Трудный возраст

Трудный возраст.

   После окончания восьмого класса многие мои одноклассники уехали приобретать профессии и нас из четырех классов, в которых училось более 120 учеников, осталось всего пятьдесят человек. Нас разбили на два класса - 9-й "а" и 9-й "б". В 9-й "а" попали все мои лучшие друзья: Ваня Дондов, Валера Русев, Павлик Серкели. Классным руководителем "а" класса стала Александра Дмитриевна Карагенова, моя соседка и любимая учительница, преподававшая в школе английский язык. Класс был очень сильный. Не буду гадать что повлияло на решение педколлектива направить меня в 9-й "б", по живому оторвав мальчика-подростка от друзей и любимых учителей. Представьте себе моё состояние, когда в классе, в котором мне предстояло учиться два года, не было ни одного, не то чтобы друга, а даже товарища. Я пробовал возразить против такого решения, но меня никто не стал слушать.   
   Было начало сентября. Я без особого желания ходил на уроки, совершенно перестал готовить домашние задания. Еле дожидаясь звонков на перемену, бежал в "а" класс, который находился в конце противоположного крыла школы и все переменки проводил со своими друзьями. Так продолжалось несколько недель. Шёл урок истории, который вела директор школы Лукина Валентина Григорьевна. Не помню с чего тогда всё началось, помню только то, что я, почему-то, стоял за своей партой и Лукина за что-то меня отчитывала. Кто ее знал, наверное помнит, что она была властной и грубой не только с учениками, но и с учителями. Директриса сидела за учительским столом буквально пунцовая и истерически на меня орала и унижала, не особо выбирая выражения. Помню глаза перепуганной Гали, моего первого детского увлечения, которая неотрывно на меня смотрела. Хотелось плакать, но было очень стыдно, и я взорвался как поровой котел, в котором накопилось столько боли и обиды, что уже не было сил держать в себе весь этот негатив. Я во весь голос крикнул директрисе "заткнись" и выскочил из класса, что есть силы хлопнув дверью. Директриса остолбенела, класс весь в ужасе впрессовался в парты. Мне потом рассказывали что урок был сорван и Лукина выскочила из класса вслед за мной. В тот же день меня выгнали из школы. Как выгнали? Это было не решение всего педагогического коллектива, а единоличное решение директора. Не знаю почему никто из учителей не рассказал о случившемся моим родителям, то ли от шока, то ли в надежде, что всё быстро утрясётся, но родители несколько дней о том, что со мной случилось в школе, ничего не знали и ничего не заподозрили. По утрам я, как обычно, вставал, завтракал, брал свои учебники и, как ни в чем не бывало, шёл в школу, а сам поднимался на холм за селом к виноградникам, там прятался на полянке в небольшом лесочке и читал книжки. Благо погода стояла сухая, солнечная и очень тёплая. Так продолжалось больше недели. Наконец о случившемся узнали мои родители. Рассказала обо всём маме сама Лукина, когда встретила её в центре села, возле продуктового магазина. Правда она преподнесла эту историю совсем не так как она произошла на самом деле, а родители не разобравшись кто прав, кто виноват, приняли её сторону. Как же, ведь в селе учитель был непререкаемым авторитетом, а тут целый директор школы. На меня наорали, сказали что я такой-сякой и тысячу раз неправ и должен был просто молча утереться. И тут случилось "Ах так!!!". В тот момент меня просто перемкнуло...      
   Вечером, взяв у мамы из сундука 16 рублей, тихонько, незамеченным, я выскользнул из дома и пошёл к Павлику Серкели, рассказал ему о разговоре с родителями, о своих планах, написал письмо маме и... убежал из дома. Пешком добрался, уже в темноте, до станции Давлет-Агач, сел на ночной поезд Измаил-Одесса и отправился в неизвестность. Я впервые уезжал из дома сам и потому было очень страшно.
