Без кулис глава 15

                ГЛАВА 15


16 ОКТЯБРЯ
Все время не здесь, все время без времени с застывшими на мечтах стрелками. Время больше нет - но я все еще движусь по инерции, ломая кусты и деревья и выжимая из себя по дням остатки молодости. И вот, не улыбка уже на моем лице - а ухмылка приближающейся старости; и не взгляд - а пустые глазницы из-под капюшона смерти, сквозящие холодом оледеневших воспоминаний. Не всегда ли я вспоминаю о ней, каждый раз придумывая ей новые лица? Не каждую ли ночь я рассказывал ей свою жизнь, мешая слова свои со стонами из преисподней? А теперь она смеется мне в лицо безликой тенью, сошедшей в ночь за усталыми душами и страхами людскими. И не плоть ли ее эта густая тьма из потухших жизней?

Ах, сколько видели глаза мои по ту сторону человеческого – и там не было «богов», но знакомые все лица людские, сумевших заглянуть в реальность самих себя. Они рисовали там свои судьбы. И так не хотелось оборачиваться в мир, где я каждый раз находил себя среди ночи в одиночестве, поющего тоску и печаль и размазывающего пальцем дождевые капли по стеклу, в котором отражалось мое неудавшееся творение – я сам! Быть может, мне не хватило на себя красок? Слов? Паросского гранита для скульптуры в полный рост? Вдохновения? Терпения?
Я придумал себе вершину выше взгляда человеческого – но туда не оказалось дорог.
Я сочинил себе свое будущее – но жизнь заставляет меня ступать по чужим строкам, а мои, размытые слезами, оказались в мусорной корзине.
Все я променял на мечту свою: любовь, страсти, желания и благополучие… я отдал за нее последнее чувство – волю к жизни! И теперь я нищий, побирающийся случайными радостями и утешениями, подброшенными чьей-то милостыней на жизнь.
Я бездомен – потому что строил не для настоящего - а для будущего; и не для себя - а для других.
Я одинок, потому что всегда находился среди людей, собирая их тайны. Я знал каждую их мысль и поэтому ненавидел.
И я… бездарен! Ведь я так жаждал величия! Но потерял и уважение к себе.
Я слаб и немощен – и не потому ли я так грозно сжимаю кулаки, потрясая ими перед всем миром?


18 ОКТЯБРЯ
Какой - то день взбудораженный с самого утра, с перегретой интеллектуальной трансмиссией мотивирующей множество неотложных дел. И все в кучу. Все в общую лохань с перепревающим в силос замесом частных лиц, эмоций в розницу, желаний на развес и мыслей крупным оптом. И к вечеру добрался на перекладных с оказией, едва влача свой бесполезный философский такелаж. И вот уж ночь. И тот же полумесяц смайловой улыбкой мне в окно. И то же небо, крапленое неоном расфигуристых созвездий. И то же флегматичное безмолвие с вокалом стареньких часов. Благообразный лик икон и тихая молитва на ночь.

И такая консонирующая тишина кругом, заполняющая все уголки моего сознания. Такое умиротворяющее безмолвие, склонившееся веснушчатым вечерним небом над моим незашторенным окном. И как не помолчать в ответ на эти инфразвуковые децебелы домашней лирики? Как не заткнуться от этих тектонических сдвигов геокороной реальности, обнажающих космическую бездну моего сердца?

21 октября
Пишу всегда совсем не то, что изначально хочется. Пишу совершенно не то, что томится неясными ощущениями у меня в груди. Но пишу только то, что пишется, а пишется – всегда мимо того, что хочется. Все по окраинам да перефериям сути. Все околицами да загигулинами огибающими нужный смысл. Так и живу со стороны посторонними строками, плоскими измерениями и непереводимыми в читабельный формат явлениями, едва узнавая этот глупый и бессодержательный психотип, кривой каллиграфией моей оголтелой скорописи. Неужели это я и есть? Так ведь точно! Я! Страницы для автора – то же зеркало, только отражает не то, что видно, а то что скрыто за лицом и за ребрами.
23 ОКТЯБРя

Такая путаница. Вымотанный мозг. Вопросительные знаки моего существования. Шамкающие о чем-то мысли… Странно, что сегодня нет температуры.


24 ОКТЯБРя
Я и ночь. И рыжая луна, протиснувшаяся сквозь оконную прореху.
И стылым ветром мысли, каллиграфией падают в строку, заметая буквами мятежный, трудноуловимый смысл.
Но ты ли это ночь, ломающая геометрию трехмерных величин?
Зачем ты так нещадно, третируешь трюизмами мое посюстороннее молчанье?
И все в разбег! В разлет по стратосферным сторонам и комнатным углам!
 Упором на зрачки с придавленным к реальности высоковольтным интеллектом!
И сон нейдет. И острая как бритва рифма подрезает высоту, калеча и уродуя мое метапсихическое содержанье!
