Перестройка

 
  Ох уж эти поездки в командировки!...
  В то время я работал корреспондентом в газете «Коммерсант». Однажды редактор послал меня в Саратов, чтобы я написал статью о том, как в провинциальном городе люди приноравливались к новым веяниям перестройки. Набросков было много, но главной нити для статьи я не находил.
  Доехав до станции N, в мое купе вошел человек средних лет: с бородой, в очках, с умным и испытывающим взглядом.
  Мы поздоровались. Пока сосед стелил белье на нижней полке, мы немного поговорили о погоде и прочих, приятных, но посторонних вещах.  Да еще и выяснилось, что, оказывается, мы оба едем до Москвы.
  А к вечеру еще больше разговорились: да мы еще и холостяки!
  Ужинать пошли в вагон-ресторан. Заказали по салату, шницелю, чашке кофе и по двести грамм водки – одним словом, дежурный ужин. После водки во рту оставался привкус резины, но времена такие, что выбирать не приходилось.
  Сосед мой, Юрий Степанович, по профессии врач-анестизиолог, ехал в Москву, чтобы утроиться на работу, найти квартиру, начать нормальную, человеческую жизнь. А Москва  будто резиновая: всех принимает, а потом выплевывает, выбрасывает с переломанными костями.
  Юрий Степанович быстро захмелел, взгляд его заблестел – видно, его тянуло выговориться. Я, как человек любознательный, хотел его выслушать, но боялся спугнуть мысль; вдруг, Валерий Федорович замкнется, и разговор получится кратким, не имеющим определенного смысла.
  Я подлил водки в стакан соседу и, не смотря в его глаза (будто бы я ничем не интересуюсь), сказал, что с удовольствием бы послушал, что с ним случилось.
  Юрий Степанович долго думал, с чего бы начать историю…. И наконец, разговорился.

«Я закончил Воронежский медицинский институт по профессии «терапевт», прошел интернатуру по анестезиологии и реанимации, и сразу же после этого получил направление в город Мичуринск.
  Основной профиль города  – обслуживание железнодорожного узла в северном, южном, восточном и западном направлениях. Работал я с удовольствием: еще бы, холостой, молодой, красивый. Я стал приобретать уважение среди коллег и больных.  Именно ко мне все хотели попасть на плановые операции, ведь я давал больным наркоз без каких-либо осложнений. Кто магарыч принесет, кто поможет советом – никаких проблем нет, да и почему они должны были бы возникнуть?
  Затем я встретил молодую медсестру, сделал ей предложение, женился. Получил двухкомнатную квартиру от государства, приобрел машину, участок для дачи у реки.
  Скоро в нашей семье родилась дочь Елена.
  Тут пришла перестройка, появились новые люди. Народ стал сдержанным, злым, подозрительным. На высоте этого кризиса у одного из врачей появилась идея: при предварительном осмотре анестезиологом больного, во избежание всех дальнейших осложнений – намекать на оплату всех процедур, а также услуг врача и медсестры.
  Звучит дико! Намекать на деньги больным и родственникам, особенно, в экстремальных случаях! Да… но только сначала. Получив первые барыши, чувства совести, неудобства, стыда стали постепенно угасать и превратились в рутинную речь.
  По городу поползли слухи – видите ли, доктора вымогают деньги за проведение наркоза и другие медицинские услуги. Естественно, стали жаловаться. Главный врач по-своему понял суть перестройки, оценил преимущества должности и пригласил заведующего отделением к себе. Раскрыл все карты.
  А затем сказал: « Если раз в месяц вы будете перечислять мне энную сумму денег, я буду прикрывать вас от родственников и прокуратуры».
  Что ж, все пошло по заезженной схеме. Доктора собирали деньги и отдавали заведующему, который, в свою очередь, относил их в кабинет к главному врачу.
  Цены стали расти, больные привыкли к такой системе, и уже никого и ничего не смущало – «перестройка!».
                2.
  «Моя жена теперь работала старшей медсестрой, во всем поддерживала и одобряла меня. «Все так живут, по-другому невозможно»,  - уверенно говорила она.
  И тут родственники из Москвы написали жалобу в прокуратуру – с просьбой разобраться с врачебным произволом и наказать виновных. И действительно, все потеряли страх, даже стали ходить по домам пациентов и вымогать деньги, ранее обещанные за полученный наркоз.
  Завелось дело «врачей». Прокуратура, допросы… Было доказано, что так и есть, правда вылезла наружу. Дело длилось год, половина врачей уволилась. Кто ушел в другие больницы, кто уехал из города, а кто вообще бросил медицину.
  Заведующий серьезно заболел в шестьдесят пять лет. Жил на даче, на пенсию. На даче и был найден мертвым. Вскрытие показало, что умер он от острого инфаркта миокарда.
  Мною судьба распределилась по-своему. С женой я разошелся. Сначала просто стали жить по отдельности, и так отвыкли друг от друга, что не было смысла сходиться еще раз.
  Главный врач стал нагло требовать деньги для того, чтобы закрыть дело в областной прокуратуре.
  Для меня все кончилось благополучно – я написал заявление об уходе с работы, продал машину и решил какое-то время пожить на даче.
  Как потом выяснилось, главный врач все собранные деньги никуда не отдавал, а просто забирал себе. Оказывается, работу можно было сохранить, только лишь отделаться выговором. Главный врач делал вид, что оказывал нам помощь, а никакой помощи на деле не существовало.
  И вот, я решил уехать в Москву! Созвонился с бывшими сокурсниками, которые радостно сообщили, что в одной из городских больниц освободилось место для врача-дежуранта. Квартиру, правда, буду оплачивать самостоятельно, но, ничего, назад пути нет, - вперед, вперед и вперед.
  Вот таким крылом коснулась меня страшная птица-перестройка…»
                3.
  Ну, вот и Москва. Мы обменялись телефонами с моим новым приятелем и разошлись на Казанском вокзале. Каждый пошел в разные стороны: Юрий Степанович – в метро, а я в редакционную Волгу, которую заблаговременно прислал мой редактор.
  Редактор был уверен в том, что я соберу интересный материал о перестройке. Хотя заранее знал, что не напечатают мой рассказ о судьбе врача из города N; разве только, что лет через десять.