Без кулис глава 7

Глава 7


10 августа
         Вся моя жизнь, четко пропостулированна, сформулирована, определена и вычислена как школьный пример. Я не сомневаюсь. Не предпологаю. Не ищу ответов своей жизни в чужих мыслях. Я – идеологически и психологически закончен, завершен и не нуждаюсь в донорских дополнениях, которые выросли не во мне и не являются моей живой частью.

          Некуда мне вписаться так, что бы смотрелось. Некуда мне поместиться так, что бы создался вид. Некуда мне примоститься так, что б в масть. И нигде нет в этом мире биопомесей с зоопримесями такого места, где бы я был как раз к месту. Потому что моя особенность – отлична от ваших личин и особей. И моя исключительность – закон для ваших правил!

Иду спать. Слипаются глаза. Сигарет нет, мыслей тоже. Осталось встать и дойти до кровати, а там будь что будет. Пусть приходят страшные сны жизни.


11 августа
Не умею я играть себя. Ни для себя, ни для других. Поэтому играйте без меня. Берите свои игрушки, маски, пряники, указки и играйте! А я буду вашим беспристрастным зрителем. Оваций не обещаю, а вот юмора и улыбок – всех хватит! Итак, я весь во внимании!

Взлетайте. Уноситесь прочь мои пернатые мысли! Оставьте мне мою пустоту! Оставьте мне мое потаенное одиночество с патетикой вечерней меланхолии и грусти. Не хочу ничего видеть. Не хочу ничего знать! Просто хочу быть в стороне от всех! Просто не хочу больше играть в ваши лица и диалектические драмы окисляющие мозг. Не хочу ничего, кроме своей постоялой пустыни и благородного безмолвия гулким эхом  по сердцам! Итак, я и мое молчание! И моя пустыня без посторонних лиц! И моя внежанровая тишина! И мое непринужденное отстояние на расстоянии моей эксцентричной философии ледников и горных вершин! Я – и моя гордая, бродяжная беспризорность от ваших бытовых устоев и конюшенных укладов! Моя бессюжетная свобода, чуждая ваших суфлерских бредней от неизвестных мудней! Моя безусловность от ваших микрофонных слов, балагурных слоганов и ваших субъективных мнений! Я – один! И мне не нужны попутчики!

Что такое? Уже ли я потратил ночь? А карманы так и пусты. Но разве пустые карманы – не философия моей жизни? У карманов – другая жизнь.

Ничего! Совсем ничего не написал! Что за черт? Как в стену уперся. Может, следовало обойти? Как часто я об этом забываю. Через стену не пройти, стену нужно обойти. Такая тупая ночь. И сердце прихватило некстати. И лампа настольная перегорела. И паста закончилась – пишу карандашным огрызком.


12 августа
Сухие слезы. Безмолвный стон. О чем-то не сказанные слова, не пришедшие в голову мысли…
Длинная шеренга по ранжиру самого себя. И у всех разные лица; и у всех разные мысли; и кто-то из них счастлив  или нет; кто-то полон надежд и желаний, а кто-то, кидает в огонь страницы своей жизни, или же пытается разглядеть себя в осколке разбившегося зеркала мечты… И я – их рок! Их фатум! Их неосуществившееся будущее! Уже ли я мечтал о нем?

Спотыкаясь о сердце, слова срываются с языка в пропасть безлюдного безмолвия, не обременяя ничьего слуха. Что им в этом гулком пространстве материального мира? Мира покоренных Эверестов и неузнанных лиц? Мира черствого, заскорузлого, сухого, скомкавшегося от небрежных рук и растоптанного суетливой толпой?...

О слезах не скажешь. Тоску не вымолвишь и не озвучишь скрежет сердечный, перемалывающий остатки надежд. Как оно немо. Как молчаливо и скрытно. И мысли бороздят отчаянием душу и сверлят и сверлят мозг; и через эту скважину, просачиваются жизнерадостные соки, иссушая реки и озера чистых вод.

Встала. Расправилась. Потянулась. Зазевала, проглотив мое скорбное эхо – грусть.
Пора на работу.

14 августа
Увяз в каких то выгребных обстоятельствах и отхожих ситуациях, воняющих на меня пафосным гламуром и злосмрадным пороком режущим глаза. И рыгают на меня свои вызубренные роли, захожие в мою жизнь персонажи вытаптывая газоны моего благодушия и пачкая своим гримом мою тишину. И они меряют на меня свои тесные величины и нелепые понятия своего отформатированного и напичканного «левой» информацией ума. И нужно не наступать на их кривые улыбки: Нужно не замечать их самодельных и плохоскроенных лиц: не смеяться над их замуштрованным здравым смыслом и просто молчать, в ответ на их деморализованное и чрезвычайно неприличное существование.

Не актер я, что бы играть. И не клоун, что бы кривляться. Не лицедей, что бы казаться и не лицемер, что бы делать вид. И даже не стратег я и не тактик! Но пути мои лаконичны и прямы – и по линейке и по логике!



