Реквием по герою. V. Беллетрист. Из Пинегина

       «Я в ужасе. Мне представлялось, что я умный и цельный человек. Но жизнь моя оказалась глупой случайностью. Дешёвой беллетристикой. Всем я казался героем, но не был им… Таланты мои – это лишь осколки, из которых нельзя собрать нечто красивое и цельное.  Ничего не поделаешь. Осколки сметают в кучу и выбрасывают. Зачем я храню последние из них? Не знаю. Может быть, кто-то рассмотрит эти снежные узоры и увидит, что я был кем-то другим? Не знаю. Может быть. Дело случая.
               
                3 февраля. Санкт-Петербург»

                РАССКАЗЫ МАКСИМА ПИНЕГИНА               

                РОЖДЕСТВО               


       Взрослые таксы всегда возвращаются туда, откуда пришли. Поэтому хозяева спокойно выпускали Тусю на улицу одну. Дело не в том, что они ленились. Просто им казалось, что без них собаке спокойнее. Они ведь были не вполне нормальные. Каждый – с проблемой. Он – слепой, а она – неспящая.

       Слепой стал слепым ещё в молодости, когда, служа в бронетанковых войсках по призыву, попал в Чечню и горел в танке при атаке на Грозный. Он выжил, но зрение потерял. Неспящая   перестала спать после того, как в ССО на картошке её изнасиловали трое отморозков из расположенной рядом зоны. Она чуть не потеряла рассудок, её долго лечили в клинике неврозов, вывели из мёртвой депрессии, от психушки спасли, но всё кончилось бесплодием и странной, никогда не прекращающейся бессонницей.

       Но, как и бывает в жизни, всё устроилось, всё соединилось, настоящее по-своему потрудилось над прошлым, приглушив тёмные краски и лишнюю боль.   

       Туся возвращалась с прогулки через полчаса. Сначала ждала у лифта, потом, когда он приходил, ложилась и смотрела, как поведёт себя человек. Если погонит прочь, уходила и ждала следующего пассажира. Но чаще всего людям нравилось, что такса лежит и молчит. Значит, безобидная собака. Её пускали в лифт и шутя спрашивали: «Так какой тебе этаж, ушастая?» Тогда Туся вставала  и тыкалась узкой мордочкой в ногу человеку. Так её научили хозяева. На ошейнике была жестяная бирка с выцарапанными на ней словами «7 этаж». Жильцы дома Тусю знали, подвозили без проблем. А чужие ахали – и тоже подвозили.

       То есть связь таксы Туси с миром людей полностью замещала связь с этим миром слепому и неспящей.  «Не видеть» и «не спать» были тонкой обраткой зоркости и погружённости в сон, которые были связью с реальностью большинства как будто бы нормальных и здоровых граждан и гражданок. Ну это как с лифтом. Ведь собака спокойно могла бы подниматься на седьмой этаж по лестнице. Но те, кто помогал ей воспользоваться бело-голубым OTISом, растили тем самым самоуважение к своим персонам. Так, собственно, любая болезнь есть лишь способ ви;дения мира с другой стороны.  Помогая калеке перейти улицу, на самом деле мы помогаем себе увидеть улицу и самих себя такими, какими они, возможно, являются на самом деле.

       Недаром великий скульптор и великий композитор говорили, что для создания шедевров нужно просто стесать лишний камень и убрать ненужные ноты.

       Вот почему слепой и неспящая охотно приняли однажды Тусю в свою компанию и относились к ней как к человеку, который, став собакой, благодаря этому иначе воспринимал окружающий мир. Без лишних тяжёлых камней и ненужных фальшивых нот.

       Ни он, ни она страдальцами не выглядели. Познакомились случайно, оформляя документы на инвалидность в поликлинике. Подали заявление в загс, стали жить вместе. Днём слепой обычно читал специальные книги для незрячих со шрифтом Брайля или спал, неспящая занималась хозяйством. Ходила по магазинам, прибиралась в квартире, смотрела телик. Всю мужскую работу: починку электрических приборов, сантехники, мелкий ремонт - слепой уверенно выполнял сам. Словно видел руками и пальцами то, к чему прикасался.

       - Значит, он всё-таки не слепой? – удивлялись подруги неспящей.

       - Абсолютно слепой.

       - Как же он так ловко работает?

       - Искра Божья.

       Ночами слепой и неспящая разговаривали. Туся лежала у них в ногах и слушала. Он делился тем, о чём размышлял, она рассказывала то, что встретила на улице. Но чаще всего неспящая спрашивала, что значит виденный ею фильм, услышанный разговор, поведение незнакомцев. Слепой всё объяснял.  Он хорошо разбирался в людях и в жизни. Словно чувствовал душой и схватывал разумом то, чего не видел глазами.

       Было начало января, Сочельник. Городская погода строила гримасу Рождественскому волшебству. Не было ни мороза, ни снега, ни звёздного оркестра по ночам. Воздух стоял стеклянной пробкой, сухой и неживой. Улицы без снега казались начерченными рукой безумного архитектора, зациклившегося на готике и смерти. До утра город пугал прохожих чернотой и эхом.

