Высшая справедливость

Посвящается семье моей мамы
Марии Леонтьевны Шишкиной (в девичестве – Ниловой)

          Лида работала табельщицей в отделе кадров заводоуправления на руднике, который расположился в маленьком горняцком городке Кушва на Урале. Рудник горы Благодать уже двести лет как исправно давал железную руду, и вся жизнь городка крутилась и вертелась вокруг ее богатств, обрастая постепенно артелями, заводами и производствами. 
          Открыл месторождение когда-то давно, еще при Анне Иоанновне, местный охотник, вогул Степан Чумпин. Принес несколько кусков руды одному русскому горному чиновнику, а оказалось, что преподнес на блюдечке с золотой каемочкой крупнейшие железорудные залежи, целую гору магнитного железняка, которую потом в честь императрицы и назвали Благодать, ведь значение имени Анна еще с библейских времен трактуется как благодать. Получил за это Чумпин причитающуюся ему награду, большие по тем временам деньги, 24 рубля 70 копеек. Да вот незадача! - через несколько лет был жестоко сожжен соплеменниками на вершине этой самой горы, так как выдал казенным людям ее тайну. Ибо заветы предков гласили, что тайны выдавать нельзя, нельзя предавать, понесешь за это неминуемую кару!
          Места вокруг Кушвы глухие, хранящие сквозь века свои давние легенды и сказания, тревожащие воображение страшными историями из прошлого. Древние, словно заколдованные временем, потрескавшиеся валы Уральского хребта, обтесанные палящим солнцем, сильными ветрами, затяжными дождями и глубокими снегами. Безбрежное таежное лесное море, огромные, плотно стоящие друг к другу мрачные ели с густым подлеском, непроходимые чащобы, как будто возведенные сказочными великанами буреломы, бескрайние гиблые Пойменские болота. Само название Кушва в переводе с местных наречий означает «гнилая вода», так названа была небольшая речка, протекающая у вогульской горы. Глядя на ее стоялые, на вид, почти мертвые, темные воды, иногда казалось, что время здесь остановилось, и вся эта суета вокруг рудника – явление временное, ненастоящее, а на самом деле жизнь тут протекает по каким-то своим первобытным правилам и законам, в своем собственном ритме.
          Но Лида об истории и тайнах Кушвы не задумывалась. Было ей около тридцати, невысокая, плотно сбитая, круглая, румяная, с темно-русыми прямыми волосами, обстриженными в каре, небольшими серо-голубыми глазками, с веснушками, вздернутым любопытным носиком. Выглядела она моложе своих лет. Любила пошутить и посмеяться, потанцевать, пококетничать, но той женщиной, которая задевает мужчин в самое сердце, никогда не была. Присутствовала в ней некая поверхностность, неглубокость, отстраненность, чувствовалась пустота и незаполненность, которая заставляла заинтересовавшихся ею мужчин расставаться с ней через пару-тройку месяцев после знакомства. Не цепляла она их; хоть и плохих воспоминаний по себе не оставляла, но и в душу не западала. Может, вызвано это было тем, что была Лида сиротой, воспитывалась в детском доме, родства своего не знала, умения жить семьей у нее не было. И казалось, что непродолжительные встречи и расставания с мужской частью населения Лида воспринимает как само собой разумеющееся и на судьбу за это не ропщет.
          В школе проявила себя Лида усердным середнячком. Положительные оценки иногда зарабатывала показным старанием, примерным поведением и помощью учителям. После учебы, как и все, пошла работать на местный заводик, поселилась в общежитии, поступила в вечернюю школу. А когда приняли ее в комсомол, стала с удовольствием нести общественные нагрузки. Была она внимательна и наблюдательна, немногословна, довольно сообразительна, память имела неплохую, и однажды эти качества сыграли с ней недобрую шутку.
          Шел 1939 год. Лиду посетила первая любовь. Нравился ей работавший на ее заводе передовик производства и красавец-парень Ваня Кузнецов. Только не обращал он на Лиду ровно никакого внимания, так как ухаживал за девушкой Варей, с недавнего времени работавшей в заводской библиотеке, и отвечавшей ему взаимностью. И вот однажды Лида полунечаянно подслушала разговор Варвары и Ивана.