                *** *** ***



Все произошедшее утром, нисколько не потревожило благодушия Емельяна. Но как обычно бывает в подобных ситуациях: и до рая не долетел и землю из вида потерял. А бурные эмоции, после всегда начинают искать землю под ногами. Это-то и заставило Емельяна взять в руки Диогеновский фонарик и отправиться в свою философскую пустыню по следам молчаливого Бога,  у которого он должен был заново оспаривать свое отношение к жизни.
Когда радость уходит- она оставляет после себя кучу вопросов, на которые каждый раз приходится отвечать заново. Прожитый день, никогда и ни чего не оставляет на завтра. И то, что ты имел вчера, - сегодня нужно приобретать снова и по тем же ценам. Ведь часто так бывает, что вчерашние мысли, настроение, мировоззрение, чувства, философия…, уже не подходят к настоящему, как будто бы кто-то втайне от тебя сменил замки на дверях твоего бытия. И снова приходится подбирать ключи; снова приходится выстраивать очередные времянки; искать новые слова; определять по ветру свои мысли; сверять окружающее со своими ощущениями… Но разве это не Сизифов труд, мусолить свой мозг одними и теми же вопросами? Всякий ответ на вопрос непременно порождает новый вопрос. Это как трава; скосишь – а на другой год она вырастет снова. И хоть ты жги ее и с корнем выдирай, пройдет время – вырастет. Но разве не тогда только вопрос становится вопросом, когда мы пытаемся на него ответить? И чем больше желание найти ответ, тем длиннее становится нить вопросов, теряющаяся в неизвестности. Все начинается с них и ими же кончается. И какой бы ни был ответ на вопрос сегодня – завтра он все равно будет другим, а вопрос останется тем же.
Но вот, никуда не денешься без вопросов. Когда хочешь чувствовать себя уютно, приходится наводить порядок – в мыслях ли, в душе, на сердце… Приходится доказывать себя самому себе, быть может что-то перекраивать, разглаживать складки, штопать дыры… Это своеобразная психологическая терапия для всякого разумного человека: зализывание царапин, закрашивание пробелов, заделка брешей… А человек – всякий человек -  непременно должен задавать себе жизнь и сам ее решать, сам отвечать на нее, сам разгадывать…
И часто эта бессмыслица повергла Емельяна в отчаяние, когда он пускался в очередные поиски ответов для себя на вчерашние вопросы. Но между всем этим, он всегда оставался преданным идальго, верный своим ветряным мельницам. И когда нибудь, он докопается до самого ядра земного и дотянется до самого апекса вселенной, чтобы только найти эту Архимедовскую точку опоры. Ведь он был философом. Философ горных вершин, где от его дыхания запотевало даже солнце! Он был философом глубин, выворачивающим нутро этого пустотелого мира и препарирующим раковую опухоль его гнойной мудрости. И размышления для него были не обузой, а верным посохом!
В таком вот задумчиво углубленном состоянии он вышел из своего офиса спустя два часа после того, как он покинул друга, все еще чувствуя себя слегка возбужденным и рассеянным от выпитого ночью спиртного. Но только не замечал он уже по-прежнему светлого и чистого неба, дожидающегося чьего-то вдохновения; не взглядывал на солнце, щурясь от его благосветного сияния; не обращал внимания на кокетливо красующиеся улицы с разбросанными в беспорядке мраморными обломками еще не до конца стаявшего снега; не интересовали его уже эти солнечные этюды весеннего гения… Все это осталось где-то там, на поверхности, с наружи, для глаз – но не для внутренне сознательного метаболизма мыслей занятых застройкой пустующей бездны; не для разума, ищущего свои вопросы; не для философа, склонившегося над своими фолиантами и свитками; и не для сердца странника, стосковавшегося по тем далеким и неизведанным землям, где он еще никогда не бывал.  Все окружающее было для него теперь как будто издалека, из высоты, из равнодушия… и даже как будто не своими глазами а посторонними, безучастными к этому миру… По другим страницам бегал теперь его взгляд, отыскивая затерявшиеся сны жизни; другие строчки мыслей мельтешили перед его умственным взором, по которым он читал реальность сегодняшних дней. Он искал себя самого: аргументировал, доказывал, убеждал, оправдывал… И он настолько был занят этим, что едва выйдя из офиса. он уже не вспоминал только что состоявшийся разговор с Мариной, его бухгалтером, которая с воодушевленным энтузиазмом приняла его предложение купить фирму. Уже сегодня она готова была заняться оформлением бумаг, если бы Емельян не отговорил ее, сославшись на свое нетрезвое состояние и бессонную ночь. И даже восторг от подаренных ею позолоченных часов в честь его юбилея как то враз поугас и затушевался, только лишь он вышел на улицу.
Но между всем этим, он чувствовал себя превосходно. К тому же в кармане у него лежало 20 тысяч рублей от недельного дохода; и он уже знал, где находится медицинский институт, в котором училась Анжелика. Благо Марина знала город лучше его. В этот-то институт он и намеревался ехать сейчас же, посчитав, что время для этого самое благоприятное.
