Конец пути

Поезд прибывал к вокзалу Мичуринска в половину двенадцатого вечера. Жека маячил в тамбуре у окна и высматривал приметы знакомых мест. На погонах птицами летели три сержантские лычки. Подрагивал от волнения парадный аксельбант. Где-то на дне сумки таилась гарнизонная газета, которую «Из части – не выносить», и ждала, когда придет время шуршать желтоватой рыхлой бумагой под делано-смущенный комментарий: «Ну, вот, этим я в основном и занимался…».
«Я подъезжаю!» - быстро, промахиваясь по нужным буквам набирал он Рине. И вздрогнул от слишком резкого и стремительного оповещения «аськи»: «О-оу!»
«Жень, я не могу тебя встретить. Извини. Мне неловко. Там будут твои родители.  Я с ними незнакома. Да и поздно уже. Давай лучше увидимся завтра», - писала Рина.
Жека уткнулся лбом в стекло и улыбнулся. Завтра, так завтра.
На привокзальной парковке он уже высмотрел серебристую «ауди» отца.  А через пару секунд заметил и всю семью, стоявшую на перроне, под светом фонаря, как островок посреди бурной речушки. Отец в светло-сером деловом костюме, улыбающаяся мать в клетчатом шерстяном пальто, сестра Юлька на высоченных каблуках - выше отца. Не было только бабушки, наверное, как обычно, приболела весной.
Проводница слишком долго возилась, поворачивая скрипящую ручку, чтобы откинуть подножку. Жека протиснулся мимо неё и спрыгнул. «Мама!» - крикнул смешно, по-детски, взмахнул загорелой рукой и побежал к родным, против течения пёстрой, галдящей толпы.
Отец крепко сдавил его за плечи, мама дышала в ухо, прислонившись виском к виску, с другой стороны в ухо дышала сестра.  Пока шли к машине, он спросил у Юльки про Рину: встречалась с кем или его ждала. Сестра фыкнула и поджала пухлые, ровно подведенные губки:
- Да весь филфак знает, что она тебя ждёт. И что любовь у вас до неба и обратно. Она ни с кем, даже с девчонками, никуда не ходит. Королева потока второго курса.
Жека криво улыбнулся. Скромная Дюймовочка Рина из его воспоминаний ну никак на королевский титул не тянула.
- Не хлопай дверью. Не на «Урале» едем, - добродушно проворчал отец, когда Жека устраивался на переднем сиденье.
- Пап, а давай мимо бабушкиного дома проедем. Как она? – Кот всё никак не мог перестать улыбаться. Отец вздохнул, потер двумя пальцами переносицу и ответил зло, будто Жека был в этом виноват:
- Она умерла. Давно, в прошлом году. Мы не писали тебе.
-А? – Сафрон обескуражено смотрел через зеркало на белеющие лица сидящих сзади мамы и сестры. Юлька скрестила руки на груди и разглядывала цепочку фонарей. Мама взволнованно заговорила:
- Вас там волновать нельзя. Никаких плохих вестей. Психика неустойчивая. Ведь в караул нужно. С оружием. У моей знакомой племянник из дома письмо получил – и застрелился.
- Мам, ты о чем вообще? Это ж про бабушку, - Жека вспомнил свое детство в бабушкином деревенском доме. В палисаднике медово пахло цветами, тягуче гудели пчелы. Вдоль края крыши, на земле стояли ведра с дождевой водой, если наловить на реке карасей, то можно их выпустить в эти вёдра. На потеху соседскому серому коту с зелёными глазами, который непременно прибежит лупить их когтистой хваткой лапой. Когда бабушка пойдет вечером поливать огурцы в жарком парничке, она увидит в ведрах сонную рыбу и будет сыпать горох частых и крепких слов. Останется только прижаться щекой к её грубому чёрному сарафану с ушастыми тяжелыми пуговицами, похожими на шоколадные конфеты-ассорти. И обхватить крепко-крепко её всю – тонкую, как девочку, пока не коснется вихрастой макушки сухая и крепкая бабушкина ладонь, похожая на птичью лапку.
- Ну ты всё равно не смог бы приехать. Только расстроился бы, - отчеканила мать.
- Прости, сын. Как получилось, так и получилось, - прогудел отец. – Завтра поедем в бабушкин дом и на кладбище. Для памяти нет предела во времени, не важно, раньше или позже.
И Жека понял с обидой, что отстал от своей семьи на полгода. Они, давно пережившие горе, смирились с ним, а он остался в замороженном, тревожном зазеркалье – один на один с печалью, о которой даже не знал. И никогда ему  не оказаться рядом с ними. Никогда не догнать.