          Варя плакала и рассказывала Ивану про своих родителей, екатеринбургских врачей, старых большевиков, арестованных в прошлом году по какому-то непонятному ложному обвинению неизвестно за что и вдруг оказавшихся врагами народа. Варя была в это время на учебной сессии в другом городе, а когда вернулась домой через два дня после ареста родителей, то нашла только опечатанную квартиру. Как была, с чемоданом в руках и со смертельным страхом в горле, поехала на окраину Екатеринбурга в дом к одинокому родному дядьке отца, Ивану Кондратьевичу, подорвавшему здоровье в борьбе за светлое будущее еще на царской каторге. Тот ее выслушал, обещал все разузнать и уладить, оставил ее в доме и запретил куда-либо выходить. Весь следующий день он отсутствовал, а вечером пришел, уставший и с опустошённым лицом, рассказал, что ему удалось узнать. Родителей Вари обвинили в антисоветском заговоре, вредительстве и пособничестве контрреволюционным силам. Кто-то из соседей по дому написал донос. (У Вари перед глазами сразу всплыл почему-то образ тети Ани, жившей с ними на одной площадке, работавшей уборщицей и часто ругавшейся с родителями по любому поводу и даже без причины, и обвинявшей их постоянно в буржуйстве, что живут они в отдельной квартире, в то время, как истинные трудящиеся теснятся в крохотной комнатушке в коммуналке). Должны были арестовать и Варю, но она была в отъезде, поэтому арест – дело времени. Ведь она взрослая и несомненно является пособницей врагов народа. Проговорили Варя и Иван Кондратьевич всю ночь. Потом он вручил ей документы, по которым девушка оказалась круглой сиротой, и письмо к своему старому другу – начальнику цеха на заводе в Нижнем Тагиле, просил уехать к нему и переждать там какое-то время, а как только будут известия, он обязательно приедет к Варе и обо всем расскажет. Варя была девушкой умной, многое и так понимала, вопросов лишних не задавала. Ивана Кондратьевича поблагодарила и уехала. Друг его радости большой не проявил, но помог Варе устроиться на заводе и снять угол.  Так она и прожила больше года, но накануне приезжал Иван Кондратьевич. Рассказал, что родителей ее сослали без права переписки, а квартиру заселили семьей какого-то секретаря райкома. Саму Варю хотели сначала объявить в розыск, но дело ее родителей оказалось настолько образцово-показательным, что решили его полностью закрыть и торжественно отрапортовать об этом по инстанциям, а про Варю просто «забыть». Все это Варя с всхлипами и слезами шепотом рассказывала Ивану, а он обнимал ее, гладил по голове и успокаивал, как мог.
          Когда Лида услышала историю Вари, то страшно взволновалась, потому что не знала, что ей делать. С одной стороны, жизнь в детском доме научила ее правилу – чужие тайны не выдавать. С другой стороны, кто тут свой – Варя, Ваня Кузнецов или родная советская страна? Варю она, пожалуй, своей не считала, работала та в библиотеке, значит, белоручка и интеллигентка, да еще и дочерью врагов народа оказалась. Ваня, конечно же, был свой, пролетарий, передовик, комсомолец, но в силу своей доброты и неразборчивости попавший в сети к ненадежному вражескому элементу женского пола – Варваре. А кто знает, может, эта Варвара будет его склонять к диверсионной деятельности на заводе? И если она, Лида, промолчит о том, что узнала, то может случиться что-то страшное, например, подрыв! А коли же Лида расскажет историю Вари кому надо, то спасет завод и станет сама немножко героем, и тогда Ваня Кузнецов оценит это и обратит на нее внимание. Колебалась Лида недолго, хотя и чувствовала, что делает что-то неправильно, однако, через пару дней поведала все, что услышала, до мельчайших подробностей заместителю секретаря заводской комсомольской ячейки. После этого Варвара пропала. Но более ничего не происходило. Начальник цеха остался на своем месте. Через какое-то время в библиотеку взяли новую работницу. Ваня ходил мрачнее тучи, места себе не находил, даже трудовые показатели снизились. К Лиде никто не обращался, никто с ней о том, что она подслушала и о чем донесла, не заговаривал. Лида из осторожности тоже вела себя так, как будто ничего не происходило. Пока однажды темным холодным вечером она нечаянно (а, может быть, и не нечаянно) не столкнулась с Ваней в пустом закоулке по дороге с завода в общежитие. Ваня возник словно из ниоткуда, быстро подошел к Лиде, навис над ней и заставил под натиском физически ощущаемой ненависти прижаться к обшарпанной стене заколоченного дома.  Он смотрел с высоты своего роста прямо в ее задранное лицо, не различая его черт, видя только эти маленькие почти бесцветные испуганные глазки. Он несколько раз порывался что-то сказать Лиде, но слова застревали в его горле, перехватывало дыхание. Иван сжимал кулаки, заносил их над головой Лиды, потом обессиленно опускал. Так продолжалось несколько долгих бесконечных минут. Лида не шевелилась, не произносила ни звука, почти не дышала, она ощущала себя мышью, которую в любой момент могут раздавить, и от нее останется только мокрое пятнышко. Потом Ваня как-то обмяк, по его лицу из глаз побежали слезы, а атеистке и комсомолке Лиде показалось вдруг, что перед ней стоит какой-то скорбящий святой, словно сошедший с иконы. Ваня резко повернулся и быстрым шагом удалился из проулка. Лида постояла еще немного, а потом на ватных ногах побрела домой.
          После этой странной встречи с Ваней она никому ничего не рассказала и, хотя была убеждена, что сделала всё правильно, что интересы страны выше человеческих взаимоотношений, осадок от содеянного ею самой у нее остался. Она молчала и мучилась, так как действительно чувствовала себя маленькой серой мышкой, от которой в жизни ничего не зависело, и она не знала, чего ей ждать в будущем и откуда. А через неделю Лиду вызвали в заводской комитет комсомола и объявили, что направляют ее как опытную работницу и проверенную комсомолку в недавно открывшиеся паровозные мастерские в город Кушва. Вроде, как и ответственное задание, признание ее нужности и мастерства, а, с другой стороны, вроде, как пинка дали, с глаз долой отправили, в маленький по сравнению с Нижним Тагилом городишко. Так Лида здесь и оказалась. Жила как все, тихо, скромно, работала хорошо, несла общественную нагрузку.
