Без кулис глава 18

                ГЛАВА 18


16 ноября
 Грустное индиго вечереющего неба, королевской мантией легло на белоснежную пустынь за моим окном, всклокоченную реденькими кустиками тальника и вереска. Минорная экспозиция с призадумавшейся по углам комнаты тишиной, солирующей на луну свои метафизические куплеты. И скрипичные октавы мыслей как смычком по скрипке, зазвучали грубым гонором по тонким струнам моего рассудка. И огрызнуться бы на этот раздражающий мое спокойствие вокал! На эту арию тоски, глумящуюся бритвенным молчанием! Но только слезы наворачиваются на глаза, рукою инквизиторских реалий выжатых из сердца. И вот уж ночь, тенями наследившая по коммунальным метрам моего захолустного одиночества: по периметрам моего глухого затворничества от всех и от всего, спаивая меня экстрактом из глупых рифм, неоновых  соцветий и небесной бездны, сублимированной в мои гранулированные мысли.
Эх, грусть посеянная слезами да взошедшая кустом терновым. Не мое ли чело украсят колючки твои?


18 ноября
Запутался я в жизни… или жизнь во мне? – иначе бы я уже давно не сожалел о том, что родился. Но я родился, и я живу, а сказать о жизни -  нечего. То ли слова мешают, то ли вдохновение не может обойтись без красок… то ли чья-то строчная мудрость до сих пор рябит в глазах искажая восприятие. Или, быть может, промотанные на суету мирскую улыбки  и  страсти мешают? А может и сказал я уже все - да  не захотел услышать и поверить?

Да, как мало прошел я, меряя пустыни страниц своими словами, собранных по капле утренней росы с небесных оазисов и по обрывкам тьмы, опадающих зловещими тенями из ночи. Как мало сделал я, чтобы расставаться с тоской своей – о, как она любит заглядывать мне в глаза тусклыми зрачками далеких звезд и выскабливать со стенок сердца остатки солнечных лучей.
Но я уже опередил давно сегодняшний день – ужели я вернусь в него с пустыми руками и без улыбок? Вот только вернусь ли? Ведь млечные магистрали неба, так далеки от  поселений человеческих. Ах, если б только мне светили с земли маяки сияющих любовью сердец, то пустился бы я в странствие по сферам небесным, не боясь заблудиться в чьих-то снах и фантазиях.

19 ноября
Ничего не писал. Ночь за просто так, словно сор выметенный временем в прошлое. Уже светает. На окнах снежные гротески сверкающие холодным серебром – чей-то застывший сон? Или чья-то одинокая любовь, не нашедшая теплого приюта?
Хочется что-то сказать в след уходящей ночи, быть может: «Прощай, я устал от твоего молчания?» Или что: «Мне мало твоих звезд и мне нужно солнце?» Какая смешная глупость. Но я не хочу больше темноты – сколько  того, что могло бы быть, осталось не увиденным; сколько всего, мимо чего я прошел мимо из-за твоей подземельной тьмы, внушающей эффект таинственности. А ведь я даже не знаю имен тех загадочных теней, которых ты усаживала напротив моей грусти. И у них еще были лица, которые я так боялся увидеть однажды в зеркале…
Но уже утро. Последние звезды скрылись где-то в небесной глубине, унеся с собой на другой конец земли людские сны и грезы. И кому-то теперь приснится то, что должен был увидеть я этой ночью.

21 ноября
Вот и настало время моих зароков! Ведь что-то уже происходит… и прямо на моих глазах, которые не видели ничего кроме грязи под ногами. И куда-то меня вынесет эта разогнавшаяся стремнина… Водопадом в пропасть? В тихий ли омут или же бушующий циклонами океан, потопляющий неосторожные суда?
Все меняется и настоящее и будущее; меняюсь я, меняется окружение, меняются убеждения и взгляды… На счастье ли несказанное? На благополучие ли неведанное? На мечты ли тайные? Или же тоску ночную да одинокую печаль, написанную слезами по сердцу? Куда ведут эти поступенчатые мысли? В дали ли небесные, али в сумерки лесов дремучих? Но что-то происходит. Какая-то неизбежность, в которой я узнаю себя… не страхи – но желания.

23 ноября
Лишайный быт с вьючными кочующими фигуралами, имеющих регенерирущие лица и гудроновую совесть… А впрочем, мне совсем не до окрестностей этого деменционного эона. Не до улыбок, понасованных в карманы как карамельки к чаю. И не до пресловутых схоластических бесед после которых, у меня начинается мигрень рассудка. И не до дешевых викторин амбиций с нейлоновыми масками и сверкающими брительками нафуфыренной самозначимости. Мне хочется уединения и тишины с полетом реактивных мыслей! Ведь о стольком нужно подумать! Столько антогонизмов нужно собрать воедино! Столько частей и сторон нужно интегрировать в один всепонятный ответ! Да и очень уж не по душе мне этот бескоординатный остракизм в далекие низовья без причин и объяснений. Да уж! Целый валежник грузных вопросительных знаков! Сыворотка из недоумений и обиды на эти крючкотворные события! Голова раскалывается и спать не спится.


                *** *** ***



Сколько вдохновения было в его сердце, которое ему впервые хотелось тратить на любовь – может придумать новое солнце? Или взяться за краски и подретушировать радостью лица людские? – настолько помараны они страхами и заботами. А может сочинить для них новых богов? – о, тогда они навсегда забыли бы о своих печалях и горестях. Ведь самый милостивый к нам бог – это мы сами!
Но куда же было девать эти снопы лучащихся чувств, беспорядочно роящихся в его груди? Слишком много их для него одного!
