Без кулис глава 21

                ГЛАВА 21


9 декабря
Хожу из угла в угол, по хлюпающей распутице своих обстоятельств с хрюкающими на мои неприступные блиндажи рылами. Им не дает покоя мой милитаристический суверенитет и моя непохожесть на их замухрышную сущность с плесневелыми хромосомами! Да и в самом деле, лучше им не метать искры в сторону моих 75 – ти килограмм тротилового темперамента! Фантасмагория из порося в окорочок и буженину – будет мгновенной! И даже пяточка не оставлю! Ха ха!

Устал…, и чьи-то тени увязались за мною, путаясь под ногами. Попался в мир как в сачок натуралиста. А между тем, я просто проходил мимо, ведь я – не местный, иначе бы я не знал себя. Но я не местный – и потому я знаю себя. Знаю так, как меня никогда не учили знать о себе. Знаю так, как я еще никогда не видел себя… О, если б только зеркала умели говорить…, если б только они не молчали – куда бы мы тогда смотрелись? Кто бы так же как они, молчали о наших подлинниках?
Как же я устал!... В чьих-то портретах сердце и само сердце в рамке как натюрморт нагрудный. Чьи-то отпечатки на мыслях… - или кем-то отпечатаны? Каждодневные строки предложений… в страницы жизни!!! – Ну, кто же потом станет это читать?
Устал! Колени подгибаются… дойти бы до завтра… или вернуться во вчера и что-то зачеркнуть, а что-то бы и дописать? Да нет… скомкать и выбросить – там мне место.


10 ДЕКАБРЯ
Никакого желания писать. Помолчу в тетрадку. Помолчу на луну. Помолчу каждому встречному…, и что-то мне ответят на это!! Поулыбался бы – да улыбки все не по размеру лица моего…, да и вообще рожа не подходящая. Просто пощурюсь да поморгаю – авось не заплачу?
Слезы растворяют краски мира, смывают грим, обнажая неприглядное нутро. Ибо нигде не нужны краски так, как там, где есть, что скрывать. И вот, мир – это только краски – иначе бы мы не пачкали постоянно рук. Но где? Где же то, что от нас закрашивается? Где то, отчего эти изумительные обертки? Так вот вспомним, что мир был создан из ничего! На него  то и положена эта косметическая живопись. Пустота, упакованная в мир!  Смешно, но мы в эти тарочки для самокруток, заворачиваем свою жизнь, и она тлеет затяжками, обращаясь в дым.

11 ДЕКАБРЯ.
Холодно. Окна не заклеены. Сквозит. Горячий чай обжигает губы, истлевающие сигареты - пальцы, а любовь – сердце. Ну и пусть сквозит.
Темнеет как рано, еще и пяти нет. А день был про любовь.

Когда же закончу роман? Закончу ли? Жаль, что Емельян еще не научился думать, так как я думаю. Иначе это показалось бы странным тем, кто его уже достаточно узнал. Устрою-ка ему духовно-интеллектуальную революцию минуя эволюцию. То-то удивится. Иначе как же я буду писать не о том, о чем живу сам? Господи! Не моя, но Твоя воля да будет! Помоги мне сие дело мною начинаемо о Тебе Самем совершити. Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Аминь!

12 ДЕКАБРЯ
Напишу слезы. Напишу луну. В многоточие поставлю звезды и вопросительным знаком мечту.
Кстати, не очень приятные ощущения, вытаскивать  из себя мир клещами; соскабливать маски с лица; сдирать обертки с сердца; вытравливать из головы выданные миром мысли как насекомых; выколачивать душу от пыли и вони; выжигать из сердца сорняки, выковыривать корни…
Как же я попался на глаза этому миру? В нем слово «Быть» - пишется без мягкого знака. А слово «кладбище» начинается со слова «клад». Не его ли мы все так старательно ищем? Да только не многие богатятся им.
Хотел я пройти по миру бесшумно, с зажмуренными глазами, одною верою в Бога… Но скрипнула половица в сердце, выдав меня - и тысяча глаз устремилась на меня требуя ответа… И не умолчал я! И воззрел! И не устоял! Через глаза мои, они приобщили меня миру. Для того-то я теперь так тщательно их зажмуриваю от всего, что портит зрение. И Господь мне помощник! Чего мне страшиться? « Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною!» Слава Тебе Господи!

14 ДЕКАБРЯ

Я не дрессированное доместицированное животное. И не инкубаторский выродок с трапециями и параллелипипедами общеидеологических конфигураций! И не биоматричный слепок с вживленной в мозг и в сердце невростенической реальностью, с каждодневным передозом информационных траквилизаторов. Я дивергент! Подданный своей беспринадлежной свободы! Гражданин нивальных поясов со своим подзорным интеллектом и одиноким галсом по орбите своего сердца к заветным рубежам. И я всегда был вне сцены! Вне зомбированного столпотворения бездумной толпы с закушенными удилами рассудка и собачьим поводком на сердце! Вне погоняемого тестостероном и гормонами жвачного стада, думающего только о случке и жрачке. Вне обыденных Fm – частот с попсовой вакханалией злосмрадного греха и растлевающего остатки человеческого в человеке порока. Вне ваших тонн и килограммов благ земных. Мне достаточно и одной маленькой унции духовного разума в нагрудном кармане, ближе к сердцу. Материальное преходяще – духовное вечно.

О, как я люблю эти хрустальные арабески на замерзших стеклах, с таинственной, прикровенной семантикой. Слепое искусство природы? Творчество наугад? И вот – угадываю. Весь мир угадываю в этих клинописных знаках разоткровенничавшейся зимы!

                *** *** ***



Но очень уж как-то спокойно было на душе и небо не предвещало уже никакого ненастья, после недавнего кратковременного дождика омочившего уличный сор. Но в этом ли  лицедейском мире верить на слово? Видимое обманчиво уже потому, что оно прячет от нас невидимое! А ведь так порою хочется знать, что облекает плоть наша и каковы мы в своем духовном облике. Думаю все бы ужаснулись этой правде, одетую во плоть и кровь. И вот, наше тело - это тот самый фиговый листочек со страниц Священного писания, которым мы прикрыли свой стыд и срам. И как это похоже.
- О чем задумался, Емеля, - полюбопытствовал Александр, прервав его текучие стремниной размышления.
- Так, - пожал он плечами, - О некоторых особенностях нашего пребывания в этом мире. И еще, наверное, чуть-чуть о том,  что мне не выносимо стало чувствовать себя в нем неправдой, грубой фальшью, каким-то суррогатом из нелепых истин материального мира.
Вырулив на дорогу, Емельян переключил скорость и добавил газу, с наслаждением подставляя свое лицо напору свежего ветра, выдувающему из него печаль и уныние, осевших в его сознании вместе с ночью.
- Ты как-то говорил о женщине… кто она? – снова спросил Александр, поглаживая Цыгана.
Емельян замялся и стал шарить одной рукой по карманам, ища сигару Аримана, а другой, держась за руль.
