Лукина

Этот рассказ дался мне очень тяжело. Но не написать об этом человеке я не мог, слишком большую роль он сыграл в моей школьной жизни и едва не сломал мне взрослую жизнь. Я мог не получить дальнейшее образование, не стать преподавателем музыки и не заниматься любимыми делами. У меня были бы другие дети или их могло вообше не быть и я никогда не был бы знаком с окружаюшими меня людьми. У меня была бы совершенно другая жизнь, и не уверен, что она была бы лучше прожитой мной. Думаю, что и эти строки вы вряд ли бы сейчас читали. Уверяю вас, я ничего не присочинил и не придумал ни единого слова и всё было именно так, как я описываю. Наоборот, я даже несколько смягчил некоторые события, чтобы читатель не обвинил меня в предвзятости. Очень жаль, что уже нет обоих моих самых близких школьных друзей, переживших вместе со мной всё, что тогда произошло и которые могли бы подтвердить мои слова. Ваня Дондов и Павлик Серкели уже в ином мире. Им я и посвящаю весь цикл рассказов "Школьные годы чудесные".
Передаю всё на ваш суд.

Лукина. 

   О покойных говорят только хорошее, либо не говорят ничего. Я не знаю как в таком случае рассказать вам о многом, что происходило с нами в школьные времена, как описывать свои отношения с директором школы в светлых тонах? Историю моей жизни школьных лет просто невозможно рассказать без упоминания Лукиной, а значит рассказывать о событиях того времени я просто вынужден, пусть не в черных, но, хотя бы, в серых тонах, иначе это будет не моя история.
   Частично я уже рассказывал о наших отношениях с директором школы в рассказах "Любимый учитель", "Поиск своего пути", "Трудный возраст" и "Выпускные экзамены". В этом рассказе я затрону послешкольный период, а именно конец лета и осень сразу после школы.

