Нарцисс Араратской Долины. Глава 44

Про Жоана я бы мог ещё много написать, ибо тема «Иностранец в России» - неисчерпаема; но вернусь к экскурсоводу Севе, у которого я частенько жил на его тушинской квартире, в те годы, когда Сева работал экскурсоводом. Потом я у него уже не жил, так как… Так как всему есть предел! И предел там наступил, когда севин приятель, молодой московский татарин, которого звали Равиль, привёл к нему туда двух юных девушек, проживавших в городе Серпухов. Равиль работал, по его словам, следователем по не особо важным делам. Иногда он приводил на тушинскую квартиру девушек, чтобы предаться с ними утехам сексуального характера, и отдохнуть от своей тяжёлой следовательской работы. Сам хозяин квартиры в этом не участвовал. Я тоже в этом не участвовал. Просто Равиль был очень обаятельным и привлекательным, и у него было много разных случайных подруг. В последний раз, он привёл девушек, которые явно занимались противозаконной проституцией. Девушкам понравилась севина квартира, и они там «зависли» на неделю. Вежливый хозяин пустил их пожить на свою широкую кровать, а сам, на какое-то время, ушёл жить к маме, и к своей бывшей жене, - на Плющиху. Девушки днём отсыпались, а по ночам куда-то ездили. Возвращались уставшие и утомлённые своей непростой ночной работой. Сам я с ними немного культурно пообщался, ночуя у себя в комнате, и не делая никаких попыток воспользоваться их услугами. Долго же это продолжаться не могло! По словам Севы, соседи начали жаловаться, что у него на квартире образовался какой-то притон, и они обратятся в милицию. Девушек выгнали, и меня тоже заодно с ними. Я уже не помню всех деталей. Меня ещё терпели, но всему есть предел. Севина жена отобрала у меня ключи, и я съехал с этой благодатной квартиры. Возможно, Сева хотел от этих девушек бесплатной любви. Но не буду злословить. Я тоже хотел от них чего-то получить, и меня тоже одолевали  похотливые мысли, с которыми я всячески боролся. Нельзя было сказать, что девушки были сильно смазливые, но в них был некий шарм простоты и безнравственности. Они между собой общались на простом русском языке с матерными выражениями, и в этом была какая-то пикантная новизна. Больше я в этой замечательной квартире никогда не появлялся…

                Сева потом, немного выпал из моей жизни; хотя я с ним всегда был в хороших и дружеских отношениях. Насколько я помню, ему тоже пришлось вскоре покинуть тушинскую квартиру и перебраться к своей маме; и жить там под её наблюдением; что, возможно, не дало ему окончательно распоясаться и пасть на пьяное дно, в те непростые годы. А бывшая его супруга с их маленьким сыном начали жить в Тушино… Однажды, я привёл его в гости к своей кузине Юле, - познакомил их; и Севе моя кузина очень понравилась. Они тогда хорошо выпили, и он захотел от неё близости, которую так и не получил. Юле Сева тоже понравился, но нельзя же при первом знакомстве вступать в интимные половые отношения. Она же не проститутка! К тому же, у моей кузины тогда было несколько поклонников, которые хотели на ней жениться. Юля, как я уже писал, была очень сочная барышня и с большим чувством юмора; хотя и не очень начитанная в культурном отношении. Сева же думал её поразить своими познаниями; так как я сказал, что сестра моя – начинающая журналистка и училась в МГУ; но ей его мудрёные речи были малоинтересны; она его, помню, прервала, когда он цитировал Фому Аквинского, с непосредственным вопросом, - Хорош болтать, а ты слышал «Яблоки на снегу»? И пришлось Севе слушать весь вечер певца Муромова, и даже отплясывать под этот незатейливый текст и надрывную мелодию…  Яблоки на снегу — розовые на белом. Что же нам с ними делать, с яблоками на снегу?  Яблоки на снегу в розовой нежной коже! Ты им еще поможешь, я себе не могу!  Яблоки на... ну и так далее. Моя кузина Юля очень эротично танцевала. С душой, и энергией, которой у неё было хоть отбавляй; эта гремучая смесь вологодских и еврейских кровей, надо сказать, создали барышню, с которой никогда не было скучно. Если бы Юля стала актрисой, или телеведущей, то она, возможно, далеко бы пошла. К сожалению, моя жизнерадостная кузина, осенью того 1990 года, поедет в Америку к папе, в гости на месяц, и застрянет там на всю жизнь...