И закричать бы во всю грудь не нарушая тишину!
Потом взять ручку, сесть и записать свое паранормальное молчанье!

На улице снег. Здорово, что снег – погрустим вместе.

25 ОКТЯБРЯ
Запятнанная тенями ночи комната с мертвой неподвижной тишиной. Кладбище болезненно хилых надежд, отпетых слезами. Ни звука. Ни шороха. Ни вздоха.



                *** *** ***


Чудесными красками расписалось утро на чистом полотне раннего неба, предвосхищая восходящее солнце светопламенной поэзией неповторимой живописи. Столько предчувствий таили в себе эти радужные мазки с палитры живых цветов природы, изображая какую-то таинственную картину, привидевшуюся во сне неизвестному небесному художнику. Быть может, это была исповедь ночи? Или чьи-то зацвевшие мечты? Чья-то разбуженная фантазия? Чародейство влюбленных? Или может очередная страница волшебной сказки кем-то придуманная за ночь?
Хотелось смотреть не отрываясь, на эту непереводимую на язык человеческий тайнопись природы, рассказывающей о своих ночных сновидениях. Хотелось просто стоять и любоваться, по крупицам фотонов собирая для себя новые, неизъяснимые чувства, наполняя ими сердце. Просто забыться, не экономя на своем молчании. Просто ни о чем не думать, на миг  оставив все земное и бренное которое, быть может сейчас вместе с ним, тоже упивалось этим феерическим зрелищем рассыпавшихся по небу самоцветов; этой переливающейся диадемой, увенчивающей чело наступающего дня. И как жаль, что этого не видит сейчас Анжелика! – А может быть, это продолжение ее сна? Может быть, она и есть гений, дотянувшийся до неба? И может быть она, накинув куртку, тоже стоит сейчас и смотрит на это чудо, угадывая в нем свои тайные желания и грезы? И может - быть даже… думает о нем?
Странно, однако, что она снова пришла ему в голову. Но как он мог наслаждаться этой прелестью в одиночестве? Без нее? Ведь она – его талисман! Амулет, повешенный на сердце! Она - счастье его, которым он никогда не воспользуется, но будет просто беречь его, нося в своей памяти…
А он то хотел забыть ее! – Но разве можно забыть то, что дорого? Ведь именно она, Анжелика, все эти чувства, которые он сейчас испытывает! Именно она - эти глаза, которыми он смотрит, потому что без нее он никогда бы не взглянул на это изумительное творчество природы, разукрасившей небо! Именно она эта жизнь, которую он еще не полюбил – но обязательно полюбит!
Но еще вчера она была ночью, а сегодня она – это бесподобное утро, устилающее дорогу грядущему солнцу. Еще вчера она была болью – а сегодня услада!
Емельян глубоко вздохнул, удивляясь этой фантасмагории своего вечно блуждающего настроения, так искусно  затушевавшего все только что произошедшее с ним, ознаменовавшее начало этого поистине невероятного дня. И он даже был уверен, что все его тревоги по поводу инсцедента с побегом, были совершенно напрасны. И сейчас он в это удостоверится.
Решительно толкнув дверь в здание управления милиции, возле которой он задержался ровно на минуту отвлекшись на созерцание распустившейся красками утренней зари, Емельян прямиком направился к дежурке, все же испытывая некоторое волнение от того, что ему предстояло там увидеть.
Дверь в дежурку была распахнута настежь, войдя в которую, он тут же потрясенно остановился, с изумлением уставившись на троих мужчин в камуфляжах, которые в небрежных позах… просто мирно спали, расположившись вокруг уставленного пивными бутылками и скромной закуской стола.
Емельян громко усмехнулся, оглядывая эту представшую его глазам служебную пирушку и, чувствуя небывалое облегчение от мысли, что они просто живы, а не валяются здесь с простреленными головами или еще что-нибудь из того же кровавого жанра, на тему которого он успел себе изрядно навоображать с того момента, как проснулся в простуженной утренней прохладой камере с выдранным окном. «По-видимому, их просто напоили снотворным, которое добавили в пиво» - решил про себя Емельян, довольный, что все обошлось таким безобидным способом. Вот только что будет с ним? Посадят в другую камеру или все же отпустят? И без него им сейчас головных болей будет на всю неделю.
Подойдя к усатому сержанту, примостившемуся на столе между пустых бутылок, Емельян толкнул его в плечо и громко крикнул:
- Рота, подъем!
Сержант лениво приподнял голову, разлепил глаза и непонимающе уставился на улыбающегося Емельяна, с интересом ожидая его реакции на свое появление.
- Что? – хрипло протянул он недовольно сморщившись. По-видимому, он никак не мог сообразить, кто перед ним, где он находится и что вообще происходит.
