Без кулис глава 14

                ГЛАВА 14

3 октября
          Выспался сегодня как никогда. Выпил кофе, умылся и сел за работу напротив призадумавшейся тишины, с плеча улаживая мысли в разлинованные строки. И вот она реальность в неглиже,  раздетая моим пытливым и бессовестным рассудком! Вот она суть прикровенная, которую едва не перепутал с пустотой. И вот он мир, кривой карикатурой на творенье Божие, размазанный в большое сальное пятно.
Давно так не работал, с полным погружением в стратосферу. С выходом в открытый космос моего вдохновения! И такое чувство удовлетворенности от этого полета над тетрадной бездной! От этого барражирования мыслей над буднями и суетой! Да и вообще, настроение сегодня чудесное

         На пути к цели! По дороге к заветным воплощениям! По диким тропам злобных диффомаций в мою долгожданную реальность осуществленных надежд и чаяний! По отвесным скалам, в последнем рывке от вершин! И по общественным бульварам напролом через толпу иду, иду, иду, срезая повороты, ведущие в мою мечту. И знаю, что уже совсем недолго! Рядом! На расстоянии короткого отрезка времени! И я дойду! И я смогу! Я выстою! И пусть склонюсь под тяжестью! И пусть упаду под ударами! Встану! Распрямлюсь! Улыбнусь! Отряхну одежду и снова буду идти! Идти до победного! Идти до последнего! Идти до конца! Я – боец! Я Юра боец! И моя фамилия – Чалич!

В руках дрожь. Почему?
Забыться и писать. Писать сквозь боль, сквозь тоску и одиночество.

На улице тепло. Форточка слегка приоткрыта. Тусклый полумесяц в небе, укоряюще смотрит мне в лицо. Что же я? Кто? Зачем?



7 октября

И зачем то мне нужно появляться в этой гугнивой реальности дель арте, провоцирующей мои ополченские порочному миру рефлексы. Зачем то нужна эта кинетическая экспансивность моего милитаристического интеллекта, мнущего глянцевые пространства инфраструктурного эона как столовые салфетки? Зачем то нужны эти выходы из моих латентных подземелий на обозрение толпы, с товарными значками на сердцах и ценником со смайликом повешенным на совесть? – Но даже ногой не хочу ступать на территорию вашего жвачного обитания с идеологической вивисекцией человеческих ценностей и бестолковыми эталонами животного начала. И ничего мне не нужно от ваших прикладных укладов деперсоналистического бытия с эрозией на совести и нравственных устоях! И как все таки жаль, что путь мой лежит через ваши полихроматические дебри с фаршированным нейролингвистической требухой зоосоциумом! Через ваши эстрадные болота с попсовой интоксикацией современного человека! Но хоть и через вас – но все таки не с вами! Я диссидент! Я против вас! Идите себе мимо с миром! И лучше вам не испытывать моего терпения и силу моего философского удара! Разберу на молекулы, на лица и атомы не задумываясь и снова соберу – но уже в маленьких, противно блеющих козлят.

В лицо дует скоростью, временем и холодом, и посторонними мыслями обрывающими провода и кабеля полупроводниковой реальности и задувая неоновые угольки масштабом плотной черноты, гротескными клочками опадающей на землю. И думы наугад. На ощупь, в брод по индустрии паралингвистической психоделики, интроецирующей в наш мозг дерилиозный бред. Думы навскидку со скидкой на утлый интеллектуальный хлам, психанутые фэйсы и офортные сувениры пустоты, покрытые цветной керамикой реальности! Думы просто так, интиллигибельным накатом гиблых мыслей, царапающих мозг и рикошетом о ночную явь пикирующих в высоту, размазывая крашенную красоту во вседоступную халяву. Думы на отмашь, по авангарду эмансипированной современности и пинком под зад арьергарду антропоцентричной идеологии, ломающей морально - нравственные ценности.

Сколько меня на этих страницах кроме слов? Или что еще осталось из меня, что не уместилось в линеечку? Что еще осталось не обозначенным моей корявой каллиграфией? Что еще я не освидетельствовал в себе росписью присяжного? – Все! За исключением подписи под словом «верю» в конце которого, словно маятник часов, раскачивается вопросительный знак…
Но вру я! Конечно вру! Разве может человек не верить в то, ради чего он живет?

8 ОКТЯБРЯ
Чувствую себя не прижившимся донором в этой жизни. Что же поделать? Как урезать себя так, чтобы уместиться в этом инфернальном уровне биосферы? Как сравнять себя с материей, с плотью, став утоптанным дерном этого мира? Насколько я еще должен пригнуться, чтобы не цепляться головой за трансцендентное, трансфинитное, интеллигибельное… которое мучает меня денно и нощно? Стоит только мне выглянуть в ночь, как я становлюсь зрячим себе на беду - и нет мне покоя.

Интеллект планеты значительно вырос – жаль только, что его поливают глупостью.
Ничего не пишу. Молчат страницы. Они, как и я, знают бессмыслицу. Они, как и я, обречены на свою урну.

Скверно в душе.
Я потерял свое место. Не могу больше писать за столом. Хочу и не могу. Не моя там аура. Что-то отталкивает меня оттуда. Что-то гонит. Что? Что за магия? Странно, все это.

    11 октября
Не спится. Все думы и думы, склизким ланцетником по извилинам утомленного мозга. И мысли все какие то увесистые, пожирающие трафик моего творческого тезауруса. И вот он мой цветущий геликон, с пышнокрылатыми метафорами и водоплавающими гиперболами! Вот он мой парнас, с нейтринной ноосферой внебудничного разума и дикой флорой рифм, распускающихся в трансцендентальную поэзию начала всех начал!  И такая бесподобная отрада от этого восхожденья в облачную высоту! Такое наслаждение от этой внегравитационной свободы мыслей от бурлачных лямок быта! И что мне эти злокачественные фитюльки мелочных забот и треволнений! Что мне до этой фригидной реальности, освежевывающей заживо порочными страстями двуногий телохлам!  Нет мне никакого дела до этой эстрадной евростении с селекционным идефиксом дегенерирующей  современности! Но только вперед! В высоту, по вертикальному хайвэю к отвесным рубежам! Всегда вперед, фрондерской мыслью к сидерическим пределам! Только вперед, бравурным маршем к четко обозначенным на карте сердца целям! Не отступлюсь! Ведь я боец, всегда готовый к поединку с противодействующим мне миром!



