Без кулис глава 29

                ГЛАВА 29


27 июля
Люди эпизоды. Маленькие фрагментики исторического процесса. Коротенькие абзацы мировой энциклопедии. Архивный хлам. Микроскопическая частица этнического социума. Бессодержательная масса эпох и поколений. Грунт времени. Биологический наполнитель неодушевленного пространства. Итак, все то великое, что мы думаем о себе в частности, совсем не похоже на то, чем мы становимся в объективности.

Как то быстро мы живем. Экстренно. Блицом. Спринтерским забегом. Как-то неразборчиво. Неудобопонятно. Смазано. Расплывчато. Неконкретно… Вся жизнь не суть – а только муть какая-то.
И вот подумалось мне и даже реально ощутилось эта непорядочность и не серьезная временность всего, скоротечность… Вот оно вроде бы есть, на какой-то корпускульный, микросекундный промежуток времени (да и есть ли он?) и вот его уже нет. Уже прошлое. Уже история. И что же? Вот мне уже 34. И точно так же я запищу через 20 лет, что вот, мне уже 54. Была жизнь – и нет ее.
Ох, уж это время, даже лежачего и спящего оно волокет меня к старости. К концу. К эпилогу. Но такой ли он будет как в романах с традиционным «хэппи энд»ом?

29 июля
Какие-то мысли все частные, розничные, поштучные…и  все какие-то чрезвычайно маленькие, крохотные, элементарные, которыми и думать то не хочется. И совсем они не похожи на фотоны света, чтобы светили, а вот на капельки чернил – вполне. Или на сгустки темноты, которая опадает незнакомыми тенями на эти белеющие страницы. Порожние все это мысли. Пустотелые. Вот ведь – и я такая же жертва таксидермической идеологии делающей из людей этакое «социальное чучело», напичканное сорной информацией. Все мы – выродки кабинетной инженерии; лабораторные поделки. Нас слепили -  и вот мы есть.
Ах, вранье! Какое же все мы вранье! Не родили нас - а наврали! Не вырастили - а ввели в заблуждение! Не воспитали – а «кинули»! «Кинули» за всю жизнь не моргнув и глазом. А между тем, все в этом мире подмигивает нам – да мы не видим и не разумеем, и думаем, что просто мигает. Нет – подмигивает. Да невдомек нам сей намек.

Хочется думать. Хочется видеть, слышать, разуметь, во все вникать и проникать…, но что-то думалка совсем не работает…Хм.

Смотрю на мир как в темноту… - Может ею он и является? Какая же однако, долгая беззвездная ночь, и какой страшный и нелепый сон, пребывание в этом мире. Но утешает, что когда проснусь – все это исчезнет. Ведь раз ночь – то наступит и утро. Взойдет солнце.

1 августа
 Как же удручает меня эта ненаписанность. Это рваное молчание мимо логики строк. Это урбанистическое альсекко по грунту ночи с потерянным апогеем надземных вертикалей. Эти крохоборные мысли пресмыкающиеся по скалярным низинам, удольям и подпольям: полушечные смыслы карманным сором и нейронной пылью по предметам обихода. Все в какой то инвалидной рефракции, преломляющей мои номинальные спектры бытия.
Прошел еще год – куда? Туда же, куда и 34 предыдущих. Но разве мне уже 34? Хм. И когда успел? Куда дел столько? 34! Сколько всего могло бы случиться за это время – но не случилось. Не произошло. А произошло нечто совсем другое. Нечто обыденное. Хрестоматийное. Внежанровое. Вне моё.

Вся жизнь на непонятном языке – кто переведет? Кто озвучит, что я прожил? Что все это было и что вообще все это значит? Ведь не может же быть, что на меня не хватило логики? И мыслимо ли, чтобы все это было без смысла? А между тем, как ни смотрю на себя и свою жизнь – вся она какая-то в разнобой, в невпопад, мешанина одна да и только. Попурри из ума и безумия, из добра и зла, из веры и сомнений…

3 августа
        Какая - то смысловая ломкость горстью раскрошенных слов по листам. Логическая гнутость в нули, с словесным делителем на пустоты. Рассудочное сумасбродство без брода по моим философским болотам. Ненужность одна какая то, выпирающая голыми вицами непривитого к здравому смыслу рассудка. Апологетика, мутировавшая в эклектику с приторной патетикой прилавочной эстетики.

Что еще писать? О чем? Да и зачем? Еще ли не надоело размазывать глупость по бумаге как слезы по лицу?
А на улице слякоть. Идет дождь – и даже все равно куда, и  все равно, что мимо. Туда же идет и время, выпадая осадками в прошлое…
Хотел резюмировать прожитое, но оказалось, что и нечего резюмировать. Вся жизнь оказалась в холостую. Порожняком. Транзитом откуда-то оттуда, куда то вне туда.
Эх, грустно.
Очень уж как-то грустно.
Чем оправдать 34 года жизни? – последующим раскаянием в них.



                *** *** ***



С чего начинается реальность? С первых ударов сердца? С открытых глаз? С осознанием самого себя, что ты где-то есть и что непременно существуешь? Или просто с красной строки да заглавной буквы как в обычной прозе?
