Без кулис глава 6

 Глава6



       3 августа
     Я просто смотрю на вас! Просто молчу. Просто смеюсь над вашим разудалым норовом бравирующим своей поддатой несамостью. Смеюсь над вашим драмофильным бытом и дерьмологичным, выхлопным смыслом, загазовывающим здоровое восприятие действительности. Смеюсь над вашими бихевиористскими доминантами поедательства, поглотительства, потребительства, пожирательства, хапужничества, завуалированных благовидной ГОСТовской парадигмой стремления к успеху, благополучию, процветанию! Смеюсь и потешаюсь над вашей блеющей блажью демократической свободы, анестезирующей совесть и делающей ее нечувствительной, молчаливой, безразличной к моральному и нравственному беспределу современности, агитирующей нас в послушных и безропотных адептов люциферианского культа проституции и преступности. Смеюсь и хлопаю в ладоши, над вашим перманентным, безантрактным позированием друг перед другом, со сменой нарядов и лиц. Над вашей «личной жизнью» с ценником на витринах. Над вашими освежеванными и разделанными сердцами с выпотрошенными мечтами и тайнами и распродаваемыми как попкорн для скучающей  публики за лайки. И если бы не иссякающий во мне эндоморфин, то смеялся бы еще очень долго над вашим сбившимся с пути и толку существованием, опошливающим высшее значение понятия «человек».

Кривой кардиограммой по будням от утра и до вечера. По зыбким депрессирующим пустотам, демотивирующих мою позитронную жизнерадостность. По хлипким, куртуазным аппликациям мира, оставляя свои растаптывающие,  словоизмещающие следы. По дефтерийным статусам, воспаляющих рассудок и ваяющих абсурд. По мятым интерфейсам с заусеницами на совести и герпесом разума. По ископаемой информационности, с червоточивым смыслом. Мимо всего и мимо всех, игнорируя навязчивое, постановочное бытие, внушающего чуждую мне роль. Мимо аффективных фикций, остервенело обструктирующих порочными страстями нашу нравственную чистоту и здравый смысл. Мимо популярных популяций, декламирующих свою парнокопытную мораль, нуллифицирующей наши ценности и вульгаризующей нашу природу. Итак, иду как всегда, по дороге от утра и до вечера.







Мне нужна моя собственная пустыня, куда бы я мог уходить от себя и от других и может быть не всегда возвращаться.

7 августа
Потемки. Монолог безмолвия о чем то в ночную пустоту. Амальгама звуков, эхом от мятежного демарша утомленных будней. Неоновый стеклярус биллионов звезд рассыпанных по небу и фотоновые каскады блистающих нейронов по утоптанным меридианам и экваторам рассудка, вяжущим диаметральности в узлы. И я – не я, а некая аляповатая поделка! Бессодержательная филигрань, задратая дисциплинарными императивами толпы! Мудреный сублимант, из запятых и кодеиновых тяжеловесных многоточий! Пустопорожняя проформа, дезинтегрированная в проливной, гиперактивный быт! ……Но что это за автотомия отслаивающихся от меня вчерашних обликов и приученных ко мне лиц? Что за метаморфоза, претворяющая мое высокогорное, озоновое содержание в радиоактивную атмосферу житейского быта? И не заметил как смешался с одновидовой толпой, носящей на своих челах форматы общепринятых стандартов! А за окном демисезонные ветра, нещадно гнущие верхушки тополей и сосен! И так тоскливо! Я – не я! Смешной, забавный и банальный нонсенс!

Никто не знает одной маленькой истории про то, как мал бывает источник света, но как велико его сияние! Но я бы мог еще рассказать и  о том, как быстро пламя обращается в тлеющие угли, и как угли золою становятся; и как скоро на обгоревшем месте вырастает трава забвения. Вот и мораль: все, что костром возгорается – в золу обращается; а трава – травою остается, и рано ль, поздно ли сквозь угли прорастется.

Нет, не думается. Не живется…, и курить не хочется.