 Куда было девать эту буйствующую восторгом радость, переполняющую мыслями его сознание? – разве в этом мире еще есть чья-то грусть?
Что-то такое необычайное, поселилось в нем после разговора с этой странной бабулькой, которая совсем не была похожа на случайность. Скорее она походила на его судьбу, обретшую плоть и кровь, чтобы рассказать ему о тайнах мгновения. Ведь только сейчас, он ясно осознал, что мгновение – это целая вечность! Это весь мир в одном взгляде! Знание, которое выше слов! Любовь, которой слишком тесно в одном только сердце! Жизнь, где даже слезы отражают улыбки! Мгновение – это страна воплощенных снов и желаний! Зачем же он гнался все это время?
- Ты знаешь, дружище, единственное, что у нас всегда должно быть при себе – так это мы сами, - сказал Емельян Цыгану, подъезжая к дому Аркадия указанному на визитной карточке, - Так что освобождай свои карманы от вчерашних и завтрашних дней, разве тебя не раздражает эта бренчащая мелочевка?
Остановившись у первого подъезда рядом с компанией молодых людей подросткового возраста, Емельян открыл окошко и спросил:
- Привет, земляне! Не подскажете, квартира 118 находится здесь?
- Нет, в следующем. Шестой этаж, - фрондерским тоном ответила одна из девушек с пирсингом в левой ноздре и нижней губе.
Емельян весело улыбнулся.
- Спасибо, милая!  Классно выглядишь, - сделал он ей комплимент.
- О тебе того же не скажешь, -  с вызовом бросила она.
Емельян хмыкнул, перегнулся через сиденье и надел на себя сомбреро.
- А так? – игриво подмигнул Емельян.
Девушка растаяла и тоже улыбнулась.
- А вы к кому? – уже по-дружески поинтересовалась она.
- К Зевсу на огонек, - пошутил он, - Удачного вам дня, ребята! – Емельян махнул им рукой и отъехал ко второму подъезду. Наказав Цыгану оставаться в машине, он отправился к Аркадию, решив, что надолго задерживаться у него не станет. После чего сразу же поедет к Веденякиным и, возможно, проведет там ночь, а завтра…
- А завтра будет завтра, - вслух произнес он, раскуривая сигарету. Поднявшись на лифте на указанный девушкой этаж, Емельян нашел нужную квартиру и позвонил, пьяно оперевшись рукой о стену, чувствуя непреодолимую слабость в ногах. Хотя внешне он выглядел вполне трезвым.
Дверь открылась практически сразу же, словно бы его уже здесь ждали.
- Здравствуйте, Аркадий! – бодро поздоровался Емельян, снимая очки, - А ты сильно изменился, причем в лучшую сторону. Быть может это потому, что я увидел твое лицо в неглиже, без парадных и выходных масок?
-Я не Аркадий. Я Силантий. А Вы кто?
- Супруг Мнемосины, - недоуменно ухмыльнулся Емельян, собираясь уйти, решив, что он ошибся квартирой, -  Странно только, что ты не Аркадий, - насмешливо добавил он.
- А у супруга есть имя? – шутя, спросил Силантий, одетый в строгие брюки и темно-серый джемпер.
- Есть. Торквемада, - ответил Емельян.
- А причем тут инквизиция? – выразил удивление Силантий, - Не вижу ни какой взаимосвязи между палачом и матерью муз.
- Страх живописует такие картины, которые не осилить простому вдохновению. А вообще они сродни друг другу, ведь и то и другое рисует вымысел.
Силантий засмеялся.
- Тонкий юмор. Необычный. Так Вы войдете? Или Вы хотите поговорить с Аркадием здесь? Я позову.
В это время Аркадий сам появился в дверях и, завидев Емельяна, радостно воскликнул.
- Боже мой! Кого я вижу! Вот не думал, что ты заглянешь ко мне. Ну, проходи же! Силантий, дай войти человеку.
- А вы и в самом деле похожи, - улыбаясь, заметил Емельян, поочередно глядя то на Аркадия, то на Силантия, -  Особенно очками.
- А! очкарики все на одно лицо, - засмеялся Аркадий, тоже взглянув на Силантия, -  Ну, проходи. Ты как раз вовремя.
- Нет Аркадий, я только на минуту. По делу.
- Вот и поговорим о делах. Заходи, - настаивал Аркадий, возбужденно сверкая глазами. Или это свет лампочки отражался на линзах его очков? Неуверенно потоптавшись, Емельян сдался и нехотя шагнул в квартиру, едва не споткнувшись о чьи-то разбросанные в прихожей ботинки. Аркадий тут же нагнулся и убрал их в сторону.
- Не обращай внимания на этот беспорядок, - извиняющимся тоном предупредил он, - У меня в гостях творческие люди.
- Это те, которые вечно что-то выдумывают? Лучше бы они научились думать, - сыронизировал Емельян, вешая свой плащ на вешалку. Сняв туфли, он аккуратно поставил их  к стенке, выпрямился, поправив упавшие на лоб волосы и добавил: - Творят, Аркадий не те, кто смотрит в небо с земли, а те, кто смотрит на землю с неба. Первые – всегда только мечтают о красоте, тогда как вторые – пользуются и наслаждаются ею.
- Красота, это ведь условность, - возразил Силантий.
- Условность и есть красота, если только в твоей груди бьется настоящее сердце, а не часовой механизм.
Силантий озадаченно уставился на Емельяна, поглаживая свой щетинистый подбородок.
