Отец

Отец.

   Я не знаю были ли в нашем селе более запутанные родственные связи, чем у моего отца. В молодости не хватило ума записать то, что рассказывал мне отец про перипетии своего детства, а сейчас всё восстановить очень трудно, вернее почти невозможно.
   Первый брак у бабушки Ненки был с Мераджи Петром Николаевичем. Вместе они родили двух дочерей-двойняшек Марию и Неделю в 1914-м году. Пётр Зиновьевич погиб в Первую мировую войну. После его смерти, бабушка Ненка, через восемь лет, вышла замуж за моего дедушку Митрева Демьяна Фёдоровича, у которого остался от первого брака сын Тодор. Бабушка Ненка с дедушкой Демьяном родили моего отца Митрева Василия Демьяновича. Отец был совсем маленьким, когда умер его отец, мой дедушка Демьян. Спустя несколько лет бабушка Ненка вышла замуж за Караниколова Николая Дмитриевича, у которого после смерти первой жены осталось четверо детей. Так что у моего отца было две родных сестры по матери - Мария и Неделя, родной брат по отцу - Тодор и ещё свыше пятнадцати сводных братьев и сестёр. Отец закончил четыре класса начальной школы и, хотя был очень способным и обладал невероятной памятью, занимался плохо или, как он говорил, "учился в коридорах". Но это не помешало ему поступить в Главанскую МТС (машинно-тракторную станцию) и выучиться на сельского механизатора - тракториста-комбайнёра. Эта профессия в то время была очень почётной и механизаторы в селе были на "вес золота". До войны Бессарабия была территорией Румынии и отца пытались несколько раз призвать в румынскую армию, но он всё время убегал, его ловили, жестоко избивали в жандармских участках, но он опять убегал и его снова ловили. Так он и не попал в армию. После войны отец женился на моей маме, Караганчевой Зинаиде Николаевне и от этого брака родилось четверо детей, - самой старшей была сестра Мария, затем брат Василий, после них сестра Надежда и я, Николай, самый младший. Отца я помню, наверное, с трех или с четырех лет. Мы жили тогда в небольшом домике, в котором было всего две комнаты, в одной спали родители, а в другой, мы, дети. Крохотная кухня-веранда служила столовой и, даже, игровой комнатой, когда на улице было сильно холодно, когда шел дождь или задувала вьюга. Нам, маленьким, отец зимними вечерами рассказывал сказки. Меня, он сажал к себе на колени, а сёстры и брат садились полукругом и, с открытыми ртами, почти не моргая, слушали его истории. Не думаю, что отец в детстве читал книжки и откуда мог знать столько сказок неизвестно. Когда я научился читать, то с удивлением обнаружил в своих книжках его сказки. В хорошую погоду, мы игрались все время на улице. Не знаю почему так случилось, но мы игрались всей махалой возле нашего дома. Возле нас иногда собиралось до пятнадцати, а то и больше детей. Шум и гам стояли невероятный. Это сейчас детей невозможно выгнать на улицу, сутками сидят за компьютерами и в телефонах, а нас в детстве невозможно было загнать домой. Домой загнать нас не мог даже голод. Самостоятельно никогда не возвращались, нас могла загнать только мама и то для этого ей часто приходилось брать коромысло. Было просто бесконечное количество всевозможных игр: - войнушки, прятки, догонялки, чилик, футбол. И все эти игры сопровождались криками, смехом, нескончаемым гомоном. Почему-то особенно запомнились зимние игры. Сейчас уже нет тех снегов и вьюг, что были раньше. Зимы в нашем детстве были очень суровыми и снежными. Метели иногда длились по нескольку дней и наметали огромные сугробы. Заносило так, что брату приходило вылазить во двор через окно, чтобы откопать занесенную снегом входную дверь. А однажды занесло и окна, и мы до самого обеда не могли выйти из дома, пока нас не откопал дядя Павел, муж папиной сестры, тети Недели. Но зато какие были снежные горки! Угловые дома махалы заносило по самые дымоходы и мы на самодельных санках спускались с крыш. А какие были катки! Мы на этих "лазгачках" буквально стирали подошвы ботинок. Приходили, вернее, загоняли нас домой, не раньше одиннадцати вечера, с раскрасневшимися лицами и в клубах пара. Снег был на одежде, в ботинках, даже в трусах. Я не помню чтобы кто-то из нас зимой болел. Хотя мы и летом не болели. Помню всего один случай, когда я заболел. Было это в четвертом классе, когда я зимой сильно простудился. В один из вечеров поднялась температура и мама меня напоила горячим красным вином с горьким перцем. После она одела на меня овечий кожух и уложила спать. Я сильно опьянел и крепко уснул. Наутро проснулся весь абсолютно мокрый, но совершенно здоровый, без температуры и без единого намёка на простуду. Мама меня искупала, накормила завтраком и отправила в школу.   