       Неспящая сидела на тахте, поджав под себя ноги, а слепой медленно бродил по тёмной комнате. Туся тоже влезла на тахту и уткнулась носом в бедро хозяйке. Неспящая пощипывала собаке холку и иногда гладила рыжий бок. Такса лежала с закрытыми глазами и только изредка вздрагивала и коротко облизывалась.

       - Рома, а тебе никогда не хотелось опять стать зрячим? – в голосе неспящей мелькнуло что-то холодное, словно металл стукнул о металл. – Быть полноценным. Жить по-настоящему, а не лежать живьём в гробу.

       - Что значит в гробу?

       - Видеть всё, понимаешь?

       - Зачем, Сафа?

       - Ну мало ли. Например, понять, какая я.

       - У тебя сказочный голос. И движения одалиски Энгра. Гибкой, полуобнажённой, на фоне кальяна. Тело пахнет камеей и сладким потом.

       - Балагур! Между прочим, у меня ещё есть волосы, глаза, грудь, ноги.

       Слепой подошёл к тахте и положил руку неспящей на плечо. Та мягко шевельнулась и плечо убрала. Тогда он взял её за щёки и поболтал голову так, словно играл с куклой.

       Неспящая поджала нижнюю губу и фыркнула:

       - И, кстати, кое-что ещё. Тебе это не интересно?

       - Давай не будем.

       - Ты даже не знаешь, как выглядят ногти у меня на руках. А это очень важно, женские ногти. Если у женщины ногти неухоженные, значит, она трусиха. Всё время либо обкусывает их или неосторожно ломает. У мужчин важна форма спины, а у женщин – состояние рук и ногтей.

       - В твоём голосе есть абсолютно всё. По крайней мере, для меня.

       - Какой слухач!

       Неспящая ущипнула Тусю за правое ухо и собака тявкнула.

       - Слышал? Что она сейчас сказала?

       - Что ты сходишь с ума.

       - Верно. А знаешь, почему?

       Слепой промолчал, потом нежно погладил её по щеке, отошёл и сел в кресло. Он закинул ногу на ногу и невидящими глазами сквозь комнатный мрак стал рассматривать неспящую. Та выдержала не больше полминуты, дёрнулась и швырнула в мужчину маленькую, обшитую зелёной бахромой подушку. Как ни странно, но он, услышав колебание воздуха в своём направлении, отклонил голову, и подушка, пролетев мимо, мягко шлёпнулась на пол.

       - Ты очень изменился, - сказала Сафа. – Раньше ты рассказывал мне о себе. И мне казалось, что я узнаю; тебя всё больше и больше.

       - Ну, например?

       - Например, о том, как ты был на войне.

       Слепой издал странный звук – не то шикнул, не то усмехнулся.

       - Вспомнил?

       - Я никогда не был на войне.

       Женщина вытянула голову вперёд, словно пыталась разглядеть лицо собеседника яснее.

       - Что-что?

       - Во всяком случае, я не помню ничего такого, похожего на войну.

       - А бой в Грозном? А контузия? Год в Ростовском госпитале? Четыре операции на глазах?

       Рома отрицательно покачал головой.

       - Ха! Может, ты не слепой?

       - Слепой. Но не в том смысле.

       - Да ну?

       - Не вижу того, чего не хочу видеть. Но очень даже вижу то, что хочу.

       - Опять выдумываешь.

       - Это очень просто. Спроси у Туси.

       Услышав своё имя, такса приподняла голову. Потом вдруг слезла с тахты и подошла к слепому. Тот положил ей руку на лоб. Туся молча стояла и ждала. Хвост у неё подрагивал, словно от нетерпения. Слепой медленно отвёл руку, и неспящая вдруг увидела в темноте собачьи глаза. Чёрные угольки прожигали комнатный мрак и, казалось, увеличились в размерах.

       Женщина ойкнула. Собачьи глаза погасли. Такса зевнула, тихо проскулила, точно жалуясь, и опять влезла к хозяйке на тахту.

       - Ну? – спросил слепой. – Слышала?

       - Что слышала?

       Мужчина стал ритмично щёлкать пальцами, как кастаньетами. И читать стихи:
      
                Я к вам травою прорасту,
                Попробую к вам дотянуться,
                Как почка тянется к листу
                Вся в ожидании проснуться.

       - Перестань! – воскликнула женщина. Но он улыбался и продолжал:
               
                Однажды утром зацвести,
                Пока её никто не видит,
                А уж на ней роса блестит
                И сохнет, если солнце выйдет.
               
       - Прошу тебя, хватит!
      
       Слепой заговорил тише, но от этого его голос стал ещё значительнее:            

                Оно восходит каждый раз
                И согревает нашу землю,
                И достигает ваших глаз,
                А я ему уже не внемлю.
               
       - Боже мой, Рома! Зачем тебе всё это?   
      
       Неспящая была готова заплакать.  Тогда слепой беззаботно рассмеялся и легко заметил:   
   
       - Потому что война, вырвавшая мне глаза – это неправда. Правда лишь то, что делает меня зрячим, как эти неплохие стихи.

       - Кого ты всё время хочешь обмануть? Себя? Но это же глупо.

       - Сафа, родная моя, мы столько раз говорили об этом. Ты опять?

