Без кулис глава 27

                ГЛАВА 27


28 июня
И что же дальше? Каким смыслом продолжу свою бессмыслицу? Каким искусством оживлю эту искусственность? И как безвкусицу превращу в смак? Все произведение – это пресмыкание мыслей и смешные подпрыгивания в поисках высоты. Чего же чаял? Ухватить ночь за луну? Или звезд хотел нарвать в букетик для себя любимого? Но все не то! Все прах и мелкота; микроскопическая пыль, которую просто не протерли. Где же тут истина? Где здравый смысл? Но если же быть честным, то этого романа не должно быть. Ни этого, ни предыдущих, в которых собрано все, что «не то», все, что не «суть». Суетворчество это! А к чему приложить себе еще – не знаю. Да и устал я уже от этого странничества по нелепостям; похождением по «не по туда»; бродяжничеством по топким неопределенностям… Когда же я ступал по земле? И хоть бы раз я знал, куда иду.

Как же необходимо мне поумнеть. Непременно поумнеть и так, чтобы уже больше не умничать. Насовсем!

1 июля
Пишу вот Емельяна, а себя – не знаю. И даже и вижу то как будто впервые. Кем-то мелькнул по 30-ти годам – и даже не запомнил. А опомнился, когда уже стал неузнаваемым. Как же я оказался в этом незнакомом настоящем? Какими дорогами пришел? Эх, жизнь подорожная! Судьба торопыжка! Не твоя ли корявая каллиграфия исчеркала лицо мое? О чем же твои морщинистые новеллы? Кто прочтет?
А как-то жил… и если б еще и кем-то… Кто же я? – Некто! Некий социальный субъект… или просто биологический объект? Трюкач, жонглирующий нолями! Маэстро пустот! Дирижер безмолвия! Поэт одиночества, озвучивающий эхо тишины! Смешная пародия на того, кого я еще не знаю и которым никогда не стану. Итак, я – это нечто неудобовразумительное; нечто трудноусвояемое; какая-то ахинея, безумная и смешная. Мое неуемное желание стать чем-то, превратило меня ни во что. Сейчас я именно то, из чего Господь сотворил все видимое и невидимое, то есть – «НИЧЕГО». И вот, я именно то самое «НИЧЕГО»! Пустота в квадрате! И, слава Богу!

2 июля
Знал бы Емеля, кто его автор! Кто пишет ему судьбу и сочиняет ему историю его жизни.

Эй, люди! Подвиньтесь! И дайте мне протиснуться из вашего попсового мира в незанятое вашим гламурным социумом пространство! Протиснуться в тишину! В молчание, которое вам не перекричать! В Премудрость, до которой вам не додуматься! К Свету, который вам не задернуть! К Истине, которую не проведешь! К Богу Живому, лице Которого, так не похоже на ваших подкрашенных мертвым неоном золотых кумиров! Ступайте своим капиталистическим маршем без меня, ибо истинное богатство – это Бог!

4 июля
Проскочить бы этот мир. Прожить его залпом, одним глотком до самого дна, чтобы не морщиться всю жизнь. Прожить с размаху, как кидают камни, да только упасть туда, где еще нет настоящего.
Но как же жмут эти «кожаные ризы», этот биологический плен… А впрочем, кому ведом весь этот неописуемый ужас наготы… не телесной, но духовной. И не отрада ли нам падшим, этот плотяной покров? Да уж, одежонка без моды и стиля. А между тем – хит века сего!

И всюду-то встречается этот скачанный с интернета интеллект со смайловыми лицами…

5 июля
Мы – жертвы вселенской трагедии; участники действующей драмы… Приходим в мир с Адамом, а уйти следует со Христом. И как жалко мне тех несмышленышей, которые решаются уходить в одиночку. Страшная, жуткая, неотменимая реальность, которую не увидеть обольщенному змеем Адаму, ибо вот, весь этот наш мир – обольщение! Обольщение, которое обличается Христом, дающим увидеть нам, что все это – место нашего падения, нашего изгнания…

Холодно. Очень холодно. И не спиться. Сочинить бы себе костерок да погреться, подкидывая в него свои мысли да воспоминания… А, впрочем, почему бы и не солнце, которое освещало бы не только настоящее, но и будущее; согревало бы не только руки, но и сердце? – Вот был бы шедевр! Да, ладно. Выкурю сигарету и под одеяло с теплыми мыслями – авось не заболею? Авось не простужусь?
