Без кулис глава 23

                ГЛАВА 23


13 ЯНВАРЯ
 Сумеречный вечер с внебудничной экспозицией опустевших улиц и задернутых окон за которыми, начинается латентная частность. Усталый приват с одножанровым бытом. Невинная драма с семейной диалектикой борьбы и единства противоположностей. И снова начинает болеть зуб парализуя мысли и бичуя разрядами мозг. И ну ее эту писанину про тайны задернутых окон. Про раздетые лица и выпряженные на ночь обязательства. Про сдутые чины и задутый энтузиазм. И про причины с припрятанными по тумбочкам и под диван следствиями… Да и вообще! Ну их всех!

Лирический вокал скрипичного времени: Никотиновая фата моргана тлеющих сигарет и млечный акведук за пределы орбит и  поименных галактик. И вся угловатая предметность теряет свою приметность. И вот она, внегравитационная реальность с тайной высоты! Вот оно, диво рассудочной левитации над бременем времени и материальным  брением. Вот она невидаль интерактивного интеллекта обрывающего якоря кодексов, понятий и правил, и отдающего швартовые земным приоритетам с коррозией логики и анафемным, всерастлевающим смыслом.

14 ЯНВАРЯ
Будьте здесь, не говоря ни слова окружающему миру. Горе вам отозваться на его чародейскую болтливость и вступить в беседу. Молчите на его уговоры и на его лесть и не обманывайтесь обещаниями. Молчите ему во всем и не верьте его лжи. Потому узнаете ложь, что она на витринах и в соблазнительных товарных упаковках; и еще ей торгуют из под полы и из-за углов как запрещенное и противозаконное. Смотрите, у кого покупаете. Истина – свет, а не блеск и не мишура. Правда – а не ложь  и не лесть прячущая взор. Открытость и доступность вам, а не тень, бегущая от солнца. Не слушайте так же нашептывающих – им есть что скрывать. Бегите от зазывателей – откликнитесь и не устоите, чтобы не пойти. Не поддавайтесь навязывающим – крепки их узлы. Не прельщайтесь видами – красивый саван мертвецам с произвольным выбором могилы. Молчите словами Господа Иисуса Христа и вас не тронут ядовитые языки изрыгающие пламя. О, вы ни разу не ощущали этих языков? Они облизывают души пожигающим огнем страстей и греховных вожделений.

15 ЯНВАРЯ

Пишу о каких то абразивных несущественностях и сущностных образинах с табельным существованием. Пишу галиматью о голимых нолях с постскриптумами на полях. Пишу о сточной информационности и бытовой формативности: о идеологической фиктивности и масочной фирменности: пишу о карамельных пустотах и мшистых болотах цивилизации, скрадывающих зловоние ароматизацией. Пишу о пути без сути, с тотальным покровом идеологической мути. И пусть попробуют увернуться те, в кого нацелена строка.

Вижу, как со мной разделываются… о, если б это были человеки. Спаси меня Господи.

16 ЯНВАРЯ
  Приватный вечер от пункта «А» и до молчания, сверхзвуковой скорописью по уровням строк! От края реальности и в бесконечную вертикаль, фотонной мыслью по безвидным видам ночи! С заглавной буквы и на всю жизнь, многотомная элегия ночи.

Стакан высокоградусной ночи до дна. Черствая горбушка одиночества на закуску и никотиновая тишина с размахом мысли в ультрафиолет и надрывающимся сердцем в высоту, в борьбе преодоления пределов! И если бы реальность не цеплялась за штанины и сор материи не попадал в глаза…
Томится  душа моя в ожидании всеобъемлющего инсайта! Какого то всезаключающего озарения! Прорыва из этих плотяных низин - в рассудочную трансцендентальность с философией безоблачной высоты! Потому что так устал уже я от этого невразумительного бытия, одиноким импульсом по кабелям и проводам обиходного быта: от этих социальных поз с манекенной этикой и этикеткой «как все»: от этой идеологической выправки и кишечной оправки: от общественного мнения и нравственного тления: от извечных пешеходов и встречных прохожих: от граненых стандартов и инерционных тенденций… : и вообще от этого сухожильного мира жилья и белья: негодной модности и животной сходности: зашкаленных статусов и шакальих тусовок… Устал. Иду спать. И вот бы проснуться уже в другую реальность.
 
19 ЯНВАРЯ
Место, на котором я был, уже не узнает меня, потому что те лица, которыми я был там своим, мешали мне видеть даже себя самого. Ибо чужие были это лица. А из чужих лиц и смотрели «чужие», оставляя меня в неведении. Горькое было это знакомство – и я распрощался с ними, державших меня за лицо. И вот, я вернулся на свое место уже не местным, ничем не отражающимся в их алчных взглядах. Не к лицу мне стали их модные фасончики и не по моему размеру, потому что, оставив о себе выдумки - я остался ни с чем, да и ни чем. И ведь надо же было навыдумывать столько, что не скоро сумел найти в себе себя, нищего и убогого, и нагого, какими стали наши прародители после грехопадения. Все то мое величие – было только обличием: самомнением – я прикрывал тлен и брение: к нулю прибавлял нули, в объеме пряча свою испорченную качественность. Кем же я был? – «Селекционной личностью», взращенный пестицидами, никелем, асбестом  и ядами выхлопных газов; облученный радиацией смертоносных стронций телевизионных экранов: напитанный растлевающей фальшью философских доктрин и вписанный в книгу мертвых, наследующий делириозные галлюцинации эфемерного мира. Где же эти  зодчие иллюзий, получившие лицензию на право использования органов моего восприятия действительности? – впрочем, не важно, но я вам не верю.

28 ЯНВАРЯ
Христианство открыло мне глаза на то, насколько я слеп, и глух и нем.
                *** *** ***



Всему в этом мире предшествует вступление: произведению ли, разговору, знакомству, какому либо решению…, да и вообще всякому делу. Ведь иначе как может что-либо начаться, если мы в него не вступили? Даже  для того, чтобы провалиться, необходимо сделать шаг, потому что мы – пешеходы! И неважно, на колесах ли мы, на воде или  в воздухе. И жизнь наша вся не иначе - как пошагово. Тут не поспоришь. Но одного мы никогда не знаем наверняка – куда шагать? Куда сделать очередной свой шаг, чтобы не споткнуться, не поскользнуться и не сорваться в пропасть. Шагаем по привычке – наощупь. И как часто нам приходится удивляться, что мы оказываемся совсем не там, где нам хотелось бы. А откуда мы шагнули и не помним уже, чтобы вернуться. Как же тут не удивляться своей слепоте? А все видимое для нас как блесна для щуки – клюем не задумываясь, потому что блестит.
Но вот, куда же вступил он? Где начинается его пролог и почему он не захлопнул книгу сразу же после сомнительных экспозиций в которых, он не нашел ни звезд, ни подснежников, ни поэтических рифм пробуждающейся от сна природы, ни прочих весенних этюдов с которых начинается любовь… Но была только ночь… и чей-то заблудившийся эхом вздох не достигший неба. Чей-то шепот, задернутый звуконепроницаемыми тучами и зловеще безлюдные дороги, исчезающие в разверзстой глотке непроницаемой темы. Разве он хотел заглянуть за ночь? Хотел войти в ее тайну? Или ему хотелось что-то закопать в ее вязкую густую черноту, подальше от глаз людских?
А может быть, он вступил за кулисы чьего-то нелепого спектакля? За слова, где начинается нагота безмолвия? В гримерную с образцами лиц? В обитель неучтенную текстом? Или все как раз наоборот? Где же он? В чьем-то розыгрыше? В чьем-то сценарии? Или может быть в голове самого автора?
Но чьи же это грубые почеркушки, так мало соответствующие реальности? Кто выдумал этот безумный сюжет, в котором персонажем становится  всякий, даже случайно прочитавший магическое заглавие книги – «жизнь»! И как же он должен теперь умещать себя в эти чуждые ему строки? О, лучше бы он был чернильницей, нежели чьим-то словом! Как теперь ему приучить себя к этому дикому риторическому ритму отчеканивающего его жизнь тиражом бессмысленных слов, написанных шальной рукой? Как вычеркнуть ему себя из этой композиции, в которой он оказался только по своему любопытству, а не по актерским данным?
