Муму пропущенная сцена

Летняя ночь была тиха и тепла, но барыне не спалось. Кряхтя, ворочалась она с боку на бок. Попробовала было побудить приживалку, чьей обязанностью как раз и было развлекать барыню во время ночных бессонниц, но та почему-то не поднялась проворно на окрик, продолжала безмятежно похрапывать, ровно и окрика-то не было.

Потом и тоненький, взахлёб, храп этот престал слышаться, и наступила такая мёртвая глухая тишина, что барыне вдруг помстилось, будто её голову окутало тяжёлой периной.

Но нет, она по-прежнему лежала по причине жары в одной лишь кисейной сорочке и под тонкой простыней.

— Варвара! Варька, дура, вот я тебя, — попыталась она снова окликнуть нерадивую приживалку, но из спёкшегося горла вырвался лишь невнятный сип, словно она не только оглохла, но и онемела.

Полог кровати бесшумно колыхался у барыни над головою, и светлый полог этот вдруг показался ей чёрным, как беспросветное ночное небо.

Окно было распахнуто настежь, но ни единый звук сюда не долетал.

Барыня стащила с головы ночной колпак, но и это не помогло. В спальне по-прежнему стыла могильная волглая тишина, и веяло холодом, будто на дворе стояла промозглая поздняя осень, а не жаркое лето.

Волосы её слиплись от проступившей испарины.

— Вар… — в ужасе начала было барыня, пытаясь снова поднять приживалку. Язык её шевелился во рту, но губы не слушались, и из горла вырывался лишь прежний, невнятный и жалкий хрип.

Она зажмурилась было в лихорадочной надежде, что морок пройдёт. Но вдруг на грудь ей, на самое сердце навалилась такая сырая ледяная тяжесть, что она начала задыхаться.

Распахнув глаза, в неверном свете проступающего за окном утра она увидела, что на груди её сидит и ласково улыбается ей во всю пасть бело-чёрная собачка сбежавшего из дому немого дворника Герасима, полицейский розыск коего барыня собиралась объявить.

Была она мокра насквозь, со слипшейся её шерсти на грудь барыне и на постель её натекла целая лужа. К тонкой шее собачки обрывком верёвки был примотан кирпич.

— Свя-атый Боже… — попыталась вымолвить барыня, вскидывая руку для крестного знамения, но и рука не слушалась её, камнем упав на промокшую постель.

Собачка слабо, торжествующе взвизгнула, и звук этот единственным пробился сквозь пелену глухоты, внезапно окружившей барыню.

Но этот визг был и последним, что она слышала.

Наутро приживалка обнаружила барыню мёртвой в постели. Глаза её почти вылезали из орбит, так что было трудно их закрыть, рука судорожно сжимала на груди мокрую насквозь кисейную сорочку.

Наследникам её было не до беглого дворника Герасима, они и остальных-то её людей распустили по оброку.