                *** *** ***



Он спал, мучительно вглядываясь в свое собственное лицо из сна.
Это было его лицо. И в тоже время - это был совсем другой человек, собранный по кусочкам из хаоса его подсознательного храма. Это лицо - было слепком времен его жизни, на котором криптографическими морщинами была отпечатана его тридцатилетняя эпопея, автором которой, никогда бы не смог стать ни Гомер, ни Данте, ни даже сам Люцифер!
Но неужели же это он, стосковавшийся по своим улыбкам? Неужели его это глаза, уставшие искать себя в своем отражении? И столько молчания было в этих устах, выговорившихся запретными тайнами. Столько отчаянного безмолвия хранили они в себе, не нашедшие слов, чтобы рассказать людям о том, что начинается там, где кончаются слова. И сколько мертвых чувств вулканическим порфиром, застыли на челе этого призрака из бездны его воображения; этого фантома из осколков его погибших надежд, неудач, неосуществленных желаний, окрасивших его лицо в мертвенно бледный холодный цвет, лоснящийся гримом его самообмана.
Жутко было видеть себя, изувеченного таинственными зеркалами потудействительного мира, отражающего бытие не по частям, а в целом; видеть этот заметенный в кучку мусор прожитого, который он бросал себе под ноги шагая в будущее… И так хотелось зажмуриться, отвернуться, закричать, убежать… Но ведь глаза призрака - были его глазами, смотрящего из сна. К тому же оказалось, у него не было ног, чтобы бежать! Не было у него и тела. И крик его, немым беззвучием срывался с его уст, выжимая остатки воздуха из несуществующих легких…
Но тут вдруг ему в голову пришла спасительная мысль, что все это наваждение – всего лишь сон. Простая фантасмагория, переплавленных за день мыслей и образов. Видение случайностей, выброшенных прибоем на берег его воображения. Иллюзия, придуманная ветром и ночными звездами… нужно только проснуться и сон исчезнет. Всего то! Рукой подать до реальности! Исчезнет и этот призрак с блаженством ада и муками рая на челе; - эта случайная фантазия его утомительного неприятностями сознания, тенью упавшая в его сон. Нужно только проснуться…
И тут, словно бы угадав его желания вырваться из сна, раздался оглушительной силы гром, заставивший Емельяна испуганно подскочить, сменив страх своего сна на недоумение происходящему в реальности.
Первое, что он увидел – это возбужденное лицо Аримана на фоне унылых грязно-желтых стен душевного крематория, который со сдержанной улыбкой тут же подошел к нему. В то время как трое других сокамерников, взволнованно толкались у некогда зарешеченного и заваренного листом железа небольшого окошка, диаметром не более полуметра на месте которого теперь, зияла сквозная дыра, впуская в затхлую и провонявшую камеру свежий ночной воздух, перемешанный с кирпичной пылью и штукатуркой. Ариман присел рядом с Емельяном на корточки, молча глядя в его потрясенное увиденным лицо, ожидая, когда он окончательно придет в себя.
- Лучше бы я спал, - промолвил он наконец хриплым голосом, широкооткрытыми глазами наблюдая за здоровым блондином, который не без усилий карабкался через проем, ведуший к свободе.
- Да, ты прав. Лучше бы тебе было не присутствовать при этом, - посочувствовал Ариман, - Хотя, впрочем, тебе это не будет стоить неприятностей. В крайнем случае, допросят и отпустят.
- Исходя из того, что вы вне закона – свободы вам будет там не больше, чем здесь.
- Все так, Емеля…, но я хочу жить. Просто жить, понимаешь?
Беспокойно прислушавшись, он посмотрел на выбирающихся парней и снова обернулся к Емельяну.
- Может ты и не захочешь знать меня на свободе, но… если вдруг у тебя возникнут какие-нибудь трудности, ну или там помощь какая-нибудь понадобиться… - я  к твоим услугам. О том, как найти меня - я сообщу тебе позже, чтобы сейчас не обременять тебя излишком информации. Не подумай, что я не доверяю тебе. Я знаю, ты бы меня не выдал. Но… так для тебя же лучше будет. А теперь прощай Емеля. Я обязательно найду тебя.
Крепко пожав Емельяну руку, Ариман резко встал и подошел к окошку, в котором только что исчезли ноги последнего парня.
- Удачи тебе, Ариман! – крикнул Емельян ему вдогонку, ежась от ночного холода выстуженной камеры в которой, кроме пыли, не осталось даже его снов. Ариман на секунду обернулся, торопливо махнул ему в ответ рукой и через мгновение скрылся в рваном оконном проеме, оставив Емельяна в одиночестве посреди мрачного эксгумированного склепа и удрученных мыслей, конвульсивно мечущихся в его голове. И столько чувств болезненной гаммой расползлось по его телу, разбуженных бесцеремонностью его судьбы, расщедрившейся неприятностями. Столько ощущений вопящих разноголосьем, надрывали его грудь. И надо же было этому произойти именно этой ночью, именно в этой камере и именно с ним! – грустно размышлял Емельян, насмехаясь над самим собой.
Вот и дрогнула рука живописца! Исчахло вдохновение философа! Все раздарил он словами толпе – а себе ничего не оставил. Рассказывал другим, что своими руками строим мы жизнь – а для своей и камня не заложил, доверившись открытому небу и сварливым стихиям. Указывал другим – а сам не замечал. Учил других – и не слушал слов своих. Убеждал – а сам не верил. Искал невиданного – но потерял из вида и то, что видно. Жаждал полноценной жизни… и разве для этого, нужно было стать неудачником? Или просто, может – быть, он придает слишком много значения этим эскападам, подброшенным случайностями?
В самом деле, не стоит отдаваться унынию, - заключил Емельян. На всякое явление, есть свои мысли и слова. Всякому действию противодействие. Всякому яду противоядие и всякой болезни лекарство.
 Немного успокоившись, Емельян закутался в свой плащ и привалился к стене закрыв глаза, пытаясь сосредоточиться и трезво обдумать свое положение, в которое привели следы его отчаянного безрассудства последних дней. Но в напичканной разнородными мыслями голове, творился настоящий кавардак и для того, чтобы сфокусироваться на чем-то определенном, ему пришлось бы приложить немало усилий. А в таком состоянии, с похмелья, не проспавшийся, да еще при таком холоде и после пережитых впечатлений, напрягать извилины ему представлялось просто насилием над собой.