- Что, что, боевая тревога, вот что, - хмыкнул Емельян. Взяв со стола кусок хлеба, он положил на него два ломтика нарезанной колбасы, сыра и, отодвинув бутылки, уселся прямо на стол перед недоуменным сержантом, с аппетитом принявшись за бутерброд.
- Извини. Пользоваться случаем нужно не спрашивая. Выпил бы и пивка, да боюсь проспать, когда тебе будут намыливать задницу, - иронично произнес Емельян с набитым ртом, - Кстати, добро пожаловать в реальность!
- Какого черта?! Что это значит? – взревел сержант, вскочив со стула.
- Это значит, что ты по уши в дерьме, мой дорогой Дионис, - спокойно отозвался Емельян, с безмятежным видом уплетая бутерброд.
- А ну-ка слезь с моего стола! – свирепо заорал усатый.
- Ладно, ладно. Чего так кричать. Знаешь, прежде чем показывать себя другим - нужно взглянуть на себя самому, чтобы удостовериться, что ты не похож на какого-нибудь там «мистера Бина» или идиота из комиксов. Быть может тогда тебе стала бы понятна моя снисходительная к тебе улыбка, от которых, ты не поверишь, я так устал за эти тридцать лет своей жизни.
- Что ты мне тут несешь? Какой еще мистер.. Ты кто такой вообще?
- Твоя неприятность из самого страшного сна, - засмеялся Емельян, заталкивая остатки бутерброда себе в рот, - Трубецкой, я! Граф Трубецкой! Помнишь?
Нахмурившись, мужчина несколько секунд недоуменно смотрел то на Емельяна, то на своих зашевелившихся коллег начавших приходить в себя, то на недопитую бутылку пива мучительно соображая.
- О, фениксы, восставшие со дна бутылок, - воскликнул Емельян, кивнув головой уставившемуся на себя вчерашнему коротышке, который закрывал его в камеру, - Кстати, в аду только о тебе спрашивали.
- Ты как здесь оказался? – строго промолвил наконец сержант, сильно изменившись в лице.
- Мое появление, является результатом вашего непрофессионализма, - ухмыльнувшись, ответил Емельян, - Пропили вы ребята свое благополучие. Кто же употребляет спиртное на работе? А пивко-то было не простое – со снами, верно? Где вы взяли эту радость бездельников? – спросил он.
- Ну…, вчера у Коляна был день рождение…, мы думали… - не досказав, сержант схватил ключи, отключил сигнализацию и прытью выскочил из дежурки, помчавшись в подвал. Двое других, так же спешно последовали за ним, на ходу протирая глаза.
- Зрелище не для слабонервных! – крикнул им Емельян, рассмеявшись. Секунду поразмыслив, он достал сигарету, прикурил и неспешным шагом,  вразвалочку, тоже направился в подвал, чтобы посмотреть, какое воздействие произведет на них увиденное. Но не прошел он и половины, как все трое милиционеров едва не сбив его с ног, пронесись мимо него обратно в дежурку. Меланхолично хмыкнув, Емельян повернулся и пошел в след за ними решив, что пришло время выяснить свою дальнейшую судьбу, потому как находиться здесь ему осточертело по уши. Войдя в дежурку, он пододвинул стул к столу и сел напротив побледневшего сержанта обхватившего голову руками.
- Вряд ли тебя беспокоит этот побег, - произнес Емельян, - Тебя беспокоят неприятности, которые теперь свалятся тебе на голову. И уж никакой аспирин не поможет. А знаешь, вся проблемка неприятностей в том, что мы их просто боимся и начинаем противиться им. тогда как в этом случае, нужно просто отдаться на волю течения.
Помолчав, он спросил:
- Что собираешься делать?
Подняв голову, сержант задумчиво посмотрел на Емельяна.
- Все телефоны обрезаны, - подавленно сказал он.
- Можешь воспользоваться моим мобильником. Он у тебя в столе.
- Да не в этом дело! – взорвался сержант с силой ударив по столу ладонью. Успокоившись, он снова взглянул на Емельяна, задавая вопрос:
- Можешь рассказать, как все было?
- Могу, - ухмыльнулся он, - Только что тебе это даст. Со времени побега прошло уже полтора часа, этого вполне достаточно, чтобы покинуть город. А как и кем все это было спланировано, извини, не знаю.
- Да, да… понятно…
- Между прочим, я до последнего момента не знал, что с вами сталось, пока сам не увидел. Хотя признаюсь, я предполагал худшее. Так что благодарите Бога, что сами живы остались. Ведь вместо снотворного - мог оказаться и яд.
- Черт!  Черт! Ну почему именно со мной? – застонал сержант, рассеянно глядя на своих застывших в потрясении младших по званию коллег, ожидающих его решений.
- Я каждый день задаю себе подобный же вопрос: почему именно я родился быть собой? А между тем вопрос несправедливый. Было бы правильнее сказать, как жаль, что в нашей жизни происходит только то, что наше. Потому что случайности, дружище, это одна из баек невежд и ретроградов, - промолвил Емельян. Сделав еще одну затяжку, он затушил сигарету в стоявшую на столе пепельницу и, сложив на груди руки, продолжил:
- Кстати, мне не хотелось бы доставлять вам лишних хлопот, поэтому может быть, ты отдашь мне мои вещи и я пойду?