- Никто, - как-то возбужденно ответил он, продолжая шарить по карманам уже в поисках зажигалки, - Так, причуда моего сердца. Хмельное наваждение. Нечаянная фантазия. Видимо кто-то решил, что это неподобающее для человека творение и мой шедевр стал достоянием далеких созвездий. К тому же мое сердце оказалось так не похоже на небо, где бы она могла уместиться. Ну-ка прикрой-ка огонек, - попросил Емельян Александра, пытаясь прикурить. Затянувшись, он помолчал и продолжил, - Патетика конечно. Но эта женщина именно та, о которой нельзя говорить иначе, потому что она выше обывательской прозы. Она – поэзия грез и мечтаний, которой ничто земное не в рифму. Она, подсмотренный у неба сон, ставший моим сердцем. Она – продолжение каждой моей мысли и каждого моего чувства. Она рок мой. Моя печальная неизбежность, от которой тщетно пытаюсь скрыться. Прямо наваждение какое-то. Но это сильнее меня.
- Любовь сильнее нас всех. А как зовут ее?
- Анжелика! – с мечтательным видом элегически вымолвил Емельян, - Она художница. И еще врач, - гордо добавил он.
- А почему ты не хочешь открыть ей свои чувства? Как знать, глядишь бы и вышло что. И не мытарствовал бы сейчас по ночам… Фу, Емеля, дыми в другую сторону… и не тряси на меня пепел, - притворно рассердился Александр, отряхивая куртку от пепла.
- Извини. А эту глупость я совершил в первую очередь. Кстати, познакомился я с нею в «Мираже», рядом с твоим домом, как раз когда я встретил твою Машку. Кажется, она предлагала мне купить у нее часы.
Александр тяжело вздохнул и отвернулся. После недолгого молчания он произнес с надеждой в голосе:
- Думаешь, она вернется?
- У обручального кольца нет конца. Это замкнутый круг. Поэтому я думаю, что вернется. И думаю  даже, что однажды я еще увижу тебя на ринге. Потому что жизнь – это тоже кольцо. Все рано или поздно возвращается на круги своя.
- А мне почему-то мало в это верится, - скептически промолвил Александр, сделав болезненную гримасу, - Жаль, что у тебя магнитола разбита, - сменил он тему, - Да и машину твою жалко. Удивительно, как это она еще ездит. Надеешься еще отреставрировать ее.
- Да. Хотелось бы. Привык я к ней, -  с сожалением сказал Емельян остановившись на светофоре.
- А «Ариман» правильно сказал, бросать ее нужно. Вычислят нас по ней. Да и гаишники не дадут нам прохода. Первый же пост наш будет.
- А на чем будем передвигаться?
Александр пожал плечами, безразлично разглядывая проплывающие за окном картинки все еще спящего города.
- Ты собираешься еще куда-то заехать? – поинтересовался он.
- Да, есть тут у меня неподалеку один старый знакомый, выменивающий случайные жизни за деньги и оружие.
- Да уж, достойная цена, - усмехнулся Александр, - Я так понял, ты хочешь взять у него оружие?
- Совершенно верно, - кивнул Емельян, следя за дорогой.
- И на каких условиях? На только что тобою изложенных?
- Нет, предложу новые. Ты, кстати, пользоваться оружием умеешь?
- Смотря каким.
- Ну, хотя бы улыбкой, потому что она нам сейчас пригодится. Иначе нас с тобой даже на порог не пустят. Дело в том, что этот парень очень не любит, когда ему бьют по голове бутылкой «Мартини».
Александр покачал головой и насмешливо посмотрел на него.
- Ну, ты даешь, Емеля. А я-то думал, что ты даже мухи не способен обидеть.
Емельян засмеялся и хотел было выдать свою очередную остроту, как вдруг машину тряхнуло с такой силой, что он вместе со словами едва не потерял управление и не впечатался лицом в руль. Потрясенный этим обстоятельством он с недоумением обернулся, увидев черный «Ландровер», появившийся неизвестно откуда, который в этот момент стал заходить  с боку, намериваясь поравняться с ними.
Мгновенно сообразив, что происходит, Емельян, больше испугавшись гулких ударов своего сердца сотрясающих грудь, резко крутанул руль, перекрывая им дорогу. После чего переключил передачу и вдавил педаль газа в пол, услышав откуда-то издалека, из вчерашних позабытых снов, отчаянный рев надрывающегося двигателя с трудом набирающего скорость. Но разве это не киношный монтаж? Это очень легко придумать, но так нелегко сыграть без дублеров и подсказок из-за кадра. Но только бы не запаниковать. Только бы не сбиться с ритма и не прозевать свою интуицию. Нужно успокоиться и сосредоточиться, как тогда…
Снова раздался глухой металлический удар в задний бампер встряхнувший машину и громкий окрик Александра из-за спины, не менее Емельяна шокированного происходящим.
- Пригнись!
Фразу продолжили гулкие одиночные выстрелы, заставившие Емельяна покрыться холодным потом и вжаться в кресло, на сколько это было возможно. Не голос ли это смерти, сотрясающий барабанные перепонки разбуженные эхом?
- Ты этого хотел, да? – крикнул Емельян, заглушаемый ревом перетруженного за ночь двигателя, - Вот она твоя романтика. Что делать будем?
- Не знаю! Без оружия мы мишень, - так же крикнул Александр, опасливо высунув голову из-за сиденья где он, неуклюже согнувшись в две погибели в обнимку с Цыганом, укрывался от выстрелов, - Гони к ментовке или посту ГАИ, - наклонившись к уху Емельяна криком добавил он.
Емельян кивнул головой, между тем отчетливо понимая, что это им может не удастся по той простой причине, что до ментовки минут 10 езды, а до поста ГАИ…, где же он вообще этот пост? К тому же в голове творился настоящий хаос, так что он даже не совсем понимал, где он находится и в какую сторону едет. Да и вообще, как будто чужим стал ему этот город. Не узнавал он его. Разве он здесь жил, среди этих бездушных и ко всему безразличных переулков? Среди этих трусливо зажмуренных домов и злорадно улыбающихся витрин… Но где же все? Где? Или просто он случайно завернул в другую реальность, где все придумано только про него одного.
Как же трудно поверить во все происходящее. И в этом происходящем, ему совсем не хочется оставаться умершим.
Обернувшись на преследователей, Емельян тут же шарахнулся от выстрела, который дополнил еще более мощный удар по бамперу, так что он, не удержав машину, на огромной скорости вылетел на тротуар, проскрежетав левой дверцей по фонарному столбу и едва не въехав в стеклянную витрину магазина. Этого времени хватило преследователям, чтобы поравняться с ним. И в тот же миг из обоих окон «Ландровера» высунулись стволы «АКМ», нацеленные на их несущийся джип.
- Это конец, - обречено вымолвил Александр, поняв, что надежд у них больше нет никаких.