7 августа
Все не суть. Все глупость гормональная. Все блестки напришитые сапожною дратвой. Все время гужевое, влачащее обоз разочарований. Все алогизм и гангрена разума, с апоплексической агонией отмирающего смысла. И всюду лица в нахлест на пустоту. И всюду нравственность с прослойками косметики и грима. И всюду броский авантажный каземат, дизайнерски гофрированный  в псевдосвободную реальность. Все мультимедийное престидижираторство, превращающее нашу действительность в мультипликаторские анимации. Все ученость подножная да  мудрость придорожная, мертвой кладкой из фолиантов и книжных томов. И вот бы разбежаться и выскочить, заскочить, выпрыгнуть из этой неказистой панорамы, из этого неприличного пейзажа, из этой гнусной, надуханенной экспозиции с лепным окладом рубежей и горизонтов в постреалистическое, полновесное пространство, рафинированное и отфильтрованное от этих инфицирующих статутов современного мира.

Тихо. О чем бы могла говорить тишина? О том, как она тоскует о звуках и голосах? Или о том, что как она не любит когда нарушают ее покой? Ее неподвижное, вечно задумчивое одиночество? Еще она сказала бы, что очень не любит, когда ее о чем-то спрашивают. Именно поэтому она такая тихая.





8 августа
Не досчитался еще одной ночи. Когда-нибудь я не досчитаюсь своей жизни.
Провал! Надрыв! Высосанная вздохом жизнь! Обрезанная гильотиной мысль… не срастись и не ожить уж более.

И дождь, и дождь и одиночество вдвоем, в склоненной над тетрадью позе. И буквы одна за одной строками в безызвестность; и страницы по ветру изорванные в клочья… Сколько судеб! Сколько прощальных взглядов и закрытых ладонями в отчаянии лиц. И скрежет зубовный, и надорванное, выщипанное тоской сердце!  - И не сердце, а обглоданная горсть червивой жизни! Выхваченные наугад воспоминания из урны скомканных календарей, мокрые крылья и жадный взгляд к звездам! – Все это ночь! Все это мы! Столько нас в одном выстроилось в ровную шеренгу времени. Посчитай, их – 27! Как они все не похожи друг на друга! Как разнятся они! Двадцать семь – число неудачника. И сколько еще вырастет из него!
Посмотри в зеркало бездны – и увидишь другую бездну.

Я у порога своих воплощений! Я в дверях своей бесконечности! Сколько дверей я оставил открытыми! Но как еще длинен и как темен коридор, по которому я должен блуждать из дня в день! Но я иду на ощупь – ведь я знаю этот путь.
Тоска ливнем! Грусть тучею в сердце. Как далеки от меня звезды…, но ведь это только потому, что я смотрю на них с обратной стороны.