Но глупости! Все это глупости! Кто сказал, что это реальность?... Ну да вот сами то мы ее и говорим и не замечаем, как из авторов превращаемся в персонажей своих выдумок. И вот ведь как неудобно-то бывает на своих словах, хоть и другим адресованным. Говорим словами, а отвечаем жизнью. Но разве он хотел себе такой жизни? – Что поделаешь, он так говорил. Диалог с самим собой на всю жизнь. Кто же из них двоих прав? И как доказать ему теперь непричастность к самому себе? как  отречься от себя? Как не слышать? Как не разговаривать и не отвечать, чтобы только обрести тишину?
«Словами оправдаемся, словами и осудимся». Выходит он сам себя приговорил на все это? Да уж, отведай-ка, Емеля своего зелья. Славен и праведен Господь, устроивший нашу жизнь таким образом.
Что ж, ему остается теперь только терпеть свои слова… или жизнь? - Все едино. А между тем, слова и есть те самые кулисы, за которыми скрывается наша жизнь. Обманешь словом – сознаешься происходящим с тобой в жизни твоей. И какой ужасающей бывает эта правда!
- Поделом тебе, Емеля! – обращаясь к самому себе сквозь зубы, вслух вымолвил Емельян, прижимая руку к простреленному плечу из которого сочилась кровь. Сморщившись от боли, он откинулся на спинку, сквозь щели приоткрытых глаз отвлеченно следя за несущейся на них дорогой, швыряющей в них фонарными столбами, павильонами, случайными прохожими и громоздкими пятиэтажными домами, падавшими где-то там, в зеркалах заднего вида не достигая их внимания.
Ах, если бы кто-нибудь бросил в него счастьем! Совсем маленьким счастьем, чтобы только утолить жажду своей измученной души. Но что за счастье, которое не называется «любовь»? о, одно только это слово стоило бы его многотомного мартиролога о пережитых невзгодах. И так приятно почему-то было думать именно в этот момент об Анжелике! – Ну конечно, ведь она же врач!
- Терпи, Емелюшка, терпи, немного осталось, - приговаривал Александр, сжимая в своих ручищах по смешному казавшийся маленьким руль и то и дело тревожно поглядывая на ставшее бледным лицо Емельяна.
- Слушай, отстань, а? – фыркнул Емельян, подняв голову, - Не столько боль приходится терпеть сколько твое сюсюканье. Все со мной в порядке. Плащ только жалко. И свитер весь в крови…перетянуть бы мышцу…
- Сейчас, сейчас, уже подъезжаем…
Емельян снова откинул голову, закрыв глаза, вслушиваясь в урчание двигателя и шепот шин об асфальт. Помолчав, он спросил хриплым голосом:
- Как ты думаешь, тот азиат жив?
Александр усмехнулся.
- Конечно, жив. Хотя думаю, ты его здорово напугал своей пальбой.
- Но ведь я же всю обойму в него разрядил, - возразил Емельян.
- Обойму то ты разрядил, а вот попасть не попал, - сыронизировал Александр.
- Но ведь он же упал?
- Я выстрелил ему в коленную чашечку из обреза, как ты и просил.
Емельян удивленно посмотрел на Александра и отвернулся к боковому окну. Во рту все пересохло. Хотелось пить. Сглотнув свое желание, он снова спросил:
- А куда ты машину денешь?
- Во двор загоню. Он крытый, видно не будет. Ох, Ксюха убьет меня. Мы не только машину угробили, но еще и засветили ее. Как бы и она тоже  по нашей вине не пострадала. Ну и болото. Ох, болото, - досадливо покачал головой Александр, - Вляпались по самое не хочу.
- А меня утешает то, что все это рано или поздно все равно кончится.
- Смертельным исходом?
- А хотя бы и так, - безразлично ответил Емельян, вынимая сигареты здоровой рукой и прикуривая, - Смерть – это конец пути за которым начинается то, куда мы и шли – вечность! Ведь вот, наш мир и мы сами – это совокупность движений, а всякому движению необходимо присущ путь. Разве нет? А раз мы на пути – то, что нам за дело до этих земных трактиров, постоялых дворов и забегаловок, отнимающих у нас время приближения к заветной цели?
- А вот меня нисколько не утешает. Хотя… ты прав. Все равно. Что будет, то будет. Только вот пистолетиком тебя надо научить обращаться… Уже, кстати, приехали. И не курил бы ты… Навонял опять, - недовольно буркнул Александр, - одно что раненый. Инвалид хренов. Ну и дорога… Придумай-ка лучше что деду врать будем. И не заикайся ему про Бога…, у него до сих пор дома портрет Ленина висит.
- Я буду молчать, - пообещал Емельян, невесело оглядывая незнакомую ему местность, заваленную кубометрами сгнивших лачуг похожих на поленницы… или надгробия? О чьих же минувших судьбах молчали эти согбенные изваяния, которых стыдливо сторонились людские взоры? Чье время захоронено на этом удаленном от города погосте? И зачем приехали сюда они, в эту искореженную временем и скорченную пустынь, где, как ни кричи, даже эхо не услышит? Все здесь казалось каким-то сумрачным и словно задернутым погребальным саваном, чтобы прикрыть тлеющие кости деревянных строений. Не было здесь жизни…, хотя кто-то топил печку, в одной из этих немногих лачуг, и чей-то жирный боров, по-хозяйски, прогуливался вдоль забора, хрюкая о чем-то своем.
- Кажется, мы завернули не в то время. Что это за пантеон? – уныло спросил Емельян, хмуро оглядывая фольклорную избушку из сказки про кощея, возле которой остановился Александр.
- Здесь живет история моей семьи и, собственно, с этого места вообще начинается история этого поселка, - прокомментировал Александр, не заглушая двигателя, - Сейчас он разросся, расстроился…, это только здесь остались эти домики, создающие впечатление ветоши и забытости. А там дальше целые коттеджи, магазин, школа, садик, пекарня, клуб… даже павильонов недавно понаставили… Так что не думай, что здесь никакой цивилизации. Это очень продвинутый поселок. Просто дед у меня… старый он уже. Да и замкнулся в себе, ни с кем не сообщается… Сам видишь, как все запущено. Бабка моя умерла, когда он в лагере сидел. Политический он. По молодости в смуте какой-то участвовал, еще при Хрущеве. Вот и замкнулся. Живет на хлебе и воде, пенсию все себе на похороны откладывает… Не без причуд дед. Но ты не обращай внимания, если вдруг не встретишь радушия и особого к себе внимания. Зато местечко, что надо. Кто станет нас здесь искать? Так-то? – сделал многозначительное лицо Александр, - К тому же самая окраина, никто не видит… Ладно. Пошел я.
Выбравшись из машины, он открыл калитку и подошел к окошку, не сильно постучавшись в него. Прошло довольно времени, прежде чем в нем показалось маленькое морщинистое лицо в очках, пристально изучающее Александра. И еще через несколько минут он уже разговаривал с ним в дверях, что-то объясняя ему.
Поддавшись слабости, Емельян откинул голову на подголовник и закрыл глаза, почувствовав, как его стремительно понесло течением по каменистым перевалам и низинам его внутреннего мира, который начинался за веками закрытых глаз. И несло его куда-то в самые глубины подсознания, смывая на пути пустые упаковки из под использованных желаний; окурки истлевших страстей; порожние бутылки из-под охмеляющих чувств; хлам чердачных мыслей, помойные кучи слов, краску лжи… Все исчезало в этой неумолимой водной стихии проглатывающей берега и горизонты… Как же ему остановиться? Как выбраться из этой пучины?  - Через глаза! Нужно открыть глаза и ухватиться взглядом за что-то видимое… Ах, сколько он уже нахватал своими глазами, а видеть так и не научился. А может просто не туда смотрел?
Набрав полную грудь воздуха, подавляя тошноту. Емельян приоткрыл глаза, увидев возвращающегося Александра с улыбкой на лице…- где он ее взял? Может у него найдется еще одна и для него? Впрочем, фасон не тот и не его жанр.
- Извини, что так долго, - сказал Александр, залезая в машину, - Нужно было объяснить деду причину нашего визита. Хотя, как оказалось, ему это совершенно не важно! Что-то ты парень совсем плохо выглядишь, - озабоченно произнес он, глядя на изможденного Емельяна, на лбу которого, выступили крупные капли пота.
- Да ничего серьезного. Ощущения только необычные, будто я попал не в свою жизнь и под чьи-то неудачные обстоятельства, - кисло усмехнулся Емельян, едва разлепив ссохшиеся губы, - А вообще поделом мне. И того мало за грехи то мои.