- Жаль, что все так быстро закончилось! – крикнул он Емельяну который, исступленно вцепившись в руль, сосредоточенно смотрел на дорогу, с решительным и уверенным как показалось Александру выражением лица. В следующее же мгновение, он резко нажал на тормоз, пропустив «Ландровер» вперед и получив таким образом, отсрочку своей смерти. Снова нажав на газ, Емельян свернул с тротуара, пересек дорогу и провожаемый рассеянными выстрелами наугад, испугавшими случайно проезжающий мимо жигуленок, въехал в переулок, который оказался здесь очень кстати. Спустя 15 секунд туда же влетел и «Ландровер» преследователей. Но объект их охоты уже исчез, бесследно затерявшись среди многочисленных дорог, уводящих во дворы многоэтажек.
Миновав несколько иллюминированных фонарями кварталов, Емельян свернул к гаражам и, въехав в ночь, остановился так, чтобы его не было видно. Погасив свет и выключив двигатель, он отпустил руль и откинулся в кресло, устало закрыв глаза. Ах, если бы не эти мысли… Чьи они на этот раз? Кто говорит их в его взбудораженном сознании? Но так они похожи на реквием эти наряженные в саван ночи фразы, бороздящие его извилины. Они пророчили ему тесноту гроба и запах землицы сырой… Но это ведь страх. Всего лишь страх, заголосивший трусливой фальшью рассудка. Всего лишь глупый испуг, пытающийся оправдать свое существование в эволюции человеческих инстинктов… Его ли слушать об этих откровениях загробного мира? О том, что тени имеют глаза и даже собственное сердце, бьющееся по другим законам? И что слова живут на много дольше нашей памяти о них. И что логика далеко отстала от смысла??
Но как же все-таки тяжело привыкнуть к этим дублям действительности. Хотя, наверное, он все-таки неплохой актер, если уж он настолько научился вживаться в роли задаваемых жизнью картин. Он играл так, словно бы это тело и эта тень, и есть он настоящий. И другие ему охотно верили в этом и даже подыгрывали ему, считая своим. И вот, он даже не заметил, как его заставили играть в эти игры земных страстей – его просто вытолкнули на арену, суфлируя внушением чувства и эмоции. И теперь вот он уже тридцать лет как Емеля, без права на отдых или хотя бы изменения сюжета. Кабала! – Но только через нее можно добраться до цели…
 Пошарив в кармане пачку сигарет и зажигалку, Емельян прикурил, высветив в зеркале заднего вида задумчивое лицо Александра, механически поглаживающего Цыгана.
- Воздух, какой свежий, - произнес Емельян, нарушив молчание, - Мы им первые дышим.
- А мне больше по душе деревенский воздух с запахом леса и горелой берестой от растопленной баньки, - тоже оживился Александр.
- Деревня, Саша, это хмельная романтика. У меня бывшая теща в деревне живет. Не помню ни одного дня из тех, что я провел там вместе с женой, чтобы я был трезвый. И я вот думаю, что может быть, поэтому я так ни разу и не поссорился с тещей? А ведь традиции ради следовало бы, - весело засмеялся Емельян, закашлявшись от дыма.
- А знаешь, я бы сейчас тоже не отказался выпить. Не так чтобы опять там… нет. Так, рюмашечку для поднятия тонуса, - вымолвил Александр, - Глядишь бы и все эти ночные коллизии небылицами станут.
Емельян снова засмеялся и повернулся всем телом к сидящему за его спиной Александру.
- Я пережил это дважды, - произнес он.
- Смотри, чтобы это не вошло у тебя в привычку, - пошутил Александр, засмеявшись вместе с Емельяном.
- Раз уж этот мир так и не стал моей привычкой, то все что в нем и тем более, - ответил Емельян, - Даже к самому себе мне каждый день приходится привыкать и узнавать себя заново, с отчаянием споря с зеркалами. Ах, как же оно навязчиво это отражение.
- Скажи, чем тебе не нравится этот мир? – задал вопрос Александр.
- Я пришел в него как в чей-то сон, потому что не знаю я, сей местности  с жизнями на время. А все здесь, именно на время, но не насовсем. А тело наше – это только времянка, чтобы было, где переночевать.
- А ты я вижу, используешь свое тело как бокал для вина, - усмехнулся Александр, вылезая из машины.
- По примеру глупых греков, я все пытался найти в нем истину, пока не стал таким же глупцом.
- Тогда бросай, пока не поздно.
- Знаешь, от хмеля легче протрезветь, нежели от заблуждения, - ответил Емельян, тоже выбираясь из машины.
Задрав голову, он помолчал, разглядывая задернутое ночной темнотой небо, через прорехи, которого проливался голубой топазовый свет. Может это фонарики для заблудших? Куда они уводят эти небесные путеводители.
Помолчав, Александр спросил, взглянув, туда же куда смотрел и Емельян:
- Что делать будем?
- Не знаю, - выдохнул Емельян, - Я хочу спать.
- Хорошая мысль. Поедем ко мне?
- Нет уж, останемся лучше у меня.
- А не слишком ли много нам будет твоего неба? – хмыкнул Александр, с сомнением посмотрев на джип Емельяна в котором отсутствовали практически все стекла, - К тому же мне кажется, лучше будет, если мы избавимся от него.
Емельян тяжело вздохнул, провел ладонью по лицу, и с сожалением оглядывая свою машину, грустно вымолвил:
- Да, ты прав, не зачем судьбу испытывать.
Замолкнув, Емельян прислушался и резко обернулся, увидев прыгающие по блочным гаражам снопы дальнего света приближающейся машины, из которой доносилась громкая музыка.
- Валим отсюда! – крикнул Александр и, схватив Емельяна за плечо, потащил его в проем между гаражами, за которыми начинались дачные участки и небольшие деревянные постройки.
- Да, подожди ты! – с трудом вырвался Емельян, увидев появившийся из-за поворота старенький жигуленок первой модели. Не доехав до его джипа несколько метров, он остановился, и из него вылезли двое молодых парней и девушка с восточными чертами лица, которые Емельян вполне отчетливо разглядел под светом включенных фар жигуленка. Видно было, что компания была навеселе. Даже не взглянув в их сторону, они открыли гараж, достали из багажника пакет с бутылками и снедью и скрылись за дверью, о чем-то оживленно разговаривая и смеясь.
Переглянувшись с Александром, Емельян пожал плечами и усмехнулся.
- Ну что берем жизнь и переходим на новый уровень?
- Ты геймер. Тебе лучше знать, что делать. А я всего лишь персонаж твоей игры, всего лишь придуманный тобою попутчик, - велеречиво высказался Александр, снимая с себя ответственность за продолжение сюжета.
- Знаешь, во всем этом мне не нравится только одно, то, что играть приходится в живую. Ну что, заглянем на огонек?
- Надеюсь, ты думаешь о том же, о чем и я?
- У меня нет привычки, подглядывать за чужими мыслями. Может быть, поэтому-то я еще так терпимо отношусь к роду человеческому? А я всего лишь хочу выпить. Думаю, они нам в этом не откажут.
Подойдя к гаражу, Емельян постучал и, распахнув дверь, уверенно шагнул внутрь, увидев сидящих в старых креслах парня и девушку с бутылками пива в руках, которые встретили их настороженным взглядом.
