Бурная слава. Часть вторая. Репетиции. Глава 8

Глава 8  «Нонна, Дуб и с ними Кира» или спектакль, который не должен был получиться.

 Вообще то, спектакль, который я вспоминаю, назывался « Саня, Ваня, с ними Римас». Гриша ставить его не хотел, просто приближался очередной День Победы – и нужна была соответствующая постановка. И весь репетиционный период говорил о том, что ничего хорошего из этого не выйдет.
Персонажи яркие, самобытные, для любого артиста завидные. Роль главной героини Сани получила Нонна, роль пропавшего и внезапно нашедшегося Вани – Петенька, а Кира – получил роль «благородного разлучника» Римаса.
Я и Маша играли Нонних сестёр, Стас – моего мужа, Алина Верхоянская мою дочь, а безногая и безрукая кукла – моего только что народившегося сына Витьку.
В пьесе – классический любовный треугольник. Муж ушел на войну, и пропал. Как только жена решила устроить личную жизнь, он появляется живой, здоровый и ревнивый. Вот собственно и всё.
Всё предельно ясно. Никаких метафор, аллегорий и прочих заумных вещей.
  Так вот именно этого Гриша не любил. Когда просто и понятно – ему не интересно. В этих людях – ничего не изменить. Они ПРОСТО любят, ПРОСТО воюют, ПРОСТО живут. Грише нужен другой материал – где любую роль можно вывернуть наизнанку, так и эдак, и один и тот же текст, будет звучать, будто писан на разных языках. А тут что? Ну, живут. Ну, война. Ну, расстались. Ну, снова пришёл. НЕ ИН-ТЕ-РЕС-НО! Более того, скажу вам по секрету -   Гриша терпеть не мог ставить пьесы – про любовь! А если оба – нормальные люди, без интеллектуальной нагрузки, и чувство у них, не дай боже, взаимное – ну тут, прямо тошнило его! Может это связано с его личными разочарованиями на этом поприще, не знаю. Но факт – остаётся фактом – «Саня, Ваня, с ними Римас» - единственная в нашем театре пьеса об этом странном, плохо изученном чувстве. Была и еще одна причина, по которой этот спектакль – его не грел. Там не было роли для Лёвушкина! Играть любовь на сцене Гнойный Глист не умел, да и мало он походил на деревенского, рабочего мужика.
   - Ну… ребят…ну похулиганьте тут…это ж ваши актёрские дела…Чего тут выстраивать то… - уже совсем не режиссёрски жалобно умолял Гриша.- Ну, ребят…Ну кураж…опа-опа-опа!!.ну пир с чумой…война блин в ухо дышит…ну, Петр, ну! – Гриша сделал неопределённый жест рукой, который видимо и означал это самое «опа-опа-опа». – Народ, ну вы что???
  А народ - безмолвствовал. Мы стояли пнями. Не потому что не могли, нет! Просто все мы, уже давно срослись с Гришей всеми своими молекулами, атомами, нейронами. Всеми составляющими человеческое существо частицами. Ему достаточно было азартно дёрнуть бороду и завопить: «Скупее!» и Петенька, который этот спектакль не просто любил, он его ЖАЖДАЛ, Петенька распался бы на сотню вариантов, только выбирай! И мы покатились бы вслед за ним, куражась, хулиганя и балагуря… Но мы кожей чуяли, как Максимова корёжит от этой сельской прозы, как ему неловко, выстраивать нам сцены деревенской страсти.  Наши атомы ловили эти его неловкости, стеснение, нежелание, и мы стояли, как столбы, робко произнося текст и жалобно ища хоть какой то поддержки. А Гриша искал её, поддержку, у нас. Он ждал, что мы скажем, примерно так: « Григорий Алексеич, идите, покурите, мы ща всё придумаем, а потом покажем» . Но мы не могли – ведь мы - это он. Он боится – нам страшно, он вперёд – а мы ещё быстрее! В театре, где есть режиссёр – всегда так.