   К утру поезд прибыл на одесский вокзал, где я узнал расписание междугородних поездов и, выстояв очередь, купил билет на поезд до Ростова-на-Дону. Там жила тетя Нина, мамина сестра, и я решил поехать к ней. У меня к вечеру уже созрел четкий план на будущее. Сперва хотел поступить в Ростове в мореходное училище, затем устроиться на теплоход и плавать по Дону, а может даже по морям-океанам. Поезд на Ростов отправлялся ближе к вечеру и у меня было время погулять по Одессе. Далеко от вокзала я не отходил, погулял по Привозу, купил себе в дорогу каких-то пирожков и вернулся на вокзал. Поезд уже стоял на пути и я занял своё место в общем вагоне. Наконец поезд тронулся и понёс меня навстречу тревоге и неизвестности. Поездка была настолько эмоциональной, что мне запомнилось всё до мельчайших подробностей. До сих пор, когда слышу гудок поезда, у меня по спине пробегают мурашки. Представьте себе четырнадцатилетнего хрупкого ребёнка, напуганного и голодного, охваченного страхом и неизвестностью огромного мира, оторванного от родительского дома и привычной тихой, безмятежной детской жизни! Но я был настолько охвачен чувством несправедливости, что никакой страх, никакая неизвестность и неприятности не могли меня остановить. Не сомкнув глаз целую ночь, всматривался в окно и смотрел на проносящиеся мимо села и думал о предстоящих встречах и будущей своей жизни.
   В Ростов поезд прибыл рано утром. Первым делом я подошел к справочному бюро и спросил как проехать на Шестую линию, улицу, на которой жила моя тетя. Оказалось что это совсем рядом с вокзалом и проехать туда можно 1-м маршрутом троллейбуса, который стоял в десяти метрах от будки справочного бюро. Заплатив пять копеек за справку, я сел в троллейбус и проехал всего три остановки. Выйдя из троллейбуса, пересёк широкую улицу, нашёл начало Шестой линии и вскоре уже стоял у калитки дома номер 66. Увидев белую кнопку звонка, я легонько нажал на неё и стал ждать. Через несколько секунд калитка открылась и показалась тётя Нина. От неожиданности она побледнела как простыня и схватилась за ручку калитки, чтобы не упась. Ни о чём не спрашивая, она молча впустила меня во дворик и открыла дверь в небольшой, по нашим сельским меркам, домик. Было раннее утро, все домашние были ещё дома и собирались завтракать. Дядя Витя, тётин муж, тоже, как и тётя, на время остолбенел и единственный, кто мне обрадовался и не растерялся, это двоюродная сестра Галя. Она подбежала ко мне, радостно стала обнимать и удивлённо спрашивать:
- Как, каким образом?
Меня усадили за уже накрытый стол и дядя Витя, который раньше всех пришел в себя, стал меня расспрашивать, но я не смог ему ничего ответить, только расплакался. Взрослые сразу всё поняли и без моих слов. Дядя Витя встал, достал из кухонного шкафчика бутылку с коньяком, налил в маленькую стопочку грамм пятьдесят коньяка и заставил меня выпить, сказав, что это мне поможет. И действительно через минуту я уже мог говорить и вкратце, в перемежку со слезами, рассказал о случившемся. Дядя Витя налил мне ещё пятьдесят грамм, после которых я окончательно пришел в себя, но сильно захмелел и захотел спать, что немудрено после бессонной ночи. Дядя Витя работал таксистом и отправился таксовать по городу, тётя Нина тоже ушла на работу, на швейную фабрику, а сестричка, уложив меня спать, отправилась в школу. Мы с ней были почти ровесниками. Галя была старше меня меньше чем на год и училась тогда в десятом классе. Смертельно уставший, расслабленный и успокоенный коньяком, я моментально крепко уснул и проспал до самого возвращения сестры из школы. Мы с ней вдвоём пообедали, недолго поговорили, затем ушли в её комнату, где она включила магнитофон с популярными песнями того времени. Из