Застегнув куртку, он сунул в рот сигарету. Прикурить, как всегда было нечем. Ту зажигалку, которую он покупал вчера, украли вместе с пальто и мобильником. Хлопнув себя по карманам, он расстроено вымолвил:
 - Какого бы достатка у человека не было, всегда есть что-то, чего не хватает больше всего. Одна из аксиом человеческих парадоксов, - вслух произнес Емельян, отыскивая глазами у кого можно было бы прикурить. Сойдя со ступенек на тротуар, он остановил проходящего мимо угрюмого мужчину.
- Эй, парень! Кто тебе сказал, что сегодня плохой день? – весело окликнул его Емельян, посмотрев на его хмурое лицо которое впрочем, нисколько не отличалось от сематики общего настроения. Все как всегда: одни  и те же маски с уличного лотка дневных будней; те же мысли как залежавшийся сор в карманах; тот же чартерный маршрут на прииски благополучия; эстампы бессмысленных фраз, вопросов и ответов; очереди за счастьем через замочную скважину… В общем бытие по заурядному стандарту обывателя. Меняются актеры – роли остаются теми же. Вечный театр одновидовых персонажей. Жизнь для них – не более чем «оправка нужды».
Мужчина с вопросительным недовольством посмотрел на Емельяна и низким гортанным голосом ответил:
- Если тебе сказали, что он хороший, то тебе соврали.
- Улыбка – заглавие истины. Вымпел странствующих к звездам! А единственное, что должно делать со всем случающимся с нами обстоятельствами, чтобы не портить себе настроение – это проходить мимо всего,  иногда лишь улыбаясь , иногда пожимая плечами или удивляясь… но всегда как прохожий: как мимоидущий не ведающий остановок; как не местный удивляющийся незнакомой местности… Потому что все в этом мире какое-то не наше, нам не принадлежащее; даже именно нам не подходящее. Этот мир – просто дорожный кемпинг, этакий «а ля фуршет» для вышеследующих и идущих издалеча. Поэтому все здесь должно быть на скорую руку. Беглым взглядом. Вскользь. Невзначай.
Ухмыльнувшись, мужчина покачал головой
- А ты весельчак. Да только мимо всего все равно не пройти. Да и куда проходить то?
- Ну вот! – обрадовался Емельян, довольный его просветлевшим и слегка преобразившимся лицом, - Кто еще теперь станет отрицать, что лучшее лекарство от уныния – это внимание?
- Да я и не унывал. Так маленькие неприятности, - немного смутившись, ответил мужчина.
- Неприятность от приятности отделяет только наше неумение принять.
- Может и так. А у тебя кстати неплохо получается, поднимать настроение и выуживать улыбки там, где, казалось бы, даже и рыбы то нет.
- Я импресарио хорошего настроения, парень! Алхимик нового мира! И скоро – вот увидишь!  - я переплавлю все сердца человеческие в новое солнце! Честное слово, для меня одного, слишком много этого неба, которое тоскует о людских взглядах – на него никто не смотрит! И эта сказочная весна, с которой никто не разделяет своей радости – она устала от молчания.
- Если я не ошибаюсь, то ты хотел попросить у меня прикурить? – догадался мужчина, кивнув на его незажженную сигарету.
- Точно.
Мужчина неторопливо достал зажигалку и протянул Емельяну. Дождавшись, когда тот прикурит, он снова спрятал ее в карман.
- Спасибо, дружище, - сердечно поблагодарил Емельян, глубоко затягиваясь сигаретой,  - Кстати, у меня в заначке есть одно замечательное средство от хандры. Хочешь, поделюсь?
- И какое же?
- О-о! Чудодейственное! – ответил он, - Так вот, самый верный способ вернуть себе хорошее настроение – это дать волю плохому.
- Судя по твоему лицу, это средство пользуется успехом, - усмехнулся мужчина.
- Нет, это другое. Это жертва моей любви к жизни, - пояснил Емельян происхождение своих синяков под глазами.
- Понятно. Ну что ж, запомню. А теперь до свидания приятель, мне нужно торопиться, - он посмотрел на часы и протянул Емельяну руку.
- Удачного дня, - пожелал Емельян.
- И тебе. Приятно было с тобой поговорить.
Он махнул рукой и, повернувшись, пошел своей дорогой, унося с собой приятные впечатления от этого коротенького внебудничного разговора с нетрезвым Емельяном.
Внимание всегда утешительно, а настроение  других – заразительно.
Емельян тем временем забрался в свой джип и, на скорости обгоняя попутные машины, помчался в медицинский институт, месторасположение которого ему подробно объяснила Марина. И как-то непроизвольно, самостийно, из глубины своих философских раздумий он вынырнул на поверхность неба к своим мечтам и фантазиям, напомнившим ему о своем, уже близком свидании с Анжеликой.
И стало вдруг солнце ее сердцем!
Стали тающие снега прощением ее!
Стала весна- ее чувств вдохновеньем!
И эти гулкие в груди удары, не Анжелики ль поступь по сердцу его?!!
Столько чувств опять заиграло в нем! Столько миражей ожило перед его взором! Но разве не он ли автор этой таинственно улыбающейся весны? Не он ли был Богом, изваявшим из своего сердца женщину? И как же теперь не замечать с неба, сколь чудесно его творение? И что твердь небесная скучна и пустынна, когда прогуливаешься по ней в одиночестве?
Весело было Емельяну. В каком-то собственном афоризме он упивался своими ощущениями, плавящимися от его неусмиримых фантазий.
