Тысячеглазый. Часть первая. Глава 1

                ...Чтоб тайная струя страданья
                Согрела холод бытия.
                Борис Пастернак, "Земля"

             
        1

        Жизнь – драгоценный камень, обработанный капризным ювелиром. Алмазные грани не значат ничего, кроме иллюзии совершенства. Между гранями текут капельками рождение, взросление, любовь, жизнь, старость, смерть. Всё это - искрящаяся пыль, осыпающаяся под вальцы ювелирного станка.

        Весной 1977 года, перед окончанием десятилетки, Лера Каракосов раздумывал над двумя вещами, неподвижными и глупыми: идти в армию или покончить жизнь самоубийством? Какая из них важнее, отчёта в том он себе не отдавал. Самолюбивый, начитанный, замкнутый, но имеющий слишком раскованное воображение, о реальной жизни подросток имел самое приблизительное представление. Мама и папа, врач-кардиолог Лидия Сергеевна и инженер-энергетик Товий Ефимович, его любили, но любовь эта в последнее время приобрела неуверенные черты испуга. Сын не понимал, что происходит с его сорокалетними родителями, и просто не задумывался, кем он стал для отца и матери или они друг для друга.  Дома он старался бывать как можно реже, а когда никуда не уходил, запирался в своей десятиметровой комнатке и сидел в ней безвылазно долгими часами.  Читал, валялся на кушетке или торчал у окна.   

        На крышке его портфеля кто-то нацарапал слово «Тысячеглазый!» с восклицательным знаком.

        Неизвестно в точности, кто дал Лере это прозвище. И чего в нём было больше: юношеского презрения или необъяснимого страха. Тысячеглазый – это значило очень и очень зоркий, обладающий способностью среди десятков мелочей и притворных виртуозностей различать главное. Мальчик на раз определял, кто враль, а кто святая чистая душа, кому светит удача, а кому грозит набить себе шишек, кто отличник по труду и таланту, а кто ловкий сдувала. Про учителей он тоже мог вдруг рассказать такое, чего те про себя и не подозревали. Вернее, сами от себя скрывали. И всё без ошибки, словно какой-нибудь Нострадамус или Вольф Мессинг.
 
        Дети чаще, чем взрослые, подмечают в человеке главное.  Занятые играми, соперничеством в классе или во дворе, возбуждённые папиными угрозами и мамиными ласками, они не обращают внимания на бесценный дар природы. Став взрослыми, позабудут о нём, начнут вычитывать в умных книгах то, что толкуют о людских заблуждениях писатели, и поражаться их гениальной прозорливости, позабыв о своём божественном знании.

        Каракосов всё про всех замечал и знал, и на страничках своей книги жизни все подобные мелочи – ту самую алмазную искрящуюся пыль, сыплющуюся на пол под станок ювелира! - фиксировал. Ясное дело, получал нередко за это по мозгам. Но оставался таким, каким родился и вырос.

        Тысячеглазым!

        В компаниях Лера всегда держался особняком. Ни с кем не ссорился, но и не сближался. У него не было ни друзей, ни врагов, он легко сходился и так же легко расходился с пацанами, вечно озабоченными вопросами дружбы и вражды. Именно поэтому в классе почти все избегали заводить с Лерой дружбу или вражду всерьёз. Только-только подросшим и начинающим сознавать себя людям обидно, когда кто-то из сверстников не хочет замечать их исключительности, не спешит напрашиваться в приятели или всерьёз чего-то в них опасаться. Каракосов не замечал, какое отчуждение растёт между ним и сверстниками. Вернее, мысль об этом его не беспокоила, поскольку изначально отсутствовала. Он словно пребывал в другом мире, в котором не существует связей между живыми людьми, а есть только временное присутствие объектов в пределах видимости.

        Кстати, никакого мнения у него по этому поводу не было. Следовательно, чужих мнений он тоже не замечал. Любой из нас слышит и видит только то, что хочет.
 
        Врачи говорят, что человек болеет теми болезнями, какие ему известны, а от неизвестных застрахован своим незнанием. «Мы видим всё не таким, каким оно есть — мы видим всё таким, какие мы есть», - сказано в одной книге.

        Три месяца назад, на самом излёте февральской кисельной мороси, Каракосова, возвращавшегося днём из школы, встретили у подъезда его дома одноклассники. Три парня и три девочки: спортсмены-лыжники Хрякин и Цеслицкий, верзила Тугаринов по кличке Туга, маленькая Галя Ромашкина и подружки Ясевич и Порфирова. День был серый и ветреный. В сыром беспокойном воздухе носились галочьи крики и словно заготовленные природным межсезонным раскардашем неприятности.

