Без кулис глава 17

                ГЛАВА 17


12 ноября
Голову осаждают какие то разбавленные этиловыми буднями мысли, утаптывая меня в тропиночный грунт. И ходят по мне чьи то мнения, пересуды, галстучные подозрения, интрижки в бантиках… но только бы они не топтались и проходили мимо не портя эстетических видов моей реальности. И не выпачкивали своим парфюмом для потных и тучных туш моей чистоплотной философии.

И надо же было мне угодить в эту распутицу! В это слякотное месиво из грязи, соплей и извращенного сознания! В эту выгребную яму истлевающих в миазмы лиц и разлагающейся на ферменты совести. Что я забыл в этих торфяных низовьях? В этих загонах забродившего на гормонах крупнорогатого скота со вспученной самозначимостью и амбициями? На этих сценах с печатными фэйсами и суггестивно суфлируемой текстурой, которую они называют «собственным мнением»? Так зачем же мне быть здесь, в этой примерочной стандартов, клише и матриц? Зачем мне быть в этой пластической гримерной, где каждый так и норовит преобразить меня в «такого же как все» и декорировать мою диссидентскую индивидуальность под «всеобщую похожесть»? Вот ведь, куда ни посмотрю, всюду эта удручающая мой философский натурализм изоморфная поголовность. Этот стройный инкубаторский ряд гребанутого континуума. Одним словом, это просто какие то промежуточные биозвенья, транзитом от хомо сапиенс – в зоосапиенс по асфальтированной магистральной мультимедии. Нет уж. Не ступлю больше ни шага в вашу вонючую дихлофозную реальность. Мне уже дурно от одной только мысли, что я могу быть таким же быдлом



14 ноября
Не нахожу себе места и, перебирая дни, мыкаюсь в бесплодных усилиях найти свой потерянный кусочек земли, завещанной мне моими мечтами. Быть может, кто-то его уже занял? Или и не было его вовсе? Так, обман воображения? Лукавство жизни? Призраки безумия?

И чья-то зависть, чьи-то насмешки  и ненависть ко мне, не зримыми бестелесными призраками блуждают вокруг меня денно и нощно, вытаптывая мое душевное благополучие.

Странно как-то все со мной; все люди как по строкам перед моими глазами – а прочесть не умею. Вся жизнь наглядно, как восковой слепок – но чье это творчество не знаю. Все явления как из нагрудного кармана – но уже не осталось сил, чтобы улыбаться. Все пространство вижу насквозь и живу между часовых стрелок – но только пустоты прибавилось. Знаю все и предсказываю заранее – но ничего не делаю, чтобы хоть что-то изменить в этой программно-кодовой наслоенности неизбежных ситуаций, выстраиваемых закономерностями по схеме человеческого разума… - Такое ощущение что я, сидя у родника, умираю от жажды не в силах напиться.

16 ноября
Достали эти психостенические мелодрамы рашпилем по извилинам и перочинным ножичком по сердцу. Эти зыбучие обстоятельства в которых, чем больше сучишь ногами – тем больше в них погружаешься. Эти балаганные шаржи стаффилококовым налетом на прозрачные объективы моего здравого смысла. Но неужели и в самом деле, никто ничего не видит? Неужели и в самом деле, никто ничего не понимает? Что это за всеобщий аффект? Что за девиация морально – нравственных ценностей? Что за кюветная философия «верхтормашек», преломляющая логику и разум? Что за брэндовая парадигма иллогизмов, парадоксов и нонсенсов культивирующих массовую шизофрению? Но откуда? Скажите мне, откуда? Из каких таких секретных лабораторий биоинженерии и нейролингвистики появляются эти селекционные уродцы с соевыми мозгами? Откуда берутся эти безнадежные дегенераты, фраппирующих своим инвалидным мышлением? О несчастные и умалишенные знатоки жизни, взращенные бестселлерскими химикатами и кинематографическим инфоденатуратом! О несмышленые персонажи своих дерелиозных выдумок, оторванные от истины, от вечности и от Бога! Вам ли, законсервированным в личины причинам, блуждающим в дебрях своих туманных следствий, учить меня, жителя верхотур, каким мне должно быть и как мне должно поступать? Вам ли я спрашиваю, упрекать меня в моей брезгливости к вашим нечистоплотным нравам и вашим компостным миропредставлениям, брызжущих ферментами аморализма, распутства и безнравственности? Но никогда я не был вами! И вами никогда не стану! Носите свои животные форматы и величины сами! И вообще, огибайте мои горные массивы своими болотными трясинами, что бы я, случайно, не растоптал вас в пустоту.

Подобрал котенка негроидной расы: весь черный как сажа. Придется становиться космополитом – это, по крайней мере, легче, чем самому ловить мышей.

17 ноября
Снова ночь, апеллирующая сонной тишиной и тлеющими сигаретами обжигающими чьи то подсевшие ко мне тени. Снова комканные аппликации мира, которые так легко увидеть бодрствуя над собой.

Разве я свободен? Нет! Я занят! И занимают меня совершенно посторонние вещи, исподволь убеждающие меня в своей значимости. Они приходят, занимают во мне свои места, запираются изнутри и начинают ковыряться в моей реальности, трогать мой смысл, копошиться в моих мнениях, комкать мою философию и топтаться на моих лицах. Но кто же они? Эти безымянные завсегдатаи, эти докучливые посетители, портящие мою собственность и интроецирующие в меня не мою действительность? Впрочем – не суть. Я им все равно не верю.
19 ноября
Ночь, разорванная на миллионы снов!
Чье-то тоскливое молчание в вдалеке – мои ненаписанные шедевры?
Шумит водопроводный кран, споря с безмолвием.
Сигареты одна за одной окурками потушенные в сердце. И строки, превратившиеся в жизнь, безжалостно вытягивают из меня душу.