          Весной, перед самой войной Лида вышла замуж. Приехал к ним в мастерские невысокий улыбчивый паренек, как и Лида, сирота. И очень ему понравилась кругленькая веселая девушка. Ухаживал он недолго, быстро решили свадьбу сыграть. Счастьем семейным молодые наслаждались всего несколько месяцев. Началась война, и к осени 1941 года новобрачного призвали в армию, а через два месяца пришла повестка о его гибели. Так Лида стала вдовой и солдаткой.
          Войну она пережила в общем-то неплохо. Трудно было, как и всем, но жить можно. Даже ушла на повышение из мастерских паровозных в заводоуправление.  Завела там недолгий роман с пожилым уже старшим бухгалтером, некрасивым, но добрым и охочим до баб. Он помог ей из общежития переехать в свое жилье; расположенную в большом деревянном двухэтажном доме небольшую комнатенку вместе с соседней раньше занимала семья шахтеров – мать, отец и три сына; все сгинули на войне, осталась одна старуха-мать, которая работала подсобницей в столовой, незачем ей теперь столько комнат, и одной хватит. Лиде досталась комната на втором этаже с окном и видом на улицу у самого входа в большую коммунальную квартиру. Перепала ей и кое-какая мебель, перина, одеяло, подушки и даже немного посуды. Шахтерская вдова и мать равнодушно пустила Лиду в свою бывшую комнату и поделилась с ней, чем просил бухгалтер. Захаживать к Лиде было удобно, с улицы всегда видать, кто идет, и можно незаметно от соседей приоткрыть входную дверь и принять гостя. Чем и пользовался частенько поначалу бухгалтер, страшно боявшийся своей жены. А когда их роман мирно исчерпал себя, захаживали к Лиде в гости и другие ее нечастые кавалеры. Оказалось, что была Лида слаба на одно место, и всеми силами своей души мечтала снова выйти замуж, чтобы на законных основаниях дарить плотскую радость себе и своему избраннику, а еще хорошо бы и ребеночка родить. Но поскольку внешностью Лида обладала весьма скромной, боялась испортить свою приличную репутацию на работе, да и мужчин во время войны в городе поубавилось, встречи ее с потенциальными кандидатами в мужья случались редко и недолго.
          Но вот война закончилась, и в городок потянулись люди. Возвращались свои кушвинские, появлялись пришлые мужчины и женщины устраиваться на работу, семьями за лучшей долей ехали переселенцы из разрушенных на западе страны городов и деревень. К этому времени Лида окончательно прижилась в Кушве и привыкла к ней, знала почти всех и каждого, уютно ей тут было и спокойно, словно родилась здесь. Про свою первую любовь, Ивана Кузнецова, и погибшего мужа почти не вспоминала, жила сегодняшним днем, угрызениями совести не мучилась. Всё у неё было хорошо, если бы не сильное желание выйти замуж, и Лида отчаянно всматривалась в каждого встречного мужчину в надежде вопреки всему найти свою любовь.
          И вот небеса разверзлись, и грянул гром. На пороге отдела кадров, где трудилась Лида, появился ОН.  Высокий худощавый блондин с голубыми глазами и правильными чертами лица, с доброй открытой улыбкой, крупными сильными руками. Одет был в солдатскую форму, которая сидела на нем как влитая, в вычищенных до блеска сапогах. Взгляд одновременно озорной и внимательный, казалось, проникавший в самое нутро, заставлявший девушек и молодых женщин млеть и отводить глаза. Пришел солдатик устраиваться на работу шахтером. Лида влюбилась в него, как только увидела, загорелась вся внутри, думать ни о ком больше не могла.
          Все узнала про него Лида. Зовут Анатолий Леонтьевич Нилов, двадцать один год. Семья его в прошлом году переехала в Кушву то ли с Новгородской, то ли с Псковской, то ли с Ленинградской области, где их деревня была уничтожена фашистами до тла. Как живы остались, сами не знают. Отец его, Леонтий Егорович, работал заготовщиком в сельхозкооперации. Мать, Елена Степановна, хворала часто, дома с младшими детьми и по хозяйству оставалась. Две старшие сестры работали уже, а третья прожила в Кушве недолго, вернулась на родину, где вышла замуж за парня из соседней деревни. Держались переселенцы немного замкнуто, но это с новоселами, не привыкшими к местному укладу, часто бывало.
          Неожиданно для всех Толя явно стал выделять уютную круглую Лиду; шутил, подмигивал, приглашал на танцах. Она постоянно старалась устраивать чаянные и нечаянные встречи, попадаться ему на глаза, искала его взгляд. Одним словом, бегала за ним, как собачка. Толя относился к ней по-доброму, с симпатией, но как-то не совсем серьезно, что ли. Стали они встречаться, миловаться. Лида с ним не ломалась, недотрогу из себя не строила. В постели оказалась жаркой и ненасытной. Толе было хорошо прибежать к ней после смены и снять молодое мужское накопившееся напряжение. Лида как-то осторожно намекнула, что могли бы и жить вместе, но он ей честно ответил, что любви у него к ней нет. Молод, мол, еще, не нагулялся, свою единственную не встретил. Если обидел ее, если она на что-то серьезное с ним надеялась, просил простить его, предлагал расстаться. Но она сделала вид, что он неправильно ее понял, а про себя твердо решила сделать всё, чтобы женить Толю на себе.
