Без кулис глава 9

 Глава 9

24 АВГУСТА

Ослепительный день, со свежевыкрашенными фасадами и ступеньками в которых, так трудно было не потеряться. И вот – потерялся! Заблудился в этой лабиринтной материальности! В этой буреломной действительности со спутанными дорогами и извилинами рассудка! И вот она моя история ветром писанная насквозь! Мое печальное эссе с экспозицией пустоты и театральных поз! И миллиарды взглядов мимо сути! И микросейсмы митингующих сердец, сдвигают горные пласты первооснов! И чьи то мнения оттаптывают пятки и сдирают в кровь мозоли! И чьи то маскировочные под «всех» лица, дразнят мою диссидентскую чистоплотность!

Мысли агрессоры. Мысли бретеры. Мысли дебоширы. Мысли. Мысли. Мысли. … Кулаком наотмашь в пространство! Хлестким джебом интеллекта в пустоту! Свирепым натиском рассудка по нейролингвистическим укладам бытовых приоритетов! Мгновенным хуком в морду моде и всю гнилую парадигму жизни легким росчерком в строку!

Глупость одна в голове непролазная. Тупость беспросветная, выпадающая осадками гривуазных полишинелей на мои строчные расстояния, превращая их в чернильную слякоть с хлюпающим трюизмом… Это ли мое творчество? Это ли мои эвересты и эльбрусы? – Нет конечно! Все это не более чем рассудочный контрафакт. Преющая словесность, все превращающая в силос. Смарчковый риторизм с этическим беспределом. Речевой имморализм с манией брезгливости… И если бы не эта докучливая ангина…


27 августа
Молчит мое параболическое вдохновение. Молчат мои диверсионные мысли прищемленные буднями. Изчах мой философский анабиоз изможденный бытом. Захерел мой иммунный субстрат трансцендентного смысла. И кто то сравнял мои глубины с поверхностью. И урезал вертикали по которым я восходил в свое сердце. И так давят на меня эти тиски трехмерного пространства и острые углы условностей впиваются в мое тело. И если бы не эта молекулярная твердость. Если бы не эта информационная вязкость, вяжущая носки и варежки из моих шелковых извилин.

День прошел наобум, под прессом атмосфер моего утяжеленного бытом рассудка, утрамбовывающего меня в грунт материальной реальности и оставляющим на мне следы своих босых обстоятельств. И снова психанутые фэйсы и исцарапанные амбиции: Фригидные улыбки и бритвенные реплики: Исподлобные взгляды и анисовое благоухание цветущих яблонь: Кулачное поведение и солнечные этюды лета… Ну вот же она, диалектическая поэзия! Почти невинная игра контрастов и антагонизмов!

Снова дождь, инспирирующий несвойственные мне настроения. И снова хочется молчать навзрыд и собирать по капельке дождя глубоководные океаны мыслей. Хочется заштриховать этими влажными пунктирами мою бессменную панораму бытия – или же смыть с лица земли ее былую часть, даже если после этого останутся грязные лужи и вязкое месиво из грима и красок. Пусть. Лишь бы в будущем всегда светило солнце и цвели луга бескрайние!

Прошлое запомнило меня таким, каким я уже никогда не буду. Но будущее уже знает меня тем, чем я еще не являюсь. Но как длинна еще эта колонна выстроенных мною существ завтрашних дней, каждым из которых я еще должен буду стать, чтобы однажды…


30 августа
В голове настала ночь. Безлунная, холодная, немая… Хочется зажмуриться и ни о чем не думать. Просто слушать ночь. Просто смотреть, как тлеют сигареты одна за одной; как молчат белизной неисписанные листы; чувствовать, как бьется о чем-то сердце и ловить чьи-то взгляды  впотьмах прожитых дней. Они простят мне мою жизнь. Ведь сколько было всего, от чего я просто отворачивался от чего уходил, убегал, прятался…
 


Если б я мог не обращать на себя внимания, то я бы никогда не стал писать этого вздора, из которого сотканы мои мысли, которым напитан каждый атом моего тела.
Не для того ли я взял в руки ручку, чтобы пошутить над собой и посмеяться? Ах, скоморошья моя голова.

