Без кулис глава 5

                ГЛАВА 5




23 июля
Начинается гроза. Сверкает – это так здорово! Окно открыто, воздух восхитительный. Видел судьбу в перчатках.


25 июля
Из какой это повести? Из какого романа? – сигаретный дым; слезы горечи и тоски; одинокий «сириус» и молчаливая ночь… - разве это уже было? Да. Было. Не было только любви, счастья, уюта… Кто-то подменил  все это никотиново сизыми клубами в истории о четырех стенах: Кто-то вычеркнул эти строки из сюжета моей жизни… А я, так хотел бы побыть хоть немного – человеком. И чтобы не наискосок и не через улицу, а так же как все, пригвозденный к своему телу.


22 ИЮНЯ
Бытие наедине, на пустыре, в середине земли, оттуда кругом не видно ни зги.
Разношенные мысли, поистаскавшийся мозг, потертые и покрытые пылью ветоши слова, захватанные фразы…
Жизнь – это стоптанный ботинок, в котором перебывало не одно поколение.
Настроение глупое преглупое; не помогает и никотин и кофе в пустую.

Жизнь невеличка – мала тебе клетушка!
Гений ли жалкий мой? Талант ли выдуманный? Как тоскливо мне было на сердце, когда я выдумал тебя. Какой ложью привольной, я расписал на страницах бесконечных ночей твой явившийся призрак. Ты был богом обмана! И да, всего лишь призраком. Всего лишь загадочно улыбающимся привидением… Ты оказался болью! Мукой! Цианистой тоской… но нет, не счастьем моим; нет, не отрадой и не забвением; и совсем даже не искуплением. Ты – гений сумерек! Лицедей многоликий! Одиночество и безызвестность – подлинник твой! Сердце – тоски сгусток! Ночь – душа твоя! Продавец лжи ты! Торговец подержанными мыслями… Как любишь ты дуть на угасающие пламя прогоревших поленьев; и оно еще вспыхивает – но уже обреченно. А слова твои сияют вечным обманом звезд.



29 июля
Еще не настала ночь – а уже так хочется жить! Жить каждой дождевой каплей, которые с шумом ударяются оземь и разбиваются в брызги не жалея себя! Ведь они для того и покинули небо чтобы напоить землю. И я хочу жить, пока утро не завяжет мне глаза: пока руки мои, свободно могут дирижировать над бумагой; пока мысли мои резвятся на прериях космических просторов, балансируя над бездной; пока рутина не замкнет меня в кандалы мелочно житейского быта!!! Я хочу жить, когда я над миром! Когда я высоко! Когда я далеко! И когда я рассказываю самому себе небылицы и не слушаю их. -  Ведь только я один имею на это право.


30 июля
Настроение паскудное, по вчерашнему образцу. И такой привычный летний туман, прячет в своей пучине мысли. Послать бы все куда подальше. Ушел бы и сам, если бы и так уже не был так далеко.

Размышляю! Рассуждаю! Вдумываюсь, раскачивая амплитуду своего интеллекта от сердечных недр до небесного апекса! От земли- до стратосферных высот объективности! И Вот она, аварийная реальность с загнившим генезисом! Вот он мир, с пониженным тестостероном здравого рассудка и многокаллорийной смесью попкультуры и идеологии, утучняющей нашу животную самость самцов и самок! Вот оно, фарисейское общество иродов, иуд и иродиад, с фармацевтическим самовосприятием, нигилистическим самовоспроизведением и нумизматической маниакальностью! Вот он инфернальный социум ротозейных увальней и недотеп, гальванизированный нейролингвистической информационностью в фабричные бляхи с гравированным в бестселлерский жанр лицами! И всё халтура! И всё симптоматическая хворь рассудка! Всё фанфаронство ханжеское саднящее сердце и совесть! Всё гордость самозванная, тужащаяся и пыжащаяся своей самодельной значимостью! Всё честолюбие пучеглазое Да алчность вспученная! Всё суть одноклеточная Да нервозность таблеточная! Не мир- а красочная анимация! Убористая уборная, назвавшаяся цивилизацией!


1 августа
Вот оно мое вожделенное одиночество с восьмиступенчатой трансмиссией экспресс мыслей, инфразвуковой скорописью планирующих над абцессом микроскопического мира. Вот она моя долгожданная, благородная свобода от формативной и задрессированной толпы, хватающей меня за сердце и за совесть своими наманикюренными фетишами и штампами и кусающих меня за пятки. Вот оно мое бездорожное странничество по нехоженым долинам и дорогам, в стороне от инфицированного мультимедией и распадом мозгов на тухлые экскременты матриархатных статусов и слоганов мира. И никакой радиации облучающей мозг и сердце гнусной иформационностью иволюционирующей в палеолит цивилизации. Никаких грибковых напластований телоцентричных знаний, исключающих духовно нравственное развитие. Ни чумных бацилл, от  которых лица мутируют в маски. И так легко и отрадно идти к своим намеченным вершинам, без опаски наступить на чье то фуфельное благонравие и уморительное гардеробное достоинство с фирменной лычкой «Ашана»!

Что ж снова ночь.