Да и что тут было обдумывать? Ариман прав, хуже того, что он в камере – не будет. Что они могут ему предъявить? – Ничего! Ну, допросят с пристрастием и все равно отпустят. К тому же они не имели права сажать его вообще и уж тем более – в камеру к подследственным. Он то ведь - не преступник!
Расслабившись, Емельян отпустил свои мысли, давая им беспрепятственно течь, которые тут же бурной стремниной понеслись перед его умственным взором, мелькая какими-то случайными обрывками, клочками, фрагментами, выныривая откуда-то из глубин воспоминаний и исчезая в безвестности. И он даже не удивлялся, то и дело натыкаясь на холодно отстраненный взгляд Анжелики, обетовавшей его внутренний мир, который начинался за веками закрытых глаз. Она была везде; за каждой мыслью, за каждым образом, словом, воспоминанием… Она была им самим изнутри! И никуда было не деться, чтобы не видеть ее. Потому что когда смотришь в себя - нельзя ни зажмуриться, ни отвернуться. Хотя Емельян не без смущения признавался себе, что думать о ней -  ему все же было приятно.
И так, непринужденно фланируя по своим мыслям, встречающимся в голове, Емельян незаметно для себя задремал, провалившись в какой-то вязкий бескрасочный сон. Но скоро он снова проснулся, весь трясясь от холода так, что зуб на зуб едва попадал. Увидев лежащую у стены коробку с сигарами, оставленную Ариманом, Емельян мысленно поблагодарил его и тут же закурил, с наслаждением выпуская клубящиеся струи дыма в потолок, расстилающихся пасмурным весенним небом. Поднявшись на ноги, он надел туфли и слез с нар,  принявшись энергично расхаживать из угла в угол, чтобы согреться.
Докурив сигару, он прицелился и швырнул ее в неровный оконный проем, через который сквозило разлившееся ультрамарином светающее небо. Удовлетворенно хмыкнув, он сплюнул на бетонный пол, подошел к железной двери и принялся изо всех сил колотить в нее кулаками, заранее зная, что никто его не услышит. Ведь понятно, что для того, чтобы совершить такой дерзкий побег, нужно было избавиться от всей дежурной смены. Вопрос только, как они это сделали? Убили? Усыпили? Связали?
Удостоверившись в бесплодности своих усилий, Емельян еще несколько раз пнул ногой по двери и опустился на нары, решив просто сидеть и ждать, когда начнут развиваться события. Хотя, можно было вообще наплевать на все, закутаться в одеяло Аримана и выспаться как следует, пока кто-нибудь его не разбудит.
Последняя мысль понравилась ему более всего. Забравшись на нары, Емельян уже хотел было осуществить свое намерение, но вдруг нерешительно остановился, задумчиво посмотрев на зияющий провал в стене. Подойдя ближе,  он встал на носочки и с любопытством выглянул наружу, увидев валяющееся невдалеке от стены, вырванное окно камеры к которому был зацеплен петлей буксирный трос. Оказалось, что его просто напросто прицепили к грузовику и без всяких усилий и прочих чудес пиротехники, выдернули вместе с арматурой и кусочками бетона.
- Нехитро, - вслух усмехнулся Емельян, - Дерзость всегда пользовалась успехом.
Поразмыслив еще несколько секунд, он уцепился за край окна и не без труда  выкарабкался на улицу, с наслаждением вдыхая полной грудью чистый воздух раннего утра, который после камерного смрада, показался ему космическим эфиром. Расстроено оглядев свой дорогой, некогда шикарный костюм, испачканный глиной и известкой, Емельян глухо выругнулся, безнадежно пытаясь привести его в нормальное состояние. Но вид его кожаного плаща, искорябанного кирпичными обломками, поверг его в настоящее уныние.
- Черт, мой гардероб терпит невосполнимые убытки, - досадливо произнес Емельян, тяжело вздыхая, - Что ж, хочешь быть чистым – соблюдай закон и ходи через двери. Наглядное нравоучение для школьников. А там, где легко можно пролезть, минуя закон – легко можно и испачкаться.
Он снова вздохнул и оглянулся, определяя, в какой стороне находится главный вход в здание. И только сейчас он увидел, что в нескольких шагах от него, стоит пожилой мужчина в накинутом на голый торс зимнем пуховике который, по-видимому, вышел из дома покурить и случайно набрел на Емельяна, выбирающегося из подвала, где (как ему наверняка было известно) содержались преступники. Судя же по его испуганному лицу, мужчина ни сколько не сомневался, что Емельян и есть преступник, который прямо на его глазах, совершает сейчас побег из камеры заключения.
- Вот это да! – удивился Емельян, - Ты что отец, несешь дозор ночных тайн? Или подсматриваешь за чужими снами? – шутя, произнес он.
Мужчина встрепенулся и осторожно приблизился к нему, воровски озираясь по сторонам.
- Кто-то есть еще? – подойдя чуть ли не вплотную, шепотом спросил мужчина, кивком головы указывая на дыру, из которой только что выбрался Емельян.
- Там осталось только мое хорошее настроение, - ухмыльнувшись, ответил он, заинтересованный необычным поведением мужчины.
- Не бойтесь, вы можете доверять мне. Меня зовут Орех, - заговорщицки представился мужчина.
- Грецкий что ли? – не удержавшись, расхохотался Емельян.
- Нет, вы не поняли, меня дразнят Орех, - обиженно пояснил он.
- Не переживай отец, дразниться и показывать тебе языки я не буду. В детстве мне говорили, что это плохо и часто наказывали за это, - снова пошутил Емельян, развеселившись.
- Какой вы непонятливый. Пойдемте же отсюда. Вас могут увидеть. Кстати, как вам удалось выломать решетку? – изумленно посмотрев на валявшееся рядом окно, полюбопытствовал он.
- Это мой самый любимый фокус, - коротко ответил Емельян.
- Вам не зачем меня опасаться. Я сам пять весен по пересылкам катался. А сейчас, раз вы в бегах, значит, я вам нужен, а вы нужны мне.
- Поверь, все, что мне сейчас нужно – это бутылка коньяка и теплая постель.
- Тогда идемте же!