Странно, что я не заметил снега. Разве я стал забывать голос своей печали? О, напомни мне мое завтра! Ведь у тебя всегда находились слова для того, чтобы продолжать жить – неужели же их не найдется и для того, чтобы научиться любить ее? Чтобы принять? Чтобы смириться?
20 ноября
Обычный рядовой день с обрядовым порядком. Обычная расстановка действительности натирающая глаза и удерживающая в локализации мой интеллектуальный натурализм и мою экстремальную свободу. И я совершенно не знаю, что писать, придавленный будничными атмосферами и кухонными драмами, превращающих мою пернатую поэзию в ресторанный гриль. А нужно браться за роман. Довольно этой словесной бижутерии с эскапическим синтаксисом и риторическим цинизмом, пытающим хлипкие статуты  современности. Довольно этого галантерейного фразеологизма, невзначай препарирующего идеологические оболочки и бракодельные психотипы психов и типов. Довольно этих тяговых мыслей с двенадцатицилиндровым полноприводным турбоинтеллектом, груженным вестибулярной суетой и вегетативным обиходом с выхлопной системой рифм и ажурных словосочетаний. Всего довольно! Стукнуть кулаком по столу, стиснуть зубы и за работу. Дорогу осилит идущий.


                *** *** ***



Как не легко однако не испытывать сомнений в том, что видишь и на вскидку знать все тонкости человеческой архитектуры, выстраиваемой на скорую руку из случайно попавших на язык слов и прочего утиль сырья наших этнических представлений, ограняющих человеческий ум обшарпанными стенами чуждого ему дома в котором он, до конца дней своих будет ощущать себя гостем, прохожим, постояльцем… но только не радушным хозяином. Человека ведь с детства учат не тому, как жить, а как выживать, внушая ему враждебность окружающего мира. Вот и причина, из которой вырастают печальные следствия для наших взрослеющих детей.
Но разве мы приходим в этот мир воевать? Те, кто так думают, уже получают или еще получат свое; они погибают от собственного же оружия. Те же, кто приходит в мир с улыбкой на лице и смирением в сердце – всегда процветают, потому, что они живут в гармонии с высшими законами нашего мира, на которых и строится наша реальность.
Жизнь – это ведь не только то, с чем мы непосредственно имеем дело, это и то, что имеет дело с нами.
Посмотритесь в зеркало, что вы видите? Свою внешность. А теперь посмотрите вокруг… только не пугайтесь, это ваша внутренность. Так вот, если ваша жизнь дерьмо – то не стоит удивляться, это только потому, что вас не учили убирать за собой. И сдается мне, что вам это нравиться, гадить в штаны и плевать себе под ноги. Иначе где бы еще можно было встретить этих несчастных, заблудившихся в собственных лицах; этих горемык с разбитыми лбами, бьющихся о стены как муха об стекло, где за окном природа, свет, тепло… Этих неудачников с печальными лицами, обреченно взирающих на не для них горящие звезды – им не достать их никогда, ведь они рождаются так глубоко в сердце! И на каждом шагу эти растрепыши, которым никак невдомек их убогая серость. Всюду эти неряхи с прохудившимися карманами, ожидающие чьей-то неведомой на небесах милости – почему же они не желают расставаться со своими несуществующими случайностями?
И все же так устает сердце от ненависти и презрения, когда всюду натыкаешься на чьи-то испачканные гримом лица, размалеванные демиургами нашего общества – настолько они кажутся непохожими на самих себя; когда на каждый взгляд – толпы и толпы ничтожеств, называющих себя хозяевами своих маленьких тюрем – разве им говорить о человеческом? И всюду-то эти глаза с агитационных плакатов; всюду эти мысли по рецепту здравого смысла; слова, прописным эхом из прошлого и отмеренная временем мудрость, которой никогда не хватает на всех. Они  идут в будущее – неужели же они еще не убедились, что  оно уже давно пройдено в прошлом? Они жаждут неизвестности, но неизбежно находят только то, что так хотели бы забыть. Не на это ли тратится ваша воинственность, чтобы уложить на лопатки свою тень? Но у кого еще как не у себя, вы могли бы узнать о себе правду?  Кто же, как не ваша собственная жизнь, расскажет вам историю вашего предназначения?
Но и нет как будто ненависти, а просто какое-то выстуженное чувство безразличия, оставшееся в нем как издержки былого милитаризма.  А между тем, так тяжело еще по слогам чувств и ощущений осваивать язык новой реальности и привыкать к боли в глазах, которыми смотришь впервые. Так непривычно еще слышать голос сущности вместо слов и обращаться к сути, заглушаемой негодующими криками и воплями оскорбленных масок. Непривычно смотреть в жизнь и разговаривать с ней вяжущими язык тайнами – они так не похожи на то, что могло бы уместиться в слова. Непривычно видеть глубины, скрытые под поверхностью нашего мира – там нет ни одной человеческой мысли. Непривычно вспоминать свою жизнь как бегло пролистанные книжные иллюстрации, которую он, как и многие другие не умел читать. И непривычно узнавать себя во всем, что видишь и слышишь. Весь мир в одном лице! И вот, что ни слово – то судьба твоя; что ни чувство – то рок; что ни боль – то быль; каждый шаг дорога света и тени; и каждая мысль находит свою материю.
 Вся жизнь для него в открытых ладонях – но разве он в чем-то нуждается? Все люди для него – но ему нужно еще больше; одиночество! Все тайны как открытая книга… и так хочется молчать. Молчать и чувствовать то, что было всегда – мгновение! Разве оно не вечно? Молчать и слушать то, о чем он еще никогда не говорил, потому что говорил – как же они докучливы эти слова! И как они мешают, и слышать, и видеть! И где-то теперь те безжизненные края, обозреваемые невидящим взглядом, в которых он видел только то, что хотел видеть, шагая по придуманным стезям и ориентируясь только на свою тень водящую его по кругу. Где-то теперь этот мир догадок, гипотез и предположений затерявшийся в воспоминаниях…
Но почему же никто не идет в эти солнечные страны к своей позабытой колыбели? – сердце подсказало бы им дорогу.
