Поэма о черном солнце именинников

В шуме города мой бомбер шуршит почти что беззвучно, а луна похожа на прищуренный глаз сумасшедшего бога, того самого бога, которого современники оценили в триста тысяч сребреников. За каждый месяц нужно платить, а тот, что на небе – дороже всех.

Я пью таблетку от клаустрофобии, и она заполняет собою всю полость рта, спускаясь по кишкам горла, как утренний работяга протискивается в метро. Потом она ляжет на дно желудка, словно в уютный макинтош, сшитый ровно по меркам.

Человек в день собственной смерти менее всего имеет право говорить, а, стало быть, именинники в этом смысле вывернуты наизнанку. И они скажут, ведь они дети полуночи и свой стакан заводного апельсинового молока точно заслужили. А вы, все те, кто не родился сегодня и вряд ли уже родится, заслуживаете старого доброго ультранасилия.

В тишине ночных улиц мой бомбер шуршит оглушительно, будто рота марширующих бритоголовых солдат. Ать-два, айн-цвай, примо-секундо...

Я мог бы жить в любой столице мира, но боюсь, стоит лишь обернуться, эти узкие улицы схлопнутся вокруг меня, а я окажусь в клетке. «Дамы и господа, дивитесь и давитесь – русский варвар, только сегодня и всего за $19.45!» Зеваки подходят, тыкают в меня палками, говорят на главных европейских языках: снобистском, вишистском, франкистском, фашистском, нацистском... Змеи!

Не хочу ничего и никуда. Я как мудрец, которому милее «безграничной разрухи ширь». Только тут внутренняя пустота соразмерна с пустотой внешней. Можно пройти всю жизнь и не встретить ни одного человека. Здесь все течет столь медленно, что чем-то походит на вечность. Женщина снимает бюстгальтер так долго, что спасибо, уже не надо, враги ждут обещанной мести вплоть до своей естественной кончины, стихи же пишутся безбо-о-ожно... неспеш-ш-шно.

Я сплю в гробу, но я не румынский красавец-граф. Я пью бутафорскую кровь, мой мягкий томатный сок. На один год ближе к концу – это как на километр ближе к спине – бессмыслица! Ключ от этой тюрьмы есть у каждого заключенного. По сравнению с черным солнцем мой бомбер выглядит как его внебрачный сын. Я уже оделся подходящим образом, так почему ты никак не приходишь?

Краткость – сестра таланта, и там, где она поцелует, не растет борода. Отравленная почва склонна к декадансу и чернозему. Она плодородна, но мечтает о северной тайге. Ведь жизнь – всего лишь блудливая шаболда, не стоящая тех пышных одежд, которыми ее одарили художники и писатели. Скажу лаконичнее: «Жизнь не стоит своих поэтов».

Ох, Вирджил, надеюсь, это последний круг.