Петрович

Будучи студентом филфака, я подрабатывал в городской службе социальной помощи. Несколько часов разъезжал по городу на уазике по местам раздачи горячей пищи бедным и бездомным.
  В основном, служили студенты, лишь наша начальница, тетя Валя, одна из всех, имела двух детей. Мужа не было, и как мы не пытались разговаривать ее во время чаепития, у нас ничего не получалось. Тетя Валя сразу же старалась уйти от «семейной» темы. То, что оставалось от еды, тетя Валя забирала домой, чтобы хорошенько накормить детей и старушек-соседок. Борщ, компот, котлеты мы брали в столовой при студенческом общежитии. А городская социальная помощь оплачивала нам обеды.
  Часа в три-четыре, после учебы, мы собирались у заднего входа столовой, где брали бидоны и одноразовую посуду. Продукты свежие и аппетитные; хотя голодным студентам может привидеться что угодно. Затем мы садились в уазик и ехали по маршруту. Иногда тетя Валя брала с собой девятилетнего сынишку с портфелем. В теплом уазике он с нашей помощью делал уроки. Старший сын тети Вали оставался дома один. Близких родственников нет, и никто не мог помочь ей в воспитании сыновей.
  Работа казалась тяжелой и необычной, особенно, в первое время. Позже все притерлись друг к другу, и работа превратилась в рутину. Я стал обращать внимание на постоянных «клиентов». Все старше пятидесяти лет, молодых почти нет. Во всех их лицах было что-то общее, но я никак не мог понять, что именно. Они избегали смотреть в глаза, будто стеснялись окружающих и самих себя. Что объединяло эти серые, коричневые, карие глаза? Позже я нашел верные слова, отражающиеся в их взглядах: тоска и одиночество.
  Многих мы знали по именам, да и они нас. Одежда «клиентов» почти не менялась со сменой сезонов. Грузные, огромные, китайские куртки свисали с их плеч. На головах, даже в летнее время, головные уборы. Жили они группами, и каждая группа имела главного, «вожака».
  И постоянное, постоянное одиночество на их лицах.
                2.
  Один сухой старик, с проседью и бородкой, привлек мое внимание. Его голубые глаза светились удовлетворением и спокойствием, будто он нашел свой правильный путь. Я начал расспрашивать тетю Валю о нем: кто он и как сюда попал. Определенного ответа не получил. «Он не старик, а пожилой мужчина лет 50-55, еще трудоспособный», - единственное, что я о нем услышал. Спросить его напрямую я боялся, вдруг подумает, что интересуюсь ради праздного любопытства.
  А ведь с юности мечтал написать роман. Как и все молодые люди, хотел выделиться среди других своим творчеством. Тогда я еще не знал, как трудно найти истину в тех словах, что мы день изо дня слышим. Как тяжело выразить на бумаге мысли главного героя. Завидовал молодым писателям, тому же Шолохову, что уже в молодости сумел так точно описать формирование личности героя. Ведь в жизни прототипа главного героя «Тихого Дона» - Григория Мелихова – расстреляли при советской власти за его мечущуюся душу. Так и я, начитавшись разных романов и повестей, хотел сделать этого сухого старика своим героем. Хотел подробно описать его жизнь, его мысли, действия и бездействия, как он стал таким, как есть. Для такого надо близко познакомиться, но как именно это сделать, я не знал.
  Тут подвернулся удобный случай. Увидел на его руке рваный бинт, поинтересовался о причине и решил показать старика знакомому доктору. Выпросил у отца чистую, приличную одежду и на уазике мы со стариком поехали в травмопункт.  Документы и полис, как ни странно, у него были в порядке, не считая потрепанности и измятости.
  Григорьев Иван Петрович, 56 лет – так звучали его фамилия, имя, отчество и возраст. Он имел прописку, дочь и штамп о разводе, что я и обнаружил в его паспорте. Доктор сделал рентгеновский снимок и, сказав Ивану Петровичу, что у него трещина, наложил гипсовый лангет. Из больницы я отвез старика туда, где он живет – в подвал пятиэтажного дома.
  Таким образом мы и познакомились. Разговорились о жизни, о политике, о учебе на филфаке. Все же это поверхностные разговоры. Меня же интересовали причины его образа жизни: почему живет в подвале, если есть дочь, и где прячутся корни его одиночества. Лишь тогда, когда мы выпили немного вина, Иван Петрович попытался рассказывать мне свою историю.
                3.
  - С чего начать, Анатолий?