Да уж, тяжелые нынче времена настали: кто бы мог подумать, что время тоже весит? Только вот в розницу никто не дает, а оптом – столько в нем не кондиции, столько неучтенки, столько порожней пустоты… Все. Спать.


                *** *** ***


Вот он сидит и смотрит на себя в своей жизни, в своих мыслях, во вчерашних днях, в отражении влажного стекла полупустого кафе… Смотрит пристально затаив дыхание, потому что так важно было для него осознать свою реальность, всю серьезность своего существования, всю неизбежность себя самого в этой осуществленной реальности! В этой действительности непрекращающихся действий шевелящейся материи! То ли он, что видит? Или как раз наоборот, он именно то, чего не видит? По каким же приметам он смог бы опознать себя? По каким знакам, догадаться о своей сути? Кто даст ему хоть одну подсказку, чтобы отгадать в себе себя? Но вот – это он, а вот те совершающие шевеления – другие. О чем же они шевелятся эти деятели недостоверностей? Эти молекулярные полуобъемы; балластирующие наполнители пустот; трехмерная масса занимающая пространство? О чем? Впрочем – не суть. И так не хотелось шевелиться, а только думать, думать, думать, кромсая наотмашь своими мыслями эту парадную торжественность бытия, присягнувшего рабовладельческому быту; разбивая с плеча эту нелепую парадигму человеческого существования, отреченную от сути и от Бога. Хотелось думать о многом, потому что где-то именно в этом многом еще не подуманном, кроется эта важность, какой-то прикровенный смысл, какая-то утешительная мысль… Но какая же? – Быть может, что вся его жизнь не правда? Вымысел? Плохо протусованная колода обстоятельств и ситуаций, которыми он и играть то не умеет? Бредовая писанина автора недоумка?
Как же разглядеть, как прищуриться так, чтобы сконцентрироваться на видении этой невидали неожиданного бытия.
Вот бы можно было бы стать посторонним самому себе, проходимцем, незнакомцем лунной национальности, просто соседом с хорошим чувством юмора.
Емельян вздохнул, чувствуя себя немного захмелевшим от выпитой стопки водки… Не хотел, но… не удержался. А нужно вставать. И нужно идти. И предпринимать какие-то действия…, да и думать нужно о чем-то насущном, практичном, относящемся к делу, но… мысль то ведь не посадишь на цепь, а они – так и рвутся на свободу из этих черствых лиц не доигранной драмы, из этого халтурного сюжета оцарапывающего мозг корявым слоганом…
Подозвав официантку, он попросил принести ему еще стопку водки и пачку сигарет для полного эффекта релаксации. А между тем, он ведь и курить хотел бросить…, да тоже видно не вовремя. Потому что именно сейчас вот, так хотелось выкурить сигарету, которой он и всегда любил оттенять динамику своих мыслей. Этакий маленький нюансик, без которого художник не закончит картину, а писатель не поставит точку. Пустячок, без которого все кажется пустым, пестрым и не завершенным. И именно это имеют в виду, когда говорят, что «чего-то не хватает». Тонкий непринужденный фон, который к лицу любой  мысли, любому настроению и на котором вполне романтично смотрелись бы луна и звезды и чье-то отвергнутое сердце, исполненное тоски и горечи… Но он бросит. Непременно бросит. Вот кончится эта опера пером писанная и тогда бросит.
Подошла официантка, поставив на стол стопку водки, сигареты и бокал с мартини. Емельян с недоумением взглянул на нее.
- А это что? Подарок от заведения? – ухмыльнулся он, кивнув на бокал с мартини, который он не заказывал.