Тоска – всегда так многоречива своими небылицами из ночи: своими задумчиво молчаливыми историями о чьих-то снах, о чьих-то грезах, видениях… Прочитай же мне мое завтра – быть может это спугнет мою тень на столе, зловеще вперившую в меня свои неподвижные глазища. Ах, ночь, уже ли тебе так хочется быть похожей на меня? Зачем ты срисовываешь меня своими черными красками? Но вот, теперь ты напротив и ловишь мой взгляд и задаешь мне свои безответные вопросы, которые ты не задала бы даже Богу. Но неужели  же эта тень на столе и есть твое лицо? Что ж, теперь я знаю какова ты. Ты – лицедейка! Ты принимаешь обличие всякого, кто забывает о себе при свете ночного светильника. Но если я выключу свет – ты снова станешь ничем.
Но эта тоска… Она всегда там, где ты. Она – твоя тень как ты – моя.
Дождь на улице – и пусть бы он не кончался.



                *** *** ***
Приехав домой, Емельян скинул с себя одежду, залез в ванну с горячей водой и блаженно закрыл глаза, пытаясь представить себе изумление Анжелики тому баснословному количеству цветов, которые он купил для нее за счет казны своего сердца. И если б только у него было больше денег, то неужели бы он поскупился, чтобы не потратиться на мгновение? Всего одно только мгновение этого бесподобного, ни с чем несравнимого счастья. Дарящий всегда испытывает больше удовольствия, нежели тот, кому дарят. В этом есть какая-то особая прелесть. И чтобы именно вот так вот, до самого дна кармана, без меркантильной экономии и сожаления, без коммерческой философии и вопросов здравого смысла…! А только радость! Только безумие произвола! Только голос чувств и бескомпромиссная свобода желаний! Только по следам ветра наравне со стихией! И всегда с улыбкой на устах, как улыбается гений упоенный своим безумием! Как улыбается странник влекомый своим мятежным духом в неизвестность! Как улыбался и Господь, созидая вселенную!
Но разве не чудесно ли делать что хочешь, не отчитываясь перед завтрашним днем? Не восхитительно ли придумывать себе новые чувства и ощущения жизни? Ниспосылать самому себе благодать и наслаждаться благоволением своей души и сердца? Человеческое в человеке – всегда алчет произвола, необычайности, многоплановости…, а не мертвых пейзажей обывательства, пичкающих его черствыми сухарями ограниченных желаний.
И не смущало Емельяна, что теперь он безработный и без денег, что квартира его пуста и он одинок, и что будущее запутанно в душевных мытарствах и равнодушии к самому себе, потому что жизнь не где-то завтра и не во вчера, она – вот этот сладостный миг блаженства в горячей ванне и утопическими иллюзиями за веками закрытых глаз. И как жаль, что он не прихватил с собой сигарету.
Все просто: кто пытается выковырять счастье из прошлого или грезит о нем в будущем – тот никогда не узнает, почему он такой несчастный и почему слезы его так не похожи на жемчужные и никто не продает за них даже самую маленькую радость. Так вот же; возрадуйся сейчас! Подари себе улыбку! Зажмурься от сияющих глаз своего отражения и запомни себя таким! Ведь человек счастлив или несчастлив не потому, что таков удел его, а потому что он так желает. Удел только для тех – кто не у дел; он – вектор исходящий из боязни, суеверия и лени. Но кто хочет радоваться жизни, жертвуя себя мгновениям – тот радуется, куя свою праведность из страстей и желаний! А он – именно праведник! Праведник нового мира, открывший врата души своей и сердца своего, и вступивший на твердь земную нового царства! Нового рая! Земного рая!
Не тот нынче праведен, кто бичует себя и приучает к страданиям; кто грызет свою тоску и слезным взглядом смотрит в небо; кто добродетелен из-за слабости и благочестив из-за трусости; кто непогрешим по глупости и толкует о благодати Божией из-за невежества… Это идеал ископаемых. Это одноклеточные оставшиеся на низшей ступени эволюционного развития. И имя им, не праведные – а жертвы цивилизации, подвергшиеся интеллектуальной коррозии.
Но другим был занят теперь мозг Емельяна – хотя и проскакивали изредка какие-то спринтерские мыслишки со страниц его философии. Он думал о том, во что ему лучше всего одеться и как он будет выглядеть; что скажет при встрече и как отреагирует на его появление Анжелика… И все в общем в том же духе юношеской романтики о которой повзрослев, вспоминаешь с ностальгической улыбкой.
