия, который орошен дождем слез его, в котором впечатлено столько глаголов духовных, пророчественных, чудодейственных. Дайте мне облобызать праг ее сеней, который истерт ногами Святых, и чрез который однажды переступили стопы Царицы Небесныя. Укажите мне еще другие сени другой келлии, которые в один день своими руками построил Преподобный Сергий, и в награду за труд дня, и за глад нескольких дней, получил укрух согнивающего хлеба. Посмотрел бы я, как, позже других насажденный в сей пустыне, Преподобный Никон спешно растет и созревает до готовности быть преемником Преподобного Сергия. Послушал бы молчания Исаакиева, которое без сомнения поучительнее моего слова. Взглянул бы на благоразумного Архимандрита Симона, который довольно рано понял, что полезнее быть послушником у Преподобного Сергия, нежели начальником в другом месте. Ведь это все здесь: только закрыто временем, или заключено в сих величественных зданиях, как высокой цены сокровище в великолепном ковчеге. Откройте мне ковчег; покажите сокровище; оно непохитимо и неистощимо; из него, без ущерба его, можно заимствовать благопотребное, например безмолвие молитвы, простоту жизни, смирение мудрования». (Ч. 2, 437, 8).

Это желание пустыни Проповедник заключает словами Псалмопевца: «Кто даст ми криле, яко голубине; и полещу, и почию. Се удалихся бегая, и водворихся в пустыни. Чаях Бога спасающаго мя от малодушия и от бури».

Переносясь мыслию в те страны, откуда и к нам переселилась любовь к пустынножительству, из глубины сердца Проповедник вопрошает: «Где теперь Илиин Кармил, или Хорив? Где Иоаннова пустыня? Где дикие места Палестинские и Египетские, которые чудным образом угождающая благодати природа сделала неспособными для обыкновенных селений человеческих, чтобы сберечь для жительства земных Ангелов? Сонмы сих Ангелов переселились в сродное небо; земные жилища их, едва не без остатка, пришли в запустение; и на поприще духовного безмолвия вновь рыщет одинокий зверь, или скитается полудикий человек. Переселилась любовь к безмолвию и в наши страны, и избрала для себя пещеры, леса, места, удаленные не только от жилищ, но и от путей человеческих, чего близкий пример имеем в Преподобном Сергии: но как, по непреложному слову Христову, не может град укрытися верху горы стоя (Матф. V. 14); то высоко возрастшая и созревшая любовь к безмолвию, обыкновенно не оставалась сокрытою; привлекала учеников, почитателей, посетителей; и от самого множества любителей или почитателей безмолвия, кроме других причин, почти по необходимости, стало тесно безмолвию. Между тем и пустыни наших стран, по самой природе, менее южных удобные для безустройственного пустынножительства, с течением времени сделались для него менее прежнего пространными и свободными, по действию распространившегося народонаселения.

«Чего же по сему ожидать? Путь Илии, путь Иоанна, путь Антония Великого, должен ли увидеть себя оставленным, и возрыдать, подобно как некогда, по сказанию Иеремии, путие Сиони рыдали, яко несть ходящих по них в праздник (Плач Иерем. 1. 4)? Мiр, вероятно, не почел бы сей потери тяжкою: но не так думать поучает опыт веков. Никто в городах и селениях Израилевых не нашел столько силы, - один Илия в пустыне нашел столько силы, - чтобы одному, одною силою духа, победоносно сражаться с господствовавшим в его время идолопоклонством. Пустыня, а не вселенная, должна была уготовать Иоанна, чтобы он сделался способным уготовать путь Господень для спасения вселенной. Глубокая пустыня и совершенное безмолвие воспитали Антония, до возраста великого, чтобы он мог потом духовно родить, так сказать, племя и поколение земных Ангелов, пустынножительствовавших, общежительствовавших, священноначальствовавших в Церкви. Сказанное теперь о Святом Антонии можем сказать в другой раз, если на место его имени поставим имя Святого Сергия». (Ч. 2, 510-512).

Но видя в наше время невозможность создания для всех избранных пустыни внешней, Проповедник указывает на другую возможность создания пустыни внутренней середи мятежа светского: «Можно и жить в мiре, но не быть от мiра… Иисус Христос Сам жил и в мipе и в пустыне: учил в мiре, а для молитвы удалялся в пустыню.

Я же вам глаголю, всем глаголю (Марк. XIII. 37). Как никого не спасает одно внешнее пребывание в пустыне: так и не погубляет никого внешнее жительство в мipе. Пустая пустыня, когда во внешней нет внутренней пустыни; для внутренней же пустыни есть, хотя не столь свободное, место и в мiре, если кто найти его потрудится. Егда молишися, вниди в клеть твою, то есть, в уединенную храмину души твоей, и затворив двери твоя, то есть, удержав от рассеяния твои мысли и чувства, помолися Отцу твоему, иже в тайне (Матф. VI. 6). - Не любите мiра, ни яже в мiре (1 Иоанн. II. 15). Соделайте сердце ваше пустынею, в коей бы не было ни богатств, ни красот мipa, ни нечистых плотских желаний, ни страстных помышлений. Вот и для пустынножителей, и для живущих в мiре, общая свя-щенная пустыня, в которую приходит, и в которой творит обитель (Иоан. XIV. 23) Себе возлюбленный Господь наш Иисус Христос, со Единосущным Своим Отцем и Святым Духом, к истинному блаженству нашему, во славу имени Своего Трисвятаго». (Ч. 2. 113, 114).

Хотите ли слышать, как владеющий такою силою слова и напитавший вас теперь его сладким обилием, призывает к себе и славит безмолвие?

«Прииди благословенная любовь к безмолвию Илиина, Иоаннова, Антониева, Сергиева! Скрывайся от молвы: но не скрывайся от ищущих путей твоих и следов твоих, - твоих правил и твоих примеров. Являйся иногда и неищущим, способным принять тебя. Ты устраняешь человека от видения других, и тем удобнее даешь ему увидеть самого себя; а сподобивыйся увидети себе, по слову одного из твоих таинников, лучший есть сподоблшагося увидети Ангелов (Исаак. Сир. сл. 41). Ты пресекаешь беседы с человеками, и тем искреннее вводишь в беседу со Христом. Ты затворяешь дверь внешния храмины, и отверзаешь внутреннюю храмину сердца. Ты подаешь и научаешь употреблять оружие против страстей. Ты собираешь рассеянные помыслы. Ты погружаешь ум во глубину писаний, и почерпаешь свет. Ты совершенствуешь покаяние. Ты обретаешь источник слез. Ты возводишь к чистой молитве. Ты учишь молчанию, которое есть таинство будущего века (Исаак. Сир. сл. 42).