   Режиссёр – имеется виду, человек со своей ни на кого не похожей художественной мыслью, стилем, вкусом. Человек, который знает каждую косточку своих артистов.  Который прикрывает их слабости, так умело и ловко, выставляя в зал только сильные стороны, отчего и рождается зрительский аплодисмент. Только в этом случае происходит слияние режиссёрской мысли и актёрской души. И никак иначе. Гриша всё это умел. И мы были, до последней мозоли на пятки – ЕГО, а он – НАШ.
  Ну да, ладно. В общем – Грише было тяжко, он курил. Нам тоже тяжело – мы лезли наружу изо всех своих кож, а спектакль стоял. Начались репетиции второго акта,  « а воз и ныне там». Назревала истерика.
- Григорий Алексеич, ну какой я муж для Ёлки. Она – старая. Прости Ёл. – Мне в то время было 35, Стасу – 29.
- Факт, Стася, факт, - согласилась я.
- Что ты предлагаешь? – вяло спросил Гриша.
- Блин, не хочется вас огорчать, но вряд ли помолодею к премьере…- мне стало тоскливо.
- Заменить. Меня.
Гриша устало затянулся.
- Да? И на кого? За кого ты хочешь выдать её замуж?
- Ну не знаю…На Лёвушкина… - Гриша поперхнулся дымом.
- Ёл, ты как думаешь? – я засмеялась.
- Глист не умеет играть любовь. Он будет покровительственно хлопать меня по плечу, и  по - отцовски гладить по голове.  А они там – Соня с Петей – дитя только что изобразили.
- Вероник, я же просил не обзывать Глиста глистом!!!! Блин!!!! Сёму!! – мы со Стасом рухнули со смеху. Гриша хотел промолчать, но не смог и тоже заржал.
- Стас, короче, иди работай!
- Окей, а Глист? – мстительно спросил Стас.
- А Глист будет дома сидеть!! Всё.– отрезал Гриша, и пошел к выходу на сцену. Вслед ему раздался наш со Стасом ржач. Гриша остановился. Замер. Наверное, хотел повернуться и сказать что то строгое, режиссёрское…Но ровно через секунду его спина затряслась от смеха. Это был последний искренний смех за время этой многострадальной постановки.
  С каждым днем репетиции становились всё тяжелее. На сценах деревенской любви - простовато-грубоватой, такой прямой, понятной, так сильно связанной с хозяйством и такой далекой от поэзии и философской мысли, Гриша просто выходил из зала.  Мы чувствовали себя слонами в посудной лавке. Закипало раздражение.
 - Никуда не годится…-пробурчал Гриша. – Вяло всё. Неинтересно… - И вышел.
 Первым понесло Стаса
- Я не буду играть, - сказал он просто и спокойно.
- Как так? Мы же все собрали!! До премьеры неделя!- негодующе забухтел Петенька.
- Ёлка -  старая. Я не могу с ней.   Ну, какая мы супружеская пара, блин?-
Для убедительности Стас притянул меня к себе. – Нууу??? Ощутили разницу?? – через несколько секунд он отодвинул меня, как мебель, видимо подумав, что времени для того чтобы ощутить разницу у коллег было достаточно.
     Я  в тот момент вдруг увидела себя со стороны, глазами молодого человека – тощая как жердь, с наспех спутанной на затылке рыжей копной, на обтянутом кожей лице только скулы и глаза грязно зеленого цвета, и один из них смотрит непонятно куда… Обидеться не получилось.
 Подумалось только,  что каких нибудь десять лет назад, такой вот Стас придушил бы любого дублёра, чтобы всего лишь стоять рядом…
   Эх, молодость, где ты?! Где моё тело идеальных пропорций, новенькая кожа, светлозелёный оттенок радужки,  где ты,  время, когда даже косоглазие воспринималось не как уродство, а как неповторимость??