Сержант глубоко вздохнул и, скорчив недовольную гримасу, хотел что-то ему возразить, но в этот момент к зданию подъехала какая-то машина. Побледнев как восковая свеча, он испуганно вскочил и метнулся к окну.
- Прохоров приехал! – упавшим голосом выдавил он, - А ну-ка убирайте все со стола! Быстро! А ты хватай свои вещи и проваливай! – обратился он к Емельяну. Открыв ящик стола, он вынул оттуда полиэтиленовый мешочек с его вещами и небрежно бросил перед ним, - Живей! Живей, я сказал!
- Уже ухожу, - обрадовался Емельян. Взяв ключи, портмоне, часы, шнурки от ботинок, очки и мобильник он быстро рассовал все по карманам и вопросительно взглянул на сержанта.
- Ну и чего ты ждешь? Исчезни! И лучше, чтобы я тебя никогда больше не встречал.
- Эй, а деньги? – возмутился Емельян.
- Какие еще деньги? Не было никаких денег, - раздраженно ответил сержант.
- А сто двадцать долларов? Ты сам вчера вносил их в опись личных вещей, - настаивал он.
- Слушай, Трубецкой, или проваливай - или я снова посажу тебя в камеру. Выбирай.
- За что ты меня посадишь? За то, что помяли мне вчера ребра и закрыли в камеру к подследственным? Ты и без того уже нагадил себе так, что не скоро отмоешься. А теперь вот еще и деньги у меня украли…
- Какие деньги! – вспылил разгневанный сержант. Тебя привели вчера сюда пьяным и никаких денег у тебя при себе не было. Все это твои пьяные выдумки. Хочешь посмотреть опись?
- Да ладно, не нервничай. Будем считать, что на эти деньги я купил ваше достоинство. Хоть туалетную бумагу покупать не придется, - презрительно ухмыльнулся Емельян, -  Всего хорошего, уличные герои! – попрощался он, подняв руки. Остановившись в дверях, он обернулся, крикнув сержанту:
- Эй, полководец! Купи хоть детям своим мороженое!
- Убирайся вон! – заорал побагровевший от ярости сержант, сжав кулаки.
Посторонившись, Емельян впустил появившихся в дверях двоих милиционеров после чего, покинул наконец этот ставший ему противным вертеп прохиндеев от закона; этих шулеров моральных кодексов, мухлюющих своей властью. Пусть подавятся этими сто двадцатью долларами. Ведь не станет нищим тот, кто пренебрегает богатством. И это не они украли у него деньги – это он сам отдал их на их нужды прожорливой алчности. У отнимающего – отнимается! Дающему – да прибавится!
Улицы тем временем уже начали оживать, возвращаясь в будничную реальность из мира сновидений, где они, быть - может, проживали другую, не материальную жизнь, вымощенную людскими миражами и иллюзиями. Жизнь продолжается даже там, в потусознательном измерении, застроенном нашими мыслями, чувствами и ощущениями пространстве в котором мы, всегда находим то, что не смогли найти в этом ограненном законами мире.
И все-таки такое чудесное утро, даже несмотря на все эти кем-то разбуженные спозаранку неприятности с недавних пор вошедшие в обиход его жизни. Хотя, что ему эти неприятности? – Так, забава. Игра контрастных ощущений в которых, так трудно уловить истинное лицо жизни. Стоит только подумать, что вот, она это – как тут же она преображается, меняя свое обличие. Лицедейка? Оборотень? Бессмертный сфинкс? Или просто наваждение? Сколько слов для нее -  а в ответ только эхо молчания. Столько мыслей – и хоть бы сон в утешение. Столько пройдено по неисчислимым магистралям знаний – но только мозоли в кровь. Столько блужданий – и хоть бы одна звезда в путеводитель. Все напрасно. Все в пустую. Каждая мысль в пустую. На каждый заданный человеком вопрос – человек только и отзывается. Внешний же мир – глух и безмолвен. Остается только придумывать и примерять к вселенскому молчанию, свои метафизические умозаключения выстроенные по линеечке.