множества песен запомнилась только что вышедшая "Синий иней", ставшая хитом на многие годы. Через какое-то время вернулась с работы тетя Нина, сказала, что ещё по пути на работу зашла на телеграф и отправила моим родителям телеграмму. Вечером пришел с работы и дядя Витя. Мы сели ужинать, выпили по пятьдесят грамм коньяка и тут меря прорвало. Я снова стал рассказывать свою историю, на этот раз уже более подробно, в деталях и уже без слёз. Я рассказал о своих отношениях не только с директором школы, но и с родителями, как все были против меня и никто не понимал и не поддерживал. Возмущению дяди Вити и тёти Нины не было предела. Они полностью были на моей стороне , ни грамма не осудили за столь радикальный поступок и, даже похвалили, что я написал маме письмо. Дядя Витя, правда сильно удивился тогда, что милиция не задержала меня ещё в Одессе на вокзале или хотя бы уже здесь, на вокзале в Ростове-на-Дону. Телеграмма была моими родителями уже получена, все более-менее успокоились и дядя Витя с тётей Ниной предложили мне у них погостить, сказав что о мореходке пока придётся забыть, надо сперва доучиться в школе, да я и сам уже передумал поступать в мореходку. Гостевал я в Ростове целую неделю. Дядя Витя катал меня днями на такси, показывал город и окрестности, водил один раз смотреть футбол СКА Ростов-на-Дону -- Динамо Киев. Динамовцы тот матч выиграли со счетом 2:1 и я был счастлив от того, что видел любимую команду и самого Олега Блохина. Дядя Витя весь матч пил пиво, а я ел пломбир и эскимо в шоколаде. Ещё с сестрой мы гуляли по городу, ходили два раза в кино и в гости к её подружкам, которым я пел под гитару наши украинские песни. Что меня тогда сильно удивило, так это то, что все Галины подружки, включая и её саму, умели играть на гитаре.
   Прошла неделя и мне пора было возвращаться домой. Утром перед отъездом мы все вместе позавтракали, сестра попрощавшись, ушла в школу, тётя Нина ушла на работу, а дядя Витя посадил меня в своё такси, которое он успел с утра пригнать из таксопарка и отвёз в аэропорт. Приехав в аэропорт, дядя Витя усадил меня в самолёт, на котором я улетел в Одессу. Это был мой первый полёт на самолёте, который я, естественно, тоже отлично запомнился. При взлёте мне заложило уши так, что пришлось руками показать бабушке-старушке, соседке по креслу, которая о чем-то меня спросила, что я её не слышу. Она кивнула головой и оставила меня в покое. Не отрываясь от иллюминатора, я смотрел сверху на Ростов, на малюсенькие дома, на машины величиной с муравьёв и на крохотных людей, величиной с небольшие точки. При подлёте к Одессе, мы пролетели над морем, сделали над ним разворот и благополучно приземлились. Перелёт из Ростова-на-Дону до Одессы длился один час пятнадцать минут, хотя мне показалось, что мы летели не более получаса. Выйдя из аэропорта, я подошёл к остановке, где стояло несколько троллейбусов, спросил у мужчины как добраться до железнодорожного вокзала. Он ответил, что можно проехать первым маршрутом и указал на рядом стоящий троллейбус. "Опять первый маршрут", - подумал я. Купил у кондуктора билет и сел на седенье впереди салона. Приехав на железнодорожный вокзал, тут же отправился в кассу покупать билет до Арциза и тут мне несказанно повезло. Подойдя к очереди, спросил мужчину, стоящего ко мне спиной:
   - Вы крайний?
Мужчина повернулся ко мне и я чуть не сел, это был мой земляк, одноклассник моей старшей сестры Ваня Карагяур, который жил в селе по первой улице. От Вани я не не отходил ни на шаг до самых Делен. Он тоже был рад спутнику, всё же веселее ехать вдвоём с земляком. Вскорости мы сели на дизель поезд, который ехал в Бессарабскую, через Арциз. За разговором поездка не показалась столь длинной и утомительной.