- Доброй ночи, ребята! – немного смутившись с притворной веселостью, поздоровался Емельян, - Что-то вы какие-то…
Недоговорив, он замолк, увидев нацеленный себе в висок обрез 12-ого калибра.
Судьба веселушка, порадуй-ка своими анекдотами с брошюрок человеческих жизней. Да начни с мимикирующей в глупость серьезности, от которой окисляются и ржавеют лица! Да расскажи о рудниках и каменоломнях, где добываются человеческие сердца. Да не забудь и про весь этот мир белково-нуклеиновой материи скроенной наугад и сшитой грубыми стежками слов и названий и которой после мы фаршируем свои могилы… Посмеемся вместе. Ведь смеяться никогда не бывает поздно, даже если к твоей голове приставлен обрез 12-ого калибра. Но ничто не сможет рассмешить нас, так как твое антре с пантомимой ночи. Как же тебе пришло в голову это представление? Разве мы породнились с зеркалами? Или просто проявились в жизнь вымыслы случайного сердца?
Смешной фигуратив с лейблом реальности. Но как, же уверовать так, чтобы не оборачиваться на небо? Как же убедить себя, что эта полнопроводниковая действительность с настроением на частоту наших глаз изображением мира не просто органическое изменение в нейронных сетях мозга?? – Довольно фокусов из широких штанин…, а впрочем, браво магистру, художнику иллюзий. Придумай-ка сон, да про любовь! Я устал от твоей яви!!!
Досадливо сморщившись, Емельян покачал головой и повернулся к парню, держащему обрез трясущимися руками, лицо которого было бледным и испуганным.
- Кто тебе сказал, что оружие спасает? – сохраняя спокойствие, произнес Емельян. Подняв руку, он отвел от себя нацеленный ствол в сторону и опустил его вниз, - Не оружием тебе нужно предохраняться, а контрацептивами. Кстати, знаешь, я давно заметил одну очень интересную особенность, что если человек сам не хочет бороться с собой, то с ним начинают бороться другие. Поэтому мой тебе совет, вооружайся против себя и тебе не придется защищаться от других.
- Вы всегда так гостей встречаете? – спросил вошедший следом улыбающийся Александр, - Сколько тебе лет?
- Мне двадцать, - несмело ответил парень, не зная, куда деть враз потяжелевший обрез.
- Надеюсь, он был не заряжен, - кивнул на ружье Емельян, проходя внутрь помещения, которое больше походило на молодежный притон для интимных вечеринок, нежели на гараж. Подойдя к парню с девушкой, испуганных не менее своего товарища, Емельян учтиво спросил:
- Не возражаете, если я присяду?
- Нет, - натянуто улыбнулась девушка, - У вас кровь на виске.
- В самом деле? – удивился Емельян, - Надо же. И где это меня угораздило запачкаться?
- Это рассечение. И над бровью тоже.  И на правой скуле. И синяк под глазом.
- А! – махнул рукой Емельян, - Этот мир не приемлет лиц изготовленных не по его образцам. К тому же я слишком задолжал мудрецам и иже с ними дизайнером человеческих нравов. Разве не видно, что наш мир превратился в огромное ателье мод, где по сносной цене люди могут приобретать себе вполне достойные лица от «версаче» и сердца от «кардэна»? А я – добровольный изгнанник арен и подиумов, поселившийся с обратной стороны их декораций. Меня никто не узнает – но все узнают во мне себя настоящих и за это ненавидят меня. Обо мне никто и никогда не слышал, но каждое мое слово заставляет их вспомнить о себе похороненных в телах своих, и они презирают меня за это. Я и сам не знаю, кто я и откуда, но я в теле, значит я человек? Ведь нельзя придти в этот мир иначе как в теле. Но я только пользуюсь им, но не живу им. Я только пребываю в нем, но не являюсь им. Я сосед себе самому. Кстати, имя мне Емеля.
- А я Наташа. Вы так красиво говорите… Вы философ?
- Хуже. Я – невежа. А говорить красиво – не значит говорить умно. И было время, когда слова для меня были как конструктор «Лего» для детей. Разве ли не здорово ощущать себя зодчим? Вот только все уже давно построено – разве придумать второе солнце? Нет. Все для нас сделано. Все нам сказано и про все рассказано. Нас попросили побыть здесь  и бодрствовать, но мы пустились во все тяжкие кошмарных сновидений, облачившись в лживые истины. А между тем нет других истин, о которых не сказано в книге жизни. И я сам еще не протер глаза и плохо вижу перед собой, но знаю, что свет, который согревает меня не от солнца сего.
- Емеля не забивай головы ребятам, - усмехнулся Александр, присаживаясь на топчан стоящий в углу.
- Да уж, вам бы проповедывать – расслабившись, польстила девушка.
- Проведывать? Мне даже молчать не по силам! Кстати, вы уж простите нас, что мы с товарищем испортили вам вечеринку. Мы оказались здесь совершенно случайно; то ли по вдохновению, то ли по кем-то написанному…
- Нет, нет, все в порядке, мы просто испугались, думали вы какие-нибудь бандиты…- поставив бутылку на пол, она поднялась и подошла к висящему на стене шкафчику. Порывшись, она достала оттуда бутылек йода и вату.
- Сядьте-ка сюда на свет. Я обработаю Вам ссадины, - указывая на свое место, произнесла Наталья.
- Сердце родное, да это всего лишь пара царапин. Вот если бы у вас нашлось для нас что-нибудь крепкое… так, для бодрости духа…
- Найдется, - по-женски лукавым голосом вымолвила она, - Андрюшечка, принеси, пожалуйста. А Вы сядьте сюда, - снова попросила она Емельяна, промакивая ватку йодом.
Улыбнувшись ее настойчивости, Емельян повиновался. Парень тем временем вышел из гаража и скоро вернулся с двумя «столичными» бутылками водки.
- Симбиоз воды и огня, - весело произнес парень, Брачный союз стихий!  Вот только стаканов у нас нет. Придется пить из горла. А на закуску только чипсы…, к сожалению, - пожал он плечами.
- А разве водку закусывают? Ее занюхивают! – серьезно произнес Александр, - Открывай. Помянем сегодняшние сны, ведь мы их так и не увидели.
Вытащив из стволов патроны, он сунул их в карман и бросил обрез на деревянный верстак, на котором кроме двух пустых канистр и старой керосиновой лампы, ничего не было. Девушка тем временем уже закончила обрабатывать раны Емельяна, который сморщившись, терпеливо молчал.
- Что с вами, было? – спросила она, возвращая бутылек в шкафчик и с участием глядя на Емельяна.
- У него возрастной кризис, - шутя, ответил за него Александр, поднося к губам открытую парнем бутылку.
- Ты сам из него едва выбрался, - усмехнулся Емельян, - А у меня все намного проще. Школьная диалектика. Меня преследует то, отчего я хочу уйти. Обычная комедия тел.
- А это ваш «Крузак» там стоит? – спросил парень, последовав примеру Александра.
- Нравится? – хитро сощурив глаза, поинтересовался Емельян.
- Да, конечно.
- Мне тоже нравится, - вздохнул Емельян, - Ну что там очередь то до меня дойдет?