- Нет. Это для меня, - мило улыбнувшись, ответила официантка, - Не возражаете, если я посижу с вами?
Емельян безразлично пожал плечами.
- Как хотите.
- Спасибо.
Отложив поднос на пустой соседний столик, она отодвинула стул и опустилась напротив него.
- Меня зовут Настя, а Вас? – бойко представилась она, с женским любопытством оглядывая бледное и поцарапанное лицо Емельяна.
- А меня вот никуда не зовут, зато отовсюду гонят, - лениво ответил Емельян, вынимая сигарету из пачки, - Емеля я.
Женщина недоверчиво хихикнула.
- Шутите?
- Нет, не шучу, - серьезно ответил он.
- Тогда, извините, - смутилась она.
- Да ничего. Вполне нормальная реакция, потому что мне и самому в последнее время часто кажется, что я – это шутка. Анекдот во плоти и крови, который и пересказывать не нужно. Живой юмор, который достаточно просто видеть. Так что смейтесь.
- Нет, правда, простите меня, я… - начала оправдываться Настя.
- Да все в порядке. Я не обиделся. Мне даже так легче думать о себе, как о чем-то смешном и потешном. А с шутки разве спросишь? Разве улыбки призовешь к ответу? Жизнь – на грани смеха. Юмореска, в которой вся серьезность с подмигиванием.
Прикурив сигарету, Емельян пододвинул к себе пепельницу. Несколько раз затянувшись, он неторопливо выдохнул струйку дыма и продолжил:
- Да и не могу, я как-то по-другому относится ко всему происходящему в этом плюшевом мире. Не могу не замечать, не могу не слышать, не думать, не анализировать… И вот что я скажу тебе: вся информационная атмосфера нашего мира, в точности соответствует медицинскому диагнозу – «шизофрения». Поэтому если не смеяться над всем этим – значит быть всем этим. Хотя возможно у меня просто не хватает юмора, чтобы серьезно воспринимать весь этот сюрреальный авангард прогрессирующей современности? Ну да пусть. Я ведь кто? – Бастард здравого смысла! Изгой театральных сцен! Неправомерный элемент корявых масок! Эмигрант этих призрачных земных парадизов, в которых чтобы жить, нужно самому быть голограммой, пустотой, красиво оформленной в подобие человеческое…
- Мда уж…- задумчиво улыбнулась Настя, -  Мне тоже часто замечается какая-то суетливая неестественность, какая-то преступная нервозность, истеричность и… неправильность в этом красочном иллюзионе цивилизации.
- Вот именно! – подчеркнул Емельян, обрадованный неожиданным взаимопониманием и единомышлением, - Неправильность! Неправильность в самых основах этого надстроенного над бездной мира человеческого, вся мудрость которого – это не видеть, не слышать и орать во все горло, замалчивая истину. Ах, лучше бы они научились мудрости молчания. А между тем нас с детства учат забывать себя, не замечать других, реагировать на команды и со всем соглашаться. Нас формулируют, форматируют, формируют, фаршируют и фиктивизируют, делая из нас дешевый галантерейный товар для «нужд» этого гигантского гальюна,  назвавшегося «цивилизацией»
Настя весело засмеялась.
- Интересный у нас с вами разговор получается.
- Что? Знакомство не по правилам легкожанрового флирта?
- Да, - немного смутилась она, - Не думала, что так тоже можно. Обычно все происходит как обычно, а тут…
Емельян ухмыльнулся, покачав головой.
- Курите?
- Нет, что Вы! – сморщилась Настя.
- Вот и молодец. Что ж, давай тогда выпьем за наше знакомство, чтобы было все как обычно. Не будем нарушать ваших традиций.
Выдохнув, Емельян опрокинул стопку, сморщившись и зажмурив глаза. Занюхав рукавом свитера, он глубоко затянулся, вопросительно посмотрев на Настю. Ответив ему улыбкой, она последовала его примеру, слегка пригубив из бокала.
- Вы не из местных? – полюбопытствовала она, пристально глядя на него.
- Нет. Я веду оседлый образ жизни. Кочую по случайностям да неизвестностям в поисках подходящего будущего, - витиевато ответил Емельян.