        Лера издали заметил компанию и понял, что она торчит здесь по его душу. Он пошёл прямо на ребят, думая при этом о том, что мать просила его заглянуть по дороге домой в булочную за караваем орловского, а он забыл. В кошельке лежал металлический рубль, на сдачу ему разрешалось взять пару пакетов сушёной картошки.  Теперь же вместо этого – мокрый снег под ногами и кучка дураков возле родной пятиэтажки.

        Каракосов остановился в двух шагах от поджидавшей его компании.

        - А вот и наш Лерик-холерик, - воскликнул громила Тугаринов, парень почти двухметрового роста, с белым, словно вываленным в муке лицом, и в огромных кожаных ботинках, похожих на булыжники со шнурками. -  Ждать себя заставляешь, Тысячеглазый. Девочки совсем замёрзли.

        «Семеро смелых, - подумал Лера. – И охота людям шляться бестолку?»

        Все молчали. Видимо, заранее договорились, кто начнёт базар, но растерялись.

        - Чего вам, ребята? – еле слышно прошептал Каракосов, словно в испуге.

        Его ловкость сработала. Громила Тугаринов сплюнул и разговорился.

        - Мы насчёт Нателки Болквадзе, химички, - он оглядел всю компанию, ища поддержки. - Ходят слухи, что ты с ней того… Лямур-тужур-бонжур. И она теперь в положении. Это правда?

        - Честно?

        - По-комсомольски.

        - Нет. Моя любовь – это Порфирова. Вот с ней мы не убереглись, и она сейчас на третьем месяце. Верно, Мелисса?

        Мелисса – стройная, как рюмочка, с огромными глазами Нефертити, полными лукавой дрёмы, – считалась самой красивой девочкой в школе. Её губы казались приглашением в рай, а колени – мраморно-розовыми бутонами цветов, растущих в райских оранжереях.

        В январе Порфировой исполнилось семнадцать лет, но она вела себя так, словно была на десять лет старше и уже знала всё то, о чём остальные девочки только шептались на переменах. В каждом её движении читался соблазн. А когда на уроках физкультуры она выходила из раздевалки в чёрных обтягивающих трусиках и белоснежных гольфиках, физрук Рудольф Михайлович вдруг краснел и, командуя построением десятиклассников в гимнастическом зале, начинал заикаться.

        Сейчас она стояла молча, склонив голову в голубой вязаной шапочке и красиво отставив правую ногу в дорогом австрийском сапоге. Огромные бархатные ресницы окутывали её глаза колдовским, нездешним сном, на самом деле прожигающим всех засматривающихся в эти глаза никогда неспящими огнями.

        «А, так с тобой была царица Меб!» Царица сна, повитуха фей, Шекспир, Верона, Монтекки-Капулетти. «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте»...

        Ну и так далее.

        Как только Каракосов назвал её фамилию, Мелисса буквально опалила его своими глазами.

        «Мерзавец!» - прочёл юноша в этом взгляде. И ответил глазами: «Я не против!»

        - Он врёт! – вдруг громко и с ледяным спокойствием сказала Порфирова. – Не три месяца, а почти четыре. У нас будет девочка. И мы назовём её Сигизмундой. Всё правильно, Лера?

        «Ох и умная же эта Порфирова! – Каракосов замер в восхищении. – Ставит мат сразу на всех досках».

        Компания хлопала глазами и молчала. Глупее всех выглядел Тугаринов. У него вывалились из орбит зенки и лицо стало похоже на третий огромный ботинок.

        - Ёлы-палы! – промямлил он испуганно. – Ну ни хрена себе!

        - Зачем ты нам наврал про химичку, Туга? – возмутилась Надя Ясевич. Она дружила с Мелиссой и сейчас обиделась, сама не зная на кого. Её глаза с зеленоватым отливом потемнели и стали угрюмо-болотными. – Придурок!

        - Я чего? Я ничего! – заныл верзила. – Вы же сами мне поверили. Говорили, прикольнём с Каракосовым – он увянет, а мы оторвёмся. Он же пипка розовая, сами ржали по дороге.

        - Сам ты!.. - Хрякин хотел матернуться, но при девочках сдержался. – Пошли отсюда, ребята!

        - Идите-идите! – подбодрила их Порфирова. – А то мне сегодня ещё в консультацию надо. Проводишь меня, Лера?

        Туга хихикнул и схлопотал по шее от Ясевич. Остальные удалялись безмолвные и бесплотные, как вечерние тени.

        Когда ребята ушли, Каракосов и Порфирова некоторое время стояли рядом.

        Воздух темнел и остывал быстро, как бывает перед ранней весной.