Взяв бутылку, Емельян выдохнул и приложился к горлышку.
- Ну и дрянь этот «симбиоз», - отдышавшись, вымолвил Емельян, - Ну где тут найдешь истину? Одни осадки да разочарования…
Вернув парню бутылку, Емельян закурил, искоса взглянув на второго, который до сих пор не произнес ни единого слова.
- Все верно, дружище. Мы именно те, о которых нельзя сказать ничего хорошего, - Разве не об этом твое молчание? Именно в эти-то моменты я начинаю узнавать о себе правду.
- А он всегда такой, - хихикнула Наталья.
- Ну и правильно, - похвалил Емельян, - Слова – это обуза для ума и узилище для сердца. А молчание – даже пред Богом оправдано. Знаешь, как святые отца о том говорят? «И благая глаголати низшее есть молчания с разумом».
Помолчав, размышляя о чем-то, он обратился к первому парню:
- У нас машина сломалась, а нам бы до города добраться, минуя анонимные взгляды и разные случайности во плоти человеческой. Не подбросите, а?
- Запросто. А вам куда? – с энтузиазмом отозвался парень.
- В землю обетованную, - пошутил Емельян, - Подальше от будущего и поближе к снам. Честное слово, я так устал от этого истуканного мира и своих бесплодных подпрыгиваний в надежде ухватиться за небо. Вот только небу совсем не нужны тела наши…
- На Попова, 32. Рядом с центральным стадионом, - ответил за Емельяна Александр, умоляюще взглянув на него, - Твой язык не знает усталости.
- От усталости и говорю, - хмыкнул Емельян, зачесывая назад волосы своей пятерней, - Дай-ка мне еще этой гадости, - протянул он руку парню держащему бутылку, - Впрочем, обыкновенный суррогат, как собственно и весь этот мир зараженный рационализмом. И эта-то бодяга на вес истины полагается. Вечный хмель. И что нам с того, что эта эйфория оканчивается тяжелой головной болью и циррозом печени? А ведь это отрава! Весь этот мир отрава для тех, кто ищет в нем забвения. И вот стяжая материальные блага, мы сами становимся частью приобретенного, то есть вещью. Иначе сказать, движимым имуществом этого мира. А это значит, что не мы имеем, а нас имеют. Это так же означает, что рано или поздно мы окажемся на помойке за негодностью.
- Веселенькое заключение, - улыбнулся Александр.
- Когда-то и я над ним смеялся, мечтая о богатстве и славе, - продолжил Емельян, рассуждая, - Но в какой-то момент времени, я вдруг со всей очевидностью осознал, что мы – всего лишь жертвы миражей; рабы своих могил; острожники величайшего обмана, который есть наше тело и весь этот предметный мир опредмечивающий и сердца наши. Этот мир безысходен, как ни петляй. Он тупиковый сам по себе. Он всего лишь аттракцион, правдоподобно имитирующий реальность, где мы безнадежно проигрываем все наше состояние до последнего таланта вверенных нам Богом.
Поверь, Саша, мы и весь этот вещевой мир, есть не что иное, как рефракция, которую мы ложно принимаем за истину. И да хотелось мне богатства и славы…, но для этого мне нужно было сравнять храм своего сердца с землей не оставив и камня на камне от этого величайшего Божьего творения. Мне нужно было всего-то влюбиться в себя и в этот преломленный запотевшими окнами в небо мир, едва проветриваемый животворящими веяниями православных храмов. «Кто хочет быть другом миру – тот становится врагом Богу».
Но разве мог я раболепствовать пред своею плотию, тогда как она не хозяин мне и не господин? Ах, как противно мне было даже думать, что я могу быть запряжен в свое же тело, жуя удила похотей и страстей этого сладкого и ядовитого мира. Ведь не мы управляем собою, а тысячеустый и сладкоречивый мир, оспаривающий  нас и Бога. Нами просто балуются и потешаются хозяева этого увеселительного мира, подсовывая разные развлечения. Но разве мы развлекаемся? – Нет. Нами развлекаются! И как же мы смешны глазами этих бракоделов сумевших обмануть нас.  Этих сутенеров отдающих души наши в услужение материальным благам. Этих садовников, выращивающих деревья запретных плодов и торгующих ими на развес и которые мы с таким аппетитом уминаем в свои утробы… Не так же ли потом и нас уминают в могилы? Предался земле – земле и будешь предан. Разве, не так ли? «Рожденное от плоти – есть плоть; рожденное от духа – есть дух».
А дальше могилы не уйдешь. Все на земле взятое в землю и возвращается. Ведь не с собой же мы принесли в этот мир тела наши… А своего она не отдаст. Ведь мы пришли сюда, когда все это уже было, так как же оно вдруг может стать нашим? И как же тут не заметить этого лукавого обмана, что как я сказал, приобретая – мы становимся приобретением? Так насколько же мы отличаемся от того, что мы называем собственностью?
Нет уж, лучше собирать крохи духовного, чем богатство материального; лучше копить на жизнь вечную, чем на временные блага с последующим погребением. Не нужно мне земное -  ибо не знаю я его! Не нужно мне материальное – ибо нет у меня для него кукольных глаз, чтобы видеть в нем ценность; не нужно мне плотского – разве тело может стать богаче? Жизнь человеческую я называю долгим процессом поглощения… вот только шутка вся в том, что не может человек насытиться. Чем больше он потребляет, тем сильнее становится его неутолимый голод. Поэтому повторю не нужно мне плотского, ибо страшен мне голод мира сего, когда потребительство перерастает в губительство.
Тела же нам нужны для того, чтобы родиться свыше; временное – чтобы обрести вечность; тьма – чтобы возлюбить свет; скорби и страдания – для радости и блаженства во Царствии Небесном; смерть – для воскресения и жизни вечной во Христе Иисусе. Мы – странники в телах своих. Далек путь наш от соблазнов этого мира, которыми, как ловушка для зверя, прикрыта сквозящая смертельным холодом пропасть. Ах, сколько наживок «невинных» для человеков на любой вкус.  И ловят нас на красоту…, но всегда ли в красивых обложках то, что нам нужно? Всегда ли в красивых словах истина? Всегда ли в красивых лицах добрые намерения? В красивых нарядах – праведность? И нас ловят на чудеса; на харизму; на научные достижения; удовольствия, развлечения… Но ведь мы всего лишь странники! Путь наш лежит не от рождения к смерти, а от земли до неба!
«Возлюбленные! Прошу вас как пришельцев и странников, удаляться от плотских похотей, восстающих на душу», - процитировал Емельян слова Апостола, возвращая бутылку парню.
- А мне кажется, что этот мир достаточно обоснован тем, что мы его осознаем. И, кстати, мне очень нравится жить в нем, - возразила женщина.
- А по мне, так тебе просто нужно выспаться, - досадливо сморщившись, высказался Александр, нетерпеливо взглянув на часы, - Нам пора, Емеля. Уже светает.