Молчат ведь только мертвые сердца, потому что они уже рассказали свою жизнь. У живых же слишком много для вас вопросов и один из них, задам вам я! Емеля! – может ли живое сердце породить неживое чувство? Может ли живой ум породить неживую мысль? Может ли живой человек породить неживой поступок, сказать неживое слово, иметь не живые желания и, в конце концов, испытывать неживые ощущения этого мира?
Мы – живые! И живы за счет живого! А это значит, что ни одна мысль, ни одно чувство не исчезают бесследно – они становятся вашей жизнью! Материя ведь становится одушевленной и существует для нас тогда только, когда мы ее желаем. Потому что материя – принадлежность нашей мысли. Поэтому все, что есть в нашей жизни и что происходит – есть с точностью до последней мелочи отражение наших мыслей. И если чего-то нет в нас – то мы никогда не увидим этого во вне. Как просто, правда? Чтобы увидеть в зеркале улыбку – нам надо всего лишь только улыбнуться.
А теперь снова оглянитесь. Каково? – Вы, хозяева всего этого! Это ваше продолжение! Ваш мир! Ваше творчество! Вы авторы судьбы своей! Воодушевляет? Или гнетет? - Что ж, тогда придумайте себе нового «бога» на которого можно было бы свалить свою неряшливость и безответственность. Ведь не так-то это просто отвечать за себя. Но только умоляю вас, не пачкайте своих коленей и поберегите свои лбы – в них и так ведь ничего не осталось.
Так, с блуждающей улыбкой на устах, мысленно размышлял Емельян, когда вместе с добродушным соседом заправлял свой джип, через дырочку в полиэтиленовом мешке – (ни у кого не нашлось воронки) – и когда отмывал собаку стиральным порошком (мыла не оказалось) в помутневшей от грязи ванной; и когда в печальной ностальгии блуждал из комнаты в комнату, скользя отстраненным взглядом по  голым стенам – (как раз в этом году он собирался сделать ремонт и сменить обои); и когда молча сидел в кресле, слушая бездыханную тишину клубящуюся сизым никотиновым дымом и притихшими воспоминаниями – (Разве они все еще здесь? Разве Рината не увезла их с собой?). И стучали секунды, опережая удары сердца.  И тлели сигареты одна за одной, сжигая остатки каких-то давних чувств позабытых Ринатой. И уже давно взошло солнце над запруженными дорогами дня ведущих к неведомым удачам и потерям. И так хотелось закрыть глаза и уснуть. Уснуть быть может в последний раз в этой квартире, и увидеть такие до боли привычные сны, выкрашенные солнечным светом…
Но нужно было ехать. Да и Цыган начал уже проявлять нетерпение, уставший слушать его молчание. Только откуда столько мыслей было в его голове?
 Потянувшись, Емельян лениво зевнул и, посмотрев на Цыгана, сказал:
- Вот скажи дружище, похож я на морального инквизитора?
Пес сразу же оживился и вскочил на ноги, завиляв хвостом.
- Знаю, что похож, - ухмыльнулся Емельян, - Беда только в том, что и все мои мысли так похожи на меня. Я – это все, что я говорю, до самого последнего слова. Невежа? – Это я! Ничтожество? – Это я! Горемыка? Глупец? Неудачник? – Все это я! Я! Я! – Человек ведь обличает других тогда только, когда хочет спрятать себя. Поэтому-то я и пытаю других, чтобы только они не говорили обо мне правды. А между тем, другие всегда говорят о нас правду. Только они сами не знают об этом. Ты не замечал? Люди постоянно друг другу рассказывают друг друга. И если бы не наша глухота – то мы бы давно призадумались.
Ты не удивляйся, просто сегодня мне хочется высказать себе все, что я не хотел о себе слышать и чем я был все это время втихомолку. Оказывается, это совсем не сложно, - особенно если тебя никто не слышит и не видит.
Глубоко вздохнув, он откинулся в кресло, с улыбкой вспоминая недавнюю встречу с Александром к которому, как странно, он испытывал какую-то смущенную симпатию. Невероятно, но он ему нравился, даже столь ненавистной ему простотой и наивностью. Чем же он сумел расположить его к себе? – недоумевал Емельян. Подняв руку, он взглянул на часы и нехотя поднялся. Прошло уже больше двух часов, тогда как еще час назад он должен был быть в конторе Иммануила. Хотя разницы нет никакой, когда он заберет у него деньги. Только вот выпить уж очень хочется, да и сигареты кончились. Пес наверняка тоже голодный…
- Ну что оглоед? – обратился он к Цыгану, - Жрать то хочешь? Хочешь, хочешь. Вижу. Что ж, сейчас поедем. Вещички вот только соберу, и поедем, – оглядывая ворох наваленного на полу белья, бодро произнес Емельян.
Выйдя в прихожую, он открыл стенной шкаф, порылся и достал вместительный клетчатый баул, с которым они ездили к теще в деревню. Затем вернулся в комнату и после недолгих размышлений о том, что из вещей более всего ему пригодится, он наполнил сумку, аккуратно положив сверху маски вождей, чтоб не помялись.
- Не люблю одевать чужие лица, но эти особенные, - вслух произнес Емельян, подмигнув Цыгану.
Торопливо сбросив с себя запачканный костюм, он надел чистые джинсы, рубашку и серый вязаный свитер, в котором он так нравился Ринате. После чего зашел в ванную и как мог, очистил свой плащ, не желая с ним расставаться. И только когда он в последний раз обошел все комнаты, то ли прощаясь, то ли вспоминая, не забыл ли чего, они, наконец, вышли из квартиры, шагнув в неизвестность. Отныне у него нет больше дома, а только дорога, дорога, дорога… Дорога в никуда. Дорога, уводящая за горизонты этого мира. Ведь он этого хотел.