       Неспящая потёрла себе виски и языком обвела губы. Такса тоже облизнулась, словно передразнивая хозяйку. Тогда женщина шлёпнула собаку по заду – не нагличай! Туся дёрнула хвостом и накрыла мордочку лапами.

       - Я не опять, я просто сильно расстроена, - женщина говорила грустным голосом, причём, говорила больше с собой, чем со слепым. -  Когда я слушаю тебя, мне кажется, я что-то понимаю.  Но поговорю с людьми на улице или посмотрю телевизор – вновь становлюсь дурой.

       - Не становишься. Тебе просто хочется так выглядеть. «Ты – музыка, но звукам музыкальным ты внемлешь с непонятною тоской». Кстати, на меня это не действует. Лучше не притворяйся, - слепой заложил руки за голову и выдержал паузу. - Теперь признавайся: что случилось? Ну, что?

       Неспящая пару минут молчала, не решаясь откровенничать. Слепой её не торопил, ждал. Такса тоже лежала бесшумно, опасаясь волновать хозяйку. В комнате было темно и тихо.

       Настенные часы пробили два. Женщина вздохнула и заговорила:

       - Вчера звонил Подорожный, психотерапевт из Клиники неврозов. Он рассказал, что у них в районном детдоме есть хороший мальчик пяти лет. От него отказались первые усыновители, потому что он всё время молчит. Нам бы он, наверное, подошёл. Ты не видишь, я не сплю, мальчик не разговаривает. Очень удобно. Верно, Туська?

       Такса не отреагировала. Словно была не согласна с выводом неспящей.

       - По закону инвалидам нельзя усыновлять детей. Но мы можем дать пятьдесят тысяч одной чиновнице из опеки, и она всё устроит. Подорожный обещал помочь. Как врач он считает, что ребёнок станет для меня спасением. Я опять смогу спать и буду нормальной.

       Слепой произнёс уверенно:

       - Ты и так нормальная. Просто они этого не понимают.
      
       - Я женщина и хочу иметь детей. Это тебе ясно?

       - Конечно. Больше того. Я вижу, что твой психотерапевт боится тебя. Потому что не спать там, где всем положено жить как во сне, подозрительно. Вот он и хочет заманить тебя туда, где ты не будешь так опасна. Благородство и зов сердца. Служба спасения. Только он дурак! Зря надеется отхватить пятьдесят тысяч и не понимает, во что ввязывается.

       - Во что же?

       - Не так страшен чёрт, как его малютки.
 
       Неспящая спрыгнула с тахты и с кулаками набросилась на мужчину. Но тот легко отбивался от её размашистых и пустых ударов. «Это тебе за чёрта, за чёрта, за чёрта!» - вскрикивала она.

       Наконец, она обессилела и упала к нему на колени. Слепой прижал её к груди и нежно расцеловал лоб, глаза, губы. Женщина послушно подставляла лицо, но сама не шевелилась, словно приросла к мужчине. Они долго молчали, погружённые друг в друга.   

       Через четверть часа он очень осторожно спросил:

       - Зачем ты хочешь играть по их правилам?

       - Других правил не предусмотрено.

       Слепой поднял вверх правую руку.

       - Какая рука? – спросил он.

       - Правая.

       - Верно. А сколько пальцев я тебе показываю?

       - Ну, три.

       - Видишь, как просто? Я тоже знаю про правую руку и про три пальца. Потому что они мои. Те, кто правят этим миром, не дают нам пользоваться своими руками и пальцами. И всё время приучают нас следить за тем, как действуют их руки и пальцы. Мол, это важнее. И обманывают, как ловкие манипуляторы.

       Неспящая помолчала и разочарованно прошептала:

       - Я не понимаю.

       - Это очень просто. Я действую сам, я поступаю так, как подсказывает мне мозг, душа и тело, и верю себе, а не ловкачам-манипуляторам. Они говорят «свобода», но мои мозг, душа и тело подсказывают мне, что нас обращают в рабов. Они орут «будущее», а я чувствую трясину прошлого. Нам кричат «величие», а мне очевидно, что мы погружаемся в нищету. И так далее. Они воют, что я был на войне, но я знаю, что был на том свете. Потому что война ведётся ради победы и жизни. А я побывал в стране, где царит смерть. Им кажется, что я ослеп, сгорев в танке. Но на самом деле я прозрел. Ты не спишь, потому что хочешь жить с открытыми глазами. А я стал абсолютно зрячим. И теперь вижу свои руки и свои пальцы. Понимаю и переживаю всё, что происходит вокруг.

       - А я? Что со мной?

       - Ты тоже побывала там, где умирают. Но выжила. И теперь будешь живой всегда, что бы ни случилось. Мы с тобой стали непобедимыми, настоящими людьми. И потому очень опасными для тех, кто молится на смерть.

       Женщина ещё крепче прижалась к слепому.

       - Мы, русские, склонны к бесчестью, утверждал один писатель. Иначе говоря, всегда готовы превратить свою жизнь в вечную борьбу за тарелку супа. Это подло и стыдно. Мы с тобой вместе. Но двое – это уже драма. Потому что придёт время, когда из двоих останется один. И окунётся в бездонную тоску. Разве этого мало? Неужели мы лишены способности понимать даже это?  Кто сказал, что мы равны суповой тарелке?

       Неспящая стала гладить слепого по плечу.