- Ладно, хватит тебе… Все будет хорошо, - сочувственно произнес Александр въезжая в открытые ворота и остановился… машина остановилась? Или время? Или мысли? Застыли вдруг тела, потому что им больше некуда было идти, нечего делать и не зачем двигаться; окаменели взгляды, потому что им не на что было больше смотреть; замерли уста – им нечего было больше говорить и не о чем. И весь мир казалось, встал, заступорился, обездвижился, словно бы он был придуман только до этого мгновения. Но кто же отказался писать продолжение? Или просто не кому стало читать? Некому перелистнуть страницы?
Как же нелепо выглядят эти не доигранные жизни, недописанные фразы, оборванные слова, повисшие улыбки, задернутые взгляды, прерванные дефисом шаги… Над всем как Библейский Дух над безвидною бездною, вопросительной оторопью витала тайна неперелистнутой страницы… Не дотянуться до нее рукой, не подсмотреть под нее взглядом и не угадать навскидку… А может все? Конец? Это смерть? - Как же она молчалива!   
Таково было состояние Емельяна, упавшего в глубину бессознания, в мир закрытых глаз, занавешенных окон, запертых дверей, задернутых кулис… куда-то туда, в открытое пространство неписанных судеб и жизней, откуда как ни прислушивайся, не услышать отголосков оставленного где-то там, на верху, во вне, суетливого и многохлопотливого мира, привольно раскинувшегося во взглядах людских, где по чьему-то болтливому вдохновению продолжалась затянувшаяся история про жизнь… кто ее затеял?
И прошло сколько-то времени… сколько? Может час, может день или два…, трудно было определить. Хотя где-то тикали старинные ходики… откуда они? И куда идут? И по пути ли ему с ними?
Емельян приоткрыл глаза, тупо уставившись в серый, давно не беленый потолок. Куда же они его завели эти ходики? Где он?
Караваны вопросов затопали в его сознании, гулким эхом отдаваясь по всему его телу, силой втискивая его в узкие рамки неузнанного мира. Разве он уже здесь был?
Однако странный какой-то мир, ведь его нужно было смотреть и слушать и таскать себя по нему зачем-то и для чего-то, испытывая при этом неудобства от сдавленности и тесноты плоти, в которую он был обут. Кто же выдал ему эти размеры? Кто вписал его цифрой в эту клеточку математического мира? – Загадка не по его уму.
Емельян снова закрыл глаза, пытаясь вытащить на свет свое бытие, раз уж оно было, что бы ознакомиться с ним. И как-то медленно, внатяжку поползли кадры по экрану его памяти, возвращая ему вместе с осознанием самого себя и набор болезненных ощущений, тут же заставившие его сморщиться.
Порывшись в воспоминаниях, Емельян, пересиливая боль в левом плече, заставил себя подняться. Сев, он огляделся, оживив застоявшийся взгляд убогой рухлядью бревенчатой избы, напитанной какими-то кислыми, старческими запахами.
Сколько же все-таки сейчас время? – задался вопросом Емельян, который почему то не давал ему покоя.
Послышались чьи-то тяжелые шаги по скрипучему полу…. Впрочем, было понятно, кому они принадлежали. И скоро хмурое и задумчивое лицо Александра появилось в дверях, которому Емельян, сам не зная почему, был несказанно рад, словно бы он был единственное, что он знал в этом мире.
Увидев пришедшего в себя Емельяна, Александр тоже в свою очередь просиял и заулыбался, обрадовано воскликнув:
- Ну наконец то! А то я уж собирался везти тебя в больницу. Лечить то ведь не знаю как. Рану промыл, продезинфицировал и перебинтовал…, а что делать дальше – не знаю. Да и напугал ты меня здорово, когда сознание потерял. Вот и думал, как бы что похуже не случилось. Крови то вон сколько потерял…, все сиденье в крови было.
- Сколько я отсутствовал? – полюбопытствовал Емельян.
- Не знаю. Ну…, часов 5 – 6, наверное. Сейчас ночь, где-то около 12-ти. Ты чувствуешь-то себя как? – с участием спросил Александр, выпытывая его лицо внимательным взглядом, выискивая на нем признаки недомогания.
- Да, вроде ничего. Рука только ноет и… кажется… Я не могу ей двигать…
- Это потому что я привязал ее к телу, чтобы ты, когда стал бы ворочаться, не потревожил рану. Ну…, значит все путем… и Слава Богу! Главное в себя пришел. А рана пустяковая – заживет. Я вон еще по соседям прошелся. Мази мне дали какой-то да бинтов еще взял, так что готовься к перевязке. А потом я напою тебя горячим чаем… Поесть вот только предложить совсем нечего. Ну…, ничего, придумаем что-нибудь.
- А дед где? – поинтересовался Емельян.
- Спит в другой комнате, - ответил Александр, - Давай поворачивайся. Будем вспоминать армейские уроки оказания первой медицинской помощи.
Послушно предоставив себя в распоряжение Александра, Емельян предался своим мыслям, обильными осадками выпавшими в его сознание из вчерашних дней. И каждую то из них нужно было думать, с каждой из них нужно было беседовать лично… Вот только ничего связанного и хоть  сколько-нибудь вразумительного не получалось. Мысли были со всех концов его жизни, и как то упорядочить их не предоставлялось возможным. А ведь его не было всего-то пять часов – а ответов и решений требовалось не меньше, чем на всю прожитую им жизнь. И вся-то сложность была в том, что отвечать приходилось самому себе и на те же вопросы, на которые он с легкостью отвечал другим. Трудно ему теперь придется, с двойкой то по правдописанию.
Куда же ему деть теперь все это нажитое вранье? Ведь вопросы появляются там, где нет истины. А истина – это Бог! А он только и делал, что бегал от Него по извилинам своего мозга. Вот, извилиста человеческая мудрость то и кривы пути его. Тогда как Божии стези прямы.
В Церковь ему нужно, к Богу. Там искать избавления грехам своим. Потому что даже ни одного сказанного слова не перевесишь никакими килограммами, пока не исповедуешь его Господу. Тяжелы они, на дно тянут.
Емельян вздохнул. Дождавшись, когда Александр закончит перевязку он спросил:
- А на улице холодно?
- Да нет. Ну, так… по-весеннему свежо. А что?
- Прогуляться хочу. Туман чтобы в голове развеялся да лишние мысли…, а то даже подумать негде, - с юмором ответил Емельян.
- Это хорошее дело…, да только нельзя тебе в таком то состоянии.  Отлеживаться тебе нужно, - выразил не согласие Александр.
- Ладно тебе, - усмехнулся Емельян, - Наговоришь сейчас, можно, нельзя. Я в полном здравии.
Александр пожал плечами.
- Смотри сам. Я просто посоветовал. А вообще, я и сам не прочь прогуляться.
- Ты говорил, что здесь где-то павильон есть? – спросил Емельян.
- Есть, кивнул головой Александр, - Работает круглосуточно.
- Ну и чудненько. У меня там в плаще двадцатка еще оставалась. Сигарет нужно купить, да так, продуктов набрать, есть то ведь, в самом деле, хочется. И деду твоему гостинцев нужно взять каких-нибудь…
Александр стянул с себя вязаную кофту и протянул Емельяну, оставшись в одной футболке.
- Твой свитер в крови, - пояснил он, - Плащ я более менее почистил. А мне и так будет не холодно. Ну, так что, идем?
- Да, пойдем.
Надев куртку Александр, сунул под нее за пояс джинсов пистолет и еще один протянул Емельяну, ответив на его вопросительный взгляд:
- Так на всякий случай. А случаи сам знаешь, бывают разные.
Емельян согласно кивнул головой и по примеру Александра, тоже спрятал его под кофту. Надев плащ, они вышли из дома и неторопливо направились в поселок, подпинывая ногами густые сумерки. Вот только не споткнуться бы о звезды, да с млечного пути не сбиться….