«Не для всех равно призываю любовь к безмолвию. Жизнь безмолвия не для многих. Но посещение безмолвия для всякого должно быть вожделенно. Кто не упраздняет себя, хотя однажды в день, хотя на непродолжительное время, от всякого внешнего земного занятия, попечения, пристрастия; и не вводит своей души в благоговейное безмолвие пред Богом: тот еще не познал пути мира для души своей. Ибо тако глаголет Господь: упразднитеся, и разумейте, яко Аз есмь Бог. (Псал. 45. 11)». (Ч. 2. 513).

Человеку светскому, связанному во всех действиях своих с потребностями века, при чтении этих мест невольно приходит на ум дерзновенный вопрос: современны ли такие воззвания? Как! В то самое время, когда человек Европейский более чем когда-нибудь хочет признать и возвысить свою разумную личность, даже пред Самим Богом, Церковь наша в лице Своего представителя говорит, что Бог не начинает в нас Своего дела, пока мы думаем быть чем-нибудь? В то время, когда общественные силы, развиваясь более и более, со всех сторон привлекают человека тысячами прельщений и разрывают его на части, Пастырь духовный напоминает нам о древней Русской пустыни и по невозможности устроить внешнюю, приглашает к устроению внутренней? Когда вся планета покрыта обилием блестящего разноязычного слова, которое льется во все страны мiра из многоречивой Европы; когда и мы вслед за нею хотим что-нибудь второпях прибавить к ее неиссякаемому изобилию, - Пастырь призывает любовь к безмолвию как источник мудрости? Наконец, в том самом веке, когда человечество, после таких блистательных опытов, убеждается более и более в том, что оно само устроивает ход свой к совершенству, хотя, правда, и затрудняется, как согласить свое свободное самодвижение с законом высшей необходимости, и, признавая участие свое в сей последней, находится вынужденным принять на себя и зло, как одно из необходимых средств на пути его ко благу, - вот что говорит наша Церковь современному человечеству, обвиняя его в противоречии:

«В мудровании сынов века сего видны две мысли, которые располагают их жить в настоящем с слепою надеждою, или, напротив, с отчаянною беспечностию в отношении к будущему: первая, что мiр идет по своим законам, и потому один, или несколько человек, напрасно усиливались бы дать сей огромной машине желаемое направление; другая, что человечество само собою идет к совершенству, и потому не много важности в том, как ударяешь ничтожным веслом твоим по широкой реке времени, которая и без того течет, и все, по ней плывущее, влечет к морю совершенств разного рода.

Дабы усмотреть, правы ли сии мысли, можно их отдать на суд одну другой. Если мip, не исключая и человечества, идет по своим законам, как искусно устроенная машина: то напрасно мечтаете вы, будто человечество само собою идет к совершенству. Машина проходит и повторяет известный круг более или менее сложных и разнообразных движений; и, без руки художника, нейдет ни к какому новому, прежде ей неизвестному совершенству; временем же, скорее или медленнее подвигается к повреждению и разрушению. И напротив, если человечество само собою, или хотя как-нибудь иначе, идет к постепенно возрастающему, или наконец ожидаемому совершенству: то, конечно, или мip не так управляется свойственными ему законами, как машина, или, по крайней мере, человечество не так крепко привязано к машинальной части мipa, как думает машинальная мудрость.

Mip идет по своим законам! Пусть так; он идет по законам необходимости. А ты, существо свободное и нравственное, разве ты не должен итти по законам свободы и нравственности? Разве премудрый, праведный и благий Бог только в бездушном мiре воцарил свойственный Ему закон: a мip духовный предал мятежу и безначалию беззакония? Нет! B мipe физическом, что посеяно, то, а не другое, вырастет по закону необходимости; в мipe духовном и нравственном, что посеешь свободно, то и жать будешь. Посеешь благочестие и правду: пожнешь благословение и благополучие. Посеешь нечестие и неправду: пожнешь клятву, бедствие и погибель.

Человечество идет к совершенству! Это не совсем неправда. Философия нашла сию мысль у Религии; позавидовала возвышенности ее; похитила ее; но не поняла, и не умела употребить. Религия открыла, что Бог ведет человечество к совершенству и блаженству, зло неисправимое отсекая правосудием, исправимое исправляя милосердием, подая Свою силу немощи, но никогда силою не подавляя свободы, а преклоняя ее к добру любовию: гордая философия, худо подслушав, тщеславно пересказывает, что человечество идет к совершенству само собою, побеждая (как она прибавляет) природу посредством искусства, открытий, изобретений, но (что не всегда она проповедует, однако показывает делом) не домогаясь приближиться к Творцу природы. Со святым Павлом молю вас, братие, да никто же вас будет прельщая философиею, и тщетною лестию, по преданию человеческому, по стихиям мiра, а не по Христе (Кол. II. 8). И ныне, как во времена языков, уклонясь от мудрости по Христе, в премудрости Божией не разуме мiр премудростию Бога (I Кор. I. 21). Думают одним взором обнять все человечество; указывают какой-то самодвижный ход оного к совершенству; превозносят успехи так называемого просвещения и образованности; обещают золотой век: и там, где наиболее думают, что все сие делается и сделается само собою, и менее всего заботятся о благословении и просвещении свыше, - там именно, и в то же самое время, не находят ни добродетелей, ни нравов, ни спокойствия, ни безопасности, пороки необузданны, распри бесконечны, союзы ненадежны, мудрость сделалась не более, как промышленностию, и познания товаром, книги и зрелища наполнены преступлениями и ужасами, как темницы и места казни. Скажите пожалуйте, неужели сие-то и есть прямая дорога и естественный ход к совершенству человечества? Или, напротив, не суть ли это распутия, дебри, пропасти, уклонения, заблуждения, падения? Но сократим спор. Если человечество, в целом ли, почастно ли, должно итти к желаемому и ожидаемому в будущем совершенству, благополучию, блаженству: то надобно, чтобы найден, или лучше указан был истинный к тому путь. Говорю: лучше указан: потому что путь, пролагаемый догадочно, часто не ведет к цели и тогда, когда ее представляет в виду; а путь, указанный опытным и верным путеводителем, ведет к цели и тогда, когда она еще скрыта от взоров. Какой же это путь? - Тот, который Откровение Аврааму нарекло, по приспособлению к разнообразному множеству шествующих, - путями Господними, который впрочем в основании есть единый путь Господень». (Ч. 3. 39 - 43. Слово в день рождения Государя Императора).

Такое отрицание самодвижного хода в совершенствовании человеческом не возмутит ли сынов века в их современных заботах об этом ходе, в их самолюбивой уверенности, что они главные участники в этом деле? Не лучше ли б было уступить им что-нибудь, польстить их самолюбию, чтобы тем привлечь их на сторону истины?