Включив магнитолу, он в ритме своего восторженного настроения стал подпевать льющейся из динамиков песне, в такт постукивая ладонями по рулю. Не чудесно ли, когда сердце не скупится на краски? Не восхитительно ли смотреть вокруг через калейдоскоп своей радости? И это каприччио взыгравших чувств так ублажает сладостью необычного!...
Нигде не найти большей поэзии и живописности, чем в неудовлетворенной страсти. И совсем не нужно быть для этого поэтом или художником. Но и нигде не найти большей прозы и серости, чем на углях потухших страстей. Весь свет тогда будет не мил – даже если ты поэт или художник.
Вот и вся любовь, всего-то – неудовлетворенная страсть. Таковым является подлинный портрет названной любви, срисованный с натуры. Все остальное – выдумки праздных и скучающих умов позолотивших рамку.
А странная особенность: когда мужчина любит – женщина повелевает, когда же любит женщина – мужчина убегает. Причем любовь мужчины и женщины совершенно различна: любовь мужчины – это страдания; любовь женщины – скука и мечтание. Таковы были личные наблюдения Емельяна, которые сейчас отчего-то пришли ему в голову, вызвав в нем отрицательные эмоции. Но с такой живостью и воодушевлением рисовался ему образ Анжелики, что не сотрешь и не затушуешь никакой философией. И если б только не эти синяки… - тоскливо размышлял Емельян, заглядывая на себя в зеркало заднего вида.
Подъехав к институту, он привел свои волосы в порядок, уложив их пятерней. После чего углубился в здание, где было еще полно студентов. Пройдя к гардеробной, он обратился к пожилой вахтерше занятой разгадыванием кроссворда:
- Здравствуйте! Вы не подскажите несчастному сыну Гиппократа, на каком этаже этого «Критского лабиринта» расположен деканский кабинет?
Вахтерша подняла голову, изучающее оглядывая его. Емельян мило улыбнулся.
- Пытаетесь вспомнить, почему вы не видели меня раньше?
 Женщина покачала головой, продолжая с подозрением смотреть на него.
- Нет, пытаюсь угадать, что вы забыли в этом месте.
- Это вопрос из кроссворда? – кивнув головой на ее занятие, пошутил Емельян.
Женщина заулыбалась.
- Ищите работу? – спросила она.
- Нет. Ищу декана, я уже говорил.
- А зачем?
- Я креативный изобретатель. Автор новейших открытий медицины.
Женщина враз преобразилась в лице, с изумлением вытаращив на него глаза.
- Извините. Я подумала… тут всякие ходят… - с учтивым подобострастием начала оправдываться женщина. Положив карандаш, она поднялась со стула. – Так чем я могу вам помочь? Ах да…, простите… Поднимитесь на третий этаж и направо до конца по коридору. Ее зовут Валентина Григорьевна, и она должна быть сейчас у себя.
Она еще раз с недоверием оглядела Емельяна.
- Спасибо мэм, Вы мне очень помогли.
Козырнув ей по-военному, Емельян повернулся, собираясь уйти.
- Простите, пожалуйста! – окликнула его вахтерша, - А… могу я полюбопытствовать, какие открытия вы сделали?
- Конечно. Их всего два. Первое: это что любопытство неизлечимо и второе, все болезни берут начало в медицине. Медицина – гастроном человеческих недугов. Честное слово, мне жаль Гиппократа, он, конечно, был замечательным стариком, верящим в благородство своего ремесла, но и Робин Гуд тоже считал, что он занимается благородным ремеслом, но между всем этим – он грабил и убивал. И вот еще что я вам скажу (но это только Вам по секрету): совсем недавно мне вдруг пришло в голову, что врачи бывают очень даже неплохими людьми. Разве это не сенсация? – Емельян мило улыбнулся.
- Я так и знала, что никакой вы не автор и не изобретатель. Вы просто плут,- разочарованно вымолвила вахтерша, усаживаясь за свой стол.
Емельян развел руками.
- Извините, мэм, не решился сказать Вам об этом сразу. Серьезность и подозрительность окружающих, как черствый хлеб всухомятку – боюсь испортить желудок. А с юмором да шутя – и сухари как сэндвич с утренним кофе. Ну, еще раз спасибо, - Емельян благородно склонил голову, - До свидания.
Вахтерша добродушно улыбнулась.
- Ну что ж, услуга за услугу. Назовите мне одну из девяти муз Мнемосины, на «Т» начинается десть букв.
- О, это просто! – с апломбом вымолвил Емельян, - Терпсихора. Угадал?
Женщина удивленно подняла брови и сверила его ответ по кроссворду.
- Гм… Подходит.
- Правильные ответы всегда подходят, - засмеялся он, - Что ж мы квиты. Еще раз до свидания.
По-солдатски отдав ей честь, он взбежал на третий этаж как ему сказала вахтерша и направился в конец коридора, читая названия кабинетов. Остановившись наконец перед нужной дверью, он еще раз пригладил непослушно топорщащиеся волосы и, с разочарованием оглядев свой далеко не прилежный вид, не выдержавший критики Марины, собрался постучать. Но, не успев осуществить свое намерение, он остановился, услышав женский голос прозвучавший совсем рядом и обращенный, несомненно, к нему. Он обернулся, увидев женщину лет тридцати, слегка полноватую с  надменно-чопорным ярко выкрашенным косметикой лицом. В руках она держала маленькую лейку из пластмассы, предназначенную для поливки цветов.
- А Вы, по какому вопросу  к Валентине Григорьевне? Если по поводу ремонта, то можете поговорить со мной. Я ее заместитель, - сухим голосом сказала она. Увидев лицо Емельяна с припухшей нижней губой и выразительными синяками под глазами, она опасливо отступила на шаг, брезгливо сморщившись.