- Забавно, - улыбнулась Настя, - Уж и не знаю, есть ли здесь то, что Вы ищете, но… могу предложить Вам настоящее. Будете заказывать? – поддержала она его шутку.
- Боюсь, что оно окажется мне не по вкусу, да и не по карману.
- Смотря как его приготовить. К тому же Вам, как страннику и пришельцу полагается скидка.
- Скидка на что? На время? Или на чувство юмора?
Женщина засмеялась.
- А Вы и правда интересный. Хотите еще водки?
- Нет, милая. Хмель скрадывает величины, а мне необходимо знать номинальные размеры всего происходящего.
В это время дверь в кафе с шумом распахнулась, и в нее превышая нормы психической нормальности, вбежал чем-то разгневанный мужчина, лицо которого в этот момент походило на гипсовый слепок. Окинув свирепым взглядом кафе он, опережая свои шаги, кинулся к их столику. Недоумевая о происходящем, Емельян сунул руку под стол, нащупав спрятанный за поясом пистолет, а Настя резко вскочила, изменившись в лице.
- Ах ты стерва! Потаскуха! Так вот с кем ты трешься!
Подскочив к ней, он с размаху ударил ее ладонью по лицу так, что она, опрокинув стул, упала на пол.
- Ну и что? Какова она в постели? А? – прорычал мужчина, чуть ли не вплотную наклонившись к Емельяну.
Тихонько вытащив руку из-под стола, Емельян упер ему в подбородок холодную сталь пистолета, с любопытством наблюдая, как его грозная отвага стремительно мимикирует в глупость.  Усмехнувшись, Емельян произнес:
- Вот такое выражение тебе более к лицу. А теперь пошел вон отсюда, пасынок обезьяний.
Мужчина сконфуженно отстранился, наспех придумывая какое-нибудь подходящее лицо для столь неожиданной для него ситуации.
- Извините…, я думал, что у вас…ну… - нервно сглотнув, он кивнул в сторону Насти, -  Она моя невеста… и… мне показалось…
Емельян тяжело вздохнул, досадливо покачав головой.
- Иди, и извинись… ухажер блин.
- Да, да, конечно.
Мужчина направился к Насте, а Емельян отвернулся к окну, тоскливо размышляя о случившемся, на которое ему лень было тратить свои мысли и перенастраивать философскую частоту своего умонастроения на этот попсовый драйв житейских нелепостей. Все это происходящее было где-то так далеко от того места, откуда он привык смотреть и где ему так легко обо всем думалось. Таинственное закулисье, о котором знают лишь те немногие, о которых никто не знает. И остаться бы там, сострадая человеческим лицам, закованным в свинцовую броню масок. Не выходить бы, со стороны оплакивая их подконвойную свободу с наручниками житейских забот и кандалами быта. И даже не высовываться, чтобы кто не узнал, что кто-то знает о них правду… Но если бы не это выдающее его тело… Если бы не эта плоть, обличающая его присутствие.
- Эй, Ромео! – снова обернувшись к мужчине, позвал Емельян, -  Синяя «девятка» твоя?
- Да, а что? – отозвался тот, вопросительно посмотрев на него.
- Так ничего. Подбросишь, куда скажу.
- Так это… без проблем.
- Кто бы сомневался, - усмехнулся Емельян.
Сунув сигареты с зажигалкой в карман, он поднялся из-за  стола. По-прежнему держа в опущенной руке пистолет, Емельян подошел к сидящей на полу парочке выясняющей отношения.
- Все это конечно романтично… Но может быть вы подниметесь с пола и сядете за стол? – сдержанно улыбаясь, произнес Емельян. Наклонившись, он джентельменски протянул Насте руку, помогая ей подняться.
