Разгадка тайны Печорина. Часть I. Фаталист
Несётся вдаль пиратский бриг.
И буре быть в краю далёком.
Пирату жаль, но он привык.
В детективах разгадка – в конце. Оказывается, незадолго до возникновения этого жанра подобный приём использовал Лермонтов в "Герое нашего времени". Идеи витают в воздухе!.. Хотя, конечно, перенос разгадки в конец использовался различными авторами и раньше.
Ларчик с хитрым замком – и даются ключи – и уж кажется – щёлк! – и раскрыт – и недобро, кроваво блестят средь серебряных слитков рубины – только это обман. А под несколько грубым, неведомо как оказавшимся здесь боевым пистолетом – вправду – ключ. Настоящий, способный открыть потаённое дно и дающийся в руки – только словно укрытый от всех. Словно сделанный так, чтоб лежать на поверхности, оставаясь при том незаметным. А увидеть, поднять, повернуть – и разверзнется бездна – и не ангельский свет, и не отблеск геенны, а простой прозаический луч объяснит, что рубины – стекло, серебро – железяки, демонизм – разъедающий страх, приводящий порою к отчаянной смелости.
"Фаталист" – вот вся суть. Предсказание смерти. От коня? Нет. Печорин – не вещий Олег, и виновник грядущей погибели – злая жена. Нагадала старуха, языком, раскалённым в геенне, заклеймив на всю жизнь. При этом самому Печорину что-то "говорит, что её предсказание сбудется". В предпоследней из повестей книги Лермонтов чётко, устами героя, рассказал про гаданье и страх, а в последней поставил печать: «Это так!» Испытанье судьбы – и, рискуя собой там, где мог бы стоять в стороне, лез Печорин под пули в окно к казаку, зарубившему только что спьяну человека со смертным клеймом на лице. Богоборчество, можно сказать, вызов подтверждённому предсказанием року: «Ну, убей – но не так, как ты напророчил! Отмени сам себя!» – и умелые действия, чтоб победить, а не доблестно пасть. А пред этим – игра. Чужой жизнью: Вулич, явно отмеченный смертью – с точки зренья Печорина, – предлагает пари: есть ли рок? Может, это двойник, отраженье Печорина в том же зеркале судеб, может, Вуличу тоже дано предсказанье, так же борется он за свободу от рока, сам не зная, что хочет: победу иль смерть. А Печорин ещё и не любит подобья свои: и Грушницкий – карикатура – потому-то Печорин и дразнит его. Вулич –не карикатура. Но ведь вправду – дуэль, но не жизнь против жизни, а жизнь против денег – хоть не тридцать, а двадцать монет. Тридцать – слишком уж нарочито. Подстрекает Печорин: стреляй! И – ура!: пуля в лоб – но осечка – и человек, на котором Печорин увидел печать смерти, живёт! Получается: рок есть – Вулич откуда-то знал, что сейчас ему смерть не суждена – но Печорин плохо читает знамения. Значит, так же плохо он читает пророчества о своей судьбе. И его уверенность в истинности предсказания старухи ошибочна. А это именно то, чего хотелось Печорину: приговор отменён – и нет смерти от злобной жены. И – кто знает? – может, вправду возможен семейный очаг! Ну а риск на дуэли, в бою – офицерское дело, обычная жизнь – и что будет, то будет, – и, не зная грядущего, – смело вперёд! – как отметил Печорин на последней странице "Героя…". Конечно, проверка способности к предсказанию ещё не закончилось – остаётся несколько часов, в течение которых, по мысли Печорина, Вулич должен умереть. Но пока уверенность Печорина в предопределении возросла, а в умении его читать уменьшилась. Он не проводит такого чёткого разграничения понятий, поскольку пишет журнал, а не философский трактат. Проявив некое занудство, можно добавить, что на уровне обычной логики, не вдаваясь в метафизические тонкости, спор о предопределении бессмыслен, поскольку при любом исходе можно сказать: исход предопределён. Осмыслен спор о возможности предсказания. Вариант спора – утверждение: если крайне маловероятная возможность реализуется – значит, она предопределена. В этом смысл пари, предложенного Вуличем: если он уцелеет, стреляя в себя, – что маловероятно – предопределение есть. И смысл результата, полученного Печориным ценой двадцати монет: он не умеет читать предсказания. Результат стоит затраченных денег!