Но если б она и в самом деле, только еще начиналась… Уж тогда бы он открывал совсем другие двери. Ходил бы совсем другими путями и не доверял бы больше своему беспардонному вдохновению, гораздому до всякого рода сюрпризов и неожиданностей… Сейчас же он просто выходец из многоточий. Возвращенец из похмельного небытия. Продолженец, задолжавший таинственным драматургам. Орфографический пилигрим. Пешеход построчный да посюжетный странник… Ибо реальность – продолжается! Все еще продолжается! И вот – он снова на трассе, готовый покорять километры логики с колдобинами парадоксов и лужами нелепостей. Готовый следовать через пространства смысла с инфраструктурными гиперсферами и товарно-идеологическими осадками. Готовый ко всякого рода дорожным неожиданностям с забегаловками чужих историй и драм; витринных нужников и постоялых дворов с прокатными лицами… Снова он на манеже с софитами и рампами, на всеобщем обозрении и под присмотром миллионов глаз в каждой паре которых он отражается по-разному. Снова он на прямой трансляции с окружающим миром в спонтанном шоу самого себя. И все на полном серьезе! Все взаправду, без монтажа и дублей! Все экспромтом. По пути. Этак невзначай.
Итак, на чем он остановился? На чем прервалось его сюжетное лихачество по строкам? На чем оборвалось его воспроизведение этой развеселой реальности?
Да уж. Не зная прошлого – некуда идти в будущее. Да и не бывает второго без первого… Только вот где оно это «первое»? откуда ему отсчитывать это неориентированное настоящее? И под каким порядковым номером он вернулся в эту алгоритмическую действительность?
Емельян прислушался, только сейчас уловив какой-то непонятный квартет сопящих звуков которые, не находили в нем никаких подходящих ассоциаций? Что это за странное такое звучание? Приоткрыв глаза, он уперся взглядом в низкий грязно-серый потолок, выстроивший в его мозгу целый ряд подозрительных мыслей с самыми невероятными вариациями. «Хорошенькое начало реальности» - усмехнулся про себя Емельян, логически предположив, что дальше будет еще интересней. В какие же повороты он сворачивал, прежде чем оказаться… где-то здесь? В любом случае, лучше бы его здесь не было.
Повернув голову, он увидел рядом с собой человек десять мужчин, половина из которых, спали лежа на деревянном полу. Другие сидели на корточках, пространно глядя перед собой, а один – уже впрочем, не молодой – сидел в позе «лотоса» прямо рядом с ним, глядя куда-то мимо того, что видно. Что он там видел? А может быть потому и смотрел, что это было единственное место, где было ничего не видно? Ведь так порой хочется ничего не видеть, не слышать и ничего не ощущать. Просто перестать отражать в себе окружающую действительность. Странное только лицо было у этого старика. Разве они уже где-то встречались? – Точно. Но, где? Не там же ли, куда был сейчас устремлен и взгляд этого старика?
Впрочем, все равно. Не важно. Сейчас его мозг осаждали более насущные мысли, бичуя его вопросами; где он и как он здесь оказался? Последнее, что ему все-таки удалось вспомнить – это его разговор в бытовке с накуренным уборщиком цеха. А вот что происходило потом..? Одна мазня. Просто пятно как ученический ляпсус. Сквозящая вопросительным молчанием пустота.
Потерев ладонью лицо, Емельян сел, с хмурым любопытством оглядывая удручающе тусклое помещение с небелеными стенами и грязным дощатыми полами.
- Что, очухался?
Услышал Емельян голос старика, который сидел рядом с ним в йоговской  позе. Только вот на йога он совсем не походил.
- Ага…Что-то вроде того, - невесело отозвался Емельян, болезненно морщась от ломоты в костях и похмельной головной боли.
- Как себя чувствуешь?
- Паршиво.
- А я тебе вот что скажу: никогда нельзя пить для того, чтобы убежать от реальности  - это всегда оканчивается подзатыльниками. Нельзя так же пить, с целью утопить свои проблемы, потому что «топить» - это преступление и тоже наказуемо. Но пить нужно для веселья и познания окружающей действительности – это всегда безопасно.
- Я пил из любопытства, - ответил Емельян, - Просто это была единственная дверь, которую я еще ни разу не открывал, - он усмехнулся, - По крайней мере, теперь я знаю, что за ней находится.
- Ты еще больше разочаруешься, когда узнаешь что «выхода» отсюда не предусмотрено.
А я и не бывал никогда очарованным, чтобы разочаровываться. Чары на меня как-то не действуют… А выход всегда есть, если был вход. Элементарная логика.
Емельян потер руками виски, которые бешено пульсировали, восстанавливая притоком крови омертвелые от алкоголя клетки мозга.
- Что? Болит голова?
- Ну да… Трезветь – всегда болезненно: будь то от хмеля или от мира, или же от самого себя… - произнес Емельян, -  Момент истины, когда ты видишь все в номинале, в неглиже, без хмельных прикрас! А это всегда уродливая нагота и безобразная сущность.
Он указал кивком головы на мрачные стены помещения, голосящие безмолвным текстом отчаяния и безысходности.
- Кстати, не подскажешь, где это мы?
- Метафизически – где-то в неизвестности. Географически – где-то на земле. Биологически – в полной «ж»…
- Вполне исчерпывающее объяснение, - хмыкнул Емельян, -  Особенно последнее.
- Нет, правда. Здесь этого никто не знает. Сюда постоянно кого-то приносят и постоянно кого-то уводят. А куда? – Неизвестно. Из тех, кого увели – еще никто не возвращался.
- И что ты думаешь по этому поводу? – вкрадчиво спросил Емельян, припоминая виденную в лесу картину захоронения людей, с которой и началась эта остросюжетная эпопея.
- Не знаю, - пожал плечами старик, - Я уже здесь нахожусь третий день…, кажется. А оптимизма для обнадеживающих предположений хватило только на первый.