А между тем, так хорошо было на душе. Почему? Емельян и сам не знал. Может быть потому, что такой восхитительный воздух, напоенный какими - то неизъяснимыми ощущениями расцветающей природы? Что небо такое безупречно ясное, хоть уже и смазался весь утренний пейзаж красочной живописи? Или что где-то есть сейчас Анжелика, которая вероятно уже проснулась и спешит в свою затерянную средь рудиментов обветшалых построек творческую мастерскую, чтобы запечатлеть свой сотканный из ночных звезд сон? Хотя причины были совсем не важны. И Емельян, шагая по еще пустынному тротуару к своей машине, просто наслаждался этим состоянием. Ведь спешить ему все равно не куда. Никто его не ждет. Да и самому ему не хотелось идти к кому бы то не было. Хотя, все же, нужно было встретиться сегодня с Вельштенбаером и поговорить с ним по поводу продажи своей квартиры, за которую, Емельян был уверен, он заплатит из своих денег, чтобы потом продать ее подороже. Потому что продавать трехкомнатную квартиру за двадцать тысяч долларов, находящуюся почти в центре города - это то же самое, что отдать ее за даром. Просто в ином случае, ему пришлось бы ждать намного дольше, пока найдется на нее покупатель. А ему никак не терпелось сделать для Анжелики сюрприз, материализовав ее заветное желание.
На секунду остановившись, Емельян достал сигареты, но передумав, сунул их обратно и зашагал дальше с сожалением вспомнив про Цыгана, который, вероятно, где-то сейчас неприкаянно бродит, разочарованно убеждаясь, что все его дороги ведут в неизвестность.
Подойдя к своему джипу, Емельян вздохнул с облегчением, увидев, что все колеса и зеркала, слава Богу, на месте. Отключив сигнализацию, он забрался внутрь, удивляясь еще больше тому, что магнитола как ни странно, тоже целая. «Чудеса, да и только» - мысленно усмехнулся Емельян. Открыв окна и тихонько включив магнитолу, он устало облокотился на руль, бездумно провожая взглядом проезжающие мимо машины, спешащих за удачей сегодняшнего дня на перегонки со временем.
«Всем этим людям, есть за чем гнаться и есть от чего убегать. Таков неизменный модус человеческого существования, покоящийся на бездумности и слепоте» - лениво размышлял Емельян. Ведь когда гонишься за чем-то, то понятно, что оно будет убегать; и когда убегаешь отчего-то сам – то понятно, что оно будет преследовать. Простейшие максимы нашего дуального мира. Но, по-видимому, нам по душе эти детские игры в догонялки. В полдень, мы пытаемся отловить свою тень, опережающую наши шаги, а вечером убегаем, когда она начинает наступать нам на пятки. И так всю жизнь: бежать, бежать, бежать…, за собой ли или от себя  -  все равно! Но только не останавливаться.
 Вот и он, все пытался забежать за свои желания; опередить свои чувства и мысли; обогнать мозолящие глаза горизонты и, наконец, вырваться из этого скучного, размеренного однообразного ритма часового механизма, волочащего нас по циферблату жизни. Ему всегда хотелось жить в следующем шаге, в следующей секунде, дальше своего взора, быстрее своей мысли и всегда впереди себя самого, на расстоянии еще не сказанного, не помысленного, не почувствованного, не увиденного…, жить из неизвестности, из долин будущего, из мира завтрашних дней… Он бежал, чтобы увидеть первым эти девственные нивы взрастающих судеб; эти заповедники неизбежности, предопределенности; эту мощеную закономерностями твердь, где слышно только эхо суматошно бьющихся, издалека приближающихся сердец человеческих…
Но он бежал за знаниями, гонимый своей жаждой. Он бежал за тайнами, чтобы отгадать жизнь. Он бежал за будущим, чтобы познать настоящее. Он бежал за мечтами, снами, к пределам, к незримым рубежам… за чем гонятся другие? За воплощениями желаний? К своей цели? За благополучием? За своими потребностями? Удовлетворением? Счастьем? Наслаждением? Что смогли бы они взять там из того, чего не было бы уже здесь, сейчас, в данном миге настоящего, в видимом и слышимом? У них уже есть все, чего они хотят! – Но зачем же тогда бежать за тем, что убегает только потому, что мы за ним гонимся? Желание само притягивает то, чего хочешь – и нужно только давать им уходить - а не прятаться и не убегать от них. Все просто; чего-то хотите? – остановитесь, оно прийдет. Чего-то боитесь? – остановитесь, оно уйдет. Нет ни одного желания, которое бы не осуществилось – есть только то, чему мы не даем прийти.
Но, как всегда, все простое - сложнее всего осуществить, как и то, что на поверхности – труднее всего увидеть. Парадокс? Сама жизнь наша парадокс, если смотреть на нее открытыми глазами.
Заглянув в зеркало, Емельян недовольно сморщился, увидев свое исхудалое, осунувшееся лицо на котором, мелкими каллиграфическими морщинами, была записана правдивая история его жизни, которой так не хватало красок и вдохновения.