       - Мы должны быть равны своей драме. А слушать обманщиков не стоит. Жизнь подарила тебе и мне способность жить без их вранья, сделав меня слепым, а тебя неспящей. Понимаешь?  Беда может быть счастьем, а боль – великим прозрением.

       Женщина   прошептала:

       - Мне так страшно и так хорошо с тобой.

       Он долго молчал. И вдруг сказал:

       - Смотри. Снег.

       Она обернулась к окну. Сквозь стёкла было видно, как сверху вниз течёт седой поток из сотен прямых, невесомых нитей.

       - Снег, - выдохнула неспящая. – Его ты тоже видишь?

       - Само собой. Сегодня Рождество. Только слепой не увидит Рождественского снегопада.   

       Такса мягко спрыгнула с тахты и села в ногах у мужчины. Она тоже смотрела на окно, подсвеченное снежным потоком. Иногда казалось, что самые лихие снежинки пытаются проскользнуть сквозь толстое стекло. Но в комнате на пол ложилась только их прозрачная, дымчатая тень.

       Мужчина, женщина и собака словно уснули. Все трое долго не отрывали взглядов от окна, пока оно не поплыло вверх и вниз вместе со снегом.

       - Пусть мы настоящие, - задумчиво произнесла женщина, - но кроме этого я хочу быть счастливой. Всего лишь. И потому хочу иметь детей.

       - Что ж, так и будет, - уверенно сказал слепой.

       - Да?

       - Да.

       - И что для этого нужно?

       - Чудо.

       Внезапно Туся выпрямилась и, стуча по полу коготками, унеслась в коридор. Было отчётливо слышно, как она подскакивает у двери и радостно стонет.

       И тут в дверь позвонили. Неспящая спрыгнула с мужских колен и побежала в прихожую. Слепой тоже поднялся с кресла и пошёл следом.

       Щёлкнул замок. Полотно двери ушло в сторону. На пороге стояла девочка пяти лет в малиновом дутом комбинезончике, огромных зимних сапогах с войлочной оторочкой и белой шапке с тремя красными помпонами на верёвочках. Из-под шапки на мужчину, женщину и таксу смотрели огромные, тёмно-серые глаза.

       - Я убежала из детского дома, - неуверенно сказала девочка. – Мальчишки дразнили меня нюней, а девчонки били почём зря. Мне надоело и я ушла.

       - Правильно сделала, - сказал слепой. – Ничего хорошего от драчунов и обзывал не дождёшься.

       Неспящая провела рукой по лицу и сказала:

       - Ну, заходи.

       Девочка потопала ножками, сбила с обуви снег и вошла в квартиру.

       - А вы здесь живёте? – вдруг спросила она.

       - Живём, - ответил мужчина. – Будем жить вместе, идёт?

       Девочка стряхнула рукой снег с шапки и согласилась:

       - Хорошо. Я не против.

       Неспящая оглянулась на слепого, потом неуверенно улыбнулась и спросила у девочки:

       - Ну и как нас зовут?
      
       - А вас?
   
       - Сафа.

       - Рома.         

       - Тася, - сказала гостья, присела на корточки и погладила собаку. – А тебя как?

       Слепой и неспящая промолчали. Они всё-всё понимали. Но чувствовали, что говорить об этом вслух сейчас нельзя.

       Туся вздохнула всем телом и всей душой, как вздыхают только собаки. И, кажется, сказала: «Туся». И потом добавила: «С Рождеством!»



                ПЕЛЕНА РАЗУМА

               
               
       С утра подморозило, воздух стал скупым и чистым. Городские улицы притихли, словно ожидали чего-то редкого, прекрасного, почти невозможного. Стало заметно, что над домами есть небо. Оно светилось, намекая что где-то там есть ещё и солнце.

       У булочной разгружали грузовичок-фургон и в воздухе пахло горячим хлебом.

       К обеду в городе NN выпал настоящий снег.

       Придя на работу, Теплов заварил себе кофе, сел с горячей чашкой за стол и вынул смартфон. «Почему не звонишь?» - он набрал сообщение и отправил его Лане. Потом добавил селфи: он грустный и в глазах ожидание. Ответа не было. А он представил: «Позвоню. Обязательно», - и улыбнулся.

       Теплов протёр пластиковый экран носовым платком и с удовольствием выпил кофе. Потом ему принесли дизайн-макет готовящейся книги, и он занялся делом.

       Иногда его взгляд падал на редакционное окно, на раме которого снизу росли седые горки. Снегопад усиливался и обещал через несколько часов погрузить город в белый сон.

       Теплов наперекор своей фамилии любил зиму, морозы и снег. Может быть, потому что родился в январе. Обожал прилагательные «ледяной», «хрустальный», «прозрачный». Ценил тишину и одиночество. В работах иллюстраторов отдавал предпочтение графике, твёрдой линии и чёрно-серо-белому пространству. В нём он предчувствовал глубину, намёк на тайну, устроившую этот мир. Цвет   не занимал его воображения. Макеты цветных книжных обложек подписывал почти не глядя, на нецветные подолгу засматривался, погружаясь в медленные размышления.