                В тот год, я частенько обитал у своей кузины Юли. Разумеется, никакого инцеста между нами не было. Хотя, её самый страстный поклонник, фотограф Володя из газеты «Социалистическая индустрия», нас в этом подозревал, и очень ревновал. Володя, как и Сева, тоже был алкоголе-зависимым молодым человеком. Юля тогда жила одна, в двухкомнатной квартире на улице Димитрова; её отчим Игорь Николаевич, наконец-то получил квартиру, на улице Куусинена, и съехал туда; а её мама тоже там, какое-то время, проживала, пока Юля не улетела за океан к родному папе. В общем, мне тогда повезло, и я мог ночевать у кузины. Туда, то и дело приходили разные гости, и было довольно весело и шумно. Фотограф Володя тоже иногда ночевал у Юли, будучи её официальным любовником. Он был светловолосым, крупным и даже слегка полноватым человеком, со славянской внешностью; хотя, надо сказать, он был похож даже, скорей, на немца. Черты лица его не отличались особой утончённостью, хотя и не лишены были некой красоты. Володя очень подходил моей кузине по своему темпераменту и по внешним данным; и если бы не пил, то было бы совсем хорошо. Пил же Володя, до полу-сознания, когда уже начинается забывание, где ты, и с кем ты разговариваешь, с людьми ли, аль с бесами. При этом, он отличался хитрым умом и начитанностью. Он меня всё пытался «расколоть», на предмет, не изменяет ли ему Юля, а если изменяет то с кем, и когда. Мне приходилось врать, что она ему верна, и что она целыми днями ждёт его, со слезами грусти, у окна. Володя, конечно же, не верил. Юля не из тех девушек, которой можно верить, и она точно ему изменяет! Тут, надо сказать, он был, в чём-то прав, и у Юли ещё были поклонники, с которыми она, правда, не спала. Во всяком случае, при мне этого не происходило. Один из них, был очень культурным и воспитанным, и он был большим меломаном, звали его Игорь. Он приносил разные аудиокассеты с хорошей музыкой и модными зарубежными певцами. Помню, Игорь нам открыл Крис де Бурга, который тогда в СССР ещё не был очень известен. Он был хорошим парнем, моложе Юли на несколько лет и он её, можно сказать, любил. Если бы я был Юлей, то я бы за него пошёл, а точнее пошла; но женскому сердцу не прикажешь, кузина любила пьяницу и горького циника фотографа Володю. Яркие женщины, в основном, как я понял, не ценят нормальных и скромных мужчин, - они ищут страдания и страстные приключения.

                Почему же, моя кузина осталась в Америке жить? Не вернулась обратно в свою голодную и нищую страну? Когда наш многострадальный советский народ начал стремительно саморазрушаться, утратив коммунистические ориентиры. Ладно бы она жили где-нибудь в маленьком уральском городе, или в Казахстане, или в той же Армении. Она жила в центре столицы нашей Родины, где у неё была квартира и многочисленные друзья. Юля не скиталась, как я, по разным хатам и кухням; не мёрзла на Арбате; не торговала своим белым сочным телом у гостиницы «Интурист», - и скажем честно, жизнь её очень баловала. Её мама, моя тётушка, её любила без меры, и всячески потакала её капризам. Её отчим, Игорь Николаевич, с ней общался вполне прилично, насколько мне известно… Теперь, судить легко. А тогда никто не знал, куда несётся наш корабль под слабеющим руководством генсека Горбачёва. Если бы мне тогда предложили уехать, то я не стал бы долго раздумывать, и так же пустился бы на поиски приключений, - в Америку, где люди живут беззаботно и весело; где снимаются лучшие в мире фильмы, и где ты свободен, как сбежавший раб от своего господина. Моя двоюродная сестра совсем не думала, что её так сытая американская жизнь засосёт, и откуда будет страшно возвращаться в тёмную и бандитскую Москву. Она, конечно же, прилетала потом, летом, с подарками; она сильно скучала там, у себя в Хьюстоне, по московским улицам и паркам; но произошёл некий сдвиг в её голове, с которым она не сумела справиться. Она, конечно же, не сошла с ума. Просто, она попала в совершенно другой мир, из которого так просто не сбежишь. Я тогда этого не понимал, и, признаюсь, сильно ей завидовал; а ей все завидовали, не только наивный дурачок художник-кузен; и к тому же, она присылала деньги своей маме, которая осталась совсем одна и, к тому же, без работы. Её трудовые доллары, которые она зарабатывала, работая официанткой в каком-то там кафетерии, сильно выручили мою тётушку, которую «сократили» в издательстве, где она проработала всю жизнь переводчицей с французского и с польского; тётушка вряд ли вписалась бы в «новые отношения», будучи очень честной и порядочной женщиной; и к тому же, ей было уже за пятьдесят годков. Да и меня она подкармливала; периодически, когда мне совсем было худо, и я помногу жил в юлиной комнате. Можно сказать, что Юля принесла себя в жертву! Я это понял, только спустя тридцать лет… Моя талантливая сестра совершенно не реализовала свои способности и свою энергию, которой у неё было на десять таких Юль…