- Может, сначала поставим в известность милицию, что если в случае чего, то я рядом, зашел к тебе на кружечку чая, а? а то вдруг потеряют? Тогда уж мне точно не видать ни коньяка, ни теплой постели.
- Вы что? С ума сошли что ли? Вы хотите пойти и сдаться? Не дурите! Идемте со мной!
- Да куда идти-то? И зачем? – весело глядя на мужчину, воскликнул Емельян.
- Увидите. Здесь совсем рядом. Поверьте, у меня много людей перебывало, таких же, как и вы. Идемте, - категорически настаивал он.
- Что за ночь, право же! Выпить то надеюсь, у тебя найдется?
- Найдется, - нетерпеливо заверил его мужчина.
- Хвала небесам! Должен же был этот кошмарный сон закончиться хоть чем-то приятным. Так что же мы все еще стоим, папаша?
Обнажив коричневые зубы в довольной улыбке, мужчина развернулся и быстрым шагом направился к стоящей совсем рядом кирпичной пятиэтажке, то и дело оборачиваясь на следующего за ним Емельяна. Завернув в первый же подъезд, они поднялись на второй этаж, и зашли в незапертую железную дверь, которую подобострастно суетящийся мужчина тут же задраил изнутри на несколько замысловатых замков.
- Проходи в комнату обувь не снимай. Пол голый, а тапок у меня нет, - по-хозяйски распорядился мужчина, вешая свой пуховик на пустую вешалку. Пройдя в гостиную, он указал Емельяну на кресло.
- Присаживайся. Кажется, ты хотел выпить?
- Хочу и сейчас.
- Коньяк? Вино? Водка?
- Конечно, коньяк, - ответил Емельян.
Мужчина открыл бар, достал оттуда бутылку, распечатал и наполнив фужер протяну Емельяну.
- А я люблю водку, нашу, русскую, - выдвинув ящик, он достал оттуда пачку дорогих сигарет и бросил на стол перед Емельяном, - Сигареты тоже люблю русские. Да и вообще люблю Россию, - с гордостью добавил Орех, усаживаясь в другое кресло у окна, - А ты любишь Россию?
- Мое гражданство - не от мира сего. А вообще-то, я космополит с утопией унитаризации рода человеческого.
- Да уж, действительно утопия, - ухмыльнулся мужчина, - Кстати, ты не сказал мне своего имени.
- А это важно? Впрочем, я Емеля, хранитель сказок. Герольд новых истин, переплавленных из сердец человеческих и небесных светил. Прохожий, потерявший из вида бесконечность став человеком.
-А ты весельчак, - засмеялся Орех, почесывая свою лохматую голову, - За что же тебя посадили? – полюбопытствовал он.
- Угроза самолюбию.
- Не понял?
- Покушение на человеческое достоинство, - переиначил Емельян, неторопливо потягивая приятно обжигающий внутренности напиток. Мужчина задумался, подперев подбородок рукой.
- А что это за статья? – снова спросил он.
- Та же самая, по которой судят за чрезмерное любопытство, - вскинув бровями, небрежно ответил Емельян.
Несколько секунд неподвижно глядя на него, Орех вдруг взорвался гомерическим хохотом, придерживая рукой свою сотрясающуюся обнаженную грудь.
- Ай да молодец! Уважаю таких! – срывая хохотом слова, промолвил Орех, успокаиваясь.
Бросив взгляд на стоящий в серванте будильник, Емельян поставил бокал на столик и, распечатав сигареты, закурил.
- Так зачем же ты притащил меня сюда? – задал он вопрос, глубоко затягиваясь сигаретой.
Став серьезным, мужчина поднялся и повернулся к окну, слегка отодвигая задернутую штору. Помолчав, он снова развернулся, устремив на Емельяна пристальный взгляд. Сунув руки в карманы, он произнес:
- Я хочу заключить с тобой сделку.
- Сделку? – усмехнулся Емельян, - Я не покупаю души и тем более не продаю.
- Нет, выслушай. То, что я хочу тебе предложить – больше нужно тебе, чем мне. Сегодня же на тебя подадут в розыск - и тебе придется постоянно прятать от окружающих свою тайну и ходить с навостренными ушами со страхом ожидая, что тебя поймают. Так вот, если ты окажешь мне одну маленькую услугу, то взамен получишь новое имя и приличную сумму денег для устройства своего благополучия.
- Ну ты даешь дед Мазай! И что же это за услуга?
- Пойдем. Для начала я тебе кое-что покажу.
Он вышел из гостиной и остановился у дверей другой комнаты, загадочно глядя на подошедшего Емельяна.
- Хочешь похвастаться своей спальней? – иронизируя, спросил Емельян, не сомневаясь, что за этой дверью его ожидает какой-то очередной сюрприз этой ночи, из репертуара недосмотренных снов – и оказался прав.
Широко распахнув дверь, мужчина джентльменским жестом пригласил Емельяна пройти внутрь - хотя никакой необходимости в этом для шокированного увиденным Емельяна, уже не было.
- Ну что же ты? Проходи, - подбодрил Орех оробевшего Емельяна, - Я называю эту комнату «сокровищницей Немезиды».
- У твоей Немезиды хорошее чувство юмора, если она делает свои нычки прямо в нагрудном кармане правоохранительных органов.
- Именно поэтому здесь самое безопасное место, - с чувством произнес он, благоговейно входя в комнату, - Ты только взгляни на эти создания! – указывая рукой  на аккуратно разложенное по стеллажам многочисленное оружие, эмфатически воскликнул он, - Все это – поэзия рока! Скульптуры человеческих страхов! Вдохновение воинов, не ведающих случайностей! А единственное чего в этом мире не бывает – так это случайностей. И вот на каждом из этих творений, уже записаны чьи-то судьбы! Каждое из них, знает свою жертву в лицо. И они только дожидаются своего часа, чтобы стать чьим-то роком, чьим-то фатумом, чьей-то казнью  или избавлением. Они дожидаются рук карающих ангелов, которые будут вершить закон иного, нематериального мира! Поверь, всякое убийство – это правосудие высшего закона вселенной!!!
Люди заблуждаются когда, глядя на убитого, винят убийцу. Но убийца – всего лишь персонаж, тогда как автором является сам убитый. Говорю тебе - нет в этом мире случайностей! Судьба человека – его же промысел. Все тайны его сокровенные, впереди его идут и оповещают. То чем он живет, выдает нутро его. Ибо по внутреннему образу и подобию очерчивается жизнь его. Поэтому чья-то смерть – его же пророчество, в котором не повинен ни убийца, ни даже Бог, а только он сам. За человеческими руками содеянное, человеческими руками и воздается. Человек человеку и судия, и палач, и благодетель, и Бог, и дьявол… Нет среди людей того, что не от людей было бы зависимо.