Подъезд по-прежнему пах мокрой побелкой, сигаретным дымом и жареной картошкой. А собственная комната показалась вдруг тесной, крошечной, набитой хрупкими и странными вещами. Жека замер на пороге, опасаясь неловким движением разрушить этот мирок с зеленой, твёрдой софой, полосатыми кремовыми обоями, неустойчивым, складным мольбертом, застекленными пеналами темных полок, белой, крашеной дверью с пришпиленными кнопками плёночными фотографиями, полированным письменным столом, под тяжелым стеклом которого лежала старая карта Советского Союза, где черными квадратами были отмечены места добычи каменного угля. За скрипучими створками шкафа пряталась тёмно-синяя школьная форма Жеки-первоклассника с серебристыми пуговицами и клеёнчатой, алой эмблемой – открытой книгой и солнцем – на рукаве.
Самое дорогое хранилось не здесь, а в бабушкином потемневшем от времени и дождей доме. Именно там, под сетчатой кроватью с железными набалдашинами, стояла картонная коробка с книгой про Робинзона, рогаткой, компасом, хрустящей пачкой вкладышей жвачки «Турбо», портретами девчонки-одноклассницы, нарисованными карандашом на тетрадных страницах. Жека расстегнул неподатливые пуговицы парадки, но снимать не стал – присел на низкую софу, сгрёб ладонью деревянный кругляш с руной «R», спрятал обратно под темно-зелёную майку. На кухне брякали тарелки – мама с Юлькой собирали поздний ужин, в ванной шумел душем и напевал «Прощание славянки» отец. «О-оу», - пискнула «аська» и Жека привычно полез в нагрудный карман за мобилой.
«Слышь, Котяра, как девушке предложение делают?» – нормальный запрос во втором часу ночи, ага. От Чайкина и не такого можно было ожидать.
«На ком жениться собрался?» – набрал Жека. Интерес Яшки мог колебаться от сугубо-философского до немедленно-практического, поэтому требовалась определенность.
«На Леночке, ясен пень! Чё за вопрос?»
Все буквы русского и английского алфавита будто бы убежали с телефонных кнопок, старенькой «Нокии», перемешались, ощетинились углами и палками и застряли у Жеки в солнечном сплетении.
Лёгкая, миниатюрная блондинка с огроменными чёрными глазами смеялась и брызгала на Кота соленой морской водой.
«Она нашлась?» - Сафрон вспомнил чёрного, хрипящего на полу бытовки Яшку, вытащенного Лисом из петли.
«Сама меня в «Контакте» отыскала. Она тогда уехала к отцу в Сочи. И родила там дочку! Котяра! Мою дочку! Теперь они вместе во Владикавказ вернулись», - кажется, жизнь Чайкина круто менялась.
Жека повозил босой ногой по полосатому ковру и набрал предательское:
«С чего ты решил, что это твой ребёнок?»
«Мы вчера с ней виделись, она на КПП приходила. Короче, я знаю это и всё! И теперь пойду делать ей предложение! Как там его положено делать?»
Жека жмякнул смалик-демона с трезубцем:
«Ты реально дурак или прикидываешься? Типа Леночка только и ждёт твоего предложения? Два года ты был ей нафиг не нужен, а сейчас вдруг понадобился. Что ты о ней знаешь? Что она знает о тебе? Вы ж, по сути, чужие люди».
«Я люблю её. У нас есть дочка. И я хочу, как все нормальные люди, создать семью. С чего начинают нормальные люди?»
Жека представил, как привычный иронично-волчий Яшкин оскал превращается в тюленью морду и ему стало совсем муторно:
«Ну, ты-то два года назад  по-любому начал уже не с того. А так – купи кольцо, букет...»
Жека представил, нелепого, мелкого Яшку в полевой, выцветшей «хэбэ», когда он придёт в ювелирку, когда будет выбирать букет. Далеко ему до нормальных людей:
«Слышь. Скажи ей, что жить без неё больше не можешь, вот так прям – искренне. В твоём стиле, короче. Она оценит. А ты типа где с семьёй жить собираешься?»
«Комнату в общаге дадут. А потом, может, и квартиру», - всё-таки о чём-то житейском Чайкин иногда думать умел. На квартиру Леночка могла клюнуть. И на Яшкины «боевые командировочные». Жека посерел и почувствовал, как сильно устал в дороге:
«Удачи, Яха, чего ещё тебе сказать. Я дома уже, кстати».
Чайкин не ответил. Набухался в офицерской общаге со старлеем. На этот раз – от радости. Жека откинулся назад, ударился затылком о стену, взвыл и рванул с шеи деревянную «Райдо». В комнату зашла мама, принесла чистое белье.