Посидев в задумчивости несколько секунд, анализируя свое малоутешительное положение, Емельян тряхнул головой и поднялся на ноги, разминая затекшие кости. Пошарив по карманам, он нисколько не удивился, обнаружив их пустыми. А между тем, сигареточка пришлась бы сейчас кстати.
- А мы с тобой нигде не встречались? – спросил Емельян, силясь вспомнить, где он видел его раньше.
- Как же. Уже ли забыл?
- Да что-то не припомню.
- А на вокзале! У тебя тогда синяки под глазами были. Я тебя горилочкой почивал. Вспомнил?
Емельян засмеялся, покачав головой.
- теперь вспомнил. И как же ты здесь оказался?
- А так… Подошли двое в милицейской форме, спросили документы – я дал. Потом попросили проследовать к ним в машину для выяснения каких-то обстоятельств…, ну я пошел. В машину сел и… вот… очнулся уже здесь. Чем-то усыпили видать. У остальных, - он кивнул головой в сторону спящих мужчин, - Сюжет примерно тот же с небольшими вариациями.
- Ясно, - тяжело вздохнул Емельян, ощутив в плече глухую ноющую боль от не до конца зажившей огнестрельной раны.
Вот так история. Вот так вляпался. И надо же было ему так напиваться… Что же теперь? Неужели все! Конец! Ведь те, кого отсюда выводили, покоятся уже там, в лесу, в этом он был уверен.  И его неминуемо ждет та же участь…
Емельян грустно ухмыльнулся про себя. Кто бы мог подумать, что у его жизни будет столь неожиданный эпилог.
Что ж, прощай Емеля сказочник! Ты никогда и не умел писать. Слишком уж походили твои сказки на маски, превышающие  человеческую серьезность. Прощай, Емеля, подданный былин, вечный узник русского фольклора! От строк хотел ли убежать? От вымысла ли спрятаться? Прощай, Емеля неподходящий житель, беглец арен и подмостков, экспромт неподзаконный; не так ты жил, не так ходил, не так молчал и не над тем смеялся….  Прощай, философ фронтовой. Поэт пустынь. Изгой гробниц квартирных…. Прощайте все, кем он не стал, кем быть хотел, о ком мечтал…. Уж так вышло, что он прожил свою жизнь быстрее отмеренного ему времени… - Но разве он жил? – Нет. Всего лишь был. Всегда только был – но не жил. Ведь разве бытие не подразумевает то, что было? То есть прошедшее время, заднее число?
Сев на корточки рядом со стариком, он привалился к стене, закрыв рукой глаза.
И все-таки плохой из него философ. Никудышный. И вовсе не алхимик улыбок он. Куда же подевались все его формулы жизнерадостности? Куда делась его булатная мудрость, выдержавшая не одну рассудочную баталию и с миром, и с судьбой, и с самим собой? И где же его чувство юмора, все превращающее в умору? Ведь так легко ему удавалось дирижировать смыслом, и в объектив разглядывать объективность не доверяя частностям.  А теперь вот и он частник, увязший в обстоятельствах  и местных мыслях, которые все какие-то несподручные, неподходящие, неприменимые, невменяемые…
Что ж, сам виноват. Сам он залез в дремучие дебри чужого вымысла. Оказывается неизвестность, тоже имеет расстояние и размеры, свои границы и рубежи… ну да ладно. Теперь не все ли равно?
Ах, если б он кому-то прожил эти тридцать лет, а то даже и не себе, как-то так, задаром. Пришел, посмотрел и ушел. И кто помнит, что он был? Рината? Веденякины? Иммануил? Анжелика? Машка? Кто? – Все вскользь. Бессмысленным рикошетом о сердца и взгляды в эту вот гулкую, вязкую и бездарную неизвестность. И если бы он сейчас громко крикнул: «Кто я!?» То ему ответит только эхо «я!», «я!», «я!». Вот и был он всего лишь эхом, дразнящим судьбы людские и громкое звучание эстрадного мира.
Как положено нужно было жить. Как суждено осужденному роду человеческому за первородный грех: в трудах, слезах и терпении. А он что же? Подайте ему свободу, произвол, волю вольную, не поднадзорную, без кодексов и правил… А где нет правил – права лишь звук пустой. Попробуй-ка не угодить под какие-нибудь обстоятельства, которые не только бока помнут, но еще и с землей сравняют?
- Чего приуныл то Емеля? – тихо спросил старик, прервав его безрадостные размышления, исполненные цианистой тоски и горечи.
- Да так… - махнул рукой Емельян, - Пытаюсь вывести свою жизнь из корня, прожитого в квадрате.
- Сложная математика. Ну и что? Получается?
Емельян усмехнулся.
- А получается неделимая сумма нулей неопределенного будущего, - ответил он, тяжело вздыхая.
- Да ладно тебе кручиниться, - попытался утешить его старик, - Еще ведь и в самом деле ничего неизвестно.
Емельян с сожалением посмотрел на него, и хотел было рассказать ему о том, что известно ему – но смолчал. Не зачем было усугублять и без того тяжелое положение оказавшихся здесь мужчин. Находясь же в неведении – у них еще есть хоть какая-то надежда.
- Я не о том. Я, в общем. О жизни в целом и в частности.