- Ну что? Вот про него то я вам и говорил, - восхищенно сказал Аркадий, сложив руки на своем пухлом животе, -  Это Емельян Трубецкой. Впрочем, вы уже наверное познакомились. Что ж, пройдем в гостиную, я представлю тебя остальным своим гостям, - жестом пригласил Емельяна Аркадий.
- Мда. Впечатляет, - без всякой зависти согласился Силантий, - Насколько я  понимаю, Вы тоже принадлежите к искусству?
- Я тот единственный, который не принадлежит ни к чему – но обладает всем. Так мы идем? А то больно уж не терпится посмотреть на этих потомков Агасфера.
- Замечательная аллегория. Это потому что они вечно блуждают? – не скрывая своего интереса к Емельяну, полюбопытствовал Силантий. 
Емельян улыбнулся и молча прошел в гостиную, утопающую в перламутровом тумане табачного дыма. Бегло оглядев довольно приличный интерьер комнаты, Емельян остановил свой взгляд на безмолвно взирающих на него двоих мужчин и женщину средних лет, восседающих на огромных размеров диване. Рядом с ними стоял низенький чайный столик со стеклянной столешницей на котором, кроме полной окурков пепельницы, стояли недопитые бокалы и две полупустые бутылки дорогого  вина. Вошедший за ним Силантий сразу же прошел к дивану и устроился рядом с остальными, приглашая Емельяна последовать его примеру.
- Спасибо, я постаю, - отказался Емельян, - Так легче говорить неправду. Кстати, потрясающая карикатура на богему, - насмешливо добавил он, кивнув на бутылку «Бардо».
- А между тем, здравствуйте, -  строго поздоровался высокий и худой господин в позолоченных очках.
- Да, не удивляйтесь. Просто у нас такой обычай среди людей - здороваться при встрече, - сострил второй, голова которого очень напоминала помявшуюся маску Ильича, которая осталась в багажнике его джипа.
- Именно так я и собирался поступить, - ответил Емельян, - Просто не сразу распознал в вас своих человеческих собратьев по разуму.
- Наверное, Вы просто забыли, как они выглядят. Так что не оправдывайтесь.
- А Вы осознаете себя как личность? – поддержал своего товарища мужчина в очках.
Не ожидая такого штурма, Емельян напрягся, собираясь ответить им тем же - но в этот момент появился Аркадий, держа в руках еще один бокал и тарелку с фруктами.
- Проходи Емельян не скромничай. Это мои друзья,  - поставив тарелку и бокал на столик, он снял очки и жестом указал на высокого интеллигентной внешности мужчину, - Это Валерий Никитич. Дважды лауреат международной премии «золотое перо», член союза писателей. Автор знаменитой повести « В закутках времени». Наверняка Вы ее читали, -  притворно улыбнувшись, мужчина склонил голову,  - Это Дудич Вениамин, - указал он на второго мужчину – историк и философ. Он специализируется на прозе.
- И еще меня очень интересуют повадки ископаемых, - добавил Вениамин, высокомерно посмотрев на Емельяна ожидая его реакции. Но тот промолчал, безучастно блуждая взглядом по стенам комнаты, на которых были развешаны художественные полотна, обрамленные деревянными рамками с резным орнаментом.
Аркадий продолжил, не подозревая о возникшем инциденте.
- А это…, это наша прекрасная Элеонора де Старк. Замечательная поэтесса и художница, и неотразимая покорительница мужских сердец, - с особенным воодушевлением представил он привлекательную брюнетку с огромными золотыми кольцами в ушах, одетую в голубое декольтированное платье и с женским любопытством оглядывающей Емельяна.  Улыбнувшись, она произнесла:
- А Вы, правда скупили все цветы в городе для своей девушки?
- Не все ли равно где им увядать, в магазине или в чьем-нибудь сердце? – безразлично ответил Емельян, пожав плечами.
- Ну ладно, - по-хозяйски потирая руки, промолвил Аркадий, - Силантия ты уже знаешь. Он известный в литературном мире критик. Причем критикует он не только литературу. Ты садись Емельян, садись, чувствуй себя свободно. Выпьем. Поболтаем… - взяв бутылку, он наполнил бокал Емельяна и вопросительно посмотрел на него.
- Что-то не так? – обеспокоенно спросил Аркадий, глядя на неподвижного Емельяна.
- Аркадий Сергеевич. Если это тот самый человек, чье остроумие вы превозносили до небес, то я глубоко разочарован, - вальяжно развалившись на диване, произнес двойник Ильича, раскуривая сигарету.
- Вениамин! – осуждающе взглянув на своего товарища, вымолвил Аркадий.
- Да уж. Он точно не философ. И совсем не острослов, - подтвердил его слова Валерий, пристально разглядывая непринужденную позу Емельяна с застывшей на лице снисходительной улыбкой.
- Мальчики, может, хватит? – вмешалась расстроившаяся за Емельяна Элеонора, гневно сверкнув на них своими хризолитовыми глазами.
- Не обращай на них внимание. Они шутят. Просто мы немного подвыпили и…
- Все в порядке, Аркадий. Мне здесь нравится, - невозмутимо улыбаясь, успокоил его Емельян, подходя к столу, -  Просто, там, где люди не знают, что ответить - я знаю как промолчать. А вообще-то они правы, я вовсе не острослов. Острословие – это холодное оружие для тех, кто не уверен в собственных силах; а единственное в чем неуверен я – так это в собственной слабости, что и толкает меня на преступление против человеческого самодовольства и тщеславия, цель которого – самоутвердиться в том, что я такой же идиот, как и другие. А еще острословы это те, кто вечно ходит в порезах, -  Емельян насмешливо кивнул на перебинтованный палец Валерия,  - И знаешь почему? Потому что они не умеют обращаться с острыми предметами, - взяв бокал, Емельян поднял его, - Ну так что ж, выпьем за наше знакомство? Надеюсь оно не оставит по себе подобных же порезов и на ваших амбициях, и – упаси боже! – не обеспокоит душ ваших! – сделав глоток, Емельян опустил бокал и уселся в кресло, прямо напротив восхищенной его ответом Элеоноры, не сводящей с него глаз.