- Ёл, хошь, я буду вместо Володина?!! Мы с тобой всех тут обыграем! – Кира как будто почувствовал, как мне плохо, и прижал меня к своему тёплому брюху.
- Кира, займи денег на пластическую операцию…
- Только не реви, ради Бога – шепнул Кира мне в самое ухо.
- Ещё чего! – я поцеловала его в пухлую щёку и пошла за кулисы.
- Стас, я бы тебе за такое морду набила, - Алина Верхоянская нервно дёрнула бедром.
- Набей, - Стас пожал плечами, -  Я виноват, что она старая?
- Послушай Стасик, может, ты подашься во МХАТ? Там двести человек труппа - из них сотня точно ещё не дожили до совершеннолетия! Чё это за переборы, старая, не старая, буду, не буду - так не делается! Мы на работе! – возмутилась Нонна, тоже возившаяся со своей огромной ролью, как с толстым неповортливым дитём.
- Я играть не буду, - повторил Стас тем же тоном.
- Ну и пошёл ты на хер, -   Кира грациозно показал Стасу направление.
- Окей. – И Володин вышел.
Гриша, когда вернулся, спорить с ним не стал.
- Сейчас перерыв, вызывайте Мишу.
- Кого??!!!!! – хором взвыли мы.
Сначала вошел очень уверенный запах аммиака, пота, приправленный дешёвым одеколоном, а вслед за ним на сцену протрусил его источник –  длинный вялый Миша со своей страшной извиняющейся улыбкой.
- Михаил, вы текст прочитали? – спросил Гриша.
«Как будто это когда то имело хоть какое то значение», - подумала я.
Миша растерянно оглядывался кругом.
- Текст?
- Да. Текст. Текст пьесы – уточнил Гриша.
- Мне только что дали, - извинился Миша.
- Миш, текст нужно будет выучить.
- Выучить? – не совсем понял Миша – Зачем?
В тот момент Миша был полностью уверен, что текст ему дали, для того, чтобы он карандашиком мог отметить те места, в которых ему нужно что - нибудь  унести или вынести на сцену.
- А затем, что там есть персонаж – Петр Рудаков, которого вы Михаил Станиславович, играть будете,- объяснил Гриша.
 По телу Миши Бубнова пробежала дрожь.
- Я?
- Вы.
- Мне сказали на гармошке нужно играть,- испуганно, но с надеждой на лучшее, ответил Миша.
- Все правильно, он – играет на гармошке.
- Кто?
- Ваш персонаж – Петр Рудаков. Вы не волнуйтесь – там немного. Вы умрёте в конце первого акта.
- Я?! –  Миша в страхе икнул.
- Вы – то есть, он, Пётр, которого вы, Михаил, будете играть. Стас вам поможет, он всё знает, - Максимов нервно хмыкнул и посмотрел на задние ряды, где сидел Стас Володин.
Мишу сковал смертный ужас. Вообще то, он сковал нас всех, так как каждый из нас хоть раз сталкивался с Мишиной дегенерацией на площадке.
- Спектакля не будет – прошептала мне на ухо Нонна.
- Вот я помню у нас в « Первике», тоже как то артиста заменили, прям перед премьерой, ужас что творилось, - завздыхал Петенька, не отрывая глаз от огромной груди Маши Ветровой.
- У меня давление подскочило… и температура, по моему, поднимается.-  Маша озабоченно трогала свой лоб.
- У Ёлки тоже наверное, что нибудь подскочило ,- грустно пошутила Верхоянская.
- Спектакля не будет,- еще раз тихо произнесла Нонна.
- Ребят, спектакль будет через  неделю – давайте соберёмся… - с этой фразой Гриша покинул зал. Самая страшная неделя в моей жизни началась.