- Что? Лицо не по правилам хорошего тона? – небрежно бросил Емельян, - Ваша фигура тоже за рамками этики, так что с того? Я ведь не прячусь от Вас только потому, что не ношу с собой «Фейри».
Женщина опешила, округлив глаза.
- Как вы смеете! Кто дал вам право хамить! – выкрикнула она, захлебываясь гневом. Презрительно оглядев его с ног до головы, она продолжила:
- Как отвратительно! Так вы ремонтовщик…или  ремонтер.. или…, или как Вас зовут? И вообще… - женщина осеклась, поняв, что сказала нечто неудобовразумительное.
- Ремонтизатор вы хотели сказать, - подшутил Емельян и сам засмеялся, забавляясь покрасневшим от конфуза лицом нерадивой заместительницы.
- Что…, что вы себе позволяете?! Я сейчас же…, а ну перестаньте смеяться! – взвизгнула оскорбленная женщина. Но это только еще больше развеселило Емельяна.
- Прекратите! А не то…, а не то…
Истерично оглядевшись по сторонам трясясь от ярости, она вдруг неожиданно для него взмахнула лейкой, которая была у нее в руке, плеснув холодной водой в лицо Емельяна.
Перестав смеяться, Емельян ошалело уставился на обезумевшую женщину, чувствуя как холодные струйки, скатываясь с лица, потекли по его телу, вызывая дрожь. Он философски заметил:
- Да, верно; когда не знаешь что делать – делай то, что первое пришло тебе в голову. Жаль только, что в глупую голову первой на ум всегда приходит глупость.
Увидев, что она собирается повторить свое намерение, Емельян резво отскочил в сторону и как раз в то время, когда дверь деканатского кабинета, у которого он стоял, отворилась и вся оставшаяся в лейке вода, предназначенная ему, угодила на белый накрахмаленный костюмчик другой женщины, уже далеко не молодой и в очках, которая по видимому и была та самая Валентина Григорьевна. Она вскрикнула от неожиданности и замерла, несколько секунд приходя в себя от испытанного ею шока. Потрясенно ощупав свой мокрый костюм, она молча и неторопливо сняла забрызганные очки и только тогда, посмотрела на съежившуюся от ужаса, свою напроказившую заместительницу.
Возникла пауза.
Емельян молча прислонился к стене, посмеиваясь, ожидая продолжение этой нечаянной сценки.
- Что это значит Роксана? Объяснись, - оглядывая мокрые пятна на своем костюме, строго и неторопливо промолвила Валентина Григорьевна.
- Это…, это… Простите, я…
Она беспомощно посмотрела на улыбающегося Емельяна вытирающего руками мокрое лицо. Склонив голову на бок, он посочувствовал ей,  не разделяя ее вины. Женщина отвернулась, жалобно взглянув на гневную, ожидающую объяснений Валентину Григорьевну.
- Простите, это…, это из-за него…
Она кивком головы указала на Емельяна, который в немой пантомиме, махая руками и корча рожицы пытался объяснить ей, чтобы она его не выдавала. Но было уже поздно. Разочарованно вскинув руками, он с сожалением вздохнул и оторвался от стены, делая шаг навстречу вышедшей из дверей Валентине Григорьевне.
- Перестаньте плакать, у вас тушь потекла, - бросил Емельян потупившейся заместительнице Роксане, лицо которой искажала отвратительная гримаса отчаяния.
Улыбнувшись Валентине Григорьевне, он продолжил, обращаясь уже к ней:
- Неискренняя улыбка, как и искренние слезы, всегда обезображивают лицо, - констатировал Емельян, засовывая руки в карманы брюк.
- Что происходит молодой человек? – строго спросила Валентина Григорьевна, осуждающе глядя на него.
- Э-э-э…., ну… видите ли, ваша заместительница испытывает хроническую неприязнь к ремонтникам. И так вышло, что не успел я представиться ,что я вовсе не ремонтник ,как она… Вот посмотрите! Видите? – он указал ей на синяки под глазами и распухшую нижнюю губу, - Она бросилась на меня и начала бить, чем попало. А потом еще, как и Вас облила водой…
- Не верьте ему! Он врет, Валентина Григорьевна! Он врет! – вмешалась женщина и заплакала пуще прежнего, размазывая смешанные с косметикой слезы по своему лицу, - Он…, он смеялся надо мной..!
- Что Вам здесь надо, молодой человек? – холодно спросила Валентина Григорьевна.
Емельян вынул из кармана платок и протянул Роксане.
- Ну же…, возьмите себя в руки.
После чего повернулся к Валентине Григорьевне, вздыхая.
- Оскорбленная женщина на много хуже и опаснее растревоженного пчелиного улья; это разворошенное логово ядовитых змей! Но совсем не такова надменность потерявшая свое лицо, - он указал головой на плачущую Роксану. -  Теряющий превосходство – способен на любое скотство. Среди тех над кем летаешь, всегда найдется какой-нибудь охотник, который возьмет тебя на мушку.
- Это объяснение того, почему Вы здесь? Вы должны понимать, что это не общественное место, куда может зайти каждый, кому вздумается.
- Да! – кивнул головой Емельян, так что волосы упали ему на лоб, - Вы правы! Я разделяю Ваше беспокойство по поводу разных хулиганов, разносчиков инфекций, террористах… Но я не из их числа. Посмотрите на меня; единственная болезнь, которой я мог бы заразить окружающих – это радость жизни! И те бомбы, которые я мог бы взорвать, могут поранить лишь самолюбие, но не тело.