- Знаете Трубецкой, - деловито промолвил Вениамин, стряхивая пепел, -  Если бы я не чувствовал себя униженным вашим присутствием…
- Ты чувствуешь себя униженным? – бесцеремонно перебил его Емельян.
- Да.
- Тогда ты должен быть благодарен мне, ты только что узнал о себе правду.
- То, что является моей правдой – для тебя недосягаемая вершина! – язвительно ответил Вениамин, заметно преобразившись в лице.
- Наверное, это самое приемлемое объяснение того, почему ты представляешься мне таким маленьким и незначительным. А между тем, я уважаю мир пернатых существ и никогда не опускался до того, чтобы разорять их гнезда.
- Если это твоя серьезность – то ты смешон; если же это твой юмор – то, боюсь, ничего кроме снисхождения он не заслуживает.
- Обожаю эти интеллектуальные метастазы, -  довольно воскликнул Емельян, отпивая из бокала, - Но если это все, что есть в твоей голове  , то тебе ничего другого не остается как только вернуться к себе на вершину и продолжать высиживать свои яйца, воняя на все небо словесным пометом.
Раздался дружный хохот Аркадия и Силантия, перемешанный со звонким смехом развеселившейся Элеоноры.
Вениамин побледнел.
- Вы ведете себя как…, как плебей! Мне стыдно, что я сижу с вами за одним столом! Вы грубый и неотесанный мужлан, - тоном оскорбленного достоинства воскликнул он.
- Послушайте, Емельян, вступился Валерий, - Не стоит переступать моральные рамки. Всему есть предел.
- Никогда не чувствовал себя нарисованным чьей-то рукой персонажем, которого можно было бы – как и эти  картины на стене – заключить в рамку. А предел действительно есть, только я подхожу к нему с другой стороны ваших запертых клеток.
- Что вы себе позволяете! Как вы смеете!  - гневно вспылил Валерий.
- Знаете, мой дорогой друг, - спокойно отозвался Емельян, - Вы были правы, я совершенно забыл, как выглядят недоумки подобные вам. Но именно благодаря этому -  у меня всегда было хорошее настроение и любовь к жизни, которые Вы неосмотрительно хотели анатомировать своими острыми языками. Кстати, заметьте, я никогда не нападаю первым. И может быть, я даже с удовольствием уступил бы вашему великоумному гению при условии, если бы Вы позволили мне молчать и не пытались поставить мне ногу на грудь – ведь я даже не к вам пришел! Но, как всегда, когда ум начинает рядиться, неприятные вещи начинают твориться. Кстати, замечательное вино. Хотя, как мне кажется, ему не хватает выдержки, даже для таких дилетантов как я! – протянув руку, Емельян взял бутылку и галантным жестом наполнил бокалы всех присутствующих лицам которых, трудно было подобрать соответствующую рифму.
Взяв свой бокал, Емельян весело оглядел всех, удивляясь воцарившемуся за столом безмолвию.
- Лучше бы вы говорили, господа. Честное слово, ничто так не выдает человека как его молчание. А я, поверьте, именно тот, кто умеет слушать, даже если вы ничего не говорите. А между тем, если б вы только знали, как мне надоело читать ваши тайны.
- Я никогда не трачу слов там, где вижу нечто ниже себя, - это значило бы уравнять себя с ним. А пить за одним столом с таким человеком как ты – значит травить себя, даже если это такое прекрасное вино как «Бардо».
Емельян рассмеялся.
- Что ж, примите мои соболезнования. Только чем же не угодил вам этот мир? Моим в нем присутствием? Или тем, что так больно падать? Тогда зачем было так высоко взбираться, если у вас нет крыльев? Поэзия ведь не где-то наверху, она всегда здесь, рядом с нами, там где любовь. К тому же ведь звезды не греют рук так, как костерок в сердце. А близость солнца ослепляет - и не потому ли вы так часто спотыкаетесь, что перестали видеть?
Взглянув на Элеонору, Емельян поймал ее благосклонную улыбку освещенную вожделенным взглядом. Улыбнувшись  в ответ, он протянул ей бокал.
- Выпьем, о прекрасноуслаждающая Евтерпа! Церера потаенных страстей и  желаний! Выпьем! И пусть они глотают свои ядовитые слюни вместо вина. Вино – это ведь утренняя роса, собранная с распускающихся лепестков сердец человеческих. Это счастливые слезы влюбленных, от которых оживают даже гранитные камни! И разве эти сладостные уста слагающие любовь, способны ответить мне той же ненавистью, которая словно червь, источила сердца этих трухлявых истуканов, подавившихся своим молчанием? Способны ли эти живописующие страсть глаза, померкнуть от презрения и злобы? И разве в этой утонченно изваянной из солнца груди, может скрываться что-либо еще, кроме любви и вдохновения?
Элеонора кокетливо засмеялась, пожирая Емельяна многоречивым взглядом.
- Это слишком красочно, даже для поэта, - смущаясь, ответила она, поднимая бокал. Аркадий и Силантий тоже последовали ее примеру, чокаясь с Емельяном. И только Валерий и Вениамин, стоически сохраняли свои надменные позы, усердно раздувая свою полую гордость.