        «Надо бы извиниться, - думал Лера, но храбрости не хватало. Всё-таки Мелисса в самом деле была очень красива, а он при красивых девочках обычно робел.

        И тут произошло самое загадочное. Девушка вдруг застегнула Каракосову верхнюю пуговицу пальто, поправила воротник, улыбнулась и спросила:

        - Ты целоваться хоть умеешь?

        - Нет.

        - А зачем наврал с три короба?

        Он пожал плечами.

        Порфирова попросила:

        - Скажи: Мелисулечка-красулечка! Ну, скажи!

        - Мелисулечка-красулечка.

        - Молодец. Мне приятно.

        Он слушал её и ему начинало казаться, что раньше он никогда не обращал внимания на её голос, грудной и нежный, но главное - очень волнующий.

        Она протянула ему портфель.

        - Проводи меня, пожалуйста. Ты же у нас теперь папа.

        Он послушно взял школьную сумку и пошёл за Мелиссой следом. В вязаной шапочке, короткой куртке на молнии и модных сапожках она казалась ему лёгкой и хрупкой незнакомкой, почти иностранкой.

        Впрочем, он и не знал её хорошо, несмотря на десять лет, проведённых вместе в одном классе.

        Идти было недалеко. Следовало выйти на улицу, преодолеть перекрёсток и миновать спортивный магазин. В витрине лежали футбольные мячи, штанга с красными блинами и стояли веником лыжи.  На стекле висела надпись «С…ОР…ТОВАРЫ», потому что буквы «п» и «т» давно отвалились и затерялись где-то за мячами и штангой.

        Лера молчал, так как не знал, о чём говорить с Порфировой. О погоде – банально, о школе – глупо, о своей выходке – ещё глупее. Если бы он знал, что её терзают те же раздумья, заговорил сразу. Но сейчас тысячеглазость дала сбой.

        Мелисса шла с абсолютно независимым видом, топ-топ сапожками и шмыг-шмыг носиком. Она вела, а он сопровождал, сразу отдав ей преимущество. О чём трепаться, если командир молчит?

        - Лера, ты где?

        Юноша очнулся. Они стояли у подъезда. Мелисса рассматривала Каракосова с любопытством.

        - Я тут. Просто задумался.

        Она вздохнула и протянула руку. Он вздрогнул:

        - Что?

        - Портфель!

        - Извини. Вот, пожалуйста…

        - Нам с тобой надо договориться.

        - О чём?

        Она улыбнулась одними губами, потому что глаза у неё были настороженные.

        - О том, что ты наболтал. Про три месяца. Надо теперь как-то выкручиваться. Или, по-твоему, нет?

        Лера переступил с ноги на ногу и уставился вниз. Решение пришло само собой.

        - Мне кажется, надо просто молчать. Про нас забудут и начнут обсуждать что-нибудь другое.

        - Ты уверен?

        - Да.

        - А я нет.

        - А я да. Они же мне не очень-то и поверили. Поэтому лучше всего молчать.

        Порфирова развернулась и открыла дверь. Каракосов почувствовал, что девушка волнуется и хочет, чтобы он тоже начал переживать. Поэтому он заговорил быстро и как бы упрашивая:

        - Если ты думаешь по-другому, я не спорю. Давай решим, как нам быть. Я готов всё делать так, как ты скажешь. Слышишь?

        Девушка постояла к нему спиной, потом обернулась и сказала:

        - Слышу. Ты знаешь мой телефон?

        - Знаю.

        - Позвони мне сегодня вечером. Договоримся.

        Она скрылась в подъезде. Дверь захлопнулась, Каракосов остался один.

        Домой он не пошёл. Сначала завернул в булочную, купил хлеба, потом больше часа бродил по улицам. То и дело хотел остановиться у телефонной будки, уединиться в стеклянном «стакане» и позвонить Порфировой.

        «- Алло! – скажет она.

        - Это я, - скажет он.

        - Ты что-нибудь решил? – спросит она.

        - Да, - ответит он.

        - И что же?

        - Выходи за меня замуж!

        … Ту-ту-ту-ту…»

        Ему вдруг показалось, что он слышит эти сердитые гудки в телефонной мембране. Мелисса швырнула трубку и села к телевизору.

        И правильно! Нормальная девчонка. Без тараканов. А он – Тысячеглазый. Урод. Шизофреник. И ему надо идти домой, а не психовать тут  на мокром и липком от снега тротуаре!

        Он посмотрел на часы. Ого, сейчас ему влетит! Уже половина десятого. Он сунул каравай чёрного хлеба в портфель и стремглав полетел к дому.


                *   *   *


Продолжение следует.