Нет, не так думает наша Церковь. Не сообразуйтеся веку сему, вслед за Апостолом повторяет Проповедник (Ч. 1. 53). Никакою уступкою не хочет она приобретать поборников той Истине, которую хранит. Неизменно повторяет она свой девятивековой глагол в нашем Отечестве. Что говорила при самом введении Христианства в России языком того времени, то говорит и теперь, теми же вдохновенными устами, с тою же силою убеждения, развитым и изящным словом нашего века. Благословляя начало всех подвигов  России на новом ее поприще, следя ее быстрое развитие в силах человеческих, Церковь наша в лице своих представителей не перестает повторять «странную и страшную для мiра, но радостную для верующих, истину: что во всем мiре нет ничего тверже Креста, и безопаснее Распятого». (Ч. 1. 82). Путь самоотвержения, по неизменному ее мнению, есть единственный путь к обретению той живой Истины, которая некогда должна наполнить весь мiр и все привлечь к себе.

За эту девятивековую верность Истине и убеждению в средствах, какими можно ее достигнуть, противники Церкви нашей укоряют ее в том, что она не признает движения, что она чужда прогресса. Движение предполагается в стремлении к пониманию Истины и в стремлении воплотить ее в жизни и действиях (так разумеем мы слово прогресс, принимаемое теперь в весьма странных значениях); но нельзя допустить движения в существе самой Истины, которое неизменно и неколебимо. Хранить Истину в ее сущности - вот что на себя приняла наша Церковь, и она это исполнила.

Самоотвержение - вот путь, который предлагает она к обретению хранимой у нее Истины. Но да не подумают, чтобы Проповедник наш, верный глаголам Церкви в указании пути к Истине, проповедывал квиетизм или усыпление воли человеческой, до чего дошла проповедь Церкви западной. В этом заключается одно из существенных отличий нашей проповеди от Римской - и потому мы считаем за нужное привести все те места из нашего Проповедника, которые показывают, как разумеет он участие нашей собственной воли в деле нашего спасения, и удаляют всякую возможность подозрения в квиетизме.

«Когда оно (Слово Христово) глаголет твари: тогда она покорствует Ему необходимо. Так Иисус запрети ветру, и рече морю: молчи, престани; и улеже ветр, и бысть тишина велия (Марк. IV. 39). Но когда Слово Божие глаголет твари, как существу разумному и свободному: тогда предоставляет ей свободно внять глаголемому, и принять спасительную силу и действие глагола. Так глаголал Господь Петру и Андрею: грядита по Мне; и сим не только побуждал их следовать за Ним, но и давал им силу исполнить сие, и преодолеть все препятствия: однако не принуждал их, а предоставлял им свободно принять слово, и силу слова, повеление, и благодать исполнения». (Ч. 1. 246).

«Как вождь и царь свободных, Иисус Христос не приневоливает никого к пути, который Он указует, но приглашает желающих вступить в оный: иже хощет по Мне ити». (Ч. 1, 216).

«Для успокоения нашей лености и непостоянства, мы говорим, что Бог приемлет и тех, которые часто падают. Так, Он приемлет и сих: но прежде усматривает, по немощи ли они падают, по неведению ли, по соблазнам ли и претыканиям невольным, или напротив, по нерадению, по пристрастию к порокам, в которые падают, несмотря на свидетельство совести против беззаконий, в которые падают. Есть падающие, которым поспешает помощь благодати: и есть падающие, к которым пренебреженная ими премудрость Божия посылает достойное их слово: убо и Аз погибели вашей посмеюся; будет бо, егда призовете Мя, Аз же не послушаю вас; взыщут Мене злии, и не обрящут (Прит. I. 26. 28)». (Ч. 1. 358, 9). 

«Говорят Святому: молися о нас, а сами беззаботно стоят на пути грешных. Подумали ль вы, чего требуете? Неужели дух молитвы для того дан Церкви, чтобы он, как вихрь, мог схватить некающегося грешника, и бросить в рай? Какая в сем случае была б правда у Бога? (Ч. 2. 203).

Говорят, что это значит сложить навсегда руки, сесть, и ожидать своего спасения. Совсем нет! Если кто в самом деле такое составил себе понятие о преданности Богу, и поступает по сему понятию: тот в заблуждении; он предается не Богу, но лености». (Ч. I. 428).

«Да не придет кому лестный помысл, что если в спасении нашем все действуется благодатию, то нам уже не много нужно попечения о нашем спасении. Нет, соучастники благодати; благодать могущественная и действенная нам возвещена и дарована для того, чтобы укрепить нашу немощь, ободрить нашу безнадежность, одушевлять нашу благую деятельность, а не для того, чтоб обеззабочивать наше нерадение, и усыплять нас в бездействии. Молим, - пишет святый Павел к Коринфским Христианам, - не вотще благодать Божию приятии вам (2 Кор. VI. 1). Как? Неужели благодать, спасительная всем человеком, может быть принята вотще? Видно, может сие случиться, когда от сего так заботливо предостерегает Апостол; молим не вотще благодать Божию прияти вам. Спасительна благодать Божия сама в себе: но не спасает нас без нас». (Ч. I. 489).

«Иные думают: можно ли определить все шаги к Царствию небесному? Может быть, спасемся как-нибудь и мы. - Это походит на то, как если бы кто, приметив трудность и неизвестную надежду земледелия, сказал: может быть, родится хлеб и без возделывания и без посева. Сеяй в духе, - говорит Апостол, - от духа пожнет живот вечный (Гал. VI. 8). Если не сеем: то верно и жать нечего будет.

Иной, напротив, скажет: хорошо же; я непременно буду сеять в духе, и сделаюсь возрожденным. - Нет, возлюбленный! И это не есть надежный путь. Ни беспечное: может быть, ни самонадеянное: непременно, не годятся в делах духа. Кто как будто на заказ думает сделаться возрожденным: тот всего скорее сделается мечтателем. Не может младенец родиться, когда и как захотет: родить его должна мать, по порядку природы. Равным образом не может человек возродиться, когда и как захочет: возродить его должен Дух Божий, по порядку благодати.

Между крайностями беспечной недеятельности и самонадеянной предприимчивости лежит скромный, но деятельный путь духа, который указует Апостол следующими словами: со страхом и трепетом свое спасение содевайте (Фил. II. 12.) Содевайте спасение, а не думайте, что оно соделается само собою, но содевайте со страхом и трепетом, не полагаясь на то, что делаете сами, и остерегаясь непрестанно, чтобы не противиться действованию в вас Божию. Бог бо есть действуяй в вас, и еже хотети, и еже деяти о благоволении (13). (Ч. 3. 390, 391).