Женщина повела бровью, смягчив выражение своего лица.
- Да? И что же это за бомбы такие?
- Смех! Смех – это единственное оружие, которым можно победить человеческую серьезность и глупость (впрочем, это одно и то же).
- О! – усмехнулась женщина, с иронией посмотрев на его синяки, - Вижу, Вам это удается.
Емельян обернулся к Роксане, которая пыталась привести себя в порядок. После чего снова посмотрел на Валентину Григорьевну, печально пожав плечами.
- Да…, пока только так и удается.
- Что ж…, раз Вы, как говорите не по ремонту, тогда что привело Вас сюда? – снова полюбопытствовала Валентина Григорьевна.
- Ах да, простите, я ведь не представился. Совсем заговорился. Мне нужны Вы, Валентина Григорьевна по очень важному делу. Я старший следователь по особо важным делам Калининского РОВД. Мне необходимо задать Вам несколько вопросов.
Женщина выразила на лице удивление. Роксана тоже перестала плакать и враз подобралась.
- Вы из РОВД? – с недоверием переспросила она.
- Да, - улыбнулся Емельян, низко склонив голову,  - А что касается этого недоразумения с водой – то она предназначалась мне, во спасение чувства собственного достоинства вашей импульсивной заместительницы Роксаны. Сожалею,что Вы стали жертвой этого, в буквальном смысле слова, чувствоизлияния. Прямо как в жизни; когда кто-то изливает тебе свои искренние чувства – всегда ощущаешь себя неловко и неуютно. Вот как сейчас, в мокрой одежде. Дело в том, что ей не понравились мои синяки под глазами. А я в свою очередь не сообразил, что у заместителей отсутствует чувство юмора.
Женщина надела очки.
- Ну что ж, заходите, поговорим.А вы Роксана, попозже зайдите ко мне, - кивнула она своей провинившейся заместительнице. Емельян тоже обратился к ней.
- Роксана…, Вы уж простите меня свинью этакую. Никогда бы не посмел оскорбить столь прекрасную женщину как Вы, если бы Вы не были столь надменны и циничны по отношению к незнакомым вам людям.
Махнув рукой, Емельян вошел в кабинет вслед за Валентиной Григорьевной. Вольно расположившись на обитом кожей диване, он закинул ногу на ногу. Женщина села в кресло напротив, скользнув наблюдательным взглядом по его грязным коленкам, запачканных во время утреннего инцидента.
- Так вот… - начал было Емельян, но женщина перебила его, задав ему вопрос:
- Как Вас зовут?
- Э-э…, Емельян Сергеевич. Но зовите меня просто Емеля.
- Могу я посмотреть ваше удостоверение.
- Да, конечно.
Емельян стал шарить по карманам, делая вид, что ищет его.
- Куда же я его подевал?... Неужели в столе забыл? Вот память…
- Ладно, не ищите. Это не важно, - добродушно улыбнулась женщина. – Так какие же вопросы Вы хотели мне задать, Емельян… Сергеевич, - снова спросила она.
Сделав сосредоточенное лицо, Емельян внимательно посмотрел на Валентину Григорьевну.
- Нам нужны срочно данные на одного человека, который в этом году закончил ваш институт, - серьезно произнес он.
- И этот человек?
- Он – девушка.
- И этот девушка что-то натворил?
- Да, - печально выдохнул Емельян.
- Что же? – весело полюбопытствовала женщина.
- Она пропала без вести.
Секунду помолчав, она не сдержалась и засмеялась звонким и на редкость приятным для слуха смехом, глядя на все еще серьезное, недоумевающее лицо Емельяна.
- Да, мне тоже ее жаль, - сказал Емельян, непонимающе глядя на развеселившуюся женщину. Поднявшись, он, с озабоченным видом заложив руки за спину, стал ходить взад и вперед по кабинету. Увидев висящее на стене зеркало он остановился, пригладив рукой непослушные волосы и глядя в зеркало на женщину-декана, по-деловому спросил:
- Так Вы поможете? Ее зовут Анжелика.
- Это все что вы о ней знаете?
Емельян с сожалением вздохнул и потянулся к стоящей рядом с зеркалом вешалке.
- Красивая шляпка, - не отвечая на вопрос, с восторгом произнес он.
- Это мексиканское сомбреро, - пояснила Валентина Григорьевна.
Водрузив ее себе на голову, Емельян повертелся перед зеркалом.
- Вам идет, - смеясь, сказала женщина.
- А мне кажется чего-то не хватает… Вы так не думаете? – повернувшись к ней, полюбопытствовал он.
- Может быть сигары?
- Да, и сигары тоже. Но мы отвлеклись…
Сняв шляпу, он взял ее за поля и небрежно бросил на вешалку, угодив точно на крючок.
- Ух, ты! – обрадовался Емельян, не обратив внимание на угрожающе качнувшуюся на треноге вешалку, - Надо же! Попал! А вот если бы я начал примеряться да прицеливаться, - обязательно бы промахнулся. А случайность – никогда не промахивается! Нонсенс! Не правда ли? Хотя, наверное, все дело в том, что когда метишь по цели, нужно думать о самой цели, а не о том как ты в нее попадешь.
- Берегитесь! – вскрикнула женщина, увидев повалившуюся вешалку.