                *** *** ***



Меряя стопками ночь за разговорами и воспоминаниями со своим другом Андреем, Емельян и не заметил как уже настало утро, расплывшееся ранней голубизной чистого безоблачного неба. Но – странно! – Где же тогда ночь прятала свои звезды? Или трудолюбивые ветры постарались очистить за ночь загроможденную облачностью долину вечных светил? Когда оно успело сдернуть с себя эту хмурую маску, чтобы уже улыбаться во все небо пробуждающемуся городу; чтобы не проведал он его тоскливую хандру незамеченную снами? А между тем ни Андрей, ни Емельян еще и не думали ложиться, обсуждая извечные темы со дна выпитых бутылок, тогда как Людмила оставила их еще до полуночи отправившись спать после нескольких бокалов шампанского. Мишку своего сына они уложили и того раньше, не дав Емельяну даже побаловаться с ним. А ему всегда доставляло удовольствие возиться с Мишкой, за что тот платил ему своей необычайной привязанностью.
Емельян любил детей. Любил так, как может любить их только тот, кто никогда их не имел. Но ему и в голову не приходило, чтобы обзавестись собственным ребенком. Когда же Рината пыталась завести с ним разговор на эту тему, он становился неумолимым циником, совершенно не понимая, какое счастье может быть в том чтобы воспитывать детей? Роль отцовства никогда не умещалась в сценарий его жизни. Стать отцом – значит не стать больше ни чем. Семья – удел слабонервных и тех, кто не знает, зачем можно жить еще кроме этих пралогических установок забитых в голову школьным букварем. Их жизнь – жизнь через кальку, налаживаемую на готовые образцы – срисовал и дело с концом.
Человек, как и тысячелетие назад, продает себя все по тем же удешевленным расценкам на этой извечной распродаже судеб, получая за свое существование поржавевшие медяки, кочующие из поколения в поколение: учеба, семья и работа. И сереют, выцветают, меркнут краски на гигантском полотнище мира! И некогда услаждавшие слух поэтические мелодии теперь только раздражают своей приевшейся монотонностью и однообразием. И вот, вся эта вопиющая скупость человеческого образа жизни все чаще наводит на мысль о его ничтожестве, которому он с особой глупостью придает какой-то несуществующий высший смысл.
Емельян засунул в рот сигарету, бездумно глядя за тем, как Андрей разливает по стопкам остатки уже третей бутылки, опустошенной их пьяной словоохотливостью. Бросив взгляд на стрелки настенных часов, он с сожалением вздохнул, поняв, что спать ему уже сегодня не придется, что впрочем нисколько его не расстроило, кроме того лишь, что встречу с Анжеликой ему придется отложить на завтра, а сегодня только узнать ее адрес. Ведь не поедет же он к ней в таком состоянии? Он хоть и не настолько пьян, но не настолько и трезв, чтобы предстать пред ней в благоприятном виде.
А еще ему нужно побывать сегодня в офисе; забрать прибыль за последние дни и поговорить с Мариной о своем решении продать ей фирму. Вдруг она уже передумала? Если же она согласится, то завтра же они переоформят всю необходимую документацию. Много времени на это не потребуется. Еще ему нужно купить сегодня новый мобильник и какое-нибудь пальто – не такое дорогое конечно как было, но солидное и со вкусом.
К пальто у него была особая страсть, как впрочем, и вообще ко всякой элегантной вещи. Он никогда не соглашался с тезисом, утверждающим, что кем человек является – так и одевается. Напротив, образ мыслей человека во многом зависит от того как он одет и во что одет. Так же как вода принимает форму того сосуда, в который ее наливают, отсюда следует: форма содержания всегда подчинена форме в которой она находится.
Отвлекшись от своих раздумий, Емельян прикурил сигарету, про которую он позабыл. Андрей тем временем поднял стопку, приглашая Емельяна последовать его примеру.
- Только без тостов, ладно? - предупредил Емельян, - Честное слово, сыт по горло этой лирической поэзией алкоголиков; этим глупым символизмом вместо закуски.
- Это же русская традиция, Емеля! – заплетающимся языком возразил Андрей.