       Никто не трогал его в эти минуты. Теплов изучал чёрно-белый макет, осторожно касался его пальцами, склонял голову набок и щурил глаза. Лицо его светилось, а губы шевелились как у медиума, ведущего тайную беседу с духом будущей книги.

       Конечно, никто не считал Теплова сумасшедшим. Более того, даже не думал, что он когда-нибудь им станет.

       Но от судьбы не убежишь, она точна и беспощадна.

       С Ланой, родной сестрой своего школьного друга Саши Конвертова, поэта и художника, он был знаком давно. Ей шёл тридцать второй год, у неё был шестилетний сын Лука: Лучик, синеглазый и молчаливый тихоня, полная противоположность шумной и экспрессивной маме с огромными карими глазами, горевшими неиссякаемым, вулканическим пламенем. Ещё Лана носила крупнокольчатые ожерелья  и серебристые серьги овальной формы, размером со страусиное яйцо.  Бижутерия сверкала и звякала, когда девушка крутилась во время разговора, взмахивала руками или поводила плечами.  К тому же Лана вечно ломала каблуки на туфлях, била кофейные чашки и теряла мобильники. Замужем она никогда не была. Или, как казалось Теплову, забыла мужа однажды где-то в бренчащей серебром суматохе. Из своего сорокалетнего чёрно-бело-серого неподвижного одиночества он смотрел на Лану как на слишком яркую и обманчивую картинку, на крикливый глянцевый постер. Относился к ней ровно, вежливо-равнодушно и настороженно.

       Но судьба всё-таки беспощадна, что говорить.

       Минувшей весной отмечали день рождения Саши-художника, вечером Теплов пошёл проводить Лану и её сынишку. Задержался за прощальной чашкой чая на кухне.
Мальчик давно спал в своей комнатке, а взрослые всё болтали и болтали и не могли оторваться от беседы. Теплов неожиданно перестал оберегать своё одиночество, а девушка стала тихой и задумчивой. Карие глаза её не жгли, а тихо светились, причём свет этот вызвал у него желание говорить просто и откровенно. Простота и откровенность легко перешли в заинтересованность. Лана и Теплов сами не заметили, как замолчали и стали целоваться.  И так же просто и откровенно, ни о чём не спрашивая друг друга и не стесняясь, оказались в постели.

       Потом, уже успокоившись, долго лежали в тишине и обманчивой темноте, осторожные и заботливые. Теплову не хотелось, чтобы наступало утро, он разглядывал дальний угол комнаты, чтобы не видеть светлеющего окна.

       Так прошло больше получаса.

       Лана вздрагивала, если он вдруг шевелился и касался её тела, легко вздыхала и немножко плакала.

       Теплов думал о счастье.
 
       Всё казалось таким странным и в то же время давно знакомым.

       Осенью Теплов одолжил новой подруге денег и она улетела с сыном отдыхать в Египет. «Тут хорошо и в воздухе пахнет сладостями. Лучик в восторге», - Лана присылала короткие смс. «Я люблю вас всё больше и больше», - отвечал Теплов. Он купил огромный плакат с изображением пустыни и пирамид и прикнопил его над рабочим столом в издательстве. Постер был нецветным и очень стильным. Казалось, что пирамиды и песчаные барханы – органы живого тела, запечатлённые громадным рентгеноскопом.

       В последнее воскресенье октября самолёт с туристами вылетел из Египта на родину, в Петербург. Поздним вечером того же дня Теплов должен был встретить Лану и Лучика на железнодорожном вокзале в NN, куда приходил питерский поезд.

       Около двух часов дня позвонил Саша. «Самолёт разбился. Ты понял? Б…дь! Зачем ты дал им деньги, сволочь?» Теплов почти не узнал товарища. Голос у того дрожал, хрипел и свистел, словно засорившийся кран в кухне. И разговор прервался так же неожиданно, как начался. Теплов набирал номер, но Саша не отвечал.

       Съездив на вокзал и никого там не встретив, Теплов даже не удивился. Несколько раз позвонил Лане. Связи не было. Он прогулялся к её дому, понаблюдал за чёрными окнами.

       Всё было ясно. Саша не соврал, так выглядели трагедия и смерть близко, рукой подать.  Кошмарные и неправдоподобные.

       С этого момента однозначность случившегося ошеломила Теплова настолько, что реальность очевидная, безжалостная, равнодушная лишила жизнь сути. Текли дни, он продолжал выполнять положенную работу, совершать привычные действия, переговариваться в конторе с коллегами - и медленно уплывал куда-то далеко, в мёртвый океан, где не было воды, в мир, где не было ни света, ни тьмы, ни молчания, ни звуков. Довольно скоро и сама жизнь исчезла, превратившись в чёрно-белый постер.  Всё пропало, хотя скорее всего пропал сам Теплов, но до него ещё не дошёл факт исчезновения, потому что он противоречил жизненному опыту и не совпадал с тем, что родилось недавно в душе одинокого сорокалетнего человека.

       Потому что дорогое не теряется. Оно разрастается в столь огромное и вечное, что его перестаёшь замечать как воздух, которым дышишь, пока работают трахеи, лёгкие, пульсируют нужные мешочки, мышцы и клетки в организме.

       Прошла неделя.

       Саша Конвертов ездил на опознание, потом были похороны. Теплов ничего об этом не знал. Он ждал, что Лана и Лучик со дня на день вернутся. Звонил улетевшей на курорт подруге и слушал мёртвую тишину в трубке.

