Воскресенье

- Так ты поэтому женился? - нарушил молчание Костя, когда разбитый тяжелым транспортом асфальт остался позади, и они пошли по запорошенной пылью дороге, разделенной надвое полоской пожухлой травы. – Чтобы трахаться на халяву?

По правую сторону начиналась и уходила к горизонту лесополоса, по левую расстилались ярко-изумрудные поля молодой люцерны.

- Не только… - Игорь вытер потное лицо футболкой, повесил ее на темное от загара плечо. Навстречу дул ветерок, но предвечернее солнце палило нещадно, и никакого облегчения он не приносил. – Понимаешь, у меня к тому времени уже шифер трещал… казалось, что вокруг не люди, роботы. И программа одна на всех: деньги, деньги, карьера, ****ь. Ничего живого, всё как из пластмассы. Было такое чувство, что меня вот-вот накроет, как того мужика в фильме «С меня хватит»…      
Костя зевнул, прикрыл рот ладонью с музыкальными пальцами.

- А по ночам женщины снились… - продолжил Игорь. Взглянув на солнце, зажмурился. - Самый сладкий земной соблазн, как говаривал один отшельник. Но с ними же как - или находишь свою единственную и меняешься ради нее, или путаешься со всякой продажной швалью… Менять я ничего не хотел, но и жить так уже не мог, вот и сказал себе – баста. Что же это такое, в самом деле, бряцаю на гитаре, как мальчик, ну выкладываю песни в сеть, получаю «лайки», дальше-то что?

- Одиночество, старость, ёпт. 

- Вот…

- Ну и как? - Костя отогнал резким движением муху, убрал с лица длинные, светлые, как у Курта Кобейна, волосы. - Полегчало? После женитьбы?

- Ты знаешь, да, - кивнул Игорь. – Сейчас такое время… великие идеи обосраны, никто ни во что не верит. Добрые дяди и тети твердят отовсюду: объективной истины нет, есть только субъективная мастурбация мозга… а потому наслаждайтесь жизнью, наши маленькие друзья, будьте внимательны к себе и осуществляйте свои мечты. И знаешь, в этом есть свое зерно… Зачастую вся эта возня с «идеалами» - от переизбытка сексуальной энергии, только и всего, - он многозначительно хмыкнул. - Ну а как займешься реальным делом, почувствуешь ответственность за близкого человека, вот тогда-то все и встанет на свои места.

- Это как Янка Дягилева пела, - оживился Костя. - От большого ума - лишь сума да тюрьма, от красивой души - только струпья и вши.

- Можно, конечно, бунтовать, но это ведь все равно что драться с ветряными мельницами.

- От лихой головы - лишь каналы и рвы.

- Сопьешься к чертям собачьим. Мало примеров?

- В последнее время все меньше. Теперь просто так бухают, от нечего делать. Это раньше пили, во времена той же Янки, в знак протеста. Что-то вроде самосожжения…

- Ну и чего добились?

- Ничего.

- Вот…

Несколько минут они шли в тягучей знойной тишине, по обе стороны от полоски изможденной травы, опутанной желтыми нитями повилики. Ни о чем не думая, Игорь оглядывал бескрайние просторы слева, забитые бледной пылью слепки тракторных колес под ногами, ясное июньское небо над головой. В непролазных зарослях лесополосы чирикала и щелкала своя обособленная тайная жизнь.

- И ничего уже не раздражает, - лениво выговорил он, - ни машины эти бесконечные, ни магазины, все как-то мимо проходит…

- Лучше поздно, чем никогда, - Костя снял с плеча спортивную сумку. Расстегнув «молнию», достал бутылку с водой. 

- И все же не по себе делается, когда понимаешь, что по сути предаешь себя. Так получается? Дай тоже попить.

- А ты не думай. Просто живи, - Костя оскалил желтые зубы. - Пока не сдохнешь, ёпт.

Игорь припал к бутылке. Минералка была еще прохладной. Пузырьки газа ударили в нос.