          Анатолий постепенно, как и предыдущие мужчины, начал охладевать к Лиде. Постель постелью, но вот любви так и не случилось. Он все больше стал относиться к ней как к другу. Она это понимала и молча принимала все происходящие в нем изменения, только бы задержать его рядом с собой, только бы не отпустить совсем, согласна была на любую роль.
          У Лиды было одно качество, которое нравилось Толе, - умение слушать. Делала она это мастерски, внимательно всматриваясь в глаза говорящего, не упуская линии повествования, кивала в нужных местах, задавала подходящие вопросы. Сам Толя любил поговорить, порассуждать вслух, повспоминать, пошутить, и в лице Лиды он нашел самого благодарного и преданного слушателя. Только ничего и никогда про войну не рассказывал. Лида даже несколько раз специально начинала его о войне расспрашивать, но Толя всячески уходил от разговора. Правда, Лида заметила, что далеко не всем фронтовикам нравилось про войну вспоминать, поэтому не стала больше возвращаться к этой теме. Но любопытство свое все же удовлетворила, в кадрах приятельница ей сказала, что согласно личному делу Толя сначала оказался в партизанском отряде, потом после освобождения его малой родины вступил в ряды Красной Армии и закончил войну где-то в Австрии, ранений и наград не имел. То, что наград не имел, показалось Лиде странным, ведь был Толя парнем бравым и смелым, в драку лез, не раздумывая, с кулаками не раз отстаивал слабого или несправедливо обиженного, но на фронте ведь всякое могло быть…
          Отношения Толи и Лиды все более сходили на нет, встречались они все реже, да и то, только тогда, когда Анатолий позволял себе выпить, а выпивал он редко и мало. Правда, Лида заметила, что после рюмки водки становился Толя еще более словоохотливым, чем обычно, и откровеннее. Он все больше считал Лиду близким другом и терял к ней интерес как к женщине. Как-то во время разговора в легком подпитии он обронил, что после войны он долго искал свою семью, которая была в концлагере в Германии. Лида никогда ранее об этом не слышала и очень удивилась. Потом она пыталась вернуться к этому разговору, но Анатолий приказал, чтобы она забыла эту историю и никогда никому ничего не говорила. И Лида поняла, что Толя что-то скрывает.
          Но, видать, и самому Толе было тяжело носить в себе какую-то тайну, и однажды, выпив больше обычного, он начал рассказывать Лиде свою историю. Как попали семьей под оккупацию, как помогали партизанам, как выводили их немцы на расстрел, как потом угнали всех в концлагерь, сначала в пересылку в Литве, а потом повезли в Германию. И здесь, где-то по дороге в Польше Толя и еще несколько узников бежали. Судьба была милостива к ним, остались живы и даже не ранены. Они разбились на группы и решили пробиваться к своим. Толя шел еще с двумя товарищами, они долго прятались, скитались, передвигались ночами, пока не поняли, что заблудились. И тут им улыбнулась удача – они наткнулись на группу бежавших военнопленных разных национальностей, пробиравшихся в нейтральную Швейцарию. Решили объединиться и дальше идти вместе. Только до Швейцарии они не дошли, большинство были убиты, умерли от ран и истощения, а несколько человек выживших, среди которых оказался и Толя, не иначе как по промыслу божьему оказались в югославском сопротивлении. Там Толя встретил победу. Только как на Родину возвращаться? За границей слухов много разных ходило, не верили в СССР прибывшим с вражеских территорий, сразу же в лагеря отправляли. Но решение Толино было твердым: назад, домой, к своим, если живы. Далеко не сразу удалось выправить нужные бумаги, потом последовали бесконечные проверки, ожидания. В сорок шестом оказался Толя наконец в родных краях, с неожиданной радостью выяснил, что семья вся чудом осталась жива и перебралась сюда на Урал, бежала от репрессий; ведь в оккупации побывали, потом в Германии, значит, люди подозрительные. Дома старый семейный друг, занимавший большую должность, вовремя надоумил их уехать подальше, терять-то им нечего, изба Ниловых сгорела, да и от деревни ничего не осталось, а на новом месте, дай Бог, удастся начать новую жизнь. Беженцев и переселенцев без документов тогда было полно по всей стране, выправили, какие смогли бумаги и уехали. Тот же старый друг помог и Толе сделать новые документы в связи с якобы утерей старых, и вот уже демобилизованный по полной солдат Анатолий Леонтьевич Нилов с подкорректированной биографией едет через полстраны на воссоединение с семьей, чтобы начать новую мирную трудовую послевоенную жизнь. Сил и здоровья ему не занимать, документы его чисты, без работы сидеть не может, трудностей не боится. И вот он здесь, в Кушве, молодой шахтер, между прочим, один из лучших в забое. Рассказ Толин оказался долгим, закончил он его далеко за полночь, домой уже не пошел, остался ночевать у Лиды.