Мужчина прокашлялся, ожидая, что Емельян что-нибудь скажет, но, не дождавшись, сложил на груди руки и продолжил:
- Через глаза свои - человек строит жизнь свою. И если он может спрятать что-то от чужих глаз – то от своих утаить невозможно. Поэтому всегда следует задаваться вопросом, глядя на убитого; что видели его глаза такого, чего он не смог утаить от себя? Что он сделал или помыслил не так, что не смог миновать своей гибели? Отчего он не захотел отказаться, чтобы отвернуть стези свои? Что было в нем такого, из чего он создал себе этот исход? Так вот всегда знай: у смерти – лицо убитого. И если он мертв – то только потому, что заплатил за то, что брал и получил то, что давал. Какова жизнь – такова и смерть. А безвинных смертей не бывает.
Поверь, можно просто выйти на улицу и начать стрелять куда ни попадя в полной уверенности, что не пострадает ни один невинный, но пулю получит только тот, кто должен ее получить. Говорю тебе, что суд над человеком - вершиться только человеком. Ведь если ты не протянешь руку – то никто тебе ее не пожмет. Не спросишь – никто и не ответит. И если нет причин – то откуда же взяться следствию? Нет вины – нет наказания, Емельян. Ведь не зажгется спичка, пока не чиркнешь ею. Так ведь? А я тот, кто выпалывает сорняки с грядок. Я тот, кто непременно должен быть - даже если бы это был не я, а кто-то другой. Я есть как следствие тех жизней, которые я заношу в графу «кредет» в своем блокнотике. Я – чистильщик. Уборщик, если хочешь, заботящийся о чистоте человеческого общежития. И я – неизбежность, неумолимый фатум, безысходность, могильщик надежд, рок, судьба… Я - закономерность, потому что, повторяю, не бывает случайностей.
Ты, наверное, думаешь, что я сумасшедший? – засмеялся он, глядя в нахмуренное лицо Емельяна, который в этот момент отчаянно боролся со своим желанием убраться отсюда по быстрей. Потому что все услышанное им - было ничем иным, как бредовыми фантазиями параноика. Вот только казалось ему, что так просто уйти отсюда ему уже вряд ли удастся -  и это его тревожило. А между тем, время идет и если обнаружат побег, то его действительно объявят в розыск за компанию с Ариманом. Ведь не думал же он, в самом деле, убегать. Он только хотел посмотреть, что произошло с милиционерами, почему они допустили побег, никак на него не отреагировав?
Нет, нужно как-то выбираться отсюда, - невесело размышлял Емельян.
С трудом вернув себе самообладание, он хмыкнул и, развернувшись, молча вернулся в гостиную, усевшись в прежнее кресло. Взяв в руку фужер, он одним залпом допил его и поставил его на столик. Мужчина вошел следом. Взяв с дивана вязаный свитер, он надел его и уселся в другое кресло напротив Емельяна.
- Что? Впечатляет? – произнес он, - Или удивляет? Или ты напуган? Впрочем, это нормальная реакция. Не ты первый. И не я один такой. Нас тысячи, Емеля! Мы – легион! И мы то, что находится за кулисами этого мира.
Я знаю, ты прекрасно меня понимаешь. Может быть ты даже умнее чем я, чтобы говорить обо всем этом. И в этом случае, тебе должна быть известна математическая формула этого мира: смерть = новая жизнь. Ты ведь знаешь, в целом не бывает неполноты: нет в нем ни пробелов, ни недостающих частей. Если умер один – целое тут же заполняет эту полость чьим-то новым рождением. Извечная гармония. А гармония не терпит излишек. Недовес - облегчает, а перевес утяжеляет и тянет ко дну – как в лодке. Поэтому, чтобы избежать катастрофы - нужно вовремя избавляться от лишнего груза. Сим благородным делом Емеля мы и занимаемся, уравнивая статистику смерти и рождения. Но я снова тебе повторяю, безвинных смертей не бывает, как не бывает и случайностей.
Ты можешь назвать нас сектой; конечно, это не правда, но недалеко от истины. Мы Емеля – организация! Очень древняя, тайная и могущественная организация объединенных наций, к которой принадлежали и принадлежат многие из сильных мира сего! Мы везде! По всей планете! И я думаю, ты согласишься со мной, что за внешне кажущимся злом, мы несем людям только добро, давая им развиваться и благополучно существовать на этой планете.
Есть множество вещей, о которых не знаю даже я. Но достаточно и того, о чем я уже только что сказал тебе, чтобы начать смотреть на многие происходящие каждодневно события уносящие жизни людские, совсем другими глазами.
Увидев улыбающееся лицо Емельяна, мужчина несколько удивился.
- По-видимому,  тебе есть, что мне возразить. Или, по крайней мере, спросить. Ведь тебе наверняка интересно узнать, почему я тебе все это говорю? Уверяю тебя, вовсе не потому, что я болтун, потерявший всякую осторожность. Просто всем сказанным - я хотел пробудить в тебе новое чувство. Я хотел показать тебе могущество человека, способного сотворить себе свою собственную смерть. И я хотел научить тебя видеть смерть не глазами убийцы, а глазами судьбы убитого, где таятся причины его гибели. И потом я не опасаюсь, что ты можешь меня заложить – не в твоих это интересах. Да и в любом случае, это может окончиться лишь тем, что тебя найдут мертвым, либо же арестом и тюрьмой. Незавидно, правда? Ты ведь не хочешь быть убитым? И вряд ли хочешь вновь оказаться за решеткой. К тому же куда тебе деваться? Этой ночью ты ушел в побег. Ты – вне закона. А я предлагаю тебе выход. Подумай. Подумай, Емеля. Все просто: сделаешь то, о чем я тебя попрошу – и навсегда можешь забыть дорогу сюда. Хотя некоторые и до сих пор на меня работают, подводя итоги чьих-то жизней. Кстати, налить еще? – указывая головой на пустой фужер Емельяна, поинтересовался Орех.
- Нет, спасибо, - отказался Емельян, продолжая улыбаться, - Коньяк, как и слова твои, мне не по карману.
- Ты еще не знаешь им цену. Кстати, можешь раздеться, искать тебя тут никто не будет. Пока все не утихнет, ты можешь жить здесь. У меня есть специальная комната и все необходимое: сигареты, провизия, одежда…
- И нянька с большой грудью, - смеясь, добавил Емельян.