- Вот она девиация логики: латентная коррозия реальности. И поверь, не обезьяна эволюционировала в человека,  а человек в обезьяну. Вся наша инверсивная идеология, кодирующая наш интеллект, есть тотальная программа звероуподобления человека, методом воздействия на его низшие животные инстинкты. И вот оно инженерное диво! Попурри из скотины и человеческой культуры, сохраняющаяся уже не как норма жизни, а как атавизм, как некий археологический рудимент, докучливый артефакт… Чего пялишься, придурок? Иди заводи свою колымагу. Объясняться потом будешь, - рявкнул на него Емельян.
Вытащив двадцатидолларовую купюру, он протянул Насте, рассчитываясь за обед, водку и сигареты.
- Да и что толку объясняться сегодня, если завтра он вытворит что-нибудь еще и снова придется объясняться? А так хоть пару аргументиков останется в запасе, - засмеялся Емельян, весело посмотрев на ожившую Настю.
- Смешные мы. Смешные и очень несчастные, если не знаем иного толка кроме этой бестолковщины, - добавил Емельян со вздохом сожаления.
- Да уж… - согласилась Настя. Бросив обиженный взгляд на своего ухажера, она манерно отвернулась.
- Что ж, приятно было с вами побеседовать. Будете кочевать мимо, забегайте, - дружелюбно попрощалась она.
- Всенепременно. Только не предлагайте мне больше вашего настоящего. Вы, как и прочие. не умеете его готовить, - пошутил Емельян, пряча пистолет за пояс.
- Ну…, уж так получилось, - пожала плечами Настя, с любопытством глядя на его пистолет. Не удержавшись, она спросила:
- А… Вы, наверное, из милиции?
- Да, я как раз от нее, - честно ответил Емельян, - Ну, бывайте, - махнул он рукой и направился к выходу.
Скоро они уже мчались по шоссе к городу, наступая на пятки неизвестному будущему в котором, он был в этом уверен, непременно должна была быть точка этим затянувшимся приключениям, ключик от которых, лежал в сердце Анжелики. Но кто же она, эта Анжелика? Не миф ли? Не вымысел? Не фантазия? Не сон ли, который он просто не правильно истолковал? Но уже пора бы забыть ее? Забыть как наваждение. Как фантом. Как мираж пустынный? Мало разве других женщин? Ну не получилось  у него с ней, так и что с того? Подумаешь. Разве ему привыкать?
Эх, Анжелика, Анжелика…. А, впрочем…
Емельян тяжело вздохнул, тоскливо оглядывая умственным взором все, что могло бы быть в его жизни - но не произошло: все, что хотелось – но не получилось: всех людей, которых он, ни разу не встретил; все те лица, из которых он, ни разу не смотрел; все дороги, которыми он еще ни разу не хаживал; все мысли, которые еще ни разу не приходили ему в голову; все чувства, которыми еще ни разу не пылало его сердце… И все, чем он мог бы стать, но так и не стал…, да и себя то позабыл. Альтернативная жизнь, в которой могут жить теперь только его мечты, воображение, да сожаления. Негостеприимные соседи, с которыми не договоришься, и которые никогда не открывают дверь, как ни стучись.
- Куда ехать то? – спросил мужчина.
- Трассу до «N» города знаешь?
- Ну, да… знаю… - мужчина нахмурился, - Так это надо через весь город ехать!
- Все верно. Надо.
Мужчина сделал кислое лицо, выражая, таким образом, свое неудовольствие.
- Что-то не так? – строго полюбопытствовал Емельян.
- Да в общем то нет… Лишь бы бензина хватило, - покорно ответил мужчина.
Бросив взгляд на отметку горючего на приборной панели, Емельян ответил:
- Не боись. Хватит. Тебя звать то, кстати, как?
- Леонид, - с напряжением в голосе представился мужчина.
- Леня, значит. И где же ты работаешь Леня?
- В сфере массовых коммуникаций.
- Да ты что? – удивился Емельян, враз оживившись,  - И кем же?
- Главным технологом и занимаю еще должность бильдредактора в коммерческом журнале «Биржевик», - как-то  скромно признался мужчина.
- Забавно, -  с иронией протянул Емельян, -  И каково же это, трамбовать людям головы? А? - беззлобно произнес он, - Каково это мусорить словами, загаживая экологию человеческого смысла?