Тщательно выбрившись, почистив зубы и уложив волосы, он стал одеваться, отыскивая в брошенном на полу ворохе белья то рубашку, то галстук, то брючный ремень… И как же он ненавидел в эту минуту Ринату, с отчаянием разглядывая свой лучший, шелковый, итальянский костюм, который оказался помятым. Не без горечи облачившись в него, он повертелся перед зеркалом, с критической придирчивостью выискивая в своей внешности даже не существующие недостатки. Хотя в целом, он выглядел превосходно, и даже помятость была не особенно заметна. Но…, что поделаешь, страсть взыскательна. Хочешь понравиться – требуй от себя, а не от того, кто является предметом твоей симпатии.
Довершив свой наряд черным кожаным плащом он, наконец, удовлетворенно улыбнулся, дурачески отдав честь своему отражению в зеркале. Обув туфли, он сунул сто долларов в карман куртки Андрея и убрал ее в пакет. После чего весело насвистывая, он вышел из дома, собираясь заехать сначала к другу, а уже потом отправиться к Анжелике, чтобы как раз подгадать к доставке цветов.
Андрея дома не оказалось. В это время обычно он еще работает. Зато Людмила, обрадованная его приходу, заставила его раздеться и усадила за стол, пообещав не отпускать его до тех пор, пока он не съест все, что у нее наготовлено. Емельян с сожалением вздохнул, зная, что пытаться переубедить ее в том, что он не голоден – пустая трата времени. Да и обижать ее не хотелось. Она,  как и Андрей была его другом. И здесь в этом доме было единственное место, где ему всегда были рады. Более того, это было его вторым домом.
А между тем время позволяло, чтобы посидеть – не без пользы для желудка – в компании Людмилы и рассказать ей о своем новом увлечении, о котором нельзя было умолчать перед ее вопросительным взглядом. К тому же весь его внешний вид красноречиво говорил сам за себя, выбалтывая все его сокровенные тайны. А уж для умной женщины с опытом, мужчина – как азбука для дошколят. Хотя читает она его чисто интуитивно.
Накрыв на стол, Людмила села напротив и с улыбкой посмотрела на него.
- Ну, Емелюшка, поделишься своим секретом? Хотя подожди-ка, попробую угадать. Ты встретил девушку, и сегодня у тебя назначено с ней свидание, верно?
Емельян не сомневался, что именно это придет ей в голову в первую очередь и потому засмеялся, кивая головой.
- Вернее не сказала бы и Кассандра. Только я бы предпочел сначала что-нибудь соврать, повыдумывать… А то начинать разговор с правды как-то не эстетично.
- А! Неугомонный! – махнула она рукой, - Ну, расскажи же, кто она, как выглядит, как познакомились? – с нескрываемой заинтересованностью спрашивала Людмила, - Это так здорово… Емелюшка, только будь серьезным, я тебя умоляю…
- Ты требуешь невозможного. Я уже был серьезным, когда ты сосватала меня своей подружке Ринате. Поэтому ничего из того, что ты успела уже себе навоображать не было и не будет. Теперь я буду пользоваться только услугами прокатных пунктов. Так сказать, любовь в аренду, на временное пользование.
- Опять ты за свое. Ты прямо как ребенок. Ну не получилось у вас с Ринатой, так что с того? Теперь весь  женский пол собираешься клеймить?
- Как раз наоборот – любить! – ответил он, восклицающе приподняв руку с зажатой в ней ложкой, - Тридцатилетние пока еще тоже пользуются спросом. Или я утратил свое обаяние? Просто я вычеркнул из режима своего бытия пунктик о браке. Потому что помимо любви к женщинам, я хочу еще сохранить любовь к жизни и уважение к самому себе. Да и вообще, я просто хочу быть счастливым! Я ведь философ, Людочка! А философам – невозможно причинить боль. Самое худшее для них – это когда ничего не происходит, кроме лишь толчков и оттаптываний ног от людской близости. А близость – это значит дать наступить себе на ногу с наилучшими пожеланиями. Ко всему прочему я ненавижу мелодрам – эту колбу напичканную глупостями и подогретую на реторте.
Помолчав, пережевывая, он продолжил:
- Когда-нибудь я обзаведусь собственной гончарной мастерской и изваяю нового Адама, который положит начало великим и могучим народам будущего! Но это мой секрет…
- А как же Ева?
- Хм…, об этом я еще не думал… Впрочем, если хватит глины – позабочусь и о ней.
- Дурачок ты Емеля, - засмеялась его шутке Людмила, - Каким был двенадцать лет назад, таким и остался. Совсем нисколько не повзрослел.