          Лида всю ночь после Толиного рассказа не спит, думает. А думает она о том, что никогда и ни за что не пойдет доносить на своего любимого, был в ее жизни уже такой опыт. Но она скажет непременно Толе, что знает его тайну, что он сам ее доверил Лиде, потому что понимает, пусть и неосознанно, что она, Лида, -  самый преданный и надежный для него человек. Раз он ей все рассказал, раз доверяет, значит, любит он ее по-настоящему, хотя и сам этого не понимает. Конечно, он молодой, младше Лиды, может, поэтому ее и стесняется. Да и не красавица Лида, эта она тоже понимает. Наверное, хочется Толе видеть рядом с собой яркую привлекательную девушку, чтобы все вокруг завидовали, чтобы похвастаться можно было. Но это все временное, ненастоящее. А вот она – Лида – и есть самая что ни на есть настоящая любовь, тихая, скромная, до конца жизни. Поэтому и быть ему надо с ней, жить вместе, семью создать, жениться. Так рассуждала Лида, о чем будет говорить с Толей. А если он не будет соглашаться, то она намекнет ему, что может всю правду об Анатолии и его семье рассказать кому надо, пусть там разбираются, что они делали в оккупации и во вражеской стране. (Для себя она, конечно, сказала, что ни в коем случае не собирается так делать!) Зато, если Толя будет с ней, он всегда сможет поговорить с ней о своем тайном прошлом, ведь надо же ему хоть кому-то выговариваться…
          Утром Толя проснулся в плохом настроении, грустный. Много водки на него всегда так действовало, да к тому же, он помнил, что наговорил вчера Лиде лишнего. Не только себя подставил, всю семью. Хоть Лида вроде добрая и верная баба, но ведь обещали с батей, мамкой, сестрами и братишкой молчать, ни в коем случае никому не проговориться, что с их семьей в войну произошло, не для того на Урал за новой спокойной жизнью ехали. Лида о вчерашнем разговоре не вспоминала, была в хорошем настроении, шутила, говорила на отвлеченные темы.
          Прошло три недели. За это время Толя к Лиде в гости ни разу не приходил, даже не встречался с ней. Молодой женщине подумалось, что он специально избегает ее. Наверное, переживает, что рассказал правду о себе и семье. Тогда она решила действовать – встретиться и поговорить. В один из рабочих дней после смены подкараулила его, когда он шел от проходной, и начала разговор. О том, что скучает по нему, что любит его, а если он боится, что она кому-то расскажет о его прошлом, то это напрасно, она молчать умеет и тайну его не выдаст. Толя сначала с радостью воспринял встречу, но выслушав Лиду, помрачнел и ответил так, как она не ожидала. Он очень хорошо относится к Лиде и очень ей благодарен за все, что между ними было, но больше не хочет быть с ней. Получается, что он обманывает ее надежды, забирает время, может, она уже замуж вышла бы за другого человека, если бы не присутствие в ее жизни Толи. За то, что она расскажет правду про него, он не переживает, так как верит Лиде, доверяет ей полностью. Но лучше бы ей об этом забыть, чтобы самой случайно не проговориться и не пострадать за сокрытие такой информации.
          Еще несколько раз Лида поджидала Толю у проходной и возвращалась к разговору. Объясняла про то, что он сам не понимает, что любит ее, что просто стесняется ее возраста и не очень симпатичной внешности. Но Толя каждый раз был непреклонен и отвечал, что просто не любит ее и не хочет, чтобы она думала, что он ей пользуется. Они словно на разных языках говорили. Толя все больше отстранялся от Лиды, иногда в его словах ей чудилось раздражение.
          Один из разговоров принял характер ссоры, Толя потерял терпение и наговорил грубостей, и тогда Лида впервые бросила ему, что если он не передумает, то она напишет на него донос. После этого Анатолий осознал, что его любовница была совсем не тем человеком, каким он ее себе представлял. А Лида в своих требованиях становилась все настойчивее и увереннее. Она приняла, что Толя ее не любит, но упускать свое счастье не хотела. Стерпится – слюбится, будем вместе, заласкаю его, залюблю, отойдет, успокоится, привыкнет. Главное – чтобы с ней!
          А еще Лида поняла, что Толя боится ее угроз, и это убедило ее, что она находится на правильном пути, чтобы завладеть Анатолием, и тогда Лида все чаще стала намекать ему про то, что сдаст его. Но здесь она просчиталась, и чем навязчивее она требовала от любовника жениться на ней, тем сильнее он сопротивлялся. Характер, несмотря на доброту и внешнюю мягкость Толя имел упрямый, твердый, и уж если что-то для себя решил, то переубедить его было невозможно. Так было с побегом по дороге в концлагерь, когда не прислушался ни к жестким доводам отца, ни к слезам любимой мамы, на которую внешне так был похож. Так было в Югославии, когда можно было остаться, жениться на приглянувшейся местной девушки Марии, работать у ее отца в хозяйстве и жить там припеваючи, но всем сердцем стремился домой, на Родину, по которой так скучал, тосковал, беспокоился о своих, поэтому аргументы товарищей по сопротивлению и огромные грустные глаза Марии не остановили его. Так было и сейчас, когда Толя решил для себя, что никогда не будет мужем Лиды, даже если… Даже если пострадает он сам и его семья!