Сделав несколько глотков, Емельян поставил бокал и закурил.
- Знаешь, Валерий, - обратился он после недолгого молчания к угрюмому мужчине в позолоченных очках, -  Если бы в твоих знаменитых « Закутках времени» нашлось несколько не занятых твоей надменной самовлюбленностью минут - то я бы рассказал тебе, что скрывается за твоими очками и что ты так старательно прячешь за этой позой скрещенных рук и ног. Быть может, я рассказал бы тебе и о том, что заставляет тебя втягивать голову в плечи, сутулиться, грызть свои губы и ногти; и почему у тебя руки такие костлявые и большой растянутый рот…
- Хватит! Замолчите! Я не желаю слушать ваши бредни! Что Вы можете сказать обо мне, если Вы о себе ничего не знаете? А я знаю! Вы никто и звать вас никак! У вас ничего нет - и никогда не будет.
Емельян ухмыльнулся, затушил сигарету и наклонился к Валерию так, что тот испуганно отшатнулся.
- У меня есть твой страх и твоя промотанная на тщеславие душонка, - холодным гипнотизирующим голосом произнес Емельян, - Вся твоя сущность в моих ладонях, захочу, скомкаю и выброшу как обертку от конфетки, которые, кстати, мне так нравиться срывать, -  сев на место, Емельян снова приложился к бокалу, чувствуя себя совершенно пьяным. Но он ведь хотел напиться. Вот только нужно было поговорить еще с Аркадием по поводу Анжелики и эта Элеонора…
Валерий тем временем уже пришел в себя, потрясенный выходкой Емельяна. Нервно прикурив сигарету, он срывающимся в истерику голосом выпалил:
- Ничтожество! Вы – ничтожество! Вы жалок! Посмотрите на себя, Вы же клоун! Бродяга! Проходимец!
- Как ты проницателен, черт возьми, - спокойно отозвался Емельян, глядя на Валерия, как удав на кролика, -  Но ты прав. Как же ты прав. Я действительно клоун! Король улыбок! Властелин маленьких, но очень смешных и порою болезненных истин. Но смешу я только тех, кто умеет смеяться; тех же, кто тычет в меня своей зачерствелой серьезностью -  я делаю посмешищем. Ничтожество? – вздохнул Емельян, - И это правда. Ведь мне так нравиться придумывать людям величие и петь им серенады. Но каждый, даже самый прекрасный цветок знает, кому он обязан своей красотой и где берут начало его корни. Каждый новый день знает, кому он обязан этим взошедшим солнцем! И каждый праведник знает, кто открывает им двери в рай!
Бродяга? -  Да, это я.  Проходимец? – Ну, конечно же, я! И нет на этой земле тех цепей, которые смогли бы удержать меня от млечного похода в неизвестность! Нет на этой планете такого места, где я задержался бы дольше одного взгляда! Нет в этом мире ни одного человека, на которого я смог бы без сожаления потратить хотя бы чуточку больше своего терпения и чуточку больше слов, чем их необходимо для того, чтобы воздать каждому по заслугам. И никто в этой вселенной не в силах остановить меня, даже если вдруг окажется, что бесконечность – конечна, а «великая бездна» имеет дно! И я никогда не возвращаюсь, потому что я всегда там, где я есть, наравне с жизнью и в ногу с сердцем. Мой дом – я сам и весь этот мир, где бы я ни был. И везде я найду воды напиться. Везде мне будет светить солнце, но только не в ваших пещерах и катакомбах, в которых вы блуждаете, бегая от своих теней.
И верно, никто я! И звать меня никак! Ибо я – это некто без имени, но который пришел в этот мир за вашими уцененными именами, которые так похожи на поводки на ваших шеях. Вестник истины я! Громовержец! Истец вашего старого мира и адвокат будущего! Я – это причина вашего умирающего мира и следствие грядущего царства, которое я воздвигну на ваших ржавых ценностях и потускневших реликвиях. Я демиург нового мира, на иконах которого будет изображен не ваш смысл быта - а смысл бытия! Не посторонние «боги» - а ваши сердца!
Да и в самом деле, откуда может быть имя у того, кто властен сам давать имена или отнимать их? Как можно назвать того, кто среди вас оставляет только пустые строки воспоминаний, на которых я симпатическими чернилами клялся в реальности своего существования. И не моя в том вина, что вместо моих улыбок, вы видите только лица своих страхов. А между тем, я всегда оставляю человеку возможность забыть меня и спросить, а был ли я на самом деле или это была просто чья-то безумная выдумка после бессонной ночи? Но я сам вам отвечу; меня и сейчас нет с вами!  С вами только мое имя и  ваши оставшиеся после меня эмоции, которые не желают подчиняться таким умным и сдержанным людям, прячущим свою слабость за угрозами и вызывающей дерзостью. С вами только ваш испуг, обезобразивший в вашем воображении мое лицо, привыкшее к приветливости и дружелюбию. Только ваше воспоминание о своем моральном поражении причиненном мной. Только ваша злоба и ненависть на меня, взметнувшаяся словно пыль, стоило мне только дунуть. О, сколь красочно бывает раненное самолюбие, от него не дождешься справедливости и правды. А между тем взгляните! – я добр и великодушен и уже давно не держу на вас зла! Так отпустите же того, кто просто проходил мимо, и выпейте с тем, кто все еще сидит здесь, с вами. Только умоляю вас, не заставляйте меня извиняться – ведь это грех быть отступником правды! А лгать я ненавижу.
- Балаган какой-то, - нервно хмыкнул Валерий, дернув плечом, -  Лучше бы вы нам что-нибудь сплясали, - пошутил он не смело.
