Слюда

Летней порой, когда дорога от региональной трассы обновляется, особенно эффектно выглядит просторный и плавный поворот с разметкой на посёлок Слюда.

Несведущий водитель в благостном расположении духа, притормаживая, следует ей, а через пятнадцать метров обрезанный экономной рукой асфальт заканчивается. О днище автомобиля бьёт первый натуральный буерак, тормоз скрежещет и горят тормозные колодки. Дальше мать-земля напоминает пляшущее море. И если водитель едет по нужде, то удачи ему, ежели – нет, то самое время развернуться и убираться восвояси.

Сегодня в Слюду едут те, чьи родители в ней жили и работали. Из ностальгии – посмотреть на почти разрушенные, тёмные деревянные дома на две семьи, поковыряться на хилых грядках, побродить в окрестностях в поисках ягод-грибов да половить рыбку.

Места здесь красивые, сухие, с синими ледяными озёрами. Но одичалые от заброшенности. Не ровен час, на волка или медведя напорешься. Когда посёлок покидали последние поселенцы, животные осмелели в ожидании привлекательного подворья. Напуганные жители встречали серых, косолапых и брошенных лютых собак у самых его пределов. Особенно – голодной зимой.

Было и такое время, когда не только посёлка Слюда не существовало, а весь Кольский край принадлежал большей частью свирепым ветрам да морозам долгой полярной ночью и вездесущему холодному солнцу – полярным днём. Тогда здесь царствовала дикая природа.
– М-да. Давно это было.

Но люди – неугомонное племя. Любопытное и жадное. Своими вождями выбирают самых порочных. Те пинают подданных в неизведанные земли и глубины – принести то, не знаю – что, чтобы с этим чем-то стать сытее, сильнее, влиятельнее и богаче.
***

Нырнуть в историю заполярной минеральной промышленности так же трудно глубоко, как в северное озеро, которое в самые погожие летние дни прогревается лишь на полметра. Скупые сведения из многовекового исторического полотна по крупицам выбирают самые упорные исследователи. 

Вечная мерзлота неохотно делится свидетельствами богатых недр, пота и крови местных и пришлых поселенцев, вражды с захватчиками, угнетателями и разорителями из сопредельных стран, кровавых дел местных разбойников. Всё потому, что обильно политая слезами страждущих, не хочет вновь и вновь отдаваться не помнящим имени своего, алчным и неблагодарным потомкам. Заключается поясом мистической невинности.

Однако тем самым разжигает исследовательскую надежду-страсть у горстки одержимых странников в туманах блуждающих русел рек и горных откосов, в глухих урочищах, где время то исчезает, то ускоряет ход.

Эти люди безобидны, и земля так с ними играет. Она благодарна и тем, кто бережно относится к памяти предков. Отогревается возле костра их сердец. Сочувствует им. Ведь глубина времени сохраняет суть вещей, а чем события ближе, тем сильнее неразбериха не только в датах, но и в головах свидетелей, в их неумышленном зле или добре.

Но именно люди стремятся катить мир на земле. И с этим не поспоришь. Пока природа находится в конфронтации с человеком.
***

– Да это же Ёськин, – воскликнул земляк, встретив вернувшегося с контузией в голову из Крымской кампании в родное село Стрельниково Миколу Кадышева. Миколу записали под фамилией Ёськин, и он стал дедом одного из главных героев нашей повести.

Его внуку Петру не довелось повоевать в Первую мировую. Запасной пехотный Сибирский полк, к которому тот был приписан, расформировали, и уже у красного командира Блюхера конным бойцом Петя дрался с атаманом Дутовым на Урале.

Целым и невредимым вернулся домой в 1921 году, двенадцать лет оттрубил в колхозе, родил пятерых детей, двое из которых померли во младенчестве.

Однажды по заданию начальства перегонял отару колхозных овец в Москву. В дороге часть животных утратил. Был обвинён в краже и приговорён к расстрелу. За бедолагу замолвил слово краснознамённый командир. Осуждённый отделался годовым лёгким испугом в Темниковском лагере и в 1933-м с несколькими односельчанами был завербован на Крайний Север для работы на слюдяных рудниках.

Так Пётр оказался в шахте рудника в качестве водителя лошадей, запряжённых в вагонетки с горной породой, и конюха…

Его жизнь без вести потерялась в приюте для престарелых и инвалидов города Апатиты, куда отец и дед ушёл добровольно из семьи в семьдесят пять, чтобы не путаться под ногами у детей, и где спустя пять лет был забит бывшими зэками.