Глубоко вдыхая полной грудью дезодорированный весенними ароматами воздух и глядя себе под ноги, Емельян, ступая по узенькому тротуарчику, освещенному реденькими фонарями путеводящими по улицам все еще бодрствующего поселка, размышлял о последних событиях, грудой бессвязных мыслей заслонивших обзор его сознания. Но напрасно он пытался подогнать их под свои хрупкие и зыбкие теории жизни, которыми раньше не размыкая глаз и не заглядывая в сердце, ему удавалось на авось, вполне убедительно и правдоподобно оправдывать свое существование и все в нем случающееся. Напрасно он пытался решить все с помощью своих философских формул, которыми он только доказывал человеческие  улыбки и выводил нелепость их серьезности. Напрасно он прилагал усилие разобраться во всем с помощью своего ума… ведь не его умом сотворен этот мир; не его словом стоит он и не его промышлением что-то в нем происходит. Что же мудрить? Что же еще умничать? На все воля Божия! И кто может постигнуть Его премудрость и Его Всеблагой замысел о нас? Мы не можем проникнуть в мысли и планы себе подобного, что же говорить о  Всесовершенном Боге? Твари ли объяснять домостроительство Творца! Он же всю жизнь выдумывал да лгал, а отец лжи – дьявол. Творящий же дела отца – сын есть, который в доме отца пребывает и ложь слышит, и ложь видит, и ложью питается и ею дышит. А потому совсем не удивительно, что ему все время казалось, будто он видит и слышит что-то совсем не то, далеко противоположное истине. Но не сыны ли мы Божии? Бог – не Отец ли наш Истинный? Не Его ли дела нам творить должно, чтобы и в дому Его пребывать? Истинен Бог и Он есть истина! И во всем таковым остается. Как же можно вне Его найти то, что есть только Он – то есть Истину?
Но что ему мучиться? Ведь и решил он уже все давным-давно: бежать из этого мира, бежать от людей, отказаться от этого бытового гражданства.… Вот только как-то теперь все это стало выглядеть жутко и страшно. Ведь он хотел только одиночества, а его оставили совсем. Его просто вычеркнули из населения этого мира! Вытолкнули в мертвое одиночество и приставили неподвижного и бескомпромиссного стража – закон. О, разве с ним поговоришь по душам? Разве найдешь у него понимания и сочувствия? Ведь он теперь преступник! – Но какая нелепость! Он – изгой! Да ведь вздор то какой! Он ссыльный без права жить! – Но это немыслимо. И как же докажешь им свою невиновность? Да и правильно сказал Ариман, что ничего-то он не может. Да вот гордыня, по-видимому, покоя не дает. А между тем, она «нечто» не от нашего естества и ума творящего не имеет. А потому все от нее деющееся – есть безумие.
Так что же ему остается теперь, только прятаться по норам?
- Смотри, какой дом! Настоящий терем! – оборвал его мысли Александр восхищенным возгласом.
Емельян поднял голову, безразлично взглянув на довольно таки искусное, даже в своем роде ювелирное деревянное строение. Но не разделив восторга Александра, он снова опустил голову углубившись в свои мысли… Как же они докучливы - не отвяжешься!
Скоро они подошли к небольшому павильону, имеющему форму ротонды, возле которого топтался какой-то тип невысокого роста, дымя сигаретой. Глядя в их сторону, он имел такой вид, словно бы он только их и дожидался и будто бы они были знакомы уже давно. Улыбаясь во все лицо, он шагнул к ним навстречу, протягивая руку.
- Ну, наконец, то! – возбужденно заговорил парень, - А я уж собирался уходить. Так что вы вовремя. Уж и не знаю, где бы вы меня потом искали. А лица то, вон какие! Ну…, ничего…, дело поправимое. Есть тут у меня… - недоговорив, он резко осекся, пристально всматриваясь в них, - А вы случайно не путейцы? – с подозрением спросил он.
- Нет, мы космонавты, а что? – с иронией ответил Емельян.
- Да ничего! – раздраженно ответил парень, - Я серьезно. Впрочем, ладно, - махнул он рукой, - Вижу, что не путейцы.
- Какие еще путейцы-то, парень? – недоумевая над его словами, спросил Александр, нависнув над ним.
- Вы что не знаете путейцев?
Александр отрицательно покачал головой, готовый рассмеяться.
- Поселок здесь неподалеку есть, - начал объяснять парень, - «Путеец» называется. Ну, вот братва там ихняя, хочет поселок наш под себя взять. Приезжают как к себе домой, деньги требуют, всех запугали… Вон на северной раньше тоже киоск стоял, так они сожгли его, потому что платить отказались. Капустина Мишку вон тоже избили, все пальцы ему сломали…, а у него «трейлер» свой и он дальними перевозками занимается, деньги неплохие зарабатывает…, плати, говорят или без «трейлера» останешься. Вот так то. Девчонок наших пользуют, как хотят… беспредельщики! Тут все их боятся. Заявляли в милицию, сказали что разберутся…, а они как ездили, так и ездят. А Санычу (смотрящий наш) сказали, что если по мирному все не устроит, то коленки ему сломают…
- Ужасы-то какие, - покачал головой Александр.
- Ладно, говорите, что будете. Есть травка, хорошая пакистанская с полкосяка улетите, и скафандры не понадобятся. План есть, амфики, недавно только появились. Если по тяжелой любите…, то героин имеется, цены ниже городских. Так что… все для вас! В долг не даю, предупреждаю заранее.
Емельян укоряющее посмотрел на него, а Александр взял его за плечи и отодвинул в сторону.
- Извини, друг, но мы не местные, - строго сказал ему Александр.
- Эй, да вы чего! Все берут! Я ведь не лажу предлагаю… или боитесь? Так меня все здесь знают! Я Пашка «Ангидрид», не слышали что ли про такого?
- Отстань, а, - брезгливо сморщился Емельян, - Иди лучше домой и бросай это дело, до добра не доведет.
- Чего-о-о? – возмущенно протянул парень, - Ты, что мне тут наставления свои… умник блин. Меня все уважают…, понял? Я щас Санычу скажу, он…, он знаешь, что сделает? Знаешь?
Александр обернулся и гаркнул на него так, что его как ветром сдуло. Ухмыльнувшись, он вошел вслед за Емельяном в павильон.
- Ну и экземплярчик, - насмешливо произнес Александр, - Каких только не встретишь.
- А ты их коллекционируй, - вымолвил Емельян.
Поздоровавшись с продавщицей средних лет, с огромной копной волос на голове и довольно привлекательной внешностью, он осмотрел прилавки, выискивая, что наметил. Наткнувшись на изучающий взгляд продавщицы, Емельян состроил ей комическую рожицу и отвернулся.
- Симпатично! – со смехом отозвалась она.
- А вы не местные? – адресовала она вопрос Александру, с женским любопытством оглядывая его могучую фигуру.
- Не местные, - равнодушно ответил Александр, всем своим внешним видом давая понять, что он женат и очень любит свою жену, - И мы не путейцы, - добавил он на всякий случай, если у нее вдруг возникнет подобный вопрос.
- Понятно, протяжно произнесла она, продолжая улыбаться. Снова переключив свое внимание на Емельяна, лицо которого было бледным и исхудалым с темными кругами под глазами и выразительными царапинами, она продолжила, понукаемая своим природным женским любопытством.
- Наверное, чьи-то родственники?
- Нет, мы просто случайности. И случились мы здесь совершенно случайно, - ответил Емельян, так же безразличный  к ее стараниям обратить на себя внимание, - А вот Вы, если не ошибаюсь, наверное местная и возможно даже продавщица… Я угадал?
- Угадали, - сделав кокетливое лицо, захихикала она.
- Тогда может быть Вы нас обслужите? – серьезно произнес Емельян, не испытывая никакого желания продолжать эту бестолковую перекличку.
- Простите, - смутилась она, - Что будете брать.
Перечислив ей все, что он наметил, Емельян протянул ей двадцатидолларовую купюру. Нерешительно повертев ее в руках, она вымолвила:
- Извините, но… мы не берем валюту. У нас здесь никто такими не пользуется и… Николай Дмитрич, хозяин наш, запрещает нам принимать такие… Извините… Может у вас есть рублями?
Раздраженно забрав деньги обратно, он сердито взглянул на Александра.
- А ты говоришь поселок и вас продвинутый… скорее двинутый.
Хмыкнув, он досадливо покачал головой и вышел из павильона.
- Ну и что будем делать? – спросил он подошедшего Александра, - Валюту не принимают… Может предложить ей пару улыбок да звезду с неба? – задрав голову с иронией добавил он.
Александр на минуту задумался.
- Есть у меня одна мысль… Пойдем, прогуляемся. Тут недалеко клуб есть, где местная молодежь обретается. Правда, я там ни разу не бывал, но где он находится, знаю.
- Парень то этот как его… Ангидрид! Может он бы нам разменял баксы?
- Да ну его. У него крыша от наркотиков поехала. Есть же тут нормальные ребята, которые смогут нам помочь. Может даже у кого-нибудь машина есть, что б до города нас прокатили.
- Ладно, пошли, - нехотя согласился Емельян, - Как бы только нам все это боком не вышло. Нас ведь разыскивают, если только мне все это не приснилось.