За работу! Работа и работа – моя забота; и только так мне жить охота. Скажи мне ночь: веришь ли ты мне? Тогда дай мне частичку своего безумия.


                *** *** ***



Как будто грустно стало на душе. Не от того ли, что уехала Маша? Или потому, что звезд не видно на потемневшем небосводе? А может от того так взгрустнулось, что теперь, когда он наедине с самим собой,  настало время подумать о своем будущем? Но ведь он никогда не строил планов. Он всегда жил по вдохновению, которому чужды заранее придуманные фабулы и сюжеты.
Но нет, это совсем другая грусть. Не та, о которой он только что говорил Маше. Это была грусть одиночества, нашептанная устами жизни, которая спешила высказаться о чем-то. Но о чем? О себе ли? О наступающей ночи? О кем-то потушенных звездах? Небылицах завтрашних дней?  - Да о чем она может ему рассказать эта жизнь?!! Что еще из  того, что он не выучил бы уже наизусть? Какие еще секреты, которые он не знал бы заранее? О каких богах, которых бы он не знал в лицо? – Все то же; миражи вдохновения и материя слов; дубли поколений; равнение на идеалы; лазание по ярмарочным столбам за сапогами (разве не это ли предел пути великих?); очереди у прилавков за тиражируемым интеллектом и лицами; честование теней; дневники с отметками за поведение и успеваемость; вызубренные сценарии; медицинские справки, что ты не с лунного инкубатора; философия сытого желудка; строевые марши по команде СМИ; эластичные спины и навьюченная на горб мудрость как камень на шею утопленнику; триединая политика кнута, пряника и указки; мозоли на коленях и шишки на лбу… Все это неизлечимая болезнь веков, как язва желудка полученная он неправильного питания и некачественной пищи. Все это то, чего не похоронишь; чего не выкинешь; чего не сможешь не увидеть, открыв глаза. Под эмалью настоящего – керамика прошлого. Раскупайте люди, чтобы не быть хуже других. Раскупайте, чтобы стать «человеком»!
Разве не обо всем этом твои строки, грусть? Пером по сердцу как лезвием по венам. Не это ли твоя поэзия праздничных шариков? Сколько торжественности в этих пустых оболочках. Вся твоя философия – это разноцветная наружность и все та же неизменная пустота внутри: по ветру ли, на привязи – все равно. И не читай мне по слогам своих азбучных девизов переведенных на язык совести – глух я!
Но как все-таки жаль, что уехала Маша. Милая, простодушная девчонка, занявшая место одесную его одиночества. Она была бы ему замечательным другом. Однако уже стало прохладно. Столько огней вокруг – и не согреться.
Емельян поежился. Бросив стлевшую сигарету на рельсы, он поднял воротник пальто, задумчиво провожая взглядом мелькающие вагоны товарного состава.
Добраться бы до своей машины и уехать, – мелькнула мысль в голове Емельяна, – Все равно куда. На этой колеснице хоть на край великой бездны или на небо да по млечному пути в неизвестность… если только это по пути в его сны. Нет ничего лучше этого дорожного рая! Этой романтики свободной жизни, не обусловленной бытом! Этого пути в завтра по следам своих иллюзий! – Разве не чудесно смотреть на мир из окна своей машины? Встречать и провожать звезды; на скорости мчаться по автостраде времени обгоняя  стрелки и ветры; кататься по улицам детства и догонять будущее…!!! Разве не это приют его одиночеству? Разве не это мечта его души, истомленной теснотой обывательской жизни? Ведь была мысль! Давно была! Еще до женитьбы на Ринате. Почему  бы не осуществить ее? К черту бизнес! К черту квартира! К черту вся эта суета и рутина и маски на показ! Вот – ветер в лицо! Крики ликующего сердца без опаски! Ночь под музыку, среди гирлянд безчисленных огней…  И пусть попробуют догнать его те, кто не знает иной дороги своей жизни  как из дома да на работу; кто никогда не сворачивал в ночные закоулки; кто боится неровностей, выбоин, кривизны; кто никогда не превышал скорости и всегда останавливался на красный свет… Не угнаться за ним тем, кто ко времени спешит домой; кто живет персонажами из книжек и героями с экрана; кто высиживает завтрашний день в уютном гнездышке, а не врывается в него на крыльях ветра и вдохновения. Пусть эти улитки влачат за собой свои раковины, надрывая брюхо. Пусть они живут линеечными миллиметрами, тогда как он будет жить дорожными километрами. Пусть они утилизируют мертвые отжившие ценности человеческой жизни, получая дурно пахнущие доходы  из переработанных отходов. Пусть они живут по измусляканным страницам зачитанных поколениями книг. Пусть они муштруют свою глупую похожесть под общепринятые стандарты, жадно следя за указкой… Но что ему за дело, когда он будет читать вселенские сказки по звездам? Когда глядя на мир со стороны, он будет потешаться над его недорисованной реалистичностью; не дописанной правдоподобностью; плохо подогнанной действительностью; недосотворенностью; недоделанностью; недосказанностью и просто комичностью. Мир, в который даже играть скучно, чтобы еще жить в нем. Когда он будет наслаждаться космическими мелодиями и играть в догонялки с кометами под лучами ли далеких светил или же под метеоритными дождями, вдыхая астральную свежесть надземных магистралей…
Жизнь – сказка! Но только для тех, кто не боится неведанных дорог! Кто из двух путей выбирает третий незаезженный и незахоженный паломниками спешащих к ржавым идолам обывательского бытия. Сказка – всегда между строк; за общим текстом… да прямо за дверью мирской суетной жизни. Разбей лишь только цепи, сорви оковы и открой..! И вот они дворцы из снов! Вот мир иллюзий! Планета живых фантазий и грез! Для них эти двери, кто жаждет необычного! В ком страсть к невероятному, к неожиданному; кто устал жить с завязанными глазами, всю жизнь сидя за ученической партой с вызовами к доске; кто устал от пайков дозволенного; от тарифов на счастье и налогов на жизнь с утайкой маленьких радостей; кому стало тесно в четырех стенах семейной жизни; чье сердце уже не умещается в простую обиходную любовь, и оно жаждет необъятного!!! Для них этот мир новых измерений за гранью возможного и привычного!!!