   Мне было пять лет, когда родители, рядом со старым, решили начать строить новый дом. Была весна, во всю шли строительные работы. Сестры и брат ушли в школу, а я остался смотреть как идет стройка. Это занятие мне быстро надоело и я отпросился у мамы покататься на сеялке. Сразу через дорогу напротив нашего дома было колхозное поле, которое каждый год, на радость детям, засевали суданкой. Меня усадили на подножку сеялки и соседка тетя Таня, которая в тот день с двумя женщинами работали на сеялке, показала мне как шестерёнка на сеялке проталкивает зерно вниз по трубке, и как оно попадает затем в землю. Она наказала мне следить за продвижением зерна и попросила сообщить ей, если оно остановится. Я крепко ухватился за поручни и, счастливый, стал следить за зерном. Вскоре зерно перестало сыпаться, ход над шестерёнкой накрылся небольшой горкой зерна, я решил самостоятельно вмешаться в ситуацию и всё исправить. Ни много ни мало, додумался протолкнуть зерно пальчиком. Про то что было дальше, до сих пор трудно рассказывать. Шестерёнка захватила мой пальчик, я заорал что было мочи. Тракторист, услышав мой крик, тут же остановил трактор, соскочил с него и подбежал, перепуганный, ко мне. Увидел что кончик пальчика с ногтем висит, быстро схватил меня на руки, поднес к двигателю трактора, открыл какой-то краник и обработал мою ранку соляркой. Затем достал из аптечки бинт, перемотал туго мой пальчик и отнес меня домой. Мама была, конечно, в шоке. Тут же схватила меня на руки, побежала в больницу, находившуюся в двух кварталах от нашего дома, где тетя Рая Русева тщательно обработала ранку, чем-то её намазала и без всяких швов снова туго замотала пальчик бинтом. Тетя Рая успокоила маму, мол ничего страшного, зарастёт как на собачке. Я тогда не понимал почему пальчик зарастет на какой-то собачке. Прошло время, пальчик зарос, но ничего не забылось, шрамик остался и всю жизнь и напоминает мне о далеком детстве.

   В то время отец работал комбайнёром. Тем же летом, мой старший брат Вася, будучи на летних каникулах, предложил однажды пойти к папе на работу покататься на комбайне. Я с охотой согласился. Покататься на папином комбайне - это здорово и я об этом очень давно мечтал, а еще мечтал увидеть сказочную страну Илипия (район окрестности, находящий с в семи километрах от села), где находилось поле пшеницы, которое папа убирал на комбайне. Я совсем не понимал, когда папа рассказывал, как это убирать пшеницу, потому надеялся всё увидеть своими глазами. Я думал, что волшебная страна Илипия находится недалеко от села, буквально за посадкой, которая была видна из нашего дома. Брат взял меня за руку и, не спросив у мамы разрешения, потащил меня в Илипию к папе. Вскоре я устал и стал канючить, но брат сказал, что осталось пройти совсем немного, но это немного сильно затянулось и я начал хныкать. Брат показал на посадку, что была совсем близко на холме, сказал что за той посадкой будет спуск и после него начнётся поле, где папа убирает пшеницу. Когда мы добрались, наконец, до этой посадки, то очутились перед длинным спуском, внизу которого протекала речка, а через неё был перекинут каменный мост. Идти было еще долго, но зато мы увидели на горизонте несколько комбайнов, на одном из которых был наш папа. Отец потом рассказывал, что заметил на холме две маленькие точки и удивлённо подумал, - кто же это может идти пешком в семи километрах от села? Сделал круг на комбайне, а когда вернулся на то место, откуда он в первый раз нас заметил, то увидел, что по пыльной дороге идут дети. Сердце у него забилось от нехорошего предчувствия. Он слез с комбайна и побежал нам навстречу. Когда приблизился к нам, то увидел что это его дети, обнял нас, взял меня на руки и мы поняли, что он нам очень обрадовался. Папа поднял нас на комбайн, усадил на какой-то ящик, постелив на него свою чёрную куртку. Сделав несколько кругов, мы вернулись на прежнее место. Приехала повозка , запряженная двумя невысокими тёмно-коричневыми, почти чёрными лошадьми. Папа остановил свой комбайн недалеко от повозки, затем мы все вместе спустились вниз. Подойдя к повозке, я увидел маленького дедушку, выгружавшего какие-то баки, тарелки, вилки и ложки. Он расстелил на земле несколько покрывал, разложил приборы и налил в большие тарелки борщ, положив в каждую из них по огромному куску мяса. Нам с братом тоже налили полные