Ну что ж, пора значит пора, - согласился Емельян, лениво поднимая свое отяжелевшее от событий, впечатлений и бессонницы уставшее тело, которым ему нужно было еще и ходить. Сощурив глаза, он взглянул на ставшее задумчивым лицо девушки, за которым он не сомневался, таилось желание поскорее избавиться от них. Ах, как много скрывает от нас серьезность.
Сглотнув свои мысли, Емельян произнес, обращаясь к девушке.
- Спасибо тебе, юная красавица, за заботу обо мне. Честное слово, я не стою того. И вот еще; простите, если я своей словоохотливостью омрачил вашу жизнерадостность. К сожалению, только так у меня пока и выходит – омрачать, а не просвещать. А впрочем, как знать, быть может, это именно то, что вам нужно было услышать, вопреки тому, что вам хотелось бы. В любом случае уже утро, которое вместе с ночью сотрет из вашей памяти и этот диссонирующий с вами миропредставлением эпизод, возникший, быть может, совершенно случайно, а быть может и по чьему-то неотвратимому провидению.
Мило улыбнувшись одной из тех улыбок, которыми платят дань общественной морали, Наталья ответила, поправляя свои золотистого цвета роскошные волосы, ниспадающие ей на плечи.
- А мне очень понравилось, как вы все это сказали. Вот только христианство… ммм… нет. Это не по мне. Мне более по душе восточные учения. К тому же это сейчас стало модно. А христианство… оно давно устарело и не удовлетворяет потребности современного человека, если конечно он, хоть чуть-чуть не глуп. Да и вообще, мне очень нравится наш мир… вот только бы еще не Россия…
Емельян пожал плечами. Помолчав, он достал из кармана сигареты и закурил, вызвав тем самым неудовольствие Александра дожидающегося его.
И в самом деле, он пробыл здесь намного дольше того, что ему позволительно было сказать. Он задержался, просрочив свое время – и не потому ли он ощущал теперь какую-то гнетущую пустоту внутри? Какую-то горькую неудовлетворенность и отвращение к самому себе? Или это просто от того, что он снова увидел себя в чужих глазах? Странно только, что он отражается в них совсем не похожим на то, что он думал о себе. А между тем в зеркалах он совсем другой. Так, где же он все-таки настоящий? Может посмотреться в небо, чтобы узнать правду?
Что-то новое появилось в его голове за эту ночь, заставив его думать несвойственными ему мыслями. Неужели все это время он тешил себя вымышленными историями о жизни? Неужели все свои тридцать лет он прожил с неправдами на устах, шлифуя стразы? Сколько же страниц он исходил в поисках главных героев – разве у них он хотел выведать о творении? Сколько золота он намыл на этих приисках человеческой мудрости, но истина оказалась намного дороже золота и намного больше мудрости. И ее не найти ни на одном из прилавков даже самых модных земных бутиков. Могут ли размеры вместить безразмерное? Законченное – бесконечность? Время – вечность?...
Но он устал. Очень устал. Сейчас ли думать об этих вещах, после катаклизмов бессонной ночи?
А между тем, впечатления как будто поутихли, влившись в привычную ему форму самоощущения. Да и никогда он не умел до конца реагировать на жизненные ситуации так, как они того требовали. Иначе бы они просто не оставляли ему времени для свободного творчества. Пусть же все это происходит себе во вне, для тела, занимая скучающий взор; внутри же у него были совершенно другие законы не материальные, но духовные, следуя которым он со смирением принимал все как должное, которое не могло не произойти. Вот только голова бы еще не так сильно болела…
Наморщив лоб, он снова взглянул на Наталью, не сводящую с него своих насмешливо вопросительных карих глаз.
- Это то и пугает, что мода стала пастырем современно мира, - возразил Наталье Емельян, мешая свои слова с сизым табачным дымом, - Ах, уж эта торговка подержанной фальшью. Впрочем, нам пора. Еще раз спасибо за гостеприимство.
- Если не возражаете, то я возьму его с собой, - сказал Александр, обращаясь к ребятам, беря с верстака двенадцатикалиберный обрез, - Рано вам еще иметь такие вещи.
Сунув его в рукав, он посмотрел сначала на Емельяна, а затем на парня с укором встретившего его взгляд. И несказанные в его адрес слова были более, чем красноречивы с которыми так же молчаливо согласились и другие.
- Пусть это будет возмещение морального ущерба, - засмеялась девушка, загладив возникшую пантомиму, заставившую Александра покраснеть от смущения.
- Я думаю надо сделать так, чтобы оно было взаимным, - сказал Емельян, вынимая из кармана двадцатидолларовую купюру. Девушка начала было протестовать, но Емельян, махнув ей рукой на прощанье, уже вышел вслед за парнем и Александром, едва не споткнувшись о радостно бросившегося ему под ноги Цыгана, которого они так непростительно забыли на улице.
 В лицо сразу же ударило потоком прохладного ветра, который старательно раздувал затлевший багряницей рассвет, возжигая очаг нового дня. Вот только не согреет он ему сердце, простуженное пасмурными воспоминаниями. Не согреет он ему гранитные изваяния. Не растопит мыслей его вмерзших в ледяную глыбу неподвижного мира. Не затеплит взор его радостью от созерцания химических веществ совокупленных в комок плоти и двигающейся при условии соблюдения условностей физического мира. Не просветит сознания его от осознания себя рабом дублей повторяемых заданной программой телобытия; узником прописных жизней с бытовыми истинами как ошейники псам; скотом на привязи, жадно хлебающего пойло из телопродуктов обезволивающих душу; невольником сцены заключенного в лицо – его ли ублажать и лелеять? Им ли гордиться и тщеславиться? Ах, сыграйте же кто-нибудь за него Емелю, иначе скоро он совсем перестанет говорить и улыбаться. Сыграйте же, вы, мастера гримас! Вы, костюмеры и декораторы тел! Вы, словоплюи изгадившие своими харчками Божие творение! Сыграйте!... Для вас эти софиты и рампы и суфлеры, занявшие свои места в сердцах ваших! Как же вы послушны и покладисты незнакомым вам голосам, нашептывающих вам о свободе тел! – Но как материальное тело может быть свободно от материального мира?
Вот же для вас эта открывающаяся завеса дня, где мир уже ожидает  ваших сытых и умытых лиц -  у него для вас новые драмы. Играйте же! Играйте! Не все ли вам равно, кем вы будете сегодня? У супостатов множество для вас потешных историй. Но себя, он все-таки уж как-нибудь доиграет сам – но только не на ваших сценах и не для ваших глаз!!!
Усмехнувшись про себя, Емельян покачал головой, неторопливо поднял воротник своего плаща и, подмигнув Цыгану, подошел к жигуленку, где уже сидели Андрей и Александр, дожидаясь его.
- Саша, посади пока собаку,  а я пойду, заберу из джипа кое-какие вещи. Ну и ветрище, правда? – кивнул он Андрею, разогревающему двигатель.
- Да уж, даже земля подмерзла, - согласился Андрей, изумленно разглядывая стоящий поодаль внедорожник Емельяна, который при свете утра предстал ему во всей своей неприглядной красоте. Но задавать вопросы не стал, удовольствовавшись строгим взглядом Емельяна.