В самом  деле, ведь это чудесная мысль – жизнь на колесах! – Все больше воодушевлялся Емельян, неторопливо спускаясь в подземный тоннель. Эмоции буквально переполняли его, вытесняя остатки недавней грусти и так казалось, будто весь мир можно уместить в своих ладонях! С такой живописностью рисовало ему воображение яркие картины будущего, где лишь он да его верный «паладин» внедорожник – чего же боле? Где еще он может похоронить свою грусть навечно? Где еще он мог бы спрятаться от кривых зеркал? Где еще он мог бы укрыться от этих жалящих москитов мелочных забот? От этой головокружительной рутины, проглатывающей всякое вдохновение? Кому он мог бы рассказывать свои сказки на ночь? Кому он мог бы поведать свою правду жизни? Свою философию? С кем он мог бы посмеяться без сожаления и разочарования? И где еще он мог бы наконец, побыть самим собой не пряча своего безумия?
Всего тридцать лет он взял от жизни, которые он с радостью вернул бы ей обратно. Зачем ему то, что приобретено за зря и что не перепродашь подороже? Но теперь он присмотрел себе нечто по-настоящему стоящее, на что он без раздумий потратил бы еще столько же.
Емельян полез в карман за сигаретами, намериваясь выкурить еще одну, чтобы подсластить свое возбуждение достигшее небывалого накала. Но в это время зазвонил мобильный телефон во внутреннем кармане пальто, спугнувший его мысль и заставивший отложить свое намерение на потом. Взглянув кто звонит, он ответил:
- Да Марина, я тебя слушаю.
- Здравствуйте Емельян Сергеевич.
- Что-то случилось на торговом фронте? – озабоченно спросил Емельян.
- Да случилось. Вы когда-нибудь появитесь? – недовольным тоном произнесла она.
- А меня что плохо видно? – усмехнулся он.
- Вас совсем не видно! Уже пятый день кстати.
- Мариночка, золотце, если бы я не был уверен в том, что ты совсем справишься, то я поставил бы свою единственную кровать в офис и день и ночь бдел бы о насущных делах бога Меркурия. Честное слово родная. Но завтра я непременно буду.
- Я надеюсь. А то ни словом не обмолвились и пропали.
- Да, да. Виноват. Каюсь.
- Что ж извините что потревожила. Просто хотела узнать, живы ли Вы еще хотя бы.
- К несчастью жив Марин, за что приношу тебе свои извинения.
- Шутите?
- Шучу.
- Тогда ладно. До свидания, Емельян Сергеевич.
- До завтра Мариночка.
Отключив телефон, Емельян остановился и закурил, безповоротно решив про себя избавиться от предприятия хоть и доходного, но обременительного, заниматься которым, у него не было никакого желания. Марина (которая являлась главным бухгалтером его фирмы) уже давно предлагала ему продать свой бизнес ей, видя его совершенную непринадлежность к этой сфере. И она конечно права; предприниматель из него никудышный. Ведь это снова математика; вычисления, подсчеты, расчеты… А цифры для творческой мысли – как град для цветущего сада. И если б не Марина, которая подвернулась ему  впервые же дни его коммерческой деятельности, то уже давно бы он «вылетел в трубу» или же  сам бросил бы это неблаговидное занятие инспирированное исключительно Ринатой.
Что ж быть по сему! Завтра же он скажет Марине о своем решении, которое наверняка обрадует ее. Ведь она этого хотела. Пусть покупает. А у него теперь совсем другие планы, которые он намерен воплотить в жизнь.
Выйдя с вокзала, он остановился, залюбовавшись разукрашенной электрическим многоцветием панорамой весенних сумерек излучающих какое-то непонятное обаяние романтической грусти.
Емельян вздохнул полной грудью, блаженно закрыв глаза.
- Да! Цивилизация – это тоже поэзия! – с чувством проговорил он, затягиваясь сигаретой.