Документов о смерти и её причине не сохранилось, но внук, по пути в московский вуз посетивший старика, обратил внимание на его плачевное состояние. Весь в синяках, тот сказал, что упал с лестницы. Более молодые, бывшие уголовники, шакалили в доме призрения, обирали слабых и беззащитных. Так что… Это событие осталось на совести у семей двух его дочерей…
***

На Кольском полуострове слюда известна с эпохи раннего металла. Это до нашей эры.

– Ух, как же глубоко и ледяно!

Издревле люди делали керамическое тесто со слюдой, много позже монахи использовали московское стекло – мусковит – для оконец, фонарей, наземных и морских зеркал, инкрустаций, церковной утвари, сувениров для паломников. Ещё позже, с середины XVI века, слюду ломали для Московского княжества уже в промышленных объёмах. Скрывавшим пегматит в личных целях добытчикам казна грозила каторгой и смертной казнью.

Во второй половине XVIII века академик Лепёхин отметил, что в Кандалакшской волости, в 20 вёрстах к западу от озера Имандра в тундрах находится много слюды, что в окрестностях посёлка Ёна до сих пор сохранились остатки древних выработок – «стариковьи» или «волчьи» ямы.

В 1932 году на горе Лейвойва была обнаружена богатая мусковитная жила и началось промышленное освоение района. Здесь возник посёлок с одноимённым названием – Слюда.

Ценный минерал долго рассматривали и использовали как более дешёвый заменитель стеклу, пока производство последнего не стало экономичнее и продукт не обрёл более конкурентный прозрачный вид, подвинувший неблестящего провинциала.
Наш герой запасся терпением и до поры скрыл свои иные уникальные свойства от тщеславного и честолюбивого человечества.

Но «теория суха, а древо жизни вечно зеленеет». И любое, самое удивительное событие таковым делают люди.

Не знавшие грамоты Пётр и его жена Прасковья троих своих деток выучили. Старшая дочь закончила педагогическое училище и преподавала у детей врагов народа в Темниковском лагере.

Сыну удалось осилить десятилетку, чтобы погибнуть в первые дни Отечественной войны.

О нём довелось узнать только младшей сестре спустя шестьдесят семь лет от племянника, который почитал обнародованную Книгу мёртвых, нашёл сведения о дяде и посетил братскую могилу в далёком и жарком кубанском селе. До тех пор их брат Владимир считался без вести пропавшим.

После войны вся семья подтянулась к Петру в Кольский край, и младшая дочь Лида сначала закончила слюдорудничную семилетку, а после работала на конвейере расколки.

Вооружённая молотком и ножом, с тупым упорством и великотерпением сфинкса, по восемь часов она отделяла пластины и отправляла на сортировку. С четырнадцати до шестидесяти четырёх лет – в общей сложности.

Там познакомилась с будущим мужем –  строительным плотником, возводившим дома в посёлке. Сначала все жили в землянках и палатках, но со временем местечко разрослось и в своём расцвете стало насчитывать более двух тысяч жителей.

Добытую здесь слюду пользовала активно развивавшаяся в ХХ веке электронная и электромеханическая промышленность и ВПК.

Так что, да – суровый край, ручной труд, примитивные условия жизни и фантастический мир на другом, недосягаемом уровне игры.

Старшая сестра Шура работала учительницей начальных классов и вышла замуж за украинского репатрианта. Семнадцатилетним юношу угнали в плен немцы. На границе с Францией, в Саарбрюккских землях он два года был голодным рабом у бюргера. Попытка убежать в соседнюю страну закончилась неудачей. До освобождения американцами парень начинял жадную глотку доменной печи Нойнкирхена.

Когда в мае 1945 года пленных передали СССР, страна ничего лучше, чем работу на диком севере, не предложила своим детям.

Что хорошо для стали – не подходит человеку. И пусть молодость, свобода и жажда жизни помогли Максиму подняться, вырастить и выучить трёх замечательных сыновей, но лишь на дне стакана да в невинной душе внуков он только и мог, поплакав, найти настоящее утешение. 

Начинал на поселении рабочим в шахте посёлка, после пересел за баранку грузовика. Парню нравилось с разными поручениями и грузами тарахтеть до Кандалакши сто семнадцать километров по шпалам одноколейки, поскольку шоссейная дорога там появилась позже. Затем выучился на механика.

Когда в восемнадцати километрах севернее открыли крупнейшее вермикулито флогопитовое и железорудное месторождение и оно обросло городом, въехал на новое местожительство на собственной «Волге». Прямо по курсу:

– «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью».

Такие люди плавили земную породу, высвобождали драгоценные камни и минералы. Заставляли природу быть гибче, изображать подчинение, тем самым ещё крепче привязывать к себе страстное, одержимое – слабое людское племя.

