Хая

Хая.
Белые одежды.
Пятый ребенок. Девочка. Пани Гелена с тоской посмотрела в окно-  небо, все затянутое серыми тучами, не предвещало ничего хорошего.
Она снова посмотрела на новорожденную  девочку- как-то сложится ее судьба?
Предыдущие четверо детей умерли, едва родившись. Рождались все здоровенькие, крепкие, но почему-то сразу умирали… Кто знает, что ждет эту?Голубые глаза ребенка с удивлением смотрели на этот холодный ноябрьский день. Что ждет ее в этой жизни? Шел 1905 год, богатый и крепкий дом в еврейском пригороде Кракова казался ковчегом спокойствия и достатка.
-Только бы выжила, Готеню…-шептала , глотая слезы пани Гелена.
Отец, реб Аврум, решил по-своему. Едва отошедшую от родов жену и новорожденную дочку- пока еще безымянную- повез к заезжему раву, о котором шла молва, что он имеет прямую связь с Всевышним, и помог уже стольким евреям, что ему можно доверять.
Рав сидел возле огня, закутавшись в старенькое пальто и едва посмотрел в сторону посетителей.
-Назовете ее Хая.-безапеляционно заявил он.
-Но мы хотели дать ей  благозвучное польское имя…-запротестовала пани Гелена.
-Только Хая!-даже не повернул в ее сторону голову рав.-И вот еще что: вся ее одежда должна быть только белого цвета.Вся. Только белого.
-Даже шубка и ботиночки?- поразилась пани Гелена
-Да.Только так.
-Сколько же ей ходить только в белом?- осторожно спросил реб Аврум.
-Пока она сама не спросит -почему это так.- и рав махнул рукой, давая им знак удалиться.

Страх перед будущим был так велик, что родители выполнили все указания рава. И- о чудо!- ребенок рос, развивался и около трех лет спросил-Мама, почему я во всем белом?
Сказанное равом сбылось. У них родилась еще дочка, и ковчег спокойствия и достатка- их дом, все так же  плыл по волнам бурного двадцатого века.
Хая росла очень смышленой девочкой. Говорила по польски, по еврейски, по немецки.Когда грянула Первая мировая, то она, забравшись на большой стул и подложив под себя несколько подушек, чтобы быть выше и дотянуться до стола, писала  для своих польских служанок письма  женихам на фронт.