Докурив, он огляделся, отыскивая глазами урну. Заметив ее у колонны в нескольких шагах от себя, он тщательно прицелился и щелчком отправил окурок в предназначенное ему место, заранее загадав, что если попадет – то он не поедет к другу, а вместо этого отправиться в ночное турне по городу; а если не попадет, то – ничего не поделаешь, придется напиться. Но окурок – как странно – и не думал лететь по желаемой траектории. Взмыв вверх, он к великому ужасу Емельяна приземлился прямо на меховой воротник молодой женщины стоящей к нему спиной и державшей за руку маленького мальчика. Емельян схватился за голову, услышав чей-то веселый хохот, ставшего по-видимому, свидетелем произошедшего. Бросив взгляд на заливающегося смехом пожилого очевидца, Емельян кинулся к ничего не подозревающей пострадавшей и резким движением сбросил окурок с начавшего тлеть воротника. Женщина испуганно обернулась, с недоумением посмотрев на незнакомого ей мужчину с любезной улыбкой на лице.
- Что это за выходки? – возмущенно воскликнула она, – Вы кто молодой человек? Что вам нужно?
- Простите сударыня…, Вы не подскажите, сколько сейчас времени, чтобы я мог запомнить эту счастливую минуту нашего с вами знакомства?
- Что? Я вот сейчас позову милицию, так действительно запомните. Сумасшедший какой-то. Пойдем отсюда сынок. А то тут пьяницы разные шляются.
- Сударыня! Постойте! Я всего лишь хотел научить вас любить весну! Я хотел рассказать вам о поэзии тающего снега! Сударыня! Ведь такой чудесный вечер!  - кричал Емельян в след удаляющейся женщины, вздыхая с облегчением. – Прямо как в жизни: метишь в одно, а попадаешь в другое. – Философски заметил он самому себе, все еще не отводя взгляда от дверей, за которыми скрылась женщина с ребенком.
- Что ж, пить так пить, – заключил Емельян, вознамерившись ехать к своему другу. Ведь в урну то он не попал. Да и есть к тому же хотелось.
Повернувшись, чтобы пойти на стоянку за своей машиной, Емельян увидел стоящего рядом старика со стаканом в одной руке и бутылкой в другой, который только что сидел на скамейке и потешался над всем происходящим.
- Хороший способ для знакомства, - улыбаясь, произнес старик, дружелюбно глядя на Емельяна, – Только на романтика ты совсем не похож.
- А ты на трезвенника, - кивнув на бутылку, ответил ему Емельян.
Старик развел руками.
- Это из любви к мудрости. Кто ищет золото – просеивает песок, а кто мудрость – вино процеживает, – и с заговорщицким видом добавил, - Хочешь, я открою тебе секрет вдохновения, без которого ни одному гению не пришло бы в голову сотворить весь этот чудесный мир красок?
- Я, конечно, уважаю, этот вид творчества, - сморщил нос Емельян, оглядывая сверкающую огнями оживленную привокзальную площадь. – Но воспринимаю его только как аллюзию; миф, которые «мудрые» греки вдосталь черпали со дна своих амфор. И надо же было столько навыдумать…, лучше бы они коноплю курили.
- Сомневаюсь, что от этого подешевели бы улыбки, – возразил старик.
- По крайней мере, серьезность как рыночный товар перестала бы пользоваться спросом.
- Короче пить будешь?
Емельян захохотал, тронутый веселостью и остроумием старика. Посмотрев на его лицо, которое как-то странно не уродовали, а украшали морщины, он сказал:
- А ты шутник, каких поискать.
Емельян сразу почувствовал, что ему нравится этот старик с юмором который, несомненно, обладал теми же достоинствами, которые он приписывал и себе с той разницей, что старик надоедал окружающим дольше, чем он своими сатирами и каламбурами.
- Ладно, наливай. И может быть в нас достанет мудрости не верить этой хмельной мудрости, суть которой – это обман зрения и заблуждение ума. Только трупам наводят румяна, чтобы скрыть мертвенную бледность. Живая же красота – красива и не нуждается в оформлении.
- Мы будем еще мудрее и будем оцеживать с этого напитка не халдейские прикрасы, а эпикурейские улыбки.
Емельян снова засмеялся.
- Да уж. Не мудрено быть серьезным, а вот чтобы смеяться… Тут наука.
Старик с симпатией посмотрел на развеселившегося Емельяна.
- Я-то думал, что один только и умею быть веселым при всеобщем унынии. А ну-ка… вот сюда… - старик указал на скамеечку, на которой только что сидел сам, наблюдая за инцидентом с окурком. Емельян присел. Старик опустился рядом и сразу же принялся наполнять стакан продолжая:
- А я вот сижу и смотрю все на лица и думаю, неужели таки одному пить придется? Хмурые все лица! Озабоченные. И как будто неживые даже. А тут смотрю ты с разбитым носом. Ну, думаю уж с этим то, я выпью. Всегда ведь видно человека, для которого жизнь- это не выкапывание с детства могилку на старость. Ведь поэтому то и не любят люди самой жизни, что входят в нее как на эшафот со страхом неминуемой смерти. А ведь жизнь – любить надо! Она как зеркало; каждому без обмана отражает то, каким он в нее смотрится. И разве не глупо потом тыкать пальцем в свое отражение и сетовать, что жизнь не справедлива, что ты несчастлив, обделен… А виноват то ты сам! Ведь зеркало не проведешь! И отражению не прикажешь! Верно?