- По-твоему, это смешно?

- Люди смеются над смертью, чтобы не было так страшно.

- Угу. А потом смерть смеется над ними.

– Я где-то читал, что смех необходим только в падшем мире, – прищурив свинцово-серые, монголоидные глаза, Костя бросил на Игоря проницательный взгляд. - Ангелы не смеются.

- Ты веришь в ангелов?

- Я верю в чертей.

- И имя вам легион, - Игорь наступил на майского жука, с мимолетным наслаждением вслушался в треск хрупкого панциря. - Знали бы наши жены, о чем мы говорим, когда остаемся одни, братан. 

- Плохо ты знаешь женщин. Ничуть бы не удивились… 

- Слышишь? Трактор, кажется?

- Кажется.

Из-за поворота впереди выскочил, подпрыгивая на ухабах, фыркающий дымом грязно-голубой трактор. Грохот его мотора безжалостно разорвал тончайшие узоры той особенной умиротворяющей благодати, которую снова и снова, с величайшим смирением, сплетает мать-природа - вопреки всему человечеству и в первую очередь для него же. В кабине трясся, как смертник на электрическом стуле, крупный мужчина с выпирающим пузом и высокой шапкой кучерявых волос.

Игорь отошел к обочине, сорвал травинку, сунул в рот. Костя последовал его примеру. Лоснящийся от пота тракторист оглядел их с брезгливым недоумением, мотнул головой. Спасаясь от завихрений пыли, Игорь закрыл глаза, отступил дальше и едва не растянулся, наткнувшись на трухлявый пенек.

- Сука…

- Чего это он?

- Подумал, наверное, что мы хиппи, - ответил Игорь, сплевывая в траву.

- Стареющие растаманы, ага. Да он слов-то таких не знает. Хотя… еще и сумка спортивная, - Костя фыркнул. – Ладно. Пусть лучше так… 

- Тебя давно пора насильственно постричь.

- А вот *** вам. Это все, что у меня осталось. 

Они дошли до поворота, свернули, прошли еще шагов сто, огляделись по сторонам и свернули снова - в едва заметный проход между разлапистой елью и колючим кустарником. Еще через минуту мужчины оказались на небольшом пустыре, который был окружен со всех сторон частоколом осин и акаций с темно-зеленой, густой листвой. В центре пустыря стоял дом - потемневшие от времени кирпичные стены, пустые оконные проемы, покрытая мхом и плесенью шиферная крыша. По периметру были разбросаны в беспорядке растресканные вдоль доски. Трава здесь была по-осеннему сухой и примятой.

На нижней ступеньке каменного крыльца лежала навзничь пластмассовая кукла без одежды, с поднятой ногой и выпуклыми глазами изумрудного цвета – на мгновение они показались живыми. Игорь выдохнул сквозь сжатые зубы, с неожиданной ясностью вспоминая, какая Алена красивая, когда на ней нет ничего, кроме браслета-уробороса на лодыжке… 

Костя отшвырнул куклу в сторону.

- Твою ж мать! – Игорь наклонился, положил куклу обратно. – Пусть лежит…

- Че это ты?

Не ответив, Игорь вошел в дом, огляделся внимательно, с облегчением выдохнул. Ничего не изменилось, все по-прежнему. Запорошенный цементной пылью пол с рваными «островками» линолеума, обломки кирпичей, старые водочные бутылки с длинным горлышком, парочка дохлых крыс, выпотрошенный телевизор «Славутич», гипсовый бюст Ленина с отломанным носом, сумрачный потолок из бетонных плит, проржавевшие ребра арматуры.

На подоконнике трепетала уголками прижатая кирпичом газета, которую они оставили здесь в прошлое воскресенье. Игорь приподнял кирпич, поглядел на фото Киркорова в разноцветных перьях, сплюнул под ноги.

- Разливай.

- Дай хоть отдышаться, ёпт. Покурим.

- Вот выпьем и покурим.