Емельян испуганно шарахнулся и отскочил в сторону, налетев на чайный столик с цветами в хрустальной вазе и кофейным сервизом, который с шумом опрокинулся на деревянный  паркетный пол. Разбилось всего лишь несколько чашек, а ваза с цветами, глухо ударившись, рассыпалась мутными водяными брызгами, замочив ноги потрясенной Валентины Григорьевны, во второй раз ставшей жертвой «водной стихии». Вскрикнув, она закрыла лицо ладонями и, затаив дыхание, с ужасом продолжала наблюдать сквозь пальцы за всем происходящим. Растерявшийся Емельян, словно в аффекте бросился подбирать с пола осколки и уцелевшую посуду, складывая их обратно на поднятый столик. Вешалка тем временем шаркнув по стене, зацепилась за зеркало, которое лишь ненадолго задержало ее. Спустя секунду,  оно с оглушительным звоном рухнуло на пол, разлетевшись на многочисленные сверкающие отражения. Вздрогнув, Емельян снова испуганно подскочил, выронив из рук чашку, которая тут же разбилась. И в это время следом за зеркалом глухо упала вешалка, больно ударив Емельяна по ноге. Ойкнув, он поджал ногу и запрыгал, скривившись от боли.
- Проклятие! – выругался он. Оглядевшись, словно ожидая еще какого-нибудь курьеза, он осторожно встал на обе ноги. Сделав несколько шагов прихрамывая, он остановился ухмыльнувшись.
- Похоже, я становлюсь неудачником, - печально выдохнул Емельян.
Женщина тоже пришла в себя. Открыв лицо, она посмотрела на Емельяна, который с глупым и неприкаянным видом осматривал содеянное собой. Встретившись с ней глазами, он виновато произнес, пожимая плечами:
- Это мой рок. Когда-то я научил его смеяться и теперь страдаю от его шуток.
- Вы не повредились? – озабоченно поинтересовалась она.
- Нет. Я в порядке, - с сожалением ответил Емельян, - хотя и не рад этому. Когда человек хоть и не преднамеренно причиняет другим неприятность, не пострадав от этого сам – он становится виноват вдвойне. В другом же случае, мне полагались бы хоть какие-то льготы.
Внимательно посмотрев на него, женщина улыбнулась и тут же звонко и весело рассмеялась, откинувшись в кресло, припоминая все только что случившееся. Вытерев ладонью вспотевший лоб, Емельян не удержался и тоже засмеялся, последовав ее примеру.
- Ну и денек, - вытирая набежавшие от смеха слезы, вымолвила женщина. Поднявшись из кресла, она с жалостью посмотрела на свои вымоченные ноги. Сбросив с мокрой туфли прилипший цветок, она обратилась к Емельяну:
- Вы курите? Дайте мне сигаретку.
Емельян с готовностью вынул пачку, открыл и протянул Валентине Григорьевне.
- Сожалею, но зажигалки у меня нет.
- Что-нибудь придумаем, - успокоила она.
Пройдя  к своему столу, она выдвинула ящик. Порывшись, она открыла другой и достала оттуда коробок спичек.
- Будете прикуривать?
Емельян сунул в рот сигарету и приблизился к ней. Она чиркнула спичкой, давая ему прикурить. Прикурив сама, она сняла очки, сдвинула со стола канцелярскую бижутерию и бесцеремонно уселась за стол, затягиваясь сигаретой.
Помолчав, Емельян произнес:
- Знаете, чем отличается удача от неудачи?
- Чем же?
- Удача – это долгосрочный кредит, а за неудачу приходится расплачиваться сразу же и наличными. Так сколько же я должен вам помимо моего раскаяния? – спросил Емельян, вынимая из кармана пухлое портмоне набитое деньгами.
Женщина засмеялась.
- Полно Вам Емельян Сергеевич. Вы ничего мне не должны. Это же пустяки. Подумаешь. Забудьте. Кстати, выпить не желаете?
Емельян с недоумением уставился на нее.
- Что? Удивлены? Не таким, по-вашему, должен быть декан института? Откройте вон ту дверцу бара – там коньяк и бокалы.
Емельян повиновался. Достав неполную бутылку коньяка и бокалы, он поставил все это на столик, вопросительно посмотрев на Валентину Григорьевну.
- Ну что же Вы, Емельян Сергеевич? Смелее! – улыбнулась она.
Емельян с сожалением вздохнул, покачав головой.
- Алкоголь буквально преследует меня, - ответил он, разливая коньяк по бокалам, - А кто поддается искушению – тот на пути к саморазрушению. Удовольствие – это как бумажный змей; парит высоко, но на веревочке. Знаю это, а ничего не могу с собой поделать.
Он поднес бокал Валентине Григорьевне.
- Вы я вижу философ. Но разве философам, не все ли равно? Выпил, закусил какой-нибудь утешительной мудростью и дело с концом. Философам любая одежка по размеру. Ну, давайте же придумайте что-нибудь, чтобы и я могла выпить без угрызений совести. А то после ваших слов я чувствую себя развратной сучкой, - обратилась к нему женщина.
Емельян засмеялся.
- Да какой же я философ? Так, словесный поденщик. Подрабатываю на полставки.
- Значит Вы все-таки мент?
- Мент, в  свободное от пьянства и безделья время.
Женщина добродушно улыбнулась. Сунув в рот сигарету, она протянула руку и вытряхнула ручки из стакашка.
- Трясите пепел сюда.
- Здорово! – воскликнул Емельян, - У нас с Вами много общего. Ну так что ж, выпьем?
- Да. Сначала выпьем, а потом раскаемся.
Женщина поднесла бокал к губам и отпила несколько глотков. Емельян последовал ее примеру.