Емельян кивнул головой, принимая из рук старика наполненный какой-то мутной жидкостью стакан.
- Не далее как сегодня днем, я думал о том же, – сказал Емельян, подозрительно заглядывая в стакан. Сморщившись, он посмотрел на улыбающегося старика.
- Это и есть тот самый секрет вдохновения?
- Конечно! Пей, если ты никогда не подглядывал в заборную щель рая!
- Представь себе никогда. Но как-нибудь в другой раз я покажу тебе, где находится калитка.
- Знать где находится дверь- это одно, а вот войти в нее- это совсем другое.
Емельян залпом осушил стакан жидкости, которая была ничем иным, как самогоном, изготовленным со вкусом по личному рецепту старика. Сморщившись, он приложил рукав пальто к губам.
- Ну как? – полюбопытствовал старик, вопросительно глядя на Емельяна, – Зелье для души и тела. Лечит все, кроме глупости.
- Да неплохо, - похвалил Емельян.
Старик снова наполнил стакан и выпил сам, даже не поморщившись.
- Ну вот, - выдохнул он, - сказка начинается!
- Эй! Ты украл у меня мое любимое выражение! – возмутился Емельян, благодушно улыбаясь, глядя на старика.
- Я не крал! – протестующее заявил он, – Это мой ультиматум жизни на зависть всем богам.
- Нет украл. Это пароль моего мира. А твои ультиматумы жизни… Хм. Она только слушает, а делает свое.
- Э-э нет. Не прав ты. Я ведь говорю жизнь – зеркало. Уж поверь, шестьдесят лет в него смотрюсь. А многие и не подозревают что судьба не где-то и не что-то, она – то, что напротив, из зеркала; глаза в глаза самому себе; слово в слово за сказанным тобой; по мысли и форма. Просто люди не хотят в своей судьбе узнавать себя. Тогда как она могла бы рассказать им о каждом больше, чем каждый мог бы рассказать о себе. Потому что она ничего не утаивает, ни одного взгляда, ни одного поступка, ни одной мысли… Все просто: каким покажешь себя, таким и увидишь. Поэтому-то, кто смотрит на жизнь как на безконечные хлопоты и заботы – тому и пустяк будет проблема. Вон они посмотри! – старик указал рукой на кишащую многолюдьем привокзальную площадь. – У каждого из них в карманах позвякивает не одна горсть копеечных проблем, на которые они никогда не смогут купить себе радости и спокойствия. Они сами подбирают эту мелочевку, мимо которой они могли бы пройти мимо. А ты, - я это сразу приметил, - из тех, кто не борется с жизнью, а смеется вместе с ней. Ведь уж коли схватился – тут-то вы и враги до конца дней. А ссориться с ней негоже. С ней поговорить нужно ,да посмеяться за рюмочкой, другой – вот и друзья. Поверь, кто, начиная жить, готовится к борьбе – тот промается, истекет потом и выдохнется. Ничего не добьется. Потому что с тенью сражался со своей. А кто как мы, пошутить горазд – тому и жизнь улыбается и всегда руку протянет, чтобы чокнуться за веселие да за радость.
- Ай да дед! – изумился Емельян, – Не плохая философия для тех, кто прогуливал уроки в школе.
- Да какой я тебе дед! – возмутился тот, – Да за меня еще любая молодуха с радостью пойдет! Смотри!
Резво поднявшись со скамейки, он принялся выплясывать нечто несуразное с присядками, притопами и прихлопами. Хотя выглядело вполне складно. Емельян весело засмеялся и захлопал в ладоши, увидев несколько остановившихся прохожих, которым всегда не давало покоя любопытство.
- Дискотека шестидесятых! Хотите присоединиться? – крикнул он им, глядя за увлеченно пляшущим стариком вшедшего в раж. Зрители тут же стали расходиться ехидно посмеиваясь.
Емельян тоже поднялся и, продолжая хлопать, стал подзадоривать старика. И в это время, из немногих оставшихся еще зрителей с классическим визгом выскочила развеселая с энергичным лицом старушка и, закружившись, тоже пустилась в пляску со стариком, гулко стуча каблуками.
- Жизнь – втайне от богов! Веселье за глаза! Хватайте звезды люди! Хватайте! И вам хватит на жизнь до конца дней своих! – возбужденно крикнул Емельян снова прибывающим зевакам. – Или вам мешают ваши вериги здравого смысла? Здравый смысл – это утешение глупости дамы и господа! Это контрибуция побежденных! Кто не способен на сумасбродство, заковав себя в панцири приличия и благопристойности – тот никогда не узнает, что чувствует стихия, вздымая штормовые волны, буйствуя ветрами, сотрясая землю, извергая вулканы и метая громы и молнии! Станьте же и вы стихией!Станьте высотой! Станьте беспредельностью!... Да просто собою, влюбленными в свои страсти и в свое безумие, которые вы боязливо прячете в пралогические сундуки, запертые на огромные амбарные замки чопорной благонравственности.
Но никто не откликнулся на призывы Емельяна поучаствовать в этом сумасбродстве, со снисходительной улыбкой продолжая смотреть за тем, как старик в дуэте с пожилой женщиной выплясывают что-то фольклорное из давно забытого прошлого.