     Описывать эти невыносимые семь дней подробно – не буду. Скажу только, что Миша Бубнов лишь Божьей милостью и святым чудом не был убит.  Конечно  же, все его попытки выучить текст хотя бы частично, ни к чему не привели. Он ходил по сцене, натыкаясь на всё и на всех, не отрывая глаз от листка с ролью, путая, отрывки, имена, и, естественно – страшнейшим образом вонял! 

 Начало  пьесы – июль 1941г. Массовая мобилизация. Наши персонажи имитируют спокойствие и даже веселье, что бы скрыть страх, подкатывающий к горлу каждого. Страх разлуки друг с другом, страх леденящей неизвестности, страх смерти. Страх, просачивающийся сквозь бытовые разговоры, анекдоты и задушевные песни. Но вместо этого на сцене шли настоящие боевые действия.
Репетиция идет шестой час подряд. Я, Нонна, Маша и Алина сидим на деревянных мостках, наши героини обсуждают сволочь- председателя колхоза, который нашим мужьям проходу не даёт и ведёт себя как конченый гад. На сцену вбегают Петенька и Миша. Вбегают уже двадцатый раз, так как Миша, либо опоздал, либо выбежал вперед, либо вместо того чтоб вбежать -  чинно выступает с абсолютно левым текстом. 
- Еще раз! – цедит еле живой от Мишиного тупизма Максимов.
 Вбегают. Оба! Вовремя! Ура!
Через секунду Миша сапогом задевает корзинку, в которой спит «наш новорожденный сыночек» и безрукий безногий куклёныш, его изображающий катится под ноги Петеньке. Дуб спотыкается и падает прямо на меня. Мы валимся на пол.
- Твою мать! – ору я.   
- Бляяяяяяяяяяяяяяять! – вопит Петенька, который до сих пор честно и стоически держал себя в руках. Пока Петенька вопил, Миша Бубнов успел налететь на Нонну, Нонна чтобы удержаться на мостках схватилась за Алину, Алина дала пролетающему Мише затрещину, и его полёт закончился падением на Машу.
- Аааааааааааааааааааааааааааа!!! Скотинаааааа!!!! Спину сломааал!! – очередная травма несовместимая с жизнью Маше нанесена. – Ты – урод вонючий!! Тебя на поводке, как собаку держать! – кричит она.
 Дальше мы все орем одновременно и наступаем на несчастного Мишу.
- Миша, ты достал!! Ты понимаешь???!!!! Ты достал!!! – кричу я.
- Я так больше не могу!!! Я больше не могу таааак!! – кричит Нонна.
- Из за тебя, дибил ты колченогий, седьмой час тут сидим! – кричит выскочивший из за кулис Кира.
- Я тебе все объяснил, дятел!!! Все объяснил!!!! – кричит Стас
- Я тебе эту куклу, знаешь, куда засуну сейчас – кричит Дуб.
- Миша!!! Пожалуйста!! Один раз!!! Один из тысячи!! Сделайте нормально!! – кричит Гриша.
Мы швыряем друг к другу под ноги куклу-инвалида, выкатившуюся из пелёнок и злые, как стадо волков, наступаем на Мишу с дикими воплями. Миша в ужасе пятится, в глазах у него отражаются наши перекошенные от злости и раздражения рожи. Еще чуть чуть и мы , наверное, растерзали бы его…
  Но тут метнулась Верхоянская и заслонила Мишу от нас своим крошечным телом:
- Прекратите!!!! Прекратите!!!! Прекратите. Оставьте его. Так нельзя, ребята. Так нельзя… - и ушла со сцены.
  Мы остались стоять на полуслове.
 - Простите меня, пожалуйста. Пожалуйста. Я нечаянно, - тихонечко проскулил Миша.
Нас всех замутило от Мишиной доброты и от Алининой справедливости. Не произнеся ни слова, мы разошлись тогда.
  Дальше всё было в том же духе. Даже хуже. Курить мы ходили по одиночке. Никаких слов, кроме текста, не звучало. В перерывах между репетициями стояла кладбищенская тишина.