- Да, помню я. Не переживай. Здесь надежно. Глухомань, - заверил его Александр. Через десять минут они подошли к одноэтажному, довольно таки объемному кирпичному зданию, над входом в которое, освещаемая единственной лампочкой, висела размалеванная вывеска «Belkom», а еще ниже по-русски было написано «Клуб». На крыльце с огромными колонами топтались парочки молодых парней с девчонками дымящих сигаретами. В правого боку от крыльца прислоненными к стене, стояли два мотоцикла, а по левую, был припаркован жигуленок 6-ой модели.
- Ну вот, колеса есть. Осталось найти хозяина и попросить его свозить нас в город, - довольно вымолвил Александр, подбадривая нахмуренного Емельяна, - А пока, хочешь, я стрельну тебе сигаретку? Вижу ведь, что курить хочешь.
- Не надо, - отказался Емельян, - Потерплю, может, брошу.
- Ну, как знаешь. Здорово, молодежь!!! – перекрикивая доносящуюся из-за дверей клуба грохочущую музыку, поздоровался Александр, подходя вместе с Емельяном к крыльцу.
Только сейчас обратив внимание на двоих незнакомцев, они резко смолкли, попрятав свои улыбки, кто куда.
- Не подскажите, кто хозяин этой машины? И где нам его найти?
Все молчали, с откровенным любопытством изучая ночных визитеров, неизвестно откуда взявшихся.
- Ребят. Очень надо. Подскажите, а? – сделав умоляющее выражение лица, вновь попросил Александр.
- Это машина «Мохнатого», - с деловой важностью ответил один из парней, которому на вид было не более 18-19 лет. Ко всему прочему он был нетрезв.
- Вот и славненько. Он внутри? – указывая на дверь, спросил он.
Парень кивнул головой, сощурив глаза и вооружившись презрительно-высокомерной гримасой.
- Замечательно, - удовлетворился Александр.
- Это был только анонс, - убежденно сказал ему Емельян, внутренне ощутив, что сейчас им с Александром придется аплодировать демонстрации своего «я», которое уже примеряло себе лица «крутой отваги» и «доблести». И оказался прав. Едва только Александр вступил было на крыльцо, как парень вдруг загородил ему дорогу. К нему присоединились и еще двое парней постарше, стоявших тут же.
- Вам там нечего делать. Топайте откуда пришли.
Девчонки отошли в сторону и о чем-то стали перешептываться хихикая с возбужденным азартом, ожидая дальнейшего развития событий.
- Ладно, - согласился Александр взглянув на Емельяна, на лице которого было написано: «Я же тебе говорил!»
- Тогда может быть, вы позовете его сами? А? – попытался найти компромисс Александр, да не тут-то было.
- Ему не о чем с вами разговаривать. Проваливайте, - нагло и задиристо ответил парень, сплюнув под ноги.
- Ну, ты и нахал, - возмущенно усмехнулся Александр, с трудом удерживая себя в руках, силы в которых вполне хватало для других, а вот для себя…
- Да ладно пойдем отсюда. Пусть детки веселятся, - насмешливо оглядывая их воинственные лица, сказал Емельян, - А то потом памперсов не оберешься на них.
- А это еще что там за абаминог голос свой подал? – вызывающе произнес другой, обращаясь к Емельяну, - Зубы, что ли зачесались?
Не выдержав, Александр резко протянул руку и, ухватив грубияна за плечо, легким движением сбросил его с крыльца, а двум другим, еще не успевшим сообразить и как-то отреагировать на произошедшее, сунул под нос здоровенный кулачище, угрожающе покачивая им.
- Вот  это видели? – грозно произнес он растерявшимся парням, лица которых, враз сменили окраску и выражение,  - И лучше не выводить меня из себя, чтобы я не попортил ваши альбомчики, на которых вы рисуете свою храбрость.
Емельян засмеялся над выразившимся Александром, с сочувствием посмотрев на встревожившихся девчонок. Поднявшись на крыльцо, Емельян произнес посторонившимся парням:
- Не  бойтесь. Он добрый. А вот язык, если он не обуздан, нужно держать в стойле, ребята. Иначе все кюветы соберете. Говорю из опыта. Да и неприлично мужчине ругаться в присутствии женщин. Это крайне дико и непристойно. Так вы не возражаете, если мы войдем?
- Пошли, пошли, Емеля. Тряхнем стариной, - ответил за них Александр, подталкивая его в спину, - А вы… брысь отсюда, пока я не отшлепал вас как мальчишек. Тоже мне, идальги блин…
- Вы  за это ответите! – крикнул им вдогонку парень, поднявшись с земли и отряхивающий свои коленки.
Александр обернулся и гневно взглянул на него, так что парень тут же сник, пожалев о сказанном.
Удовлетворившись произведенным эффектом, Александр молча вошел в клуб вслед за Емельяном, сразу же утонув в клубах табачного дыма, гомона  пьяных голосов и громыхающей музыки.
- Это называется духовный лепрозорий, куда люди приходят, чтобы погнить и поразлагаться изнутри, - громко вымолвил Емельян, силясь перекричать эту фонетическую мешанину звуков, - Терпеть не могу подобных мест. Вряд ли здесь можно найти хоть одно человеческое лицо, среди этих изображений воплощенных пороков. Не люди здесь веселятся, а сатана пирует, закусывая их душами.
- Мне тоже не нравится, - согласился Александр, брезгливо оглядывая представшие их взору помещение, имевшее вид игрального зала, так как прямо посредине стояли два бильярдных стола на одном из которых, мирно посапывал средних лет мужчина, обложенный пустыми пивными бутылками и пачками сигарет с зажигалками. А на другом столе, бесстыдно обнимаясь и целуясь, сидели молодые парень с девчонкой… По краям вдоль стен, стояли деревянные скамейки со спинками, которые все были заняты раскрасневшейся от хмеля экзальтированной публикой, едва ли не у каждого из которых, в руках была либо бутылка, либо сигарета. Двое же парней сидящих у входа, откровенно раскуривали косяк… Справа находилось еще одно помещение, дверь в которое была открыта. Судя по всему, там было нечто похожее на бар – только не было там ни стойки, ни столиков, а только один обшарпанный письменный стол, аккуратно выложенный различными сигаретами, чипсами и фисташками, за которым стоял продавец мужчина рядом с колонной пивных ящиков. Там тоже толпилось несколько человек, один из которых, умолял продавца отпустить ему в долг бутылку пива с обещанием завтра же вернуть ему.
- Может нам здесь поменяют? – с сомнением спросил Емельян.
- Попробуй, - пожал плечами Александр, продолжая оглядывать публику пытаясь угадать, какое из этих лиц более соответствует погремухе «Мохнатый».
Через минуту Емельян вернулся, с сожалением покачав головой.
- Про доллары здесь знают только из телевизора, - сказал он.
Александр усмехнулся и небрежно толкнул парня в плечо, затягивающегося анашой.
- Выдыхай, бобер, - шутя, бросил Александр, - А то глаза выпадут.
- Чего? – не понял парень, взглянув на него мутными глазами.
- Ничего! Где найти Мохнатого?
- Может, курнешь? Дурь хорошая, - заплетающимся языком пробубнил парень.
- Я говорю, где Мохнатый? – громко повторил Александр.
- Мохнатый? – парень задумался, видимо вспоминая, кто такой Мохнатый и кто вообще он сам.
- А, Мохнатый! – вспомнил он, - Там! На диване! – он указал «косяком» на дверь, ведущую в танцевальный зал, - Может паравоза? – снова предложил он.
Выхватив у него из зубов косяк, который он едва успел вставить туда, он бросил его на пол где и без того валялось множество окурков и наступил на него ногой, после чего сунул ему в лицо свой излюбленный аргумент – здоровенный кулак.
- Затянешься? – с беззлобным гневом предложил Александр, - Молодой, а здоровье губишь. Займись лучше спортом, - назидательно добавил он и, позвав Емельяна, стал пробираться к дверям спотыкаясь о множество ног.
Войдя внутрь, они остановились, привыкая к темноте со вспышками примитивной цветомузыки. Народу было не так уж и много и то в основном одни девчонки охочие до танцев, тогда как все парни находились в основном в бильярдной, осушая бутылки и дымя сигаретами. В дальнем углу справа от дверей, стояли два столика с несколькими стульями и старенький диван у стены. Там находилось человек пять или шесть, по крайней мере, именно столько успел насчитать Александр из-за мельтешащих фигур танцующих. Там же в другом углу находился диджей, заправляющий какой-то не хитрой аппаратурой. Постояв, они направились к столикам… И каково же было изумление обоих, когда они увидели в числе присутствующих там и своего недавнего знакомого Пашку Ангидрида.