То правда, что нельзя освободиться от греха без благодати Божией: но и благодати Божией не свойственно освободить тебя от греха без воли твоей: потому что благодать не хощет сделать принуждения твоей воле; не хощет отнять у тебя прекрасный дар свободы, который ты так худо употребил, продав себя в рабство греху, за скоропреходящее и обманчивое удовольствие. Сделай же свое, малое; и тогда молись, и благодать сотворит с тобою свое великое. Оставь грех решительным желанием не делать его более: и тогда молись, и благодать самым делом освободит тебя от его владычества. Оставь грех вольный; и тогда молись, и благодать избавит и предохранит тебя от греха невольного, и соделанный невольный грех в вину тебе не поставит. Оставь грех сердцем, - не люби, а возненавидь оный; оставь грех умом, - старайся и не думать о его прелестях; и тогда молись; и благодать поможет тебе стяжать чистое сердце, чистый ум, чистую душу и тело, чистую жизнь». (Ч. 3. 410)  .

Так представители Церкви нашей беспрерывно вызывают волю нашу, как необходимое орудие, без которого не может действовать и благодать в деле спасения. Таким образом квиетизм, одно из учений западных, дошедшее до крайности и вызвавшее противодействие Боссюэта, не был у нас никогда возможен. Но чтобы оградить человека против искушения отвергнуть благодать Божию в деле его спасения, Проповедник в различных видах нередко повторяет мысль: «Поистине, довольно печальных опытов для удостоверения, что самоспасение человечества естественными средствами и усилиями разума, есть не более, как мечтание и болезненный бред духовно недугующего человечества». (Ч. 1. 408).

Но чтобы разум не оскорбился, что его участие отвергается в таком великом деле совершенства и блаженства человеческого, вот та доля, которая ему здесь указана: «Лучший и действительно спасительный подвиг разума человеческого к совершенству и блаженству человечества может состоять только в том, чтобы беспристрастно изведать и измерить свои силы, средства, недостатки, для сей великой цели; понять возможность, признать потребность откровения свыше; приближиться к велией благочестия тайне, положить к ее стопам свое оружие и свой венец; и предать себя в благородный плен, в свободное послушание вере в Бога явльшагося во плоти». (Ч. 1. 408, 409).

Но какая же это велия благочестия тайна, к которой разум может приблизиться, чтобы «положить себя в силу Божию, совершающуюся в немощах?». (Ч. 1. 266.).

«Тайна гонит от себя прочь любопытство, - говорит Проповедник, - потому самому, что есть тайна. Она призывает к себе веру: впрочем не возбраняет ей мимоходом пользоваться пособием скромного размышления, для снятия с ее пути претыканий, которые бросает на него сомнение». (Ч. 1. 398).

Здесь мы последуем еще внимательнее размышлению богослова: пускай он сам введет нас в святилище этой тайны, в которой содержится основный догмат всемiрного Християнства. У нас Церковь хранила ее всегда в живой целости. Она не была заслоняема никакими великими учреждениями, не уступала места никакой видимой земной власти, ни самовластию чьего-нибудь одинокого разума, но была постоянно, можно сказать, незримою главою всех мыслей нашего верующего народа. Сия велия тайна: довечное рождение Сына от Отца и Богочеловечество Спасителя. Она таинственною духовною силою проникает все глубины слова нашего Проповедника. Она есть крепкое средоточие всех самых отдаленных дум его, которые, разветвляясь по многим подробностям явлений мipa и человека, все опять примыкают к ней и срастаются в ней в одно великое целое. Она есть необходимый ключ к уразумению всей так сказать духовной логики нашего Проповедника. В наше время едва ли кто так ясно богословствовал об этой тайне - и здесь, при ее изложении, более чем когда-нибудь немеет мой язык перед глаголами богослова:

«Слава есть откровение, явление, отражение, облачение внутреннего совершенства. Бог от вечности открыт Самому Себе в вечном рождении единосущного Сына Своего, и в вечном исхождении Духа Своего; и таким образом единство Его во Святой Троице сияет существенною, непреходящею и неизменяемою славою. Бог Отец есть Отец славы (Ефес. I. 17); Сын Божий есть сияние славы Его (Евр. I. 3), и Сам имеет у Отца Своего славу, прежде мiр не бысть (Иоан. XVII. 5); равным образом Дух Божий есть Дух славы (1 Петр. IV. 14). В сей собственной, внутренней славе живет блаженный Бог превыше всякия славы, так что не требует в оной никаких свидетелей, и не может иметь никаких участников». ( Ч. I. 5. 6).

«Христова Церковь торжественнейшим образом огласила ныне слух наш высочайшим из благовестий: B начале бе Слово, и Слово бе к Богу, и Бог бе Слово, и так далее. И как мы знаем ее обычай - Евангельским чтением ознаменовывать таинство дня, и подавать нам предмет благоговейного размышления и духовного поучения: то что теперь должен я делать?

Стараться ли мне восторгнуть ваши души от земли, вознести превыше солнца и звезд, вести на небеса небес, мимо низших и высших чинов Ангельских, до крайних высот сотворенного, туда, где нет времени, потому что там открыта непреходящая и не делящаяся вечность, где пространство исчезает в беспредельности?.. Требовать ли, чтобы вы стали на страже созерцания со святым Евангелистом Иоанном, выше, нежели стоял на своей страже Пророк Аввакум: поелику Пророк созерцал Сына Божия в явлении Его воплощения, а Евангелист созерцает Его в таинстве Его предвечного рождения? Беседовать ли к вам о начале, в возвышеннейшем значении сего слова, о начале всякого начала, как изъяснился Царь Пророк (I Пар. XXIX. 12), о начале, которое далеко предшествует началу времени и всего, чт; во времени, - о начале, от которого все начинается в самой вечности, но которое никаким дальнейшим началом, равно как и концем, не ограничивается? Искать ли мне слов, дабы, сколь можно ближе к вашему разумению, изрещи вам Слово, которое не только человеческий, но и Ангельский ум постигнуть, и язык изъяснить, не достаточен, - Слово, которое изрек единственно, и вечно изрекает, или раждает Един вечный Отец Слова, и которое Само изрекло все прочие существа, не именовательно к слышанию и познанию, но существенно к бытию и благобытию?

Раскрыв таким образом по следам Иоанна Богослова высочайшую тайну Христианства, Проповедник в другом месте так объясняет создание невидимого и видимого мipa:

...«Как, по бесконечной благости и любви Своей, Бог желает сообщить блаженство Свое, иметь благодатных причастников славы своея: то подвизает Он Свои бесконечные совершенства, и оне открываются в Его творениях; Его слава является небесным силам, отражается в человеке, облекается в благолепие видимого мiра; она даруется от Него, приемлется причастниками, возвращается к Нему, и в сем, так сказать, кругообращении славы Божией, состоит блаженная жизнь и благобытие тварей». (Ч. I. 6).

Вот состояние первобытного человека:
«Так человек, в своем первобытном состоянии, был образ и слава Божия (1 Кор. XI. 7), - и без одежды не знал наготы, будучи одеян сею славою!». (Ч. 1. 7).