И наотмашь – удар: предсказанье сбылось. Пал отмеченный смертью – причём пал не по воле своей. Надсмеялась судьба. Подарила надежду, чтобы врезать сильней... Прямо в духе Печорина. Не подумал ли он, забавлявшийся жизнью чужой, от безделья и скуки ломавший и души и судьбы, что расплата пришла, – справедливо причём: зуб за зуб? Не представил ли он себе рок – и того, кто над роком, – как подобье своё? С него станется: именно так, не в обратном порядке! – чтобы следом съязвить – не кому-то – себе: «Как вознёсся!» Не вознёсся, а пал. Демон – рухнувший ангел, ставший символом зла. Да, в поэмах, в легендах – всё возвышенно, мощно. А в реальности – мерзость и грязь. Цель – родить в людях зло. Из ничтожнейшей искорки вызвать мрачно-угрюмое пламя – и пустой, фатоватый – но, в общем, не злобный Грушницкий, подстрекаемый завистью, ревностью, оскорблённым самолюбием – и дружками – мелкими бесами по сравнению с главным дьяволом, – опускается до того, что сам презирает себя, совершает бесчестный поступок, – искупая его только тем, что идёт добровольно на смерть, чтоб не пасть ещё ниже. А Печорину чем искупить? Демон, сеющий зло, – да к тому ж – отец лжи – и такое есть прозвище дьяволу. От Грушницкого требует, чтобы тот, растоптав свою гордость, в унизительной форме, из страха, признался во лжи, – несмотря на то, что сказал правду в меру своего знания: ну, не угадал он, к кому Печорин лазил в окно! И толкает его же на подлость, на готовность пойти на бесовский призыв – и стрелять в безоружного. Что – захотелось с судьбой поиграть – как Вуличу время спустя?.. Жив остался… Значит – гибель от злобной жены! И, стряхнув с щегольских офицерских сапог и разбитые женские судьбы, и мёртвое тело, отправляется в крепость, чтоб опять творить зло. И оно нарастает. Подстрекает мальчишку на кражу сестры. Тот и раньше готов был. Только тут в дополнение – кража коня, за которую – месть, смерть отца, – Азамат уж обычаи знал! Но пришёл искуситель – и умело сыграл на его душе: мальчишка – не Гамлет, и мастер умело может сыграть на нём, как на дудке – как играет и на более сложных душах. Можно, конечно, сказать, что, не будь в искушаемых искры греха, – не зажглось бы и пламя! Но промолвлено: горе тому, через кого искушение приходит в мир. А сознательно тут или нет свёл два рока писатель – коня (вновь с отсылкой к Олегу) – и жену – остаётся гадать. Может, тоже намёк, ключ к разгадке? И конь Казбича губит целую семью – Бэлу, её отца и, наверное, брата. А в качестве змеи (змея-искусителя!) выступает Печорин. И не зря ж конь Печорина рухнул на землю и издох – подвёл его (в противоречии с песней Казбича) – в скачке за женщиной – не за женой – точней, за чужой женой! Правда, вряд ли Печорин занимался игрой слов, тем более в скачке с непонятными ему самому – но странными и бешеными замыслами. Доскачи он, успей – не обратились бы они в прах? Не привели бы ещё к чьим-то смертям – в том числе и его собственной? Кто знает?.. Не доскакал... И не он погиб от коня, а конь от него – возможно, тем самым спася его жизнь, – в противоположность коню вещего Олега.
А в каком порядке шли Бэла и Вулич – трудно точно сказать – да не столь уж и важно. Но, чтоб пуще усилить трагизм и ясней показать потайную пружину – пожирающий страх! – предположим: на две недели Печорин был послан из крепости в станицу – по казённым делам – и в разгар любви с Бэлой. И увидел: есть рок. Беспощадный, безжалостный. Есть! И посланье прочитано верно... И вернулся со страхом в душе. Может, сам не признавшись себе, – и его объяснения Максиму Максимычу были искренни. Человек – да к тому ж офицер, дворянин – все пороки признает в себе, но не страх! И податливый мозг объясненье найдёт... Для полноты рассмотрим и другую хронологическую последовательность историй с Бэлой и Вуличем. Предположим, Бэла – после Вулича. Значит, Печорин решился – хотя бы в какой-то степени, по чужому обычаю, завести подобие жены, несмотря на уверенность в истинности предсказания, – но потом страх оказался сильнее, и он охладел. В обоих случаях Печорин пытается бороться с предсказанием, не прекратив выезжать на охоту, хотя в окрестностях крепости появился Казбич, возможно, собирающийся мстить. То есть Печорин сознательно рискует жизнью. Но получается – с точки зрения пророчества – что Печорина спас Казбич, убив Бэлу, – потому что, как сам Печорин говорил, "по-ихнему он всё-таки её муж" – и – с учётом семейного характера и местных обычаев – покинутая, оскорблённая гордая женщина и вправду могла бы его убить!
В третьем случае, если история с Бэлой произошла до "Фаталиста", Печорин пытался понять: не из ложного ли страха он сгубил Бэлу? Грозит ли ему всё-таки гибель от злой жены? И вступает в спор с Вуличем, чтобы оценить свою способность правильно воспринимать предсказания. Оказалось, воспринимает правильно.