- Ну, зачем утрировать? Я пытаюсь тебе помочь, - огорчился он.
- Я привык помогать себе сам. Это избавляет меня от обременительной необходимости быть кому-то благодарным. Кстати, неплохое философское выступление, выстроенное по «теории неправильности». А по «теории неправильности» весь этот мир – неправилен. Твой риторический беспредел, дружище, в котором не соблюдается не то, что смысл, но даже и знаки препинания,  больше похож на бред параноика с захандрившей логикой. И если все тобою сказанное является плодом твоего анализа, то слово «анализ» в данном случае - я воспринимаю не иначе, как только в медицинском смысле. Вот только делать это нужно в уборной и сдавать куда следует, а не совать под нос каждому встречному.
- Ты меня оскорбляешь, - нахмурился Орех.
- Потому  как мы не в институте Сербского и не в доме для умалишенных, то в данном случае – это лучшее средство от бешенства.
- Попридержи-ка язык. Здесь тебе не «трамвайка» для малолеток, - высказался Орех, гневно сжав губы.
- Ладно, папаша, проехали, - примирительно сказал Емельян, - Просто то, что ты мне тут пытаешься навязать – полный абсурд. И эту философию абсурда, ты считаешь своей идеологией?
- Это не абсурд. И ты это поймешь… Я постараюсь, чтобы ты это понял.
- Э-э нет, старина. Лучше избавь меня от своей грубой арифметики имморализма с вычислениями из социума человеческих жизней. К тому же я терпеть не могу эти школьные примерчики. А школу я никогда не любил. И знаешь почему? Не потому, что мне тяжело было справляться с учебой, а потому, что там преподавали не мой мир! И воспитывали меня не для себя - а для других. Из меня делали удобного члена общества, готовили к жизни – но я понимал, что это будет уже чужая жизнь, не моя, которую я носил в своих детских мечтах и фантазиях… - Вот, поэтому я и не люблю школу и учителей, которые хотели видеть меня таким же как другие; с выпотрошенным нутром и фаршированной чужеродными знаниями дичью.
Всем этим, мой дорогой магистр, я хотел сказать тебе две вещи: первая – ненавижу учителей и вторая – чужое знание, как донор на место здорового органа. И потому, у меня хронический фенотип бескомпромиссного скептицизма к какому-либо знанию вообще, ибо знаю одну неоспоримую истину; всякое знание, способно возникнуть только из предвзятости. А предвзятость неизбежна, потому что мир – дуален. Извечный принцип монетки:   аверс относителен реверсу и за счет него существует. Да и все в этом мире есть только потому, что имеет обратную сторону, на которую мы и опираемся, постигая себя и окружающее. А всякому знанию, каким бы оно ни было, непременно нужна опора, куда бы оно могло поставить ногу. Поэтому ни одно знание не бывает полным и возникает только из предвзятости существованию своей противоположности. К тому же я всегда считал, что нельзя оценить мир в котором мы живем - им же самим и его же средствами, так же как и познавать человека человеком.
Всякое знание – это неповторимая особенность какой-то отдельной личности, отражающая его внутреннее состояние и качество восприятия мира. Иначе говоря, каждый человек видит себя и мир таким, каким он более всего для него пригоден. – Кстати, если ты не заметил, то вся жизнь человеческая строиться на этом принципе пригодности. И вот из всего этого следует, что весь мир для нас в точности такой, каким мы хотим его видеть. А раз так, то не человек соответствует миру, а мир соответствует человеку, каждый из которых видит в нем только свое подобие. И они правы, когда говорят о том, что их мир и есть настоящий, ведь они построили его для себя и из себя. Весь мир для них – их продолжение.
Универсальность нашего бытия просто потрясающая правда? Каждый может подобрать для себя то положение, в котором ему удобнее всего было бы его существование. И уверяю тебя, сколько глаз человеческих – столько и миров, в которых, как ни вглядывайся, нельзя найти никакой принципиальной одинаковости. Необъятна природа человеческая, чтобы ее можно было так вот запросто огородить вкопанным в материю частоколом слов. А ты подходишь к человеку с какими-то готовыми однозначными литерами, отпечатывая его существование в свои мутнословные философские строки, так похожие на выстроенную по среди главной улицы стену.
Человек – это калейдоскоп самоцветных ощущений, создающих неповторимый узор восприятия мира который нельзя ни скопировать, ни срисовать с натуры. Он – совершенство! А у совершенства не бывает недостатков – разве что оно придумает их себе само. Ведь на то оно и совершенство, чтобы позволять себе быть хоть «богом», хоть чертом, хоть дьяволом. И вряд ли найдется хоть один человек, который смог бы придумать себя более рационального и совершенного чем он уже есть. Или в нас все-таки есть что-то такое, что нуждалось бы в нашем хирургическом авторстве? В таком случае, какое из свойств мы могли бы удалить из себя? Чувства? Разум? Воображение? Зрение? Слух? – Что хотели бы мы изменить в этой безупречной системе? Или что хотели бы мы прибавить к уже имеющемуся? Конечно – ничего. Потому что человек – абсолютное творение! И будет совершенно не справедливо упрекнуть его в скудости и однообразии восприятия окружающего мира. – Вот только не понятно, почему эту бесподобность и неподражаемую единственность, мы постоянно ставим ему в вину, требуя от него изоморфности установленным образцам. Единство людей не в равенстве и не в похожести, а во взаимовыгодности. Или я не прав? Человек всему является сам мерой, взвешивая окружающее на весах своего восприятия.  И там где чужие интересы перевешивают его потребности не оставляя ему выгоды – он просто проходит мимо. А все, что извне – мы непременно взвешиваем, оцениваем и либо приобретаем, либо продаем. Я называю это барахолкой личностей. Духовным рынком. Хотя, собственно, не вижу в этом ничего предосудительного, кроме очередного вывода; все, что человеком рождено -  к человеку предубеждено. И там, где для одного истина – для другого только рефракция. Почему? Потому что все жизненные функции тела и духа человеческого – (да и животных в том числе) направлены в нем только на удовлетворение личных потребностей. И даже человек человеку, не иначе, как только по потребности, ты не замечал этого? Это неизбежно и в этом нет ничего дурного. Ведь человек зачат на условностях; условностях земли, воды, воздуха, физиологических потребностей, органов восприятия… все это то, перед чем он в обязательствах перед своей жизнью. Поэтому все его существование сводится к тому, чтобы просто давать себе жить, удовлетворяя внешним свое внутреннее. Жизнь с расчетом только на одного. Каждый вздох и удар сердца – только для себя. Этика эгоизма, оправданная инстинктами самосохранения. И если кто-то мне скажет, что это не так – то я просто сочту его глупцом.