Вернувшись через минуту с огромной клетчатой сумкой, Емельян затолкал ее в багажник и забрался в машину, потирая руки.
- Ну…, вот и все. Едем, - запыхавшись, сказал он.
- Кислоту любите? – спросил, не оборачиваясь, Андрей, выжимая сцепление и включая скорость.
- Какую еще кислоту? – не понял Александр, нахмурив брови.
- Ха! Ну, ты ящер даешь. Музыка прогрессивная так называется, - ухмыльнулся парень.
Емельян рассмеялся, хлопнув Александра по плечу.
- Это одна из заставок современной молодежи. Этакий кинематографический фон их жизни. Сандра и «Модерн Токинг» отдыхает чувак, - снова засмеялся Емельян.
Александр еще больше нахмурился. Помолчав, он грозно посмотрел на Андрея.
- Как ты меня там назвал?
- А ты что обиделся?
- Пока еще нет. Но лучше будет, если ты… поставишь что-нибудь из попсы, - резко смягчив выражение своего лица, заулыбался Александр.
- А может что-нибудь классическое? – вставил Емельян, - Или это не по духу времени?
Андрей обернулся, взглянув на Емельяна как на сумасшедшего.
- Шутите?
- Ничуть, - сдержанно улыбнулся Емельян.
Скривив рот, Андрей отвернулся, покачав головой.
- Ну, вы даете! Ха! Надо же! Интеллигенция блин. Ну, кто сейчас слушает эту хренатень? Музыка – это ритмы жизни. Своеобразный генератор, заряжающий нас энергией для продвижения вперед. А слушать вашу классику – это значит жить в полуоборота и морщиться от отдавленных мозолей наступающего на них прошлого. И недалек тот день когда, обернувшись, вы увидите догоняющих вас динозавров. Расти нужно! Развиваться! Двигаться вперед. Ни в коем случае не стоять на месте… А все ваше – это отстой. Мертвяк. И Бог твой мертв. Не церковь, ли его усыпальница?
- Бежать говоришь? – лениво промолвил Емельян, - Да куда же? Двигаться вперед? А где он этот перед? Да и стар я уже и дыхалки нет, и голова кружится от этого безумного стрелочного круговращения заведенного будильника, каковым являются жизни наши. И не стрелки, а спицы колеса мчащегося нон-стопом по круговому треку эпох и поколений. Не плохая аллегория, правда?
Андрей пожал плечами, Емельян продолжил:
- И верно, вся наша жизнь, это замкнутый круг часового циферблата, где с неумолимой последовательностью мы движемся по делениям наших дней, ступая по вчерашним следам. Да, мы уже были однажды там, где мы находимся сейчас. Разве ли не мы оставили то, что мы сейчас имеем и чем живем? Ведь вот, еще вчера я насмехался над людьми и их дешевыми житейскими сценариями, а теперь они насмехаются надо мной, глазея на мой выдрессированный галоп по манежу. И знаешь еще, что я открывал множество дверей, убегая от стен, но каждая их них неизбежно выводила меня на сцену, как антре клоуна. Я заглядывал во множество окон,  но из каждого из них открывался все тот, же намозоленный вид геометрических форм, словно бы я смотрел в разлинованную тетрадку школьника с двойкой по арифметике. Я исходил множество дорог, с отчаянием удостоверяясь в том, что все они ведут к могилам. И везде-то я встречал эту скучную неизбежность острожника выучившего каждую трещинку, каждое пятнышко, каждую неровность на своих провонявших табаком и обреченностью стенах. И тогда понял я одну вещь; что не уйти земными дорогами от земного; и за каждой дверью этого материального мира не может скрываться ничего, кроме очередной кладовой с залежами и запахами скоропортящейся материи; и в каждое то окно, на нас смотрит наше время, с улыбкой растлевающее гениальные продукты цивилизации и пластая наши лица в морщины.
Но есть! Есть эта заветная дверца, за которой открывается вечность – вот только не войти в нее плотью; есть этот путь, открывающий безграничные просторы – но не ходить по нему телам нашим. И путь этот  начинается как раз за дверями церкви, которая является не усыпальницей, а домом Бога Живого, через Сына Своего открывшего нам двери в жизнь вечную. Да, Иисус Христос и есть дверь! Он – путь наш!
- Ладно, Соломон, ладно. Не разгоняйся. Я все понял. Ты прямо как моя бабушка. Она мне каждый вечер нотации читает о нравственности и благочестии… Да только все сейчас по-другому. Вам не понять.
Помолчав, он спросил:
- Может вам радио «шансон» включить?
Александр махнул рукой, безразлично пожав плечами, а Емельян закурил, отвернувшись меланхолично перебирая в уме вопросы минувшей ночи, на которые трудно было ответить так вот запросто, переставляя звезды и наугад подбирая случайности; вопросы, не подлежащие уму с его словесным скарбом – может промолчать?
Но роились докучливо мысли зудящие мозг – не этими ли самыми мыслями он так часто обманывал других, очаровывая разукрашенными миражами? – Как же они любят эти подделки реальности.
Не ими ли он балагурил, гоняясь за чуждыми ему улыбками? Всякая улыбка их была насмешкою над ними, неужели они не видели? Неужели не разумели.
Не этими ли гротескными образами он слеплял устремленные на себя взгляды? Так то и мир этот слепит, что не видим.
Но все обманы давно исчерпаны, которыми он как сачком отлавливал неосторожные уши в свой альбомчик. Все сказки стаяли, не выдержав света и тепла – не таков ли этот апокалипсисный мир, сочиненный при свете тусклых ламп в подземельях? Все шутки иссякли – но никто так и не увидел в них себя; неужели они были настолько правдивы? Ах, если б только они знали, что вся их многотомная жизнь с обложкой цивилизации всего, лишь то, над чем пошутили! Мы, люди – это шутка! Впрочем, спасибо что повеселили.
И  ведь все-то это время, он только и делал, что смеялся, забывая выносить помойные ведра из сердца. Смрадный был этот смех, напоенный ветрами миазмов из глубины утробы. Ведь от «избытка сердца глаголют уста наши». Плакать нужно было – вода все смывает, а церковь натирает до блеска.
Почему же во всю жизнь свою он никогда не бывал в церкви? Он только лаял на нее, не смея войти – не так же ли выглядят и те, кому она до сих пор не дает покоя? – И да не упокоются! А ведь там все то, что ему и было нужно. Что? – Дорога в небо! Таинственная дверца в бесконечность! И…  истина!
Сунув руки за ворот кофты, он достал крестик на цепочке и долго смотрел на него, о чем-то размышляя.
«Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Аз упокою вы».
Но не так-то просто мир расстается со своей собственностью – (разве без Бога мы не собственность?). Каждый шаг нужно отстаивать жизнью и распятием Сына Божиего Иисуса Христа; аргументировать Духом Святым и доказывать слово Божиим; каждую ступеньку в эту небесную идиллию вымаливать слезами и потом, ибо силен этот мир прелестью и соблазнами.
Убрав крестик, Емельян снова откинулся в сиденье, сморщившись от усилившейся боли в голове.