- Я не старьевщик. А все традиционное – это ветошь. Обноски с барского плеча прошлых поколений. Секонд-хенд для малоимущих, умственно убогих и нищих духовно.
- Тебе все не ладно. Что ж, утиль так утиль. Тогда надо выпить за вечное творчество и созидание.
Емельян захохотал, плеснув на стол водкой из доверху наполненной стопки.
- У человека всегда так: чем больше ума, тем больше и глупости, - все еще смеясь, сказал Емельян. Выдохнув, он залпом осушил стопку, сунув в рот подцепленный на вилку кусочек жареной ветчины. Андрей тоже выпил, потянувшись за сигаретами. Прикурив, он произнес, обращаясь к Емельяну:
- Вот как ни поговоришь с тобою, то всегда оказывается, что любить в этом мире совершенно нечего и не за что.
- Что поделаешь, с детства не люблю горьких плодов. Хотя некоторые преспокойно жрут лимоны и даже не поморщатся. Но разве я говорил, что ненавижу этот мир?
- Нет. Но всегда создается такое впечатление.
Емельян хмыкнул, сощурившись от струящегося перед глазами дыма тлеющей сигареты.
- Слова – хамелеоны. Они только подстраиваются под действительность, но таковой не являются. Они – прихоть настроения, которое задает им ту или иную окраску. А у пьяного ни за что не отнимешь страсть на что-нибудь непременно попенять.  На самом деле дружище, меня все вполне устраивает. Я – как садовник, влюбленный в свой сад, цветущий и благоухающий, но где-то и дело приходится бороться с сорняками, вредными насекомыми, червяками, грызунами и прочей заразой. И если я тебе рассказываю об этих вредителях и паразитах, то только потому, что озабочен здоровьем и чистотой цветущей флоры прогрессирующего мира.
- Что-то не похоже, - выразил сомнение Андрей.
- Это только в Китае все друг на друга похожи, - усмехнулся Емельян, - А вообще-то ты прав, дружище. Не люблю я этого мира «паразитов» и «вредных насекомых». Перевертыш это, а не мир. Вся эта колоссальная громада цивилизованного мира, просто какая-то витиеватая сходность: льстящая похожесть на то, чего мы не знаем, но, что подразумевается всей этой тужащейся надуманностью, всей этой пыжащейся самооправданностью… Ведь столько здесь прикровенного, припрятанного, замолчанного, недосказанного… Все истинное прикрыто распрекрасным информационным сарафаном,  тогда как миру этому растленному саван подобает . Знаешь, на что похоже все это идеологическое убранство мира сего? – на позолоченную сбрую, в которую мы добровольно впряжены. Этакий словесный инкубатор для яйцеголовых людишек, из которых вылупляются интеллектуальные уродцы со сбившейся человечностью. Как же не видеть всего этого? Как не слышать? Я философ, Андрей, а не селекционная кукла, скрещенная с домашней собачкой и породистыми антропоидами.
Емельян затушил сигарету и немного подумав, продолжил:
- Ныне человек – это привилегированный вид одоместицированного животного, - Емельян засмеялся, - Так это похоже на опыт профессора Преображенского в современной обработке. И вот оно поколение «Шариковых», которое одомашнено, но не вочеловеченно. Все мы, рода Полиграфовичей – только что еще не лаем. Ну, скажи в чем я не прав? С тех пор Андрей как люди придумали электрическое освещение – они совсем забыли о духовном просвещении. Так скажи, скажи мне, как любить то его, мир этот? Нас препарируют, словно лабораторных жаб и потом как дичь с идеологическим гарниром, фаршируют наши умы и сердца информационными специями. А истина Андрей  - она совсем не похожа на этот мир. Она другая! Живая! Благая! Светлая! Чистая!... А впрочем, кто его знает.
Знаешь, чем точнее пытаешься объяснить или выразить что-то, тем неизбежнее становится ложь. Увязнуть в словах так же легко, как и в болоте. Уж лучше благоразумная недосказанность – чем путанное словоблудие. Как в лесу: чем дальше, тем больше вероятности заблудиться.
- То есть ты считаешь, что нельзя верить всему что говорят?
Емельян махнул рукой.
- Кто еще нынче верит этим словам? На цивилизованном рынке торговать словами (хоть оптом, хоть в розницу) – дело не прибыльное. Себе в убыток. Ни кто не станет платить за них своей верой. Посмотри, даже боги исчезли с прилавков, потому что не имеют спроса. Слова для людей дружище, как семечки на развес, чтобы было, что полузгать на досуге.