Вот его падение и вместе с ним падение природы:
«Человек остановил в себе присноживотное обращение славы Божией, решась не возвращать ее Богу, но присвоить ее себе, в надежде, по обещанию обольстителя, самому быть, яко Бог. От сего в духовном человеке произошло нечто подобное тому, чт; происходит в чувственном человеке, когда останавливается обращение крови. Человек духовно умер для славы Божией, или по крайней мере, омертвел так, что в нем остались слабые, в сравнении с прежним состоянием, движения жизни душевной, омраченной, обнаженной, болезненной и тленной. Поелику же и во всем видимом мipе слава Божия распространялась преимущественно чрез человека, отражаясь в нем, как в образе Божием: то, сокрывшись от человека, она уже не столь ясно, как в начале, просиявает и во всем видимом мiре. Хотя очистивший чувствия Псалмопевец и после сего слышал глагол небес, поведающих славу Божию, и звук их, проходящий по всей земле: но сей звук, без сомнения, уже не так высок и великолепен, как был в начале; ибо тогда слышны были только величественные и сладостные звуки жизни и согласия, а ныне к ним примешиваются раздирающие звуки страдания и шум разрушения. Сие печальное затмение славы Божией в мipe, омраченные грехом человеки довершили тем, что, все желания и помышления свои погрузя в Твари, изменили славу нетленного Бога в подобие образа тленна человека, и четвероног, и гад (Рим. I. 23)». ( Ч. I. 7, 8).

Объяснив падение человека и вместе с ним природы, Проповедник таким образом выводит отсюда необходимость его восстановления, воплощение и Богочеловечество Иисуса Христа.

«Бог славы, ведая, что без славы Его нет блаженства для Его тварей, употреблял, скажем по-человечески, многоразличные и необыкновенные усилия, дабы паки проявить ее в человеках: но сии усилия долго казались тщетными, и в самом деле были только более или менее отдаленными и частными приготовлениями к действительному, всеобщему, единственно возможному явлению славы Его между теми, которые лишены ее потому, что вcu согрешиша (Рим. III. 23). В самые первые минуты отлучения человека от славы Божией, Бог искал его, дабы возвратить к ней: Адаме, где ecu? но грешник не мог сносить ее присутствия; бежал, и крылся от нее. После, дабы соделать ее доступною человекам, Бог облекал ее иногда в явлениях Своих Ангелов: но и сие приводило в ужас человеческую природу, и не могло посредствовать в общении ее с славою Божиею. Увы мне, Господи, Господи, - вопиет Гедеон, - яко видех Ангела Господня лицем к лицу (Суд. VI. 22). Смертию умрем, - взывает Маное, - яко Бога видехом (Суд. XIII. 22). Народ Израильский, сколь ни тщательно, по наставлению Самого Бога, чрез Моисея, приготовлен был к явлению славы Божией на Синае, даже стоя в отдалении, не выдержал сего явления: и рекоша Моисею: глаголи ты с нами, и да не глаголет к нам Бог, да не когда умрем (Исх. XX. 19). Что сказать о тех явлениях славы Божией, когда по исполнении меры беззаконий человеческих, на восходящий к Богу вопль, не мог Он, не изменя святости Своей, ответствовать гласом любви и милосердия, но ответствовал грозными и карающими судьбами Своего правосудия, как было, например, в осуждении Каина, во всемiрном потопе, в истреблении Содома? - Бог славы гремел (Псал. ХХVIII. 3); земля трепетала; человек исчезал: где было радоваться? Кому славословить?

Что же наконец творит неистощимый в средствах милования и спасения Бог, дабы восстановить человека в упование славы? Поелику человек не дерзал приближиться к Богу, и приобщиться славы Его: Бог приближается к человеку, и приобщается его уничижения. Дабы грешник не убегал более присутствия Божия, Сын Божий является ему в подобии плоти греха (Рим. VIII. 3). Дабы немощная тварь не исчезла от славы всемогущего Творца, Он уже не облекается во исповедание и в велелепоту (Псал. CIII. 1), но в немощное и немотствующее младенчество и в убогие пелены. Как искусный врач, видя, что болящий страшится сильного врачевства, скрывает сие врачевство под иным видом; и таким образом врачевство принято, и больной спасен: так и Небесный Врач душ и телес, видя, что человечество, зараженное смертоносною болезнию греха, страшится Божественного, между тем как ничем не может быть излечено, кроме Божественного, заключает Божество Свое в образ человечества, и таким образом человеческий род, прежде нежели узнал, действительно вкусил Божественное, все целебное врачевство благодати». (Ч. 1. 8 - 10).

«С нами Бог во Иисусе, по самому воплощению: поелику в Нем естество Божеское и наше человеческое, не только сближены, но соединены нераздельно, впрочем и неслиянно, в единое лице Богочеловека; и потому Он не стыдится (Евр. II. 11), как говорит Апостол, братию нарицати нас». (Ч. 1. 35).

«Ключ Давидов, отпирающий все двери, есть Богочеловечество И. Христа, Которым как Божество проникает во все состояния человечества, так и человечество входит во внутренняя Божества». (Ч. 1.102).

Так объясняется необходимость посредства между Богом и человеком, совершаемого в воплощении:

«Первое изречение: никтоже знает Сына, токмо Отец; ни Отца кто знает, токмо Сын, и емуже аще волит Сын открыти (Матф. XI. 27). Что без познания Бога нельзя быть спасену и блаженну, в том не усомнится никто здравомыслящий. Но если сокровище Богопознания лежит сокрыто во внутренности самого Божества, недоступно по недосягаемой высоте Его; если взять из оного себе на потребу может токмо тот, емуже аще волит Сын Божий открыти; а между тем и Самого Сына Божия, Который волит открыти человеку Богопознание, никтоже знает, токмо Отец: то как же может совершиться спасительное открытие Богопознания? - Надобно, чтобы Сын Божий, из недоведомости Божества, которая превыше всех образов познания, так сказать, выступил в некие познательные образы, как Он и нарицается образом Бога невидимого (Кол. I. 15). Но в какие образы? - Конечно, ближе к Божеству, в духовные. Положим так. Чрез сие начинает быть понятным, как совершается откровение Богопознания небесное, в духовном, Ангельском мipе. Но земля не то, что Небо: и человек не то, что Ангел. Особенно в настоящем состоянии земли и человека, небо и Ангел закрыты для земли и человека: следственно и откровение Богопознания, свойственное небу и Ангелам, не было бы еще откровением для земли и человека. И так надобно, чтобы Сын Божий, когда Он волит открыти спасительное Богопознание нынешнему человеку, снизшел еще, и вступил в образы познания, ближайшие к человеку; чтобы Слово Божие, не преставая быть Словом Божиим, вступило в образы человеческого слова; чтобы образ Бога невидимого, не преставая быть тем, что Он есть, вступил в образы видимые для ока земнородного ума; чтобы Он явился или в образах преходящих, - и вот откровения и видения Святых: или в образе пребывающем, - и вот воплощение Сына Божия». (Ч. I. 398, 399).