          И вот настал час того самого, судьбоносного разговора между Лидой и Толей, который определил их дальнейшую судьбу. Да, собственно, разговора и не вышло, а получилась грубая и шумная ссора, настолько оба они были напряжены к моменту этого последнего разговора. Ругань, крики, обиды, обвинения, упреки… Спокойная выдержанная Лида себя не узнавала, она и не думала, что способна так громко кричать и говорить такие страшные злые слова. А еще она почувствовала, что это состояние ей нравится, она почти наслаждается им, будто она первый раз в жизни стала сама собой, а до этого все время то ли сдерживалась, то ли притворялась. Явно эта новая роль ей больше подходила, в ней она умеет постоять за себя, отстоять свои интересы, перестать быть пресловутой серой мышью. И на миг она увидела себя другой. Она явно старше и крупнее, с большой грудью и вторым подбородком, длинные волосы забраны в кичку на голове, на губах яркая красная помада, одета в облегающий пиджачный костюм с юбкой из дорогого материала, на шее, в ушах и на пальцах рук – золотые украшения. Она стала начальником или отдела кадров, или бухгалтерии, не важно, люди от нее зависят, а потому уважают и боятся, льстят и заискивают. И эти на мгновение испытанные Лидой чувства превосходства и власти куда сильнее и острее, чем любовь к Анатолию! И сколько таких анатолиев может у нее быть, если она станет большим человеком. А для этого надо сделать первый шаг – обличить предателя, под обаяние которого она попала, которого пригрела на своей груди! А если там, куда она сейчас собирается идти, ее упрекнут, что она долго не сообщала столь ценные сведения, то она скажет, что хотела вызнать у него еще какие-нибудь тайны и секреты…
          Они посмотрели друг на друга в последний раз, Толя – с гневом, Лида – с превосходством, и разошлись… Анатолий понимал, куда направляется его бывшая любовница, а Лида не испытывала ни малейших колебаний, шагая туда… в НКВД…
          Толю забрали ночью. Он только успел обо всем рассказать дома и покаяться перед родными.  Обсудили и договорились, что и как говорить там, если… Тут и постучали. Вежливо, спокойно, неспеша. Провели обыск, позволили собрать вещи и увезли. Родителей, сестер и брата не тронули. Следствие длилось недолго. Потом суд.
          Судили Толю в городском суде. Народу на заседание собралось немало. Толю знали и любили. На работе в передовиках ходил. Честный был и обязательный. В помощи никогда не отказывал, да еще бывало и сам брался за дело, если узнавал, что кому-то надо дрова переколоть или отремонтировать что-то. Руки у него было золотые, а душа добрая. Если нрав свой крутой и показывал, то всегда по делу, несправедливости и подлости не терпел; люди это понимали и зла на него не держали.
          Заседание проходило уже после обеда. Озвучили все положенные формальности, зачитали материалы следствия и запрошенные документы, адвокат, прокурор, всё быстро, по делу, четко… Заминка только вышла, когда допрашивали единственного свидетеля. Лиду. Здесь, одна при всех, она почувствовала себя неуютно. Не с друзьями, сослуживцами и не со знакомыми она оказалась на одной стороне, а против них, но зато вместе с властью. Только была та власть мертвая и бездушная. Во все время судебного заседания она ловила взгляд Толи, но он на нее так ни разу и не посмотрел, вообще глаза от пола не поднимал.   
          Когда Лида закончила давать свидетельские показания, зал еле слышно выдохнул, и вдруг воздух разрезал визг соседки Ниловых, пожилой бесцеремонной скандальной бабы, которую все знали как Кузьминична. Голос она имела громкий, тонкий, противный, особенно когда начинала кричать. Никого и ничего не боялась, потому что была когда-то замужем за председателем местного горкома партии, а когда тот ушел на повышение сначала в Нижний Тагил, а затем и в Свердловск, то вместо жены увез с собой секретаршу, от которой прижил двоих детей, и тем самым опозорил законную супругу на веки вечные. С Кузьминичной разводиться он по каким-то своим причинам не стал, так баба получила своеобразный статус неприкосновенности и пользовалась им на всю катушку, ругая на чем свет своего благоверного, власть, одиноких баб и всех, кого не взлюбила. К соседям своим Ниловым отнеслась сначала с неприятием, но потом, убедившись, что глава семейства Леонтий Егорыч работящий и строгий, жена его Елена скромная и доброжелательная, дети воспитаны в уважении и почтении к старшим, сменила гнев на милость. Особенно полюбился ей Толя, который часто над Кузьминичной подшучивал, чего уже давно из страха быть обруганным никто не осмеливался делать. А еще много по хозяйству помогал грузной пожилой бабе и никогда ничего не просил за свою работу, даже отказывался иногда, когда Кузьминична сама зазывала его выпить стопочку самогоночки в благодарность за труды.
          Так вот, эта самая Кузьминична визжала и выкрикивала на весь зал судебного заседания так, что стекла в окнах звенели, а звук просачивался на улицу, то, что думал каждый из присутствующих в зале, но не осмеливался сказать вслух. Суки, сволочи, твари, скоты последние! Попробовали бы вы такое пройти! У фашистов проклятых стоять под прицелом! В концлагере гнить! За освобождение Европы воевать! А вы его за это под статью?! А ты, бл..ь Лидка, прошмандовка, подстилка, да на тебе клеймо негде ставить! Весь город знает, как мужиков к себе водила, да приличной при этом притворялась! Кому ты такая нужна? Еще на Толика позарилась! Да ты ему в подметки не годишься! Ты ноги ему целовать должна, что осчастливил тебя! Кидая в лицо Лиде эти слова, Кузьминична выкрикивала все свои обиды по отношению к укравшей ее мужа секретарше, выплескивала свою ненависть ко всем бабам, поведение которых хоть как-то отличалось от норм морали и приличий, установленных Кузьминичной для скромных и честных женщин. Что ты, сука, наделала! Предала! Предала! Будь ты проклята!