- Да уж, не шедевр, - элегически вздохнул Емельян, пристально всматриваясь в резко обозначившиеся темные круги под глазами и красные, воспаленные от  недосыпания и алкоголя веки. Увидев на заднем плане сиденья мексиканское сомбреро, он развернулся и немного подумав, одел его на себя, с симпатией вспоминая свое недавнее курьезное знакомство с деканом медицинского института Валентиной Григорьевной, подарившей ему этот сувенир. Снова взглянув на себя в зеркало, он с улыбкой подмигнул своему преобразившемуся отражению, оживленному западной художественностью головного убора. Слегка опустив его на глаза, он откинулся в сиденье, мысленно пытаясь сделать примерный набросок сегодняшнего дня в который, кроме встречи с Вельштенбаером, нужно было уместить еще и визит к Веденякиным с бутылкой  для Андрея и оправданиями для Людмилы, опекающей его интимную жизнь. Еще нужно было забрать из своей квартиры кое-какие вещи с предметами первой необходимости. Переодеться, принять ванну, заправить джип… и многие другие незначительные мелочи, не требующие напряжения лицевых мускул и словесных штампов вежливости мозолящих язык.
В самом деле, видеться с кем-то, у него не было ни малейшего желания а просто хотелось сейчас отоспаться, заправить полный бак своего внедорожника и отправиться куда глаза глядят, в поисках ответов для своей вопрошающей души. Куда-нибудь туда, где кончаются человеческие взгляды; где обрываются следы его разума в бессмыслицу; где вся вселенная - как чистые неисписанные страницы, ожидающие новых истин, новых откровений. И где будет только он - да его тоскующие о неизведанном мысли, свербящие в его мозгу томящимся предчувствием чего-то необычайно важного, нужного, жизненно необходимого…
Но и не только это влекло его в одинокую неизвестность. Не только это заставляло его отвернуться от обывательской жизни и пуститься в открытое пространство бескрайнего бытия. Что же еще? – Он и сам не знал, сколько ни пытался ответить себе на этот вопрос. Быть может потому, что среди людей, он не нашел места для своей серьезности? Что он уже давно перечитал тоненькие брошюрки их жизней, отпечатанных с бытовых диапозитивов? Или потому, что он устал быть одним из неудачников, влюбленных в свои неприятности? А, быть может, это просто психологическое следствие, сформированное из пережитых в детстве неблагоприятных ситуаций? Прошлое ведь всегда впереди, там - где будущее. Но какими бы не были причины, он захлопнет за собой дверь прежней жизни с тем, чтобы уже не возвращаться. Ведь ему так хочется! И ему так нужно! Ведь только там в уединении, он сможет наконец поговорить начистоту со своей жизнью, с собой, с ночным безмолвием… Там только, посреди пустыни несказанных слов и не дотянувшихся взглядов, он сможет написать свою историю отвергнутых истин, затоптанных людским консерватизмом (Ох уж эти консервы, открывашки на них нет.) Только там, где «боги» хранят тени своих жизней, он сможет одушевить призрак своих иллюзий; оживить миражи своего безумия, которые он долгие годы созидал из лоскутков людских страхов и обрывков их суеверий; дать жизнь своим фантазиям в которых, человечество могло бы найти свое величие, свои невиденные прежде лица, свои отнятые мистицизмом судьбы, свои оброненные в небо души…
Слишком тесно ему здесь, в этом запечатанном правилами и законами мире; в этой заставленной житейскими приоритетами действительности, через которую, как через запотевшее стекло, нельзя увидеть заоконных пейзажей, разукрашенных живыми цветами первозданной флоры. Тесно ему среди людей, для которых слова – лишь щебень под ногами; знания – лишь пища для желудка; истины – мелочевка на карманные расходы… Что ему здесь, на этих скоморошьих пирах мутноречивых философов, освежевывающих целое, чтобы распродавать его на развес по частям? – так им удобнее готовить похлебку для алчущих ротов - и у них, есть для этого рецепты. Весь мир для них – это огромная кулинария с готовыми полуфабрикатами на любой вкус…
Емельян грустно хмыкнул, удивляясь своим разгорячившимся мыслям. А между тем, ведь у него прекрасное настроение, так не похоже на этот шквал вздыбившихся размышлений. Но мыслям всегда нужно давать выходить наружу – ведь это лучшее средство избавиться от них. Потому что сознание мыслящего человека, способно навыдумывать такое…, что и черти  в аду содрогнулись бы от ужаса.
Но куда же он поедет? Какой азимут пути изберет тоска его? Какими дорогами он отправится на поиски не обетованных земель? Просто довериться своим зажмуренным глазам? – Да. Так будет честнее. И это уже случится совсем скоро. Куда же теперь? – задал себе вопрос Емельян, возвращаясь из мира утопических фантазий в шумную раздавливающую потоком непрерывной информации реальность, загружающую органы восприятия хламом ненужных определений, имен, понятий, названий… Как бы мы воспринимали мир без этой вербальной наслоенности? Каким бы он был тогда для нас, не расписанный словарной терминологией и не замалеванный готовыми шаблонами определений? Мир безымянный. Молчаливый. В первозданном неглиже, без оберток и упаковок? – Это трудно представить, потому что нам пришлось бы иметь дело с целым, а не с дробленными в пыль частями.