«Человек не может приити к Богу сам собою, без особенного, чрезвычайного низведения к нему силы Божией; без такого посредства, которым бы расстояние между Богом и человеком было наполнено, разделение уничтожено, общение, ничем не пресекаемое, восстановлено; - без посредства, которое бы с совершенным единством касалось обеих разделенных сторон, - Бога и человека. И такое посредство есть Богочеловек». (Ч. 1. 401).

Из сочетания Божеских и человеческих свойств в И. Христе объясняются все его действия. Так, по случаю прикосновения к нему кровоточивой жены, Он спросил: кто есть коснувыйся Мне? и «принял на себя подобие человеческого неведения, в котором сокрывал свет Божественной Премудрости и сквозь которое свет сей просиявал токмо, когда было нужно, для озарения человеков». (Ч. I. 317, 318). Когда же, поучая народ, окрест Его сидевший, Он отказался от Матери, братий и сестер, Его искавших, Он «утверждал тем небесную истину Своего Божественного рождения» и, как Господь, «принес в жертву всю Свою любовь к Возлюбленной Матери, и самую мысль и память о Ней: кто есть Мати моя?». (Ч. I. 379. 381).

Вот изображение Божественных совершенств в человечестве Христовом:

«Человечество Иисуса Христа есть полный сосуд Божественных даров, которые при едином прикосновении преливаются из него; есть устие Божественного источника, в котором вся внутренняя и сокровенная полнота животворящей силы Божией становится приступною и удобоприемлемою; есть оный, Пророком Исаиею в таинственном откровении виденный, горящий угль (Ис. VI. 6), который чрез одно прикосновение к устам Пророка все существо его проникнул своею огненною силою, и очистил, и освятил его. Приложим сии понятия к описанным в Евангелии действиям Иисуса Христа: и мы точно найдем в сих действиях возвещаемое Апостолом исполнение Божественных сил, наполняющих самую телесность Богочеловека, и на все от нее преизливающихся. Он приемлет в руки хлебы: и Его неоскудевающее исполнение творит пять хлебов достаточными для пяти тысяч народа. Он берет брение: и Его вседействующее исполнение сообщает сему брению силу отверзти очи слепому. Он прикасается мертвому: и Его животворящее исполнение возбуждает жизнь угасшую. Он получает от жены кровоточивой прикосновение только в краю ризы Его: и Его беспредельное исполнение достигает ее чудотворною своею силою, и абие ста ток крове ея, - она исцелела.

«Видите из сего, Христиане, что Бог во Христе не держит, так сказать, заключенною, а отверзает щедрую руку Свою, для всякого требующего; что всякое исполнение благодати Божией чрез Христа непрестанно готово наполнить всякий недостаток, исцелить всякую немощь, очистить всякий грех человеков». (Ч. I. 320, 321).

Но как же очистился всякий грех человеков, как совершилось искупление, как удовлетворилось правосудие Божие? - Чтобы отвечать на эти вопросы, надобно постигнуть в Боге сочетание правосудия с любовию. Пусть Проповедник сам введет нас в глубокую тайну этого сочетания:

«Удовлетворить правосудию Божию значит предать грешника вечной смерти: за сим совершенно исчезает для него возможность вечной жизни. Как и приближить жизнь всесвятого Бога к человеку грешнику? Столь резкая противоположность сближаемых крайностей более угрожает истреблением недостойной твари, как сена от огня, нежели обнадеживает спасением. Что же творит Бог чудес? Он вводит Свою Ипостасную жизнь, своего единородного Сына, в малую, избранную долю человеческого естества, долгим, сокровенным действием судеб Его приготовленную, от заразительной примеси греха предохраненную, соединяет Божество и человечество в единую Ипостась Богочеловека; низводит облеченное человечеством Божество в состояния человеческие, кроме греха, даже в немощи, в страдания, в смерть. И что же? - Правосудие Божие всесовершенно удовлетворено, потому что в лице Богочеловека человечество понесло присужденную себе смерть, и понесло вполне, так как и мгновение смерти Богочеловека, по соприсутствию вечного Божества, равняется вечности; на удовлетворении правосудию основано право Искупителя простить кающегося грешника, без пагубной надежды ненаказанности для некающегося; и в то же время жизнь Божия, низшедшая в глубину человеческой смерти, но смертию по своему естеству не одержимая, из глубины смерти сияет во все умершее грехом человечество, и вносит вечную жизнь во все души, которые ей открывают себя верою, а не отражают ее от себя неверием и ожесточением. Тако возлюби Бог мiр». ( Ч. I. 403, 404).

«Кажется, мы, и приникая в тайну распятия, и усматривая в страданиях Сына Божия волю Отца Его, более ощущаем ужас Его правосудия, нежели сладость любви Его. Но сие долженствует уверять нас не в отсутствии самыя любви, а токмо в недостатке нашея готовности к принятию ее внушений. Бояйся, не совершися в любви (I Иоан. IV. 18), говорит ученик любви. Очистим и расширим око наше любовию, и там, где оно смежалось страхом Божия суда, насладимся зрением любви Божией. Бог любы есть, говорит тот же созерцатель любви. Бог есть любовь по существу, и самое существо любви. Все Его свойства суть облачения любви; все действия - выражения любви. В ней обитает Его всемогущество всею полнотою своею; она есть Его истина, когда осуществляет возлюбляемое; она есть Его премудрость, когда утверждает существующее или существовать имеющее, по закону истины; она есть Его благость, когда премудро раздает истинные дары свои; наконец, она есть Его правосудие, когда степени и роды ниспосылаемых или удерживаемых даров своих измеряет премудростию и благостию, ради высочайшего блага всех своих созданий. Приближьтесь и рассмотрите грозное лице правосудия Божия, и вы точно узнаете в нем кроткий взор любви Божией. Человек своим грехом заградил от себя присносущий источник любви Божией: и сия любовь вооружается правдою и судом, - для чего? - дабы разрушить сей оплот разделения. Но как ничтожное существо грешника под ударами очищающего Правосудия невозвратно сокрушилось бы, подобно сосуду скудельному: то непостижимой Душелюбец посылает единосущную Любовь свою, то есть, единородного Сына Своего, дабы Сей, носящий всяческая глаголом силы Своея, (Евр I. 3), восприятою на Себя плотию нашею, кроме греха, понес и тяжесть наших немощей, и тяжесть подвигшегося на нас правосудия; и Един истощив стрелы гнева, изощренные на все человечество, в крестных язвах своих открыл бы незаградимые источники милосердия и любви, долженствующие упоить всю, проклятую некогда, землю благословениями, жизнию и блаженством. Тако возлюби Бог мiр!