          Присутствующий народ все больше волновался, бросая на Лиду осуждающие взгляды, а некоторые осмеливались даже тихо поддакивать Кузьминичне, и судья, формально сделав ей замечание, попросил вывести разбушевавшуюся бабу из зала суда. Но шум от ее криков долго еще слышался с улицы, пришлось объявить перерыв и дождаться, пока Кузьминична изволит удалиться по направлению к своему дому, на весь город проклиная Лиду, превознося Толю и осуждая несправедливость.
          Когда Лида уже закончила давать свидетельские показания, она с разрешения судьи села на скамейку вместе с другими присутствующими. На перерыв не выходила, после криков и обвинений Кузьминичны Лиде не хотелось ни с кем общаться, поэтому она осталась там, где сидела. А после перерыва обнаружила, что осталась на своей скамье в полном одиночестве, хотя людям пришлось потесниться теперь, чтобы всем поместиться.
          Толю кратко допросили. Оттарабанил положенные слова адвокат, строго и по делу выступил прокурор. Вину свою обвиняемый признал полностью. После этого судья быстро зачитал заранее подготовленный обвинительный приговор. Нилов Анатолий Леонтьевич, 1926 года рождения, русский, из крестьян, беспартийный, признан виновным по ст. 58 части 1а Уголовного Кодекса Российской Советской Федеративной Социалистической республики в измене Родине, т.е. в действиях, совершенных гражданином СССР в ущерб военной мощи СССР, его государственной независимости или неприкосновенности его территории, как-то переход на сторону врага и бегство за границу, и с учетом смягчающих обстоятельств приговорен к лишению свободы на срок 10 лет. Кто-то в зале неосторожно выдохнул, что слава Богу, не расстрел…Толю увели.
          Суд закончился. Переговариваясь, ушли адвокат с прокурором. За ними чинно удалился судья, обсуждая с судебными заседателями предстоящие к рассмотрению дела. Секретарь собрала документы и бумаги и торопливо убежала куда-то. Присутствовавшие на суде люди потихонечку расходились. Уже свечерело. На улице было темно, холодно, дул промозглый ветер, который принес дождь, срывавшийся в снег.
          Лида осталась одна. У нее не было сил идти вместе со всеми. Не было ощущения победы и торжества, только дикая усталость и разбитость. И полнейшая пустота внутри. Она чувствовала себя никем. На автомате она встала, натянула пальто, закуталась в платок и вышла на улицу. Медленно брела Лида, не понимая куда и зачем идет, не в силах о чем-то думать и воспринимать происходящее вокруг. Через некоторое время она очнулась, потому что промерзла насквозь, и поняла, что вместо того, чтобы идти домой, пошла в сторону заводоуправления у рудника. Развернулась и решила сократить дорогу, пройдя через старую железнодорожную ветку. Через несколько минут она с удивлением обратила внимание на то, что на скале, на которой был установлен памятник вогулу Степану Чумпину, горит свет. Знала Лида, что памятник этот установили давно, сто лет назад, вроде. Виден он был только днем или в ясную лунную ночь, поскольку освещение к нему не было подведено. Представлял памятник из себя большую черную чугунную тумбу, на вершине которой из чугуна же был выполнен язычок пламени, как напоминание о страшной смерти вогула. И вот сейчас Лида отчетливо видела на вершине скалы яркий электрический свет, на фоне которого трепетало чугунное пламя. Лида замерла, не находя объяснения тому, что происходит, и вдруг услышала гудок маневрового паровоза, который быстро приближался к ней. Лида засуетилась, шагнула по шпалам, оступилась, и нога ее попала между рельсами стрелочного перевода. Женщина упала, ударилась головой и потеряла сознание.
          Потом Лида стала птицей. Сначала она долго летала над черным лесом, а потом опустилась на скалу, где был установлен памятник. Там увидела маленького худого темноволосого мужичка средних лет, с узкими уставшими глазами, одетого в странную меховую одежду и со старинным ружьем за плечами. Он пристально посмотрел на нее и на незнакомом языке удивленно спросил сам себя: откуда здесь воронье? Лиду-птицу словно отбросило порывом шквалистого ветра, и она закружилась над спящей Кушвой, поднимаясь все выше и выше. Каким же крохотным казался городок, окруженный бескрайней тайгой, маленьким, чужим, неуместным! Потом внимание птицы привлекла где-то внизу яркая светящаяся точка, Лида полетела туда и поняла, что это светится в ночи окно. Форточка была открыта, птица увидела белую комнату и в приоткрытую дверь длинный коридор, выкрашенный в красивую синюю краску. Веяло теплом и уютом. Птице отчаянно захотелось проникнуть туда вовнутрь; она приземлилась на край форточки, несколько секунд в нерешительности потопталась на месте, а затем осторожно спланировала в белое помещение и далее в коридор, по которому полетела, насколько возможно медленно взмахивая крыльями, чтобы только удержаться в воздухе. Лида парила по бесконечным коридорам, перелетая с этажа на этаж, и хоть была она птицей, но совсем не чувствовала себя в западне, а напротив, ощущала себя под защитой и в безопасности. Потом она заметила приоткрытую дверь и из любопытства заглянула туда. На койке под одеялом лежала спящая женщина. Птица стала рассматривать ее, и та показалась ей знакомой. Она села на изголовье металлической кровати, внимательно вглядываясь в лицо, и вдруг узнала себя.