- Вряд ли тебе понравятся мои танцы, - холодно ответил Емельян, - Я танцую только на костях побежденных.
- Господа! Ну, хватит ссориться! Давайте лучше и в самом деле, выпьем, -  предложил Силантий, поднимая бокал. Емельян одобрительно кивнул головой и, подмигнув Элеоноре, последовал его примеру.
- Верно, друзья мои!  - примирительно вымолвил Емельян, - довольно напрасно судить того, кто с детства знал тайну вины и ее меры воплощения. Просто так вышло, что вам почему-то с самого начала хотелось от меня защищаться и поэтому-то вы сразу же набросились на меня, натравленные своими амбициями. Вам хотелось доказать себе и показать другим, что вы лучше того мнения, которое выразил обо мне Аркадий. И вот, я джентельменски протянул вам свою шпагу, давая вам необходимую возможность доказать своему тщеславию, что вы действительно лучше чем я.  Впрочем, не стоит придавать этому значения больше - чем вы его имеете. Давайте-ка лучше выпьем, мои человеческие собратья. Честное слово, лучше пить, чем говорить.
Емельян протянул к ним бокал, предлагая символически чокнуться примирения ради. Но и тот и другой демонстративно отвернулись, выказывая ему свою неприязнь. Емельян огорченно вздохнул и посмотрел на ожидающую его внимания Элеонору, которая тут же состроила очаровательную гримаску, делавшую ее похожей на итальянского мопса. Мысленно усмехнувшись этому сравнению, Емельян вслух произнес:
- Милая, фройляйн! Видимо только у вас я смогу найти поддержку и понимание; только у вас - милосердие и великодушие. Не откажите же мне и в терпении и выпейте со мною еще один бокал, на этот раз наполненный моими не прощеными слезами.
Емельян протянул руку, звонко чокнулся с Элеонорой, Силантием и Аркадием, залпом осушил бокал и тут же блаженно закурил, с наслаждением выпуская тонкие струйки тумана поверх голов присутствующих, который окутывал их седым смогом, скрадывая заостренные черты оскорбленных лиц Валерия и Вениамина. Фривольно откинувшись в кресле и закинув ногу на ногу, он снова заговорил, обращаясь к своим надменно безмолвствующим собеседникам.
- Ваши лицевые мускулы, ребята, просто надрываются от серьезности, -  сочувственно улыбаясь, вымолвил Емельян, - А между тем, если серьезность не оправдывает себя – она становится комичной. Поэтому мой вам совет: почаще одевайте на свои угрюмые лица улыбки. И если не хотите, чтобы над вами смеялись – смейтесь; не хотите быть униженными – смейтесь; боитесь поражения – смейтесь; хотите чувствовать себя в безопасности – всегда смейтесь! Смейтесь над заботами, над суетой, невзгодами… и быть может, однажды вам взгрустнется от того, что уже не осталось ничего, над чем можно было бы пролить свои гремучие слезы. Поверьте мне; серьезность – это проблема; улыбка – разрешение всех проблем.
- Оставьте свои поучения себе подобным циркачам новобранцам, развлекающим публику, - язвительно ответил Валерий, трусливо избегая смотреть в глаза Емельяну, - Да и вообще, не стоит вам перегружать свое слабоумие, потому как интеллектуальные грыжи к несчастью, оперировать еще не научились. Хотя, несомненно, глупость бывает очаровательна,  но только если знать ей меру.
- Однако вам - даже слабость моя не по силам, - вздохнул Емельян, стряхивая пепел, - Что ж, жаль…, а ведь мы могли бы быть друзьями. Быть может, тогда вам не пришлось бы так мучительно раскаиваться в своем безрассудном милитаризме. Вы ведь знаете, воинственные люди зачастую терпят поражение от своего же оружия. Но зато теперь вы знаете, каково острие ваших шпаг. Желание причинить боль другим, ребята, бывает очень болезненно. А агрессия - часто бывает причиной депрессии. Поэтому, нужно быть очень осторожным в своих эмоциях и не вымарывать свое лицо тенями злобы и ненависти. Так что чумазики, смывайте свою боевую раскраску. Толку от нее не более, чем испачканные руки.
- Как же вы утомительны, - недовольно сморщился Вениамин.
Емельян усмехнулся и потянулся за бутылкой, испытывая непонятное, гнетущее чувство, словно бы он только что испачкал свои лучшие ботинки. Но разве дерзость, чем-то лучше надменности? Разве нахальность, чем-то лучше высокомерия? И заносчивость, не сродни ли тщеславию? Все эти качества не более чем фикция, скрывающая естественную величину, которая людям, почему то, всегда кажется недостаточно великой. Но ведь он всего лишь защищал свое достоинство! Он только оборонялся, отстаивая свои моральные права.
Но может быть это ощущение, совсем даже не коррозия совести а просто досада на самого себя за то, что он пренебрег своим молчанием?
Не спеша наполнив свой бокал, он взял его в руки, посмотрел на улыбающуюся Элеонору и грустно ухмыльнувшись, произнес, обращаясь к своим непримиримым недругам.
- Если вы не заметили, то я прилагал немалые усилия, чтобы развеселить вас. Хотя это вполне естественно, что вы заскучали, ведь ваши глаза не увидели желаемого. Ах, где ж мне было взять маски любезности и подобострастия. Ваши уши так и не услышали моей покаянной исповеди усовестивевшегося самолюбия, но ведь я переступил только порог этого дома, а не закон и не Божьи заповеди. А язык ваш, давно уже захлебнулся в собственной ядовитой слюне -  сколько же добрых и приветливых слов вы загубили. Да и как же вам было не заскучать, когда у вас отняли ваши любимые игрушки тщеславия – пафос собственной значимости. И кто же вы теперь? – А никто! Без вашего оперения – вы просто гриль! Дичь, которую и к столу-то подать неприлично!