Выдохнувшись, старик плюхнулся на скамейку, тяжело дыша. Старушка, необычайно подвижная для ее возраста, опустилась рядом, поправляя растрепавшуюся на голове шаль.
- Как зовут тебя, нимфа городская? – спросил старик запыхавшимся голосом сияющую и раскрасневшуюся женщину.
- Любовь, я! – кокетливо представилась она.
- Тогда, за любовь! Отведай-ка моего эликсира молодости! – произнес старик, наливая в стакан своего высокоградусного нектара и протягивая женщине. – Выпьешь до дна, и я покажу тебе, где начинается сказка!
Женщина засмеялась, счастливыми глазами посмотрев на старика.
- А не боишься, что помолодею и соблазню тебя? – игриво вымолвила она.
- Пей! Иначе бы не налил, - хохотнув, ответил старик, подмигнув Емельяну, который стоял рядом, с улыбкой наблюдая за парочкой.
- Ну что ж чернокнижник… - сказал Емельян, обращаясь к нему, - вам в тридевятое заоблачное царство, а мне – в земное государство. Остались еще кое какие дела.
Старик улыбнулся. Поднявшись, он протянул Емельяну руку.
- Жаль что уходишь. Ты оправдал для меня все нынешнее поколение.
- Странный ты старик, - пожимая руку, усмехнулся Емельян.
- Да не старик я! Аркадием меня зовут.
- А меня Емеля.
- Емеля?
- Он самый.
- Ну что ж Емеля, будешь проезжать по «неведомым дорогам» заезжай и ты в наше тридевятое царство.
- Как наскучит на земле – так буду непременно.
Попрощавшись и с женщиной, которая все еще не допила горькое содержимое стакана, Емельян отправился за своей машиной в хмельной эйфории, размышляя об этом чудном старике так похожим на него своим отношением к жизни. Но только что он делает здесь, на вокзале? Ищет недостающих мыслей о человеке? О бытии? О судьбе? О своих прожитых годах? На бомжа он не похож: выбрит, опрятно одет, да и самогон… Или одинокая старость гонит его прочь из дома? Стремление пополнить свою коллекцию лиц? Поспорить с годами, которые словно календарь, отмеченны на его лице?
Странный человек, чья жизнь, как и его, вся вымощена из слов – а нужных так и не найдено; чья душа, как и его, жаждет тайн и сама их выдумывает; чей ум неутоленный жаждет знаний и решетом черпает воду из неистощимого родника. Кто, как и он, никогда не выбирает пути, а идет всегда наугад влюбленный в неизвестность. Кто чужд прозы и мечтает о поэзии жизни, следуя за вдохновением своего сердца. Кто просто блуждает отыскивая что-то, растеривая остатки и того что есть! – И все это было так близко по духу Емельяну. Ведь и он тоже свободный художник жизни! И он тоже поэт человеческих душ! И он торговец иллюзиями! Волшебник, щедро раздаривающий свои сказки! Жрец шуток и смеха лелеющий свою тоску! Странник, несущий на себе тяжесть своих безответных вопросов и отшельник, ищущий свою пустыню! Но еще больше он тот, кто ненавидит себя в глазах окружающих; кто в ссоре с зеркалами и в противоборстве со своей жизнью, влекущий его чуждыми ему путями. Он – философ, презирающий в себе шута!
Сев за руль Емельян включил магнитолу и удобно устроившись, выехал с вокзала, забыв о пустом желудке и появившихся синяках под глазами, всецело отдавшись летучим впечатлениям сегодняшнего дня и мечтам о завтрашней встрече с Анжеликой, которая все чаще приходила ему на ум  с тех пор, как он оправился от утреннего похмелья. Что-то влекло его к ней; какое-то бессознательное чувство, пленяющее все его мысли. И Емельян, как и всегда, не противился этим несущим его потокам страстей и желаний, которые он называл императивами плоти. Но только простит ли она ему? Захочет ли с ним разговаривать? Эта мысль тревожила его, подавляя равнодушие, которым он пытался прикрыться. Но если его постигнет неудача – то и  к черту все! Ведь он уже и так собрался все бросить. А эта неудача лишь ускорит его намерение.
Но сейчас думать об этом не хотелось, как и вообще о чем бы то ни было. От выпитого самогона мысли стали ленивыми и не поворотливыми, ворочать которые, не возникало никакого желания. Да и о чем же думать, когда все так чудесно? Хорошее настроение, раскрашивает умозрение. А когда в душе благодать – тогда вдвойне на все наплевать! Счастливому – наслаждение; несчастливому – философские мучения. Философия – как свеча, в которой возникает необходимость лишь когда опускаются сумерки. Но какой прок от нее, когда сияет полдневное солнце? Уж если жизнь кажется всласть – то незачем сыпать в нее острые приправы.
Подъехав к своему дому, Емельян свернул на стоянку, находящуюся совсем рядом, решив прогуляться до своего друга пешком, чтобы насладиться ароматом весенних сумерек развеиваемых легким ветерком и снова помечтать о чем-нибудь, к чему так располагают эти готовящиеся ко сну дворы домов и романтическая безлюдная тишина, нарушаемая лишь падающими с крыш каплями стаивающего снега и редкими звуками проезжающих машин, запоздало спешащих по своим домам.