Подойдя к столикам, на которых стояла выпивка и закуска. Александр сделал приветственный жест, подмигнув испуганному Ангидриду который, резво соскочив со стула, подошел к дивану и, наклонившись к сидящему на нем мужчине с довольно симпатичной брюнеткой, стал ему что-то эмоционально объяснять.
- А кто Мохнатый? – крикнул Александр, оглядывая присутствующих. Но, по-видимому, никто его не расслышал. Мужчина что-то сказал Ангидриду и тот быстро подбежал к диджею. Музыка стихла, вызвав возмущение танцующих девушек.
- Я говорю, кто Мохнатый? – уже спокойным голосом повторил Александр.
- А ты кто такой? – задал в свою очередь вопрос один из мужчин, сидящих на стуле с наголо обритой головой.
Не обратив на него внимания, Александр продолжил:
- Нам с другом очень нужна машина, чтобы скататься до города и обратно. Там стоит чья-то «шоха» - нам сказали, что какого-то Мохнатого. Вот мы и ищем его.
- Какого-то Мохнатого, говоришь? – хрипло и неторопливо проговорил мужчина на диване, упивающийся чувством собственного достоинства и превосходства, - И откуда же вы такие красавцы взялись то? А? Ну  я Мохнатый и что? Прикажите машину  вам подать? А ботиночки вам не почистить? Министры прям какие… машину им, видите ли, надо. Кожаные плащи нацепили и думаете вы крутые ребята? Как часто заблуждаются люди, думая, что дорогие вещи окупают их ничтожество. Это-то же самое как мой младший братец, делая уборку, заметает мусор под диван, - он усмехнулся, - Главное чтоб выглядело чисто. И что б глазам было приятно. Вот только у меня в отличие от него, крайне острое восприятие внутренней чистоплотности, поэтому-то я всегда привык заглядывать под диван и прочие неприметные уголки, которые братец мой никак не желал замечать. За что ему, кстати, нередко доставалось от меня. Я это к тому говорю, что на меня ваша показуха не производит никакого впечатления. Я знаю, что у вас под диваном. Я ведь сказал, что имею привычку заглядывать туда в первую очередь. И знаю все ваши укромные местечки, в которые вы запихиваете все, что не вами придумано и что не соответствует вашим внешним иллюстрациям, - Мохнатый устало вздохнул, небрежно окинув их взглядом с ног до головы вполне уверенный в том, что это их номинальная стоимость. Выдержав паузу, которыми обычно пользуются не для обдумывая разговора, а для придания себе значимости под молчаливые аплодисменты жаждущей зрелищ публики, он продолжил:
- Интересные вы какие, однако. Вы пытаетесь выдумать из себя нечто, тогда как вы – ничто! Вижу, что городские вы. Ну, так и что  с того? Лейбами гордитесь? Посмотрите на лица то свои… не лица, а этикетки с выданной вашей продажной совестью лицензией и гарантией годности до первой случайности. А я вам вот что скажу: маски ребята – это скоропортящийся продукт, который хранят в морозилке, не потому ли у вас такие обмороженные лица с застывшей гримасой самодовольства? А? – Мохнатый засмеялся громким трескучим хохотом, который угодливо поддержали множество других голосов.
Емельян оглянулся, увидев столпившуюся вокруг них публику, заинтересованную происходящим. И смолчать бы ему…, но разве язык завяжешь? Да ведь и не чувствовал он себя ни оскорбленным, ни униженным; но даже напротив, ему очень понравилось сказанное, хоть и на таких низких и недружелюбных октавах, обычно раздражающие только нервы и на которые, мгновенно отзываются только гордыня и мстительное самолюбие… Но смолчать бы ему, да уйти с миром… Ведь что он сказал из того, на что у них не было бы улик? Не прав он только в том, что высказал все это в такой щадящей форме – хотя, если рассмотреть подробно его жизнь – то и великий инквизитор Торквемада не нашел бы достойного по его делам наказания. И не за то ли разве иудеи Господа распяли, что Его учение обличало дела их? Не потому ли, что тьма их не стерпела Присносущного Света, а ложь – Истины?  И неужели ж и он окажется в той обезумевшей толпе, кричащей по наущению первосвященников иудейских, (или самого дьявола): «Распни! Распни Его!»
И вот, не найдя в себе ни сил, ни смелости отстоять свое молчание он, облачившись в лицо Пилата, предал Того, Кто являлся Творцом вселенной. Кто есть содержаяй все в деснице Своей, сотворивший рукою Своею человека, Кто был Воплощенным Богом, Господом Вседержителем… Тем не менее смиренно претерпевший весь греховный мир, всю злобу его, всю ярость, жестокость, ложь, лукавство… Как Пилат, не устояла совесть его, поддавшись дикой толпе иудейской – своим страстям.
Обернувшись к торжествующему Мохнатому, он саркастически усмехнулся:
- А знаешь, ты прав, твоим языком, как метлой, только и можно что мусор из-под диванов выметать. И в другое время, я непременно воспользуюсь твоими услугами. И… странно… - Емельян оглянулся, - Почему все смеются над тобой? Впрочем, я с ними согласен; это было действительно забавно. В следующий раз, когда перед сном буду прятать свое лицо в морозилку, я обязательно оставлю на нем улыбку, а то вижу, как то неприлично не смеяться над тобой.
Теперь захохотал Александр, довольный ответом Емельяна.
- Пошли, Саша, - позвал его Емельян.
- Аривидерчи, ребята, - попрощался Александр, махнув им рукой.
Вот только обступившая их толпа молодежи и не думала выпускать их, в первых рядах которой стояли те самые молодцы, повстречавшиеся им на крыльце.
- И откуда вас тут столько взялось? – изумленно воскликнул Александр, оглядывая всех собравшихся здесь, - Билетики, надеюсь, у всех имеются? – крикнул он.
- А вы, куда это собрались? – хищно ухмыльнулся Мохнатый, - Мы еще не договорили с вами.
Трое мужчин, поднявшись со стульев, подошли к ним с боков.
- Вы вот приехали сюда… не весть откуда, - начал Мохнатый, - парней моих обидели, мне нагрубили, да еще ведете себя дерзко и вызывающе, как будто вам все позволено… Не-ет, голубчики. Так не бывает. Ты вот, парниша, говоришь язык у меня как метла, а я вот хочу доказать тебе обратное, и причем на деле. Сейчас ты своим языком будешь вылизывать весь пол…, уж не знаю, понравится ли тебе или нет…
Мохнатый не шутил, судя по решительным лицам подступивших к ним крепких по телосложению ребят. Да и толпа как то недобро заволновалась, оцеживая в первые ряды геройские лица добровольцев, почитающих своим долгом отстаивать поруганную честь главы своего поселка. Коллизия была неизбежна, но что же делать? – Сам виноват. Мысленно раскаивался Емельян, сожалея не о том, что стал инспиратором собственных неприятностей, а о том, что кто-то не он в нем оказался сильнее его, что какая-то повстанческая сущность все это время имитировала его естество, убеждая в своей естественности. Кто-то незримо суфлировал ему его жизнь, которую он видел только в философских заставках своего воображения и ни разу в реальности. Кто же придумывал ему эти фальшивые миры, в которых и сам он существовал как чья-то нелепая выдумка? Но где же был он? В каких темницах томилась душа его? И не удивительно, что в этой темноте он не заметил подмены, что в этом беспросветном мраке лишенном света, он ни разу воочию не видел того, кого изображала его жизнь… Как же теперь жутко было осознавать, что всю свою жизнь - он только смотрел своими глазами, а видел другой. Он только носил свое тело, словно нанятый грузчик, которому взвалили на плечи тяжелый мешок с землей и сказали нести его до первой могилы. Как же он так бездумно доверялся этому льстивому шепоту страстей и похотей, принимая их за естественные потребности тела? Он только говорил и подбирал слова чьим-то диким и нелепым мыслям с поддельными штампами и пломбами и сам того не замечая, прикровенно описывал ад, пряча его в междустрочиях красивых фраз…
И все-то это время он отождествлял себя с кем-то, удивляясь и не узнавая себя самого рвущегося к Богу. И как явно, как безусловно он видел теперь свое рабство, свою связанность, свою покорную зависимость… Кто же набросил на его мысли и желания эту узду? Кто надел ошейник с поводком на его сердце?