Емельян отпил из бокала и поставил его на столик, подмигнув Элеоноре.
- А вы забавный, - кокетливо произнесла она.
- Может быть, если под этим подразумевается моя страсть забавляться другими. А вот для других я, вряд ли смогу стать плюшевым медвежонком, - с иронией отозвался Емельян на ее комплемент, чувствуя себя совершенно пьяным. Вспомнив, зачем он пришел сюда, он взглянул на понурого Аркадия, угнетенного неловкостью неудавшегося вечера.
- Аркадий! – позвал он, - Не серчай на меня за это «реалити шоу». Честное слово, я только сыграл навязанную мне роль, автором которой являются эти двое из ларца. Вот только не нужно тебе было травить их амбиции, рассказывая обо мне небылицы. Ведь столько слов понадобилось, чтобы соответствовать этому имиджу. А каждое слово, как ты знаешь ,это маленький и неповторимый кусочек нашей жизни; это стежок, из которых мы вышиваем узоры по канве этого мира!
Впрочем, я не гонюсь за уходящим и очень сожалею, чтоб об ушедшее от меня, приходится спотыкаться другим. Ведь вот, разве глядя на этих паладинов искусства, тебя не удивляет, насколько осязаемы бывают слова? Посмотри, они избиты и изранены морально… чем же? – словом! И тут вдруг открывается великая тайна Бога, давшего святыню человечеству – слово! Вот он нетленный монумент нашего бытия! Ларец человеческих судеб! Словами берем – словами отдаем; скажешь «радость» - и возрадуешься! «Несчастье» - и скорбным слезам твоим не будет конца! «Серьезность» - зубы сточишь, пережевывая этот мир! «Веселье!  -  и никогда не иссякнет бокал твой! Ну, разве это не планета чудес? Разве это не иллюзион удовольствий и наслаждений? И даже работа и труд благодать, если в тебе хватает мудрости не бежать от них.
- Ну…, я бы не сказал, что все в жизни так просто, - задумчиво потирая подбородок, произнес Аркадий, - Не всегда желаемое соответствует действительному.
- Все верно; там, куда люди привыкли забегать – его еще нет; там же, куда они так любят возвращаться – его уже нет; оно в точности там, где они находятся! А ты там находишься? 
Кстати, синоним слову находиться – находить; а ты нашел, что искал? Ведь вот, если ты чего-то очень хочешь и уже давно прожил это в своем уме, как этого достигаешь и уже обладаешь этим – то, конечно же, можешь справедливо с этим распрощаться, ведь ты это уже прожил. Тайна успеха заключается в том, чтобы быть наравне со своими желаниями и давать себе самим проживать то, что вы хотите. Проживая же свое желание в уме – вы не даете ему осуществиться в реальности; ведь оно уже прожито.
Процветание, Аркадий, это естественное состояние этого мира и в не меньшей степени, человека. И только от нас самих зависит, дадим ли мы благодатные условия для взрастания наших судеб, или же будем вытаптывать собственные сады, выжигая их злобой и ненавистью. А ваши сады плодоносят? А вы даете себе процветать?
Посмотри внимательно; в нашей жизни появляется только то, на что нам хватает нашей любви и внимания. Что у нас есть? – только то, с чем мы соглашаемся. Чего у нас нет? – только того, что мы ненавидим за то, что этого у нас нет, но есть у других. А вы любите то, что вы хотели бы, чтобы у вас это было?
Не найдя, что ответить, Аркадий недоуменно пожал плечами. Емельян хмыкнул и посмотрел на заинтересованно слушающего его Силантия.
- Вот ты согласен с тем, что мы строим судьбу свою по слову своему? – обратился он к нему.
Силантий молча кивнул головой.
- Тогда чего мы не говорим такого, чтобы иметь все то, что нам нужно? Или что мы говорим такого, что не позволяет нам иметь все то, что нам нужно?
- Ну… не знаю…, затрудняюсь ответить.
- Ответ не важен, важно понимание, - закончил Емельян, поднимаясь с кресла.
- Знакомство с вами было для меня приятным и полезным! И уж простите меня тунеядца, если я кому-то не смог почистить ботинки, - Честное слово, никогда не кланялся ниже своего достоинства, чем и объясняются ваши утертые носы, господа, -  произнес Емельян, адресуя свое высказывание тужащимся своей гордостью Валерию и Вениамину, которые демонстративно не желали даже смотреть в его сторону.
- Да уж, лучше молчать, чем говорить, когда говорить не чего. А между тем, верно ведь, тратить слова совсем не трудно – труднее экономить. Но только вот за молчание не купить даже улыбки, не то, что счастье и благополучие. Так о чем же вы так настойчиво молчите весь вечер? Не о том ли, что гордость подешевела и что весна вместе с прошлогодним снегом размазала грим ваших масок? Молчат ребята за упокой, а за здравие – радуются. Так кого же хороним? Самолюбие? Душевный покой? Скажите, и может быть и я, поставлю свечку и помяну вашего мертвеца, - он усмехнулся, -  Хотелось бы видеть, как выглядит труп гордости положенной в гроб. Впрочем, ладно, -  Емельян махнул рукой и вышел из-за стола, но тут же вернулся и галантно наклонившись к Элеоноре, поцеловал ей руку.