Ах, сколько всего - и все то это, не более чем слова, слова, слова, которые мозг неустанно обрабатывает, преобразуя их в привычную для нас картину реальности.
Емельян на секунду зажмурился и заткнул уши руками, оборвав наводняющие голову информационные волны окружающего мира, отгородив себя непроницаемым вакуумом тишины и безмолвия. Но мозг по-прежнему продолжал свою конвейерную работу, выстраивая пирамиды бытия из скоротечных нейронов, которые словно готовые литеры, отпечатывали в бесконечную строку несводимое слово: «жизнь», «жизнь», «жизнь»!…
Вздохнув, Емельян разжал уши, подумал секунду и, достав «мобильный», набрал Иммануила Вельштенбаера, решив, не откладывая встречу на вечер обсудить все сейчас, чтобы потом можно было налегке отправиться в загородный лесок, где он уже облюбовал себе местечко и спокойно досмотреть свой утренний сон который, кстати, был на редкость неприятным. Может Вельштенбаер и в самом деле захочет купить его квартиру сам? Вполне выгодная для него сделка. Благо моральными принципами он не страдает и не станет витийствовать о порядочности по пустякам, придумывая байки об их  не существующих дружеских отношениях. Емельян достаточно хорошо знал его утилитарный подход к жизни и поэтому, отношения с таким человеком могли иметь не более чем строго практический, прикладной характер, без скидок на его внешне показное радушие. А ему, Емельяну, очень нужны сейчас деньги. И непременно сегодня. Для Иммануила двадцать тысяч – копейки. Поэтому все должно обойтись без излишних церемоний. А к Веденякиным он заедет вечером. Как раз и Сережка из садика вернется – давно его уже не видел.
Услышав голос Вельштенбаера, Емельян убавил громкость магнитолы и негромким голосом меланхолично произнес:
- Доброе утро, Иммануил. Это Емеля. Надеюсь, ты уже проснулся и мне не придется чувствовать себя виноватым за твои недосмотренные сны.
- А-а, ты. Здравствуй, Емеля. Я как раз занят сейчас приготовлением тостов с сыром. Жена не балует меня завтраками, приходится самому беспокоиться о своем желудке. У меня принцип; не заниматься никакими делами на голодный желудок. Представь себе, это снижает процент успеха, особенно в тех делах, которые требуют принятия ответственных решений. А ты что же так с утра-то самого? – бодро полюбопытствовал Иммануил.
- Тоже принцип; если не хочешь остаться голодным на весь день – решай свои дела с самого утра.
Иммануил весело засмеялся в трубку.
- Люблю твои экспромты, Емеля. Только что-то ты не веселый какой-то. А? Понимаю, целое небо звезд - а дарить не кому. Верно? Трудно быть поэтом и не писать стихи. А рифмовать молчание – напрасный труд.
- У меня хороший иммунитет к жизни. Поэтому антисептики вроде поэзии - мне ни к чему. И еще; я ненавижу длинные истории молчания – они всегда такие грустные и в них так легко поверить.
- Настоящий маэстро!
- Всего лишь бедный философ, который испытывает нужду в десяти баксах, чтобы заправить свой джип.
- Емеля! Ты чего, правда без денег?
- Да мой друг, без денег, без любви и без удачи.
- Неужели все так плохо? А бизнес твой?
- Благополучно процветает – только уже не на моих грядках.
- И фирму продал? – изумленно воскликнул Вельштенбаер, - Ты меня ошарашил, Емеля.
- Желания прихотливы, - с усмешкой ответил он.
- Вот до чего доводит избалованность свободой, - нравоучительно заметил Иммануил, - И что же собираешься теперь делать?
- То же, что и вчера – продавать квартиру.
- Зачем? Зачем, Емеля?
- С пустым баком далеко не уедешь, - засмеялся он.
- Ты с ума сошел!
- От него только неприятности.
- Да что с тобой творится? Не думал, что развод может вызвать у тебя такие моральные катаклизмы.
- Иммануил, развод тут не причем. Я просто хочу избавиться от своей квартиры и куда-нибудь уехать, где не придется терпеть чье-то ко мне участие. Мне нужно за нее всего двадцать тысяч долларов. И как раз поэтому я и звоню тебе, чтобы попросить у тебя эту сумму. Просто я не могу ждать, Иммануил. Так как?
- Ты хочешь, чтобы  я купил у тебя квартиру?
- Ну да, - хмыкнул Емельян, - Если ты уже съел свой тост, то торопись принять мое предложение.
- Черт, Емеля, как ты можешь думать, что я выложу наши отношения на рыночный прилавок? Мы вместе продадим твою квартиру за достойную цену, а пока, чтобы ты не сидел без денег, я просто дам тебе немного взаймы вот и все. И нечего  тут выдумывать. Не хватало еще, чтобы я наживался на своих друзьях.