      Перед премьерой спектакля всегда бывает, так называемая, сдача. Что это такое? Его – спектакль, смотрит театральная администрация, актёры, не занятые в премьере и приглашенные зрители – друзья и родственники театра, и просто активные халявщики, которые сумели просочиться в зал.
   В советское время сдачу устраивали для партийных чинуш, и спектакль проверяли на наличие «чуждых родине идей». И если таковых не обнаруживали, на следующий день театр играл премьеру.
Сегодня сдача  – это репетиция зрительской реакции.
В зале вся администрация во главе с Лариской. Полный зал приглашённого на халяву народу.
За кулисами прячутся шестеро уверенных в своём полном провале людей. Они нервно движутся в крошечном пространстве, стараясь не встретится друг с другом глазами. Чтобы не умножать своей неуверенности и страха. Если один случайно заденет другого, пусть даже краем одежды – сразу раздаётся змеиное шипение. Это – мы. Премьера только на следующий день – но мы знаем, что провал неизбежен.
  В зале играют хиты послевоенных лет – спокойные и величавые. Зритель расслабленно гурчит в ожидании тёплой любовной истории. А за сценой лютое, яростное, неприкрытое раздражение.
  Страшнее всех, конечно Мише Бубнову – он убеждён, что не доживёт даже до завтра.
Третий звонок. Всех заколотило.
  Чистый как колокольчик голос Верхоянской, замурлыкал колыбельную. Это начало. Первая сцена. Прошла. Вторая сцена Нонны и Алины – прошла. Третья – наша общая.
     Выбегают Ваня – Петенька, и Петр – Миша Бубнов. Корзинку с безногой куклой я предусмотрительно держу в руках. Вбежали. Поговорили. Миша забыл практически весь текст – и что мог за него сказал Дуб. Зрители пока благосклонно внимают.
 Ну а дальше….
      По сюжету обе семейные пары весело резвятся друг с другом, по-супружески хулиганят. Миша Бубнов, играющий моего мужа, должен подбежать ко мне, подхватить на руки покружить и….поцеловать.
     Нет ничего проще – поцеловать Петеньку, Киру, Лешку и даже Глиста. Про Стаса и думать нечего – это как говорится – бонус. Но вот ситуация изменилась – и нужно целоваться с Мишей Бубновым! На репетициях мы этот момент всегда пропускали – я надеялась собраться и подготовится к премьере…И если на отсутствие нескольких зубов, которые, уходя, прихватила с собой водка, сальные волосы, отёкшую физиономию – на всё это еще можно закрыть глаза, то не чуять Мишин мертвецкий запах, можно только отрезав себе нос! 
Вот Саня-Нонна и Ваня – Петенька бегают друг за другом, весело балагуря. Я тоже, хохоча из последних сил, в предвкушении неизбежного подбегаю к Петру- Мише.
   Миша схватил меня обеими руками и приблизил ко мне лицо. В ноздри мне ударил страшный, нечеловеческий запах всех на свете нечистот. Я почувствовала, как меня перекосило. «Ты не имеешь права! Ты актриса! » возмущенно кричал кто то в голове. «Спектакля не будет» - тоже где то у меня внутри послышался голос Нонны…
     Миша прижался ко мне мокрыми губами, я почувствовала спазм внутри, один, потом второй, потом третий….в голове ударил раскалённый колокол, я с силой оттолкнула Мишу, но было поздно –меня рвало со страшной силой! На Мишу, на сцену, в корзинку с «искусственным ребёнком».
    Никто не двигался с места. Ужас сковал полторы сотни зрителей.
Всё шло по плану – сдача с треском провалилась! Завтрашняя премьера – будет отменена.
    Я сидела у себя в гримёрке, неспособная к какой либо даже мизерной реакции.
- Вся творческая группа, ко мне в кабинет!! Быстро!!! – завизжала Лариска, когда спровадили последнего зрителя. – Всеее!!! Я сказала сейчас же!!! Сию минуту!