   Отгремел и отплясал выпускной вечер и буквально на следующий день я уехал поездом в Тирасполь сдавать вступительные экзамены в музыкальное училище. Экзамены проводились в июле. Сдавали мы три экзамена: - четвертого, двенадцатого и двадцать первого числа. Я по всем трем экзаменам получил хорошие оценки и уехал домой ждать вызов. Двадцать первого августа почтальонша тётя Валя принесла нам домой долгожданный конверт из Тирасполя, в котором лежал вожделенный вызов. Я был на седьмом небе от счастья и сразу начались мои сборы к отъезду. Но моему счастью суждено было немного отойти в сторонку уже на следующий день. Мы только закончили завтракать и с мамой что-то делали во дворе, когда приехал на велосипеде посыльный из сельского совета и передал маме какую-то повестку. Мама ее прочитала, хмыкнула и сказала:
   - Странно, тебя вызывают в сельский совет.
Мама расписалась, что получила повестку и отпустила посыльного. Мы быстренько переоделись и через минут десять-пятнадцать подошли к сельскому совету, который находился в центре села возле старого Дома культуры. Зайдя вовнутрь, мы увидели, что в коридоре возле дверей актового зала уже собралось человек десять. Были с мамами Валера Русев, Ваня Дондов, Павлик Серкели и еще несколько человек, которых я уже не помню. Мама стала расспрашивать женщин что случилось, почему нас всех собрали, но в ответ они только пожимали плечами и говорили, что тоже в недоумении. Мы простояли минут десять, когда открылась дверь актового зала, оттуда выглянул крупный незнакомый мужчина средних лет и спросил:
   - Митриев пришел?
Я сделал шаг вперед и мужчина, показывая рукой в сторону зала сказал:
   - Заходи.
Он пропустил меня вперед, зашёл следом, плотно захлопнул дверь и закрыл её на ключ.
   - Садись.
Он указал рукой на пошарпанный деревянный стул, что стоял посреди зала, перед большим столом, за которым сидел еще один незнакомец. Второй был одет в темно-серый костюм, несмотря на то, что на улице уже было довольно таки жарко. На первом мужчине была голубая рубашка, черные брюки и чёрные туфли. Он придвинул еще один стул, уселся совсем близко со мной и строго, не отрываясь, стал смотреть мне в глаза. Я, ничего не понимая, съежился, схватился двумя руками за края сиденья стула. Тот, который сидел за столом, поднял голову, посмотрел на меня и как-то не очень приветливо спросил:
   - Где аппаратура?
Я, округлив глаза, посмотрел на него:
   - Какая аппаратура?
   - Что ты прикидываешься? - повысил он голос, - ту, которую вы украли из школы. 
Я тоже повысил голос:
   - Какая аппаратура? Объясните о чем речь!
Но незнакомцы и не собирались мне ничего объяснять. Первый, который до сих пор сидел рядом со мной, встал и со всей силы ударил меня сзади по шее. От неожиданности и от удара я упал на пол, но незнакомец, грубо схватив меня за рубашку, усадил меня обратно на стул. До меня, наконец-то, дошло, что эти люди из милиции и расследуют какую-то кражу. Допрос и избиение продолжались еще минут пятнадцать. Допрашивал меня только сидевший за столом, видимо старший, и говорил он злым приглушенным голосом, чтобы не слышали женщины за дверьми. Первый подошел к старшему и что-то стал говорить ему на ухо, а я в этот момент, собравшись со смелостью спросил:
   - Скажите, хотя бы, что это за аппаратура, которую украли?
Первый отошел в сторону, а старший мне ответил:
   - А та аппаратура, на которой вы играли, дорогой магнитофон "Тембр" из кабинета физики и ещё разные приборы.
Я в полном недоумении спросил:
   - Значит ограбили школьный физкабинет и вы решили, что это сделал я со своими друзьями?
   - Именно так, - ответил старший.
   - Наконец-то до меня дошло, - воскликнул я и продолжил спрашивать:
   - А не скажете какого числа произошла кража?
   - Двадцать первого июля, - ответил "пиджак".
   - Ага, - ещё больше воспрял я. - Ну, если вы такие Шерлок Холмсы, то позвоните в Тирасполь, в музыкальное училище и спросите когда у меня были вступительные экзамены? Как раз двадцать первого июля я сдавал экзамен по истории.
После такого выступления я получил очередной удар по шее, отчего снова очутился на полу. Первый опять грубо усадил меня на стул. Затем незнакомцы долго и тихо о чем-то разговаривали. Я не смог разобрать ни единого слова, молча сидел на стуле и, стиснув зубы, наблюдал за ними. Наконец старший обратился ко мне и уже более мягкимим тоном спросил:
  - Как ты думаешь, кто бы мог это сделать?
   - Вам, что, перечислить всё село? - спросил я.
Первый замахнулся, чтобы вновь меня ударить, но старший остановил его жестом руки. На этом допрос закончился. Меня отпустили и я вышел в коридор, где меня сразу окружили мамы и стали расспрашивать что произошло за дверьми. На следующий день нас всех пригласили в районный отдел милиции, где мы долго писали какие-то объяснительные и затем всё... Нас больше никто никогда не побеспокоил.