Но, если Отец Небесный из любви к мiрy предает единородного Сына Своего; то равно и Сын из любви к мipy предает Себя Самого: и как любовь распинает, так любовь же и распинается. Ибо, хотя не может Сын творити о Себе ничесоже: но ничего также не может Он творить и вопреки Себе. Он не ищет Своея воли (Иоан. V. 30): но потому, что есть вечный наследник и обладатель воли Отца Своего. Пребывает в Его любви: но в ней и сам восприемлет в Свою любовь все, Отцу любезное, как и глаголет: возлюби Мя Отец, и Аз возлюбих вас (Иоан. XV. 9. 10). И таким образом любовь Отца небесного, чрез Сына, простирается к мiру: любовь единосущного Сына Божия вместе и восходит к Отцу небесному, и нисходит к мiру. Здесь, имеющий очи, да видит глубочайшее основание, и первоначальный внутренний состав креста, из любви Сына Божия ко всесвятому Отцу Своему и любви к человечеству согрешившему, одна другую пресекающих, и одна другой придержащихся, по-видимому, разделяющих единое, но воистину соединяющих разделенное. Любовь к Богу ревнует по Боге: любовь к человеку милует человека. Любовь к Богу требует, чтобы соблюден был закон правды Божией: любовь к человеку не оставляет и нарушителя закона погибать в неправде своей. Любовь к Богу стремится поразить врага Божия: любовь к человеку вочеловечивает Божество, дабы посредством любви к Богу обожить человечество: и, между тем как любовь к Богу возносит от земли Сына человеческого (Иоан. XII. 32, 34), а любовь к человеку разверзает объятия Сына Божия к земнородным, сии противоположные стремления любви соприкасаются, сорастворяются, уравновешиваются и слагают из себя то дивное средокрестие, в котором прощающая милость и судящая истина сретаются, правда Божества и мир человечества лобызаются; чрез которое небесная истина возсиявает от земли, и правда уже не грозным оком приникает с небеси; Господь дает благость земле, и земля дает плод свой небу. (Псал. LXXXIV. 11-13). (Ч. I. 85-88).

Погружая мысль свою в мысли Проповедника, исповедующего тайну Бога во плоти, и предоставляя себе здесь только некоторое право на единство в изложении и на совокупление мыслей, обильно рассеянных по всем трем Частям, но незримо в духе Проповедника совмещаемых в одно стройное целое, - мы, изложив теперь основную сущность его Слова, можем здесь кстати применить то, что он же говорит:

«Тем, которые не довольно проникли во внутренность тайны Бога во плоти, чтобы изнутри видеть ее живоносный свет, испытывать ее спасительную силу, разрешение предложенных теперь вопросов может, по крайней мере, отвне показать величие сей тайны, которая одна зиждет из человеческого рода стройное здание, с удивительным единством в разнообразии, простирающееся по всем размерам пространства и времени, и высотою своею теряющееся в небесах; и вне которой человечество представляет беспорядочные развалины, редко где и когда несколько возвышающиеся, вообще же раздробленные, рассыпанные, едва поднимающиеся над землею». (Ч. I. 405).

Где же теперь хранится эта тайна? Где она действует? «Исполнение Божества, - говорит Проповедник, - живет ныне уже не в едином личном телеси Его, но и во всем таинственном теле Церкви, яже есть вся - единое тело Его, исполнение исполняющего всяческая во всех (Еф. I. 23.)». (Ч. I. 324).

Церковь до сих пор ее хранила - и Проповедник приглашает всех ее членов без исключения всегда хранить сию тайну:

«Христиане, чада Веры, наследники Откровения, хранители тайны Божией! Благословим Бога таин и откровений. Прославим Богочеловека, Начальника и Совершителя веры. Сохраним тайну Божию, толико снисходительно нам вверенную. Помыслим также при сем, что неприлично было бы хранить тайну благочестия в душе и жизни нечистой. Должно хранить святое и Божественное сокровище в ковчеге от злата чиста, - таинство веры в чистой совести». (Ч. I. 409).

Вот сокровище, в течении стольких веков сохраненное в чистоте нашею Церковию и Ею предлагаемое каждому из нас, а через нас и всему человечеству. Но стяжать сию тайну в собственность души своей можно только самоотвержением, при действенном в нем участии нашего разума и воли. При этом, иные боятся за потерю личной свободы своей. Таким вот что можно сказать устами Проповедника: «Дщери Евы производят на свет только рабов и сынов гнева: одна Церковь раждает чад свободы и благодати. Рождение в рабство совершается без нашей воли: рождение в свободу долженствует быть свободное. Где слабый останок первоначальной свободы воздвигается от земли, расторгает узы плоти, стремится ко благу духовному: там начинается рождение небесное, сыноположение Духа, приемлемое верою». (Ч. III. 363).

Когда же мы, при осенении благодати, разум и волю свободно погрузим в сию тайну, тогда и Божество приближится к нам, - и опять скажем словами Проповедника:

«Как же скоро Божество в человечестве: то и все нам Божественныя силы Его, яже к животу и благочестию, поданы (2 Петр. I. 3); и потому наша немощь восполнена будет силою Божиею; наша неправда изглаждена будет правдою Божиею; наша тьма просвещена будет светом Божиим; наша смерть упразднена будет жизнию Божиею». (Ч. I. 10).

Но каким же образом такая высокая тайна, которую «Ангельский ум постигнуть, и язык изъяснить, не достаточен», о которой «между богодухновенными Евангелистами дано было торжественно возгреметь только одному сыну Громову», - о которой Проповедник наш, под руководством Евангелиста покушаясь богословствовать, сознается сам в немощи своего слова и в немощи слуха своих слушателей (Ч. I. 131), - каким образом такая высокая тайна может быть доступна и была доступна для нашего народа? У него есть особенный способ сознавать сию тайну: это радость о Христовом Воскресении, которую мы сохранили, как Церковь наша сохранила самую тайну, хотя и не сознаём, может быть, первоначального источника своей радости. Вера в воскресение есть одно из необходимых следствий внутреннего сознания сей тайны. «Как же может быть прочна вера, когда божество ее тленно, или живоносна, когда оно мертво?» - говорит Проповедник. (Ч. I. 124). Вера в воскресение у нас в народе знаменуется внутреннею радостью. Вот как об этом выражается Пастырь, объясняя, почему Церковь в радостный день Воскресения Христова провозглашает на литургии благовестие Иоанново о Боге Слове  , и приглашая всех ознаменовать праздник сей духовною радостью.