                Во мне тоже было много жизненной энергии, которая меня переполняла. В этой переполненности, мы с Юлей были чем-то схожи, - это, видать, сказалось то, что мы унаследовали от своих родителей разные генетические наборы разных там хромосом. В нас, как-бы, смешался Юг и Север. А с другой стороны, юлина мама, - чистокровная северянка, - тоже всегда была очень активна и моложава. И мои дружки-художники очень к ней были неравнодушны. Тётушке было, как я писал, в те годы уже за полвека, а она же прыгала как студентка педвуза, - вот что значит родиться в зловещем 1937 году. А почему тогда  её бросил второй муж, Игорь Николаевич, уйдя к молодой журналистке? А потому что тётушка была очень ревнива и горда, - она не хотела ни с кем делиться своим незаурядным мужем-экстрасенсом и писателем. Игорь Николаевич не против был бы жить на две семьи, но тётушка не согласилась, и гордо ушла в своё одиночество. К ней, конечно же, клеились другие мужики, но она так и не стала больше ни с кем жить. Дочь уехала в Америку, неверный муж ушёл к молодой журналистке Тане; собака Карма умерла от старости; с работы сократили, - начало 90-х, для тёти Эли были очень сложными и драматичными. Если бы не её жизнелюбие и воля, то она бы точно спилась и начала бы деградировать, и быстро идти по наклонной. Возможно, что я ей даже в чём-то психологически помог, тем, что переселился в юлину комнату, и тихо и интеллигентно там жил за стеной. Это уже было в 1992 – 1993 годах, когда, наш СССР окончательно развалился на разные независимые государственные образования, в которых воцарился хаос и неразбериха. Юлина комната меня очень тогда спасла. Мыкаться же по чужим квартирам уже не было сил, да и возможностей. Но не буду забегать вперёд, и останусь в том 1990 году, когда ещё Юля жила в Москве, а я стоял на Арбате.

                Юля была старше меня где-то на два года и два месяца. В раннем детстве я с ней часто в Москве общался и играл, когда меня привозили к дедушке и бабушке, на Хорошёвку. Девочкой она была довольно невоспитанной и очень капризной. Многие взрослые её даже боялись, потому что она говорила всё, что думала. Я же был таким застенчивым тихоней и скромником. Надо сказать, что в детстве я к ней очень тянулся, и мне нравилось с ней играть. Пересекались мы не только в Москве, - нас также привозили на Вологодчину, где был у дедушки домик в одной деревне, недалеко от города Бабаево, рядом с рекой Суда. Деревня называлась Давыдково. Последний раз мы там жили летом 1972 года, когда мне исполнилось шесть лет; когда стояло жаркое лето и вокруг бушевали пожары. Больше я в тех болотистых лесных местах не бывал. После смерти деда, бабушка этот домик продала, и мы туда больше не ездили. Помню же я всё очень хорошо, и даже иногда там бываю в своих печальных снах. У меня сохранились очень яркие воспоминания и детские переживания. Как по болотам за черникой ходили; как с бабушкой грибы собирали; как с речки домой бежали под проливным дождём, и молния рядом ударила в дерево;  как волки по ночам выли, и малых деток съесть хотели; как в баню ходили; как на меня петух напал и в голову стал клевать; как деревенские дети в лапту играли, а я сидел и смотрел; как бабушка пироги вкусные пекла в настоящей белой русской печке; как пьяные гости веселились и моя прабабка Соломанья, которой было уже где-то под 100 лет, дала мне рюмочку с водкой, шутя, - а я же чуть её не выпил; как на кладбище ходили и мёртвых родственников поминали; как дедушка огромных страшных щук ловил, и их отрубленные головы продолжали страшно открывать рты; как на телеге меня возили по непроезжим дорогам; как табор цыган через деревню ехал, и нам нельзя было выходить, так как они бы нас украли, и сделали цыганами. Именно в то время, где-то там поблизости режиссёр и писатель Шукшин снимал свой знаменитый фильм «Калина красная». Ночи там были белые, так как широта была примерно на уровне города Ленинграда. Из Москвы туда прямые поезда не шли, и добираться туда было очень муторно. Хотя мне очень нравилось ездить в поезде, и запах железной дороги я очень любил, и бабаевский вокзал мне немного запомнился. Да и сам город Бабаево, где в 1933 году родилась моя мама, чуть-чуть где-то там внутри отложился...