  (Кстати, я ведь даже не представился. Меня зовут Анатолий Южанин, мне 23 года).

  Начинать с детства, юности, друзей, работы? Детально или по-быстрому? Давай так, как получится.
  Родился я в обычной семье: мать, отец, дед, бабка. Со временем у отца и матери появились проблемы, в которых я не разбирался, так как любил родителей одинаково. Отец работал преподавателем русского языка в училище, мать швеей на фабрике. Отец задерживался на службе с коллегами. Матери такое не нравилось, она завидовала и раздражалась, постоянно прессинговала отца. Наверное, в детстве ее мать делала то же самое. Интересы. как я понял в дальнейшем, у родителей были абсолютно разными. Мать говорила лишь о погоде и завидовала подружкам, которые, по ее мнению, жили гораздо лучше. Отец хотел делиться с женой своими проблемами и чувствами, но никогда не находил понимания. Поэтому и стал чуть-чуть выпивать, задерживаться на работе, быть может, даже познакомился с другой женщиной. Длилась такая «странная» жизнь недолго: однажды отец собрал вещи и ушел.
  Мне тогда исполнилось восемь лет. Я стал жить с мамой. Не думаю, что я создавал ей какие-нибудь проблемы. Учился хорошо. Особых друзей у меня не было, так как в классе установилось негласное деление: на детей с полными и детей с неполными семьями.
  Мать кормила и одевала меня, воспитывала, как могла. Цели же воспитать во мне какие-то идеи и мысли у нее не было, по сути, я был предоставлен сам себе. Ни с кем не мог поделиться своими сокровенными думами и желаниями. Ведь все это никого не интересовало. Я чувствовал такое душевное одиночество, что дал себе обет, что когда я вырасту и у меня будут дети, я не брошу их никогда в жизни.
  Закончив школу, я оказался перед выбором, где и чему учиться. Выбор в городе небольшой: сельхоз - или железнодорожный техникум, пединститут или плодовоовощной институт.
  Честно сказать, нигде мне учиться не хотелось. Зато очень хотелось работать, зарабатывать деньги и жить самостоятельно. Перед глазами маячила армия, которой мать постоянно меня пугала. С помощью отца поступил в пединститут на филфак, стал преподавателем русского и литературы. Друзей и единомышленников у меня не было. По вечеринкам и кафе я не ходил, часто не хотел, а часто просто не было денег. А у матери с отчимом я просить стеснялся. Желания подрабатывать где-либо у меня в тот момент не возникало. Все время я проводил так: читал книжки, все подряд. Я не представлял себя учителем, не видел конечной цели, учась в институте. Если честно, дети раздражали своим непониманием, полудикими шутками и обывательскими интересами.
  На пятом курсе я познакомился со скромной девушкой, медсестрой, которая заботилась обо мне. Я втянулся в эти отношения, хотя, положа руку на сердце, искренней любви, как я ее представлял, я не испытывал. Как-то попытался поделиться с девушкой своими о мироздании, о жизненных целях, и не увидел понимания в ее глазах.  Я по-прежнему был одинок.
  Мы решили пожениться, родители помогли нам с покупкой кооперативной квартиры. Я работал в школе, вел уроки русского и литературы в 6-8 классах. Самый трудный возраст детей: неконтролируемое поведение, нежелание учиться и следовать школьным законам. У детей в то время уже были кумиры – бандиты и воры. Несколько раз я даже пытался уволиться, так как работа меня раздражала. Я ходил на нее, как на каторгу. Однако, найти что-либо мне импонирующее, я не мог. А уйти в никуда – боялся.
  Скоро у меня родилась дочка, Яночка. Я впервые почувствовал искреннее и глубокое чувство любви к этому младенцу. Гулял с ней, кормил, менял пеленки. Видя меня, все вокруг говорили: «Какой благородный отец».
  Со временем я привык к работе, к жене, к ее родителям. Жил так, как надо, как нужно, чтобы со стороны все выглядело благополучно. В душе же я по-прежнему был один. Понимал, что чувствую себя свободным только в одиночестве. В семье же я «сходил с ума».
  Стал немного выпивать. Если я высказывал какую-то мысль, дома или в гостях, меня никто не понимал. За спиной крутили пальцем у виска. Только моя любимая Яночка любила меня искренне, беззаветно, и во время наших ссор с женой всегда плакала от жалости ко мне. С дочкой я стал отделяться от жены. Вдвоем с Яночкой мы ходили на речку, в парк, в гараж. Постепенно дочь стала приобретать мой образ мысли. Хотя понять все ее физиологические особенности, все-таки она была девочкой, я не мог.