-Зато ребенку все позволено; ломать, рвать страницы и даже быть самим собой. Он – мудрейшее существо, пока его не приучили «быть как все». А я – страсть как люблю ломать: интеллекты, устои, нравы, обычаи, убеждения, реликвии, троны богов… - и получаю от этого несказаннейшее удовольствие! Это настоящее творчество! Миссия Господа надо сказать! Потому что разрушение – это очередная ступень к прогрессу. Шаг вперед от старого к новому; от невежества к совершенству… необходимо ломать, чтобы люди видели непрочность своих строений и стремились построить нечто более основательное, незыблемое, нерушимое… Но пока люди только подбирают старые обломки и снова выстраивают детские пирамидки заселяя в них свое невежество которые завтра, снова развалятся от чьей-нибудь неукротимой стихии. Вот и вся прогрессивная философия человечества, сводящаяся к непрерывному подновлению старого как подтяжки на лицах; вечная реконструкция, подштопывание, подкрашивание… И этот священноидиотский культ традиций.
Самое страшное для человека – это когда его лишают привычного; привычный образ жизни, привычный взгляд на вещи, привычные ответы на вопросы, привычные явления, привычный путь из дома на работу… Они быть может и мечтают о чем-то новом…, но попробуй-ка, посягни на это осточертевшее всем привычное и тебя распнут как Иисуса Христа.
- Емелюшка! – позвала Людмила увлекшегося рассуждениями Емельяна, -  Мы кажется о другом с тобой разговаривали?
- Да, я помню. Всем этим я хотел сказать только, что я против всего привычного – этих окаменевших напластований поколений; этих отлитых в стандартную форму жизней; этих трухлявых скелетов, экспонирующих современную идеологию; этих нравоучительных пособий и руководств о том, куда девать себя и как поступить со своей жизнью. Еще более я против тапочек и домашних халатов; против обнимок на диване с суженой перед включенным телевизором и семейных пикников за городом; пиво тайком с друзьями; балконная тоска по ночам с тлеющей сигаретой; утренний завтрак перед тяжелым рабочим днем с заботой о том, где взять денег на новый холодильник и сапоги жене; прения с рублем о благополучии… Все это не по мне. Я хочу просто любить! Просто наслаждаться! И просто жить! Без замков, запертых дверей и замкнутых стен.
- Как же все это утомительно. Емеля, ты не выносим. Ты думаешь, я воспринимаю всерьез все, что ты мне тут говоришь? Завтра ты будешь говорить совсем о другом и с таким же умным видом.
- Я умно выгляжу?
- Жуй, давай!
- Слушай, ты меня воодушевила! Мне ведь сегодня как-никак в любви признаваться. Надо поупражняться будет еще перед зеркалом, а то вдруг рассмеюсь некстати.
Емельян отодвинул от себя тарелку и, прикрыв глаза, погладил себя рукой по животу.
- Слушай, а я тебе говорил, что ты потрясающе готовишь курицу?
- Постоянно.
- А то, что у тебя самая вкусная солянка?
- Тоже говорил.
- А то, что…
- И это говорил, - перебила его Людмила.
- Мда. Чертовски трудно быть оригинальным. Но это только потому, что у меня полный живот. А между тем курица все же отменная. Такую ты еще не готовила. Хит сезона?
- В журнале вычитала. Что будешь пить? Компот или сто грамм для смелости? – улыбнувшись, спросила она.
- С удовольствием бы выпил сто грамм, но они только все испортят. Глупость очаровательна, только когда сознаешь что совершаешь глупость. А для этого нужен трезвый и ясный ум.
Людмила убрала со стола тарелки и подала ему компот.
- Кстати, я видела вчера твою бывшую. Плакаться приходила.
- Рината? Надеюсь, ты ее утешила? – без сожаления спросил Емельян.
- Я сказала, что не хочу больше с ней общаться, - ответила Людмила.
- Она же твоя подруга.
- Да какая она мне подруга? Пока любил ее ты – любила и я.
- Ты бесчувственна!
- Меня возмущает непорядочность.
Вымыв тарелки, она вытерла руки и снова села на прежнее место, с материнской нежностью посмотрев на Емельяна. Оперевшись локтями  о стол, она сделала умоляющее выражение.
- Емельянчик, ну расскажи мне о своей знакомой. Пожалуйста,  - снова начала настаивать она, - Или приводи ее вечером к нам. Мне уже не терпится с ней познакомиться. Правда, Емельянчик мы стали бы с ней подругами. У меня ведь совсем нет почти подруг.
Емельян весело рассмеялся, глядя на шкодное лицо Людмилы.