Леонид с недоумением посмотрел на Емельяна.
- Я… не совсем понял, что вы сказали.
- А что тут непонятного? Пакуете информационные брикеты со специями лжи и лести и пичкаете ими общество, -  не менее витиевато пояснил Емельян.
Мужчина засмеялся, умоляюще взглянув на его серьезное лицо.
- Странный у Вас взгляд. На самом деле мы даем людям то, что им нужно. А людям, причем далеко не всем, нужна информированность. Что же в этом плохого?
Емельян усмехнулся.
- Ты правильно сказал «странный взгляд». Смотреть же по-другому - означало бы обманывать себя, довольствуясь полушками биогеометрических видов и вашим бредовым информационным пленэром, вдыхая который, легко можно подхватить моральный туберкулез. Да и возможно ли страннику видеть не странно? Быть не странным? Жить не странно? Думать не странно, ведь он – посторонний! Просто миропроходец! Недоуменный зритель дивящийся тому, что столь неправильный, поврежденный духовно мир еще существует. И вот оно чудо пречудное! Диво предивное! Не мир это, а пир сатанинский! Вакханалия морали! Бес(нование) нравственности! Какое-то нечленораздельное человечество. И формируются эти фенотипы, именно информативностью. Какова информация – такова и формация, такова и форма, таков и формат современного, постмодернистского общества. Общества последних дней. Общества мертвых или усыпленных эфиром. Ибо весь мир в эфире (да не тот ли это лабораторный эфир, которым усыпляют перед тем, как препарируют?).
Так-то, Леня. Страшные сейчас дни настали. Страшные сны и страшное время, которое так похоже на таймер на детонаторе.
Мужчина хмуро покачал головой, сосредоточенно глядя за дорогой.
- Я не умею задавать себе такие вопросы и уж тем более отвечать на них. Это Настька у меня вон умничает постоянно. Окончила «журфак», а сейчас, постигает вершины лингвистики.
- А что же она барменом то работает? – удивился Емельян.
- Она не бармен. Она хозяйка этого кафе. Для нее оно, что-то вроде творческой лавки, где она черпает свое вдохновение. Сутками там пропадает. Что-то пишет там…, не знаю что. Сочиняет… - он с сожалением вздохнул, снова покачав головой.
Емельян усмехнулся.
- Да, ладно не переживай ты. Все у вас наладится. Странное только у нее место для творчества, - сказал Емельян.
Вытащив сигарету, он закурил и отвернулся к окну, тоскливым взглядом провожая знакомые улицы, дома, вывески, магазины, отмеченные печатью его воспоминаний. Город, в котором столько историй было прожито, столько ролей сыграно и столько сюжетов расписано его нетворческой мыслью, которые ни за что не удержишь не только в рамках литературного формата, но даже и в рамках человеческого сердца. Город, в котором столько оставлено, брошено, потеряно безвозвратно, и в котором его быть может, столько еще ожидает. Да только вряд ли это ожидающее его, соответствует тому, чего ожидает он. Город, в котором он прописался и даже расписался однажды, но так и не вписался в его инвентарную опись, в его корявую идеологическую пропись, в его криволинейную карандашную живопись. И было чувство, такое живое и убедительное, что все его дороги, которыми бы он не убегал, все равно приведут его обратно в это роковое достояние его жизни. Город его любви и ненависти, его страхов и его философской отваги! Хотя… Время покажет. Ох, уж этот надоедливый кинематограф с бесконечными сериалами человеческих судеб. И кто скроется от его объектива? По секундам как по кадрам. Да только оваций не дождешься, и ангажементов никто не предложит.
- Сейчас развилка будет, куда сворачивать? – спросил угрюмо молчавший до этого Леонид.
- Налево, а там скажу, когда остановиться, - ответил Емельян, устало откинув голову на подголовник. Закрыв глаза, он с волнением принялся обдумывать план проникновения на огражденную территорию завода, который наверняка тщательно охраняется… Только вот плана то никакого и не было. Он ведь и местности то даже толком не знает. Тут все будет зависеть от его творческой импровизации, смелой спонтанности, веры в правильность своего выбора и смысл этого мероприятия с вопросительными знаками по ранжиру. Все будет ясно на месте. Ведь чтобы понять – нужно увидеть.