   Мы приехали в Арциз к десяти часам вечера, было уже темно и так как у меня в то время в городе из близких никого не было, вместе с Ваней пошли к его родственникам, которые жили недалеко от вокзала. Если бы не он, мне бы пришлось, скорей всего, отправиться домой пешком, напрямик через поля. Ванины родственники нас очень хорошо приняли, накормили, угостили молодым вином и после недолгой беседы, уложили спать. Наутро мы отправились на автовокзал, где сели на автобус Арциз-Новоивановка, который шел через наше село. Чем ближе мы подъезжали к селу, тем сильнее билось моё сердце. Оно буквально выскакивало из груди и мне казалось, что его стук слышен всем пассажирам в автобусе. Всю дорогу я ехал молча, представлял себе встречу с родителями и пытался подобрать слова, чтобы объяснить им свой поступок, но у меня в голове всё перепуталось и я так ничего и не придумал. Родители уже знали когда я приеду и ждали меня во дворе. До сих пор не могу простить себе папину молчаливую слезу. Не сказав ни слова, он обнял меня и передал маме. Мама, как женщина, расплакалась, стала меня обнимать, целовать, но не произнесла тоже ни единого слова. Ниразу, после моего возвращения, родители не вспомнили о моем поступке и ни разу меня не упрекнули. Мама усадила меня за стол, стала расспрашивать про тетю Нину, дядю Витю и Галю. Папа всё время сидел молча и слушал мой рассказ. И тут меня ожидал неприятный сюрприз, как будто обдали кипятком. Оказалось, что Павлик не передал маме моё письмо и мама, до пулучения телеграммы от тети Нины, не знала куда я пропал. Обошла всех моих друзей, родственников, всех товарищей, у которых я мог заночевать. Не спала всю ночь и рано утром побежала в школу, там рассказала всё учителям и уже с ними стала расспрашивать всех, кто мог что-то знать обо мне. Я, когда убегал из дома, никому, из своих друзей, кроме Павлика, не сказал ни слова о своих планах, даже Ване Дондову, так как боялся, что он меня отговорит. Павлик, когда увидел мою маму в школе, спрятался и ей так и не удалось с ним поговорить. На следующий день я пошел в школу. На меня, как на какого-то пришельца, собралась посмотреть чуть ли не вся школа. Не знаю кем я был в тот момент для всех, то ли конченым придурком, то ли героем, но очень многие искренне были мне рады, подходили, жали руку, а друзья крепко обнимали. Помню, я стоял с друзьями в коридоре у подоконника, возле 9-го "б" класса, прямо напротив кабинета директора. Подошла ко мне моя первая любовь Галя, положила свою руку на мою и с влажными глазами тихо произнесла:
   - С возвращением.
В этот момент из своего кабинета вышла Лукина, увидела меня и сказала:
   - О, пропажа, объявился? - и, указывая на дверь 9-го "б" класса, добавила, - тебе не сюда.
И всё. Больше мы с ней никогда в моей жизни не разговаривали, кроме как на выпускных экзаменах по истории и обществоведению. Я отправился в 9-й "а", где узнал от Александры Дмитриевны, что после моего исчезновения, по требованию педколлектива состоялся внеочередной совет, на котором был вынесен всего один вопрос, о моем переводе из 9-го "б" в 9-й "а". Весь педагогический коллектив был на моей стороне и Лукиной ничего не оставалось делать, как, скрипя сердце, согласиться. История моих отношений с директором школы имела мерзкое продолжение на выпускных экзаменах, а затем и после выпускного вечера. Но об этом я напишу в другом рассказе.
   Несмотря на сопротивление Лукиной, я закончил школу с одной лишь четверкой. По обществоведению...
   Очень неприятно и больно вспоминать о том, о чем я написал в этом рассказе, но что поделаешь, такова баллада моей жизни, а из песни, как известно, слов не выкинешь...