Было совсем не холодно, как ему казалось совсем недавно на вокзале, когда он проводил Машу и стоял на платформе погруженный в свои думы. – Может градусы старика давали о себе знать?
 Расстегнув пальто он прикурил сигарету и, не спеша отправился к заждавшимся его Веденякиным, живущим через квартал от него.
Мерцая тлеющим угольком и блуждая рассеянным взглядом по зашторенным окнам домов, он вдруг резко остановился у проема между домами, откуда виднелась ставшая пустынной вечерняя дорога, меланхолично освещаемая тусклыми фонарями и скучающий в одиночестве круглосуточный киоск который привлек  внимание Емельяна, заставив его отвлечься от своих сладких фантазий расцвеченных легким хмелем. У окошка киоска стоял рослый человек в маске, и трусливо озираясь по сторонам, требовал, угрожая двуствольным « обрезом», чтобы продавщица открыла ему дверь, дабы он мог спокойно без особого риска взять, что ему нужно и удалиться, не привлекая ни чьего внимания откровенным ограблением.
Емельян почувствовал, как у него взмокли ладони в кармане пальто. Оглядевшись по сторонам и не увидев никого, кто мог бы посодействовать ему в благом намерении, он решил действовать сам. Ему пришло в голову спугнуть преступника, и для этой цели он подобрал попавшийся ему на глаза кирпичный осколок и спрятался за угол, прикидывая расстояние, отделявшее его от киоска. Затаив дыхание он прицелился и швырнул кирпич, снова отскочив за угол. Но камень, не долетев, упал на дорогу. Высунув голову, Емельян разочарованно выругнулся увидев, что камень упал слишком далеко и преступник никак не отреагировал на его героическое выступление. Емельян решил повторить попытку и вновь подобрал кирпичный осколок, который был лишь немного крупнее первого. Посильнее размахнувшись, Емельян швырнул его в полной уверенности ,что уж сейчас то он добросит до противоположной стороны дороги и испугает несмелого грабителя… И оказался прав, угодив прямо в витрину киоска которая, со звоном посыпалась на асфальт. Продавщица закричала, а до смерти перепуганный этой аномальной неожиданностью грабитель, сломя голову ринулся через дорогу и как раз к тому месту, где прятался не менее испугавшийся своей выходки Емельян. Но он испугался еще больше, когда увидел мчащегося на себя преступника, размахивающего «обрезом». Решив, что тот заметил его и хочет с ним разделаться – (ведь он очевидец преступления – хоть и не состоявшегося) Емельян, не уступая ему в скорости, со всех ног пустился наутек, не разбирая дороги.
Минут десять он без оглядки петлял между домами словно заяц запутывая свои следы, не сомневаясь, что грабитель гонится за ним, пока совсем выдохшийся и изнемогающий от усталости он не увидел, наконец, кучку молодых парней стоящих у подъезда дома. Решив, что с ними он будет в безопасности Емельян подбежал к ним, жадно хватая ртом воздух от этого марафона.
- Привет, ребята! – устало поднял он руку, приветствуя ошеломленных парней молча уставившихся на него.
Опасливо оглядевшись и не увидев своего воображаемого преследователя, Емельян вздохнул с облегчением.
- Замечательный вечер, не правда ли? – снова произнес он, разглядывая сосредоточенные на себе лица.
- Здорово, мужик. Бежишь от кого-то что ли? – промолвил, наконец, один из них с ухмылкой оглядывая дорогое пальто Емельяна.
- Ага…, от своей неудавшейся добродетели, - тяжело дыша, ответил он, – Оказывается, чтобы быть добрым нужно еще уметь быстро бегать.
Не поняв сказанного, парень тупо уставился на него, многозначительно переглянувшись со своими товарищами.
- Ты о чем это? О какой еще добродетели?
Емельян засмеялся, с недоверием поглядывая на далеко не доброжелательные лица парней.
- Не о той, о которой вы знаете из онтологии человеческой глупости; и не о той, о которой вы можете иметь представление из комедийных репертуаров современности. Впрочем…
- Че то я не пойму тебя, мужик. Спорт на ночь глядя,  тебе явно не на пользу,- сказал парень и захохотал над своей остротой, подхваченную вульгарным гоготом остальных, не менее остроумных присутствующих.
Емельян тоже усмехнулся, снисходительно глядя на развеселившуюся молодежь.
- Видать школьные учебники вы использовали не по предназначению, - иронично произнес он. – А жаль. Впрочем,  наша страна всегда славилась продукцией с низким качеством и высокими ценами. А уж по количеству – мы впереди планеты всей.
Достав сигареты, Емельян прикурил, выпуская сизую струю дыма в лицо парню, скривившемуся в презрительной гримасе.
- Ну ладно. Аривидерчи, ребята. Мне пора. А то после ваших шуток так и тянет на суицид, - бросил им Емельян, собираясь убраться от них подобру-поздорову. Сделав глубокую затяжку, он не удержался и закашлялся, прикрыв лицо ладонью, и в это время один из парней незаметно для него зашедший со спины, ударил Емельяна чем-то тяжелым по затылку, так что он, пошатнувшись и сделав несколько неровных шагов, рухнул без сознания, распластавшись на покрывшемся тонкой коркой льда асфальте.