За кулисами никого не осталось. Только Миша Бубнов сидел около двери в мою гримёрку.
- Вероника Алексеевна, вы не п-пойдёте? – Миша даже заикаться стал от пережитого ужаса.
    Я подумала, что вот сейчас раздавлю этого вонючего Мишу, как вредное насекомое! Сейчас соберу все силы и шарахну чем нибудь со всей дури по его кошмарной доброй улыбке! Но вместо этого, почему то просто отрицательно помотала головой.
- Миш, если можете, не сердитесь на меня, - сказал кто то моим голосом. – Пожалуйста.
 Наверное, всё отвращение и злость я вытошнила на сцену.
- Я и не д-думал, - всё еще заикаясь, пролепетал Миша. -   Я могу вам чем нибудь помочь? Может, вас домой проводить?
- Нет, спасибо. Я сама.
Мишу снова дёрнуло от страха.
- Как считаете, что будет?
Я пожала плечами. Двести человек видели, как меня тошнило на сцене. Вот она, моя Бурная слава...
    В зале послышались шаги. Я узнала Стаса. И закрыла дверь гримёрки изнутри. Раздался стук.
- Вероника!! Открой! – я молчу, - Открой, слышишь???!! Надо поговорить! Окей, ты не хочешь открывать - просто послушай! Открой дверь!  - он стал дёргать ручку со всей своей молодецкой силой.  –Вероника!!
Дверь с трудом держалась на хлипких петлях. Я повернула ключ.
- Чё надо?
- Вероник!
- Стас, иди на хер, окей? – Он был весь красный и взлохмаченный. На скуле у него багровел синяк. Глаза бешеные.
- Ёлка!! Ёлочка!! Прости меня!!! Прости, пожалуйста!
- Какое слово из «пошёл на хер» ты не расслышал? 
- Ёлка, миленькая!! Хорошая!! Ну, хочешь, на колени встану!! – тут он бухнулся на колени, - Я виноват!! Я урод!! Прости!! Я тупой утырок!! Прости меня!
    Я заревела. В голос. Стас сгреб меня в охапку.
- Не плачь, успокойся! В зале были только наши!
-  Стас там было больше половины зала! Я блевала на глазах у ста человек!
- Да какие сто человек! У восьмидесяти из них  фамилия – Верхоянские. Все наши!!!
 У Алины действительно очень многочисленная родня. Никаких контрамарок на них не хватает и они всем родом являются на сдачи.
 – Ну, пожалуйста!! Не плачь! Мы завтра с утра все прогоним, а вечером сыграем премьеру! Все будет хорошо!!
Утром мы все собрались в зале. Гриша стоял у самого края сцены и смотрел на нас снизу вверх.
- Ребята, я это я виноват, в том, что случилось…Я отпустил спектакль…я не должен был. У нас есть четыре часа. Давайте репетировать. Все будет хорошо.
И всё было хорошо! Гришины глаза следили за каждым нашим шагом. Он смеялся и кричал:
- Точнее тут! – и мы понимали, куда, как,  насколько, кого из нас это «точнее» касается и что оно «означает».
Снова играют послевоенные мелодии – уносящие зрителя в далёкое, трудное, доброе время.
 Мы все разбросаны по закулисному пространству.
    Дуб неподвижно стоит в пустом фойе, у окна в крестьянской рубахе - смотрит на майский вечер разфокусированным взглядом. На самом деле он – само сосредоточение. К своему эпизоду он сделает вдох, выдох –  Петенька Дубов исчезнет и появится Ваня Краснощёков – весельчак и балагур.
   Нонна – за кулисами. Она занимается какой нибудь ерундой – перебирает гримерный столик, или развешивает мои разбросанные по гримерке вещи. Это её настройка на спектакль – какое нибудь отвлекающее от волнения действие. Чем бесцельней и празднее её предпремьерное существование, тем ответственнее роль и тем сильнее она волнуется.