Не за витринами оказалась свобода, не за дверями многоэтажных склепов с кандалами быта, не за городом на берегу свалки и не за людскими взорами вяжущих приличиями… Свобода – в освобождении от страстей, желаний и похотей. Но освободить нас от греховных уз, может только Единый Господь наш Иисус Христос.
«Если Сын освободит вас – истинно свободны будете!»
Обернувшись к Мохнатому, Емельян виновато посмотрел ему в лицо собираясь загладить свою вину, хотя он понимал, что это уже вряд ли что-то может изменить. Но так… для успокоения своей совести и вопреки самому себе…
Вот только сказать он ничего не успел, потому что в это самое время в зал забежал долговязый парень, обративший на себя всеобщее внимание. Протолкавшись сквозь плотную массу развеселой молодежи, он подбежал к столику, за которым, вальяжно развалившись на диване, сидел Мохнатый в обнимку со своей спутницей.
- Там эти… «путейцы», - запыхавшимся голосом вымолвил он, испуганно оглядывая и прочих присутствующих на которых это известие, произвело равно тревожное впечатление, отразившееся на их лицах. Мохнатый помрачнел, забыв о своих оскорбителях. Отстранившись от своей подружки, он рассеянно сунул в  рот сигарету, что-то лихорадочно соображая.
Александр тем временем огляделся и, удостоверившись, что до них никому уже нет никакого дела, толкнул Емельяна в плечо.
- Пошли отсюда, саблезубый. Не быть нам здесь популярными.
Емельян грустно усмехнулся.
- Да уж оваций нам не видать, - согласился он, - Что ж пошли.
Но не успели они и шагу сделать, как в зал с шумом распахнув дверь, вошли человек 7-8 во главе с многокилограммовым толстяком одного роста с Емельяном, лицо которого украшала аккуратная бородка и глубокий шрам от правого глаза до щеки. У некоторых из них, Емельян увидел в руках бейсбольные биты, которые не оставляли никаких сомнений в их нетрадиционном использовании.
- Где Мохнатый? – заорал он так, что все шарахнулись по сторонам, раздвигая проход словно театральную завесу перед началом представления. И то ли по прихоти автора, то ли по случайно выпавшим обстоятельствам, как кубики, брошенные чьей-то невидимой рукой, то ли по собственной нерасторопности и несообразительности…, но как-то так вышло, что на этой образовавшейся сцене, в заляпанных тусклым многоцветьем полусумерках, словно заготовленные декорации остались стоять только Емельян и Александр, оторопевшие лица которых, были похожи на разрисованные рукой фельетониста гротескные фигуры.
- А, по-видимому,  у нас сегодня дебютный вечер, - вполголоса произнес Емельян так, чтобы слышно было одному только Александру.
- Вот он ты где! – лицемерно обрадовался толстяк, направляясь в их сторону. Емельян посторонился и оглянулся, увидев за своей спиной бледного Мохнатого, в лице которого, его точно не было, настолько оно казалось брошенным и неприкаянным и каким-то даже не живым. И в самом деле, точно такие же неприбранные лица оставляет после себя грешная душа, покидая тело по смерти. И именно так, выглядит человеческая физиономия в неглиже, потерявшая свое лицо. Ах уж этот пронырливый ветер, взметающий вместе с уличным сором и смоковные листочки наших лиц, обнажая прикрытый ими срам. И вот, странно, куда же делись все его клевреты? Куда исчезла его спутница? Почему он один? Почему все его оставили? Даже его прежняя самоуверенность и чувство превосходства, не пожелали присутствовать при этой неожиданной встрече, к которой, по-видимому, он не был готов. И как то жалко стало его Емельяну, чем-то хотелось ему помочь…, но чем?
Тяжело дыша, толстяк остановился рядом с Александром, не замечая его присутствия.
- Пушистик ты мой! Ну? Что же ты? Не рад, что ли? А я тебя по всему поселку ищу…
Выйдя из-за столика, Мохнатый шагнул к нему навстречу, держа во рту так и не прикуренную сигарету.
- Радость моя! – снова заговорил толстяк, протягивая ему зажигалку, давая прикурить, - Зачем же ты так со мной? А? Пакостить мне надумал? А я ведь по-доброму к тебе… - он оглянулся на своих ратоборцев, стоящих в двух шагах от него, - Зачем машины-то у ребят побил? Как то не по людски ты себя ведешь. Если что есть - так ты позвонил бы мне, встретились бы и обговорили, что не так… А то так вот… исподтишка… Нет друг мой, так не делается. Впрочем, ты же знаешь, я отходчивый, - засмеялся он, - Да и сердце у меня больное. Врач мой говорит, что нервничать поменьше надо. А вот как тут удержишься, когда такое происходит? Ты вот что, родной мой, виновников мне выдай - и на этом замнем все. Лады? Не зачем нам с тобою ссориться. А как говорил, так все и остается. Будем вместе работать. Я слово держу. Ну? Так как?
Выжав из себя неестественную улыбку, Мохнатый вытащил из зубов сигарету и с нервной дрожью в голосе ответил:
- Работать говоришь? – он ухмыльнулся, - Ты хотел сказать грабить мой поселок, в котором я живу?
- Ну, зачем ты так, - лицемерно оскорбился толстяк, - Я же не бандит какой. Все по добровольному согласию…
Мохнатый снова осклабился, но уже как-то по-другому, с каким-то особенным достоинством, как будто бы припрятанным специально для этого случая. Неторопливо сделав затяжку сигаретой, он дерзко и уверено произнес:
- Да пошел ты!!!
- Чего? – дико взревело оскорбленное самолюбие толстяка и его до селе казавшееся добродушным лицо, исказила свирепая гримаса, обезобразившая его человеческий облик. Вот так вот и все мы, носим в себе своего зверя. И небылицы об оборотнях - на самом деле жуткая и печальная реальность, для которой у нас, нет глаз, чтобы видеть ее.
В следующую секунду, пухлый кулак толстяка должен был бы впечататься в лицо Мохнатого, если бы мгновенно среагировавший Александр не перехватил его руку, схватив его за запястье. Изумленный этим обстоятельством, толстяк поднял голову, наткнувшись на холодный взгляд Александра. Подмигнув  ему, Александр шлепнул его по лбу своей пятерней так, что он, не успев догнать ногами своего тела, почти бесшумно развалился на полу, возле ног своих приспешников. Ошеломленный произошедшим, он тут же резво подскочил, дико сверкая своими глазами. И тут же с нецензурными криками и угрозами на него бросилась вся прибывшая  с ним свора молотобойцев вооруженная битами.
Встретив первого тяжелым ударом ноги в живот, так что его отнесло на полтора метра против течения, против желания и против гравитационных законов физического мира, Александр, словно по команде, одновременно с Емельяном, вытащил пистолет и приставил его едва ли не в упор подскочившему толстяку. Осклабившись ему в лицо сочувствующей улыбкой, он произнес: 
- Остынь, дружок. Присядь-ка лучше, - он пододвинул ногой стул и указал ему на него, - Присядь, присядь, - повторил Александр с угрозой в голосе, - Познакомимся с тобой поближе.
Толстяк послушно опустился на стул, не сводя с Александра горящего ненавистью взгляда. Емельян тем временем, держа на прицеле парней толстяка, жестом пригласил их приблизится и встать рядом со своим босом.
- Вот и славненько, - удовлетворенно вымолвил Емельян, когда они под гипнозом нацеленного на них пистолета скучковались вокруг  своего предводителя, - Вот только присесть вам не предлагаю, потому, как и сам я в гостях, - с сожалением сказал Емельян, покосившись на стоящего невдалеке Мохнатого.
- Голубчики вы мои! – заговорил толстяк, процеживая слова сквозь зубы…(ах, если б они становились от этого чище…), - Откуда ж это вы такие взялись то? С кем я вообще имею дело?
- Может еще документики попросишь предъявить? – ухмыльнувшись, съязвил Александр.
- Подожди, Саша, - остановил его Емельян, подходя ближе к толстяку, одновременно не выпуская из прицела его подопечных, - Меня зовут Емеля, а его – Саша, - представился он за двоих, - А этот человек, - кивнул он на стоящего за спиной Мохнатого, - Работает с нами. Он контролирует здесь часть нашего бизнеса и представляет во многих сферах деятельности наши интересы, о которых тебе совсем не обязательно знать.