- Вот скажи мне, что больше всего сближает людей? – спросил Емельян, прищурив глаза, и тут же сам ответил:
- Верно. Взаимоудовлетворение. Этот метаболизм и есть основа нашего общества. Даже кем-то совершенная добродетель, имеет личную выгоду. Выгода – залог нашего благополучия не только материального, но и духовного. Вот и каждый вздох и удар сердца – тоже выгода, позволяющая нам продолжать свое существования. И если мы перестанем получать для себя выгоду – то мы просто умрем. Ведь так? Человеку чужда безвыгодность. С каждого чувства, мысли, действия, он получает для себя проценты и дает себе жить.   
И вот, снова напрашивается вывод: человек живет сообразно своим потребностям, не удовлетворяя которые. он обрекает себя на гибель. А это говорит о том, что человек должен делать то, что хочет делать, не обременяя себя предрассудками запретов вычитанных из небылиц наших жизней. Человек – часть вселенского организма, в котором все устроено рационально и упорядоченно, как и в нашем теле. Попробуй-ка вообразить себе анатомию нашего тела с бессмысленным набором обособленных друг от друга органов, действующих произвольно? Хаос – чужд этому миру. Поэтому я говорю, что не способен человек содеять ничего из того, что было бы бессмысленным, ненужным, бесполезным… Каждый поступок, движение, мысль  - порождение его четко слаженной системы, несущей в себе жизненно важный «утилитаризм», т.е. выгоду, на которую он дает себе жить. А чтобы давать себе – нужно брать, а уж как брать – это уже понятия и определения нашей оморализовавшейся конституции, на правах которой, нам предоставляется маленький клочок земли на жизнь.
Всем этим я хочу сказать, что всю информацию о жизни, человек несет в себе с самого рождения, не нуждаясь в искусственных, как я уже говорил, донорах, трансплантируемых вездесущими халдеями. Но единственное на что нам никогда не хватает мудрости – это чтобы оставить человека в покое, предоставив его самому себе и дать ему жить. Просто избавить его от поучений, наставлений и прочей суггестивной чепухи, запихиваемой в мозг со школьной парты. Просто оправдать его от клеветнической мудрости, обвиняющей человека за его человеческую природу. Просто дать каждому быть тем, кем он более всего для себя пригоден и, в конце концов, не требовать от него того, чего у него просто нет.
Хотя, быть – может, все это тоже нужно, как болезнь для самовосстанавливающегося организма. Да и что за материя без микробов и бактерий? Ты правильно сказал, в рациональном мире не бывает случайностей. Не способна разумно устроенная вселенная, породит хаос и безпорядок. И вот снова математика: все, что происходит в жизнях отдельных субъектов – это слагаемые числа, из которых мы выводим общую сумму нашего существования. И каким бы ни был человек и чтобы он ни делал – он делает это по законам вселенской гармонии, в которой не бывает ничего не нужного. А ты кто, что решаешь, кому жить на земле, а кому нет? Ты кто, что вламываешься в эту безупречную гармонию и навязываешь ей свою «предвзятую правильность»? Да никто ты, хоть и мнишь из себя нечто. Просто преступник. Просто убийца. Гражданин преисподней. Лечиться тебе нужно, старина.
Лично же я, голосую не только за жизнь человеческую, но и за его право на счастье и свободу. И у  меня есть ключики от этих дверей. Я хочу их посвятить в тайны самих себя – и у меня есть для этого зеркала. Я хочу поведать им о тех истинах, которые знают только они – и для этого я смогу научить их не верить словам, даже если они будут произнесены моими устами. Я хочу открыть для них новый мир…, но захотят ли они затыкать уши и зажмуривать глаза? Я хочу оправдать человека, зная заранее, что ему будет тяжело без вины. И я хочу, чтобы они осознали, что в них есть все, что им нужно, что сами они казначеи  своих судеб – и пусть для этого мне придется даже залезть им в сердце и душу и указать пальцем на сокровищницу их жизней. Я буду последним из учителей, который научит учеников своих презирать учение. Я научу их ненавидеть меня и мне подобных, которые будут пытаться кормить их с ложки…
А знаешь, как я называю эту учительскую монополию, торгующую барбитурой своего честолюбивого тщеславия? Очень просто: погоней за живым скарбом для своего духовного хозяйства. У человека ведь очень развито чувство собственности, на которую он растрачивает едва ли не всю свою жизнь. Но, ни одна собственность неважна для него так, как другой человек. И не важно кто это: друзья, дети, возлюбленная, поклонники, фанаты, приверженцы… даже отнятая у кого-то жизнь, тоже становится нашей собственностью. Ведь так? А всякое учение одного – это попытка интервенции на территорию другого, с целью приобретения его для себя и подчинения.
Впрочем, ладно, когда есть что сказать – слушать всегда утомительно, равно как и тогда, когда сказать нечего. Но еще больше не любят слушать те, кто хорошо воспитан и считает себя деликатным. Но, кажется, это не я повинен в инспирации этого диалога, - улыбаясь, произнес Емельян, глядя на невозмутимо слушающего его мужчину терпеливо сложившему на груди руки. Хотя видно было, что думал он совсем о другом.