Через полчаса, оставив преобразившегося Цыгана в машине, Емельян вошел в офис Иммануила который, дымя ментоловой сигаретой, сосредоточенно просматривал лежащий перед ним ворох бумаг, деловито визируя их своей размашистой росписью. Увидев Емельяна, он затушил сигарету, и тяжело подняв свое грузное тело, двинулся ему навстречу, прикрывая свою недавнюю обиду обиходной улыбкой дружелюбия.
- А я уж было решил, что ты одумался, - как можно приветливее произнес он, пожимая руку Емельяна.
- Одумался? В моем лексиконе нет этого слова, даже если какое-то из моих решений было принято на голодный желудок и в нетрезвом состоянии, - хмуро оглядывая безвкусный дизайн кабинета, ответил Емельян.
Заметно помрачнев, Иммануил развел руками.
- Извини, забыл. Что ж проходи, присаживайся. Кстати, если ты не изменил своим вкусам, то у меня есть для тебя замечательный коньяк. Выпьешь?
Емельян согласно кивнул головой, прошел к рабочему столу Иммануила и с усталым видом опустился на стул, отстраненно наблюдая за неуклюжими движениями своего названного друга, разливающего коньяк по фужерам. Немного помолчав, он снова оглядел кабинет и задумчиво произнес, обращаясь к Иммануилу.
- Знаешь, я всегда считал, что интерьер – это не просто содержание комнаты, это содержание наших мыслей. И больше, чем этот кабинет говорит о тебе, не смог бы сказать даже ты сам. Я называю это живой территорией человека, являющейся продолжением его внутреннего мира или - если быть более лаконичным – человеческими тайнами в неглиже.
Иммануил подал Емельяну фужер и присел рядом.
- Никогда бы не хотел знать того, что заставляло бы меня осторожничать, - ответил он, - И потом, я всегда придерживался правила: видеть только то, что видно. Поэтому то, что находится за тем, что видно - видеть я не желаю.
- Опять правило, - иронично хмыкнул Емельян, - А вот у меня нет никаких правил. Потому что когда я вижу берега - я перестаю чувствовать просторы. И там, где я не могу увидеть ничего, кроме того, что видно – я ощущаю себя обманутым. А вообще, знаешь, мне всегда было интересно знать о том, о чем человек любит молчать больше всего.
- И о чем же он любит молчать? – заулыбавшись, спросил Иммануил.
- С точностью о том, о чем он больше всего любит говорить о других и еще немного о том, о чем знают только его болезни, правдоподобно расписывающие его тело и образ жизни.
- М-да. Не всякому человеку на каждое «почему», есть что ответить.
- Просто не всякий знает, что вопросы возникают только тогда, когда на них уже есть ответы. А у меня слишком много ответов и даже таких, к которым не всегда можно подобрать подходящие вопросы.
- Эх, Емеля, - вздохнул Иммануил. Подумав, он сделал глоток коньяка, поставил фужер на стол и медленно поднявшись, направился к буфету. Секунду поразмыслив, он выдвинул ящик, достал оттуда небольшой газетный сверток и снова вернулся к столу, усаживаясь  на прежнее место. Помолчав, он произнес:
- Это деньги, Емеля. Двадцать тысяч, как ты и просил, - он протянул ему сверток, -  А квартиру твою, извини, продавать я не буду. Могу, но не буду. Я не знаю, что у тебя там, в голове, но мой тебе совет: оставь все как есть. Потому что когда ты опомнишься – то будет уже поздно. Так что не дури, Емеля. Слышишь? А если  у тебя какие-то серьезные трудности, о которых я не знаю, то оставь свое самолюбие в покое и поделись ими со мной. Я всегда буду рад оказать тебе поддержку любого рода. Неужели ты думаешь, я не вижу, что с тобой что-то происходит?
- Бог ты мой! – недовольно сморщился Емельян, - Как же ты умеешь испортить все. А я только было собирался извиниться перед тобой за утренний разговор.
- Послушай, Емеля, я знаю, что ты чрезвычайного ума человек…
- Тогда не досаждай мне своими ламентациями, - вспылил Емельян, - Это оскорбляет мой слух. И потом, я терпеть не могу, когда мне тычут пальцем, где и как нужно жить. Если в этом кто-то и нуждается, то только мертвые и те, кто еще не родился.
- Послушай…
- Спасибо за коньяк, - поблагодарил он и залпом осушил фужер, раздраженно опустив его на стол. Сунув руку в карман, он вытащил ключи от квартиры, документы и бросил их рядом с Иммануилом, скабрезно ухмыляясь.
- Хочешь знать, что  у меня  в голове? – наклонившись к его лицу, саркастически произнес Емельян, -  То, что не обсуждается и принимается без доказательств, как аксиома, потому что мои мысли, это то, чем живут люди. Мысли людей – это жалкая попытка постигнуть то, чем они живут. В каждом произнесенном мною слове таится магия нового мира. А вашей кухонной мудростью я еще в детстве голубей кормил, - выпрямившись, Емельян засунул руки в карманы, - Кстати, прежний дизайн этой конуры мне нравился больше. По крайней мере, в ней не было такой помпезности, загроможденности, которой ты пытаешься показать свое превосходство и спрятать свои умственные и душевные пустоты. Да и вообще у тебя совершенно отсутствует фантазия, мой дорогой Амиго. Жаль только, что не все в этой жизни меняется к лучшему.
- Я не понимаю, в чем ты меня обвиняешь.
- В скверном обслуживании, - презрительно усмехнулся Емельян. Развернув сверток, он вытащил из пачки сотенную купюру и бросил на стол перед лицом потрясенного Иммануила, - Это на чай, - произнес он, глядя в побагровевшее от гнева лицо своего товарища.
Не желая больше терпеть оскорбления в свой адрес, Иммануил вскочил со стула и, схватив Емельяна за руку, больно ударил его кулаком в скулу, так что он едва не свалился на пол.
- Ты слишком много себе позволяешь! – тяжело дыша, вымолвил Иммануил, поправляя галстук.
