Жизнь не удалась

Я обратил внимание на эту пару еще до того, как меня с ними познакомил Родриго, гоанец, женатый на русской и влюбленный в Толстого. Их трудно было не заметить. Оба очень старые, около восьмидесяти точно, таких здесь не часто встретишь. Каждый вечер они приходили в ресторан на Клифе, где мужчина что-то печатал в лэптопе, а женщина читала книгу или просто молча курила биди и смотрела на океан. Я потом узнал от Родриго, что Чак – так он называл этого американца - во время Вьетнамской войны служил в авиации, стрелком, затем горел в сбитом самолёте, успел катапультироваться в последний момент, весь израненный попал в плен, где и провел около пяти лет. Чудом выжил, выучил вьетнамский, и даже немного русский. А сейчас пишет мемуары.

Так же Родриго рассказал, что Чак после плена основал известный в Калифорнии фонд, который помогает жертвам военных конфликтов по всему миру. И что в Гоа он приезжает почти каждый сезон, и работает в школе в Мапсе, преподает английский. Так же дает частные уроки за любую, даже символическую плату. А в конце сезона он все заработанные деньги относит в администрацию Мапсы и жертвует на какой-нибудь городской проект.

«Вообще Чак ездит сюда с 60-х, его знал еще мой отец, они почти ровесники, - продолжил Родриго, - у нас дома висит фотография отца, Чака и Тони Уилера, знаешь такого? Который основал Лонли Плэнет. Снято где-то в Анджуне, Чак там еще молодой и волосатый. Он был из хиппи, которых в то время было в Гоа тысячи и я не могу понять, как он оказался на войне во Вьетнаме. Спрашивал пару раз, но видно, что Чак не хочет об этом вспоминать. Может, в книге напишет?»

Я знал, что печатать дневную порцию мемуаров Чак заканчивает всегда одинаково. Он снимает очки с толстыми стеклами и около минуты моргает, смотрит по сторонам, наводит резкость. Затем просит официанта принести маленькую бутылку пива, которую выпивает на двоих с супругой. После пива включает на телефоне музыку, и они танцуют нечто вроде вальса. «Это мне доктор прописал, - сказал он в тот вечер, что мы познакомились, - я долго сижу, а пиво и танец восстанавливают кровообращение».

Я пил чай за бамбуковым столиком, рядом сидели Родриго и его русская жена, делились местными новостями. Говорили по-русски, Родриго вполне мог поддержать беседу. Ему это даже нравилось. Когда пришел Чак, то оказалось, что и у него русский вполне сносный. «Это довольно необычная история, - объяснил он. – В плену я быстро выучил разговорный вьетнамский. Английских книг там не было, так что я начал читать вьетнамские, иногда попадались местные газеты. Так выучился и читать, и немного писать. А потом один из офицеров, который хорошо ко мне относился, принес учебник русского, написанный для вьетнамских студентов военных училищ в СССР. По нему и выучил, делать в тюрьме всё равно нечего. Потом почти всё забыл, а в Гоа решил восстанавливать вместе с Ольгой и ее русскими друзьями».

Зашло солнце, быстро темнело. Официант принес две свечи. Пахло морем, песком и жареной кукурузой с пляжа.

Сегодня Чак пришел один, без жены. «Она устала, бедняжка, - сказал он. – Впервые летала на параплане в Кериме, слишком много эмоций, решила пораньше лечь».
Он сидел напротив меня. Мощный, сильный, древний. Похожий на полковника Куртца, точнее, на Марлона Брандо. Я разглядывал его крупные руки, покрытые пигментными пятнами, и в густых зарослях седых волос увидел старую татуировку. Несколько слов, расплывшихся от времени. Разобрать, что там написано, было невозможно. Но я пытался.

Чак поймал мой взгляд, задрал повыше рукав своей выцветшей индийской рубахи: «Здесь, в Гоа сделал. Почти пятьдесят лет назад».
«А что там написано?» - спросила Ольга.
«Live fast, die young»
«Живи быстро, умри молодым», - перевёл Родриго, хотя все и так поняли.
А Чак выпрямился на стуле, развел руки в стороны, немного откинул назад затылок и с улыбкой медленно сказал по-русски:
«Жизнь не удалась!»