тарелки. Дедушка, которого, как я услышал, звали дед Коля, спросил моего отца : - "Дядя Вася, это твои сыновья?" Папа кивнул. Я спросил: - "Папа, а почему он тебя называет "дядя Вася", он ведь старше тебя". Отец улыбнулся : - "Подрастёшь, поймёшь". Я не знал когда это будет "подрастешь", но больше распрашивать его не стал. На второе дедушка Коля всем подал жаркое, опять с большими кусками мяса. Я такого вкусного борща и такого жаркого никогда больше в жизни не ел. Потом мы пили волшебный компот. После обеда, папа посадил нас в кабину машины, в кузов которой пересыпали из бункера комбайна пшеницу и нас отвезли на ток, находившийся в нескольких километрах от поля. Там нас пересадили в другую машину и отвезли в село. Машина, которая нас привезла, остановилась совсем недалеко от нашего дома. Через минуту мы уже забежали домой и с порога стали рассказывать маме, возившейся на кухне, что мы были у папы на работе и катались на комбайне, затем там нас вкусно покормили и еще прокатили на машине до самого дома. Мама от нашего счастливого рассказа потеряла на некоторое время дар речи. Я думал что она нас похвалит, но она не похвалила, только молча, отвернувшись, краем платка вытерла глаза. "Наверное мошка залетела в глаз" - подумал я и выбежал на улицу, где игрались мои друзья. Когда немного подрос, я осознал тот поступок, но не помню чтобы родители нас ругали, по крайней мере меня. Узнал я и почему дедушка Коля назвал тогда папу "дядя Вася". Я как-то спросил отца об этом и он мне рассказал, что так в селе называли его все, а не только тот дедушка и кличку "дядя Вася" дали ему ещё в совсем молодом возрасте. Уже к двадцати шести годам волосы отца стали совершенно седыми и по этой причине и родилась кличка "дядя Вася". Полное его кличка была "дядя Вася Митрев". Отец долгие годы осенью вспахивал на различных тракторах колхозные поля, весной их засеивал и обрабатывал, а летом пересаживался на комбайн и собирал урожай пшеницы, подсолнечника, проса и кукурузы. И ни одного дня не было, чтобы над его трактором или комбайном не развивался красный флажок передовика социалистического труда. По этой причине "недоброжелатели" часто подсыпали в топливные баки его трактора или комбайна песок или подкладывали в валки пшеницы металлические шестерёнки, отчего случались длительные простои на вынужденные ремонты. И только так "добрые" конкуренты могли приблизиться к его рекордам. Старая советская техника напрочь была лишена какого-либо комфорта и осенние или весенние холодные дожди заставали отца посреди поля. Он хоть и имел всегда с собой плащ и тёплую куртку, но несколько раз промокал до нитки, в результате чего заболевал воспалением легких, которое со временем спровоцировало тяжелую астму, а многолетняя полевая пыль, вызвала эмфизему лёгких. Он уже к сорока пяти годам заболел и на тракторе или комбайне работать уже не мог. Его назначили бригадиром второй комплексной бригады. На этой работе он проработал несколько лет. Я часто бегал мимо фермы, мимо открытого карьера к нему на бригаду. В красном уголке бригады, где отдыхали механизаторы и другие рабочие, меня научили играть в шашки, шахматы и карты. В шашки я выигрывал у всех подряд и очень этим гордился и только повзрослев, догадался, что мне просто поддавались. Меня, на кухне бригады, тёти повара кормили всякими вкусняшками, за что я еще больше любил туда ходить. Спустя несколько лет отца перевели на работу поближе к дому, заведующим ремонтными мастерскими. И здесь он был на своём месте. Технику он очень любил, отлично в ней разбирался и мог отремонтировать любой узел трактора или комбайна. Сюда, к отцу, я заходил уже редко. К тому времени я уже немного подрос и интерес ходить к отцу на работу был уже не тот, что раньше. Проработал отец в ремонтных мастерских лет пять, оттуда и вышел на пенсию по инвалидности. В мои приезды домой мы часами разговаривали с отцом на кухне. Он был интереснейшим рассказчиком. Сейчас я бы записывал его рассказы. Кто теперь вспомнит про время того поколения и кто мне о нём расскажет. Вот так по глупости молодости мы распорошиваем свою историю. Умер отец в возрасте шестидесяти девяти лет, далеко не старым. После смерти отца я долго не мог прийти в себя и не потому, что его смерть была первой в нашей семье, а потому, что что-то оборвалось во мне, наступила жуткая пустота, которую уже никогда и ничем невозможно восполнить...