- В самом деле? Что-то я впервые о вас слышу, - подозрительно сощурившись, ответил толстяк, - Впрочем, неплохая актерская импровизация! Чтобы так вот… экспромтом… Эй, «пушистик»! – крикнул он плохо скрывающему изумление от всего происходящего Мохнатому, - Ты бы хоть предупредил, что обзавелся личным театром! – вульгарно захохотал он.
Александр резко наклонился и, приставив ему пистолет прямо в лоб, взял его за ухо завернув его так, что тот вскрикнул от боли.
- Как раз для тебя придурок, есть вакансия клоуна, - прошипел ему в лицо Александр.
- Советую тебе не ерничать. Шутить он не умеет, - подтвердил Емельян далеко не сценическую гримасу разозленного Александра, - И Ариман, кстати, тоже, - добавил он, ожидая какую реакцию, произведет на него это имя, хотя сам понятия не имел, что представляет из себя на самом деле его недавний сокамерник и пользуется ли он более масштабным авторитетом, чем тюремная камера. А между тем, его «криминальное гражданство» не вызывало никаких сомнений. И вот он оказался прав! Имя криминального местоблюстителя по вертикали из шести букв - было именно «Ариман», который отбрасывал тени на лицах при одном только упоминании о нем.
И действительно, фэйс толстяка принял совершенно другое выражение, словно бы кто-то грубо стер с него ластиком всю его живописную крутизну, оставив только жалкие штрихи сомнения в правдоподобности сказанного. Да уж, страх не  хуже воды смывает масочный грим и не хуже вандалов расхищает моральные гробницы нашей истиной сущности. Не так ли разве называется то, где мы хороним свои подлинники, заменяя их фальшивой игрой в героев не писаных романов?
Толстяк нахмурился, по-мальчишески потирая покрасневшее и даже немного распухшее ухо.
- А причем тут Ариман? – наконец спросил он после недолгого раздумья, - И почему об этом я узнаю только сейчас? – выждав паузу, он нерешительно добавил, - Уж не за лохов ли вы нас тут держите? А? как то уж больно все это неправдоподобно. Ведь если у Мохнатика такая крыша, то чего же ему было бы тогда от меня постоянно прятаться и пакостить исподтишка? Я человек воспитанный и по чужим огородам не лажу. Уж если с кем работаешь, так скажи с кем да от кого и дело с концом. Зачем нужна была вся эта комедия?
- Как видишь, дело действительно оказалось с концом, - с грустной иронией отозвался Емельян, - Да только Ариман не товар какой-то, чтобы его рекламировать и выставлять на витрину для обозрения и не геральдический вензель, для обозначения своей принадлежности. Ты ведь как мне кажется не глупый человек и сам знаешь, что все это только ментам на радость. А кому нужно, чтобы они тут нюхались? К тому же сейчас Ариман в бегах, слышал, наверное?
- Слышал, - хмыкнул  толстяк, - Ладно, ребята. Вот что, будем считать, что сейчас вы меня убедили и я соглашусь с вами касаемо вашей предъявы. Но… правду-то ведь узнать не долго. И если вы меня обманули…, то берегитесь, ребята. С битами я езжу только когда у меня настроение хорошее, потому что ведь вдруг захочется в бейсбол поиграть на природе? И поверьте, лучше вам не знать, что бывает, когда я не в духе.
- А ты нам страху тут не нагоняй! – пробасил Александр, угрожающе замахнувшись на него рукояткой пистолета, - Давай строй своих пехотинцев и парадным маршем шагай отсюда.
- Погоди, Саша, - снова успокоил его Емельян, вошедший в раж. Его забавляло это странничество по чужим сюжетам, в которых он, каким-то неведомым образом постоянно оказывался. Но как же так вышло, что он сбился со страниц своей жизни? Как произошло, что он заступил за черту привычного ему тихого, спокойного и размеренного бытия в котором никогда не могло возникнуть ничего подобного? Чьи эти драмы? Для кого они? Кто их зритель? И чья вообще это игра? – недоумевал Емельян.
Впрочем, ведь он хотел этого паломничества в неизвестность! Сам он выбрал эти закулисные тропы дремучего мира с короткими остановками у гримерных и гардеробных… - не здесь ли начинается современный человек? Сам захотел отказаться от мира с наброшенной на него сетью. И как рыба, попавшая в сеть рыбаку, становится добычей, так человек, попавший в эту надмирную «сеть» становится «абонентом» без права на молчание и безответность. Рыбам в этом отношении немного проще.
Но вот он не сожалеет. Ни сколько не сожалеет. Собственно, он там же где и был, только с обратной стороны, откуда открывается прекрасный вид на небо, тогда как там приходилось смотреть только на то, что ты приобрел, да на то, что еще хотелось бы приобрести. Безотрадная панорама!
Вздохнув, Емельян произнес, обращаясь к толстяку:
- Нельзя так словами греметь, друг мой. С ними нужно обращаться бережно и очень осторожно. Обронить-то ведь легко, а вот подобрать… Впрочем ладно, проехали. Кажется, ты заявился сюда по поводу разбитых машин? – спросил он.
Толстяк молча кивнул, с подозрением глядя на него.
- Ну что ж, тогда скажи спасибо Мохнатому, - многозначительно улыбнулся Емельян, - Теперь мы квиты и ты нам ничего больше не должен. Ни за подожженный павильон, ни за отнятое здоровье у одного…  (у одного ли?) поселянина, ни за многие другие твои темные делишки, о которых я пока ничего не знаю, но узнаю всенепременнейше. Потому что ведь хоть ты и оказался в чужом огороде по неведению, однако это не избавляет тебя от ответственности. Ты согласен со мной?
- А с чего ты решил, что это я? У тебя есть какие-то доказательства? – возмутился толстяк, сверкнув на стоящего невдалеке Мохнатого своими свиными глазками.
- Успокойся, ты ведь не в ментовке у следователя, - осадил его Емельян, - А скажи-ка ты мне вот что: ты когда-нибудь видел лицо своей совести? Так вот, потому как мы привыкли смотреть на себя в зеркало только для того, чтобы привести в порядок свой товарный вид, то она смотрит на нас со стороны в лице каждого, кто, так или  иначе, обличает нас в наших неправдах. И все они, будь уверен, правы! И поверь, если невозможно помыслить, чтобы Слово, Которым сотворено все видимое и невидимое было произнесено Богом случайно, то случайных слов не бывает. Да и вообще случайность – это отрицание логики  и здравого смысла. Она - синдром слепоты. Так что же, мы расстаемся мирно и никогда больше не встречаемся - или же завтра мы снова вернемся сюда, чтобы предъявить тебе реальный счет, а заодно и навести порядок уже в твоем огороде, который как я вижу, давно как следует не пропалывался?
- А вы чего вылупились? Чего уши развесили? – взревел вдруг толстяк, свирепо глядя на толпящуюся за спинами Емельяна и Александра молодежь, - Интересно вам что ли?
- Перестань блажить, - прикрикнул на него Емельян, ощутив вдруг вяжущую его мысли и члены слабость и ноющую боль в плече… Ах, как ему уже все это знакомом… Но только бы не сейчас! Только бы выстоять! А может… он умирает? Может это она и есть, смерть? И как же он не заметил ее в этом многолюдье…
Он опустил пистолет и слегка покачнувшись оглянулся мутным взглядом скользнув по скученным лицам на каждом из которых было что-то написано… Но нет, не о том они эти лица! Ах, перелистните же, скорей эти скучные эмоции на то место, где нужно будет улыбаться! По крайней мере, улыбки не имеют грамматических ошибок!
Посмотрев на толстяка, Емельян махнул рукой с зажатым в ней пистолетом.
- Все. Исчезни. Ты – отыгранный персонаж. Твое продолжение еще не выдумано.
Но толстяк вместо этого только хищно улыбнулся… Где он взял улыбку?
Ах, только бы еще не сейчас… Но где софиты и рампы? Разве его выступление уже окончено?
Значит он все таки умирает… Ну да, ведь ему ни за что не справиться с этой поставленной кем-то точкой означающей конец…
Но ведь еще бьется сердце! Он слышит! Оно бьется! Оно знает дорогу! Оно – выведет его из этих мрачных катакомб надвигающейся тьмы… Но все как то вдруг смазалось, перемешалось… Ха, да разве это была всего лишь акварельная мазня? Художественный бред? – А он то считал это жизнью!
Снова пошатнувшись, Емельян потерял равновесие и повалился на пол, который вдруг превратился в зияющую черноту без светил и созвездий. Вот она бездна! Разве она всегда у нас под ногами?