Ветры Палестины.
Она не была красавицей, но что-то такое изысканное и высокомерное сквозило в ее лице, фигуре и небесно -голубых глазах, что женихи побаивались приблизиться к ней.
Все, но только не Меир. Он был так увлечен мыслями о сионизме, о Палестине и еврейском движении, что этот жар привлек к нему Хаю, всегда такую закрытую и неприступную.
-Пани Хая, евреи должны переселяться в Палестину!- говорил он и они оба не замечали, как его рука обвивала ее стан. Он сыпал словечками «Ховевей Цион», «еврейский конгресс», «британский мандат и Декларация Бальфура», а она смотрела на него и думала, что если выйдет за него замуж-  как он сможет прокормить ее и детей?
И все же ее что-то влекло к этому небольшому, не очень красивому, но такому горящему  идеями парню. В отличие от Хаи, реб Аврум был, мягко говоря, совсем не в восторге от такого ухажера. 
«Голодранец»- самое нежное из прозвищ, которые он давал  жениху своей дочери.
-Проклят всякий, кто, не дождавшись Машиаха, поедет в землю Израиля!- пророчествовал он за обеденным столом, высоко поднимая вверх вилку, будто   пронзая праведным гневом  небеса.
-Самые уважаемые равы говорят об этом! «По лин»- так зовется наша страна.. и на нашем древнем языке это значит «Здесь остановимся и заночуем…» И тот, кто строит воздушные замки на песке и зовет молодежь в туманное будущее-   не только прохвост и прожектер, но и самый большой грешник!
Весь этот пыл был направлен на одно- отвадить от дома этого голодранца с его сионистскими идеями. Но-впервые за свою   жизнь Хая не согласилась с отцом. И приготовления к ее скромной свадьбе(« Нельзя же дать им уехать, не поставив хупы, как положено у людей!»- оправдывался реб Аврум в своей синагоге.)- приготовления к свадьбе совпали с приготовлениями к отъезду в Палестину.
Город на песке.
Гордость- вот что не позволило Хае признать- хотя бы в письмах на родину, что отец был прав.
Палестина оказалась заброшенным  местом, а пригород Яффо, гордо называемый «Тель-Авивом»- просто поселением на песке, а точнее говоря- на морском пляже…
Да, тут иногда собиралось самое изысканное общество:актеры, музыканты, врачи…Но приличного дома для жилья найти было практически невозможно. В памяти всплывал их польский дом, дом отца. Такой надежный и построенный на века.
А что можно построить на песке? Разве что временное жилье.
Она не плакала «m;j honor jest przede wszystkim»- моя честь превыше всего!
Но отчаяние не раз плескалось в ее глазах, когда она, пытаясь устроить их незамысловатый быт, натыкалась на невозможность даже объяснить окружающим- чего она хочет. Если люди не видели в жизни двухспальной кровати, то как им объяснить, что она хочет видеть в супружеской спальне? Просто очень большую кровать?- на нее смотрели осуждающе.
Тут песок на зубах и чистой воды не найти, а она… ишь, какая принцесса!
Но все-таки, быт как-то сложился. И даже их дом стал прибежищем для не прекращавшегося потока беженцев из Польши. Им давали приют и пропитание, а они приносили с собой болезни и насекомых…
Меир все время занят, Гистадрут, всякие заседания и комитеты… А быт и дети- на ней. Но никогда не склонялась ее гордая головка, и никогда не жаловалась она на жизнь.
Из Польши приходили пугающие новости о растущем антисемитизме, о каких-то новых антиеврейских законах. Но письма родителей и сестры были все так же безмятежны и стабильны, каким был в ее воспоминаниях их дом. Фото на улице Кракова. Отец в большой меховой шапке, держит под руку пани Гелену- она все так же элегантна , как и прежде.Сестра с мужем и детьми- все богато и красиво одеты, на их лицах довольство и радость.
Три реальности- люди с фотографии, отчеты газет об антиеврейских законах и их палестинская жизнь на берегу синего моря- все это никак не сочеталось в голове.
И Хая решила проведать родителей. Стояло жаркое лето 1939 года. Меир купил им билеты на пароход- туда и обратно, ей и их старшей дочери Дине и они отправились в путь.
Польша, август 1939 года.
Некоторые жизненные истории кажутся выдуманными, настолько они выпукло обнажают происходящее. Приехать в Польшу летом 1939 года? Кто мог такое придумать?
Но пароход вовремя и без приключений достиг  польского берега. Они пересели на поезд. И вот уже на Краковском вокзале встречают их отец, мать и вся семья сестры.
Поцелуи , объятия и кажется, будто никогда не расставались. Все удивляются малышке Дине, и как она здорово говорит по древнееврейски.
-Это язык Торы!- отец снова воздевает руку к небесам, как когда-то…
И они идут в синагогу и несут гостинец с земли Израиля- варенье из этрога. И старики качают головами, каждый пробуя по маленькой ложечке от плодов святой земли. И как-то удивленно склоняют головы и причмокивают языками…-Вкус святой земли!
Уже не проклинают уехавшую молодежь. «Что будет, что будет?»- вдруг именно их, польская жизнь уже не кажется такой навеки сложившейся твердыней. Что-то движется перед их глазами. Многие не хотят этого видеть, закрывшись в своей еврейской жизни, в круговороте еврейских событий. «Политика не наше дело»-машут они рукой. И снова в Хаиных глазах эти два мира, такие несоединимые-Польша и Палестина, будто разрывают сознание надвое.
Но всякому визиту приходит конец , и вот уже отец садит ее на поезд в Гданьск.
-Как ты будешь, одна с ребенком в такой дороге- качает головой он. -Надо посмотреть, кто твой попутчик в поезде.
Попутчиком оказался молодой еврей, тоже из Палестины. И-надо же, такое совпадение!- тоже с билетами на пароход, отходящий из Гданьска 1 сентября 1939 года.
-Вот и замечательно!- обрадовался отец.-Присмотрите, пожалуйста, за моей дочкой! Все- таки, знаете, женщина, а тут такая дальняя дорога… - И они жмут друг другу руки в знак взаимопонимания.
Последние поцелуи и объятия и поезд тронулся в путь.На каждой остановке Морис- так зовут ее попутчика выходит, чтоб купить свежие газеты. Нарастающая опасность читается там между строк.
«Быстрее, быстрее домой»-  Хая будто подгоняет мысленно неторопливый ход поезда.
Смутное беспокойство овладевшее ею, вдруг перерастает в отчаянную решимость.
Когда поезд , наконец, прибывает в Гданьск, в ее голове уже сложился план.
-Вы можете одолжить мне денег?- обращается она к Морису. Я отдам Вам их сразу по прибытию в Палестину.
-Зачем Вам?-удивляется он.
-Я должна срочно купить билеты на пароход!
-Но ведь у Вас уже есть билеты! Мы с Вами плывем послезавтра, 1 сентября!
-Нет, Вы не понимаете! Мы должны плыть сегодняшним пароходом! Если Вы мне дадите деньги, то я попытаюсь купить билет и для Вас!
Видя ее непоколебимую уверенность и странный блеск в глазах, он, как загипнотизированный, дает ей требуемую сумму. В лирах. Это целое состояние- три билета. Это безумие, покупать еще билеты, когда у них есть билет на пароход… Но он дает деньги.
«Я была как животное, попавшее в ловушку»- рассказывала мне Хая через 55 лет, сидя со мной на лавочке под израильским солнцем.-Детка, я спасла нас троих.
Пароход 1 сентября 1939 года уже не вышел из Гданьского порта. Никогда.
Меир сидел шиву по погибшей жене и дочери, когда прочел в газетах о бомбардировке Гданьского порта.А их пароход тем временем медленно приближался к берегам Палестины.
Та, предвоенная Польша, чьи берега они столь поспешно покинули, перестала существовать первым сентябрьским днем 39 года. И вместе с ней вся Хаина семья осталась только на той старой фотографии. Да в ее сердце, рана на котором не зажила никогда.
И эта история, рассказанная мне на лавочке в киббуце: «Ах, детка, я прожила всю жизнь на Дизенгоф… Ты знаешь, что такое Дизенгоф, детка?»- эта история, начавшаяся с удивительного совета старого рава и продолжившаяся большой израильской семьей- эта история всегда со мной. А теперь- и с вами.