- Алкаш, - Костя бросил сумку на подоконник, вытащил бутылку портвейна «777», два граненых стакана, россыпь квадратных ирисок «Кис-кис», разлил по сто пятьдесят. – Хватай.

Они выпили, закусили, поглядели друг на друга - пристально, напряженно, с мрачным огоньком в глубине. Игорь щелкнул зажигалкой, выпустил дым через ноздри.

- Доставай.

Костя нервно переступил с ноги на ногу.

- Сейчас?

- Вот любишь ты вола вертеть, ****ь. Чего тянуть-то?

Костя крякнул, почесал щетину на подбородке, подошел к глухой стене напротив окон, отодвинул в сторону бюст Ленина в углу. Смахнул пыль ладонью. Обнажился небольшой, покрытый разводами ржавчины люк. Костя поддел край перочинным ножом, приподнял пальцами, бросил еще один взгляд на Игоря, нащупал лестницу ногой. И исчез.

Игорь растоптал окурок, уперся ладонями в подоконник, бездумно разглядывая темно-зеленые ветви, что раскачивались от слабого ветерка. Портвейн ощутимо разгонялся по венам, и Игорь с особенным чувством ясности различил в пении птиц отзвуки той первоначальной гармонии, в сравнении с которой меркнет самая гениальная музыка. Горько усмехаясь, вспомнил, сколько времени и сил он потратил, чтобы сочинить что-то стоящее… И теперь у него даже машины нет, а Алена вынуждена давиться пылью в затхлой, как склеп, юридической конторе вместо того, чтобы вполне заслуженно наслаждаться жизнью. 

- Ну давай, чего ты! - раздался за спиной раздраженный голос Кости. Игорь тряхнул головой, возвращаясь в реальность. Приятель уже вылез из люка и теперь стоял на его краю, глядя вниз и придерживая обеими руками ржавую цепь толщиной в палец. – Лезь, а то вытащу. Ну!

Из темноты внизу послышался то ли всхлип, то ли стон, качнулась и звякнула цепь. Игорь похолодел внезапно, весь, с головы до пят, как это было с ним в первый раз, плеснул в стакан на два пальца, прижался спиной к стене. Приторно-горькая жидкость, отдающая бензином и безбашенной юностью, скользнула по горлу, словно наждак. Глаза закрылись сами собой, а когда открылись, девочка уже стояла напротив, рядом с Костей, подрагивая плечами и смиренно наклонив голову.

Прямые, цвета соломы, волосы, кукольный носик, железный ошейник, закрывающий горло, светлая рубашка, темная юбка, красно-белые гольфы до колен, туфельки – все это Игорь оглядел мельком, его интересовали только глаза… но глаза девочка прятала, скрывая их густыми ресницами.

- Дурью мается, - разлепил Игорь пересохшие губы. Голова его закружилась, стремительно, как в детстве, на каруселях.  – Опять.

- Пожалуйста, - ее шепот был похож на шелест листьев. – Пожалуйста, отпустите…

- Бедняжка, - Костя отшвырнул пинком дохлую крысу, встал одной ногой на «Славутич», накинул цепь на забитый в потолок крюк. – Ща расплачусь.

- Покажи глаза, радость.

- …

- Не вынуждай меня.

- …

Игорь резко оттолкнулся от стены.

– Раз. Два. Два с половиной!

Девочка задрожала всем телом, всхлипнула, подняла ресницы - и в тот же миг его отбросило обратно к стене упругой, обжигающей кожу, воздушной волной.

В прошлое воскресенье зрачки ее были серебристыми, словно отраженный в воде лунный свет. Теперь же большие, распахнутые настежь, глаза сверкали на треугольном «анимешном» лице как два маленьких солнца. Реальный мир потускнел, закружился, будто в калейдоскопе. И перестал существовать вовсе…

Закатанный асфальтом и зажатый с двух сторон пятиэтажными домами просторный солнечный двор. Детская площадка с горкой в виде слоника, качелями, сломанной каруселью. Вереница поспевающих тутовых деревьев. Девочки играют в «классики» - низенькая кроха с двумя косичками скачет на одной ноге, две чуть постарше и повыше звонко смеются, сверкая коленками. Валерка стоит напротив в школьной форме, держит в руках затертый футбольный мяч, рядом валяется портфель с изображением красных космических кораблей. Золотистое лицо маленького Ленина сияет на его груди, будто лик херувима.