Их дети учились за пределами Мурманской области, ездили по стране, искали лучшие места для жизни, где-то оседали на время, но вернулись на севера и детей своих привязали незримыми нитями к вовсе непригодным для проживания людей местам.

– Что за сила такая таится в суровых горных грядах, кишащей гнусом тундре, ледяных руслах рек, каменном ложе озёр? Нет человека, который бы не мечтал убежать отсюда, закрыв глаза, в конце каждого августа – в течение всей жизни. Но стоит кому-то решиться, как не пройдёт двух-трёх лет, и нет человека – сгорает подобно свечке.

Могучая, нечеловеческая сила таится в Кольском краю.
***

На Севере нет-нет да и задумаешься всерьёз:
– А не ошибка ли природы – человек как создание?

Здесь особенно заметны противоречия в его натуре.

Ковровой бомбардировкой он разорвал грудь Кольской земли, чтобы черпать из её недр богатейшую руду. Понастроил порты и неуютные города, из которых во все концы по стальным жилам и водными путями перекачивает своё добро. Забыл в своей одержимости, что раны земли не заживают, их надо лечить, что нужно остановиться – увидеть заброшенность своих пенатов, сиротство своего дома и опустошённой души.
Природа, заботясь, указывает человеку на банкротство его обособленности, но ему невдомёк. Пока не ударится оземь в смерти.

Люди в конце прошлого века создали тёмные времена и дали им прозаическое название – «девяностые».

Ни упадок культуры, науки, ремёсел – всего того, что возвышает человеческий дух и склоняет к согласию с природой, так сильно не травмирует человека, как ущемление жажды его плоти. Особенно когда веками её значение гипертрофировалось, а в последние времена потеряло здравый смысл.

Те годы и начало следующего века отмечены тавром божка Потребительства, его прямой наследницы - Продажности и легализованными повальными грабежами всего и всех среди бела дня.

К нашей повести эти события имеют прямое отношение. Так называемый структурный экономический кризис ввёл в коллапс и смёл своим дьявольским хвостом в тартарары слюдяную промышленность не только на Севере, но и в Сибири.

В начале 90-х годов правительство снизило пошлину на ввоз дешёвой индийской слюды в страну. Заморские компании воодушевились, а Российские, не выдержав низкой ценовой планки, стали закрываться. С ними заодно начали хиреть и погибать шахтёрские городки. Этой участи не избежал посёлок Слюда и его сосед – ГОК «Ковдорслюда». 

Путь банкротства последнего достоен главы в анналах истории отечественной промышленности. Ничего более унизительного учёные, радеющие за использование недр на благо своего народа, большой штат инженерно-технического персонала, рабочие отрасли и их семьи на своём веку не встречали.

Кому только не футболили этот горячий мяч в течение двадцати лет. Его передавали из рук в руки разным руководителям, морскому пароходству, наконец – череде арбитражников на конкурсной основе.

С годами долги комбината государству и сокращённым работникам растут и растут. Так же, как растёт потребность страны в ценном сырье. Но неоткуда сегодня явиться рачительному и мудрому хозяину.

А матушка-земля, зарубцовывая свои раны, строго и печально смотрит на недело рук человеческих…
***

В диких местах вдруг полыхнёт золотом да серебром огромное зеркало. Отразит тяжёлую шубу, укрывшую каменный ледяной бок скалы, поскачет с уступа на уступ бликами. По всему небесному куполу потянутся молочно-зелёные ленты тумана. Но стоит отвести взгляд или моргнуть, как картина на небе меняется в мгновение ока – полосы и завитки уже другой формы, размеров, интенсивности. Уже на другом месте.

Это Земля проводит для северных народов мистический сеанс. Открывает портал духовной связи с предками. Вскоре зеркало покроется патиной. Треснет по всей поверхности, заискрит слепяще так, что вспыхнут снежные стога, и враз померкнет да зашелушится.

Глядь, а и нет уже ничего. Только дерева стоят – не шелохнутся, да снег усыпан вороньём.

Когда на краю самой высокой горы пустит ночь серую дневную кайму, тогда только лес отряхнётся от наваждения. Пробежит по насту первая смелая белка. Зашумит по кустам ветер. Заскрипят промороженные стволы.

Старожилы – рыбаки-грибники-охотники, саамы, искатели Гипербореи – у привалочных костров передают из уст в уста байку, будто многие видят отсветы того зеркала, но ни одного не ведают из живых, кто в него заглянул. Мол, страшатся люди откровения: Бог дал – Бог взял.