- В общем – все общее. Одна на всех жизнь; одна на всех судьба. Один на всех Бог; одно на всех солнце… А вот в частном и личном все намного сложнее… Личная судьба, с которой тебе не справиться. Личные обстоятельства, с которыми тебе не совладать. Личные переживания, которые сильнее тебя. Личные мысли, на которые не оденешь узду. Личная звезда, которая все чаще скрывается за тучами. Личное солнце, которое  ты уже кому только не дарил. Личные цели, желания, стремления, взгляды, идеи… Все это то, что мы только мним, что имеем. Только присваиваем – но не обладаем. Поэтому личную жизнь, я считаю чем-то незаконным, сомнительным, некачественным и пустым. Она – всего лишь самообман. Дутая до невозможности амбиция: дерзкая, нахальная и чрезвычайно себялюбивая. Да и личность – это только прикидывание под чин, тогда  как все чины наши – личины.
- Так и есть, - согласился Емельян, - Частность – это всегда только несущественность с фальшивой чеканкой смысла. И поэтому жить частностями – это значит жить фрагментами, маленькими клочками, неровными обрывками… Это значит жизнь, которая начинается не с заглавной буквы, а с многоточий… и ими же заканчивается.
Немного помолчав, Емельян продолжил:
- Да и вообще, устал я находиться в этом бренном, безвариантном теле. Ибо у нашего тела – нет вариантов. Все мы – однозначные однообразы. Биологические форматы. Безнадежные мономорфисты обреченные на свои отмеренные конечности с определенным набором функций и пятью органами чувств, которыми мы сканируем плотную информационную структуру действительности. Пять! Всего пять! И бесчисленные потоки нейронов комплектующих наше рациональное мышление в мировоззренческие брикеты.
В это время за дверью послышались шаги, показавшиеся Емельяну какими-то жутко громкими и тяжелыми… Поступь трагедии? Смерти? И что-то невидимое, что-то злобное и устрашающее опережало их, внушая, обезволивающие чувства тревоги и беспокойства… Кто же они, эти невидимые вторженцы? Глашатаи бестелые? Герольды тьмы? И не один только Емельян услышал и почувствовал эту наполнившую пространство помещения  гнетущую напряженность приближающихся людей.
Уже в следующую секунду звякнул замок, и двери с раздражающим нервы скрипом отворились, давая увидеть двух вооруженных людей с автоматами. Все спавшие до этого мужчины уже стояли на ногах, с видом ожидающих казни узников. Но Емельян знал, что пришли именно за ним. И не ошибся.
- Ну, где там этот… Трубецкой то? Протрезвел, нет? – хищно ухмыляясь, громко произнес один из них, который был одного с Емельяном роста, но вдвое шире в плечах. Отыскав его глазами, он расплылся в довольной улыбке.
- А-а! Вон ты где! Протрезвел! Ну, давай это… выходи.
Передернув затвор, он посторонился, освобождая ему проход. И тут Емельяну пришла в голову безумная мысль, продиктованная ясным осознанием своего безнадежного и отчаянного положения в котором и  в самом деле, не было другого выхода. Шансов, конечно, не было никаких, но умирать ему просто так, что-то тоже не очень хотелось при всей его философской ненависти к миру и плоти.
Глубоко вздохнув полной грудью, он сделал несколько шагов к двери и вдруг… рванул что было мочи, с намерением прорваться между двух здоровяков в коридор…, а уж там…
Но его грандиозный план не сработал и едва он подскочил к дверям, как тут же рухнул на пол от мощного удара прикладом в лицо. Из разбитого носа и нижней губы потекла кровь, падая крупными каплями на пол и брюки Емельяна.
- Эй! Ты чего? Сдурел что ли? – сочувственно склонившись над Емельяном, проговорил тот же мужчина, - Ну ты даешь, блин!
- Видать еще не до конца протрезвел, - пошутил другой, который был и выше и крепче первого и чем-то даже напоминал Александра своей могучей комплекцией.
- Але! Трубецкой! Как слышишь? – снова позвал первый.
- Я занят…, перезвоню позже… - с иронией отозвался Емельян, вытирая неудержимо капающую кровь. Зажав нос пальцами, он лег на спину, задрав голову.
- Не-ет,  Трубецкой. Не выйдет. Или шагай сам, или придется тащить тебя… Только давай уж… береги себя… А то еще раз скаканешь и без головы точно останешься.
- А еще какие-нибудь варианты есть?
- Никаких. Поднимайся, пошли.
Тяжело поднявшись, Емельян послушно последовал за ними, мысленно удивляясь обходительности охранников и своим смешанным от удара мыслям, потерявшим свое место в логической цепочке происходящего.
Пройдя по сумрачному коридору, они вошли в боковую дверь и стали подниматься по лестнице, которых было здесь не меньше чем на три этажа. Скоро они снова оказались в коридоре только уже более свежем, чистом и ухоженном, где было несколько дверей без опознавательных табличек. Снова войдя в какую-то дверь, они очутились в белом просторном помещении чем-то напоминающем больничную палату. Кроме нескольких стульев и журнального столика, здесь больше ничего не было. Но была еще одна дверь, за которой находилось то, ради чего они сюда пришли.
- Садись и сиди. Жди. Позову. Понял? – приказал тот, что был пониже ростом. Забросив автомат на плечо, он исчез за таинственной дверью. Второй остался с Емельяном, с каким-то отрешенным и безучастным ко всему видом на лице.