- Ну что тут смешного? Я серьезно. Приходите к нам. Андрюшка вернется с работы, я его пошлю купить шампанского.
- Ты хочешь, чтобы я водил к тебе домой каждую, об кого я буду спотыкаться выгуливая свое одиночество? – ухмыльнулся он. Расстегнув ворот рубашки, Емельян печально вздохнул, проведя рукой по лицу, - Да и нет никакого свидания, - продолжил он, - Девушку зовут Анжелика. Она художница, живописующая позы жизни. А забавно, ведь я никогда не любил искусство. Особенно то, которое крадет у действительности  вместо того, чтобы давать. Я познакомился с ней в баре несколько дней назад и, представь себе, грубо оскорбил ее, не выдержав своих приличий.
Иногда бывает так, что становится просто невмоготу в этих тесных маскарадных нарядах этики и хочется послать все к черту; сорвать с себя эти лживые растянутые лицемерием улыбки; заскорузлые маски инкрустированные вежливостью; сплюнуть эти приторно-слащавые фразы, которые так любят смаковать благочестивые неженки и вздохнуть полной грудью, расслабиться, выпустить самого себя на свет Божий… И ведь каждому хотелось бы того же, чтобы чувствовать себя в общении с людьми свободно, естественно, запросто как с одноземлянином, как с сожителем на одной планете, как просто с другом!!! Но… Вот она живопись! Поэзия общества! За пышностью красок – всегда скрывается ложь. Маски любят краски. Поэтому то я так редко люблю общество, помешавшееся на красоте; красоте искусственной, неживой , мертвой… И однажды – поверь! – красота погубит мир!
Я сказал Анжелике всего лишь то, что думал – и стал ее врагом. По-видимому, для женщин враг каждый, кто не делает ей комплименты и не холит ее восхищенными взглядами и томными улыбками. Но… Понимаешь Люд, я ведь и не хотел ее оскорбить. Она очень милая и привлекательная женщина,  и… Да, бессомнения, она понравилась мне. Ведь и я тоже художник – только что не малюю холсты. И я восхищаюсь красотой – только естественной, безыскусственной, не обезображенной глупыми композициями косметологов и стилистов, помадой приличий и пудрой благопристойности. Но я еще и философ, для которого выйти из своего дома – это значит постучаться в чужую дверь,  за которой совершенно незнакомый тебе мир существ и предметов. Хотя и в гостях я умею чувствовать себя как дома. Я – философ, для которого любая голова как своя собственная; который умеет смотреть на себя из глаз окружающих и тайком примерять их сердца. И я не могу не знать, что правым или неправым можно быть не по своему убеждению, а только, по мнению окружающих. Я сказал то, что думал – Анжелика была оскорбленной, значит, я не прав, какой бы философией я не прикрывал свою хоть и вульгарную честность.
Ты извини Люда за эту пространную демагогию. Наверное, так я пытаюсь убедить себя, что и я все же хоть чуть-чуть был прав, хотя и знаю, что это всего лишь дань своему самолюбию перед тем, как я принесу ей свои извинения. А между тем согласись, что мужчине легче переубедить женщину, что она не права, чем признать себя неправым. Но я все же хочу извиниться перед ней. Для того и еду. А насколько мне удастся завоевать ее благорасположение, сказать не берусь.
Немного помолчав, Людмила произнесла:
- Я всегда тебе говорила, что вся эта твоя ненормированная словесность когда-нибудь навредит тебе. Вот и пожалуйста. И философия эта твоя…, сумасбродство какое-то. Когда ты только поумнеешь. Синяков то, наверное, поэтому же нахватал, что болтал чепуху всякую. Ну что ж, главное, что она тебе понравилась. Извинись и приводи сюда – я все улажу.
Емельян захохотал, глядя на Людмилу широко открытыми глазами. Наклонившись на стол, он взял ее за руку.
- Золотце мое! Людочка! Никто и никогда не заботился обо мне больше, чем ты и я очень ценю это. Но позволь мне свои интимные дела вести самому – даже если наугад и не без промахов.
- Наведешь ты там дел, - скептически возразила она, - Вечером заедь или позвони, скажи, как все обошлось. Обещаешь?
Емельян взглянул на часы и поднялся.
- Обещаю, моя милая няня. Ну, мне пора. Еще раз за все спасибо. Андрюшке с Мишкой привет передавай.
Людмила тоже поднялась, провожая его в прихожую.
- Так не забывай. Ты обещал, - напомнила ему Людмила.
- Да, да, всенепременнейше.
Надев плащ, Емельян поцеловал ее в щеку и вышел, на ходу прикуривая сигарету.