Несколько секунд недоуменно глядя на него, потирая скулу, Емельян вдруг громко рассмеялся.
- А я всегда думал, что ты не способен ударить человека, - развеселился он, -  Что ж, браво! Браво, Иммануил. А впрочем…, впрочем, ты прав. Извини, - подойдя к нему, он дружески похлопал его по плечу, после чего развернулся и молча пошел к дверям, засовывая деньги во внутренний карман своего плаща.
- Емельян! – окликнул его Иммануил, -  Ты не умеешь ценить дружбу!
Остановившись, Емельян обернулся, помолчал и, не сказав ни слова, вышел из кабинета, чувствуя себя настоящей свиньей.
Но что он мог бы ему ответить? У него ведь никогда не было лишних слов, чтобы сожалеть и раскаиваться. Только вот и не хотел он вовсе обижать Иммануила. Все как-то само вышло, словно бы и не он произносил все только что сказанное, занозившее его язык, а кто-то другой, распоряжающийся его мыслями. Но кто? Тот, кто всегда хочет быть правым? Тот, кто чувствует себя ущербным на уровне голов человеческих? Кто брезгует, когда до него дотрагиваются чьи-то руки? Или тот, кому слишком мало места среди условных понятий этого мира? – А между тем, все это не более чем гордость слабости; ненависть его бессилия; сила трусости и малодушия; высокомерие страха и боязни… Все это лживые иллюстрации его безумного желания переступить человеческие грани. К тому же ведь он хотел абсолютного одиночества – так зачем же тогда нести с собой мысли о ком-то, благодарность к кому-то и обременяющие сердце воспоминания?
Да. Он просто хотел окончательно разорвать связь со всеми, кого знал, чтобы налегке отправиться в свои знойные пустыни.
И все же так гадливо стало на душе у Емельяна.
Сев в машину он несколько секунд неподвижно смотрел на окна Иммануиловской конторы, о чем-то размышляя. Потом достал телефон и набрал его номер, сразу же почувствовав облегчение от принятого решения.
- Иммануил, - произнес он в трубку, услышав его подавленный голос, - Поверишь ли, я сам ненавижу то, что говорю. Прости меня, поганца.
- Емельян? Я знал, что ты позвонишь,  - обрадовался он, - Я не держу на тебя зла, и ты извини, что я не сдержался и ударил тебя.
- Сила вразумляет. Ты поступил правильно, - заулыбался Емельян, увидев появившееся в окне просветлевшее лицо Иммануила,  - Ну, мне пора.
Иммануил помахал ему рукой.
- Всего хорошего Емельян. Заезжай почаще. А про деньги забудь. Это дань нашей дружбе.
Усмехнувшись про себя, Емельян отключил телефон и тоже помахал ему рукой.
- Дружба, Иммануил, это моральная обуза. Да и не свидимся уж более, - произнес Емельян самому себе. Включив зажигание, он выехал на оживленную дорогу.
- Ну, что, старик? Как настроение? – обратился он к своему молчаливому другу, - Что-то я не вижу улыбки на твоем лице. Если тебя тоже тяготят амбиции, то сделай как я – перешагни через них. А побежденные амбиции всегда приносят облегчение. Кстати, у нас масса дел. Так что заправляемся, обедаем и… за работу. Или у тебя какие-то другие планы? – пошутил Емельян. Обернувшись, он дотянулся рукой до своего сомбреро и надел его себе на голову. Потом порылся в бардачке, достал диск с рэповскими записями и включил магнитолу на полную мощность, так что Цыган стал нервничать, испуганно поглядывая на Емельяна. С наслаждением откинувшись на сиденье, он мысленно стал проектировать сегодняшний день заново, так как откладывать на завтра покупку путевки в Египет и попугайчиков для Анжелики ему не хотелось. Ведь пришлось бы еще целый день ждать того момента, когда он смог бы ее снова увидеть – пусть и  издалека. И он уже знал, как инсценировать это подношение так, чтобы оно выглядело невинным и естественным, не вызывая  у нее никаких подозрений.
Посмотрев в зеркало, Емельян довольно улыбнулся самому себе, испытывая небывалый подъем чувств, неистовствующих фантазиями из солнечных красок. И все вокруг тоже как будто начинало светлеть, отражаясь в лобовом стекле играющими бликами, которых хватило бы не на одно сердце. И куда бы ни падал его взгляд, всюду он узнавал эту чарующую живопись отраженной с души тайны. О чем бы ни подумал – оно тут же зажигалось сказочным сиянием, подпаленное раскаленным зноем вдохновения обжигающего мозг. Все звуки ласкающие слух, слетали с ее уст – и хоть бы даже все это было не для него предназначено. Сердце ведь не умеет молчать, даже если ему никто не отвечает. И оно никогда не бывает пустым – пусть же оно тешит себя этой блаженной иллюзией. Да и копить сердце тоже не умеет – пусть же оно транжирит свои чувства. Богаты те, кто умеет тратить без сожаления. А он умеет отдавать - и совсем не важно, если кто-то отдергивает  руку.
Спустя немного времени, заправив полный бак и сытно пообедав, они вместе с Цыганом бродили по птичьему рынку, восторгаясь пернатыми творениями тропической флоры, многих из которых Емельян видел впервые. Почему же он никогда не бывал здесь раньше? Ведь он, оказывается, всегда любил этих крылатых небожителей! И у него непременно жила бы какая-нибудь экзотическая певунья или говорун с радужным оперением.
Выбор был огромен, мешающий Емельяну остановиться на чем-то одном. А между тем, время шло, тогда как ему ни за что нельзя было прозевать Анжелику, когда она будет возвращаться с работы.
Наконец, после недолгих сомнений, он выбрал двух Австралийских попугайчиков с забавными именами «Тошка» и «Ласка», за которых ему пришлось заплатить приличную сумму, вместе со стоимостью клетки. Получив подробный инструктаж о том, чем и как их нужно кормить, что можно делать и чего нельзя, Емельян, полный неизгладимых впечатлений от увиденного и с клеткой в руках, покинул, наконец, эту голосистую птичью обитель, нисколько не жалея о том, что побывал там.