       На лице у Теплова появилось выражение мирной покорности, точь-в точь как у больного, узнавшего смертельный диагноз.   В издательстве его сторонились, но вслух или за спиной не осуждали.  Однажды только кто-то тихо сказал: «А парень-то – тю-тю!»

       Большинству казалось, что Теплов сник, а то и надорвался от боли. А он просто переместился в недоступную посторонним область сознания, где всё рухнувшее представлялось до идеала не отстроенным, а потерянное навсегда – просто не найденным.

       В тот день, в день первого настоящего снегопада, он долго работал не отвлекаясь. Забыл, что Лана не звонит. Но вспомнил об этом, как только отложил дизайн-макет в сторону. Вышел в коридор, чтобы не мешать коллегам, достал смартфон и набрал номер. Опять безответная тишина.

       Около восьми часов вечера он убрал бумаги со стола, спрятал макет и документы в сейф и спустился на лифте на первый этаж. В холле было полутемно и пусто. Охранник смотрел футбол. Теплов кивнул ему, прощаясь, и вышел на улицу.

       Дойдя по привычке до дома Ланы, он присел на выбеленную снегом скамейку во дворе и стал смотреть в чёрные окна знакомой квартиры. Внезапно на него навалилась тоска. Чёрное небо и дребезжащий свет одинокого уличного фонаря были её глазами,  шуршание падавшего на землю снега – эхом безжизненного голоса:
«Тоска…»      
 
       Внезапно ожил смартфон. Теплов знал, что так в конце концов и случится, и уже ждал этого звонка.

       - Здравствуй, Тёпик. Как дела?

       Ему показалось, что снежинки стали карими, шоколадно-твёрдыми.

       - Снег. Сегодня идёт не переставая. Красиво в городе.

       - Тут у нас тоже хорошо.

       - Вы когда вернётесь?

       Лана не ответила.

       - Ты меня слышишь?

       - Только не нервничай. Мы пока побудем здесь.

       - Пока?

       - Я не хотела тебе говорить. Что-то у нас с тобой не получилось. Может, из-за меня. Или с тобой что-то не так. Сначала было хорошо. А потом стало страшно. Всё так - и всё как бы не так.

       - Откуда ты знаешь?

       - Ты ведёшь себя, словно нищий. Думаешь, женщинам нужны нищие?

       Помолчали. Снежинки опять побелели и стали падать бесплотно и беззвучно, чтобы не мешать разговору.

       - Мне плохо без тебя.

       - Не выдумывай, Тёпик. Плохо без глаз или без ног. А без бабы можно обойтись. Ты дома?

       - Вроде того.

       - Тогда выпей водки и ложись спать.

       - Лана…

       - Чао, Тёпик. Спокойной ночи. И не звони мне больше, пожалуйста.

       Теплов сидел на скамейке в чужом дворе больше часа, не зная, что делать. Он не расстроился. Он успокоился. Так бывает всякий раз, когда любовь сменяется нежно затухающим воспоминанием о любви.

       Да-да. Влюблённым не суждено страдать. Ведь они ещё долго наслаждаются воспоминанием о своей влюблённости.

       Снегопад, сыпавший весь день, сошёл на нет. Ночь действительно предлагала горожанам успокоиться, на чёрно-белых улицах было темно и тихо.  «Хорошо, что я не спорил с Ланой, - думал Теплов, шагая по узким и мохнатым от снега тротуарам. - Хватит дурить. И вообще надо взять себя в руки и удалить её номер из смартфона.
Как бы то ни было, но каждый из нас - и я, и она - по-своему всё-таки счастливы».

       Он остановился и задумался:«Прошлое прекрасно до тех пор, пока оно остаётся прошлым. Только и всего».

Мысль ему понравилась. Он повеселел, сбил с ботинок снег и вошёл в свой подъезд.
Не поужинав и даже не умывшись, лёг в постель и крепко уснул.
                *   *   *               
               
       На следующий день его прямо с утра увезли в психиатрическую клинику и поместили в одиночной палате, предназначенной для тяжелобольных.

       А снег в городе NN начал быстро таять и к вечеру исчез с улиц без следа.
               

                СНЕГ


       Ласточка, Ласточка... Прошлое безмолвной тенью стоит за спиной.
      
       Два года как она вышла замуж. Муж купил собаку по кличке Флипп. В воскресенье утром Ласточка выводит Флиппа во двор, я вижу их из окна. Следом выхожу во двор я, и мы гуляем втроём, пока псу не приспичит завтракать. За время прогулки мы успеваем поговорить о каком-нибудь пустяке, вроде того, что у Флиппа испортился сон и надо бы показать его ветеринару. Или обсудить подарок ко дню рожденья её мужа. "Купи ему зажигалку. - Саша не курит. - Забыл. Тогда купи носки".
      
       Мы расстаёмся, чтобы в следующее воскресенье потолковать о новых носках или бестолковом ветеринаре.
      
       "Пошёл снег, и я вспомнила, как ты целовал меня когда-то. Ужасно, правда?"
      
       Ласточка никогда не звонила по телефону. Опускала в мой почтовый ящик короткие записки. Я читал, и не было случая, чтобы не поверил написанному.
      