Сев на стул, Емельян, откинул голову и закрыл глаза, оказавшись в темном логове своих саблезубых мыслей, вгрызавшихся в его мозг острыми клыками и выцарапывавшими из него немногие крупицы надежды и оптимизма. И прошло несколько томительных для него минут, в которые он напряженно думал, думал, думал…, переворашивая кучи мыслей в поисках маленького ключика от дверей из этого сюжета. То же, что было за этой дверью – Емельян уже знал. Даже более того, он догадывался, что там делают и для чего сюда привозят людей. И это шокирующее открытие раздавливало его своей многофунтовой тяжестью осознания происходящего. И угасали последние искорки надежды, что все еще могло бы устроиться как-то по-другому, минуя участь тех несчастных похороненных в лесу… Но нет… И он теперь такой же донор; всего лишь биологический носитель жизненноважных органов, которые будут проданы другим за огромные деньги…
Да. Сюда привозят людей именно в качестве доноров. И он не сомневался, что сейчас его обследуют, просветят, протестируют, просканируют…, выявят здоровые органы, усыпят и… на операционный стол под острые скальпели местных хирургов. И если б только он ошибался. Если  б все это было только его домыслами, не имеющими ничего общего с действительностью…, но это была правда! Это было жестокое и циничное де-факто!
Что же было делать? Нужно было непременно что-то делать!  Как-то бороться, сопротивляться, искать, искать какой-то выход… Какой? Где те двери, которые были бы его выходом? Или пусть даже входом – но только в другую историю?
В следующую секунду дверь таинственной комнаты отворилась, и показался охранник, кивком головы приглашая его следовать за ним. Поднявшись, Емельян на негнущихся ногах вошел внутрь помещения, которое и в самом деле походило на огромную операционную с множеством стеклянных шкафов, кушеток, мониторов, ламп, столов, каких-то аппаратов и многой другой хирургической атрибутикой. У самого входа в углу стоял письменный стол с компьютером, за которым восседал довольно таки тучный господин в очках, весь сосредоточенный на мониторе где он, по-видимому, играл в какую-то игру.
Емельян остановился, почувствовав, как его внутренности сковывает какая-то ледяная оторопь, а мысли зависли в тупой неподвижности не желая осмысливать эту утратившую смысл реальность, которой так не хватало правдоподобности.
Но кто же придумал эту кривую нелепость? Кто сочинил эту ирреальность так не похожую на то, что бывает, что всегда происходит и что обычно случается? Кто выдумал этот дерелиозный бред, не вмещающийся ни в какие гносеологические рамки? И что это за сюжетный беспредел,   без  понятий и правил? Да и его ли вообще эта жизнь? Про него ли и все это происходящее? Он ли актер этой трагической роли?
- Шагай к столу! Чего стал! – услышал он ставший грубым голос охранника, за которым последовал болезненный тычок стволом АКМ-а в бок. Второй охранник остановился у дверей, тоже не сводя с него прицела.
Тучный господин, наконец, оторвался от своего занятия и, поднявшись из-за стола, подошел к Емельяну. Увидев его разбитое и окровавленное лицо, он возмущенно воскликнул:
- Ах, вы ироды! Вы чего это так с ним!
Возглас предназначался охранникам, которые ответили ему холодной сдержанной улыбкой.
- Хотел в побег уйти, - ответил тот, что стоял у Емельяна за спиной.
- В побег? – удивился он, переводя взгляд на Емельяна, - Аай-яй-яй, - укоризненно покачал он головой, - Ты, правда, хотел уйти в побег?
- Да что вы! Даже и не думал! Просто хотел пробежаться, а то кости затекли, -  с иронией ответил Емельян.
- Ну, ну, ну… Веселый человек ты я вижу. Давай-ка я тебе тампончик сделаю, чтобы кровь не бежала.  А то на пол еще накапаешь.
Сделав ему тампоны он, как и предполагал Емельян,  попросил его открыть сначала рот а потом и задрать кофту, обследуя его и походу задавая ему какие-то вопросы касаемые его болезней в детстве и зрелом возрасте. И Емельян, что-то отвечал, с трудом реагируя на электрические импульсы своего мозга и не адекватно отзываясь на окружающую  его действительность. А мысли стали казаться какими-то докучливыми и совершенно бесполезными. Что проку от них, когда они совсем не то, что ему было сейчас нужно? Так, мертвый информационный балласт. Да и совсем не хотелось ему думать. Совсем не хотелось размышлять, минутами отсчитывая свою неизбежность, свой рубеж, свой неожиданный конец. Не хотелось ему осознавать, что вот здесь, возможно уже даже сейчас, он перестанет существовать. Не хотелось смиряться и покоряться этим фатальным обстоятельствам с летальным исходом.
- Иди-ка, присядь вот сюда, - вежливо попросил его мужчина в очках. Но Емельян не расслышал его, продолжая стоять по пояс обнаженный и глядя туда же, куда совсем недавно смотрел и старик в камере.
- Трубецкой! Ты чего, оглох? Опять у тебя началось что-то? – прикрикнул на него охранник и легонько толкнул его в спину, - Тебе же сказали, сядь.
Емельян нагнулся за свитером, но охранник наступил на него ногой.
- Сядь, я сказал, - еще строже приказал он, - Одежда тебе не понадобится.
Емельян послушно сел, глядя перед собой отсутствующим взглядом.
- Вот так и дыши, - удовлетворенно вымолвил охранник и повернулся ко второму.
- Слышь, эйбл… Сходи…, где там эти… эскулапы хреновы. Долго  еще ждать то их будем? Тоже мне, персоны, блин…
Мужчина молча вышел. Толстый господин тем временем вернулся к себе за стол и принялся что-то записывать.
«Господи! Спаси и помилуй меня!» - мысленно взмолился Емельян, глотая молчаливые слезы и ясно сознавая, что он обречен. И вдруг подумалось  ему, что раз уж ему все равно конец, то не все ли равно какой? И эта мысль горькой волной прошлась по его обезволенному телу, оживляя непослушные члены.