- Нет такого сердца на земле, которое не воспламенилось бы от вашей знойной красоты мадам! – сделал он ей комплемент, -  И если бы вдруг погасли все светила на небе, то и тогда человечество не осталось бы без света, пока на нашей планете есть такие ослепительно прекрасные создания, - Емельян снова склонил голову, - Искренне надеюсь, что мне еще представится возможность встретить вас, - одарив ее многозначительным взглядом, Емельян позвал Аркадия и вместе с ним вышел в прихожую.
Привалившись к стене, Емельян помолчал, придумывая прелюдию предстоящему разговору с сомнением поглядывая на хмурое лицо Аркадия, который все еще был озабочен произошедшей за столом баталией.
- Жалеешь, что пригласил меня? – ухмыльнулся Емельян.
- Нет, что ты. Это даже хорошо, что ты сумел поставить их на место. Раньше они совсем не такими были. Мы ведь больше десяти лет уже знаем друг друга. Мне просто досадно, что я не смог оказать тебе должного гостеприимства даже у себя дома. Если б я знал, что они себя так поведут…
- Да все в порядке, - успокоил его Емельян, - Наверное, иначе мне самому было бы скучно. Я ведь диссидент – а общество никогда не приветствует тех, кто бросает ему вызов. Поэтому я привычен к тому, что всегда являюсь диссонансом устоявшегося миропорядка, где бы я ни был.
- Кто-то должен стеречь нажитое, а кто-то  приобретать прибавляя к имеющемуся.
- Нет, Аркадий, не стерегу я и не приобретаю - а только бессовестно трачу, потому что я – мот! Ведь если жизни не оставлять пустых кошельков – то мы никогда не узнаем ее щедрость. А полноту, разве наполнишь? Законченное, разве продолжишь? Да и в конце концов, разве не для того мы хотим иметь, чтобы тратить?
- Да уж. Если сэкономить на всем тобою сказанном, то можно было бы не одну книгу написать, - польстил Аркадий, -  Ну…, ты, наверное, хотел поговорить со мною об Анжелике? – предположил он, вопросительно посмотрев на Емельяна.
- Да. Да, Аркадий. Мне очень нужны твои творческие способности, чтобы ты написал правдоподобный сценарий по мотивам сказок Андерсена, что все невероятное рано или поздно становится очевидным.   
- Интересно. И что же мне нужно сделать? Ты и так довел девчонку до слез своим подношением.
- До слез? – воскликнул изумленный Емельян, -  Она плакала?
Аркадий кивнул головой, лукаво взглянув на него исподлобья.
- Ну? Что нужно сделать? Говори, - добавил он, меняя тему.
Немного помолчав, обдумывая услышанное, Емельян достал из кармана путевки и протянул их Аркадию.
- Это билеты в Египет. Она мечтала туда съездить, - как-то рассеянно произнес Емельян. Видно было, что думал он совсем о другом.
- И что? Мне нужно придумать для нее историю их происхождения?
Емельян молча кивнул головой, задумчиво потирая пальцами наморщенный лоб.
- Мда. Надо подумать. Хотя конечно, дело то несложное. Впрочем…, думаю, я справлюсь. А девушка то она - правда, ничего.
- Я знаю. Только к сердцу ее - как до звезды надо тянуться, - невесело вымолвил Емельян.
Аркадий рассмеялся.
- Не нужно унывать. Разве ты сам не говорил, что улыбка открывает все двери? А женщина как весенний снег, тает от тепла и превращается в лед от холода. Поэтому будь настойчив в своей любви и скоро, на проталинах ее сердца, начнут пробиваться подснежники.
- Хм, красиво, - похвалил Емельян.
- И еще верно, добавил Аркадий приятельски хлопнув его по плечу,  - Кстати, у меня тут есть одна идея… Как раз сейчас, Анжелика работает  над картиной, которая очень нужна одному состоятельному бизнесмену. Думаю, у нее не возникнет никаких подозрений, если я вручу эти билеты от его имени, восхищенного их творчеством. Такое иногда бывает, когда те немногие, кто по-настоящему ценит живопись, оказывают нам некоторую материальную поддержку.
- Черт! Совсем чуть не забыл, - спохватился вдруг Емельян. Сунув руку в карман, он вытащил пачку долларовых купюр, - Это в довесок, в качестве той же мзды искусству от неизвестного бизнесмена - Отделив несколько банкнот, он сунул их обратно в карман на свои нужды, а остальное протянул Аркадию, - Этого должно хватить, чтобы двум очаровательным девушкам, едущим на встречу своей мечте, не скупиться на разные сувениры, наряды и прочие безделушки.
Если не ошибаюсь, здесь тысяч семь,  восемь.
Потрясенно округлив глаза, Аркадий присвистнул.
- Да уж. Весомый аргумент в пользу очевидного воплощения в жизнь невероятного.
Емельян пожал плечами.
- Не осуществляется только не существующее, - устало вымолвил он одевая свои туфли, - Кстати, напарницу ей выбери сам. Там путевка на двоих, - добавил Емельян снимая плащ с вешалки.
- Как скажешь, - не стал препятствовать Аркадий, - Эх. Вот бы и моя мечта когда-нибудь так же осуществилась…
- Непременно осуществиться, если только она не выходит за рамки реальности, - сказал Емельян и протянул ему руку, прощаясь.
- Да, конечно, погрустнел Аркадий, пожимая руку, - Кстати, как тебе сообщить, когда все будет сделано?
- Никак. Я сам об этом узнаю.
Одернув плащ, Емельян развернулся и, пошатываясь, вышел в подъездные сумерки, разбавленные тусклым желтым светом единственной лампочки находящейся этажом выше. Разве уже так поздно?