       Я выглядываю в окно. Тяжёлые хлопья снега, покачиваясь, плывут во тьму. Уже поздно, почти одиннадцать, но я одеваюсь и иду к ней.
      
       Ласточка встречает меня молчанием. Я целую ей руки, холодные и хрупкие, точно стекло. "Где же Саша?" - спрашиваю я. "Там, у своих. Кто-то родился или умер, не помню". Флипп к моему приходу равнодушен. Поворчав для виду, ложится на ковёр, дремлет. Мы пьём чай и молчим. Проходит четверть часа или больше. "Что такое линотип?" Я начинаю объяснять, говорю долго и обстоятельно, словно читаю лекцию перед аудиторией. Ласточка слушает с интересом, потом вдруг улыбается и говорит: "Ты - кикимора! Пойдём погуляем?"
      
       Мы спускаемся во двор, волоча на поводке упирающегося Флиппа. Почуяв свежий снег, пёс нервничает, дрожит и повизгивает. Ласточка отпускает поводок, и Флипп, нелепо подпрыгивая, принимается кружить по заснеженному двору. Мы стоим, прижавшись друг к другу. Ласточка прячет руки в карманах моего пальто. Флипп, насторожившись, подходит и обнюхивает мои брюки. "Иди к чёрту!" - я отпихиваю пса ногой. Ласточка смотрит на меня, словно хочет прочесть в моих глазах что-то важное. Я чувствую, что или закричу сейчас, или, того хуже, упаду в обморок. Её лицо совсем рядом, я ощущаю губами тепло её дыхания. "Что такое мамелюк?" - тихо спрашивает она.
      
       Утром я извлекаю из почтового ящика другую записку. "Я больна, а снег идёт и идёт". Выйдя из подъезда, я поднимаю голову. Сквозь густой снегопад смутно темнеет силуэт окна. Печально, Ласточка, вероятно, в самом деле больна... Я иду прочь от дома. Слишком много дел сегодня.

       Я тороплюсь и делаю вид, будто не слышу, как кто-то бесшумной тенью спешит за мною.
               
                ТИШИНА

       С утра всё изменилось. Вместе с белым цветом городом овладевала тишина. Снегопад колдовал над домами, дворами, улицами и площадями, нашёптывал что-то чёрным деревьям, фонарям, проводам, машинам и пешеходам.

       Небо тоже включилось в эту колдовскую игру. Оно делало вид, что его нет, и снежные хлопья сыпались на город ниоткуда, сами по себе рождались в воздухе, заваливали тротуары белым ничто, громоздили пушистые крепости, башенки и стенки на крышах, карнизах и заборах.

       Мир наполнялся хлопотливым и невесомым молчанием.

       Декабрь в этом году был просто чудесный. Волшебный зимний сон снился городу третью неделю.

       Антон, сорокачетырёхлетний темноволосый мужчина с мечтательным лицом и апатичными карими глазами, сидел на подоконнике в больничной палате и любовался снегопадом. Утренние лечебные процедуры были закончены, сестра сделала нужный укол и увезла капельницу, теперь можно было просто смотреть в окно, ни о чём не думать и дожидаться обеда.

       Неожиданно тренькнул мобильник. Антон посмотрел на окошечко монитора – звонила жена. Он нажал клавишу связи и сказал:

       - Здравствуй, Марфа!

       - Привет, Антон! Как твои дела?

       - Без проблем.

       - Я заеду после пяти. Что-нибудь привезти?

       Больше всего Антону хотелось, чтобы жена не спрашивала о его желаниях, а удивила хотя бы раз нежданным, пусть бестолковым и нелепым, но душевным сюрпризом. Тогда можно было бы рассмеяться и хорошо пошутить, расцеловаться и назвать друг друга прикольщиками или балбесами, похохмить или подразнить, сказать что-нибудь очень доброе или…

       - Чего ты молчишь?

       -  Задумался.

       - Ладно. Вечером увидимся.

       - Пока!

       После обеда Антон взял ходунки, вылез из палаты в общий коридор и осторожно курсировал от стойки дежурной медсестры до лифта и обратно. Выходило 34 шага в одну сторону и столько же в другую. Ничего стоического или геройского в его характере не было. И смысл в совершении этих 34 шагов отсутствовал напрочь.
Просто Антон убедил себя, что ежедневно должен преодолевать этот короткий маршрут, опираясь на ходунки и передвигая больные ноги, присаживаясь иногда для отдыха на чёрную банкетку, стоявшую у стены в 8 шагах от лифта и 26 шагах от ресепшна. Как зверь, болтаться по клетке, чтобы оставить в себе как можно меньше человеческого, чтобы не размышлять о страдании, чтобы уравнять бессилие с бессилием, боль с болью и безнадёжность с безнадёжностью.

       Когда в палату вошла жена, он вновь сидел у окна и теперь ждал ужина. На улице стемнело, снежные мухи танцевали за чёрным стеклом и слепыми стайками кидались в сторону электрического комнатного света. На зимние сапоги Марфа натянула бахилы из голубого полиэтилена. В них жена выглядела нелепо, словно космонавт, у которого украли скафандр, или работница атомной электростанции, которой забыли выдать полный комплект спецодежды от облучения. Антон остро почувствовал свою вину в том, что молодая и красивая женщина вынуждена   рядиться в этот маскарадный костюм.   