Резко вскочив, он, что было силы, толкнул охранника на стоящий у него за спиной стеклянный шкаф, заставленный разными бутылочками и банками, который тут же повалился вместе с охранником на пол со звонким дребезгом разбитого стекла. Пулей выскочив за дверь он, не чуя земли под ногами, выскочил в коридор и прытью помчался в  противоположный тому, откуда они пришли, конец, который оканчивался дверью и поворотом в неизвестность. Но куда он бежал, и была ли для него вообще возможность выбраться отсюда – он не знал. Он просто бежал, понимая, что надежды у него нет никакой, и его все равно поймают.
Добежав до конца коридора, он повернул, увидев ряд дверей на которых, как и на всех остальных, не было опознавательных табличек. Позади слышались уже нецензурные крики бегущего охранника. Первая дверь оказалась запертой. Вторая тоже, зато третья легко отворилась и он, не раздумывая, заскочил внутрь и потрясенно замер. В комнате сидели шестеро вооруженных мужчин, кто в креслах, кто на диване и смотрели телевизор.
- Извините, я… не туда… - растерялся Емельян, не ожидавший такого камуфлета. Все лица мужчин были устремлены на него, подозрительно разглядывающих его обнаженный торс и разбитое лицо с тампонами в носу.
- Да это же этот… как его… Трубецкой!  - воскликнул один.
- Точно он.
- О, я так тронут… - Емельян учтиво склонил голову, уже оправившись от замешательства, -  Не знал, что встречу здесь своих поклонников. Оставил бы вам свой автограф, но… тороплюсь. В другой раз.
Он повернулся, чтобы выскочить, но дверь сама распахнулась и в нее влетел разгневанный охранник. Увидев Емельяна, он с ходу впечатал  ему в лицо свой здоровенный кулак. Емельян упал на колени и едва успел закрыть руками лицо, как на него посыпался град ударов ногами и прикладами подключившихся к расправе других мужчин.
- Что? Терпение мое решил испытать? – рыкающим от злости голосом выкрикнул охранник, - Хорош мужики. Все. А то помрет раньше времени, - остановил он других вошедших в раж мужчин, - Его надо в операционную. Там заказ какой-то срочный…
- И кто его потащит? – спросил один, с сомнением глядя на распластанного, на полу Емельяна.
- Сам дойдет, - ответил другой, - Ноги то целы. Подумаешь, пару ребер сломали… ничего страшного. Они ему все равно не нужны.
Наклонившись, охранник пощупал его пульс на шее.
- Ну вот… живой… - усмехнулся он, -  Причем в трезвом уме и здравом рассудке.
- В отличие от вас придурков, -  с ненавистью ответил Емельян, морщась от острой боли в ребрах и спине.
- Я вот думаю, что зубы тебе, наверное, тоже не нужны.
- Лучше без зубов, чем как вы без мозгов, -  съерничал Емельян, самостоятельно пытаясь подняться на ноги. Но едва он только встал на колени, как оскорбленный охранник с силой ударил его кулаком по почкам, отчего Емельян, не сдержав болезненного стона, снова распластался на полу.
В это же время у охранника зазвонил сотовый телефон. Ответив, он сильно нахмурился, бросив косой взгляд на валяющегося Емельяна.
- Да здесь…
 И еще после паузы добавил:
- Хорошо сейчас.
Емельян понял, что речь шла о нем. Только вот о чем конкретно – было не ясно. Очередной форс-мажор? Неожиданная интерполяция? Впрочем, все равно. Теперь ему уже было  все равно! Все его витальные проявления самого себя выражались только апатией и глубоким безразличием ко всему  и ко всем. И если где-то в глубине души он и надеялся еще на что-то, то не более чем по инерции развивающегося сюжета и все еще бьющегося куда-то сердца.
- Ох уж это начальство, блин, - досадливо выругался охранник пряча телефон в нагрудный карман камуфляжа, -  Сами не знают чего хотят… Один делай то, другой это… А я таскайся с этими вот… придурками… Вставай давай! Чего разлегся!  - закричал он на Емельяна, - Босс зовет! Разговор с тобой будет.
Емельян приподнялся и, морщась от боли сел, насмешливо взглянув на охранника.
- Знаешь, - начал Емельян, - В этой жизни, я всегда любил по-настоящему лишь три вещи: пускать никотиновые колечки на луну, черкаться на масках и смеяться в висок серьезности трехдюймовым калибром моей философии, попробуй-ка, увернись. И есть так же три вещи, которые я ненавижу с самого детства: это трио парней из хит-парада гуманитарных наук (Архимед, Пифагор, Эвклид), заведенного с вечера будильника и дрессированных приматов с протеиновым интеллектом, наученных говорить, но не наученных думать.
- Ты о чем это? – тупо нахмурился охранник.
- Про приматов. – хмыкнул Емельян.
- И что?
- Ничего.
- А сказать то чего хотел?
- Так, ничего особенного, - махнул рукой Емельян.
- В смысле?
- Да в смысле.
- Что в смысле?
- То, что сказал, -  спокойно произнес Емельян, увидев,  как лицо охранника видоизменяется в звериную гримасу.
- А что ты говорил? – уже сквозь зубы процедил охранник, яростно сжимая кулаки.
- Про приматов.
- Каких на хрен приматов!? – взорвался охранник, угрожающе склонившись над Емельяном.
- Дрессированных, -  невозмутимо отозвался Емельян, в упор глядя в побагровевшее от злости лицо охранника.
- Ты кого это имеешь в виду?!
- Я же сказал: приматов.