- Отчего же, мне очень интересно тебя слушать, - возразил Орех, сменив позу, - Не часто встретишь такого человека, которого было бы действительно полезно выслушать. Хотя, к сожалению, взять у тебя для себя - мне нечего.
- Я знаю. Убеждения ведь не терпимы к препирательствам. Но в любом случае, я закончил. Вот только поставлю точку в конце этого краткого экспозе моей философии, резюмировав все только что сказанное несколькими пунктами. Хотя если честно, твоими ушами, я бы не вынес всего мною изложенного. Но если бы у тебя были мои уши то, по крайней мере, ты бы смог оценить мой юмор и научился бы смеяться, не комплексуя на своей серьезности. А между тем, все сказанное мной можно просто отнести на счет моего поиздержавшегося благодушия или же, как все вообще когда- либо и кем-либо сказанное, счесть за попытку увидеть свой лохматый затылок. Как угодно. Слова я раздаю бесплатно. Ну, так вот:
Первое; всякое умозрение – это средство для жизни. А я никогда не был иждивенцем и за свою жизнь плачу сам и наличными.
Второе; чужое, никогда не станет до конца своим. Это как усыновленный ребенок не от твоей плоти и крови. А все, что преподносится человеку извне – это и есть подкидыши, которых мы беремся выхаживать. Но человек не должен быть отчимом или мачехой чужому он должен быть родителем своего. Поэтому-то повторяюсь, я не люблю учителей.
Третье; я не принимаю твоей рамольной философии и даже не столько по причине ее антисоциальности, сколько по причине ее  недочеловечности, которую я особо подчеркиваю. Такую ересь, способен изрыгнуть только передозированный «озверином» асоциал, заблудившийся в своей природе.
Четвертое; я думаю, ты уже понял, что никого убивать я не собираюсь. Если я и склонен к воинственности – то только на тонком уровне интеллекта, где я легко справляюсь и голыми руками, не прибегая ни к какому оружию. Наверное, это мой основной недостаток верить, что прерогатива человека – это сила разума, а не сила плоти.
Пятое; я потратил слишком много времени на твое щедрое гостеприимство и хотел бы, чтобы ты, в силу того же радушия, возместил мне его, избавив меня от дальнейших дискуссий и твоего ставшего тягостным общества.
 И наконец, последнее; спасибо за чудесный коньяк и сигареты. Если ты не против, я возьму их с собой в кредит, под залог все того же потраченного времени. А теперь извини. Меня ждут мои неприятности, - закончил Емельян. Взглянув на часы, он сунул сигареты в карман и решительно поднялся, запахивая плащ, не сомневаясь, что далеко за неприятностями идти не придется. Как раз именно это было написано на помрачневшем лице мужчины, который, пристально, не отрывая глаз, смотрел на Емельяна, чувствующего себя в этот момент беззащитным ягненком.
- Ты, в самом деле, хочешь идти? – холодно спросил Орех, неподвижно восседая на диване со сложенными на груди руками.
- В дежурке остались мои шнурки от ботинок, - шутя, вымолвил Емельян, - Я должен их забрать.
- Ты хочешь пойти в ментовку? – угрожающе воскликнул Орех исказившись в лице, -  После всего, что ты тут видел и слышал, ты хочешь пойти к ментам? И ты думаешь, что я так вот просто смогу позволить тебе это?
- Слушай, царедворец, не позволять я не позволяю даже себе. А на твои сраные «секреты», мне плевать. Там где их могут купить – я продаю только свое презрение. Кстати для тебя оно бесплатно. Иди, открывай дверь.
- Не умничай. Сядь, - строго повелел Орех, направив на Емельяна неизвестно откуда появившийся пистолет. Поднявшись, он подошел к нему ближе.
- Знаешь, Емеля, в чем разница между умным человеком и глупым? В том, что умный умеет принимать неизбежность, а глупый начинает бороться с ней.
- И в том, что умный легко предсказуем, потому что боится совершать глупости, в то время как для глупца все средства  хороши, - добавил Емельян, - Что ж, быть может, это и  к лучшему, - улыбнулся он, разведя руками. – Но тебе придется запастись изрядным количеством коньяка, потому что я собираюсь сейчас же, посвятить себя освоению другой реальности.
Повернувшись, он подошел к бару и с показным интересом стал перебирать бутылки, внимательно разглядывая этикетки.
- Я знал, что мы поймем друг друга, - удовлетворенно сказал Орех, опустив пистолет, - Ты еще будешь благодарен мне, вот увидишь. А за выпивку не беспокойся. Не хватит – купим еще.
- Приятно слышать, ответил Емельян. Выбрав бутылку, он вернулся к креслу.
- Слушай, а у тебя аптечка есть?
- А зачем? – удивился Орех.
Резко размахнувшись, Емельян со всей силы ударил его бутылкой по голове, которая снопом брызг и осколков разлетелась вдребезги, со звоном рассыпавшись по мокрому полу, прозрачными хрусталиками.
- Вот за этим дружище, - возбужденно промолвил Емельян, бросив оставшееся в руках горлышко от бутылки себе под ноги, -  А с выпивкой, я решил «завязать»…
Мужчина изумленно отступил на несколько шагов и, пошатнувшись, рухнул на колени, все еще глядя на Емельяна ставшими бессмысленными глазами. Попробовав подняться, он только медленно завалился на бок и потерял сознание.
Подняв намокший пистолет, Емельян присел на корточки рядом с неподвижным телом мужчины.
- Эх ты, философ. Ты ли не знал, из какого сырья изготавливаются судьбы, - сочувственно произнес он, разглядывая пистолет, пытаясь сообразить, как им пользоваться, - Впрочем, извини. Просто не люблю, когда кто-то навязывает мне свое общество, - вздохнул Емельян. Поднявшись,  он снова подошел к бару, достал открытую Орехом бутылку коньяка и, сделав несколько глотков, неторопливо вышел в прихожую, в недоумении остановившись перед входной дверью.
- Да уж, есть что прятать, - усмехнулся он, оглядывая многочисленные замки и засовы. С трудом отперев дверь, Емельян вздохнул с облегчением и вернулся в комнату, посмотрев на все еще не пришедшего в сознание Ореха, положил рядом с ним пистолет и махнув рукой на прощание, вышел из квартиры, торопливо направившись к главному входу в «участок», беспокойно озираясь по сторонам словно бы он, и в самом деле был преступником.