«Нужно обязательно побывать в церкви» - подумал он, запахивая плащ.
Если б не эта тупая боль в голове… А ведь нужно еще решить, что делать завтра. Ах, как же он отстал от  него. На целую жизнь отстал. А ведь завтра, он мог бы жить совсем по-другому, именно так, как ему очень часто мечталось. Жить совершенно другими глазами, другим сердцем, другими словами и ощущениями, которых не обманет это суггестивное реалити-шоу с вытанцовывающими жизнь телами. Жить без съемочных  глаз людских, не оставляющих права на дубль; без словоблеющих ораторов с высоких кафедр с проповедями о том, как благополучно угодить в мышиные ловушки; на что лучше всего промотать себя, какие лица носить и какое сердце послужит дольше вашему телу. Жить за изгородями с калитками по нужде; за страстями понукающих в ребра шпорами; за приобретениями стегающих спины. Жить уже не телом, но духом, ищущим следы Божии; жить для Бога и ради Бога!!!
Но все это так еще далеко, где-то там в туманном и недосягаемом завтра.
И лезли мысли, протискиваясь в щели мозга эпизодами и фрагментами, загружая сознание бессвязной информацией, возвращая его из философских экспозиций в действующую картину реальности, где он оставил не доигранной басню своей комической жизни. А ведь и в самом деле, нужно было решить, что делать завтра, - Снова примерчики? Впрочем, он не сомневался, что если суммировать его прошлое в одно целое без остатков, то выходит – нисколько не странно – как раз именно то, что он и есть. Настоящее – совокупность прошлого. Но его, же больше беспокоило завтра. Ведь существуют какие-то алгоритмы и для того, чтобы высчитывать эти долины закономерности; что и к чему нужно прибавлять… или отнимать? Ведь нечего прибавлять то! Все осталось на прилавках этого мира на стойках кафе и баров, в чьих-то сердцах в случайных взглядах в зеркальных отражениях и бренчащими словами в чьих-то пустотелых головах. И как глупо было, живя на земле приобретать земное; разве рыбы приобретают себе воду, чтобы плавать? Или птицы небо, чтобы летать?
Нет, не о том радел он! Не о том жил и не про то мысли. О чем же жить дальше? – У него ничего нет: ни семьи, ни дома, ни работы, ни даже его джипа, без которого ему будет трудно спорить с расстояниями. Все что у него есть…, пока есть – это его бренная и никому не нужная жизнь с судьбою, так похожей на осточертевший всем анекдот. Но не потому он не со всеми, что не нашлось ему места, а потому что тесно ему было на том месте, где все и к тому, же оттуда совсем почти не было видно неба.
Ах, Анжелика, что-то ты теперь делаешь, о чем-то думаешь…, ну конечно досматриваешь сны, ведь еще раннее утро. Вот и ему бы сейчас уснуть, да прогуляться по видениям ее сердца. Наверняка и там сейчас весна и все цветет, упиваясь солнечными лучами. Да только не увидеть бы себя тучкой на ее безоблачной синеве, только бы не увидеть своего отражения в грязных лужах стаявшего снега…
Емельян тяжело вздохнул, выбросив докуренную сигарету в приоткрытое окошко, откуда сквозил холодный пронизывающий воспоминаниями ветер, напоенный парфюмом пробуждающегося города. Но может и не его эти воспоминания вовсе? Может просто не предостерегся и где-то случайно подхватил этот сердечный вирус, от которого плешивеет романтикой мозг. Как же ему избавиться от этой хвори, не дающей ему покоя пленительными видениями? Ведь все уже кончено! Он уже не существует как социальная единица; как атом общественного организма; как слово с чужого языка и фигурка в утеху чьему-то взгляду. Он – вырванная страница с городского еженедельника. Он за всем тем, где люди привыкли видеть себе подобных; за всем тем, где был и сам он, одетый в робу из плоти. Уже нет у него тех глаз, которыми он терпел свой холуйский удел цивилизованного мирянина, упражняющего свой гроб и подчиняющегося золотым удилам гоняющие его по огороженным витринами и прилавками загону. Нет у него тех ушей, которыми он с прежней наивностью верил бы испражнениям человеческой мудрости и сочинениям мира сего. Ибо есть нечто выше всякой мудрости! Нет у него и сердца, которое можно было бы использовать, как и раньше в качестве корзины для мусора.
Пользоваться этим миром – значит быть использованным им. Уже ли он вернется туда, чтобы, как и раньше, гордо восседать возле своей конуры с драгоценным ошейником и позлащенной цепью? За этим ли ему возвращаться? За словами из горных пород, за плакатными лицами с эмоциями из учебника по физиогномике, за алчными взглядами и ненасытной утробой как авоська набитая продуктами. За этим ли? Если б он шел туда только за любовью, за Анжеликой…
Ах, как мало там тех, кто, оставаясь в миру, сохраняет свое небесное подданство, не увлекаясь погоней за земными радостями не прельщаясь обманом сего сладкоречивого взращенного на истлевших костях наших и возделанного алчностью и тщеславием мира; кто не увлекся погоней за собственностью и скользкими минутами земной славы; кто не согласился участвовать в этой разыгрываемой постановке «великой» расы человеков с «челом» на «век».
А что же он? Как порядочная свинья, он собрал всю грязь и нечистоту, хрюкая своим вымаранным сленгом. Выходит, Анжелика сильнее его? Да. Так. И благочестивее. И благоразумнее… Что же могло у них быть общего, когда он заявился к ней со своей удручающей некрословной философией, демонизирующей неосторожные сердца? Он был, как глас вопиющего в могиле… Трудно было не задохнуться от этого смрада.
«Помилуй меня грешного, Господи!» - вдруг едва слышно прошептал Емельян, чувствуя, как откуда-то на глаза стали наворачиваться слезы. Но что это? Откуда это? Безмолвные слова раскаяния? Нечистота,  плеснувшая через край? Съездить бы в церковь…
- Ну, вот и приехали, - оборвал его мысли Александр, указывающий все еще нахмуренному Андрею, где остановиться, - Ты не уснул еще? – обернувшись, спросил он устало улыбнувшись.
- Нет. А вот Цыган не выдержал. Натерпелся он за сегодня, бедолага, - ответил Емельян.
Дружески попрощавшись с Андреем, они вошли в дом, оставив восходящему светилу свои ночные истории.
- Спать? – спросил поднимающийся за Емельяном Александр.
- Спать, - кивнул головой Емельян, - Надеюсь, нам здесь никто не помешает.
- Да уж. Вляпались мы по самые уши, - сделал заключение Александр, - Все еще хочешь осуществить свое намерение?
Емельян обернулся и молча, посмотрел на него.
- Сейчас я хочу только спать, - повторил Емельян, останавливаясь возле знакомой двери Александра, - А там посмотрим.  Днем ведь все лучше видно, чем ночью.
Войдя в квартиру, они доели приготовленный Александром борщ, поговорили еще о каких-то незначительных пустяках и скоро уже оба мирно спали на одной большой кровати… это потому, что она была всего одна.