   Двадцать восьмого августа я уехал в Тирасполь, Ваня Дондов с Валерой Русевым уехали в Одессу в университет, а Павлик Серкели в Тарутино, в автошколу. Прошло два с половиной месяца, когда я приехал домой погостить на выходные. Вечером в день своего приезда я спустился в центр села, зашёл в чайную и был приятно удивлен. Ваня с Павликом сидели в зале за одним из столов. На столе стояла недопитая бутылка водки, две бутылки с пивом и какая-то закуска. Раздались громкие приветствия. Ребята вскочили, крепко по очереди меня обняли, придвинули соседний стул и усадили за свой стол. Ваня побежал к стойке, принёс еще один пустой стаканчик и Павлик тут же налил всем водки. Мы выпили за встречу, ребята стали громко рассказывать про свою учёбу, про свою студенческую жизнь, затем подробно расспрашивали меня о моих делах. И тут Ваня меня спрашивает:
   - А ты знаешь чем закончилась история с ограблением школы? Конечно же я не мог знать, да и вообще почти забыл ту историю и, даже, не собирался никого о том случае расспрашивать.
   - Школу тогда ограбила сама Лукина со своим двоюродным братом Николаем Федоровичем, - продолжил Ваня.
 (Николай Федорович вел в школе уроки по трудам и жил в соседнем селе Новосёловка). У меня глаза от удивления полезли на лоб и отвисла челюсть.
   - Они ночью вытащили стекло в окне физкабинета, вынесли оттуда всю аппаратуру, на которой мы играли, огромный студийный магнитофон, ты его, конечно, помнишь, какие-то приборы по физике, загрузили всё это на тачку, а затем на подводе увезли в соседнее село, где спрятали у Николая Федоровича на горище. И, самое главное, заявление в милицию написала сама Лукина, в котором указала и предполагаемых воров. Тебя, как руководителя эстрадного ансамбля, меня, Павлика Серкели и Валеру Русева.
От неожиданности и удивления меня чуть не вырвало. У меня был шок. Как? Директор школы, коммунист, непререкаемый в селе авторитет! Поверить в такое было нелегко. Вдруг кто-то из ребят, стоящих на улице, забежал в чайную и, обращаясь к нам, крикнул:        - Там Лукина идет.
Мы выскочили на улицу. Было уже совсем темно, моросил тихий, мелкий, почти невидимый дождь. Мимо чайной проходили Лукина с мужем, нашим бывшим учителем физики и математики, Николаем Васильевичем. Ваня взял меня за руку и сказал:
   - Пошли.
Я убрал его руку.
   - Нет, не пойду, и вы не ходите. Оставьте их в покое. Что было, то было. Она уже и так наказана.
Но мои друзья уже были прилично выпившими, так что удерживать их было бесполезно. Ещё с несколькими ребятами они догнали Лукиных и обступили, не давая им пройти дальше. О чем они с ними говорили я не слышал, доносились лишь крики "Позор, как вы могли!" и затем громкий голос Павлика: - "А вы знаете, что Колю избивали. Вы чуть не поломали парню жизнь!". При всем при том, что ребята были пьяны, мата никакого не было, так как мы в те годы вообще не матерились. Не было и оскорблений, были лишь вопросы и возмущения. Лукина, опустив голову, не произнесла ни единого слова. В этой ситуации мне было жалко Николая Васильевича, которого в школе очень любил и уважал. Не знаю был ли он в курсе дел своей жены, да и, если честно, абсолютно не хочу знать. Минут через десять ребята расступились и вернулись в чайную.
   Через день я уехал в Тирасполь, а когда к Новому году вновь приехал в село, то узнал, что райком партии исключил Лукину из своих рядов, а решением районного отдела образования её сняли с поста директора, но оставили в школе дорабатывать до пенсии. Вот такой бесславный конец коммуниста, директора школы с многолетним стажем.
   Много лет спустя, когда я уже жил в Арцизе и наш ансамбль пригласили играть на корпоративе по случаю Дня милиции, я после концерта встретил того милиционера, который избивал меня во время допроса. Я подошел к столу, сел рядом с ним и, глядя ему в глаза, сказал:
   - Вряд ли ты меня помнишь.
Затем представился, напомнил ему о нашей встрече пятнадцатилетней давности. Глаза его удивленно расширились, он, приподняв брови, заплетающимся языком сказал:
   - А мы тогда были сто процентов уверенны что это сделал ты со своими друзьями. Лукина настойчиво нас в этом заверяла. А повернулось всё так неожиданно.
Затем мы с ним выпили водки и он, уже изрядно пьяный, положив свою руку мне на плечо, произнёс шопотом:
   - Прости меня, братишка, ничего личного, служба такая идиотская. Понимаешь? - и прослезился.

   Давно прошла обида, давно Лукину простил и совершенно не держу на неё зла и всегда, когда вспоминаю тот случай, говорю себе: "Пусть Бог её простит. Ему видней".