                Не все мои детские вологодские воспоминания были светлые, там были и тёмные; о которых я не буду особо писать, так как это связано с очень тонкими переживаниями, касающимися очень грустной темы, а именно темы «Смерти и Жизни». Именно там я почувствовал сильную детскую скорбь, когда стал свидетелем того, как деревенские дети закапывали слепых ещё котят в землю. Меня это тогда сильно потрясло. Как и мою кузину Юлю, которая очень любила кошек, и всегда была очень сентиментальна по отношению к животным; что, видимо, было ярким свидетельством её полу-еврейской ранимой души.  Русские люди тоже, конечно же, бывают с сентиментами, и здесь я не буду палку перегибать; но, очевидно, не с такими глубокими и трагическими, как у представителей народов, чья история насыщена всякого рода ужасными нашествиями и гонениями. Русские более спокойны и менее слезливы; и в особенности жители северных деревень, где жизнь сурова, и нет времени на французские сентименты, потому что надо выживать. Моя мама вспоминает своего деда Романа, как очень мрачного и сурового человека; несмотря на всю его набожность. У него было восемь дочерей, и он был разбогатевшим крестьянином, или, по-советски говоря, кулаком. Его раскулачили, но расстреливать не стали. Он прожил девяносто лет, и, судя по всему, особо Советскую Власть не любил. Он всю жизнь горбатился и деньги копил, чтобы стать богатым землевладельцем, но потом случилась Революция, и он все свои денежки потерял. А когда его дочь Евдокия, ставшая впоследствии моей бабушкой, стала встречаться с соседским юношей Федей, - суровый отец  бегал за дочерью с топором! Федя же потом станет коммунистом и полковником, и будет единственным из той деревни, кто выбьется «в люди». У Феди были братья, но они так и остались простыми деревенскими людьми… А как мои русские предки попали в этот болотистый вологодский край, - про это мне ничего не известно. Природа же там очень красивая, но мало солнечных лучей падает на Землю, и лето очень короткое; поэтому всё пронизано какой-то щемящей тоской и хмарью. Смерть там ближе к человеку, и Она не кажется такой уж страшной. И, разумеется,  поэтому, там многие пьют, так как без водки жить совсем грустно и скучно; и потом поют протяжные песни или непотребные весёлые частушки; да и шутки любят пошутить, потому что без юмора там не выжить. И язык там очень отличался от московского диалекта, - там очень сильно окали, - моя бабушка так и не сумела полностью заговорить по-московски, и речь её была очень смешна и сказочно-поэтична. Мы с моей кузиной Юлей очень любили её слушать…

Моя кузина Юля получилась сложной и противоречивой женщиной, с непростой судьбой; которая её услала, когда ей было двадцать шесть лет, к чёрту на кулички, аж в город Хьюстон, что расположен среди техасских болот, кишащих крокодилами и змеями; и где жаркий климат, и где природа совсем не похожа на наши чудные вологодские дали. Уехала она к папе, который там оказался, потому что не захотел ехать, как все приличные советские евреи, в Израиль. Видимо, в те 70-е годы, в Хьюстоне была возможность куда-то там зацепиться, что её папа и сделал. Ему помогли, конечно же, еврейские связи, и он даже смог немного поработать по своей специальности, то есть врачом. Он был ассистентом у одного известного хирурга. Потом он стал профессиональным художником-фотографом. Создал свой волшебный урбанистический мир, в котором переплелись хьюстонские небоскрёбы и голубые безоблачные небесные дали. Людей в этих фото-композициях совсем не наблюдалось.  У него были выставки и каталоги. Юлин папа был очень талантливым и крайне педантичным человеком. Он ещё был меломаном, - слушал по вечерам культурную классическую музыку и собирал коллекцию виниловых дисков. Уехав из СССР в возрасте, когда вроде бы, по нашим русским меркам, жизнь кончается, то есть в 49 лет, он сумел прожить ещё очень интересную финальную часть своей довольно длинной жизни. Он был очень худощавый и невысокий человек, с типичными еврейскими чертами лица, как примерно у поэта Мандельштама; при этом, он немного смахивал на французского актёра Пьера Ришара. В Америке у него ещё была жена, настоящая американка. Моя тётушка с ним прожила где-то пятнадцать лет, в не очень счастливом браке. Он её сильно любил и, конечно же, ревновал. Она, и в самом деле, была красивой молодой женщиной, к которой тянулись многие мужчины. Почему она вышла замуж за юлиного папу, который был старше её на двенадцать лет?  Это уже сложный вопрос, на который я не могу найти логического ответа. Возможно для того, чтобы родилась моя кузина Юля, - женщина с непростой судьбой и с очень сложным характером