Погода стояла чудесная. Оно и понятно – через две недели наступит уже лето!
 Поставив клетку на заднее сиденье, Емельян снял плащ и положил его туда же. Цыган тем временем уже заскочил в машину и вальяжно развалился на своем месте, не дожидаясь приглашения.
- Быстро осваиваешься, - похвалил Емельян, потрепав его за ухо. Усевшись за руль, он надел солнцезащитные очки, надвинул на глаза сомбреро и снова включив магнитолу на полную мощность, поехал искать турфирму, где бы можно было купить путевку в Египет. Будет даже не лишним, если он купит ее на двоих – пусть возьмет с собой подружку. По крайней мере, это сгладит всякие подозрения с ее стороны, - размышлял Емельян.
Подходящую фирму он нашел быстро, где он без всяких трудностей и волокиты купил путевку на двоих, как и планировал. И скоро он, на крыльях своего воодушевления опережая скорость джипа, уже мчался на окраину города в этот маленький, не тронутый цивилизацией заповедник, где расцветают никому неведомые цветы живописи. И одного только этого мгновения несказанной радости, ему хватило бы вперед на целую жизнь!!! Он ведь поэт, зачем ему больше?
Остановившись невдалеке от автобусной остановки возле одного из частных домиков, утопающего в белоснежных кустах цветущей черемухи, Емельян вылез из машины, закурил сигарету и немного подумав, подошел к воротам, нажав на кнопку звонка. Спустя минуту, он, наконец, услышал чьи-то шаркающие шаги, лязгнул засов   и тяжелая досчатая дверь слегка приоткрылась, из-за которой показалось милое старушечье лицо с глубокими морщинами, которое показалось Емельяну добрым и располагающим к доверию.
-  А Ленушки нет. Она еще не вернулась, - ласково произнесла она, с оценивающим любопытством оглядывая Емельяна.
- Здравствуйте! Я по другому поводу,  - приветливо улыбаясь, ответил Емельян, сдвинув сомбреро на затылок.
- А-а-а! – протянула старушка, -  То-то я уж гляжу вы взрослый вон какой. А внученьке то всего семнадцать лет. За ней постоянно тут захаживают какие-то… то в кино, то на дискотеку. Вот я первоначально то и подумала… Ну проходите. Я и чайник поставила, будто знала, что гости будут…
- Нет, нет, - запротестовал Емельян, - Я бы с удовольствием, но… Я хотел попросить Вас об одной услуге.
- Услуге? Ну…, если это в моих силах…
- О, в этом нет ничего сложного, - заверил ее Емельян, - Все, что от Вас потребуется - это немного актерского искусства и чуточку житейского юмора, без которого не может обойтись ни одно серьезное дело в нашей жизни.  А суть такова; в моей машине стоит клетка с попугайчиками, которые долгое время являлись предметом страстных мечтаний одной прекрасной дамы, к которой сам я, увы, подойти не могу. Поэтому я и обращаюсь к Вам с этим предложением стать соучастницей великого акта воплощения заветных желаний. Вам надо будет только подойти к ней и со скорбным выражением лица, словно бы вы и в самом деле расставались с чем-то для  себя близким и дорогим, предложить ей взять их, так как, скажем, вы больше не можете держать этих божьих тварей у себя, что вам, например, запрещает муж, угрожая скормить их кошкам…
- Поняла, поняла, - жестом остановила его старушка, добродушно улыбаясь, - Это ваша девушка, которой вы хотите преподнести сюрприз? – полюбопытствовала она.
- Нет, - грустно вздохнул Емельян,  - Моя только несбыточная мечта, что эта девушка когда-нибудь станет моей. А вообще, у нее просто осталось мое обещание, что все желания в нашей жизни сбываются. Неужели я обману все, ради чего жил все эти годы? Ведь сбываются желания! Разве нет?
- Да. Сбываются. Улыбающимся улыбки, скорбящим слезы.
- Именно! – воскликнул Емельян, не ожидавший встретить такое единодушие у этой старой женщины, - Вижу, я постучался туда, куда надо, - довольно добавил он.
- Что ж, я сделаю, как ты просишь. А сказать что я найду, чай из ума еще не выжила. Только, вот что мне нужно знать, любишь ее?
- Вы заставляете меня краснеть.
- Любишь? – настаивала старушка.
- Люблю! – засмущавшись, признался Емельян.
- Тогда будь уверен, она тебя тоже любит, -  с уверенностью заявила она, - Помяни мое слово. Я ведь женщина и тоже была молода и красива.
- Не сомневаюсь. Красота ведь не увядает, увядает тело.
Женщина ностальгически вздохнула.
- А вот у меня Андрюшенька, царство ему небесное, тоже горазд был на сюрпризы разные… Помню он мне предложение делал… Ох, и сейчас еще сердце замирает как вспомню об этом. Летом было дело. Погода неделями стояла чудесная! Солнце так и припекало. И вот просыпаюсь я как-то утром, вышла из избы то, и… так и обмерла! Гляжу, весь двор цветами усыпан! А на заборе вот к каждой-то реечке воздушный шарик привязан, а на них по буквам написано: «Анастасия! Выходи за меня замуж!» И вот стою я и думаю, неужели сплю? А слезы так и текут от счастья! Работала я тогда в сельсовете. Собралась, иду на работу и вижу, прямо поперек улицы огромное такое тряпичное полотно от дерева к дереву привязано, а уже люди стоят, смотрят и тоже удивляются да на меня поглядывают. А там огромными такими буквами розовой краской написано: «Анастасия! Я люблю тебя!»