          Лида очнулась. Голова и все тело страшно болели, горло пересохло и разрывалось от жажды, в каждой клеточке своего организма ощущалась дикая слабость и боль. Лида сначала не могла понять, где находится, и что с ней такое. Потом краем уставшего глаза она заметила движение в дверном проеме, но пока бесконечно долго поворачивала голову, там уже никого не было. Сил вернуть голову в первоначальное положение у нее не осталось, и она закрыла глаза. Наверное, женщина провалилась опять в бессознательное состояние, потому что очнулась от легкого шума, а открыв глаза, увидела стоящих возле ее кровати людей в белом. И внезапно почувствовала какой-то знакомый запах. Белая комната, белые люди, запах лекарств. Ааа, больница… Ее губы сами собой разомкнулись, и изо рта раздался хриплый протяжный стон – пииить. Одна из фигур наклонилась над ней, и Лида почувствовала на губах и во рту долгожданную влагу. Сознание вернулось к ней. Высокий худой доктор приложил прохладную руку к ее разгоряченному лбу, проверил зрачки, а потом взял ее за запястье и нащупал пульс. Он наклонился над ней, и Лида не видела, что именно за его спиной быстро делали медсестра и санитарка, подняв укрывавшее Лиду одеяло и проводя какие-то манипуляции. Никто ничего не говорил, каждый из присутствующих молча выполнял привычную работу. Лида ждала, что доктор что-нибудь скажет, но он не открывал рта. Тогда она собралась с силами и превозмогая боль и слабость, спросила, что с ней. А в ответ услышала страшное: сотрясение мозга и ампутация обеих ног выше колен.
          И тут Лида все вспомнила – Толю, донос, суд, свет на Чумпиной скале, гудок паровоза и свое падение на рельсы. Слышит безразличный ровный голос старухи-санитарки: «Ты, милая, пути переходила, упала, головой сильно ударилась, под паровоз попала, вот тебе ноги и отрезало, спасибо машинисту, заметил, сюда быстро доставили, а то кровью бы истекла».
          Лида медленно поправлялась. Она не знала, как теперь будет жить, ей все было безразлично. Старалась ни о чем не думать. Бывало, часами слушала болтовню соседок по палате или следила за движением залетевшей в палату мухи, перепутавшей зиму с летом и, похоже, решившей навсегда остаться в этом теплом уютном помещении рядом с веселыми выздоравливающими тетками и остатками еды. К ней никто не приходил, один только раз забежала по поручению начальника отдела кадров сослуживица, принесла газеты и продуктовую передачу. Бывали в больничной жизни Лиды черные дни, когда под окнами появлялась Кузьминична. Похоже, она по отношению к искалеченной женщине взяла на себя миссию представителя высших сил небесных. Кузьминична приходила к больнице, вставала со стороны палаты, где лежала Лида, и своим громким визгливым голосом начинала кричать на всю округу: «Лидка! Ты жива еще? Не сдохла, поскуда? Есть, есть высшая справедливость! Так тебе, сволочи, и надо! Погубила человека за просто так, тварь неблагодарная! Думала, ничего тебе за это не будет! А оно вона как повернулось! Теперь всю свою поганую оставшуюся жизнь будешь помнить, за что тебя Бог наказал! Бл…ща!»
          Когда Лиду выписывали, попросила она одну из соседок сходить к Ниловым, передать от нее просьбу о прощении. Сходила ли та или нет, Лида так никогда и не узнала. Поскольку была она одинока, и ухаживать за ней было некому, заводоуправление выхлопотало ей место в доме инвалидов, где она и прожила еще лет двадцать. Подруг и друзей там не завела, время предпочитала проводить в одиночестве. На вопросы новеньких о том, что с ней случилось, отвечала односложно, без подробностей: «Это кара небесная». Со временем пристрастилась к еде, подвизалась возле кухни и столовой, глазами выпрашивая добавку, растолстела, заполучила сахарный диабет и гипертоническую болезнь. Однажды ее хватил удар, после которого она уже не оправилась, потеряла рассудок, превратилась в полностью лежачую больную и тихо скончалась от воспаления легких.
          Толя отбыл в лагерях весь положенный срок – десять лет, от звонка до звонка, амнистия его стороной обошла. Вернулся к родным в Кушву в конце пятидесятых, вновь устроился на шахту. Молодой серьезный красивый мужчина, всего-то тридцать один год. Вскоре повстречал девушку почти на двенадцать лет его младше, высокую, стройную красавицу Валентину, веселушку-хохотушку, которая отбоя не знала от местных парней и мужиков. Влюбился в нее без памяти, поженились. Она уговорила его уехать с Урала на юг, где теплее, солнечнее, веселее, где жить и дышать полной грудью хочется. Переехали под Херсон. Там обустроились, родили двоих детей, обзавелись домом, хозяйством. Все бы хорошо, если бы ни одно обстоятельство, – сильно Валя мужиков любила, всю жизнь тайно и явно от Толи гуляла… Он от унижения постоянного с годами пить начал, но на Валю ни разу руки не поднял, все время прощал, любил очень. Умер, когда ему восемьдесят стукнуло.
          Вот такая жизнь…

Май 2020