Но было боязно. Если ему и был приемлем экстрим – то только интеллектуальный, а тут… Впрочем, у него уже начала проявляться некоторая сноровка в этой шулерской игре краплеными случайностями. И была еще в нем какая-то трудноформулируемая уверенность, что все у него получится и все ему удастся каким-то неведомым ему образом. И все эти распустившиеся в эпопею события, тоже разрешатся, как и положено всякому вообще повествованию. А там (уж это наверняка), начнется ренессанс его серо-прозаической жизни! Начнется новый этап его творческого судьбастроения! Новая эпоха его сердца! Новое пространство мысли! И новые величины его смысла! Потому что не бывает дорог в никуда. Всякий выбранный путь имеет свое закономерно-прогрессирующее развитие во благо! Ибо все во благо! От всего польза и все на пользу.
Приоткрыв глаза, Емельян взглянул на дорогу. До своротки на старую лыжную базу было еще минут десять езды, и он снова закрыл глаза, погрузившись в многоголосье своих митингующих мыслей,  требующих от него ответов, которых у него – не было. А так много хотелось бы знать! Так необходимо было многое видеть… Весь мир видеть! Всю его слоеную сущность! Весь механизм построения этих драматургических ситуаций!.. А может отпустить все, дав волю спонтанностям и естественным инерциям происходящего… Но так хочется думать, думать и думать, наличностью своих мыслей выстраивая номинальную картину своего бытия. Думать  и думать, вглядываясь и вслушиваясь и улавливая консонансы прикровенного звучания чувств и мыслей! Думать не как обычно, а как в первый раз! Думать в упор! Лоб в лоб! Глаза в глаза!... Рассуждать, размышлять, разбирать на части и узнавать… Осмысливать, познавать, постигать… ведь где-то же есть эта щель заборная, откуда видна высота! Где-то должна быть брешь, откуда все пространство как на ладони; вся премудрость как открытая книга! Но нет… не тут. Не здесь. А где-то рядом. Еще ближе. Может в сердце? Может в ином состоянии? В ином качестве? И ведь знаем – да не узнаем. И смотрим – да не видим! Что за фокус?
Снова открыв глаза, Емельян полез за сигаретами, но вместо этого вытащил свой мобильник, которым он уже так давно не пользовался. Что же? Сделать звонок в прошлое? И ведь ответят, да только совсем из другой жизни, в которой его самого – нет. И что-то думают о нем Веденякины. Вспоминают ли? Да и сколько друзей и знакомых, которые остались для него только вот как запись в телефоне? Только как тень прошлого, отбрасываемая настоящим?
Емельян грустно вздохнул. Включив телефон, он набрал номер Андрея Веденякина, не представляя, что он должен будет ему сказать, но женский голос ответил: «На вашем счете не достаточно средств. Рекомендуем внести платеж». Усмехнувшись, он потер ладонью лицо, стирая напряженные эмоции тоски и задумчивой меланхолии. Отключив телефон, и немного подумав, он без сожаления выкинул его в окошко, глядя в зеркало заднего вида как он, ударившись об асфальт, разлетелся вдребезги вместе с обломками воспоминаний и осколками сердца, в котором некогда отражалось солнце с лицом Анжелики. Банальная история, на которую ему  не хватало ни слов, ни вдохновения. Смешной ноктюрн, к которому не оказалось подходящих аккордов. Лирическая новелла, которой не нашлось ни одной соответствующей рифмы. А теперь – выброшено как бездельный клочок. Как бессмысленный отрывок. Как улика против сердца…
Все! Нет больше никаких узелков! Вот сейчас он дожил ту жизнь. И этот выброшенный телефон – был точкой. Жирной точкой с тридцатилетним смыслом.
Итак…
- Остановись вон там. У своротки, - указал Емельян Леониду. Жаль только, что это еще не самая последняя остановка в его жизни.