Прошло не меньше пяти минут прежде чем он снова стал приходить в себя слепо пробираясь сквозь ватную черноту потусознательной действительности следуя на доносящиеся издалека гулкие удары своего сердца. Но как нелегко было заново узнавать себя вернувшегося из бездны. Опознавать всю эту вырванную из сознания реальность, казавшуюся ему теперь чужой и незнакомой. Вспоминать по клочкам да по обрывкам да по разбитым осколкам то, что он брал себе на память от жизни. Примерять на себя заново ворох своих мыслей. Подбирать по секундам рассыпавшееся бусинками время и разбросанные в беспорядке чувства и ощущения… И все это за какие-то доли секунд, казавшимися растянутыми в вечность.
Окончательно придя в себя Емельян, ощутив холодную дрожь в теле и тошноту, вдруг услышал над собой несколько тревожных женских голосов обеспокоенных, по-видимому, его персоной. И тут же несколько рук не без усилий подхватили его и заботливо уложили на скамеечку, которая находилась тут же у подъезда.  Пересилив вязкую сковывающую апатию, Емельян открыл глаза, увидев склонившихся над собой трех молодых женщин своих лет, пытавшихся привезти его в сознание.
- О! Милые гурии! Прекрасные труженицы неба! Не подскажете, далеко ли до земли? – принужденно веселым, хриплым голосом вымолвил Емельян, силясь улыбнуться.
- Ой!.. Очнулся! – радостно воскликнула она, - А мы уж думали, вы замерзли тут.
- Я живой?
- Живее не бывает, - с улыбкой произнесла другая.
Емельян хмыкнул, с интересом разглядывая очаровательные лица девушек.
- В самом деле, вот бы удивились небожители, если бы я заявился к ним без приглашения. Но сколько же времени прошло, что уже успели взойти столь чудные цветы? – глядя на женщин, восхищенно сказал Емельян, - Такого букета, ни в одном саду не соберешь – даже в Эдемском!
Он попытался подняться и женщины все разом поспешили ему помочь. Сев Емельян поднял руку и потрогал огромную шишку на затылке.
- На вас кто-то напал? – с участием поинтересовалась невысокого роста женщина с короткой стильной стрижкой.
- Ага…, благородные потомки Робин Гуда, – усмехнувшись, ответил Емельян,  только сейчас обратив внимание, что он без пальто. Вздохнув с сожалением, он зябко сложил на груди руки.
- Может проводить вас в больницу? Здесь не далеко,- заботливо предложила третья девушка с каким-то непонятным акцентом.
- Нет, милая. Спасибо. Лучшее лекарство для художника – красота! И если бы я не продрог так от холода, то я непременно написал бы вас на этом весеннем полотне тающего снега! Я изрисовал бы все небо звездным штрихпунктирном, на котором отныне бы сияли только созвездия ваших лиц. И даже придумал бы второе небо, потому что на одном не уместится двум ярчайшим светилам, одно из которых – Вы! Я сочинил бы… - но я продрог, - едва не стуча зубами, с пафосом произнес Емельян, вставая со скамейки, - Спасибо вам очаровательные дочери весны! Честное слово, я заранее раскаиваюсь в том, что не сказал вам еще тех многих слов, которыми позже мне придется делиться со своим одиночеством. Я так же сожалею на потом и о своей неблагоприятной внешности и этих неприятных обстоятельствах при которых мне довелось предстать пред вас… Но я благословляю этот вечер подарившего мне столь дивное видение. А теперь с памятью о вас в моем сердце, позвольте мне откланяться и удалиться, - Емельян картинно поклонился засмеявшимся девушкам, забавляющихся его болтливым красноречием.
Попрощавшись с ними, Емельян засунул руки в карманы и быстрым шагом поспешил к своему другу, дорога к которому оказалась столь богата приключениями. А между тем, настроение нисколько не омрачилось от всего произошедшего, но напротив, еще как будто веселее даже стало, не смотря на то, что у него синяки под глазами, огромная шишка на затылке, что он без пальто, без мобильника, без сигарет… Ведь все эти неприятности – пустяки для того, кто просто не забывает, что он живой! Ведь именно об этом мы реже всего вспоминаем. Чем меньше думаешь о жизни – тем чаще приходят в голову мысли о смерти.
Но как, однако, скучна и невзрачна была бы жизнь, когда бы не было в ней этих неприятностей! Ведь всякая неприятность – это уже наполовину шутка. Именно с них начинаются анекдоты, каламбуры, фельетоны, кинокомедии… И кто умеет смеяться над этими неприятностями жизни – тот смеется лучше всего.
И вот в таком благодушном настроении, озябший и без пальто, Емельян добрался наконец к Веденякиным, трясущейся рукой надавив на кнопку звонка заигравшего какую-то детскую мелодию, которая всегда забавляла его. Спустя секунду дверь открыл Андрей, одетый в домашнее трико и футболку, с изумлением уставившись на раздетого, съежившегося от холода друга, с припухшим носом и расплывшимися под глазами синяками который, к еще большему его недоумению, был весел и счастливо улыбался.