С любопытством наблюдавшие за этой сценой другие мужчины не выдержав, засмеялись.
- Ты что урод! Терпение опять мое испытываешь? – взревел охранник.
- Нет. Интеллект.
- Какой еще на хрен интеллект!?
- В самом деле… - засмеялся Емельян, - Какой еще интеллект? – и хотел добавить еще какую-нибудь перочинную колкость, но передумал, видя, что охранник находится уже совсем на грани срыва и вот-вот набросится на него с кулаками.
- Ладно. Пошли. Кажется, кто-то хотел меня видеть? – примирительно вымолвил Емельян, тяжело и болезненно поднимаясь на ноги.
- Ох, Трубецкой… доведешь ты меня…
- Только до обезьянника.
- Чего???
- Ничего. Просто люблю, чтобы все находилось на своих местах: приматы в обезьянниках, собаки в вольерах, головы на плечах, а язык за зубами…
Не успел Емельян договорить, как мощный кулак охранника снова впечатался ему  в лицо, отбросив его на стену как тряпичный тренировочный манекен. Упав на колени Емельян, удивившись про себя, что он еще в сознании, увидел как из без того уже разбитого носа вновь струями потекла кровь.
- Серый, да ты прекращай! Чего ерундой то занимаешься? Веди его к боссу, - вмешался один из мужчин, - Не видишь, он прикалывается над тобой. А ты и ведешься… В натуре блин даун…
- Кто даун?
- Ты даун.
- Ну-ка ответь за базар, ты…
Трясясь от гнева он, в исступлении бросив автомат на колени другого, который сидел на диване, со злобной яростью бросился на своего оскорбителя. Сцепившись, они принялись беспорядочно мутузить друг друга, нисколько не заботясь о  возможных синяках на лицах. И это бы еще ничего, но то, что  началось дальше, едва ли можно было втиснуть в узкие рамки здравого смысла. Это именно было какое-то общее помутнение рассудка. Какой-то синхронный одновременный сдвиг. Сбой. Спам. Какая-то внезапная неисправность.  Информационное искажение. Поломка психики. Это была реальная  потасовка, никем и ничем не сдерживаемая и не контролируемая, благо, что без оружия и других прикладных предметов которое они все как по команде побросали. И это было настоящее  реслинг-шоу с фул-контактом кулачного боя. Только вот каким образом  они разделились на две группы – было не понятно, да и впрочем, не важно. Грохот, крики и брань стояли невообразимые. Вся мебель и аппаратура тут же оказалась на полу, разбитые в дребезги…
Тем временем всеми оставленный и позабытый Емельян, шокированный этой внезапно разыгравшейся интермедией, незаметно подполз к дивану и, вооружившись брошенным автоматом охранника, снова вернулся к дверям, даже не пытаясь объяснить для себя это загадочное происшествие, думать о котором, нужно было далеко за гранью общепринятой парадигмы мышления и прочих стереотипов стандартных определений. И он лишь только мысленно удивлялся, что так бывает. Что логика не всегда бывает пряма и безукоризненна; что руководящий смысл вовсе не константа -  а спорадический фактор. И что реальность не постоянна и тоже имеет обрывы и провалы. И что не все происходящее, подчинено компетенции индукции и дедукции…
Но что же это за нечаянность такая? Что за казус? Что за фанфаронада? Авторский ли юмор? Девиация сюжета или тотальная коррозия рассудка? Бред, да и только! И эти-то парадоксы и нонсенсы пересекают всю его жизнь, рисуя какой-то сложный узор судьбы в которой он – лишь зритель, но не  главный герой!
Морщась от боли, Емельян поднялся на ноги, придерживаясь одной рукой за косяк двери, а другой крепко сжимая автомат, который он никогда в жизни и в руках то не держал.
- Всем стоять придурки! Руки за голову! – громко закричал Емельян, испугавшись собственного голоса.
Бойцы замерли и с недоумением уставились на Емельяна, постепенно приходя в себя от охватившего их наваждения.
- Эй!... Ну-ка положь автомат, - приказал охранник, конвоировавший его, лицо которого было сильно разбито и все в крови, как и у Емельяна.
- Ага…, сейчас… Ключ от этой комнаты где? – строго спросил Емельян, оглядывая глупые и смешные лица мужчин, которые выглядели как провинившиеся мальчишки.
- Трубецкой… даже не думай! У тебя ничего не получится, - начал убеждать его охранник, подступая к нему.
- Стой, где стоишь, -  предупредил Емельян, - Я не шучу! Раз плюнуть перестрелять здесь вас всех… мне терять нечего!
- «Пристрелю», «Терять нечего» - передразнил его охранник, - Ух! Аж жуть берет! Думаешь, я не помню, как ты стреляешь? Это просто ты видимо меня забыл… А? Не помнишь? Там в подъезде? Ты, поди, и автомат то впервые в руках держишь? – усмехнулся он, - Давай не дури, Трубецкой. Отсюда тебе все равно не убежать.
Он шагнул к Емельяну.
- Стоять! – закричал он и с силой надавил на курок… Только вот курок, как странно, не нажимался. Он надавил еще сильнее, но… безрезультатно.
Охранник засмеялся, наблюдая за его судорожными движениями.
- Ну, вот видишь? Я же говорил, - с сочувствием в голосе сказал охранник. Подойдя к Емельяну, он забрал у него автомат, -  С предохранителя снимать нужно, когда собираешься стрелять, - ухмыляясь, пояснил охранник растерявшемуся Емельяну, - Но тебе это уже не пригодится. Пошли.