       Заболев, Антон впервые в жизни понял, насколько вообще все люди зависят друг от друга. Удача одного нередко делала счастливыми двоих. Беда стирала в пыль последние надежды. Наверное, на разных этапах своей жизни он только предчувствовал красоту мира, но так и не дорос до её понимания. Оттого-то мир и стремился развалиться каждый раз, когда не хватало души, сердца и воображения принимать его таким, как он есть. Проще говоря, вообразить жизнь оказалось куда легче, чем узнать, чем же она является на самом деле?

       Марфа внимательно смотрела на мужа и думала приблизительно о том же самом.  Но как женщина она быстрее приходила к определённым выводам. И дальше её натура требовала решительных действий. Сейчас, например, был самый подходящий момент для того, чтобы окончательно разъяснить ситуацию. Никого ни в чём не обвиняя, никого ничем не запугивая, никому ничего не обещая.  Ей было жалко Антона, само собой!
Но кто же, в конце концов, пожалеет её?

       - Давай что-нибудь решать, - бодрым голосом сказала Марфа. Ей казалось, что говорить нужно именно бодро и уверенно, чтобы не превращать тяжёлый разговор в обоюдную пытку. Она очень хорошо понимала, что в её душе не осталось почти ничего из того, что можно назвать «терпением», «милосердием», «надеждой» или «жалостью». Что из того? Женщина была готова принять на себя вину за свою бесчувственность и  агрессивность. Пусть он останется потерпевшим. Оскорблённым. Обиженным. Пусть! Но  если этот слабовольный кисляк…

       - Ты уже всё решила, - подал голос Антон. – Что дальше?

       Марфа вскочила со стула и, опустив голову, несколько раз пробежалась по палате. Почему, почему в последнее время её так раздражала его способность предугадывать события и коротко и ясно формулировать их суть? Возможно, она боялась, что он начнёт трактовать её поступки позорным для неё образом, а потом со свойственной ему заумью тянуть, волынить и ездить ей по мозгам многословием и вечными цитатами из киношной классики. То есть насмехаться и делать вид, что ничего по-настоящему страшного не произошло!

       Поэтому она вдруг рухнула на высокую и жёсткую больничную койку и заревела с какими-то животными подвываниями.

       Антон не шевельнулся. Он только отвёл взгляд и неразборчиво прошептал одно единственное слово, очень короткое и, очевидно, злое.

       Через три минуты Марфа успокоилась. Сев на постели, она промокнула глаза платком, вытерла нос и заговорила.

       Муж слушал свою жену не перебивая и не возражая.

       Его болезнь её измучила, говорила Марфа. Она очень устала видеть, как он медленно теряет физические силы, двигается с каждым днём всё хуже и хуже, превращается в немощного и несчастного калеку. Если раньше она верила, что болезнь можно преодолеть или хотя бы ей сопротивляться, то теперь ясно, что выхода нет. Конечно, он держится молодцом, по-мужски и очень достойно. Но она, как женщина, дальше так жить не может. Она ничем не заслужила этой муки. Им следует развестись и жить отдельно. Она будет приезжать к нему домой раз или два в неделю, прибираться, ходить в магазин за продуктами, покупать лекарства и по возможности за ним ухаживать, то есть не бросит совсем, потому что в его состоянии, при его заболевании ему необходима помощь. Но лучше всего, если он напишет заявление в собес и договориться о прикреплении к нему социального работника. Это действительно будет квалифицированная и профессиональная забота. Нет-нет, она, как бывшая супруга, прожившая с ним почти десять лет и любившая его по-настоящему, не забудет его и сделает со своей стороны всё, что возможно. Путёвки в санатории или пансионаты, необходимые медицинские средства, направления в больницы и всё такое. Если он захочет, она даже сможет иногда приезжать и выводить его на прогулку. Между прочим, надо купить хорошее инвалидное кресло, сейчас есть модели с электромотором и панелью управления, ему будет удобно пользоваться такой коляской…

       - Пошла вон отсюда! – перебил жену Антон. -  И не смей здесь больше появляться. Развод получишь в ближайшее время. Я думал, что ты человек, но, наверное, ошибся. Всем нам суждено ошибаться. Вон отсюда!..  Вон!.. Вон!.. Вон!..

       На его крик прибежала медицинская сестра. Она быстро увела перепуганную жену, потом вернулась и вкатила ему успокоительный укол. Антон уснул, а когда проснулся, то увидел, что за чёрным окном всё белым-бело от разыгравшейся метели.
      
       Он открыл обе створки и долго дышал холодным, чистым и лёгким воздухом. Было так славно и тихо, что хотелось одновременно смеяться и плакать. Ночная метель кружилась свободно, бесшумно, озорно и красиво.

       Антон удивился: так странно, что в его жизни не осталось ни красоты, ни творческого безумия, ни любви, а была одна только тишина. Из-за которой хотелось умереть, и чем быстрее, тем лучше.


                *   *   *




* non de - не обсуждается (лат.)
** Tomorrow never comes - завтра не придёт никогда (англ.)
*** All included - всё включено (англ.)