  С женой мы все чаще и чаще стали ругаться, оскорблять друг друга. От обиды я уходил в гараж и оставался там с ночевкой. В душе что-то переворачивалось, и я испытывал настоящее спокойствие, находясь в одиночестве. Я слушал разную музыку, полюбил Баха, Паганини. Все больше и больше я уходил в себя. Только Яночка прибегала ко мне в гараж, приносила поесть, интересовалась, как я себя чувствую, не холодно ли мне. В ее глазах я видел искреннюю любовь и сострадание.
  На работе начались неприятности. Молодые учителя наступали на пятки, и наконец я написал заявление об уходе и ушел в никуда. С женой разошелся, квартиру разменяли, гараж пришлось продать. Дочь закончила мединститут, вышла замуж, стала терапевтом. Ее муж был врачом – фтизиатром.
  Так я остался совсем один: без работы, семьи и заботы о себе. Меня  больше не интересовало общественное мнение: как я выгляжу, на кого похож и т.д.
  Именно тогда я впервые познакомился с «бомжами». Не такие уж они злые, похабные и грязные душой, как о них говорят. Меня они уважительно называли «Петрович».
  У каждого из них своя трагическая судьба. Думаю, что в детстве они смеялись и показывали пальцем на «бомжей», думая, что никогда в жизни не смогут опуститься так, как они. Ведь над такими людьми нельзя смеяться, их надо жалеть. Ген жалости существует, к сожалению, лишь у единиц. Все дети рождаются с одинаковым набором генов, жалостью, но со временем гены жалости превращаются в рудименты и в человеке начинают преобладать совсем другие чувства. Теперь люди стали смеяться над больными, слабыми, обездоленными, юродивыми.
  Анатолий, ты еще не устал от моих умозаключений? Хочу объяснить, как именно я стал таким. Сначала мы все просто собирались у меня в квартире, а затем она стала похожа на обыкновенный свинарник, который я и не замечал. Жил на средства, полученные с продажи книг из библиотеки, что раньше собирал мой отец, а потом я. На улице меня никто не узнавал: вот как сильно я изменился. Ты знаешь… такая жизнь мне нравилась. Нет никаких обязанностей, могу думать и делать, что угодно, в душе раскованность и свобода. Хотя в моменты, когда я высказывал «товарищам» свои мысли, они тоже не понимали меня и крутили пальцем у виска. Все мои прочитанные книги, мысли и взгляды никому не были нужны.
  Одна только Яночка, любимая моя девочка, все переживала за меня. Через воих друзей дочь положила меня в больницу, меня откапали, напоили-накормили. Попытались оформить группу по психическому заболеванию. Зная, что в таком случае мне никогда не удастся выйти из псих. отделения, я в одну из ночей сбежал из больницы. Только в своем маленьком подвале я чувствовал себя свободным и ни перед кем не обязанным.
  С большим трудом Яночка меня разыскала и оформила в дом престарелых, из которого сложно сбежать. Все двери имели электронный ключ, на улицу выпускали в определенное время, ели по расписанию, смотрели одну и ту же программу по телевизору. Кто-то смог адаптироваться к такой жизни, но только не я. Я чувствовал себя, как в тюрьме. И как в старом кино, бежал через крышу, по пожарной лестнице, на волю.
  В лесу я оставаться не мог. Чувствовал, что погибал. Все-таки во мне остались человеческие чувства – я хотел быть с  людьми. Разговаривать, общаться с ними, пусть и без понимания. Сидел на паперти, кормился из мусорных баков, и такая жизнь меня не смущала. Удовольствия я не испытывал, но и желания покончить с такой жизнью у меня не было. Помню, как дети и подростки смеялись надо мной, и это очень неприятно. Несколько раз шайка уличных хулиганов убивала и расчленяла «бомжей».
 Здесь тоже есть своя иерархия. Старший, его помощники, «шестерки». Меня они не трогали, видимо, считали полоумным.
  Я же ощущаю и чувствую себя свободным человеком.
  Вот, пожалуй, и все, Анатолий. Я до сих пор хочу понять, кто я такой, для чего я был рожден, что я должен был сделать для мира, для общества, и почему я не нашел этой дороги. Не знаю. Ты, будущий философ, постарайся сам найти ответы на эти вопросы…

                22 мая 2020



  :