    Кира – как умирающий от жажды глотает текст. И сам себе строит рожицы в зеркале. Это его интимный ритуал. Не дай бог в этот момент попасться ему на глаза!
    Маша Ветрова  как всегда в предсмертных муках. На сцену она выходит практически со смертного одра. Но чем красочнее она умирает перед премьерой, тем красивее будет роль!
    Мы со Стасом сидим на диване в фойе, рядом со зрительским входом в зал. На сцену мы выходим оттуда. Он обнял меня двумя руками. Я слышу биение его сердца, такое же спокойное, как «окей», но чувствую, как дрожит жилка на шее. В ней кровь бьётся горячо и неистово. Стас волнуется. Я – боюсь. Я очень боюсь.  Боюсь, что Бурная слава опять устроит мне какую-нибудь омерзительную каверзу. И хотя я молчу, Стас слышит мой страх. Он поцеловал меня в макушку:
- Всё будет хорошо.
     Алина Верхоянская сидит на сцене за кулисой. Прозвенит звонок, свет погаснет, и её колокольчиковый голос зазвенит из темноты, шевельнув сто пятьдесят сердец одновременно.
     И  все мы – Нонна, Кира, Алина, Маша, я, Стас и Петенька. Мы снова вместе. Стоя каждый на своей точке, смотря в разные стороны, не видя друг друга – мы одно целое, мы – явление, созданное Гришей.
    За четыре часа утренней репетиции он отдал нам себя без остатка, забыв о том, что делает нелюбимый и сложный для него материал. Мы впитали всё до последней капли.
     Верхоянская зазвенела колыбельной, и спектакль полетел со сцены. Последний эпизод.
Сейчас два моих талантливых друга заставят всех зрителей до одного забыть обо всём на свете!
 Вот Нонна отделилась от девчонок – у видела Петеньку. Вот он вышел, с повинной отчаянной башкой Вани Краснощекова…Вот Петенька  поднял на Нонну  Ванины глаза…
- Ванечка… Ваня мой …- произносит Саня-Нонна, своему прощённому за долгое отсутствие и вновь обретённому Ване-Петеньке.. – Ваня мой..

В зале повис вдох. На сцену упала темнота.
     И в этой тьме ударил аккордеон Миши Бубнова! Горячая, как слеза мелодия хлынула в зал!
А вместе с ней с подмостков сцены рекой потекла любовь.
Любовь Сани -Нонны и Вани-Петеньки, обжигающая и сумасшедшая. Одинокая и безответная любовь Киры – Римаса -  тёплая и уютная как собачье брюхо.
Светлое и невесомое, как взмах птичьих крыльев чувство моей Сони и  – Петра-Стаса. 
Жаркая как печное дыхание – такой любовью дымилась Маша Ветрова. Любовь Женьки-Алины, была мягкой, как мамина рука. .
      Сначала она сочилась из спектакля тонкой струйкой, но Мишины пальцы поползли по клавишам аккордеона и сами собой внутри нас нажались какие то невидимые клапана. Зал затопило до краёв.
   Нас ослепила рампа, и мы двинулись на поклон!   
Люди хлопали и плакали. И снова хлопали. И на каждом лице я видела знакомую улыбку Миши Бубнова –  детскую, добрую, беззащитную.. И у Бурной славы в тот вечер на лице – тоже была такая улыбка.
Мы всей толпой молча дымим в дождливый майский вечер.
- Стас, а вот это  ты где взял? – спросила я про синяк, который светился на Володинском лице под фонарём.
- Один хороший человек подарил…- Стас улыбнулся. – Не скажу кто..
И тут загадочно и гордо хмыкнул Кира. Мы обернулись, как по команде. И захохотали. Все.
   Бурная Слава смеялась вместе с нами, умытая вечерним майским дождиком...никем невидимая...