Глянув исподлобья на своих спарринг противников, давая понять, что разговор с ними еще не окончен, охранник передернул затвор и небрежно ткнул стволом АКМ-а в спину Емельяна, подталкивая его к двери.
Выйдя, они прошли в конец коридора, куда Емельян во время своего спринтерского забега не успел добежать. Войдя в дверь, они оказались еще перед одной дверью с видеонаблюдением. Сработал электрический замок и дверь отворилась. Снова коридор с немногими дверями. Поворот. Лестница вверх. Решетка с таким же электрическим замком. Две металлические  двери и они оказались в просторном, комфортно обставленном помещении, где находились четверо охранников в камуфляжных костюмах. Двое из них с азартом играли в нарды. Один сидел за мониторами видеонаблюдения и еще один укладывал денежной купюрой кокаиновую дорожку на журнальном столике.
- Здорово, Серега! – поприветствовал охранника тот, что готовился принять дозу, с изумлением глядя на их разбитые лица и голый торс Емельяна, усыпанный синяками.
- Здорово, здорово, - небрежно ответил он.
- А кто это тебя так…? Этот что ли? Как его… граф Нарышкин? – кивнул он на Емельяна.
- Я не Нарышкин. Я Трубецкой! – нахально возразил Емельян, с ненавистью посмотрев на него. Потому что так хотелось в этот момент, сказать какую-нибудь грубость. И было совершенно неважно кому, даже если бы это было какое-нибудь заблудившееся эхо дразнящее одиночество. Просто была какая-то злость на всех и на все, которую трудно было бы сформулировать иначе, чем грубостью. И он – мог себе это позволить. Потому что единственное, что он мог потерять – это себя самого. И вот себя то он и не находил. Не находил нигде! Ни среди жителей этого мира; ни среди надежд и желаний; ни в чьих-то сердцах и взглядах; ни в чьих-то воспоминаниях, ни даже… в самом себе.  И то, что видели другие – было лишь биологической пустотой. Самодвижущейся материей без цели и смысла. Вакуумной оболочкой, из которой помпой было выкачано всякое информационное содержание с грифом «Хомосапиенс», и вообще какие бы то ни было признаки самосознания себя в бытии. Он чувствовал себя заочным мертвецом, обреченным на свою могилу… А впрочем и в самом деле - донором. Донором для нового имени, новой личности и новой судьбы…
- Топай, давай! – толкнул его охранник, - Тоже мне… Граф, блин…
- Слышь, Серега. А ты чего его голым то привел? Как то это… неприлично… - произнес другой, который играл в нарды.
- А вон в шкафчике Лехины тренировочные шмотки валяются. Его уже месяц как нет, а выбросить не кому, - добавил оппонент по нардам.
Сделав свой ход, он поднялся и прошел к шкафчикам. Порывшись, он достал оттуда толстовку и бросил Емельяну.
- Одевай… А то еще и замерз вон весь, -  как то участливо произнес он.
Емельян охотно натянул ее на себя, сморщившись от резко исходящего от нее запаха пота и залежалости. Но это было все равно, потому что он и в самом деле замерз,  - хоть и осознал это только сейчас.
- Благодарю великодушно. Верну с процентами. Ведь туфли и джинсы мне тоже уже скоро не понадобятся? – сардонически бросил Емельян.
- Если будешь зубоскалить, то еще быстрее, чем ты думаешь, - ответил ему охранник, - Шагай.
Дерзко ухмыльнувшись, Емельян проследовал через комнату к еще одной двери. Проходя мимо окошка, он мельком глянул в него, увидев прямо напротив тот самый цех, в котором он обронил целый отрезок времени. И возможно даже, что он все еще где-то там и валяется, который если поискать, непременно найдется. Только вот для чего? Разве не все ли равно теперь, как случалось то, что случилось?
Но вот что было любопытно; сейчас они находились на первом этаже какого-то здания, которого Емельян не мог видеть изначально, когда пробирался на территорию завода, потому что оно было расположено как раз за цехом. Так вот выходит, что вся предыдущая история разворачивалась где-то глубоко под землей, где, по-видимому, располагался целый комплекс непонятного предназначения и с непонятной  деятельностью, протекающей в нем помимо той операционной и небольших помещениях, где держат людей. Что они там делают? – задался вопросом Емельян, заранее пожимая плечами. Может… производят наркотики? Делают какие-нибудь опыты с людьми?.. Что?
Выйдя в холл, где так же находился вооруженный охранник, они поднялись по лестнице на второй этаж и остановились у двери, возле которой стоял здоровенный детина в строгом костюме. «Тоже охранник? - подумал Емельян, - Тогда почему не в камуфляже как все?»
- Андрею Владимировичу доложи, что Трубецкого привел, -  сказал охранник.
Тот, молча, зашел в кабинет и тут же вышел, пропуская их.
Войдя внутрь, Емельян увидел двоих мужчин в строгих деловых костюмах, расположившихся за столом и еще двоих стоящих у окна тоже в костюмах, но по их затемненных очкам было понятно, что это охрана.
- Ну, вот он, Николай Сергеевич, наш знаменитый на весь федеральный округ Трубецкой… - произнес тот, что сидел во главе стола и был, несомненно, тем самым боссом, которого охранник называл Андреем Владимировичем. Второй тоже повернулся и посмотрел на Емельяна с легкой ироничной ухмылкой на лице. И Емельян хотел уже ответить ему тем же, присовокупив к своей ухмылке и какую-нибудь прикладную колкость…, но вдруг осекся, впившись взглядом в столь знакомое ему лицо. Перед ним сидел Ариман!