- Да брось ты эти сантименты, мы уже не дети. Просто мне нужно именно двадцать тысяч. Дай мне эти деньги и можешь девать потом квартиру куда захочешь. Она кстати, пустая.
- И где же ты намерен жить?
- На луне, если только лунатики не станут докучать мне вопросами, - стал раздражаться Емельян, - Просто дай мне эту сумму или я найду других, кто будет принимать решения умом, а не желудком.
- Зачем ты так Емельян, - обиделся Иммануил.
- А ты поплачь. Или боишься, что платки некому будет стирать?
- Эх, Емеля, Емеля…
Помолчав, Иммануил с сожалением вымолвил:
- Что ж, надо двадцать, значит дам двадцать. Приезжай через полтора часа ко мне в контору.
Отключив телефон, Емельян бросил его на переднее сиденье и облокотился о руль, хмуро глядя перед собой. Все как будто переменилось, смазавшись в неразборчивый хаос света и тени. Все стало другим, лишь только закатилось светило его благодушия. И уже не пешеходы шли по тротуару, любопытно разглядывающие странного человека в сомбреро, а какие-то неразборчивые, безликие силуэты, скользящие по поверхности его зрачков; уже не улица была перед ним, заряженная утренней энергией восходящего солнца, а выцветшее безжизненное пространство позабытое временем, в котором витал какой-то неясный, давно умерший смысл. Не мир уже это был придуманный жизнью, а какой-то сжатый в комок из молекул и атомов кусок материи, падающий в бездну. Все было не таким, каким оно было совсем недавно при свете его немеркнущего оптимизма. Все окружающее словно отодвинулось от него, загородилось, спрятав свой весенний румянец. Но почему это произошло? Что случилось? Где причины этой внезапной фантасмагории?
Достав сигарету, Емельян закурил, пытаясь расслабиться и привести в порядок свои расстроившиеся после разговора мысли, накаленные гневом.
Что его так взбесило? Любопытство? Притворство? Сочувствующий тон? Емельяна всегда выводила из себя чья-то неискренность – но он умел сдерживать себя, преобразуя свою ненависть в тактическую иронию. Сейчас же его как прорвало. Быть может это потому, что он устал? Не выспался? Или нервы оказались на пределе после утренних событий? Такой маленький, совершенно пустячный ньюансик - и хорошего настроения как не бывало.
«Что ж, заберет деньги, купит себе коньяка и где-нибудь как следует напьется. День все равно испорчен» - угрюмо размышлял Емельян.
Сдвинув сомбреро на затылок, он выбросил докуренную  сигарету в окошко и повернул ключ зажигания, заводя двигатель, решив съездить пока к себе на квартиру, чтобы переодеться и умыться, да заодно и забрать свои вещи с немногими воспоминаниями пятилетней жизни, которым он найдет могилу забвения где-нибудь на пустыре своего беззвездного будущего. Ведь не бросать же то, что тобою прожито, хоть и прожито чуждой страстью и под чужим именем. Хоть это и странно, но теперь он благословляет тот брачный острог, в  котором он пять лет засыпал под колыбельный звон цепей – ведь только так, он мог полюбить свободу и одиночество. К тому же если хочешь что-то забыть – то нужно всегда держать это под рукой и вспоминать почаще. А Рината – это именно то, что нужно было бы выбросить, чтобы облегчить груз воспоминаний.
Взглянув на отметку горючего, Емельян досадливо поморщился сомневаясь, хватит ли у него бензина до того времени, когда он сможет заправиться. Включив передачу, он тихонько тронулся, но тут же резко затормозил, увидев несущегося к машине Цыгана, взявшегося неизвестно откуда. Обрадованный этим обстоятельством, Емельян выскочил из машины и присев на корточки, распростер объятия своему вернувшемуся другу, с которым он, было, уже попрощался навсегда.
- Цыган, дружище! Как я рад тебя видеть! – воодушевленно воскликнул Емельян, обнимая не менее обрадованного встрече пса, -  А ну-ка давай залезай в машину. Ты не представляешь, сколько всего мне нужно тебе рассказать. Кстати, как тебе моя шляпа? Нравится?
Потрепав его за холку, Емельян поднялся.
- Ну все, едем. Время у нас мало. Забирайся, - он указал жестом на открытую дверцу машины и пес тут же послушно заскочил, важно устроившись на водительском сиденье.
- Э-э, нет, дружище. Тебе сначала придется сдать на права, - засмеялся Емельян, - К тому же ты подозрительно выглядишь, а проверка ГИБДД нам ни к чему.
Цыган понимающе взглянул на Емельяна и благоразумно перебрался на пассажирское место, бесцеремонно усевшись прямо на оставленный Емельяном телефон.
- Так-то лучше, - удовлетворенно произнес Емельян, забираясь следом. Подмигнув Цыгану, он добавил громкость магнитолы и, включив скорость, вырулил на ставшую оживленной дорогу будней, все своротки  которой, вели к неизбежности наступающего дня.