Не помню я как на работу пришла. Сердце так и рвалось из груди. Ноги подгибаются. Зашла я к себе в кабинет, закрылась и давай плакать. А потом смотрю на столе конверт. Распечатываю, а там снова: «Анастасьюшка! Будь моей женой!» - он так и выпал у меня из рук. Ни о какой работе и речи уже быть не могло. Проплакала я. А подруги утешают и так загадочно посмеиваются. Аркадий, начальник мой, зашел и говорит: «Ты ступай, Настасья домой, работы сегодня все равно мало, справимся». И тихо так. Никого нет. Выхожу я из сельсовета и вдруг, как грохнет музыка и стоит тут народа куча, едва ли не весь поселок собрался на торжество какое-то и все хлопают в ладоши и смеются, а передо мной Андрюшка с большим букетом георгин! Стоит и смотрит  на меня и улыбается. И чувствую я, как в глазах у меня помутнело. И земля как будто закачалась под моими ногами. Оперлась я о дверь, думала упаду…, а он подбежал и подхватил меня на руки. А когда я пришла в себя, он мне и говорит: «Анастасия, будь моей женой!», и протягивает мне в бархатной такой коробочке золотое обручальное колечко. И все затихли и ждут, что я отвечу… - старушка вдруг не выдержала и заплакала, закрыв лицо ладонями, - Ох, извини. Навеяло опять. А ну подожди-ка, - развернувшись, она быстрыми шагами вернулась в дом и скоро вернулась с трехлитровой банкой и стаканом в руках.
- Давай-ка милок, выпей.
- Это что брага?
- Брага, брага, пей. Весел станешь. А то вон какой нахмуренный. Ну?
Емельян усмехнулся, набрал полную грудь воздуха и, резко выдохнув, залпом осушил поданный бабулькой стакан.
- А теперь рассказывай, где твоя красавица, - налив еще один стакан, она выпила сама, - Ну вот, я слушаю.
- Она должна подойти на автобусную остановку, когда будет возвращаться домой с работы, - объяснил Емельян, -  Я покажу Вам ее.
- Ну,  тогда ладно. Пойду что-нибудь накину на себя.
- А я пока прогуляюсь. Как увижу ее, я дам Вам знать.
- Ладно, сынок. Ладно. Я выйду, на скамеечке сяду.
Она ушла в дом. А Емельян, достав из кармана две сотенные долларовые купюры, сунул их в почтовый ящик, уверенный, что иначе бы она отказалась. После чего, достал из машины свой плащ, надел его на себя, взял клетку с попугайчиками и поставил ее возле ворот дома на скамейку. Позвал Цыгана и вместе с ним отправился к заветному дому, где работала Анжелика, неспешно шагая по тихим улочкам, гордым своей природной свежестью и ветхой красотой, молодящейся цветущими деревьями яблонь, сирени, черемухи… И благоухал воздух! Светило солнце, рисуя улыбки на лицах! Забавлялся ветвями ветерок, умиротворяя слух идиллическими мелодиями! И какие-то не ясные ощущения томили грудь Емельяна, разбуженные этим весенним иллюзионом живых красок. Какие-то неописуемые чувства светопламенными квантами наполняли его сердце, предчувствуя близость недоступной его желаниям Анжелики. Что-то она сейчас делает? О чем-то думает? Что-то поверяет холстам своим? Мечты ли? Грезы тайные? Грусть ли неведомую? Или сердца радость? – Как выглядит ее любовь, одушевленная кистью? О чем говорит ее сердце акварельными мазками? Какие чувства рисует ее воображение? Наверное, он никогда не сможет узнать  об этом. Хотя возможно ее живопись – это весна! Это солнце, которое бьется в груди ее! Это цветы сказочных долин, срывая которые -обретаешь счастье вечное! Это жизнь с тайнами душ человеческих! Это отраженные во взглядах  улыбки! Это… это мир звездного пространства, в котором ему не суждено было родиться.
Но вот уже и дом, ставший всего лишь достоянием его памяти. Хотя вряд ли помнят о нем те, кто в нем. Ведь все что он оставил по себе, уходя – так это разбитые глупостью тарелки, да уже увядшие цветы, не встретившие любви и понимания.
- Вот здесь мы с тобой и познакомились. Помнишь? – обратился Емельян к Цыгану, -  Теряя одно, мы всегда приобретаем что-то новое.
Вздохнув, Емельян достал сигареты, прикурил и присел на корточки, неотрывно глядя на бездвижную дверь дома, уныло взирающего мертвыми провалами окон. Подходить ближе он не решился, осторожничая быть замеченным. Но когда же появится Анжелика?
Подняв руку, он взглянул на часы; была половина четвертого, должны уже собираться домой, - прикинул Емельян. Странно только что жигуленка Аркадия здесь не было. Ведь ему нужно обсудить с ним вторую часть своего плана – вручение путевки Анжелике. Хотя это его мало сейчас волновало.  Ведь у него есть его визитка. А может и не работают они сегодня вовсе? – мелькнула у него не веселая мысль.
Беспокойно поднявшись, Емельян стал нервно ходить взад и вперед, то и дело оборачиваясь на безмолвствующие двери, из-за которых, вот вот должна была появиться Анжелика.
Время шло. И вот, в какой-то момент ему показалось, что он услышал женские голоса, доносящиеся со стороны дома. Да больше было и не откуда. Емельян оживился и отошел дальше за поворот, так чтобы его совсем не было видно. И спустя секунду дверь распахнулась, выпуская из темного подъезда на свет трех девушек, каждую из которых Емельян до сих пор помнил по имени: Оля, Нина и… Анжелика.
Да! Несомненно! Это была она! Емельян почувствовал, как у него бешено заколотилось сердце. Выбросив сигарету, он прытью пустился к дому ожидающей его старушки, которая, как и обещала, сидела на скамейке и с интересом разглядывала заморских красавцев. Емельян как мог лаконично и внятно, сдерживая волнение, объяснил ей, как выглядит Анжелика, а так же как зовут попугаев, как с ними нужно обращаться, чем кормить и все то немногое, что знал сам со слов бывших хозяев.