- Вот опять этот твой сарказм… Слушай, а себя ты тоже так же ненавидишь?
- Конечно. Иначе как бы я еще мог любить себя? И за что?
- То есть ты любишь себя?
- Безусловно. В человеке ненависть к себе – это заслуга чрезвычайной любви, - убежденно ответил Емельян, - Поверь, Андрей, нет ни одного человека, кто по-настоящему бы не любил себя. Даже презирая – он презирает себя с любовью, бичует с нежностью, наказывает ласково и проклинает шутя. Подлинное же чувство самопрезрения, ничем не разбавленное, ищет и всегда находит свою веревку или бокал с ядом. Таким людям, которым уже нечем оправдать себя и которые не поддаются самообману – могила во избавление. Но чем аргументирует себя тот, кто говорит, что он по-настоящему презирает себя?
- Да, ты прав, - согласился Андрей, - Но иногда бывает так, что о любви к себе не может быть и речи. Вот сколько мы знакомы с тобой? Пятнадцать лет уже кажется? И всегда так выходит, что после разговора с тобой непременно начинаю себя за что-нибудь ненавидеть, даже порой за самый пустяк, который до этого я как- будто и не замечал в себе. Почему – не знаю. Но постоянно чувствую себя как мальчишка, нагадивший в штаны.
Емельян выразил на своем лице удивление, ковыряясь вилкой в своей тарелке.
- Да, да… как мальчишка, - вздыхая, продолжил Андрей, - Что-то такое негативное в тебе на духовном уровне.
- Не сочиняй, давай, - засмеялся Емельян, - Я такой же, как и все – только с обратной стороны.
Андрей махнул рукой и отвернулся к окну. Отодвинув занавеску, он воскликнул:
- Надо же! Уже утро!
- Да, утро. И мне пора, - вставая из-за стола и потягиваясь, сказал Емельян, - Извечная дуэль с буднями. Приходится отстаивать свое благополучие.
- Куда ты в таком состоянии! – запротестовал Андрей, - Ты же пьяный!
- Это ты пьяный, а я  - просто в хорошем настроении.
Андрей пожал плечами.
- Смотри, дело твое, но я бы советовал сначала отоспаться.
- Отсыпаются медведи в берлогах, а мы только отдыхаем. Ты кстати, вот что дай мне какую-нибудь свою куртку – вечером верну.
- Нет проблем. А хорошее у тебя было пальто. Жалко, - посочувствовал Андрей.
- Пустяки. Никогда нельзя жалеть о чем-то. Потому что труднее всего приобрести новое – это когда жалеешь о потерянном.
- Я человек, а не философ. А это заметь не одно и то же.
- Вот об этом тебе и стоит пожалеть.
Одевшись в кожаную куртку Андрея, которая была ему чуть-чуть только великовата ,Емельян, не дождавшись пробуждения Людмилы, попрощался с другом и ушел, прихватив полупустую пачку сигарет со стола решив, что все равно Андрею они уже не понадобятся, потому как он собрался лечь спать.
Выйдя на улицу, Емельян остановился на крыльце и задрал голову к запятнанному солнечными бликами небу, с наслаждением втягивая свежий ото сна утренний аромат празднично благодатной весны сбрасывающей с себя холодные, грязно-снежные лохмотья. И с каждым вздохом казалось, какие-то неведомые сладостно томящие чувства врывались в сердце Емельяна, наполняя его радостью и умилением. И это был голос весны! Это заговорило само небо! Это была исповедь восходящего солнца, спешащего поведать свои тайны! О стольком еще не знают сердца людские! О стольком не догадываются!
Но так многоречиво это сказочное утро – и не уместить всего.
Весь мир будто бы родился заново: новые сердца теперь у людей, новые души, новые уши и глаза, новые чувства и мысли заживут теперь в них! И как же они удивятся, когда узнают, что теперь они совсем другие! Что все это они видели в своих снах! Все это они случайно рисовали в своих фантазиях.
Но чье же это фантастическое чародейство? Что за маэстро наиграл эту осанну наряжающейся в краски весне? Что за сказитель придумал эту историю о коронации сердец?
Сбежав со ступенек, Емельян вышел на детскую площадку, с восторженностью оглядывая безучастные к его радости немые окна домов, полукругом нависших над ним своим многоэтажным ростом. Поворачиваясь то в одну, то в другую сторону он поднял руки, словно обращаясь к этим бездушным громадам, и закричал срывающимся голосом:
- Люди! Проснитесь! Откройте окна свои и слушайте! Для вас эта ария нисходящих на землю Ангелов! Для вас этот иллюзион нового царства! Эти цветы новых чувств, брошенных с небес вам под ноги! Смотрите! По ним вы найдете дорогу к своему счастью! Они приведут вас к мечте! Не пропустите же! Спешите! Для вас эти букеты! Каждый из них – знамение вашим самым потаенным желаниям! Вы хотите видеть свои сны наяву? Так просыпайтесь! Открывайте окна! Спешите на улицу! И вы узнаете, какими вы еще можете быть, если автором ваших жизней станет это сказочное утро!
- Чего базлаешь, придурок! Нормальным людям спать не даешь, - оборвала его патетическую речь высокая женщина лет тридцати пяти, провожающая ребенка в садик.
- Мадам! Вы не поняли! Мадам! Я хочу показать людям это небо! Я хочу разделить с ними радость, которой зацвела весна! И эти чувства, донесенные сюда ветрами из эфирных долин вселенной! Сегодня праздник! Праздник Ангелов, мадам! Вы только прислушайтесь!...
- Иди, давай! Чего увязался? Сумасшедший.
Она небрежно оттолкнула следующего за ней возбужденного Емельяна, пытающегося поделиться с ней своими восторженными впечатлениями.
- Нет, вы только прислушайтесь!...
- Чего пристаешь к женщине, - услышал Емельян грубый мужской голос со спины.
- Вот! Вы слышали это?
Обернувшись чтобы узнать, кому принадлежит этот неожиданный голос Емельян, даже не успев разглядеть лица мужчины, рухнул на колени от сильного удара кулаком в подбородок.
- Не надо Миша, не бей его, - заступилась за Емельяна остановившаяся женщина с ребенком, - Просто чудак какой-то. Пусть идет, проспится, – он, кажется пьяный.
Сплюнув кровь из разбитого рта, Емельян с усмешкой посмотрел на плотного усатого мужчину с воинственным видом стоящего над ним. Наклонившись, он взял Емельяна под руку помогая подняться.
- Потрясающе! Браво магистру, сочиняющего ошибки! Гений ляпсусов! Художник чернильных клякс! Вот только из-за таких-то непродуманных персонажей как ты я и люблю еще жизнь, приятель, - произнес Емельян, облизывая кровь, - Даже не нужно лазить по чужим огородам и обирать малину. Честное слово, глупость людская – как сахар в кофе.
- Чего разговорился? – угрожающе предупредил мужчина, - Как самочувствие? Нормально?
Емельян засмеялся.
- Знаешь, дружище, я только что понял одну вещь; то, что глупость – не имеет компромиссов, она категорична и безусловна! О, если б она всегда имела одинаковое обличие и не пряталась за масками благопристойности, чтобы ее можно было видеть издалека и обходить стороной. Впрочем, спасибо за преподанную мораль, которая гласит… прямо таки благим матом: что если ты счастлив – молчи и будь счастлив! А если жаждешь поделиться своим счастьем – то должен приготовиться к несчастью. Да и всегда так, что счастье одного для других бывает подозрительно. Верно? – кивнул он мужчине.
- Хоть ты мне и нагрубил уже порядком… ну да ладно. Раз мыслишь – значит, еще существуешь. До дому, стало быть, доберешься сам, - удовлетворенно похлопав Емельяна по плечу, сказал усатый, - В следующий раз, когда напьешься – сиди лучше дома, парень. Давай шуруй.
- Я пьян – но я протрезвею; а вот ты глуп – и таковым и останешься. Понимаю, перед лицом женщины всегда на подвиги тянет. Инстинкт самца. Я называю это собачьим геройством. Удивляюсь только, что ты не залаял когда решил выпендриться.
Мужчина заиграл желваками, злобно посмотрев на Емельяна.
- Врезал бы тебе еще – да ладно, живи.
Снова сплюнув кровь себе под ноги, он почти вплотную подошел к мужчине и презрительно ухмыляясь, произнес ему прямо в лицо:
- Думаешь, испугался?
Фыркнув, Емельян покачал головой и, пройдя мимо его, направился к своему дому за машиной, напевая про себя какую-то пришедшую на ум  песенку.
Добравшись до стоянки, Емельян забрал у охранников ключи и, сев в свой джип, выехал на тропу будничного дня, включив громкость магнитолы на полную мощность.