- Учись, тютя! - Валерка подбрасывает мяч, легонько бьет по нему ногой, потом чуть сильнее, подключает коленку, считает вслух. – Девятнадцать… двадцать… двадцать одно! – последним ударом отправляет мяч в чахлые кусты шиповника. – Слабо?

- Не слабо… - бурчит Игорек, находит мяч, по спине проносится колючий холодок страха. Он совсем не уверен, что у него получится, но тут из-за гаражей выбегает Генка, разгоняет девочек струей «брызгалки». Девочки визжат, Валерка убегает на помощь другу.

Игорек достает из потайного карманчика перочинный нож, садится на корточки, рисует на пыльной земле большой неуклюжий самолет, напоминающий ему пеликана из учебника по географии, вспоминает, что дома его ждет купленный отцом на день рождения МиГ-21 с радиоуправлением, пока еще нераспакованный… Из открытого окна на первом этаже доносятся чистые звонкие голоса:

Солнечный круг, небо вокруг,
Это рисунок мальчишки!

И в этот самый момент Игорек ощущает внутри себя такое острое пронзительное блаженство, что поднимает глаза, смотрит в бескрайнее синее небо и улыбается, улыбается солнцу и всей планете, всем-всем людям, даже проклятым капиталистам… а в такой же бескрайней, как небо, груди его все ярче разгорается всепобеждающая надежда – все будет хорошо. Все будет хорошо!

Пусть всегда будет солнце,
Пусть всегда будет небо…

Игорь вздрогнул, как от удара, вытер мокрое лицо. Привалился к стене, с трудом удерживаясь на трясущихся ватных ногах, нашел глазами Костю.

- Твою ж мать, братан…

Криво улыбаясь, Костя встал на его место. И почти сразу отшатнулся, сполз медленно по стене, будто наркоман, по чьим венам разгоняется героин. Лицо окаменело, челюсть отвисла, по подбородку потекла слюна. Неподвижная девочка напротив пристально глядела на Костю нечеловеческими солнечными глазами.

Игорь выпил, закурил, развернулся к окну. В голове было пусто и звонко. Думать, как всегда в такие минуты, он не хотел, да и не мог. Сам процесс мышления казался лишенным смысла.

- Ёптвоюмать… - пробормотал Костя, возникая рядом бледным призраком. Схватив бутылку, зазвенел горлышком о стакан. – Как я мог это забыть? Как?!

- Всякое дерьмо помним, а такое… - Игорь махнул рукой, бросил взгляд на девочку. Она стояла в прежней позе, с закрытыми глазами, внешне безучастная, хрупкая, как стеклянная статуэтка. – Эй! Спой что-нибудь.

- Что?

- Что хочешь.

Девочка развернулась к ним лицом. В наступившей тишине как-то странно звякнула цепь.

Слышу голос из прекрасного далёка,
Голос утренний в серебряной росе.
Слышу голос, и манящая дорога
Кружит голову, как в детстве карусель...

Заполняя земные формы невыразимо прекрасным, потусторонним содержанием, хрустальный голос девочки звучал, как казалось, отовсюду, все чище и выше, ничуть не нарушая гармонию птичьего пения за окном. Вплетаясь в пение птиц, как золотистая нить в потускневший от времени гобелен, он наделял его солнечным смыслом, звонким, щемящим - и смысл этот невозможно было постичь умом, да и сердцем тоже, он постигался лишь тем особенным ощущением сопричастности ко всему на свете, ощущением неявного, но нерасторжимого единства всего живого.

Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко…

Голос девочки становился все тише и глуше, вместе с ним затихали в древесных зарослях птицы. Когда же она замолчала, замолчала и природа, оцепенела в совершенной мертвой тишине. И это была такая тишина, что Игорю почудилось даже, что все живое на Земле одномоментно перешло на новый виток космической эволюции - и только они втроем, по досадной ошибке мироздания, еще остаются здесь, на опустевшей обреченной планете.

Открыв глаза, большие светлые глаза Алисы Селезневой, девочка бросила на Игоря печальный, исполненный надежды, пристальный взгляд. В тот же миг он услышал, услышал отовсюду и внутри себя:

Это игра такая, для тех ребят,
Кто не боится рухнуть в конце пути.
Мало ли, что там взрослые говорят?
Если боятся даже шагнуть за край,
Если не могут больше уже расти...
Что они знают о том, что такое рай?
Я запускаю свой первый летательный аппарат…

Игорь попятился, наступил на обломок кирпича, едва не упал. В ушах звонко стучала кровь. «Небо, пусть он, пожалуйста, полетит», вспомнил он последнюю строчку. Это были его стихи, написанные черт знает когда… и будто бы кем-то другим, кто давно уже умер.

На миг ему стало страшно, как не было никогда в жизни, и в то же время он почувствовал, что по лицу его текут слезы. Он плакал, плакал как маленький ребенок, но ему не было стыдно, напротив, он был горд, горд, что еще способен на это. Углядев краем глаза, что и его друг, шмыгая носом, вытирает лицо запястьем, Игорь засмеялся – и так хорошо, так по-доброму, с таким светлым чувством он не смеялся уже очень давно.

- Ах… - сказала девочка, совсем как Дюймовочка в советском мультфильме. Зрачки ее налились чернотой, остекленели. – Пожалуйста, - попросила она звонким, словно колокольчик, голосом, продолжая, как казалось Игорю, смотреть ему в глаза. – Отпусти… 

Игорь разлил остатки портвейна, и пока Костя гремел цепью, успел разложить по полочкам ума все разрозненные впечатления тех драгоценных минут, что останутся с ним теперь навсегда.

- М-да, брат… - Костя поставил на место бюст Ленина, вытер ладони о джинсы. - Это даже круче, чем тогда, про первую любовь, помнишь?

Игорь убил на шее комара, растер пальцами. Странная томительная тоска поднималась со дна души. Впрочем, это была, скорее, светлая грусть.

- Ты стихи слышал?

- Да.

- Свои?

- Нет, ****ь, твои. Собирайся, - Игорь задумчиво вышел на крыльцо, шаркая подошвами, как раненый космическими пиратами робот Вертер, стиснул фильтр зубами. Кукла с застывшим навеки доверчивым взглядом вновь напомнила о жене, и это воспоминание помогло вытеснить из души щемящую грусть. Игорь оглядел ясными глазами реальный, существующий здесь и сейчас мир.

– Да… - сказал он, когда рядом возник Костя, выпускающий из ноздрей синий дым, - было такое время. Мы умели творить. Империя агонизировала, но перед тем, как обрушиться в бездну, дотянулась почти до звезд.

- Последний чистый взлет советского духа, ёпт.

- А теперь? Черт знает, кто мы такие? Куда идем?

- Как ты думаешь, кто она? Ангел, демон?

- Не знаю, - Игорь пожал плечами. – Мне все равно.

Помолчав, Костя кивнул.

- Ну что? Пора возвращаться в настоящее, брат?

- Да какое это настоящее. Без веры в будущее...   

- Слышу голос, и манящая дорога кружит голову, как в детстве карусель, – фальшиво пропел Костя и сам же подавился дымом от смеха…

Через минуту силуэты мужчин растворились среди деревьев, и где-то совсем рядом запел соловей, все громче, уверенней - пока ему не ответили братья и сестры, пока наконец сама мать-природа не ответила на его встревоженный, печальный и в то же время радостный крик.