Драконья жила 2 - Князь

В палате со слепыми окошками тени серым мхом покрывали гаагские изразцы и травную роспись стен. Диковинные птахи о четырех крылах надсаживались беззвучно в зеленых кущах, опасливо косились на юрких словно угри куниц, резвящихся в пышных кронах.

Пахло сладким дымком жаровен, расставленных по углам. Угли в них, пропитанные смолой, маслянисто щелкали и горели белым.

На скобленом большом столе – Часослов в алмазах да карандашик. Вымарывать негодное, дополнять потребным.

Князь, древний, будто неподвластный времени, задубевший душой и телом, встретил Моисейку ледяным взглядом. Не лютым – лютость его прошла молодой порой. Так смотрят на сапоги, своим ходом притопавшие в светлицу. Человека в них словно не было.

Моисейка без церемоний вошел, поставил бадью у холодной печки и только после этого поклонился. Говорить ничего не стал. Что тут говорить?

Темный, закосневший лик ожил, что-то промелькнуло в нем в глубине. Взгляд метнулся плеткой – к бадейке, прикрытой крышкой, и сызнова – к нужной подвижной вещи, принесшей другую нужную вещь, неподвижную. Теперь они разделились, так что первая могла удалиться вон, откуда взялась.

Не поворачиваясь спиной, Моисейка вышел в большие сенцы. Отрок в лисьей шапке закрыл за ним.

Гришка, сын постельничего, родного брата, пучил глаза от важности, дышал грудью под тяжелым кафтаном. Щеки распирало спросить про колдовство – все земство считало Моисейку волхвом – да приличия не велели. А дома в воскресный день, когда дядька с отцом напьются до испарины браги, уже не спросишь. Отец оттянет ремнем, чтоб не лез в запретное.

Гришка аж засопел с досады, глядя на руки, что сносили драконью кровь, которая, всякому известно, горячее расплавленного свинца. Шептали, что у Моисейки две кожи: дубленая и моченая – обе не свои, снятые с кабана. Гришка тому не верил, но поправлял на правах родного: со свейского зуборылого вепря, резавшего волков, что хромых овец. Что за «зуборылый», отрок не знал, но слово как соль в борще добавляло вкуса.

– Кланяйся отцу с матушкой, – сказал Моисейка, забирая у дьяка кошель с оплатой. – Скажи, послезавтрево загляну.

– Ага, – отозвался отрок, глядя то ли на человека, а то ль и впрямь – на чудного зверя-оборотня, коего драконы держат за своего.

Отметив про себя, что «зверь» это приходится ему дядькой, парень надулся от пущей гордости и, пока Моисейка шел по узкому как желоб длинному коридору, по которому ходили к князю служивые, все перебирал грядущие профиты.

Природа его и правда была не человеческой, но, о чем он и подумать не мог, не через отца с дядькой, а от молчаливой и смирной матери, которую, встань она во красе, боялся даже дракон.