Таким образом, в основе поведения Печорина лежит страх. Но читатель, поддавшись демоническому обаянию сильной, сложной, анализирующей себя личности – причём в случаях реальной опасности ведущей себя отважно! – меньше всего будет склонен искать такую принижающую основу демонизма. А ведь ключик даётся с самого начала, когда Печорина чуть не утопила женщина… Чуть? – Но она не жена! Кстати, и этот аспект рассматривается Лермонтовым всесторонне: не жена – безымянная девушка в "Тамани" – в силу своей безымянности ещё более походящая на посланницу рока; чужая жена – Вера в "Княжне Мери"; девушка, на которой Печорин отказывается жениться, – сама княжна Мери; жена по чужому обычаю – Бэла. При этом степень близости встречающихся женщин к понятию "жена" постепенно возрастает. Из-за Веры и княжны Мери он едва не погибает на дуэли. И опять: не жена. И опять не погиб. А вот если б погиб – предсказанье бы сбылось: смерть от злой жены – правда, не своей. Именно Вера его призывала волочиться за княжной Мери для прикрытия их связи! Получается прорицание в стиле дельфийского оракула, объявившего Крёзу: "если царь пойдёт войной на персов, то сокрушит великое царство". Крёз пошёл – и погибло великое царство – но не персидское, а его собственное. Занимался Печорин подобным анализом или нет, из романа определить трудно, тем более что там не описана его предыдущая и последующая жизнь. Но, с учётом образованности и аналитического склада ума, вполне мог заниматься.
Есть ещё вариант смерти от злой жены – самоубийство для победы над предсказанием, которое приводит к парадоксальному выполнению пророчества даже без наличия злой – и вообще какой бы то ни было жены! Не буду вдаваться в дальнейший логический анализ указанного варианта, поскольку это – отклонение от предмета исследования.
Во всех описанных в романе случаях тема женщины и тема смерти в жизни Печорина неразрывно связаны. А появилась ли у Печорина настоящая жена, и от неё ли он умер – об этом автор не рассказал. Видимо, сам не знает.
Для читателя, который всё равно будет упорно утверждать, что Печорин и страх – две вещи несовместные, приведу собственные слова Печорина, относящиеся именно к боязни жениться: "Это какой-то врождённый страх, неизъяснимое предчувствие...". Дальше – про предсказание смерти от злой жены (курсив Лермонтова).
И последний штрих: а почему сам Печорин в дневнике описывает именно эпизоды, связанные с женщинами, – за исключением "Фаталиста"?
И надо только совместить конец с началом, открыть сундучок – и заплакать над потерявшими свою красоту и таинственность стекляшками.
А конец с началом совмещает и сам Лермонтов. Не зря имена сюжетообразующих персонажей первой и последней повестей созвучны: "Казбич" – "Вулич". Оба – иноземцы. Оба – смелые люди, в сражении находящиеся в первых рядах. Но на Казбиче не стоит печать смерти – и, хотя на протяжении повести его трижды пытаются убить, он остаётся жив. Вулич, на котором стоит печать смерти, погибает в самой мирной обстановке. Вот такая закольцованность романа.
А число три тоже не случайно! Оно широко распространено в сказках. Правда, там третья попытка обычно оказывается успешной. Но Лермонтов не хочет писать по шаблону!
В структуре романа это число также обыгрывается. Четыре женщины – но три повести, связанных с ними, – и четыре повести о событиях, значимых для Печорина. В романе пять повестей – но предмет пятой – последняя встреча с Максимом Максимычем – значимой для Печорина не является. Хотя, наверно, в его дневнике появится запись типа: «Обидел старика... Бедный Максим Максимыч!.. И почему я такой человек?»
В судьбе Казбича тоже возникает число четыре. В повести "Бэла" он мог погибнуть четыре раза, но четвёртый (хронологически первый) – вне рамок событий повести, в рассказе самого Казбича.
В судьбе Вулича аналогичным образом возникает число три – количество вариантов его смерти, причём один из них – аналогично случаю Казбича – располагается вне рамок событий повести, в рассказе о Вуличе. Но здесь третья попытка оказывается роковой.
Какая по счёту попытка окажется роковой для Печорина? Или всё-таки никакая?
И ещё о Казбиче и роке. Известно предположение о том, что имя Казбич навеяно именем известного предводителя горцев Тугужуко Кызбэча. Когда в октябре 1938 года один из его сыновей после боя умер от ран, "он посмотрел на его смерть, как и вообще здесь смотрят на неё, как на предопределение свыше" – по словам Д. Белла (не отсюда ли имя "Бэла"!?) – английского журналиста и разведчика, воевавшего на стороне черкесов (англичане мельком упоминаются в повести – правда, в совершенно иной связи). "Бэла" и "Фаталист" впервые опубликованы после этого события – в 1839 году. "Бэла" – 15 марта, "Фаталист" – 14 ноября (объявление о публикации – 16 сентября). Книга Белла опубликована в 1840 году – но слухи-то распространяются мгновенно!
4.11.2014 <...> 15.8.2020
Опубликовано в книге: Григорий Казакевич. Развилки истории. Развилки судеб. СПб, Алетейя, 2021. С. 365-373.
Свидетельство о публикации №220082301288