«Какая же была мысль Матери-Церкви, по которой она среди радости призывает чад своих к трудному размышлению о высокой истине, или к высокому созерцанию таинства истины? - Без сомнения неуместным сие признала бы она, если бы предполагала в нас радость, ниспадающую в чувственность, смешанную с суетою, рассеянную, шумную: а если признала сие уместным, то, без сомнения, в том предположении, что праздничная радость наша должна быть духовная, чистая, мирная, возвышенная; ибо такая радость не только не препятствует основательному и глубокому размышлению, но и делает человека более обыкновенного способным к высокому созерцанию. Евангельская история представляет убедительные сего примеры. Когда будущая матерь Предтечева и будущая Матерь Господня, узрев друг друга, возрадовались чистою радостию, и радость праведной Елисаветы сообщилась и младенцу во чреве ее: какое было последствие сих трех радостей? - То, что обе матери пришли в божественный восторг, и обе пророчествовали. Когда Фома, долее других Апостолов неверием лишенный радости воскресения, вдруг обильно почерпнул ее из ран Воскресшего: как действовала в нем сия радость? Она разрешилась Богословием. Отвеща Фома, и рече Ему: Господь мой и Бог мой (Иоан. XX. 28)! И это весьма естественно: ибо ничто так прямо не ведет к мысли, к вере и к удостоверению о Божестве Иисуса Христа, как Его воскресение.

Итак мы несколько дознали теперь, какова должна быть настоящая радость наша, дабы она соответствовала и достоинству своего предмета, и намерению Матери-Церкви. О чада светообразная Церковная! Умейте пользоваться светом, который так обильно изливает на вас Воскресший Господь! Если не так легко уметь хорошо богословствовать: кажется, не трудно, по крайней мере, уметь хорошо радоваться. Внимайте себе, и тщательно наблюдайте, чтобы праздничная радость ваша была духовная, чистая, мирная, возвышающая души ваши». (Ч. I. 132, 133).

В этой всеобщей духовной радости народа Русского о воскресении Христове, если только он сохранит ее в чистоте, заключается зародыш будущего всеобщего сознания самой тайны, радость производящей, и воплощения ее в жизни.

Разум современный, прочитав наше изложение, может быть, признает и допустит, что Церковь наша, в лице своих представителей, верно сохранила основу Христианства и с полным и ясным сознанием ее предлагает. Но основа сия есть догмат, а разум, в порыве свободы своей, не хочет признать догмата и даже видит в нем что-то мертвое, отжившее.

Но что такое догмат? - Живая истина Веры, хранимая Церковью в виде неколебимого положения. Догмат, как догмат, принадлежит не нам, но Церкви: нашим же сделаться он может лишь по стольку, по скольку мы переносим его в жизнь свою. Уверуем же, если чувствуем потребность Веры, уразумеем, перенесем его в жизнь свою, и по мере того как будем сие делать, мы ощутим на самих себя животворное действие его истины. Но приведем и здесь слова самого Проповедника, из которых мы извлекли эту мысль: они обращены к людям, верующим в догмат, и лучшим образом доказывают, что Вера, преподаваемая нашею Церковью, не есть Вера мертвая и не ограничивается одним внешним и слепым признанием догмата:

«Как? - скажет иной, - я верую в единосущную Троицу, в Господа Иисуса Христа Богочеловека, в Его спасительное страдание, крестную смерть и воскресение, в Его вознесение на небо и грядущий суд, в благодатные тайнодействия Святого Духа; отвергаю всякое неправославное мудрование: не сия ли есть чистая вера в Бога, каковы бы ни были отношения мои к людям? - Нет спора, единоверный мой, что сия есть истинная Апостольская вера в существе своих догматов: но может быть сомнение в том, точно ли ты ее имеешь, и как имеешь. Поколику ты имеешь ее в Слове Божием и в Символе веры: потолику она принадлежит Богу, Его Пророкам, Апостолам, Отцам Церкви, а еще не тебе. Когда имеешь ее в твоих мыслях и в памяти: тогда начинаешь усвоять ее себе; но я еще боюсь за сию собственность, потому что твоя вера в мыслях, может быть, есть только еще задаток, по которому надлежит получить сокровище, то есть, живую силу веры. А как получить ее? - сердцем, как говорит Апостол Павел: сердцем веруется в правду (Рим. X. 10). Но если ты усвоил себе веру сердцем, то есть, в глубине души почувствовал ее достоинство, святость и силу, возлюбил ее, прилепился к ней: то, вследствие сего, надлежит, по слову Апостольскому, вселитися Христу верою в сердце (Ефес. III. 17) твое, то есть, внести в него Свою благодать, Свой свет, силу и жизнь, Свое мудрование, любовь и добродетель; и тогда ты возлюбишь всех человеков, - иначе и быть не может, - любовию Христовою». (Ч. II. 261, 262).

В нескольких видах повторяет Проповедник эту мысль, что живая сила тайны Бога Слова должна перейти в возлюбленную заповедь любви, и сожалеет о тех, которые не разумели силы ее, сокрушали зубы о жестокую кору писмени, и не умели вкусить сладкого зерна, в ней заключенного. (Ч. I. 233). - Вера неполна без любви, потому что Дух Святый «есть невещественный огнь, который действует двумя силами: светом и теплотою, - светом веры, теплотою любви». (Ч. I. 164).

Вспомним, что Апостол, изрекший так ясно мысль о Боге Слове, есть вместе ученик Любви: следовательно, обладание сею мыслию должно непременно вести к исполнению возлюбленной заповеди.

Как же возобладать ею? - Проповедник говорит: «Способ, каковым человек исполняется благодатных даров, есть единое нераздельное действие Св. Духа». (Ч. I. 165). «Ищи Бога мыслию - на небесах, любовию - в сердце, благоговением - в храме, везде ищи Его делами, для Него предприемлемыми и совершаемыми». (Ч. III. 399). - «Предайся вере всею душею твоею, и всею жизнию твоею, так, чтобы вера была главною мыслию твоей жизни, и вся твоя жизнь выражением веры». (Ч. II. 152).

В числе многоразличных средств, ведущих к обладанию дарами Духа, Проповедник приглашает искать Бога мыслию. В самом деле, деятельнейшая сила в современном человечестве есть разум: потому необходимо, особенно в наше время, разумом погружаться в Богопознание, поскольку оно ему доступно. Проповедник сам же говорит: «По той мере, как свет от Солнца правды умножается в уме, согревается и воспламеняется сердце». (Ч. I. 165).

Под руководством такого опытного водителя мы старались напитать разум и через него сердце изучением основной мысли Христианства, которая есть вместе и основная мысль всей проповеди нашего богослова. Поле дальнейшего изучения еще обширно перед нами.

Из сей основной мысли истекают у него все прочие. Из нее же черпает он силу и чудную полноту слова своего, о чем можно сказать его же словами, что блаженство, которым преисполняет его непрерывное мысленное созерцание славы Божией, как будто из переполненного сосуда, непрестанно изливается в радостном журчании славословия. (Ч. I. 6).

С. Шевырев.

(Москвитянин. 1846. Ч. I. № 1. С. 181 - 224).

(Текст к новой публикации подготовила М.А. Бирюкова).