- В этой жизни не правы только те, кто не выдумывает себе оправданий, - произнес он,  поставив бокал на стол рядом с Валентиной Григорьевной, -  А оправдание есть всему, если только в тебе хватает смелости, хоть иногда выбираться за ограждения человеческих понятий. Поверьте, кто видел этот потузаборный мир не от руки, до которого не дотянулся посох библейского Моисея – мир без долгов, без нравственных имен и духовных авторитетов, где человеческая свобода не ограничивается отмеренным ему гектаром прав и где он не поднадзорен никому, но даже именно, смотрит на все глазами Бога – того уже никакие ошейники не удержат на цепи законов, долгов, обязательств; тот уже никогда не сможет раскаиваться, испытывать угрызения совести, терзать себя виной, хлестать свою душу религией внушая боязнь греха…, но только смеяться! Только потешаться над этим людским мелкоумием и глупостью, опасающихся высот здравого смысла! Только радоваться и наслаждаться, посылая в этот вытоптанный двуногими палисад свое раскатистое эхо! Потому что отныне он будет смотреться только в небо, поправляя свою прическу! Он будет вопрошать только к своему отражению, и благословлять свое одиночество… Он сам теперь  исповедник своих путей! Сам пророк своей жизни! Мессия, с откровениями своего сердца! Бог, снисходительно улыбающийся своим проказам! Судия, карающий за страх своих помыслов! О, и теперь он слишком горд, чтобы снова гримироваться под всех. Теперь он слишком высоко, чтобы месить вместе с ними грязь обывательского бытия. Слишком величественен, чтобы быть зависимым и подчиняться! Отныне он молчалив, потому что теперь у него другие слова. Он добродушен и отзывчив, потому что теперь, это его заповеди и никто не принуждает его к добродетели. Он во всем знает меру, потому что ничего не запрещает себе. Он счастлив, потому что не озабочен спасением души своей и раскаянием. Он всем доволен, потому что только теперь это по-настоящему его мир! Только теперь он не на словах хозяин самому себе, потому что отгадал случай и полюбил мгновение! Он поднялся до самого себя и впервые увидел реальность своих снов! И теперь он присоединился к сонму провозвестников нового, лучшего мира!
Женщина изумленно смотрела на него, забыв про сигарету.
- Вот это да! Вот так речь! Не плохо для поденщика на полставки и мента по случаю. Но мне понравилось! – удовлетворено сказала Валентина Григорьевна, прилаживаясь к бокалу.
Емельян бросил стлевшую сигарету в стакашек и продолжил:
- И совсем не обязательно быть философом для того, чтобы дышать свежим и чистым воздухом. Хотя я не знаю ни одного такого философа, который бы при всей своей мудрости не оставался таким же, как все. Пусть даже он думает глубже и смотрит выше, но глубина его все о том же, о чем поверхностно думают другие и взгляд с высока на тоже, что видят другие с земли. И как бы он не сторонился и не жался, а путь его лежит туда же, куда движется толпа с передышками на полустанках.
Взяв бокал, он одним махом допил оставшееся.
- Чудесный коньяк! – похвалил Емельян, - Должность и социальное положение всегда служили мерилом человеческих потребностей, - констатировал он.
- Нет, что Вы, я бы никогда не стала покупать себе такой дорогой коньяк. И взятками, слава Богу, не грешу. Я люблю водку. Нашу русскую. А это презент от мальчишек выпускников. Хотите еще? – предложила женщина, лукаво взглянув на него.
- О, нет. Не хочу усугублять свое вредомыслие, - отказался он, - Как минимум до шести часов вечера я должен сохранять человеческий облик с глупостью на прежнем месте.
- Ну что ж, тогда расскажите мне о пропавшей Анжелике. Не стесняйтесь. Я догадываюсь, зачем она Вам нужна. Просто люблю весенние истории.
Элегически улыбнувшись, Емельян опустился в кресло, с теплом посмотрев на Валентину Григорьевну, так по-отечески завладевшую его симпатией.
Он восхищался этой стареющей с седеющими волосами женщиной не стыдящейся быть самой собой. Столько жизни было в ее лице, на котором с живописной утонченностью были уложены легкие морщины в букеты лет, сорванных на лугах ее вечно цветущего сердца. Она не принадлежала к тому кукольному миру одновидовых людей, выструганных из нравственности и благоприличий; миру вечного парада масок, за которыми люди стыдливо прячут стихию своей человеческой природы; миру холящего себя тщеславия, где вся забота о том, как показать себя! Она не позировала, не придумывала себе слов и улыбок в оплату за хорошее о себе мнение. Она не искала себе витрин и не влезала на подмостки для глаз окружающих. Она была природой – естественной и непредсказуемой!  И это импонировало Емельяну, вызывая в нем неподдельное к ней уважение. Разве не таким должен быть настоящий человек без гардеробов нарядов и лиц? Разве не такими как у нее должны быть глаза его, которыми смотрела бы не только плоть, но и душа? Не такой ли как у нее должна быть его улыбка, не отрепетированная перед зеркалами? И не таким ли как у нее должно быть его сердце, не выписанное по каталогу и не взятое на прокат с экрана или с книжек?
Емельян, честно не кривя душой, признался ей о своем случайном знакомстве с Анжеликой и о том, что побудило его прийти сюда. И Валентина Григорьевна с пониманием выслушала его. И когда полчаса спустя тепло попрощавшись с ней, он собирался уже уйти с необходимыми реквизитами Анжелики Пойнтовой в кармане, она вдруг остановила его и, подобрав с пола все еще валяющееся сомбреро, которое Емельян примерял перед зеркалом, протянула ему с добрыми пожеланиями на память.
Счастливый и полный радужных предчувствий завтрашнего свидания, Емельян покинул медицинский институт, оставивший в нем необычайные,светлые впечатления.