- Не переживай, сынок. Все сделаю как надо, - заверила его баба Настя и решительно направилась к остановке. Емельян же уселся на лавочку и с нетерпением стал дожидаться ее возвращения, нервно выкуривая сигареты одна за одной, сожалея, что сам он не может видеть всего происходящего из-за металлических стен остановки.
Закрыв глаза, он попытался успокоиться, но чувства тем сильнее стали подхлестывать его сознание, рисуя какие-то несусветные картины. Весь мир был историей ее рождения! Вся вселенная тайна ее жизни! И как же он мог не думать о ней, когда сейчас она находилась так рядом от него! На расстоянии взгляда! На расстоянии вздоха! В шаге от сердца и намного ближе, чем мысль! Она была здесь – и эти удары в груди были ее поступью! Он чувствовал ее – и  не ее ли это дыхание овевает его лицо сладостным ароматом весенних цветов?
Быть может это единственное, что он не смог бы оставить без сожаления; единственное, на что у него не поднимется рука, чтобы выбросить; единственное, что могло бы удержать его здесь. О, вдвоем они сумели бы переписать жизнь заново и назвали бы ее сказкой. Они сумели бы раскрасить небо новыми созвездиями… Разве он любил так же Ринату?
Но он преувеличивает. Конечно, преувеличивает. Анжелика нужна ему, чтобы просто любить. Любить в одиночестве – это ведь намного больше, чем любить вдвоем! И если бы тогда в баре все получилось иначе, то он все равно не изменил бы своему решению. Любовь – известна. А ему нужны тайны. Ему нужны глубины. Ему нужно все, что не измеряется человеческим восприятием. Ему именно, нужна сама неизвестность – пусть даже и болезненная. А Анжелика – просто поэзия, которую он никогда не устанет читать; просто мысль в утешение от тоскливой горечи; просто одинокое счастье, которого никогда не понять тем, кто всегда смотрит только перед собой, но не в себя. Хотя на самом деле, он вовсе не будет одиноким. У него будут его мысли, будут ночные звезды и сны, неумолчные истории дорог и небылицы неизвестности. О, ему всегда будет, кому исповедаться и рассказать о своих фантазиях, будет с кем поделиться своей грустью и радостью свободы!..
Но что-то все-таки  в нем не желало соглашаться с этой неприкасаемостью к своим жаждущим воплощения желаниям; с непринадлежностью к этому миру; с оторванностью рвущихся в жизнь страстей; с одиночеством, хоронящим любовь и счастье женской взаимности!!.. Но молчи сердце! Молчите мысли! Ведь он уже сделал свой выбор. К тому же уходя - он не оставил себе даже места, чтобы вернуться. Ведь только так и уходят.
Увидев возвращающуюся бабу Настю, которой судя по ее пустым рукам и улыбающемуся лицу, все удалось благополучно, Емельян поднялся, толкнув ногой задремавшего Цыгана.
- Хватит спать. Нам пора, - скомандовал он.
Подождав, когда баба Настя отдышится, Емельян, горя нетерпением с жадным любопытством стал выспрашивать у нее подробности о том, как все происходило, скрупулезно стараясь не пропустить ни одной мелочи. Старушка же, понимающе улыбаясь, как могла, отвечала на его вопросы, гладя рукой жмущегося к ее ногам пса. Что поделаешь, любовь дотошна и вся она в мелочах, так похожих на буковки недосказанных слов из которых, бывает, вырастают целые истории.
Но он только хотел знать, как выглядит счастливое лицо Анжелики. Хотел знать, что чувствует человек, когда воплощается его мечта. Разве это только восторженная улыбка и отражающий солнце взгляд? Разве это только растерянность, не находящая  слов для неведомых ощущений?
В самом деле, как можно описать неведомое? Как выразить его? Как рассказать? Молчанием? Слезами? Нелепыми выражениями? Недоуменными взглядами, не верящими происходящему? Ликованием? Безудержным смехом?
Быть может Емельян сейчас, был столь же счастлив, как и Анжелика. Счастлив за ее счастье! И пусть это несказанное – было совсем не про него. Пусть эта скандирующая весенней листвой радость, предназначалась не его тоскующему сердцу. Но разве это могло помрачить его благосветные ощущения, из которых ему рисовался прекрасный образ Анжелики?
- Эта девушка стоит того, что бы ее любили, -  вымолвила старушка, после недолгого молчания, словно продолжая мысли задумавшегося Емельяна, - Только не стоит тебе отчаиваться. Ведь она то, что ты сам придумал, иначе бы она никогда не появилась в твоей жизни.
- Все верно, баб Настя, - кивнул Емельян, соглашаясь, - Случайностей не бывает. Странно только, что я притягиваю к себе совсем не то, чем я мог бы обладать.
Старушка вздохнула и положила руку на плечо.
- Ты уже ей обладаешь, - безапелляционно заверила она, - Разделенной любви не бывает, поверь старухе.
Емельян улыбнулся и поднялся.
- Что ж, спасибо Вам баб Настя! Огромное спасибо! Вы необычайный человек! Честное слово!
- Да ладно перестань, - отмахнулась она, - Ты что же, уже уходить собрался? Давай-ка лучше еще по стаканчику.
Емельян на секунду задумался, почесал затылок и тоже махнул рукой.
- А! Давайте! В этом напитке что-то есть, - с воодушевлением заметил он, - По крайней мере, оптимизма в нем точно предостаточно.
- И не только! Айда в дом, -  пригласила баба Настя, поднялась и пошла вперед. Емельян последовал за ней, переполненный радужных дум и неизъяснимых впечатлений, навеянных сегодняшним событием.
Спустя два с лишним часа, проведенных за разговорами с этой удивительной женщиной, изрядно захмелевший Емельян покинул, наконец, столь тихое и уютное местечко, намереваясь еще во чтобы то ни стало побывать и у Аркадия, чтобы вписать в свою начатую оду сегодняшнего дня недостающие строки. Разве он не художник тающих сердец? Разве не он поэт счастливых улыбок?